Очертя голову, в 1982-й

      — Вы нарочно меня сюда привели? — сказала Вера, прикуривая мятную сигарету.
      Она сидела у окна, спиной к залу. Я тоже сидел у окна, напротив, в самом углу. Рядом со мной был Котов, а Петрушка примостился в торце стола, на отдельном стуле, так как место на лавке рядом с Верой было завалено нашими вещами.
      — Продолжайте без меня, я ухожу.
      Поперхнувшись пивом, Котов стал торопливо уговаривать:
      — Вера, Верунчик, потерпи, сорок минут осталось. Коньячку, водочки возьмём, шампанского тебе… А, Верунчик?
      Мы с Петрушкой смотрели на Веру умоляюще. Она обвела нас презрительным взглядом и положила сумку на место.
      Все четверо мы учились когда-то в одном классе и к выпуску 1979 года составляли уже вполне дружную компанию. Потом встречались, конечно, не так часто, но один раз в году, первого сентября, явка, как и прежде, была обязательна.
      Вот и вчера, собравшись дома у Котова отметить День знаний, мы к утру как всегда перебрали, немного поспали и теперь дожидались здесь открытия (в 14.00, если кто помнит) винных магазинов.
      — Смотрите-ка, — сказал Петрушка. Он держал в руках кусок газеты с грязного стола. — Некто Крякин увидел в лесу НЛО, пошёл туда… тут много, я вкратце… Навстречу вышли трое… сумерки… силуэты… Короче, — Петрушка поднял на нас очки, — этому Крякину предложили лететь с ними. Он спросил, когда можно будет вернуться обратно. Ему ответили — никогда.
      Петрушка замолчал и стал сосредоточенно обгрызать хвост сушёной воблы.
      — Ну и?!. — сказали мы хором.
      — Он отказался.
      Последовала пауза.
      — Вообще-то последнего вопроса я от вас не ожидал, — заметил Петрушка.
      Мы опять помолчали. Ночная попойка, конечно, отразилась на наших умственных способностях. Понятно, что улетевший не смог бы поведать о случившемся. Теперь каждый из нас стал думать, как бы он сам поступил на месте Крякина.
      — А как бы ты поступил на месте Крякина? — обратился я к Котову.
      Год назад Диму вышибли из одного популярного ансамбля, где он успел накатать чёсом кругленькую сумму. Тратить заработанные деньги пока не спешил и потому работал приёмщиком в пункте стеклотары. Его родители давно жили за границей, и Дима единолично занимал двухкомнатную квартиру. Для комфортного состояния туловища у него было, кажется, всё: деньги, квартира, вино, частые легкомысленные романы.
      — Согласился бы, — сказал Котов.
      Мы все к нему повернулись: этого ответа от него никто не ожидал.
      — Сева, а ты? — спросил я, уже не просто так, а потому что стало интересно.
      — Тоже.
      Сева Петров был единственный из нас женат и притом неудачно.
      После этого мы все посмотрели на Веру.
      — И я бы согласилась.
      Вера Дансева не очень любила о себе распространяться, а мы особенно не расспрашивали. Поступила в мединститут, бросила. Работала администратором в «Интуристе», но недолго. Сняв квартиру, ушла из дома, но нас к себе никогда не приглашала. За последние годы Вера сильно переменилась.
      — Вера, а ты сейчас работаешь где-нибудь? — бестактно спросил Петрушка.
      — Да. То есть, нет… Потом расскажу.
      — Боб, а ты сам-то?
      А я сам ещё не знал. Поэтому отвечать не стал, а принялся рассуждать по поводу возможности смыться отсюда на летающей тарелке. Вдруг, предположил я, инопланетянам нужен только мой мозг, глаз или, допустим, печень? Петрушка съязвил по поводу моего мозга в масштабах космоса и заодно выразил беспокойство по поводу чрезмерных нагрузок на котовскую печень. Обстановка разрядилась, и Вера сказала, что пока мы будем пить «эту гадость», в космос нас никто не возьмёт.
      Котов глянул на часы и предложил допить то, что стоит на столе. Было без четверти два. Вот тут-то всё и началось.

Иванов

      — Позвольте к вам подсесть, молодые люди?
      Это сказал субъект в длинном мешковатом плаще неопределённого цвета с небритым лицом сорокалетнего бродяги.
      — Садитесь, мы уходим, — сказал Петрушка.
      Вера придвинула к себе вещи, и субъект присел, поставив на стол свою отпитую наполовину кружку. Потом он внимательно обвёл нас мутными глазами. У меня по спине почему-то пробежали мурашки и перехватило дыхание. Мои друзья заёрзали, Вера нервно повела плечами. В чём дело? Такое ощущение, что этот человек сначала вытянул из нас, а потом вернул обратно все наши мысли и чувства. Нет, он не похож на обыкновенного пьянчужку, мы это вдруг сразу поняли.
      — Простите, я сидел к вам спиной за соседним столом и поневоле слышал разговор.
      В зале было шумно, да и не сидел он за соседним столом. Вообще было непонятно, откуда он взялся.
      — Конечно, для того, чтобы улететь в неизвестность, нужно обладать достаточной долей безрассудства или отчаяния. Как говаривал дружище Оппенхайм, «глупец ищет счастья вдали; мудрый выращивает его рядом с собой».
      — Спасибо за совет, уже вырастили, — сказал Котов.
      — Я вижу, Дима, что поиски земного счастья завели вас в тупик.
      — И что дальше?
      Мы посмотрели на Котова укоризненно: он вёл себя грубо.
      — Скажите, кто вы? — спросила Вера.
      — А как вы думаете?
      Мы стали думать. Наш собеседник словно в насмешку притянул ладонью коробок спичек со стола, вытянув руку на уровне наших глаз. Коробок шлёпнулся о ладонь, словно прицепленный на резинке, и пальцы сжались. Незнакомец встряхнул коробок, прикурил беломорину и с улыбкой обвёл нас своим взглядом. У меня опять перехватило дыхание.
      — Вы — гуманоид? — сказал Петрушка.
      — Вроде того, если хотите. Как насчёт того, чтобы угостить гуманоида пивом и лёгкой закуской?
      Сева послушно отправился стойке и принёс пиво с набором, а мы стали молча курить.
      Гуманоид набросился на солёную рыбу, варёное яйцо и сушки, жадно отхлёбывая водянистое пиво большими глотками.
      — Извините, — выговорил он с трудом, — прыжок из античности меня слегка утомил.
      Ни одно слово, произнесённое гуманоидом, не вызывало у нас ни малейшего сомнения. В голове было ясно, празднично и спокойно, ни следа от похмелья. Он жевал, мы смотрели на него, и кто-то из нас подумал, что надо его как-то называть.
      — Иванов, — представился незнакомец.
      — Почему? — спросил я.
      — Потому что я здешний… Но родился несколько позже… Кстати, меня разыскивают.
      — За что?
      — За то, что я вступаю в контакты, расщепляя пространственно-временные связи.
      — Это кому-нибудь приносит вред?
      — Бывает и так. Однако, при этом у людей появляются колоссальные возможности, они становятся… как это у вас говорится… кузнецами своего счастья!
      Мы молчали, пытаясь что-нибудь понять.
      — Так вы можете перебросить любого человека в другое время! — догадался Петрушка.
      — Не совсем любого, но лично вас, например, могу. И вас, и вас, и вас тоже.
      — А вы, случайно, не из летающей тарелки?
      — Ну, если вам так проще, считайте, что из летающей тарелки.
      В наших головах зашевелилось множество вопросов.
      — Почему вы открыто не вступаете в контакт с нашей цивилизацией? — спросил Котов о наболевшем. Из всех жанров литературы он предпочитал отечественную фантастику.
      — А меня всегда удивляло, почему вы задаётесь этим вопросом. Ну подумайте сами: что происходит с туземцами после того, как в контакт с ними вступает более развитая цивилизация?
      Вот это теперь стало понятно даже Котову.
      — Бог есть? — спросила Вера, не поднимая глаз.
      — Детский сад… — покачал головой гуманоид. — Ну, если вы допускаете, что молекула жизни или, допустим, вот эта пивная кружка могли появиться из хаоса постепенно, сами по себе, эволюционным путём, то считайте, что Его нет.
      — С точки зрения физики, хаос с течением времени не упорядочивается, а нарастает, — сказал умный Петрушка.
      Мы начали чувствовать себя полными идиотами.
      — А почему вы заговорили именно с нами? — обратился я к гуманоиду.
      — Потому что именно вы и примете моё предложение.
      — Лететь на тарелке? — сморозил Котов.
      — Вернуться в прошлое.
      На несколько секунд мы словно одеревенели. У меня в голове тупо прокрутились сюжеты из «Янки при дворе короля Артура».
      — А что нас ждёт в будущем? — спросила Вера.
      — Про вас лично не могу сказать ничего определённого, но так, вообще, кое-что помню из истории. Горбачёв, перестройка, Ельцин, Путин, общеевропейская валюта… Что-то в таком роде.
      Голова у меня пошла кругом; из сказанного мне были знакомы только два слова: Горбачёв и перестройка.
      — Теперь сделаем так. Каждый напишет на бумажке год, в котором он хотел бы оказаться. Потом сложим их вместе и посмотрим, что получится.
      Тут до меня дошло, что Иванов разговаривает с нами, не открывая рта. Он постоянно что-то сосредоточенно грыз и рвал зубами, запивая пивом. А вот мои спутники, кажется, этого ещё не поняли.
      Вера попросила у меня ручку, взяла салфетку и сразу написала какую-то цифру.
      Я сопоставил кое-какие даты и тоже написал, затем передал ручку Котову.
      Тот тоже написал.
      Петрушка думал с минуту, затем тоже что-то вывел.
      — А теперь полюбуйтесь, — сказал Иванов.
      На всех четырёх бумажках стояла цифра «1982».

Санитары

      — Возьмите это, — заторопился вдруг Иванов и высыпал из ладони на стол четыре довольно крупные белые таблетки, похожие на аскорбинку. — Примите завтра ровно в полночь. До этого мы ещё встретимся. Мне нужно выйти в туалет…
      Иванов встал, но направился не к выходу, где был туалет, а вглубь зала и сразу затерялся в толчее.
      Послышался шум, в дверях показались санитары в белых халатах. Их было двое, и они сразу подошли к нам.
      — Мы разыскиваем опасного сумасшедшего, сегодня утром он задушил врача и сбежал из больницы. Называет себя гуманоидом. Способен проделывать кое-какие дешёвые фокусы. Он вам что-нибудь говорил? Передавал какие-либо предметы?
      Переглянувшись, мы покачали головами.
      — В какую сторону он направился?
      Котов неопределённо махнул рукой. Санитары двинулись в указанном направлении, и их белые халаты плавно растворились в толчее.
      — Мне тоже надо… в туалет, — сообщил Петрушка и тоже, можно сказать, растворился. С ним всегда происходило такое от волнения.
      А я вдруг понял, что эти санитары говорили с нами, не разжимая губ.
      — На входе не видели никаких санитаров, — сказал Петрушка, вернувшись из туалета.
      На часах было всё так же без четверти два.

Ночь

      Мы зашли в магазин, вернулись в квартиру и как-то быстро все напились. Петрушка и Котов рядком заснули, а мы с Верой, сидя в красном свете абажура, ещё кое-как переговаривались. Котовский видеомагнитофон (большое богатство по тем временам) с выключенным почти до нуля звуком показывал душераздирающий ужастик. Я наполнил две рюмки и жестом предложил выпить. Вера взяла свою и икнула, расплескав половину. Она виновато улыбнулась, я долил, и мы выпили.
      — Слушай, Карлов, а что ты вообще обо мне знаешь? — неожиданно и громко спросила Вера.
      Предшествовавшие четверть часа мы молчали. От неожиданности Котов заворочался, а Петрушка заохал во сне.
      Я ждал, что Вера продолжит, но минут через десять понял: она сказала всё, что хотела.
      — А что я должен знать? — спросил я ещё немного погодя.
      — Помнишь десять заповедей?
      С длинными промежутками я стал перечислять то, что помнил. Правда, спешить было совершенно некуда. На «не прелюбодействуй» Вера жестом меня остановила.
      — Как ты понимаешь эту заповедь?
      Я задумался. Не называть же грехом любые добрачные отношения и всё такое…
      — Наверное, действия, приносящие какой-то вред?
      — Карлов, я тоже так думаю. А скажи мне, пожалуйста, приносят ли какой-нибудь вред проститутки?
      — Наверное, разносят что-нибудь венерическое, СПИД…
      — Врёшь, глупости. Проститутки не работают без презервативов.
      Мне показалось, что Котов пошевелился.
      — Тогда не знаю. Может быть, это не грех. Может быть, для некоторых даже благо.
      Вера хитро прищурилась:
      — Хочешь, что-то скажу?
      — Не надо.
      — Это тоже ещё не всё.
      Затушив сигарету мимо пепельницы, Вера засучила рукав выше локтя.
      Я не стал утруждать себя фокусированием пьяных глаз, и так всё было ясно.
      — Давно?
      — Что именно?
      Мы помолчали, глядя в телевизор: на экране замелькали кадры отчаянной порнухи. Я налил в рюмки, выпил свою.
      — Это, — она шевельнула рукой, — давно, лет пять. А то, — она кивнула на телевизор, — потом, когда понадобились деньги… на это.
      Вера выпила. Я посмотрел на кровать. Мне снова показалось, что Котов не спит — слишком уж тихо он лежал.
      — Котов, ты не спишь?
      — Нет, — послышался приглушённый звук из подушки.
      — Слышал?
      — Слышал. Я и так знал.
      — А-а… чего ты вообще, спящим притворяешься?
      — Не притворяюсь. Просто лежу.
      Котов лежал лицом в подушке и его было еле слышно. Он поднялся и сел на кровати. Я разлил на троих. Мы выпили. Котов взял руку Веры и стал её разглядывать.
      — Ну и дура, — сказал он.
      Вера отдёрнула руку и спустила рукав. Мы помолчали.
      — А ты откуда знаешь? — спросил я Котова.
      Тот посмотрел на Веру.
      — Я здесь пару раз кололась с приятелем. Предлагала ему сдать вторую комнату. Взяла с него слово, чтоб помалкивал.
      — Я не подумал, что это так серьёзно. Теперь завязать не можешь?
      — Нет.
      Котов налил себе водки в фужер и медленно выпил. Содрал кусок кожуры с апельсина и сунул в рот.
      — Хреново, в общем. Как и у меня.
      С этими словами он снова вытянулся животом на своей кровати и через несколько секунд засопел в унисон Петрушке.
      Я не сводил глаз с Веры. То ли благодаря лёгкому шоку от сказанного, или просто от её присутствия, мне вдруг мучительно её захотелось.
      Вера икнула и, глядя на меня, засмеялась.
      — Карлов, ведь ты всё ещё меня любишь.
      Это была правда. Она смотрела на меня, блестя пьяными раскосыми глазками и насмешливо улыбалась.
      — Знаешь, что очень важно в нашей работе? — проговорила она кокетливо. — Иметь привлекательное нижнее бельё. Хочешь покажу?…
      У меня похолодело в животе, в голове стало ясно, как в космосе. Вера закинула свою длинную ногу в туфле на столик и медленно, пальчиками потянула к себе юбку.
      Её чёрные в сеточку чулки держались на резинках, а кружевные трусики были почти прозрачны. Это было слишком. У меня закружилась голова, я почувствовал, что близок к оргазму. Я опустился на колени и, обняв её за бёдра, стал покрывать поцелуями обнажившуюся часть ноги между чулками и трусиками. Вера, кажется, тоже плохо соображала, что делает. Она порывисто вздохнула и обхватила мою голову руками.
      — Хорошо, — сказала она, — пойдём в ту комнату. Сделаю напоследок что-нибудь хорошее…
      Мы открыли глаза, кажется, одновременно, когда луч дневного солнца, медленно подобравшись, лёг на наши веки. Под нами был только ковёр; сверху — покрывало, стянутое с кровати, скорее всего, уже во сне, под утро. На полу была разбросана наша одежда. Блаженство и отчаяние владели одновременно моим существом. Была ещё надежда… В дверь просунулся Котов. Присвистнул и скрылся, а через минуту присвистнул просунувшийся Петрушка. Я, не глядя, запустил в него ботинком.
      — О чём ты думаешь? — спросил я Веру.
      — Наверное, о том же.
      — Думаешь, это возможно?
      — Если это произойдёт, я выйду за тебя замуж.
      Когда мы оделись и вышли, Петрушки уже не было, а Котов с видом зомби начинал прибираться в комнате. Хотя на столе ещё стояли начатые бутылки, пить уже никто не мог. Мы вышли на улицу.
      — Прощай, на всякий случай, — сказала Вера, усаживаясь в такси. — Если ничего не произойдёт, больше не увидимся.
      Только когда машина тронулась с места, я понял смысл этой фразы и похолодел.

Котов

      Петрушка ушёл, а Дима занялся уборкой. Несмотря на то, что выпивки для опохмелки оставалось ещё вполне достаточно, он закупорил и убрал бутылки, а наполненные стаканы безжалостно выплеснул в раковину. Там, в раковине, нагромоздилось порядочно посуды, и Котов добросовестно её вымыл.
      Первое, что Дима сегодня сделал, проснувшись, — это проверил наличие таблетки, так как было ещё трудно разобрать, что приснилось, а что было на самом деле. К своему огорчению он обнаружил, что таблетки в кармане нет.
      — Сигареты под столом валяются, — подсказал Петрушка. Его уже выкрутило в туалете едва ли не наизнанку. Он сидел в кресле бледный и дрожащий, собираясь силами встать и уйти домой.
      Дима с досадой отмахнулся и стал тереть лоб. Петрушка вяло попрощался и направился к выходу.
      — А ты помнишь этого Иванова? — спросил он, уже держа руку на замке входной двери.
      Котов впился в него расширенными глазами.
      Петрушка достал из кармана свою таблетку, подбросил на ладони и, приблизив к очкам, попытался разглядеть её.
      — А моя… где? — проговорил Дима.
      Петрушка спрятал таблетку, приложил ладонь к голове и простонал:
      — Котов, что дома-то будет?
      Сказав это, он удалился.
      Дима сел в кресло, плеснул себе чего-то в стакан и выпил. Скорее всего, свою таблетку он, по пьяной привычке, раз десять перепрятывал. Алкоголь на время прояснил мысли, и Дима решил проверить наиболее вероятные места в процессе уборки. Когда он начал снимать с кровати постельное бельё, то сразу наткнулся на таблетку. Она была под подушкой.
      Предшествовавшая описываемым событиям пятилетка отмечалась для Димы Котова стремительными взлётами и ещё более стремительными падениями; большой радостью и великой печалью.
      Весной 1982 года, вернувшись из армии, он, по настоянию родителей, поступил на рабфак института. Сами родители уехали на работу в Монголию, оставив Диму одного в отдельной двухкомнатной квартире. Тогда он бросил институт и сколотил ансамбль, специализировавшийся на обслуживании свадебных торжеств.
      Благодаря административной жилке Котова, дела у ансамбля шли неплохо — деньги платили по тем временам хорошие, а дармовая выпивка и доступные женщины делали жизнь беззаботной и приятной.
      В 1986 году судьба преподнесла ему новый подарок: их ансамбль заметил известный композитор Александр Марусин. За пару месяцев он превратил ресторанных лабухов в настоящую рок-группу, исполняющую не очень качественный, но популярный в массах музыкально-поэтический материал.
      Как стало ясным уже впоследствии, группа изначально существовала только как способ обогащения самого Марусина. Людей можно было менять как износившиеся детали механизма. Но Котов понял это только тогда, когда его самого, на пороге пика популярности группы, выставили на улицу. «Дайте мне хороших ребят, — говорил когда-то Дюк Эллингтон, — а играть я их как-нибудь научу». Александр Марусин имел противоположное мнение по данному вопросу.
      Тогда же Котова постигло душевное потрясение, на личном фронте: его бросила любимая девушка. Марина не выдержала бесконечных гастролей и неопределённости. Получилось так, что и группу, и Марину он потерял едва ли не в один день.
      Вот уже год Котов работал приёмщиком в пункте приёма стеклотары. График — неделя через неделю, по двенадцать часов. Деньги хорошие, работа — дерьмо. Переодевшись в ватник и перчатки без пальцев, скрупулёзно обсчитывая пьянчужку или полуслепую бабушку на пять-десять копеек, он чувствовал себя не то Гобсеком или Плюшкиным, не то (в минуты просветления) просто мерзавцем.
      В личном плане дела на данный момент обстояли следующим образом.
      Рядом с домом находился ДК им. Кирова с танцевальным «Мраморным» залом, где собирались по большей части моряки из находившегося поблизости училища и девушки из соседних общежитий с целью знакомства. Девушек интересовала возможность выйти замуж, их партнёров — случайная связь.
      Перед матросами и лимитчиками Котов имел решающее превосходство: у него была квартира, и он мог предъявить её незамедлительно.
      Сценарий всегда был один и тот же. Дима прохаживался по танцевальному залу и буфету, разглядывая наиболее привлекательных особей женского пола. Девица, ответившая ему заинтересованным взглядом, намечалась жертвой низменных интересов Котова и приглашалась на медленный танец.
      Во время танца Котов в непринуждённой форме давал о себе необходимую информацию («знаете ли, сидел-сидел один в пустой квартире…»).
      После танца (одного, не более) они выходили прогуляться по свежему воздуху. Вскоре Дима с удивлением замечал, что они находятся возле его парадной и предлагал зайти, попить чайку. Подавляющее большинство особей легко соглашалось, движимое любопытством и смутной надеждой. Немногие для приличия заставляли себя поуговаривать, совсем немногие, единицы, наотрез отказывались. В последнем случае Котов, если было не лень, возвращался в ДК.
      Таким образом, новая знакомая становилась его любовницей — приходящей или живущей с ним какое-то время.
      Связь продолжалась до того момента, когда любовница заговаривала о браке. Это происходило в разных случаях по истечении одного дня (всего один раз) до нескольких месяцев (тоже всего один раз).
      Для «приходящей» Котов вдруг становился ужасно занятым человеком — буквально ни минуты свободной для свидания. И девушка отчаливала.
      С сожительницей иногда приходилось расставаться при помощи жестокой шоковой терапии. Это могла быть грубо спровоцированная ссора с шумным уходом, даже с дракой. Или тихое признание в несуществующей венерической болезни (заканчивавшееся тем же самым).
      Получалось, что и в личной жизни без Марины у Котова всё складывалось погано, и выхода из этого круга до вчерашнего дня он не видел.
      То, что произошло в пивном баре, каким бы нелепым не казалось, было свершившимся фактом, и таблетка на его ладони была вещественным тому подтверждением. Ну, а кем на самом деле является этот Иванов — сумасшедшим или волшебником — он узнает сегодня в полночь.
      Так думал Дима Котов, прослеживая шаг за шагом события последних лет жизни.
      Когда Иванов предложил написать год возвращения в прошлое, всё это прокрутилось у Димы в голове за одно мгновение, и он без колебаний выдал 1982 год, не задумываясь о том, что получит взамен уже опробованного.
      Вернувшись в прошлое, можно окончить институт и стать грамотным специалистом. Или просто найти интересную работу с учётом склонностей… Дима подумал о своих склонностях и не обнаружил ничего значимого или даже просто приличного. «А, может быть, просто иметь деньги и жить в своё удовольствие?» Зная всё наперёд, это не составит труда. От такой простой мысли ему полегчало.
      «А ещё хорошо бы закрутить всё сначала с Мариной…» — размечтался Котов. Эта идея неожиданно и приятно обожгла ему внутренности. Вот уже больше года Марина была потеряна для него навсегда. Она была замужем и так безнадёжно далеко, находясь в одном с ним городе, что мысли о ней чем-то напоминали воспоминания о безвозвратном детстве. Пожалуй, она была единственным человеком в его жизни, к кому он относился без присущего ему эгоизма, открыто и естественно, чаще всего честно. Короче, как это выяснилось после разрыва, он её любил.
      Тишина вдруг рассыпалась от дребезга стоявшего на полу телефона.
      — Да…
      — Здравствуй, — послышался в трубке игривый женский голос.
      Пытаясь вспомнить, Котов напрягся.
      — А, привет! — сказал он, так и не вспомнив.
      — Магнитофон починил?
      Вспомнил. На прошлой неделе он привёл из Мраморного зала очередную жертву — даму привлекательную и покладистую, лет тридцати. Она была не прочь выпить, и в этот день, как выяснилось, крепко поссорилась со своим мужем. А к замужним Котов относился с особенным пиететом. Любовное приключение почему-то вылилось в заурядную пьянку с вызваниванием её подруг и котовских друзей. В разгар веселья кто-то уронил на пол магнитофон.
      — Хочешь я приеду?
      У Димы знакомо и приятно засвербело в паху. Для приличия он стал кокетничать.
      — Опять напьёмся?
      — Не… больше не будем.
      — С мужем поссорилась?
      — Для меня он давно уже ноль. Так что, ты не занят сегодня?
      Этот вопрос возвращал к действительности. Если бы Котов рассказал сейчас, как он сегодня занят, она бы точно не поверила.
      — Ну, что молчишь?
      — Знаешь, ты даже не поверишь, как я сегодня занят.

Вера

      Как только машина тронулась, все мысли Веры сосредоточились на одном: содержимом выдвижного ящика на кухне её съёмной однокомнатной квартирки. Оглушительные дозы алкоголя дали ей возможность не думать об этом почти двое суток, но теперь всё позади, а впереди — только выдвижной кухонный ящик.
      Две выкуренные подряд сигареты помогли превратить вечность пути с Васильевского на Гражданку в какую-нибудь сотню тысяч лет. И вот, наконец, дом, парадная, этаж, дверь, замок, кухня, ящик… ПУСТО!!!
      В комнате тоже пусто, одна мебель. Ясно, здесь был Банан, но это пока не важно. Есть место, куда не залезут и при обыске. Там пять кубиков — то, что ей сейчас необходимо.
      Есть! Теперь быстрее к ящику… машинка на месте… сейчас…
      Ну вот… и хорошо.
      Потом она лежала на тахте, мысли текли ясно и спокойно. В тайнике, кроме пяти кубиков раствора, лежали пять двадцатидолларовых бумажек, небольшой револьвер «бульдог» и запечатанная коробочка патронов.
      Вера сняла не в меру кокетливое для предстоящих дел черное облегающее платье, ополоснулась под душем, надела джинсы и свитер. Подбросила тяжёлую коробочку на ладони, разорвала картон и вставила в барабан пять патронов. Остальные высыпала на дно спортивной сумки. Туда же легли револьвер и пакетик со всем необходимым для инъекций. Доллары — в карман. Сняла трубку телефона и набрала номер.
      — Привет, это Вера. Да. Будь дома, я подъеду. Да, отдам за старое и возьму ещё двадцать.
      На улице моросил дождь, машины не останавливались. Уже половина пятого, час пик… Вера плюнула и влезла в переполненный автобус. Потом метро.
      Но вот и на месте. Женщина в богатом халате производит расчёт.
      — …Итого шестьсот двадцать пять рубликов. Ещё двадцать кубов ты просишь, плюсуем триста. Девятьсот двадцать пять изволь выложить.
      Вера бросила на стол доллары. Глазки женщины радостно заблестели.
      — Сдачи нет.
      — Не надо. У тебя можно выпарить?
      Кафе «У Казанского». В дверях чёрной масти вышибала.
      — Позови Банана.
      — Дэвочка, я этого слова не слышал. Алексей занят, он не выйдет.
      — Скажи, что Вера принесла долг.
      Абрек запер дверь изнутри и скрылся. Через минуту появился снова.
      — Он сказал, что ты ему ничего не должна.
      Вера начала кусать губы.
      — Скажи, что есть дело… ему угрожает опасность… это важно.
      Несколько секунд абрек раздумывал, затем снова скрылся за дверью.
      Наконец вышел Банан. Он был среднего роста, с развитой мускулатурой и бычьей шеей. Рожа его лоснилась от обильной мясной пищи, изо рта торчала спичка.
      Банан не спеша поиграл спичкой на сальных губах и, наконец, проговорил:
      — Чего тебе?
      — Есть дело. Касается лично тебя.
      — Дома была?
      — Да, была. Но это неважно. Пошли, отойдём.
      Банан, незаметно шныряя глазами по сторонам, но ещё больше не желая выказать трусость, пошёл рядом с Верой.
      Они свернули в ближайший двор, зашли в первую парадную и поднялись на площадку последнего этажа. Дверей здесь не было, выше находился только чердак. Банан оперся затянутым в джинсы спортивным задом о подоконник и скрестил руки.
      — Чего хочешь?
      — Подожди, прикурю.
      Вера порылась в сумке, достала сигареты, прикурила. Банан не курил и не пил. К нему вдруг исподволь стала подкрадываться какая-то неосознанная тревога.
      — Ну что, будешь со мной работать? — сказал он грубо. — Или будем по-другому вопрос решать?
      Вера смотрела на него и молча курила. Смотрела как-то по особенному, и Банан начал терять самообладание.
      — Ты что думаешь, без меня будешь работать?… Говори, а то здесь тебя сейчас замочу!..
      Продолжая смотреть на него, Вера отрицательно покачала головой.
      — Сегодня пойдёшь в «Европу» — я там буду — отдашь всё, что должна за ту неделю. Если бы дома застал, расписал бы рожу от уха до уха. Сейчас попросишь прощения и поедешь переодеваться, шмотки я не трогал.
      Банан встал в проходе, щёлкнул выкидным ножом и указал глазами на свои штаны:
      — Работай.
      Вера сделала шаг назад и опустила руку в сумку.
      — Без платка. Да… что ты там вешала входному? Кто мне угрожает?
      — Я. — Вера взвела курок и нацелила револьвер в лоб сутенёра.
      Лицо у Банана медленно вытянулось, спичка выпала изо рта и повисла на нижней губе. Вытаращив глаза и дрожа всем телом, он смотрел в чёрное отверстие ствола. Револьвер медленно опустился до уровня ширинки, а потом раздался выстрел.
      Грохот, многократно усиленный каменными резонаторами старого подъезда, произвёл лёгкий шок и отодвинул боль на несколько мгновений. Но вот Банан, срывая голос, заорал и схватился руками за простреленную мошонку. На каменную площадку закапала кровь. С этого мгновения плохо осознавая происходящее, Вера бабахнула ещё три раза туда же и ещё раз куда-то мимо. Несколько раз щелкнула пустым курком. Бросила револьвер в сумку, спустилась, стараясь не ступать в кровь, перешагнула через корчащееся тело.
      Она уже была внизу, когда на этажах начали осторожно приоткрываться двери, и соседи, через цепочки, испуганно спрашивали друг у друга о происходящем. Сорванный голос где-то продолжал страшно хрипеть, кровь капала в лестничный пролёт.
      Миновав пустой двор, Вера вышла на улицу. Никогда раньше она не замечала, что ровный городской шум столь благозвучен и так хорошо действует на нервы.
      Вера Дансева училась в школе неважно. Она была спокойна, но остра на язык, и учителя её побаивались. В выданной характеристике значилось: «Груба с учителями и старшими, безразлична к учёбе, от общественной работы отказывается демонстративно, с товарищами по классу не общительна».