Очертя голову, в 1982-й

      Тогда же начались регулярные репетиции.
      Пять раз в неделю собирались дома у Марусина и два раза, в полную силу, — на точке, в одном из клубов.
      Домашние репетиции происходили приблизительно так.
      М а р у с и н (открывая входную дверь). Мальчики, мы ведь договорились без опозданий.
      Заходят Котов, Степанов и Лисовский. Топчась в прихожей, раздеваются.
      М а р у с и н. Андрея опять нет?
      К о т о в (по возможности бодро). Александр Юрьевич, да что ему здесь делать? Вам ведь нравится, как он на сцене играет.
      М а р у с и н (садится за фоно). Хорошо, хорошо, садитесь, сейчас подстроимся. Дима, давай «соль»…
      Котов втыкает гитарный штекер в проигрыватель «Вега», подстраивает бас. Степанов щиплет акустическую гитару.
      Л и с о в с к и й. Александр Юрьевич, у вас «ми» в третьей октаве не строит.
      М а р у с и н (бряцает по клавишам). Да… сейчас…
      Марусин лезет под крышку и долго возится, Котов и Степанов закуривают. Лисовский наблюдает за действиями Марусина, не выдерживает, лезет сам, и общими усилиями инструмент, наконец, настроен.
      М а р у с и н. Итак, приготовились. «Ты замуж за него не выходи». Вадик, поехали.
      Лисовский громко отсчитывает ритм ударами ноги и начинает. Следом вступает Степанов на гитаре, а потом на басу врезается Котов — в другой тональности.
      М а р у с и н (бьёт в ладоши). Стоп! Дима, в чём дело?
      Котов ничего не понимает.
      М а р у с и н. Договорились в «ми-миноре», Валя её лучше поёт в «ми-миноре».
      К о т о в. Ах, да…
      Начинают снова, теперь всё верно, но на середине песни Степанов забывает слова. Происходит вялая перебранка с Марусиным. Слова у песни совершенно идиотские, обострять на них внимание даже как-то неловко, но надо. И Марусин тоном школьного учителя диктует слова, а Степанов записывает, так как оставил дома тетрадку с текстами.
      Однако, в конечном счёте, звучание группы на большой сцене превзошло все самые смелые ожидания. Профессиональные аранжировки и мощь дорогой аппаратуры сделали своё дело. Пора было начинать.

ОБРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

       Майор Кизяк сидел за столом своего служебного кабинета, обхватив голову руками. Докладывать или нет о случившемся — вот вопрос, который не давал ему покоя бессонной ночью. Если докладывать, то лучше сразу, потому что позднее будет хуже. А ещё хуже может быть, если Ежов узнает о случившемся не от него. Вот об этом даже думать не хотелось.
       С вечера в парадной Ливинштейна дежурил сотрудник, ещё двое рыскали по городу, пока всё безрезультатно.
       На столе зазвонил телефон.
       — Ну? Что?…
       — Александр Сулейманович? — послышался мягкий, вкрадчивый голос Ливинштейна. — Это я.
       — Где?… Сева, где ты? — зашептал Кизяк, боясь вспугнуть нежданную удачу.
       — Доложил? Про чемоданчик? Документики там интересные…
       — Погоди, Сева, не вешай трубку!
       — Значит, не доложил…
       — Сева, ты где?!
       — Правильно, не докладывай. Чемоданчик верну. Потом. Может быть…
       — Ливинштейн!!! — заорал Кизяк, срывая голос на чёрную эбонитовую трубку, из которой уже доносились короткие гудки.
       Когда пробило двенадцать, майор Кизяк решил не докладывать.

Первое выступление

      Первое публичное выступление группы «Форт» состоялось в феврале, в концертном зале «Октябрьский». Фрагмент из этого выступления был включён в популярную телевизионную программу.
      Концерт шёл под фонограмму и всё, что требовалось от исполнителей, — двигаться в ритме музыки и открывать рты.
      Ноги у Котова так тряслись, что едва не подкашивались, а Степанов издавал такие жуткие звуки, что если бы микрофон вдруг заработал, зрители, наверное, попадали бы в обморок.
      Но записанная на студии «Мелодия» фонограмма концерта была чиста и безукоризненна, зал принял выступление «на ура».
      Даже самые осторожные ответственные работники от культуры были довольны звучанием и сценическим обликом нового коллектива. Это не было непонятно и двусмысленно как «Аквариум», не было взрывоопасно как «Алиса» или «ДДТ». Это было популярно и не страшно. Приглашения посыпались со всех сторон.

ОБРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

       Наступала ночь. По тёмным улицам, слегка смоченным коротким летним дождём, двигалась кавалькада бритоголовых мотоциклистов. Поиски всё ещё были безуспешны. Принц впадал в отчаяние, Адольф приходил в бешенство, воронам было всё равно — их интересовал процесс, а не результат.
       Очередной подвал с тяжёлой металлической дверью находился на проспекте им. тов. Майорова (б. Вознесенский), в глухом, совсем без окон, дворе. Решив на этот раз особенно не возиться, к дверной ручке привязали взрывной пакет и подожгли шнур. Через несколько секунд раздался оглушительный хлопок, дверь повисла на одной петле, клубы дыма быстро затянуло внутрь помещения.
       — Запасной выход! — догадался Принц и первым кинулся в подвал.
       В быстро рассеивающейся дымовой завесе он увидел распахнутую дверь на соседнюю улицу и знакомого ему участника облав из комсомольского оперотряда, возившегося с замком подсобки.
       — Почему ты остался, Болт? — сказал Принц, отрезав ему путь к бегству. — Что-нибудь забыл?
       Качок взглянул на Принца дикими, налитыми кровью, глазами.
       — Выследили, сволочи? Не думал я, что вы такие настырные. А я её не отдам. Я ходил за ней по пятам с шестого класса. Я ходил за ней, как тень. Я бил каждого, кто с ней заговаривал. Её брат был на войне и мне всё сходило. Прошлой ночью я сидел до утра у ее парадной. А потом видел, как вы пришли вместе. Ты ушёл от неё только вечером, и тогда я забрал её насильно. И сейчас ты сдохнешь…
       Внезапно Болт схватил металлический гриф от штанги и нанес удар страшной силы. Принц отскочил, но оступился и упал. Победно взревев, Болт начал яростно колотить своим страшным орудием по бетонному полу. Каждый удар поднимал в воздух сноп искр, каменные обломки рикошетом носились по комнате. Словно ящерица на пылающих углях, Принц катался по полу, уворачиваясь от ударов.
       Но вот один из осколков вонзился нападавшему в глаз, и он на мгновение ослабил атаку.
       Подобно стальной пружине Принц вскочил с пола и нанёс противнику серию ударов, отбросивших его далеко в угол.
       Вороны, спокойно наблюдавшие за этой сценой, одобрительно загудели. Адольф подобрал гриф и лёгким движением отбил замок от двери в подсобку. В проёме появилась фигура девушки, и в следующее мгновение она бросилась вперёд, повиснув на шее брата. Через его плечо она только взглянула на своего возлюбленного, но этот взгляд был красноречивее всех слов и объятий.
       Внезапно громыхнул выстрел. Принца тряхнуло, из раненого навылет плеча заструилась кровь. Болт перезаряжал обрез охотничьего ружья.
       — Всё равно ты подохнешь…
       Роза пронзительно закричала.
       В тот же миг двое воронов распахнули куртки и, вскинув короткие стволы автоматов, ударили длинной очередью. Обрез разлетелся в щепки, но сам Болт остался невредим — вороны смотрели на своего предводителя.
       — Не надо, — сказал Адольф. — Слишком быстро. Сестрёнка, проводи домой нашего друга.
       У самого выхода Принц обернулся:
       — Спасибо. Без тебя я бы её не нашёл.
       — Без тебя я бы нашёл её слишком поздно, — отвечал Адольф. — Ступайте, остального вам лучше не видеть.

Чёс

      Вот уже четыре месяца «Форт» регулярно выезжал на гастроли по Советскому Союзу. Быстро раскрученная, благодаря связям Марусина, рок-группа собирала тысячные залы, дворцы спорта и даже открытые стадионы. За один выход «Форт» имел от пяти до двадцати тысяч рублей, а таких выходов во время гастролей было на каждый день по меньшей мере два. К началу лета 1987 года цифра на сберкнижке Котова сделалась пятизначной. Это радовало и ободряло. Тем более, что трудиться особенно не приходилось: ездили с одной и той же магнитофонной плёнкой, с песнями, набившими оскомину.
      Удовлетворения не было. Такой изнурительной своим однообразием, гостиничными номерами и пьянством скуке ребята предпочли бы любую менее доходную, но честную и живую работу. Больше всего Диму удивляло то, что народ вообще ходит на них в таком количестве.
      Июньские гастроли подходили к концу. Отыграв последний концерт в Гродно, ребята вздохнули с облегчением. Однако, вылететь домой сразу не получалось, так как дурак администратор сумел взять билеты только на послезавтра. Проклиная Гродно со всеми его жителями, коллектив улёгся спать в свои номера, не представляя себе, что здесь можно делать целые сутки.
      Проснувшись, как обычно, ближе к часу дня, Котов перекусил в гостиничном ресторане и отправился погулять. Чтобы не обращать на себя внимание, он нацепил неброскую ветровку, кеды и треники. В городах российской глубинки поголовно все молодые люди ходили в спортивных штанах. Из всех окон звучал и хрипел динамиками «Ласковый май».
      От нечего делать Котов зашёл в продовольственный магазин. С тоской он перевёл свой взгляд от пачек с солью к пачкам с перловой крупой и дальше — к пирамиде, составленной из банок консервов «Морской салат».
      Внизу, за витриной холодильника, рядом с горой развесного комбижира, лежала колбаса. С виду она была какая-то очень странная: непомерно толстая и рыхлая, довольно-таки странного цвета. Дима наклонился к стеклу и прочитал ценник: «Колбаса кровяно-растительная. Цена 40 коп/кг».
      Пройдя ещё пару кварталов, Котов увидел очередь.
      У самых дверей в магазин — там, где очередь утолщалась, принимала неправильные очертания и колыхалась как потревоженный беспозвоночный организм, в самой гуще толпы Дима заметил мужественно копошащихся Осипова и Лисовского.
      Для них, кстати говоря, это была последняя поездка с группой «Форт». Лисовскому надоели томные и многозначительные взгляды Марусина, его «шутливые» прихваты и поглаживания, да и вообще вся эта тягомотина. В конце концов, в жизни имеют значение не только деньги. Что до Осипова, то он с самого начала терпел всю эту музыку только из солидарности с приятелем.
      Дима окликнул друзей, встал на цыпочки и протянул через головы четвертной.
      Минут через сорок они возвращались в гостиницу. В двух сумках позвякивали двадцать бутылок пива и три по 0,75 «Столичной».
      Забрав свои бутылки, Дима направился в номер Степанова.
      Тот валялся на кровати с гитарой, бессмысленно пощипывая струны и глядя в потолок. Котов сполоснул стаканы и налил пива.
      Какое-то время пили молча, глядя в бессмысленное мерцание телевизора, принимавшего польские каналы.
      — Утром домой звонил, — сказал Степанов. — Жена плачет.
      — Да, она у тебя какая-то домашняя. Не умеет сама развлечься.
      Опять помолчали, булькая пивом из бутылок в стаканы.
      — А у тебя там что с этой Мариной?
      — По правде говоря, крепко зацепила. Не всё сразу. Ещё не известно, как она там без меня время проводит… Ладно, освобождай стакан.
      Котов открыл «сабонис» и разлил водку.
      «Белые розы, белые розы…», — пела солистка на эстраде гостиничного ресторана. Степанов долго не возвращался из туалета, а Дима, подперев ладонью непослушную голову, разглядывал танцующих. Насмотревшись на похотливо двигающиеся девичьи фигуры, он повернулся и обвёл мутными глазами ресторан. У входа стояла женщина лет тридцати пяти с будящими воображение бёдрами, броско одетая и накрашенная. Женщина заметила Котова и слегка кивнула. Дима сделал пригласительный жест рукой, едва удержавшись на стуле. Женщина прошла между столиками, покачивая бёдрами, и подсела к Котову.
      — Дима, — представился тот.
      — Лариса. Ты что, один?
      — Вроде как. Хотите выпить?
      Дима налил, они выпили.
      — Хотите пойдём ко мне в номер? — сказал Котов.
      — Ненадолго, — сказала Лариса. — Цифра «двадцать пять» тебя не пугает?
      Дима убедительно похлопал себя по карману, выпил ещё рюмку и поднялся.
      — Ложись, я в ванную, — сказала Лариса.
      Дима разделся и лёг.
      Прошло несколько минут, Лариса подошла к кровати, потрясла Диму за плечо, похлопала по щекам, пошарила в его одежде, плюнула, выругалась, оделась и вышла из номера.
      Котов крепко спал, зажав в кулаке презерватив. Бумажник лежал под матрасом.

Марина

      Бесконечные котовские гастроли ставили Марину в положение неопределённости. Она чувствовала — то необъяснимое и притягательное, что связывало их уже почти полгода, отдалялось от неё всё дальше. За эти гастрольные месяцы они провели вместе в общей сложности не больше недели. Если бы Котов хоть один раз честно поговорил с ней о планах на будущее, всё было бы по-другому, но Дима всякий раз увиливал от такого разговора.
      За Мариной давно ухаживал надёжный и порядочный человек и ей хотелось определённости. Она изредка встречалась с этим человеком, он делал подарки, она не говорила ни да, ни нет. Пора было, в конце концов, на что-то решаться.
      Котов звонил ей на днях из Гродно и оставил номер своего гостиничного телефона. Марина отыскала в справочнике код и набрала номер.
      — Дима, это я.
      — А, привет! Завтра, завтра уже вылетаем.
      — А потом?
      — Потом две недели по Уралу. Очень хорошее предложение; пока сезон, надо работать.
      — Дима, ты меня любишь?
      — Глупый вопрос.
      — Ты не хочешь на мне жениться?
      — Ну, Марина, — заныл Котов упавшим голосом, — опять ты начинаешь…
      — Прощай, Дима.
      Марина повесила трубку, выкурила сигарету, снова набрала номер, но уже другой.
      — Кирилл? Да. Да. Хорошо. Хорошо, сегодня я к тебе приеду.

ОБРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

       Майор Кизяк сидел за столом в своём кабинете, обхватив руками взъерошенную голову, и смотрел в одну точку. За последнее время он сильно изменился — побледнел, вокруг глаз образовались тёмные круги, лицо изредка подёргивалось нервным тиком.
       Дела зашли чересчур далеко: в обмен на похищенные документы проклятый Ливинштейн требовал выдать ему полный список осведомителей, вращающихся в рок-н-ролльной среде. Но тогда, в случае разоблачения, Александру Сулеймановичу грозило уже не служебное расследование (которое наверняка поручат Зубову, а его методы хорошо известны), а достаточно приличный срок в спецзоне.
       — Майор Кизяк — к полковнику Ежову! — раздался в селекторе голос дежурного офицера.
       У майора похолодело в животе, обрывки мыслей закружились, словно в калейдоскопе.
       — Присаживайтесь, Александр Сулейманович, присаживайтесь, очень неважно выглядите. Вы здоровы? Супруга ваша в порядке?
       — Всё хорошо, товарищ полковник.
       — Вы поработали с Ливинштейном?
       — Так точно.
       Последовала пауза.
       — Кизяк, мне тянуть вас за язык?
       — Он отказался.
       — Та-ак.
       Ежов встал из-за стола и прошёлся по кабинету.
       — Доложите, как обстоят дела в вашем отделе.
       — Агент Странник довёл ценную информацию. Пятнадцатого августа в Киришском лесопарке будет организован несанкционированный рок-фестиваль. Наш отдел готовит массовую операцию по захвату зрителей и участников под кодовым названием «Трал».
       — Это интересно. Вероятно, там соберётся давно интересующая нас публика. Вовремя оцепив местность, мы сможем наконец поставить на учёт все эти отбросы. Сколько мы платим Страннику?
       — Тридцать за каждую разовую информацию.
       — Хорошо. Выпишите ему премию и вплотную займитесь этим делом.
       — Разрешите идти?
       — Да. Кизяк! Имейте в виду, что от успеха зависит ваше будущее. Идите.
       Вернувшись к себе в кабинет, Кизяк сел за стол и, в отчаянии глядя прямо пред собой, взъерошил волосы.

Начало конца

      Душным вечером «Форт» прибыл, наконец, в Ленинград. Дима взял такси и вскоре был у себя дома. Квартира его с некоторых пор преобразилась: в большой комнате поблёскивала новая мебель, в спальне появились японская стереосистема и видеомагнитофон. В баре всеми цветами радуги переливались бутылки с разнообразными очертаниями.
      Котов достал «Белую лошадь», плеснул на американский манер на дно стакана, сделал глоток. Поднял с пола телефонный аппарат, накрутил диск.
      — Марину можно?
      — Алло, это Кирюша? А она уже вышла, к вам поехала. Вы что же, на даче будете до самого понедельника?
      — Какой Кирюша?
      — Ой, это вы, Дима… Нету, нету дома. Вы уже сами с ней поговорите.
      Дима повесил трубку, поставил телефон на место и закрыл глаза.
      Вдруг выяснилось, что в понедельник «Форт» должен выступить на отборочном туре для участия в большом телевизионном конкурсе. Самое неприятное было в том, что играть нужно было живьём, без фонограммы. Об этом выступлении Марусин узнал только в день приезда, и оба выходных ансамбль провёл в изнурительных репетициях. Лисовского и Осипова уговорили отыграть «в самый последний раз».
      Играть вживую все уже порядком разучились, звучание было довольно таки поганое. Особенно отличался Котов, играл он просто безобразно, и Марусин смотрел на него очень нехорошо. На этих репетициях Котов ещё не понял, но уже почувствовал, что его музыкальная карьера близится к концу.
      В понедельник выступили для комиссии, довольно паршиво. Их включили в программу, но, совершенно очевидно, только благодаря заслугам Марусина. Для телевидения нужно было записать новую фонограмму, поэтому ближайшие дни предстояло безвылазно провести в студии.
      В первый же день на запись вместе с Марусиным пришли трое молодых людей, у одного из которых, высокого худощавого юноши в очках, была отличная басовая гитара «Фендер».
      — Ваша смена! — бодро сказал Марусин Вадику и Андрею. — Если обещал, держу слово. Познакомьтесь и поработайте вместе несколько часов, что-нибудь подскажите новичкам. Закончим фонограмму — отметим ваш уход на заслуженный отдых. Жалко расставаться, но и принуждать не умею.
      Котов растерянно смотрел то на «Фендер», то на Марусина.
      — Дима, это Игорёк, студент джазового училища. Будете друг друга дублировать; у тебя в последнее время что-то не в порядке со звукоизвлечением. У кого пойдёт лучше, того запишем.
      Игорёк нацепил гитару, включился и, играючи, пробежался длинными пальцами по струнам, извлекая замысловатый джазовый пассаж.
      И тогда Дима понял, что ему здесь делать больше нечего.

ОБРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

       Наступил август. За истекшее время Михаил Страхов, он же агент НКВД «Странник», распродал более двух тысяч билетов на фестиваль. Пересчитав деньги в четвертый раз, он перетянул толстые пачки резинками, завернул их в газету и отразил свои действия в докладной записке.
       «Источник сообщает, что билетов продано на сумму 10.720 рублей, каковая сумма будет предана мною гр. Ливинштейну В. Б.»
       Затем он снял трубку и набрал номер Ливинштейна.
       — Сева? Это Страхов. У меня всё готово.
       — Молодец. Сейчас к тебе мальчика пришлю.
       — Какого мальчика?
       — Скажет, что от меня. Теперь слушай внимательно. Четырнадцатого числа, с утра пораньше, бери с собой краски, кисточки, спальный мешок, консервы, спички — и отправляйся в Кириши. Будешь оформлять сцену и принимать аппаратуру.
       — Один?!
       — Один, один, конспирация. На билетах нагрелся — надо отработать.
       Вскоре пришёл мальчик от Ливинштейна, взял деньги и оставил эскиз задника сцены, который следовало разукрасить к открытию фестиваля.
       Оставшись один, Страхов развернул рулон и почесал затылок.
       — Да… — пробормотал он в задумчивости через минуту. — Тихий ужас.
       Тем временем в Монрепо, под Выборгом, началась подготовка к настоящему фестивалю. Ливинштейн, являвшийся мозговым центром праздника, предусмотрел всё до мелочей — оформление сцены, буфеты, туалеты, электропроводку, «ангелов ада» и даже уборку территории утром после мероприятия.
       Особая статья бюджета, а также людских ресурсов, была выделена, по его выражению, для «умиротворения» директора парка.
       В стоявший неподалёку казенный домик заглянули два вежливых молодых человека и попросили стаканчик. Заметив заинтересованный блеск в глазах одинокого и небритого работника ВЦСПС, предложили освежиться за компанию сухим вином.
       С этого момента напитки выделялись в необходимом количестве, на вахту заступали новые и новые молодые люди, но директор уже этого не замечал и называл всех одинаково, как самых первых — Сашка и Андрюха.

Конец

      Вскоре Котов, Осипов и Лисовский получили расчёт, и Марусин устроил в ресторане пышные проводы. За столом сидел и старый, и новый состав, обслуживающий персонал, жёны и подруги. Вспоминали смешные случаи, пили за здоровье «ветеранов» и за будущие успехи обновлённого коллектива.
      — Ты теперь куда? — спросил Степанов, когда гости начали забывать о главных виновниках торжества. — В котельную вернёшься?
      — Не знаю… Слушай, Валя, сколько тебе лет?
      — Ладно, ладно, старик, я всё понимаю. Я даже знаю, что к нему уже ходят на прослушивание. Я уже готов. Меня на заводе с руками и ногами… Жена обрадуется.
      — В котельную на восемьдесят рублей не пойду.
      — Хочешь в приёмный пункт, посуду принимать? Два раза по восемьдесят будешь иметь за каждую смену.
      — Это у твоей, в магазине?
      — Там. Директрисе нужно тыщу заслать, это место дорогое.
      — Ладно, подумаю.

ОБРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

       В последнее время Ежов внимательно присматривался к Кизяку, лицо которого носило отпечаток глубоких внутренних переживаний.
       Для подготовки завтрашней операции майор выехал на местность, в Киришский лесопарк. Ежов достал из сейфа дубликаты ключей и направился в личный кабинет своего подчинённого.
       Сев за письменный стол, он начал проверять содержимое стола. В ящиках была обыкновенная текучка, ничего такого, что могло бы прояснить дело. А вот в перекидном календаре, после даты и времени неудавшейся вербовки, инициалы Ливинштейна мелькали довольно часто. Иногда рядом с ними стояли восклицательные знаки и даже матерные ругательства, выведенные с такой экспрессией, что продавливали местами несколько страничек.
       «Что общего могло быть у них после неудавшейся вербовки?…» — задал себе вопрос Ежов.
       Подумав немного, он снял трубку, набрал указанный в календаре домашний номер Ливинштейна и постарался изменить голос.
       — Всеволод? Добрый вечер, Александр Сулейманович беспокоит.
       — Здорово, жопа, — мрачно проговорил Ливинштейн. — Список приготовил?
       Ежов чуть не выронил телефонную трубку.
       — Какой список?! — проговорил он своим голосом, совершенно забывшись.
       — С кем я говорю? Алло, алло!..
       Дрожащей рукой Ежов положил трубку на аппарат.
       Вернувшись к себе в кабинет, он нажал кнопку вызова дежурного офицера.
       — Пригласите ко мне Зубова.
       Наступило утро. Продрогший, опухший от комаров и бессонной ночи майор Кизяк сидел в кустах и руководил операцией. На расстоянии километра от сцены местность была оцеплена полукольцом войск спецназа, вооружённых электрошоковыми дубинками и штык-ножами. У каждого десятого за спиной болтался снаряжённый боевыми патронами автомат. Ещё дальше, на шоссе, стояла колонна грузовиков с вместительными фургонами. В разгар мероприятия, по команде Александра Сулеймановича, все эти силы должны были начать сжиматься в кольцо.
       Казалось, однако, странным отсутствие до сих пор кого бы то ни было из числа организаторов фестиваля. Только один Страхов, словно муравей, копошился на сцене, что-то раскрашивая. «Хотя, — успокаивал себя Кизяк, — конспирация у них, наверное, до последней минуты…»
       Он шлёпнул на лбу жирного, надувшегося комара, оставив его корчиться в кровавом пятне рядом с другими, уже засохшими и, плотнее завернувшись в плащ-палатку, прикрыл глаза.
       …Вот он в своём кабинете лихорадочно быстро испещряет длинный свиток бумаги именами и кличками агентов. Вот он в темных очках и надвинутой на глаза шляпе, закрываясь воротником плаща, среди каких-то страшных развалин передаёт списки Ливинштейну. Тот протягивает ему пачку иностранных денег и жмёт руку. Вот он в чёрной полумаске под покровом ночи распиливает сейф в кабинете Ежова и фотографирует документы.
       И вот, наконец, он получает задание убить Ежова.
       С топором в руке, одетый в замусоленный ватник и ушанку с болтающимся ухом, он подкрадывается сзади к пишущему что-то за своим столом командиру и, взахлёст размахнувшись, бьёт его топором по голове.
       Топор втыкается в голову, словно в деревянную колоду, и не поддаётся обратно, только голова от рывков дёргается из стороны в сторону.
       Кизяк в ужасе отступает. Ежов поворачивается, на его лице укоризненное изумление.
       — Что же ты… сделал… Саша… — говорит он и, поднявшись, медленно идёт прямо на своего убийцу, протягивая к нему руки.
       Шаг за шагом Кизяк отступает, но вот он в углу комнаты, и руки мёртвого Ежова смыкаются у него на шее…
       Кизяк проснулся от собственного крика, его рука разрывала воротник гимнастёрки. Подняв глаза, он увидел полковника Ежова и Зубова.
       — Ну, пошли, — сказал Зубов.
       Протирая глаза и озираясь по сторонам, Кизяк плёлся за командиром. Позади зачем-то шли два вооружённых солдата. Кизяк незаметно ощупал свою кобуру; пистолета там не оказалось.
       Уже темнело. Вокруг пустой сцены, освещённой фарами автомобилей, собрались солдаты из оцепления. Никаких следов фестиваля заметно не было.
       Проходя мимо эстрады Ежов задержался и поднял глаза. На заднике красовались похабные карикатуры и выведенный огромными буквами лозунг: «МЕНТЫ — КОЗЛЫ!».
       Ежов невыразительно посмотрел на Кизяка, и они двинулись дальше, к машине.
       Ещё никогда маленький приграничный городок не видел такого мощного наплыва народа. С самого утра переполненные электрички прибывали сюда из Петрограда одна за другой, а конца им не было видно. Толпы молодых людей, проследовав через город и основательно подчистив местные магазины, направлялись по шоссе в парк, прежде пустынный, а сегодня обещавший стать центром паломничества всей пёстро разодетой и волосатой публики северо-запада.
       Джинсово-кожано-металлический поток вливался в оцепленную «ангелами ада» (нанятыми в большинстве из воронов) зону мероприятия и рассеивался по склону горы перед сценой.
       Ближе к вечеру, когда на сцене закончилась настройка аппаратуры, в воздухе повисло временное многообещающее затишье.
       Обстановка уже начинала накаляться. Свист и шум усиливались по мере исчезновения солнца за верхушками деревьев.
       В первом отделении должны были выступить «Апокалипсис», «Синдром камикадзе», «Группа риска», «Бормашина», «Мать» и «Прямая наводка». Во втором — «Эксгумация», «Закрома Родины», «Нудистский пляж» и «Выпячивание недостатков».
       Но вот, наконец, вспыхнули прожектора, и в полную силу, заставив содрогнуться вековые сосны, начал своё выступление «Апокалипсис».
       В это же время на опустевшем берегу можно было заметить две фигуры. Принц и Роза только что вышли из воды и, взявшись за руки, смотрели друг на друга. Тёмно-оранжевое солнце клонилось к горизонту, высвечивая на свинцовой воде дорожку, соединявшую уже утомленное за день светило и силуэты ещё только просыпавшихся для жизни юных созданий. И эти двое были счастливы.

После написанного

      Над ухом звенел будильник, но Дима был не в силах прекратить этот изматывающий душу кошмар. Он ненавидел звонок своего будильника. Когда завод кончился, Котов привычным движением опустил руку, нащупал стоящую на полу бутылку и поднёс горлышко к губам.
      Бутылка была пустая.
      Котов бессильно опустил руку, и бутылка покатилась по полу.
      Нужно было вставать во что бы то ни стало. Дима сосчитал до трёх и решительно поднялся.
      Сидя на кровати, он некоторое время ждал, пока комната перестанет кувыркаться. Затем встал и прошлёпал в ванную.
      Склонившись над раковиной, долго пил воду. Потом, не глядя в зеркало, причесался и вернулся в комнату.
      Одевшись, он вышел на улицу, под моросящий ноябрьский дождик.
      У приёмного пункта стеклотары уже собралась очередь.
      — Хозяин пришёл, — сказал кто-то. — Дима, открывай, три минуты осталось.
      Котов проследовал через магазин в пункт, нацепил ватник и почувствовал себя плохо. Вернувшись в служебный коридор магазина, он зашёл в туалет, спустил штаны и сел на унитаз. Через минуту стало немного легче. Бумаги в туалете не оказалось. Дверь снаружи подёргали, но Котов не хотел подниматься. Послышались женские голоса и в дверь решительно постучали.
      Котов встал, натянул штаны и дёрнул за верёвочку сливного бака.
      Воды там не было.
      Почувствовав приступ тошноты, Котов склонился над унитазом и выпустил слюну. Липкая, тягучая субстанция провисла и соединила то, что было в унитазе, с языком.
      Котов стал натужно блевать.
      Стук в дверь не прекращался.

Часть вторая
Разорванное время

      Ужасаясь, рассказываю…
Латинское изречение

ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Бочонок»

      Второго сентября 1988 года в пивном баре «Бочонок», что на 16-й линии Васильевского острова, за угловым столом напротив входа сидели четверо. Это были Дима Котов, Вера, Петрушка и я.
      Место, даже по тем временам, было поганое: грязно, шумно, запах — не то мочи, не то испорченной рыбы. И всё вперемешку с табачным дымом, хоть топор вешай. Рожи кругом — не приведи господь! Да и мы сами были в этот день, наверное, не лучше…