Через час берег превратился в тонкую, едва различимую полоску. Уходящее за горизонт солнце заволокло тучами, стало совсем темно, задул ветер. Стремительно проносившиеся надо мной чайки тревожно кричали, по свинцовой поверхности воды пробежало волнение, похожее на стаю голодных зверьков.
Я сидел в крошечной лодке — один в центре большой, но искусственно созданной и враждебной вселенной, между небом и землёй. Мне было страшно и холодно. Медлить больше не хотелось.
Я вынул из рюкзака пакет с раствором и шприцами, приготовил две дозы.
Озеро приходило в волнение, лодку начинало раскачивать, и я поспешил сделать первую инъекцию.
Кровь, насыщенная наркотиком, быстро обволокла мозг, доставляя ему непередаваемое наслаждение. «Как всё хорошо складывается», — подумал я.
Затянув ремни рюкзака с лежащим в нём булыжником, я отмотал кусок лески, прихватил ею рюкзак, лодку за бортовые ремни и самого себя за пояс. Концы хорошенько связал. Теперь всё это хозяйство пойдёт на дно. Вот рыбы посмеются!..
Мне стало смешно, и я затрясся от приступа смеха.
Только минут через пять, утерев слёзы, я смог взять в руки второй шприц. Я зажал его в кулаке и воткнул в ляжку прямо через брюки. Другой ладонью я накрыл шприц сверху и плавно ввёл в мышечные ткани смертельное содержимое.
Теперь можно расслабиться.
Удобно откинувшись на дне лодки, я прикрыл глаза.
Передо мной закувыркалась пёстрая круговерть пережитых событий, лица и голоса не то людей, не то персонажей…
Нет! Ещё не всё…
Напрягшись, я широко раскрыл глаза. В тёмном небе ветер рвал клочья облаков, рокот волн мешался с пронзительными криками чаек, холодные брызги дождя липли к лицу.
Да-да, ещё не всё, необходимо сосредоточиться…
Я приподнял всё ещё зажатый в кулаке пустой шприц и несколько раз слабо опустил его на тугой борт лодки.
Теперь всё.
Отбросив шприц, я поплыл куда-то так стремительно, что едва успел захлопнуть глаза.
Из записок Веры Дансевой
В этот день я вернулась домой поздно вечером. Двое суток на игле — будто волшебный сон. И не нужно оправданий, когда всё вокруг катится под откос.
Войдя в комнату, сразу увидела на столе лист бумаги.
«Вера, попытайся прочесть эти несколько строк и уничтожь записку. Думаю, тебе стало ясно, какую ошибку мы совершили, очертя голову ввязавшись в эту фантастическую авантюру. Сегодня я сделаю трусливую попытку отыграть обратно. Что последует за моей смертью — не знаю, хотя, по логике вещей, я должен вернуться в 88-й. Рядом лежит записка, которую ты можешь предъявить властям. До свидания?»
В другой записке.
«Я устал от бесконечных скандалов. Уезжаю работать на Крайний Север. Забудь и прощай. Борис».
Ну не дурак ли?
Теперь и меня здесь ничего не удерживает. Нужно предложить Котову, но он где-то на гастролях. И вообще, вроде бы, неплохо устроился. Петрушка?… Господи, он же вообще ни при чём, как мысли путаются…
А мне не нужно писать записку. Та, что лежит на столе, всё объясняет. Муж бросил жену-наркоманку. Нервный срыв, передозировка… Похоже, мы ничего не приобрели и ничего не потеряли. А этот мир… Пускай он катится дальше, в самую преисподнюю.
Возвращение
Я открыл глаза и увидел Иванова. Мы сидели за угловым столом пивного бара «Бочонок», и нас было четверо: я, Иванов, Вера и Котов. А где Петрушка? Вот он идёт, с пивом. Всё тот же запах, как будто за это время ничего не изменилось. За какое время? Что произошло?…
— Что?…
Иванов оторвал руки от лица и поднял глаза.
— Вы пива просили, — сказал Петрушка.
— Ах, да, спасибо.
Вера смотрела на меня и молча курила. Котов так же молча цедил пиво, подолгу не отрывая от губ щербатую кружку. Похоже, это было на самом деле. А то уже кончилось. И я снова здесь… и все остальные тоже, и Вера…
— Ты… давно здесь? — обратился я почему-то к Котову.
— Минут пять. А ты только что.
— А ты когда… оттуда?
— Потом, после тебя. То есть, потом, гораздо позднее. Я вообще еле успел вписаться.
В глазах Котова я заметил несвойственную ему печаль.
— Вера, а ты?
— В тот же день. Наверное, вместе с тобой.
— Почему? — светлячок неясно замаячил в потёмках.
— Не из-за тебя. Из-за себя.
Светлячок потух.
— Какое сегодня число? — обратилась Вера к Иванову.
— Второе сентября 1988 года. Ей-богу, опять чувствую себя виноватым. Хотите пару-тройку дельных советов?
— Говорите, я послушаюсь вашего совета.
— Постарайтесь в точности всё запомнить.
Вера перестала курить и сосредоточилась, глядя Иванову прямо в глаза. Точные инструкции — больше, чем совет.
Иванов оглянулся и поспешно заговорил:
— Ты разделишь спрятанную в квартире дозу на несколько равных частей. Так, чтобы можно было сносно себя чувствовать пару дней. Завтра вечером отправишься поездом в город Красный Холм на Валдае. Послезавтра, в пять часов вечера, будь на четвёртой скамейке в сквере у Собора, справа от входа. К тебе подсядет женщина и заведёт разговор. Расскажи ей всё и положись на неё.
— Я всё сделаю, — сказала Вера.
Гуманоид оглянулся в сторону гардероба и заговорил с ещё большей поспешностью.
— Дима Котов. С тобой всё проще. Из тех денег, которые остались на книжке, дай тысячу рублей Попцовой, заведующей нежилым фондом. Будет хорошее полуподвальное помещение. Двадцать тысяч ссуды — и всё пойдёт как по маслу.
— Какого рода коммерция? — поинтересовался Котов.
— В девяностых будет хорошо продаваться звукозапись. Будешь воровать музыку — сначала с винила, потом с цифровых дисков. Начинать сейчас — самое время.
Котов кивнул но ничуть не повеселел.
— А сейчас подумай вот о чём: девушку, которая умерла там из-за тебя, твою жену, пока ещё несложно найти здесь.
Качнув стол и с грохотом опрокинув пустые кружки, Котов вскочил с места. Услышав про жену, все мы с удивлением на него посмотрели.
— Вот и всё, теперь мне действительно пора, — Иванов нервно потёр ладонями лицо.
Со стороны входа послышался шум.
— Сидите, это за мной.
В зале появились санитары, те самые. Нет, пожалуй, совсем другие. Здоровые, прямо великаны. Как будто под халатами щитки для игры в американский футбол. Опередив санитаров, перед нашим столом из воздуха появился щуплый милиционер с погонами военного прапорщика. По этим погонам я догадался, что и милиционер, и санитары — всё липа.
— Порядочек нарушаем? — милиционер вскинул два пальца под козырёк фуражки.
Он повернулся к Иванову и заговорил с ним, не раскрывая рта:
— Не пытайтесь и на этот раз скрыться, все уровни блокированы.
— Паршивая у вас работа, гончие псы, — печально улыбнулся Иванов. — Я мог уйти ещё четыре минуты назад — через резервный на сорок девятом уровне.
Милиционер вынул из кармана приборчик, нажал несколько кнопок и поморщился:
— У него там фальшивая заслонка. Почему остался?
Не удостоив «пса» ответом, Иванов протянул ему руку. На запястье тотчас захлопнулся мерцающий браслет. Через минуту от входа отъехала машина «скорой помощи».
Окружившие нас зеваки и пьяницы полезли с вопросами. Мы встали и вышли на улицу.
А Петрушка так ничего и не понял.
Эпилог
На другой день Вера уехала в Красный Холм.
До вечера слонялась по городу, сделав последнюю инъекцию слабого раствора. Если теперь ничего не произойдёт, она останется в чужом городе наедине с тяжелейшими ломками.
К указанной Ивановым скамейке она пришла за час до назначенного времени, курила и поглядывала то на золочёные кресты куполов, то на голубей, попрошайничавших у её ног.
Начинало смеркаться, холодный ветер продувал девушку насквозь, прихожане поглядывали на её сигарету укоризненно. Наконец Вера почувствовала себя окончательно скверно и расплакалась. И тогда она увидела рядом с собой ту самую женщину. Она узнала её сразу, как только увидела.
Сестра Анастасия, как звали прихожанку, оставила девушку жить у себя. Первые две недели Вера провела в адовых муках отвыкания от наркотиков «холодным» способом, предоставив душе и телу самим бороться с дьявольским недугом. Она обливалась потом, бредила, кричала и плакала. Её поры открылись, и Анастасия, не отходившая от девушки ни днём ни ночью, окуривала воздух благовонными снадобьями. Вокруг кровати собирались верующие и молились за облегчение её страданий.
По истечении десяти суток всё кончилось. Вера увидела мир другими глазами. За время агонии, показавшееся ей вечностью, она многое поняла, почувствовала и переоценила. Теперь она знала, как жить дальше.
Котов зарегистрировал свою частную студию звукозаписи, которая стала расти и расширяться, опутав сетью ларьков весь город. Летом 1989-го он закатил невиданную свадьбу, арендовав на трое суток плавучий ресторан. Откуда взялась его невеста, мы ещё не знали.
Вообще-то, что касается четырёх лет, проведённых Котовым там без нас, это отдельный разговор. В течение по крайней мере года я скрупулёзно вытягивал из него информацию буквально по крупицам, не упуская ни единой возможности поговорить с ним наедине. То, чего он не мог знать сам, я дописывал воображением или, если хватало фактов, просчитывал.
Вскоре после котовской свадьбы мы узнали, что Вера Дансева, уже не имевшая ничего общего с той Верой, которую мы знали, вышла замуж за молодого священника. Они живут за городом, в мире и согласии, умело работают на своей земле и ждут прибавления семейства.
Примерно в это же время, в стенах городской венерической больницы, в страшных мучениях уходил из жизни Алексей Бугаев, он же Банан. СПИД сделал его похожим на полуразложившийся труп. Только водянистые, с гнойной поволокой глаза всё ещё изредка вспыхивали огнём бессильной ярости.
Однажды я случайно встретил Попова. Он давно бросил свои оккультные увлечения, вспомнил свою первую профессию и устроился работать в Эрмитаж реставратором. Человек он невероятно проницательный и о чём-то таком догадывается. Думаю, наши объяснения впереди.
И последнее. Я не берусь судить, до какой степени реален был мир, в котором я пробыл без малого один год и семь месяцев и который, возможно, благодаря моему присутствию, принял уродливые формы, а затем перестал существовать. Но, по крайней мере, двух человек он сделал счастливыми в этой жизни. Пусть это послужит мне оправданием.
Часть третья
Город
Вся власть в руках с ума сошедших бесов!..
Юрий Морозов
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В Городе
Среда, 24 августа 71 года Н. Э. (1988 Р. Х.)
Десять дней до конца света
Вагонетка дрогнула и, плавно тронувшись с места, покатилась под уклон в мерцающую тусклыми фонарями трубу тоннеля. Когда она разогналась до быстроты курьерского поезда, уклон постепенно выровнялся, заработали электрические двигатели. В маленькой комфортабельной кабине находился председатель НКВД СССР Феликс Петрович Коршунов. Откинувшись в кресле и прикрыв глаза, он пытался задремать, но обрывки мыслей противными клочьями липли к нему, не давая расслабиться.
Прошло часа полтора, вагонетка замедлила ход, взметнулись вверх и захлопнулись позади шлюзовые перегородки. Открылось пространство подсвеченного грота, винт вспенил воду, и амфибия скользнула в чрево широкого каменного свода. Пространство было освещено четырьмя светящимися шарами, дающими не только свет, но и тепло. Речка, носившая название Ахеронт, огибала скалистое плато Асфоделового луга и терялась за поворотом.
Большую часть плато занимали высаженные в выдолбленных клумбах древовидные папоротники, цветы, плодовые кусты и деревья. По берегам обогреваемых бассейнов, раскинув хвосты, разгуливали павлины. Крикливые попугаи перелетали с ветки на ветку.
Феликса Петровича встречали дежурный офицер Окунь и главный инженер Мерехлюдин. Дежурный прошлёпал строевым шагом и прокричал:
— Здравия желаю, товарищ командующий Городом!
— Вольно.
Коршунов пожал руку инженеру, и они неторопливо двинулись по шлифованной каменной дорожке.
Гигантский подземный грот имел два основных источника жизни — подземную реку, носившую название Ахеронт, и зелёную оранжерею. Ахеронт нёс поток чистейшей артезианской воды, просочившейся сквозь толщу естественных фильтров. Напитав Город и обогатившись его отходами, река уходила в трубу и терялась в многочисленных расщелинах и колодцах естественного происхождения. Длинная, как московское метро, закольцованная оранжерея с зелёными насаждениями давала еду и кислород. В насыпном грунте цвели сады, огороды и густой многокилометровый ельник.
В распоряжении персонала были отличные спортивные площадки, бассейны, дискотека и кинотеатр. В свободное от работы время любой мог кататься на лодке, собирать грибы и ягоды в извилистых тропинках ельника или удить рыбу в питомнике.
Первое правило Устава запрещало какую-либо связь с верхним миром. Единственный кабель, уложенный вдоль трубы, по которой с Городом сообщался Коршунов, служил для связи с его мобильным телефоном.
Турбина, вращавшаяся от речного потока, давала Городу электричество.
На ещё более значительной глубине находилось созданное природой пространство, гигантский пузырь с минусовой температурой. Сама собой пришла идея направить туда отвод Ахеронта, который менее чем за год образовал ледяной монолит, обеспечив Город водой на сотню лет вперёд. Огромные запасы провизии в вакуумных упаковках складировались в этом естественном холодильнике. Однако уже теперь для питания вполне хватало произраставших в галерее даров природы и рыбы, разводимой в питомнике. Решался вопрос о возможности разведения кур и кроликов.
История Города началась с Миши Альтшуллера — счастливой находки, гордости и неиссякаемого источника головной боли. Коршунов узнал, что некий юноша в лаборатории ВПК близок к разработке нового сверхмощного лазера. И тогда возник план спрятанного глубоко в толще Земли гигантского бункера, который позволит пережить атомную или бактериологическую войну. О том, что война скоро начнётся, Коршунов не сомневался.
Завладев талантливым юношей и охмурив его посулами, Феликс Петрович приступил к осуществлению своей идеи. Первый тоннель, прорезанный лучом в южном направлении от Петрограда, сочли бесперспективным ввиду рыхлости пород и недостатка воды. Работы были приостановлены.
Получив известие о наличии пустот и воды в глубинах скальных пород Карельского перешейка, Коршунов решил идти по кратчайшему пути. Задействовав военных, он отгородил участок и прожёг несколько вертикальных колодцев. Просторный грот и подземная река на расстоянии километра от поверхности ему понравились.
На участок начали свозить строительные материалы, подъёмники непрерывно двигались вверх-вниз, под руководством Мерехлюдина работали солдаты и специалисты.
Через девять месяцев всё было готово. Вертикальную шахту залили бетоном, присыпали землёй и засадили лесом. От «полигона для секретных испытаний» не осталось и следа. Теперь из Петрограда в Город вёл только один двухсоткилометровый тоннель, труба, которая принадлежала лично Коршунову и которая начиналась прямо в его рабочем кабинете.
Изобретение Альтшуллером дешёвого и сверхмощного лазера было технически объяснимо. Другое дело, что на его рабочем столе вот уже год крутилась маленькая игрушечная ветряная мельница, вечный двигатель. Мерехлюдин называл это гнусным мошенничеством, Коршунов не торопился с выводами.
— Здорово, Кулибин, — сказал Мерехлюдин сидевшему за компьютером молодому человеку.
«Кулибин» и бровью не повёл.
— Опять придуривается, Феликс Петрович. Сейчас я ему электричество вырублю…
Молодой человек неохотно покосился в сторону вошедших.
— Слушай, ну чего тебе здесь не хватает? — завёл старую песенку Мерехлюдин. — Ну чего ты всё время нарываешься? Хотя бы к командующему Городом ты можешь относиться с уважением? Он тебя из грязи вытащил…
— А, Феликс Петрович здесь? Моё почтение, не заметил вас сразу.
— Ничего, ничего, сидите.
— Кстати, Мерехлюдин, откуда вас вытащили? Вы же труп. Вас, если не ошибаюсь, два года назад расстреляли. Я даже не вижу смысла с вами разговаривать.
— Тьфу!.. — отвернулся Мерехлюдин.
Коршунов всё ещё стоял к ним спиной, то придерживая, то отпуская пальцами крылья маленькой, непостижимым образом вертящейся, мельницы.
— Недавно я попросил вас об одной маленькой услуге, — не унимался Альтшуллер. — С таким бы успехом я мог бы обратится к вашей покойной бабушке. Я всего-навсего попросил вас достать сучку для моего Геркулеса. У него, вероятно, в отличии от вас, имеются здоровые потребности в общении с противоположным полом. (Мерехлюдин побагровел.) Благородное животное растёт, развивается — почему, за что оно должно испытывать такие жестокие лишения?
— Лишения? — Мерехлюдин взял изобретателя за воротник и начал душить. — Ты узнаешь, что такое жестокие лишения…
Альтшуллер, задыхаясь, потянулся к ножницам, и Феликс Петрович поторопился вмешаться. Он шагнул к спорщикам и слегка коснулся руки Мерехлюдина. Тот сразу выпустил воротник. Альтшуллер взял листок бумаги и принялся вырезать ножницами чёртика.
— Как вам не стыдно, взрослые люди. Особенно вы, генерал, научитесь выдержке. А вы, Михаил Оттович, не переживайте. Я сам, лично, доставлю для вас самочку… То есть, разумеется, для вашей таксы.
— Благодарю вас, Феликс Петрович.
— Хватит свистеть, как дырявые шланги. Пожмите друг другу руки.
Мерехлюдин послушно, по военному, шагнул к Альтшуллеру и протянул ему руку. Тот милостиво, не поднимаясь с кресла, протянул свою.
— Вот так, отлично. Теперь к делу. Миша, доложите, что удалось за эти дни…
Это был главный вопрос, мучавший в последние месяцы Коршунова, его боль и надежда, разрывавшая его изнутри своей противоречивой сущностью. Философские, религиозные и оккультные беседы на эту тему, консультации у светил, чтение и мучительные раздумья настолько измотали ум и психику Феликса Петровича, что он решил полностью довериться провидению.
Вопрос был действительно скорее философский, нежели научный, и этот вопрос назывался «бессмертие».
Феликс Петрович верил в бессмертие души — хотя бы в согласии с законами природы. «Если где-то убудет, то где-то обязательно прибудет». Он допускал также поддержание сколь угодно долго, в разумных пределах, жизненных сил в органической ткани. Но согласится ли душа вечно пребывать в пределах «бессмертного» тела? Не станет ли бессмертное туловище живым трупом, зомби, которого дёргает за невидимые ниточки дьявол?
Всё началось после того, как возившийся в оранжерее Миша Альтшуллер увлёкся генетикой. Как-то раз, вскользь, он заметил Коршунову, что теоретически допускает существование «гена старения», который не позволяет человеку бесконечно самообновляться. Изъятие этого гена привело бы к тому, что организм сам, сколь угодно долго, поддерживал в себе самую оптимальную физическую форму. Старик в считанные месяцы сделался бы молодым человеком, а ребёнок, достигнув этого оптимального возраста, остался бы уже в нём навсегда.
Услышав такое от человека, у которого на столе вертится perpetuum mobile, Коршунов взмок от волнения. Он приказал бросить всё и вплотную заняться этой проблемой.
Вскоре Альтшуллер экспериментально подтвердил правильность своей теории. Едва передвигавшийся от старости лабораторный кролик в считанные недели преобразился в молодое, энергичное животное.
Коршунов потерял голову.
Через пару дней кролик издох, и Коршунов упал духом.
Та же участь, что и кролика, постигла «бессмертную» морскую свинку. Потом была белая мышь, потом зелёная лягушка. Феликс Петрович, едва начиная испытывать эйфорию от успеха, снова падал духом.
Мерехлюдин обвинял Альтшуллера в саботаже, тот пудрил мозги терминологией. Дело не шло.
Вот и сегодня Миша в очередной раз наговорил Коршунову кучу околонаучного вздора, а затем посоветовал не рассчитывать на скорое разрешение проблемы. Когда же он сказал «А вы, Мерехлюдин, тоже хотите вечной молодости?», Феликс Петрович поспешил распрощаться.
Неприязненные отношения между Мерехлюдиным и Альтшуллером, в сущности, устраивали Коршунова. Не будь этих периодически возникавших пикировок, гений, слишком хорошо знавший себе цену, мог бы зарваться окончательно в своих требованиях. Он сам выступал в приятной роли доброго дяди и заступника.
Прерванная трапеза
При выходе на Асфоделовый луг командующего и его заместителя встречал толстенький интендант, рядом с которым стоял повар в высоком накрахмаленном колпаке и кокетливо повязанном на шее ярком платочке. Оба приятно улыбались.
— Феликс Петрович! — хлопнул себя по лбу Мерехлюдин. — Обед!.. Шулер проклятый, совсем заморочил голову.
Коршунов посмотрел на часы.
— Товарищ командующий, попробуйте, умоляю, — сложил пухлые ручки интендант. — Рыбный стол… очень оригинальная карта…
Повар сиял как на обложке рекламного проспекта.
— Хорошо, пожалуй, — согласился Коршунов.
Обед подавали в просторной застеклённой веранде с прозрачным полом, нависавшей над фигурным искусственным водопадом с внутренней подсветкой. Интендант, прослуживший двадцать лет в сфере обслуживания верховного командования, исполнял обязанности метрдотеля. Официанты порхали.
— Кулибин этот твой… Шулер… Подавай ему утром свежие яйца всмятку, — пожаловался Мерехлюдин. — Омлет из порошка не жрёт.
Решение по поводу курятника Коршуновым было уже принято. Два специалиста-куровода были приговорены к смертной казни; оборудование, птицы в клетках и прессованные корма — всё это уже дожидалось наверху скорейшей отправки.
— Да ладно, бог с ним, с Кулибиным. Ему свой мозг питать надо. С курами веселее. И садовник помёту просил для удобрения… Готовьте помещение в хозяйственном секторе.
На стол подали серебряную супницу.
— Уха из стерляди с шампанским по-царски!
Коршунов пригубил ложку и одобрительно кивнул головой. Он уже научился здесь не есть, а только пробовать.
Окунь хлопнул в ладоши, всё стоявшее на столе исчезло, появилось новое. Началась головокружительная кулинарная чехарда, сопровождаемая вкрадчивыми комментариями.
— Судак марешаль, форель под раковым соусом, кисло-сладкая засахаренная рыба по-китайски, — в жжёном сахаре, пробуйте палочками, пожалуйста… — чилийский суп из угря, чёрная лапша по-японски, клёцки из лангуста по-испански, вьетнамские пирожки тюнь, — это как голубцы, кушайте, пожалуйста… — баба из риса по-марокански, сыр из шампиньонов, спаржа…
— Уф! — сказал Феликс Петрович, откинувшись в кресле.
Вдруг, опустив глаза, он увидел, как на самом гребне водопада, буквально в нескольких метрах от его ног, с камня на камень перебирается человек. Судя по комбинезону, работник технической службы.
— Что это он ещё вылез… — поморщился Мерехлюдин. — Вот чучело… Проходи, проходи живо! — махнул он рукой. — Ну!..
Однако человек не послушался. Наоборот, он встал под самой верандой, уверенно расставив ноги на двух больших валунах. Внезапно он вскинул из-за спины трубу гранатомёта, положил на плечо, прицелился Коршунову прямо в ноги и выстрелил.
Ещё раньше, за секунду до хлопка, оба прыгнули ласточками за массивную, резного дуба, стойку буфета. Не смотря на своё полноватое телосложение, Мерехлюдин оказался на полу раньше, но как только Феликс Петрович шлёпнулся рядом, накрыл его своим телом.
Грохот и звон сопровождала вспышка пламени, которая подпалила Мерехлюдину волосы на затылке.
Командующий остался цел и невредим, если только не считать пореза на щеке. Но даже и это ранение он получил не в результате взрыва: один из осколков ссыпавшихся со стойки бутылок поранил его в момент падения.
Выступавшая полукругом стеклянная веранда рухнула в воду; уцелели только несущие балки, торчавшие прямо из-под буфетной стойки.
Сам злоумышленник и двое не успевших ничего понять официантов были убиты взрывом и, вместе с осколками и обломками унесены потоком воды в чёрную неизвестность.
Десять минут спустя Коршунов, не произнося ни звука, садился в кабину вагонетки. Машина была поставлена на рельсы, уже на другом берегу, в малом гроте, возле первой шлюзовой камеры. Интендант Окунь вертелся вокруг него, пытаясь смахнуть щёткой пыль с его костюма. Мерехлюдин стоял на коленях и взывал к милосердию. На его затылке дымилось выжженное огнём нелепое пятно.
— Товарищ командующий… Феликс Петрович, не погуби, вместе росли, вместе претерпели горе и радость… Сегодня же, сейчас все будут допрошены. Сам лично. Загрызу, кишки вырву…
Хлопнула крышка, вагонетка сорвалась с места, взметнулась и упала первая шлюзовая заслонка.
Через несколько минут разогнавшуюся до предельной скорости вагонетку стало мягко раскачивать на рессорах. Феликса Петровича слегка поташнивало.
В Кремле
Над Москвой сияло полуденное солнце, но день начинался для Президента как всегда муторно. Ночью его донимала бессонница, а после плотного завтрака он почувствовал недомогание и, не дойдя до кабинета, часа полтора проспал на диване, прямо в своей приёмной. Потом ему принесли чай с коньяком, и он выпил. Но ни облегчения, ни опьянения не почувствовал. Словно червячки, его мозг точили нехорошие мысли.
Ещё ни один руководитель не умирал в России естественной смертью. Ни царь, ни император, ни князь, ни Генеральный секретарь. Скорее всего, он не будет исключением. Но от кого первого ждать этого удара? Кто первый решится плести заговор под страхом разоблачения, пыток и ужасной смерти? Для кого жажда власти сильнее страха?…
Коренной слишком глуп. Он сделал карьеру молчаливым послушанием и усердием. Он не посмеет.
Архаров, конечно, человек не глупый и даже где-то местами храбрый… Но он не настолько искушён, чтобы плести заговоры и достаточно умён, чтобы это понимать.
Карклин не рвётся к власти. Он мечтает об одном: сбежать и тратить остаток жизни наворованные деньги. У него много денег, Рубцов прикинул, что не меньше миллиарда… И он давно бы сбежал, если бы не страх, что весь этот мир в любой момент может взлететь в воздух. Пока ядерная кнопка в руках Президента, ни одна крыса не покинет этот корабль, ни одна собака не посмеет тявкнуть на него из-за бугра…
Змий шумно задышал, раздувая ноздри. В голове у него застучало, глаза заволокло тёмно-красным. Шумно выдвинув ящик стола, он нащупал лекарство, разгрыз капсулу, запил. Готовый взорвать его голову, приступ отступил. В сущности, кто может ему сегодня реально угрожать? Коршунов мог бы занять его место, но он не метит в президенты. Этот человек не согласится на должность, где будет у всех на виду. Плести интриги, прятаться и дёргать за ниточки — это его стихия.
Рубцов зелен, он ещё не созрел для заговоров. У него ещё нет ни друзей, ни врагов, ни единомышленников. Скорее он подсидит Коршунова… это даже не плохо.
Мигнула лампочка, Змий нажал кнопку, в кабинет через потайную дверцу проник его секретарь-референт, четыре года назад занявший место Коршунова. Хилый молодой человек с нездоровой кожей, колючим взглядом и феноменальной памятью.
— Ты прямо мысли читаешь, — сказал ему Владилен Казимирович без тени иронии. — Скажи мне, Лёха, какая у тебя цель в жизни?
— Трудный вопрос, Владилен Казимирович.
— Правильно отвечаешь. Всё равно ни одному слову не поверю. Одни разбойники кругом, смерти моей хотят… Хочешь моей смерти?
— Не хочу, Владилен Казимирович.
— Верю. Пока ещё не хочешь. Потому что из моей руки кормишься. А другие хотят. Они думают, что если меня умертвят, им от этого лучше будет. А лучше не будет, не будет, веришь мне, Лёха?
— Верю.
— Почему заговоров не раскрываешь? Почему против меня заговоров не раскрываешь, собака? Ты в шпионскую школу просился. А ты докажи сначала, что можешь ещё что-то, кроме своего этого… компьютера. Найди мне заговорщика и расстреляй — лично расстреляй, сам, своей рукой, вон там, у стены, чтобы я отсюда видел. Тогда будет тебе шпионская школа. Полтора месяца, ускоренное обучение. Закончишь с отличием, я знаю. А я тебе в тот же день — полковника.
— Найду, Владилен Казимирович. Своей рукой расстреляю.
— Коршунов тоже был у меня референтом. Десять лет служил верой и правдой. И сейчас служит. Каждую неделю по заговору стряпает. Там, у себя, в Петрограде. Девяносто девять из ста — такая липа, что читать противно. А этот один, может быть, жизнь мне спас. Понимаешь?
— Понимаю.
— Вот так. Ладно, говори, что у нас.
— Архаров ждёт в приёмной.
— Зачем?
— Будет проситься в отставку. Не отпускайте. У него временная слабость, на почве алкоголизма.
— Дальше.
— Завтра Политбюро на тему новых видов вооружения и оружия сдерживания.
— Что это, напомни.
— Это такое оружие, применить которое нельзя, потому что погибнет весь мир. Но которое может служить фактором угроз и шантажа по отношению к вражескому окружению.
— Знаешь, Лёха, за что я тебя люблю? За то, что ты говоришь всё как есть, без выкрутасов. Знаешь что?… Давай называть её просто Бомбой. С большой буквы.
— Хорошо, Владилен Казимирович.
— Кто будет выступать?
— Карклин собирается показать вам психодислептический манипулятор, иначе называемый — ПМ-излучатель. Грубо говоря, это направленная электромагнитная бомба. Она, как будто, дала первые неплохие результаты на испытательном полигоне. Зрелище не для слабонервных, но посмотреть стоит. Компактная модель такого оружия могла бы стать хорошим подспорьем в повседневной жизни. Например, для предотвращения беспорядков или публичного наказания виновных.
— Посмотрим. Ладно, приму Архарова. А ты — брысь отсюда. Сиди за дверцей и слушай. Потом — ко мне.
Референт скрылся, а Владилен Казимирович надавил на звонок, соединявший его с приёмной.
— Министр иностранных дел, маршал Архаров! — объявил дежурный, распахнув створки высоких золочёных дверей.
