Желание сердца

— «Максим» — вот как называется то место, куда ушел его светлость.

— Спасибо, Вайолет. Интересно, какое оно. Как ты думаешь, я могла бы туда пойти?

— Но только не одна, ваша светлость, — Вайолет пришла в ужас.

— Да, наверное, ты права. Почему перед женщинами всегда столько запретов?

— Не перед всеми, ваша светлость.

— Разумеется, это зависит от самой женщины! Корнелия вспомнила о тете. Окажись Лили на ее месте, она не сидела бы здесь одна в половине десятого, горюя о том, что не может выйти и занять свои мысли чем-нибудь, кроме сожалений и невзгод.

«Наверное, со мной что-то не так», — решила Корнелия. Герцог был бы рад избавиться от нее, забыть, что он женат на скучной, несговорчивой женщине. И, несомненно, найдется немало особ, которые с готовностью помогут ему забыться.

При мысли, что он сейчас беззаботно веселится без нее, Корнелия едва не расплакалась. Что делают мужчины, когда отправляются в одиночку по Парижу? В ее воображении пронеслись картины вакханалий, но какие-то бесплотные и туманные. Корнелия даже разозлилась на себя за такое абсурдное неведение и наивность. Но почему она не знает, что делают женщины, далекие от светских кругов, чтобы привлечь мужчин? Как можно сражаться с врагом, которого никогда не видел и о котором ничего не знаешь за исключением того, что это враг?

Корнелия почувствовала себя разбитой и беспомощной. А вслух она с сожалением сказала Вайолет

— Наверное, мне лучше лечь спать, больше ничего не остается.

— Очень хорошо, ваша светлость, — отозвалась Вайолет. Стоило Корнелии поднести руки к нитке жемчуга, чтобы

расстегнуть замочек, как раздался стук в дверь. Вайолет пошла узнать, в чем дело, но не смогла разобрать, что говорит мальчик-рассыльный, пришлось Корнелии помочь ей.

— Один джентльмен спрашивает мадам, — повторил рассыльный.

— Джентльмен? — переспросила Корнелия. — Как его зовут?

— Месье Блайд, мадам. Корнелия слегка вздрогнула.

— Немедленно проводи его наверх, — распорядилась она.

— Очень хорошо, мадам, — ответил мальчишка и заторопился вниз.

— Это мой кузен Арчи, — объяснила Корнелия служанке. — Мы не виделись с ним два года. Он приезжал к нам в Ирландию незадолго до гибели родителей. Интересно, как он узнал, что я здесь?

— Думаю, сообщение о вашей свадьбе разлетелось по всем французским газетам, ваша светлость, — сказала Вайолет.

— Да, конечно, я совсем забыла, что газеты сообщали о нашей свадьбе и о том, куда мы направляемся в свадебное путешествие. Как здорово — я снова увижу кузена Арчи!

Она взглянула в зеркало и поправила сложную прическу, сооруженную Вайолет по всем правилам, какие преподал ей месье Анри.

— Хорошо, что я не переоделась, — сказала она и про шла в гостиную.

Через несколько минут объявили о приходе Арчи Блайда. Он вошел — высокий, светловолосый, воплощение элегантности. Вся его энергия расходовалась, в основном, на портных. Он всегда был безукоризненно одет по последним предписаниям моды, его цилиндр сиял ярче, чем у других, и как бы ни было жарко на балу, и как бы усердно ни танцевал Арчи, его воротничок неизменно оставался жестким, а гвоздика в петлице никогда не увядала.

Сто лет назад его причислили бы к «бакам» (как называли английских щеголей) и считали бы соперником известнейшего законодателя мод Джорджа Бруммеля. В эпоху Эдуарда его называли «натом», и он служил образцом для мужчин своего поколения, которые изо всех сил старались подражать ему, но обычно вскоре с унынием вынуждены были признавать тщетность таких попыток.

Несмотря на внешний лоск, Арчи обладал золотым сердцем. У него повсюду были друзья, он обезоруживал людей добродушным юмором, никогда не подводившей его способностью в нужную минуту сказать нужное слово, готовностью помочь каждому, кто попадал в беду, какие бы неудобства это ни влекло для него самого.

Арчи приходился двоюродным братом Эдит Уидингтон-Блайд и был единственным из ее семьи, кто остался верным старой дружбе, когда она убежала с Бертраном Бедлингтоном. Сколько Корнелия помнила себя, Арчи приезжал к ним раз в год на время скачек. Хотя наверняка он не находил привычного комфорта в Роусариле, где не хватало места для всех его щегольских костюмов, отчего камердинер Арчи всякий раз приходил в негодование, сам Блайд никогда не жаловался, а оставался как всегда благодушным и улыбчивым, не обращая внимания ни на плохую погоду, ни на недостатки обслуживания.

Теперь, когда он появился в гостиной, у Корнелии вырвался легкий возглас радости, и она побежала к нему, протягивая руки.

— Арчи! Я так счастлива видеть тебя! — воскликнула она. Он поймал ее руки и ласково поцеловал в щеку.

— Рад видеть тебя, старушка, — произнес он. — Но к чему такое затемнение?

— Ты имеешь в виду мои очки? — спросила Корнелия. — Есть кое-какие причины. Позже расскажу. Как ты узнал, что я здесь?

— Открыл свою любимую газету несколько часов тому назад, — объяснил Арчи, — и прочитал о твоей свадьбе и о том, что ты сегодня приезжаешь. Сразу решил — загляну узнать, как у тебя дела. Дело в том, что я весьма удивился — мне ничего не было известно о твоей помолвке.

— Ее объявили шесть недель тому назад, — сказала Корнелия. — Ты, наверное, просто пропустил.

— Не представляю, каким образом, — заметил Арчи. — Тем не менее ничего страшного не произошло, если не считать, что я не сделал тебе свадебного подарка.

— Милый Арчи! Как замечательно, что ты пришел! Арчи ласково ей улыбнулся.

— Ты нашла себе блестящую партию, — сказал он. — К тому же я слышу со всех сторон, что Роухамптон хороший малый. Где он, кстати?

— Ушел в «Максим», — ответила Корнелия, — и знаешь, Арчи, я тоже хочу туда пойти.

— Ушел в «Максим»? — удивился Арчи. — Святые угодники, в медовый месяц! Совсем никуда не годится.

Корнелия тяжело вздохнула:

— Послушай, Арчи, отведи меня туда, чтобы я сама увидела, что это такое.

— Невозможно. Совершенно невозможно, старушка, — ответил Арчи. — Неужели ты не понимаешь — там очень весело и все такое… лучшее заведение в Париже, где можно немножко развлечься… но женам там не место.

— Арчи, пожалуйста, выслушай меня, — взмолилась Корнелия, припав к его руке. — Дрого ушел веселиться, а я просто хочу увидеть, куда именно. Мне нужно знать, с кем он. Пожалуйста, отведи меня туда. Я надену вуаль. Сделаю все, что угодно, лишь бы ты меня взял. Никто не узнает.

— Нет, клянусь Юпитером, я не способен на такую авантюру, — ответил Арчи, явно потрясенный до глубины души. — Теперь ты герцогиня, Корнелия, и очень знатная. Тебе следует вести себя как полагается. Нельзя же, в самом деле, продолжать бегать повсюду в бриджах, словно ты у себя в Роусариле. Ты обязана помнить — теперь ты дама.

— К черту всех дам! — Корнелия топнула ногой. — Я сыта по горло этим званием. Нельзя то, нельзя это, но обязана делать так и вот так. Послушай, Арчи, ты должен мне пог мочь, и ты единственный, кто может это сделать.

— В чем помочь? — спросил Арчи.

— Сядь! — скомандовала Корнелия.

Он послушно опустился на стул, слегка поддернув брюки, чтобы сохранить острую стрелку, и открыв пару прекрасных лакированных туфель и тонкие носки из черного шелка, затем он подтянул накрахмаленную белую манжету вечерней рубашки так, чтобы она выглядывала из-под рукава ровно настолько, насколько полагалось. Потом Арчи поправил монокль и взглянул на Корнелию, попытавшись принять суровый вид.

— Ты что-то затеваешь, — проницательно заметил он. — Ну-ка, выкладывай.

И Корнелия все ему рассказала. Она рассказала о наследстве, оставленном крестной, о том, как была счастлива в Роусариле, пока не умерла кузина Алин, о том, как дядя Джордж прислал за ней, и она оказалась в Лондоне, как влюбилась в герцога, когда впервые увидела его, и как он сделал ей предложение, которое она приняла.

Ей тяжело было признаться, как наконец она узнала о любви герцога к тете Лили, и голос ее дрожал и замирал, когда она поведала Арчи о том, что услышала, стоя у дверей будуара. Свой рассказ она закончила свадебной церемонией и прибытием в Париж.

Арчи Блайд был ошеломлен, иногда ему удавалось произнести «ну надо же!», но больше он ничего не говорил, пока рассказ не завершился. Затем он выронил монокль и заметил:

— Поразительно! Совершенно невероятно! Я бы ни за что не поверил, если бы не услышал от тебя самой.

— Теперь ты понимаешь, Арчи, почему я нуждаюсь в твоей помощи? — воскликнула Корнелия. — Я должна знать, что делает Дрого. Я не могу просто сидеть в четырех стенах или отправиться спать и лежать без сна, думая о нем и представляя милых приятных людей, с которыми он веселится, не могу ждать, что наступит еще день, пустой день молчания.

— Не ожидал такого от Роухамптона, право, не ожидал, — пробормотал Арчи. — Как неосторожно с его стороны, что он позволил тебе узнать обо всем.

— Но, Арчи! Дело совершенно в другом, — сказала Корнелия. — Ну ладно, мы обсудим это позже. Пожалуйста, отвези меня в «Максим».

— Я не могу сделать этого, Корнелия. Может, Роухамптон и негодяй, но это еще не причина, чтобы я вел себя так же.

— Я надену маску или вуаль — все, что угодно, лишь бы пойти с тобой.

У Арчи Блайда был такой растерянный вид, что Корнелии показалось, будто он готов почесать затылок, если бы только не боялся разрушить безукоризненно гладкую прическу. Пришлось ему ограничиться постукиванием монокля о зубы — привычка, которая всегда раздражала Корнелию, когда он предавался ей чересчур усердно.

— Невозможно, — пробормотал он. — Абсолютно, совершенно невозможно!

— Пожалуйста, Арчи, пожалуйста! Прошу тебя!

Корнелия слишком хорошо знала, что Арчи не мог устоять ни перед кем, кто попал в беду. Она помнила, как он на скачках опустошал карманы ради какого-то знакомого, которому не повезло, или попрошайки, вызвавшем в нем сочувствие. Корнелии не верилось, что он ей откажет.

— Пожалуйста, Арчи! — вновь взмолилась она и, к своему облегчению, увидела, что лицо его прояснилось и разгладились морщины на лбу.

— У меня идея, — сказал он. — Я знаком с одним человеком, который может тебе помочь.

— Кто это? — нетерпеливо спросила Корнелия.

— В этом вся загвоздка, — ответил Арчи. — Я не уверен, что правильно поступлю, если представлю тебя. Это не имело бы большого значения, будь ты просто моей маленькой кузиной Корнелией… но теперь ты герцогиня, а это меняет дело.

— Да забудь ты о герцогине, — взмолилась Корнелия. — Я не чувствую себя ею. Кто этот твой друг?

Монокль Арчи был вновь поднесен к зубам.

— Кто это? — настаивала Корнелия. — Мужчина или женщина?

— Женщина, — ответил он, потом добавил: — Если тебе обязательно знать, это мадам Рене де Вальме!

Он уставился на Корнелию, словно ожидая какой-то реакции.

— Ты слышала о ней?

— Нет. А что я должна была слышать?

— Ничего… то есть я хочу сказать…

— Кто она? — спросила Корнелия.

— Мой друг и… в общем, она довольно известна в Париже. Она… э-э… chere amie князя Ивана.

— Мне все равно, кто она, если она отвезет меня в «Максим». Как ты думаешь, она согласится?

— Не знаю, — ответил Арчи. — Но мы можем спросить у нее. Между прочим, сегодня я как раз собирался отвезти ее туда поужинать.

— Значит, ты и меня повезешь, — решительно заявила Корнелия. — Дорогой кузен Арчи, я знала, что ты мне поможешь. Папа всегда говорил, что ты добрейший человек в мире.

— Я чертов дурак, если хочешь знать, — пробормотал себе под нос Арчи.

Но Корнелия не слышала его. Она уже бежала в спальню.

— Быстро, Вайолет, подай мне горностаевую накидку и сумочку.

Вайолет принесла накидку из белого горностая, которую Корнелия набросила на плечи. Ее парчовая сумка, украшенная алмазной пылью, сверкала, когда Вайолет укладывалав нее носовой платок.

— Всего хорошего, Вайолет. Пойди погулять с Хаттоном, развлекись немного. Я сама приготовлюсь ко сну, когда вернусь.

— Надеюсь, ваша светлость хорошо повеселится, — сказала Вайолет.

— И не говори Хаттону, что я ушла, — сказала Корнелия, подходя к дверям. — Сделай вид, что я уже легла — не забудешь?

— Конечно нет, ваша светлость.

Вайолет улыбалась, глядя, как Корнелия торопливо вышла в гостиную. Бедняжке давно пора развеяться, подумала она. Любовь может принести столько страданий. На секунду ее глаза заволокло туманом, и губы задрожали. Затем, призвав на помощь здравомыслие и стойкость, она решительно занялась работой, заставив себя думать о другом.

Глава 9

Мадам Рене де Вальме была дочерью уважаемого адвоката из Амьена. Ей исполнилось восемнадцать, когда самый знатный клиент отца, принц Максим де Вальер Шатель, увидел ее и влюбился.

Тот факт, что он сумел преодолеть совершенно естественные протесты со стороны родителей Рене и увезти ее с собой без особого сопротивления, многое говорит о его даре убеждать, а также о важности занимаемого им положения.

Он поселил Рене в Париже и начал обучать. В свои преклонные года, а было ему за пятьдесят, он вдруг обнаружил, что ему одинаковое удовольствие доставляет знакомить ее с искусством и достижениями цивилизации, как и посвящать в тайные восторги любви.

Рене оказалась способной ученицей, и когда семь лет спустя принц внезапно скончался от сердечного приступа, она была совершенно другим человеком, не похожим на ту юную девушку, которая бросила скучный серый дом среднего достатка в Амьене. Она стала образованной, исключительно начитанной, а еще она научилась быть весьма привлекательной.

Принц, к огорчению своих сыновей и дочерей, оставил Рене значительную сумму, достаточную, чтобы прожить в комфорте до конца дней. Но Рене в двадцать пять лет вовсе не намеревалась прозябать на покое, в неизвестности, или вновь вернуться к респектабельности. Преимущества, которые давали ей деньги принца, заключались в том, что теперь она могла позволить себе выбирать своих будущих покровителей.

После кончины принца у нее было много возлюбленных. Многих из них отличало не только происхождение, но и ум. Она приближалась к своему тридцатидвухлетию, когда встретила князя Ивана. Они полюбили друг друга с первого взгляда с безоглядной страстью двух чрезвычайно эмоциональных и умных людей. Это был союз души и тела.

К этому времени Рене стала одной из самых известных женщин Парижа, а ее карета, запряженная шестеркой белых лошадей с оранжевыми султанами на головах, которыми правил черный как смоль кучер, превратилась в достопримечательность Елисейских полей.

Ее наряды фотографировали, подглядывали и копировали женщины всех социальных слоев: и те, кого называли респектабельными, и те, кто подобно самой Рене, принадлежали к полусвету.

О ее драгоценностях ходили легенды, а в квартире на авеню Габриель, по слухам, хранились картины более ценные, чем в Лувре, и сокровища богаче, чем можно было увидеть в музее Клюни. Разборчивость Рене заставляла мужчин с еще большим рвением добиваться ее знакомства. Если ей кто-то не нравился или она считала, что он ведет себя неосмотрительно, она никогда не приглашала такого человека на свои вечера и не встречалась с ним вновь, как бы высоко он ни стоял на социальной лестнице, и с каким бы пылом ни молил ее о прощении. В своем роде она стала такой же важной дамой, как многие из аристократок благородного происхождения, которые следили за ней с любопытством, но не могли из-за запретов условностей завести с ней знакомство.

В одном Рене оставалась непреклонной — у нее никогда не было больше одного возлюбленного в одно и то же время, и тому, кто снискал ее благосклонность, не приходилось сомневаться в ее верности и преданности, что могло послужить примером для многих жен.

— Всегда помни, что способность завоевывать друзей — это искусство, которое нужно в себе развивать, — как-то сказал ей принц.

Рене восприняла этот совет и дружила со многими, так что мужчины, которые оставили всякую надежду добиться более близких отношений, получали взамен дружбу, доверялись этой женщине и пытались развлечь ее, насколько позволял им кошелек.

— Она мой очень дорогой друг, — сказал Арчи кузине и не кривил при этом душой.

Он знал Рене уже много лет, с тех пор, как приехал в Париж зеленым юнцом и начал расшвыривать направо и налево те небольшие средства, которыми располагал, с бесшабашностью, порожденной скорее страхом, что его сочтут молодым, нежели импульсивной щедростью.

Рене приняла его под свое крылышко. Она показала ему Париж, и немногие молодые люди могли похвастаться, что увидели этот город именно таким в свой первый визит; она показала ему, что существует веселье без вульгарности, развлечения без порока. Она высмеяла его многие предрассудки и внушила ему уверенность в себе, с тех пор не покидавшую его никогда.

Их дружба продолжалась много лет. Если Арчи случалось приезжать в Париж, то почти все время он проводил с Рене, а она всегда говорила о нем, как обычно говорят о младшем непутевом брате, к которому питают нежную любовь.

Арчи, как и остальные истинные друзья Рене, радовался ее счастью с князем. Это был один из самых обаятельных представителей русской придворной знати, наводнившей Европу в поисках удовольствий и тратившей баснословные богатства своей таинственной неведомой страны с расточительностью, от которой даже видавшие виды парижане приходили в изумление.

Рене получала все, что только могла пожелать. Ее драгоценности не поддавались описанию, ее кареты, меха и наряды заставляли глаза многих женщин вылезать из орбит от ярости.

В это время года князь всегда возвращался в Россию к своей многострадальной семье и заброшенным поместьям, но каждый день напоминанием о его любви, хотя вряд ли Рене могла о ней забыть, служили цветы, которые доставлялись в ее апартаменты.

Корнелия увидела ее впервые на фоне сотни пурпурных орхидей. Молодая герцогиня не знала, чего ей ожидать, хотя в тот момент была бы рада самому дьяволу, если бы знала, что он может спасти ее от отчаяния. Она представляла, что увидит очень яркую даму, облаченную в кричащие цвета, может быть, даже с эгреткой или в страусовых перьях.

Вместо этого перед ней стояла худенькая женщина, по возрасту не намного старше ее, в однотонном черном платье, с зачесанными назад волосами, уложенными в обманчиво простую прическу. Единственной цветной ноткой было ожерелье из огромных изумрудов, плотно охватившее белоснежную длинную шею, и кольцо с тем же камнем, которое, казалось, оттягивало вниз маленькую ручку.

Рене не была хорошенькой, более того, лицо ее, когда она молчала, имело почти суровое выражение. Но стоило ей улыбнуться, как все моментально изменялось и сразу обнаруживалось очарование этой женщины. В движении ее губ было что-то чарующее и соблазнительное, а ямочки на щеках придавали ей пикантную лукавость, которая вызывала ответную улыбку.

— Ты опоздал! — воскликнула женщина на безукоризненном английском, когда слуги в ливреях провели Корнелию и Арчи в большую мягко освещенную гостиную.

— Прости меня, Рене, — покаялся Арчи, поднося ее ручку к губам, — но я привел к тебе попавшего в беду человека. Нужна твоя помощь.

— Вот как? — улыбнулась Рене, приподняв тонкие брови, и снова ее очарование стало таким очевидным, что Корнелия сразу почувствовала расположение к этой незнакомой француженке, какого раньше не испытывала ни к одной женщине.

— Это моя кузина, герцогиня Роухамптон.

Рене на секунду удивилась, а затем протянула руку.

— Для меня это честь, мадам, — произнесла она официальным тоном и добавила, обратившись к Арчи: — Чем я могу помочь?

Арчи Блайд смешался, и Корнелия поняла — он не знает, что ему следует говорить, а что нет.

— Можно мне рассказать, мадам? — тихо спросила Корнелия, и Арчи удивился, что она не постеснялась заговорить о себе.

— Ну, конечно, — ответила Рене, — но вначале, не лучше ли присесть?

— Вчера я вышла замуж, — начала Корнелия, усевшись на диван с позолоченной спинкой, некогда украшавший императорский дворец.

— Теперь я вспомнила, что видела фотографии вашей свадьбы и ее описание в утренних газетах, — воскликнула Рене.

— Вечером, накануне свадьбы, я узнала нечто, причинившее мне огромное горе, — продолжила Корнелия, но тут голос ее осекся, и она не знала, сумеет ли рассказать дальше.

С деликатностью, которую Корнелия не ожидала найти в кузене, Арчи Блайд двинулся к двери.

— Пойду поговорить с кучером, — сказал он. — Я велел ему ждать, но если лошади начнут вести себя беспокойно, пусть прогонит их до угла и обратно.

Дверь за ним закрылась.

— Ваш кузен очень дорог мне как друг, — тихо произнесла Рене. — Когда-то он был добр ко мне, в пору несчастий. Никогда не забуду, сколько понимания и сочувствия я встретила в нем.

— Так значит, вы изведали страдания, мадам? — спросила Корнелия.

Рене кивнула.

— Я потеряла ребенка, — просто сказала она. — Мой маленький сын умер, когда ему был годик, и мне казалось, вместе с ним умерло все веселье в мире. Вот тогда ко мне на помощь пришел ваш брат. В тот момент я не нуждалась ни в ком, кого бы я интересовала… как бы это выразиться?.. как женщина интересует мужчину. Я была матерью, потерявшей свое дитя, и Арчи это понял.

Мы вместе гуляли, обедали и ужинали в тихих ресторанчиках, где нас никто не видел и не узнавал. Наверное, для него это было очень скучно и утомительно, но он не показывал виду. Арчи приехал в Париж повеселиться, а вместо того провел очень печальные и очень спокойные две недели наедине со мной. Тем не менее он ни разу не пожаловался. Всегда оставался милым и очень внимательным. Вас удивляет, что я так люблю его?

— Нет, мадам. Я могу понять, что нельзя забыть того, кто помог тебе в горе.

— А теперь Арчи попросил меня помочь вам. Что я могу для вас сделать?

Самое простое для Корнелии было рассказать правду — печальную историю всего, что случилось с того момента, как она впервые в жизни покинула Роусарил и приехала в Англию. Но если Арчи услышал ее рассказ в самых общих чертах, то с женщиной можно было говорить более свободно.

Она рассказала Рене, как полюбила герцога и верила, что ее чувство взаимно, до той минуты, когда оказалась у дверей будуара Лили. Она рассказала, почему вышла за него замуж, несмотря на горькую истину, что он любит другую. Она поведала и о своей гневной тираде вчера вечером, и о сегодняшнем обеде в «Ритце», и о том, как она узнала, что он уехал в «Максим».

— Вы можете теперь понять мои чувства? Что я должна больше о нем узнать? — закончила свой рассказ Корнелия. — Я должна понять, что он любит, что он думает и что чувствует. А пока он чужой человек, мужчина, о котором я ничего не знаю, ведь все мои представления о нем оказались неверными — совершенно и абсолютно ложными. Мне придется думать о нем как о человеке, которого я никогда прежде не встречала.

— Итак, вы собираетесь попытаться завоевать его любовь, — мягко закончила Рене.

— Наверное, я сошла с ума, раз вообразила, что у меня есть на это малейший шанс? Скажите мне правду. Вы, мадам, так хорошо знаете мужчин, скажите мне, не безумно ли с моей стороны вообразить хотя бы на секунду, что наступит день, когда он полюбит меня, пусть и не так сильно, как я люблю?

Это был крик из глубины души, стремящейся к чему-то недостижимому и в то же время к чему-то такому прекрасному и удивительному, что сама попытка стоила того, несмотря на все несокрушимые препятствия.

Вместо ответа Рене де Вальме тихо попросила:

— Снимите очки.

Корнелия послушно стянула темные очки и повернулась, чтобы взглянуть на женщину, сидящую рядом с ней на диване. С минуту Рене просто внимательно разглядывала ее лицо, а затем произнесла:

— Бог мой, отчего вы прятали глаза?

— Мне казалось, темные стекла защищают меня. Я пряталась за них, потому что чувствовала неловкость, но так надеялась… вдруг герцог попросит меня снять очки… но он не попросил!

— Значит, он ни разу не видел вас без очков? — удивленно спросила Рене.

— Никогда! — заверила ее Корнелия.

— Тогда все просто, — сказала Рене. — Идемте со мной.

Она поднялась с дивана и повела Корнелию по длинному коридору, увешанному красивыми картинами, в огромную спальню в дальнем конце дома.

Как ни занимали Корнелию собственные беды, она не могла удержаться от восклицания, оказавшись в комнате серебристо-зеленых тонов с нежно-розовыми шторами, расшитыми звездами. На возвышении, укрытом белым горностаем, стояла кровать с огромным резным изголовьем в виде лебедя, раскинувшего крылья, а над ним кружился хоровод из херувимов, держащих в ручках розовую ткань, которая опускалась на ложе таинственным пологом.

В каждом углу комнаты висели зеркала в тяжелых серебряных рамах, все украшения были сделаны из розового кварца, а на щетках, расческах и ручном зеркале сверкали розовые сапфиры.

Спальня оказалась такой необычной и неповторимой в своей красоте, что Корнелия стояла, изумленно оглядываясь по сторонам, пока Рене властно звонила в колокольчик. Через несколько секунд появилась горничная — полная женщина средних лет с пробивавшейся сединой. Лицо у нее было доброе, и когда Рене заговорила с ней, в ее голосе прозвучала теплота и любовь.

— Послушайте, Мари, нам нужна ваша помощь. Видите эту даму? Ее платье, прическу?

— Mais, Madame, c'est extraordinaire…[1] — начала было Мари.

— Дама англичанка. Это что-нибудь объясняет?

— Oh! Les Anglais![2] — произнесла Мари с таким нескрываемым презрением, что Корнелия рассмеялась.

— Нет, она права, — сказала Рене. — Мое бедное дитя — вы должны простить меня, мадам, что я так называю вас. Но на какое-то время я собираюсь забыть, какая вы важная и знатная особа, и помнить только, что передо мною маленькая кузина Арчи.

— Да, пожалуйста, — попросила Корнелия.

— Прекрасно. С кузиной Арчи я могу быть совершенно откровенной. Ваше платье, моя дорогая, отвратительно. Уверена, оно стоило уйму денег и сшито у одного из так называемых модных кутюрье, имеющих постоянную клиентуру из знатных английских дам, которые воображают, что хорошо одеты. А кроме того, словно платье недостаточно уродливо, вам соорудили такую ужасную прическу, что от одного взгляда на нее меня пробирает дрожь.

— Я и сама подозревала что-то неладное, — ответила Корнелия, — но, видите ли, я родом из Ирландии, а там не следят за изменениями моды. Лошадям безразлично, во что одеты их хозяева, и, по правде говоря, я впервые сделала прическу, когда уезжала вАнглию.

— Если именно эту прическу, то лучше бы ее вообще не делать, — строго сказала Рене. — Мари, у нас мало времени. К счастью, мы с мадам одинаковой комплекции.

— Но вы гораздо тоньше меня! — воскликнула Корнелия.

— Вряд ли, — ответила Рене. — Просто ваш корсет никуда не годится. Англичанки не имеют ни малейшего представления, как создавать фигуру.

— Oh! Les Anglais! — в очередной раз фыркнула Мари, помогая Корнелии раздеться.

Горничная вынула из шкафа маленький черный корсет, совершенно другой формы, чем был на англичанке. Корсет обернули вокруг талии, и Мари туго затянула шнуровку; он был так хитро скроен, что Корнелия почувствовала себя гораздо удобнее, чем раньше.

Затем Рене достала белье, какого Корнелия никогда не видела и даже не подозревала, что такое бывает, — сорочку и панталончики из легкого шелка, отделанные кружевами и искусно вышитые крошечными розовыми бутончиками. И нижняя юбка была под стать — ее можно было продеть сквозь обручальное кольцо, как делают в известных сказках.

Корнелии хотелось постоять и посмотреть на себя в одно из больших серебряных зеркал, но Мари погнала ее к туалетному столику и начала проворно вынимать шпильки из прически, освобождая от волос накладной каркас и расчесывая локоны, похожие на сосиски. Когда все шпильки были вынуты, волосы Корнелии рассыпались по плечам и спустились почти до самого пола. Рене восхищенно воскликнула:

— У вас прелестные волосы! Грешно делать уродливое сооружение из того, что по природе так прекрасно.

— Прекрасно? Мои волосы нельзя назвать прекрасными, — сказала Корнелия.

— Но это в самом деле так, — возразила Рене. — Необходимо только ухаживать за ними и расчесывать щеткой. Вы когда-нибудь расчесываете волосы щеткой?

— Очень редко, — призналась Корнелия, — у меня почему-то никогда не хватает времени.

— Каждое утро и каждый вечер нужно проводить по волосам сто раз. Это минимум. Правда, Мари?

Мари пробормотала что-то не совсем лестное об англичанах и взялась за щетку.

Корнелию убаюкивало каждое движение Мари, которая мягко, но решительно проводила щеткой по волосам, разделив их на длинные пряди, и от этого к ним возвращался блеск и мягкость. Наконец, хотя результат, по-видимому, ее не удовлетворил, потому что она продолжала недовольно ворчать, Мари начала укладывать волосы, следуя наставлениям своей госпожи.

— У вас голова изумительной формы, — сказала Рене. — Зачем же прятать ее под той чудовищной башней, которая была у вас, когда вы сюда пришли? Ваша королева Александра поступает умно — не прячет то, что красиво от природы. Учитесь у нее.

Можно было залюбоваться работой Мари, как любуются работой мастера, когда она зачесывала назад волосы, а затем заплетала их длинными симметричными прядями, которые затем уложила короной, подчеркнув естественную волнистость волос. Корнелия ни за что бы не придумала такую прическу для себя, но когда была подколота последняя прядь, то прическа выглядела такой естественной, словно волосы стремились лечь именно так и никак иначе. Корнелию даже развеселило, как она не догадалась о том, что продиктовано самой природой.

— Какая вы мастерица! — воскликнула девушка. Мари улыбнулась комплименту и, казалось, ее возмущение недалекими англичанами немного утихло.

— Теперь, если мы отправляемся в «Максим» и ваш муж не должен вас узнать, — сказала Рене, — Мари придется сделать кое-что с вашим лицом. Я знаю, что в Англии дамы не употребляют косметику, но сейчас вы в Париже, и если появитесь в моей компании, то будете выглядеть странно без пудры и губной помады.