Очертя голову, в 1982-й

      — Но… что ты собираешься делать?
      — Утро вечера мудренее. Давай спать.

Ещё одно вторжение, степень бесцеремонности которого ставит автора на грань жизни и смерти

      «Давай спать», — прозвучало в динамике, Владилен Казимирович щёлкнул тумблером и размял в пальцах новую папиросу.
      В огромном богатом кабинете за своим рабочим столом сидел председатель Комитета государственной безопасности СССР генерал-полковник Змий. По правую руку от него, за длинным совещательным столом, — референт Феликс Петрович Коршунов. Перед ними на ковре, вытянувшись по стойке «смирно», — очень немолодой подполковник по фамилии Хромов. Змий разговаривал со своим референтом.
      — Кто ещё в курсе этого дела?
      — Капитан Рахметов. Был на дежурстве в аппаратной во время записи.
      — Он слышал?
      — Слышал и немедленно доложил подполковнику Хромову, своему непосредственному начальнику.
      — Где он сейчас?
      — Продолжает нести службу.
      — Это правильно. Хорошо.
      Змий пристально и тяжело посмотрел на вытянувшегося по струнке Хромова.
      — Всё понимаете?
      Хромова от напряжения передёрнуло, он не смог произнести ни звука.
      — Ничего, я вижу, вы понимаете. Утечка информации повлечёт за собой тяжкие последствия. Вплоть до моего приказа вы будете один, бессменно вести запись. По телефону вы сообщите семье о длительной командировке. Впрочем, нет: слово «длительной» употреблять не следует. Я запрещаю вам любые контакты помимо контактов со мной и моим помощником Коршуновым.
      Хромов перевёл взгляд на Коршунова и задрожал головой, пытаясь кивнуть.
      — Сейчас: примите душ. Здесь, в соседней комнате. Затем смените капитана Рахметова и пришлите его ко мне. Не одного, под конвоем.
      Хромов не сдвинулся с места, потому что слова «можете идти» ещё не прозвучали.
      — Должен вас предупредить… — негромко заговорил генерал, глядя подполковнику в глаза. — Я знаю, у вас хорошая и дружная семья. Поздний ребёнок. Нужно уметь ценить своё счастье. Ваша жена, ваш ребёнок. Девочка… она такой пупсик. Надо об этом помнить. Всегда.
      Хромов побледнел, взмок и покрылся пятнами.
      — Никто… Ничего… Не узнает.
      — Можете идти.
      Развернувшись, Хромов не твёрдым, но строевым шагом, более похожим на шаг разжиревшей цапли, удалился.
      — Что скажете? — обратился генерал к референту.
      — Этот будет молчать.
      — Тот, второй?
      — С капитаном Рахметовым несколько сложнее. Парень из детдома, живёт в нашем общежитии. Помещение оборудовано под спортивный зал. Не имеет ни гомо — ни гетеросексуальных связей, по всей видимости импотент. Малообщителен, товарищи по курсу отзываются о нём сдержанно. Похоже, что они его боятся. Художественной литературы не читает; выписывает журналы «Вооружение» и «Философия атеизма», а также газету «Советский спорт». Отлично мимикрирует в любой среде: будучи подсадным, не вызвал ни тени подозрения у сокамерников. Почти всё свободное время уделяет занятиям рукопашным боем. Год назад подавал рапорт с просьбой о переводе в следственную часть; очевидно, имеет садистские наклонности.
      — Любопытный субъект… Надо на него посмотреть.
      — Когда прикажете? После обеда?
      — Да…
      — Хорошо, Владилен Казимирович.

Рахметов

      — Капитан Рахметов по вашему приказанию прибыл.
      Генерал с минуту разглядывал хорошо сложенного молодого человека с выдающимися скулами, слегка раскосыми глазами и отчего-то светлыми, почти совсем белыми волосами, бровями и ресницами. Ещё с минуту он полистал страницы личного дела Рахметова и, наконец, заговорил:
      — Где ваши родители?
      — Вероятно, они умерли.
      — Почему вы не женаты?
      — Меня не интересуют женщины.
      — Что вас интересует? Алкоголь? Наркотики? Сладкое? Подглядывание? Переодевания? Голые дети?
      — Нет.
      — У вас есть цель в жизни?
      — Да. Моя цель — беспорочная служба и уничтожение врагов существующего порядка.
      — Имея такую цель, вы когда-нибудь займёте моё место.
      — Возможно.
      «Случай, несомненно, клинический. Но он мог бы далеко пойти, — рассудил генерал. — Его опустят свои же товарищи».
      — Вы далеко пойдёте. Знаете почему я вас вызвал?
      — Это письмо… Тот, кто написал его, слишком много знает. Знает то, чего ещё не произошло.
      — Подписано: «Ваши единомышленники». Сколько же их всего, на ваш взгляд?
      — Двое.
      — Почему вы так полагаете?
      — Третий донёс бы нам.
      — Неплохо. Эти двое могут быть полезны?
      — Всё, что нам необходимо, мы уже знаем. Мы можем предотвратить катастрофу, которую они называют перестройкой. Но эти двое могут помешать, они опасны.
      С самого начала генерал колебался между двумя решениями: наблюдением и убийством. Теперь он принял соломоново решение: непродолжительное наблюдение с последующим убийством.
      — Правильно, сынок. Надо их убить. Но сначала найди их и понаблюдай. Попробуй войти в доверие. Если не получится, то убей сразу. Но как же ты их найдёшь?
      — Во втором, ночном разговоре упоминались следы угольной пыли на бумаге. Объект получил письмо через своего астролога. Написано ровно, как в книжках. Надо искать мистика и грамотея, работающих в одной котельной.
      — Молодчина. Возьми что тебе надо и поезжай. Какое оружие больше всего любишь?
      — Нож.
      — Правильно, это самое лучшее. А то у нас тут есть ковбои… шуму много, а толку мало. Пистолетик тоже возьми на всякий случай. Хороший, с глушителем. С титан-серебряными пульками. Дело серьёзное.
      — Слушаюсь.
      — Ну, иди, капитан. Скоро будем тебе папаху шить.
      Рахметов повернулся, прищёлкнув каблуками, и лёгкой, пружинящей походкой спортсмена вышел из кабинета.

Крепкая рука на смену демократии

      Настенное зеркало растворилось, и в кабинет вошёл референт.
      — Что скажешь? — обратился к нему генерал.
      — Я бы не хотел, чтобы такой вцепился мне в горло. Сделайте ему на всякий случай прививку от бешенства.
      — Не бойся, он тебя не знает. Слушай, помощник, подменяй этого… Хромова — хотя бы раз в сутки. Часа на два, на четыре, чтобы мог работать. Пускай таблетки жрёт, колется, но месяца два должен продержаться, этого нам хватит. Обещай чины, дворцы — что хочешь, лишь бы не спал.
      — Потом… вы его оставите?
      Генерал не ответил. Чтобы замять неловкость, референт перевёл тему на более приятную.
      — Как вы собираетесь распределить роли в новом государстве, Владилен Казимирович?
      Змий снял со стены хлыст и с видимым удовольствием оглушительно хлопнул им в воздухе.
      — Для начала создадим новую, великую национальную идею. Такую, чтобы весь народ спятил…
      Змий оседлал своего любимого конька. Его глаза загорелись дьявольскими огнями.
      — Закодировать теле-радио сигналы! Переписать прошлое!
      Хлопок хлыста.
      — Всё подстроено Гитлером и американскими сионистами!
      Хлопок.
      — Реорганизация!
      Хлопок.
      — Вместо КГБ — НКВД; вместо погон — петлицы!
      Хлопок.
      — Сталин — с нами!
      Хлопок.
      — Икона!
      Хлопок.
      — Поруганный и оболганный!
      Хлопок.
      — В Мавзолее!
      Хлопок.
      — Ленин…
      Хлопок.
      — …Немецкий шпион и предатель…
      Хлопок.
      — На помойку!
      Хлопок.
      — Железная дисциплина!
      Хлопок.
      — Анекдот — десятка. (Хлопок.)
      — Агитация — двадцать пять. (Хлопок.)
      — Заговор — к стенке!..
      Обессиленный, генерал отбросил хлыст, упал в кресло и продолжал, тяжело дыша:
      — Всё народонаселение разбито на тройки. Первый следит за третьим, третий за вторым, второй за первым. Мы заставим их работать. Всех умников — в лагеря. Вдоль границы — сплошная бетонная стена с пулемётными вышками — ни одна собака родину не покинет…
      Отдышавшись, он заговорил как обычно.
      — Нужно всё обдумать. Соберём армейских, прощупаем их настроения. Иди, мне нужно поработать.
      Стараясь тихо ступать, Коршунов удалился.

Армейские

      Спустя неделю Змий встретился с представителями военного командования на специально оборудованной загородной даче. В стены, полы и потолки были вмонтированы шумовые вибраторы, исключающие прослушивание с расстояния. Когда шесть чёрных бронированных «Волг» выстроились у крыльца, из крытого брезентом грузовика запрыгали автоматчики. В несколько секунд они замкнули кольцо вокруг дома.
      Собравшиеся не были самыми высшими военными чинами в государстве, не было среди них маршалов и даже генералов армии, но именно эти люди сосредоточили в своих руках реальную власть.
      Их было шестеро.
      Председатель КГБ СССР Владилен Каземирович Змий.
      Его референт Феликс Петрович Коршунов.
      Заместитель министра Обороны по кадрам Семён Степанович Архаров — человек гордый.
      Начальник Верховного Генштаба Фёдор Иванович Коренной — был похож на борова.
      Заместитель министра Обороны по строевой службе Павел Александрович Лампасов — холёный и голубоглазый.
      Представитель военно-промышленного комплекса Бруно Вольфович Карклин — щуплый, неприветливый субъект в штатском с лысым черепом и лёгким прибалтийским акцентом.
      Утомлённые поездкой, генералы прохаживались по гостиной, разминая конечности и беспредметно переговариваясь.
      — Проходите, товарищи, — пригласил всех Коршунов в кабинет.
      Расселись по кругу в привычном порядке: Змий, Карклин, Лампасов, Архаров, Коренной, Коршунов. Выслушали зачитанный Коршуновым секретный доклад «Об экономическом и социальном положении в стране» на начало 1983 года.
      Наступила неприязненная тишина.
      Всё сказанное было давно и всем очевидно. Для этого не надо было устраивать внеочередного собрания.
      — Будущее не сулит земных радостей, — заговорил Змий. — На распродаже природных ресурсов и переработке отходов мы продержались бы ещё лет десять. Однако, по некоторым признакам, нам могут дать пинка под зад уже завтра.
      — Что такое? — с оскорблённым видом встрепенулся Архаров.
      Змий обвёл тяжёлым взглядом присутствующих.
      — Сейчас узнаете. Коршунов, приступайте, пожалуйста.
      Последующие полтора часа взмокшие генералы слушали записи разговоров, аналитические выкладки и акты экспертизы. Слово «перестройка» накрыла стол тяжёлой грозовой тучей. Как луч солнца замаячил план военного переворота.
      В основных положениях значилось:
      — злодейское убийство заговорщиками, врагами советской власти, Генерального Секретаря ЦК КПСС тов. Андропова Ю. В.;
      — массовые ночные аресты согласно приложенному списку;
      — одновременный захват средств массовой информации;
      — введение военного положения и учреждение должности Президента с расширенными полномочиями;
      — назначение преданных людей на местах (секретарей Райкомов, поселковых старост), и так далее.
      Первым сделал для себя выбор и подал голос Бруно Вольфович Карклин:
      — Неплохо задумано.
      — Да, у меня тоже что-то такое в голове крутилось… — поспешил поддержать Архаров.
      Раскрасневшийся от противоречивых чувств Лампасов отрывисто проговорил:
      — Что ж, я тоже не прочь.
      Все посмотрели на потного Коренного, и он часто закивал головой.
      — Вот и хорошо, я так и думал, — ласково проговорил Змий. — А теперь давайте выберем Президента. Просто поднимем руки и выберем одного из нас на эту хлопотную и обременительную должность.
      Армейские переглянулись, и Змий понял, что они могут проголосовать как угодно.
      — Ладно, — сказал он и поднялся с места. — Сейчас я вам кое-что объясню. Каждому.
      Змий неторопливо шагнул в сторону и оказался позади Карклина. Его руки мягко легли на спинку стула. Карклин нервно поморщился и заёрзал.
      — Скажите нам, Бруно Вольфович, стало ли лучше вашей дочери. Состояние здоровья вашей очаровательной дочурки нас крайне беспокоит, мы её все так любим… нашего пупсика. Ей ведь недавно исполнилось тридцать четыре годика?… Уже совсем взрослая девочка. Скоро детки, а там, глядишь, и внучата! Счастливая вас ожидает старость, можно позавидовать.
      — Не лезьте не в своё дело, — огрызнулся Карклин, не поворачиваясь.
      — Ах, да, совсем забыл! Дочка-то выросла непутёвая. Наркоманка, психическая. Какие уж тут внучата… Сидит в смирительной рубашке, не может наложить на себя руку. Какие жестокие родители — совсем не занимались воспитанием! Мать — хроническая алкоголичка, а папочку дочка видела так редко, что ещё ни разу не говорила ему «ты»! Несчастная брошенная девочка — сначала тайком пробовала из маминых бутылочек, потом попала в дурную компанию, и — бац на иглу! Бедный, несчастный ребёнок…
      — Это не имеет отношения к делу, — чуть громче обычного проговорил Карклин. — Это всё, что у вас есть?
      — Нет, — вкрадчиво прошептал Змий, наклонившись к большому уху Карклина. — Я даже ещё не начал…
      И, распрямившись, он продолжил:
      — Я знаю одного человека, который здорово смыслит в денежных операциях. По долгу службы, а он курирует военно-промышленный комплекс, через его бухгалтерию проходят сотни миллионов в валюте, а то, что в рублях, вообще не поддаётся счёту. Куры, — пошутил Змий, — не клюют! Главное, что проверить его никто не может: ком-пе-тент-нос-ти не хватит. А он — знай себе переводит на чёрный день то миллиончик, то другой, а то и десяток миллиончиков. У нас и номерок одного из счетов имеется.
      Повернув головы, все стали смотреть на Карклина.
      — Так вот, дело в том, что когда мы все начнём рвать когти, спасая шкуры, господин Карклин вдохнёт полной грудью на каком-нибудь из островков Полинезии. Преданные чернокожие слуги, надёжные охранники. И он сам — во всём белом… Любуется закатом с террасы своего белокаменного дома. Это он ещё сегодня утром так думал. А теперь он по-другому думает — ведь я всё знаю, оказывается… И теперь он будет меня слушаться. Будете меня слушаться, сэ-эр?
      Карклин судорожно достал таблетки, рассыпая, закинул в рот и запил водой.
      Тем временем Змий уже занял место за спиной Лампасова.
      — А вы, Лампасов? Зачем вам липовая жена, если живёте с собственным адъютантом?
      Вскинувшийся, было, как петух, Лампасов осел и начал покрываться густой краской.
      — Но если ты, всё-таки, метишь в президенты и, следовательно, в главнокомандующие, нам придётся переодеть всю армию в юбки — на манер шотландской гвардии.
      — Владилен, оставь его, никуда он не метит, — не поднимая глаз, отважно сказал Архаров, и Змий моментально оказался у него за спиной.
      — Играете в благородство, генерал? А, между прочим, по поводу благородства, офицерской чести и тому подобных замечательных слов. Вы случайно не знали одного молоденького лейтенанта, который ещё в день выпуска из училища замечательным образом проявил своё благородство? В этот вечер он с сокурсниками вышел из ресторана, и друзья оставили его на улице. Потому что в ресторане он напился, всех достал, и в такси не хватило для него места. А он обиделся и в ближайшем дворике забил насмерть какого-то престарелого бродяжку. Что он тебе сделал, Василий? Наверное, ты зашёл во двор пописать, а он, на свою беду, подвернулся. Сам виноват. Милиция не любит связываться с бродягами, тем более дохлыми… А вот мы кое-кого допросили, провели кое-какую экспертизу. Вообще-то, на гордого офицера у нас накопилось четыре тома. Такая уж тяжёлая работа у кадровика: без взяток — ну никак не обойтись. А ведь нам пишут, сигнализируют…
      Змий шагнул к Коренному, но, ничего не сказав, рассеянно похлопал его по плечу и вернулся на своё место, сделав таким образом полный круг.
      — Давайте проголосуем, товарищи, — предложил Коршунов. — Я выдвигаю кандидатуру Владилена Каземировича на должность Президента Союза Советских социалистических республик. Кто за?
      Первым поднял руку сам Коршунов, за ним остальные. Последним отнял руку от лица Лампасов.
      — Пожалуй, на этом закончим, — сказал Змий. — В сентябре я представлю вам подробный план наведения порядка в нашем Отечестве.
      В напряжённой тишине, торопливо, генералы покидали зал заседаний. Не глядя друг на друга, скорбно склонив головы, они выходили из дома и садились в свои машины. Их появление было неожиданным (предполагался банкет), и задремавшие водители, ударяясь головами, едва успевали выскочить и растворить задние дверцы. Один за другим тяжёлые автомобили выехали на дорогу, где к ним присоединилось сопровождение.
      Змий проводил глазами отъезжавших, удовлетворённо потянулся, достав кончиками пальцев узорную перекладину крыльца, и не спеша расстегнул ширинку.
      Окружавшие дом автоматчики скромно отвернулись в сторону.
      Коршунов победно щёлкнул замками своего дипломата и тоже вышел на свежий воздух.
      В дверях показалось растерянное лицо интенданта:
      — А как ужин, товарищ генерал?…
      — Ужин?… — Владилен Каземирович почесал затылок и посмотрел на референта. — А что, Коршунов, ужин мы с тобой сегодня заслужили?
      — Сегодня заслужили… товарищ Президент СССР.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Band On The Run

      К концу лета «Обводный канал» был уже, что называется, на слуху. Благодаря тиражированию магнитофонных записей, круги популярности побежали от Питера к периферии. На этой волне Котов организовал две гастрольные поездки — в Киев и в Казань.
      Пригласившая группу киевская сторона оплатила дорогу туда и обратно, артистов удобно разместили на зажиточной квартире, хозяева которой (родители) находились в отъезде, и за два отработанных в тёплой и непринуждённой обстановке концерта заплатили пятьсот рублей — по сто двадцать пять на брата. Уезжали сытые, пьяные и обласканные.
      В Казани имели место некоторые шероховатости.
      Согласно договорённости, ребят встретили на вокзале и поселили в гостинице. Обустроившись в номере, Котов, Осипов и Лисовский в хорошем расположении духа отправились погулять и посмотреть город. Степанов, сославшись на нездоровье, остался в номере.
      Друзья прикупили местного винца, выпили на скамейке в сквере и, не спеша, продолжали прогулку, весело галдя и задирая встречных девушек.
      У Котова за последние девять месяцев успел отрасти хайер, и он, время от времени, театральным жестом отбрасывал назад «надоевшие» волосы. Лисовскому закрывали половину лица стильные тёмные очки, а концертная футболка Осипова, имевшая расцветку американского флага, бросалась в глаза с другого конца города. Первым облачком, вызвавшим в умах лёгкое замешательство, послужил следующий эпизод.
      Двое стриженых, невысоких, но мускулистых парней обогнали их и прошли мимо. У одного был переломан нос, у другого на затылке белел уродливый шрам.
      — У нас такие не выживают, — обранили они как бы между прочим.
      Вскоре ребята снова выпили, забыли этот эпизод и снова развеселились. Но где-то в глубине сохранился неприятный осадок, неосознанная тревога, и это заставило их повернуть в сторону гостиницы.
      С этого момента в окружающей обстановке начали сгущаться тучи. Впереди откуда-то взялась компания молчаливых молодых людей, очень похожих на тех, которые недавно отпустили по адресу гостей столь странное замечание. Соблюдая дистанцию, они двигались вперёд, а из примыкавших улочек и переулков к ним молча присоединялись или шли сами по себе группы очень неприятной на вид спортивной молодёжи.
      Аборигенов становилось всё больше, они почти совсем запрудили улицу. Они шли сзади, спереди и по сторонам, уже рядом. Ситуация становилась зловещей.
      Друзья резко свернули в переулок и ускорили шаг.
      Местные тоже свернули и ускорили шаг.
      Теперь всё встало на свои места. Пронизанные ужасом с головы до пяток, ребята побежали, рванули не оглядываясь, не чувствуя ног.
      Позади слышался гулкий топот, дыхание и позвякивание какого-то железа.
      Путая следы, ребята свернули ещё и ещё, перемахнули через забор, через помойку и, наконец, влетели в глухой, лишённый окон двор с кирпичной стеной и заброшенной баскетбольной площадкой.
      Это был конец.
      Словно зловещие мертвецы, преследователи медленно заполнили двор.
      Дрожа и тяжело дыша, Осипов схватил половинку кирпича и истерическим фальцетом пригрозил, что убьёт… Лисовский попытался вступить в переговоры, но ему велели «заткнуть ебало».
      «Неужели вот так вот всё, по-скотски закончится? — подумал Котов. — И стоило из-за этого…»
      И вдруг в чёрных тучах образовался просвет. В него ворвался весёлый солнечный зайчик и звучная милицейская сирена — музыка, прекрасней которой друзья ещё не слышали. Во двор въехала сияющая и искрящаяся замечательная сине-жёлтая машина ПМГ.
      Зловещие мертвецы расступились, но не обратились в бегство.
      — Что стоите, прыгайте в кузов! — поторопил высунувшийся из кабины лейтенант.
      Ещё не веря своему счастью, друзья забились в тесную коробку кузова и захлопнули изнутри дверцу. Машина рванула с места и, набирая скорость, поехала прочь. Послышались запоздалые крики, угрозы, в дверцу ударились камни и железки…
      Как выяснилось уже в гостинице, Степанов что-то такое знал. Кого-то из его знакомых здесь уже не то убили, не то покалечили. Но он не стал никого отговаривать, а просто сам подло остался в номере. До самого Ленинграда в коллективе ему был объявлен жестокий бойкот.
      Местный устроитель, которому было заявлено об отказе и немедленном отъезде, уговорил группу остаться. Нужно было отыграть единственный концерт, билеты на который уже распроданы. Он поклялся, что случилось недоразумение, и что на рок собирается совершенно другая публика, которая сама боится хулиганов.
      Он оказался прав. «Обводный канал» приняли «на ура», как и везде, хотя первые песни ребята играли без обычного энтузиазма.
      Впоследствии Котов составил чёрный список регионов, опасных для жизни и здоровья длинноволосого человека. Список получился длинный и сплошь состоял из депрессивных регионов «красного пояса».
      И наоборот: Украина и Прибалтика, например, весьма радушно принимали самых экзотических представителей рок-н-ролльного цеха.

Предварительная беседа

      В конце августа произошло событие, которое предварил телефонный звонок.
      — Это Дмитрий? Здравствуйте. Сергей Потехин беспокоит, из горкома комсомола.
      — Здравствуйте…
      — Давай будем на «ты», по-комсомольски, — с ходу предложил Потехин.
      — Хорошо.
      Ты только не подумай, что у нас к тебе какие-то претензии; мы ведь тоже люди — и повеселиться, и потанцевать…
      — Понятно.
      — Ты не мог бы завтра зайти? Просто поговорить, поближе познакомиться…
      Власть комсомола была в те времена сильна и могущественна. Она пронизывала все сферы человеческой деятельности и была второй по значимости идеологической структурой после КПСС. Отказаться от приглашения было невозможно.
      — Молодец, что пришёл! Проходи, садись…
      Дима осмотрелся. Ковровая дорожка на лакированном паркете, большой письменный стол, за ним — два окна и портрет Ильича в пролёте. Стулья по периметру. На одном из стульев ещё один молодой человек — в сером пиджаке, с не запоминающимся лицом. В отличие от Потехина, без комсомольского значка на лацкане.
      — Это Владимир, познакомьтесь.
      Безликий поднялся и тоже с улыбкой пожал Котову руку.
      — Садись, садись, закуривай, — Потехин протянул сигареты.
      Несколько секунд молча курили.
      — Не смущайся. Расскажи, как живёшь, чем ещё интересуешься, кроме музыки, — предложил Потехин.
      Вот уже год Котов ощущал своё могучее превосходство над окружающими. Его манеры стали надменны или, в лучшем случае, снисходительны. Это особенно подчёркивалось его недавним приобретением: звёздной болезнью.
      — Ни чем, — сказал Котов, глядя в окно на Смольный собор.
      — Один живёшь?
      — Да.
      — Родители?
      — В командировке.
      — Далеко? Надолго?
      — В Монголии. Пока согласно контракту, на три года.
      — Наверное, продлят. Там хорошо, можно себя на всю жизнь обеспечить. Один мой знакомый, Вася Коробейников…
      И Потехин рассказал, как его знакомый невероятно обогатился, отработав пять лет в дружественном Ираке.
      — Сам-то, хочешь за границу?…
      Не желая отвечать на провокационный вопрос, Котов пожал плечами.
      — А друзья бывали в загранке?
      — Слушай, мне пора уже.
      — Ладно, погоди, ты не торопись. Закончим быстро, по-военному. Ты, кстати, где-то в засекреченной части служил? Нулевой допуск?
      «Всё знает», — подумал Котов.
      — Допуска нет, но подписку давал о неразглашении. Я больше в оркестре.
      — А это даже лучше, что без допуска… Это даже облегчает… — Потехин переглянулся с Владимиром, который что-то всё время помечал в своём блокноте. — Из вашей части в Афган отправляли?
      — Из нашей никуда не отпускали, даже в увольнение.
      — Попал, что называется. А как ты думаешь, надо было нам туда?
      Не смотря на свой задушевный тон, Потехин вёл себя безобразно. Но Котов твёрдо решил вести себя сдержанно и дипломатично.
      — Время покажет.
      — А вот слушай, у тебя такая песня есть: «Не стреляй» — это про Афган?
      — Это про Америку, то есть, как они во Вьетнаме…
      — А я, знаешь, так и подумал. Только объясняй это на концертах, ладно? Там ещё «Шар цвета хаки» — тоже про Вьетнам?
      — Разумеется.
      На протяжении последующего часа Потехин подвергал кропотливому анализу песни Шевчука, Кинчева, Бутусова, БГ, Цоя, Науменко и так называемые гибриды.
      Котов и сам плохо понимал многие из этих текстов, а теперь ему приходилось объяснять их с позиций марксистско-ленинской философии. Результатом разбора стал перечень песен «Обводного канала», «не рекомендованных к исполнению», на который Котов чихать хотел.
      — И последнее, — сказал Потехин. — У нас, в смысле, у комсомола, через месяц будет общегородское мероприятие. Рапорты, отчёты… это тебе не надо. А по окончании — сборный концерт. Сделаете несколько номеров?
      — Для этого вызывали?
      — Нет, это так, постскриптум. Что мы, звери, что ли… Даже не отвечать можешь.
      — Аппарат будет стоять?
      — Всё будет. И аппарат, и банкет, и деньги. Хочешь — грамоту нарисуем.
      — Ладно, сделаем.
      Дима поднялся с места. Потехин и Владимир тоже поднялись, заулыбались и протянули руки.

Абсолютная память

      Мы с Поповым продолжали трудиться в котельной. Этот мир мог бы прозябать ещё вечность, если бы нам не пришло в голову поторопить события. Чёрт их там знает, как они это делают, но очень многое Попов знал наперёд не хуже меня. Нам пришлось объясниться начистоту.
      До утра я рассказывал о том, что ожидает страну и мир в ближайшие пять или шесть лет. А потом, на рассвете, мы додумались до простого и гениального по своему идиотизму решения: написать письмо Гималайскому.
      Вечером следующего дня я приехал домой к Попову.
      Мой таинственный друг жил в крошечной отдельной квартирке на Садовой. Там всё было приготовлено для предстоящего сеанса. Попов усадил меня на стул перед зеркалом и зажёг с двух сторон свечи. Он заставил меня повторить заклинание, положил передо мной письменные принадлежности и несколькими пассами ввёл меня в гипнотическое состояние. Я должен был вспомнить события предстоящего года, которые, следуя своей чередой и в точности исполняясь, доказали бы истинность моего феномена. Ну а какой политик откажется выслушать рекомендации человека из будущего?
      Находясь в сомнамбулическом состоянии, я испещрил десятка три страниц обрывками сведений, выуженных из самых дальних и пыльных уголков моей памяти.
      Это были фрагменты шрифта, случайно снятые моим взглядом с использованного в туалете клочка газеты, услышанные по радио или ТВ отрывки дикторского текста, бессознательно уловленные ухом разговоры в транспорте…
      Мы тщательно систематизировали эти сведения и отпечатали на поповском «Ундервуде» письмо Гималайскому. Это были наши точные предсказания на будущее. Последние две страницы занимали наши рекомендации и предостережения, которых он, как показало время, не послушался.

Из записок Веры Дансевой

      В нашей комнате, прямо посередине, висит тяжёлая боксёрская груша. Она висит на крюке, предназначенном для люстры, но люстры у нас нет. Люстра была, конечно, но её разбили по случайности.
      Мой так называемый муж купил эту грушу по моей просьбе. В школьные годы я занималась спортивной гимнастикой, и теперь мои мышцы снова приобретают прежнюю упругость. Только в эту грушу я могу вложить всю силу моего удара.
      Так вот, всё это ерунда. Просто иногда мне необходимо снять напряжение, а если ещё точнее — синдром. И тогда я начинаю избивать грушу — руками, ногами и локтями, головой и в прыжке, с разворота и лёжа — до полного изнеможения.
      На какое-то время это отвлекает, но иногда всё же приходится выкурить косячок-другой, чтобы себя обмануть…
      Да, так оно и есть. Я надеялась, что вернув себе ещё не отравленное наркотиками тело образца 1982 года, смогу с этим покончить. Вернее, не начинать. Я думала, что эта зараза кроется в моём теле — в каждой клеточке мозга, в каждой молекуле моей крови…
      Всё оказалось сложнее. ЭТО находится в моём сознании, к которому я глупейшим образом пристегнула новенькое тело. Я была и осталась законченной наркоманкой, ничего тут не поделаешь.
      Можно лупить до полного изнеможения боксёрскую грушу, можно обманывать себя забитой папироской, но рано или поздно ЭТО наступит. Я опять начну убивать своё новенькое тело, а потом и душу, потому что нельзя служить двум господам одновременно.
      Последнее время у меня плохое предчувствие по поводу всех нас. Это плохо кончится.

Шурик

      Дождливым августовским вечером, когда на улице, скорее всего, начинало темнеть (в нашей кочегарке не было ни одного окна), а дождь так барабанил по жестяному навесу, что было слышно изнутри, мы с моим удивительным другом несли очередную вахту.
      Летом делать нечего: работает один котёл, да и тот только днём. Я что-то пописывал, а Попов слонялся и маялся от безделья. Неожиданно в дверь раздался звонок. Попов пошёл открывать, а я с досадой подумал, что если это мастер участка, то для нас найдется какая-нибудь грязная работа.