ГЛАВА 3

Де Роуэну снился родной дом. Снился он ему таким, каким он знал его раньше. В воздухе никакой мглы от дыма, бутовая кладка еще не почернела. И никаких пресытившихся местью перемазанных сажей солдат, расслабленно валяющихся посреди развалин, напившихся свиней, лакающих отцовские изысканные вина и гогочущих в ожидании своей очереди к насилуемым маминым служанкам. Нет, его сон был светлым и добрым. Солнце грело плечи, он с удовольствием переступал босыми ногами по сухой земле. Залитые солнцем склоны, со всех сторон окружавшие его маленький мальчишечий мир, были покрыты ряд за рядом густо разросшимися зелеными виноградными лозами. Он набирал полные пригоршни виноградин, сжимал и мял их в кулаках, ягоды лопались, брызги летели в лицо и на рубаху, сладкий сок стекал по рукам.

– Максимилиан! Ты что делаешь?!

Он вздрогнул, поднял голову от широкой деревянной кадки и увидел, как от дома к нему спешит мама, визгливо крича по-итальянски, – белое платье развевается, черные как смоль волосы растрепаны. Вот она проскакивает через ворота сада, вот она оказывается совсем рядом с ним, поспешно опускается на колени в прогретую солнцем траву.

– Макс! Господи, Макс, какой же ты, право, бесенок!

Одной рукой мама притягивает его к себе, другой мочит край своей свободной блузы в стоящей рядом кадке с водой.

– Ну и грязь ты тут развел! – ворчит она, обтирая брызги виноградного сока с его рук и ладоней. – Этот виноград годится только для кухни, негодный мальчишка! Папиного вина из него не сделаешь!

Но Макс знал, что на самом деле она на него вовсе и не сердится. Он со смехом повернулся и прижался лицом к ее груди. Умиротворенный мягким прикосновением ее губ, целующих его вихрастый затылок, он с удовольствием вдыхал идущий от нее запах мыла, лилий и свежеиспеченного хлеба. Но мама все терла и терла его пальцы и ладошку мокрым краем блузы, пока он не становился все шершавее и шершавее. Она терла все сильнее и сильнее, все больнее и больнее. Она что, собирается содрать кожу с его рук?!

Де Роуэн с судорожным всхлипом проснулся. Люцифер. Его верный Люцифер, а вовсе не его мама.

Он перевел дыхание и вслепую, в кромешной тьме потянулся рукой и погладил голову собаки. Ни огонька не виднелось за окном его маленькой спальни, один лишь громадный черный мастиф со своим переполненным мочевым пузырем предвещал скорый рассвет. Де Роуэн заставил себя перевернуться на бок и обнаружил, что Люцифер уже успел взгромоздиться на кровать и под его могучим телом матрас зловеще заскрипел.

Де Роуэн отогнал остатки удивительно реального сна, обтер обслюнявленную руку о стеганое одеяло и потрепал собаку между ушами.

– А ну слезай немедленно, зверюга!

Пес, потупив глаза, пододвинулся ближе и, просительно вывалив язык, часто задышал в лицо хозяину.

– Господи! – простонал де Роуэн, выбрался из-под одеяла и зябко передернулся, когда голое тело пробрал холодок выстудившейся за ночь комнаты. – Пора на прогулку, старина?

В ответ раздалось благодарное гавканье, Люцифер спрыгнул с кровати на пол, с оглушительным шумом приземлившись на все четыре лапы. Де Роуэн прошлепал босыми ногами через всю гостиную и широко распахнул застекленную дверь, выходившую в обнесенный стеной сад домовладелицы. Радостно гремя цепью, Люцифер перемахнул через порог, чтобы начать нести свой дозор.

Де Роуэн не спеша побрился и принялся одеваться – как всегда, в столь характерной для него непритязательной манере: простой черный костюм из шерстяной материи в белесую редкую крапинку. Нравился он ему прежде всего потому, что, раз надев, он мог уже о нем не думать. Затопив печь и поставив на конфорку чайник, он зажег лампу на письменном столе у окна. Взгляд его сразу уперся в книгу в красном кожаном переплете. Он принес фолиант из конторы домой, начал он себя убеждать, только ради того, чтобы избежать ненужных вопросов, если, не приведи Господи, он попался бы кому-нибудь на глаза. Вновь некая неведомая сила помимо его воли понудила его протянуть руку и взять книгу. Пролистав пухлый том, он неожиданно наткнулся на отрывок, прочтя который громко фыркнул. Он и на долю секунды не усомнился, что прочитал любимое наставление Кембла.

«Одежда – это такой предмет, которым не следует пренебрегать. Различие между здравомыслящим человеком и щеголем состоит в том, что щеголь ценит себя по своей одежде; над этим здравомыслящий человек может только посмеяться, но, зная в то же время, что никогда не должен пренебрегать тем, как он одет».

Отпустив цветистое итальянское ругательство, де Роуэн бросил книгу на стол. С отсутствующим видом он налил себе и опорожнил две чашки черного кофе подряд, погрузившись во внимательное чтение бумаг, что ему передал Сиск, торопливо делая пометки, пока они не покрыли дюжину листов писчей бумаги. Затем он набросал по памяти примерный план городского особняка лорда Сэндса и, вооружившись третьей чашкой кофе, задумчиво склонился над ним.

Он настолько ушел в свои мысли, что напрочь утратил чувство времени. Неожиданно в окне вспорхнула какая-то пичуга, и Люцифер зашелся сердитым громким лаем. Де Роуэн оторвался от бумаг и увидел, что давно рассвело и над Лондоном занялось ясное весеннее утро. В открытое окно он мог наблюдать картину пробуждающегося к жизни города: громко скрипели колеса карет, цокали копыта впряженных в экипажи лошадей, грохотали груженные углем подводы и повозки уличных торговцев, спозаранку направлявшихся к Челси-роуд. Между рамами окна предприимчивый паук усердно ткал серебристую паутину, явно рассчитывая полакомиться беспечной мухой. Де Роуэну как-то сразу подумалось о его собственной паутине, что он каждый вечер раскидывал в парке, едва закатное солнце разбрызгивало свои слабеющие лучи по крышам западного Лондона.

Он решительным жестом положил ручку на стол, собрал исписанные листы, сунул их в портфель и огляделся вокруг в поисках поводка для Люцифера. Подозвав собаку и прицепив к ошейнику поводок, он подхватил трость и устремился к выходу, чтобы направиться в Уайтхолл. Но прямо на пороге он чуть не споткнулся о Нейта Коркорейна, бывалого уличного пострела, с которым он сдружился, и время от времени использовал как семейного рассыльного.

Удалой малец вскочил на ноги, торопливо утер кулаком нос и поправил сбившуюся набок кепку.

– Бонджорно, дяденька, – пискляво поздоровался мальчишка. – Точнехонько в восемь, как сказали.

Де Роуэн улыбнулся мальчугану.

– Надо говорить «буонджорно», Нейт, – поправил он и отряхнул испачканный пылью рукав куртки мальчика. Он совсем забыл, что посылал за ним. – Соmе stai?

– Тетя София меня еще этому не учила, – с тяжелым вздохом признался он. – Навряд ли я смогу сколькому выучиться, чтоб стать речным полицейским.

– Я сказал «как поживаете?», – перевел де Роуэн и порылся у себя в кармане в поисках мелкой монеты. – Ты станешь отличным констеблем, если сначала научишься делать так, чтобы о тебя не спотыкался первый встречный. Значит, так. Отведи Люцифера на Веллклоуз-сквер и передай моей бабушке, чтобы она всю неделю выпускала его побегать в сад, потому что эти дни я буду сильно занят.

Нейт, увидев, как Люцифер приветственно завилял хвостом, состроил уморительную рожицу и шмыгнул носом.

– Слушаюсь, сэр!

Де Роуэн торопливо присел на корточки и растрепал Люциферу шерсть.

– Смотри, без своих фокусов, старина! – строго приказал он, но «старина» в ответ, как всегда, лишь насмешливо оскалился.

Де Роуэн выпрямился и предостерегающе положил руку на худенькое плечо мальчугана.

– Не забывай смотреть по сторонам, когда переходишь улицу, Нейт. И никому не позволяй его трогать, а то он вмиг оставит без пальца. И обязательно скажи тете Софии niente ricotta! – Он сунул в грязную ладошку мальчишки крону. – О деньгах ничего не говори.

– Ого! – Нейт расплылся в хитрой ухмылке. – Una bustarella?

Ничего себе! Где этот чертенок умудрился выучить такие слова? Де Роуэн грозно нахмурил брови:

– Никакая это не взятка. Просто присматривай, чем она его будет кормить, и, если что не так, сразу давай мне знать.

Он бросил на собаку скептический взгляд:

– Посмотри на него, совсем жиром заплыл!

Парнишка расплылся в довольной улыбке:

– Никакой рикотты! Никакого овечьего·сыра! – с видимым удовольствием перевел он. – Так она же, сэр, все равно будет его кормить, чем захочет.

– Неисправима, кому как не мне знать, – проворчал де Роуэн, передавая поводок Нейту, и похлопал его по плечу. – Скажи тете Софии, что я заберу его в субботу. Понял? Не забудь. До субботы я к ней зайти повидаться не сумею, разве что ей будет крайняя нужда меня увидеть. Ясно?

– Яснее·ясного, дяденька! – ответил мальчишка и зашагал по улице, приветственно махая рукой: – В субботу! Niente ricotta! И арриверча!

– Арриведерчи, – мягко поправил его де Роуэн. – Ты молодец, Нейт. Спасибо.

Однако мальчуган так резво заспешил вперед, что слов его не расслышал. Де Роуэн смотрел им вслед – мальчику и семенящей сбоку от него собаке – и на мгновение испытал чувство пронзительного одиночества и пустоты. Его крохотная квартирка сегодня вечером опустеет. Но все же лучше уж псину пусть раскормят снова, чем она останется в четырех стенах брошенной на произвол судьбы, пока ее хозяин будет засиживаться на работе допоздна.

Де Роуэн добрался до Гайд-парка через Конститьюшн-хилл и свернул на дорожку, которая вела на запад вдоль Серпантина, узкого искусственного озера. Сейчас публики в парке почти не было. Пройдя спорым шагом наиболее посещаемые парковые аллеи, он направился в те места, которые предпочитали любители кататься на лошадях в одиночку или искатели уединения. Последние интересовали де Роуэна больше всего, и, кажется, впервые за две недели удача повернулась к нему лицом. Когда он осторожно приблизился к тому месту, где тропинка исчезала в зарослях вереска – тех самых, где накануне он встретил ту женщину, – то услышал неразборчивый шепот. Шептались двое – один что-то бубнил на жутком просторечии, второй изредка отвечал хриплым, грубым голосом, потом цинично рассмеялся.

Наконец-то! Делом о взятках в полиции они занимались многие месяцы. Со спокойной уверенностью де Роуэн крадучись обошел заросли вокруг, чтобы оказаться там, где его меньше всего могли ожидать. Самое главное для него сейчас – суметь хорошенько разглядеть обоих. Еще лучше увидеть, как деньги переходят из рук в руки. Тогда все его подозрения подтвердились бы, и он смог бы стать заслуживающим доверия свидетелем.

Радостное возбуждение горячило кровь. Он уже почти наполовину обошел вокруг, осторожно пробираясь среди высоких кустов, когда обнаружил, что он здесь не один. Чуть дальше по тропинке виднелась садовая скамья, заботливо задвинутая в гипсовую нишу. На скамье сидела женщина – та самая женщина, черт возьми! – и преспокойно читала какую-то проклятую книгу. Де Роуэн забеспокоился. Беспокойство его усилилось, когда он услышал, что голоса за кустами стали громче. Сквозь редкие ветви он увидел, как женщина вскочила на ноги. Она что, услышала, как он подходит? Или ее внимание привлекло преступное деяние, совершающееся неподалеку?

Все его наихудшие опасения подтвердились, когда он осторожно выбрался на тропинку. На него она не смотрела. Напротив, склонив голову, она неотрывно глядела в ту сторону, откуда доносилось перешептывание, которое, между прочим, слышалось все ближе и ближе.

Обескураженный донельзя, де Роуэн оступился, и гравий громко заскрипел у него под ногой.

С негромким испуганным криком женщина выронила книгу и бросилась бежать по тропинке в его сторону, путаясь в длинных темно-вишневых юбках. Шляпа с широкими полями и длинным красным пером скрывала ее лицо, но разглядеть ее ему все же удалось.

– Кого там принесло? – донесся из-за кустов грубый окрик.

При виде де Роуэна женщина с внезапно расширившимися от ужаса глазами поднесла к губам затянутую в перчатку руку, явно собираясь закричать. Тяжелый топот двух пар сапог слышался уже совсем рядом и явно направлялся в их сторону. И де Роуэн в мгновение ока сделал наиглупейшую вещь, то, о чем ему грезилось все последние семь дней. Быстрым движением он привлек женщину к себе, шагнул назад в кусты и накрыл ей рот долгим поцелуем.

Цепко обнимая ее одной рукой за талию и погрузив пальцы другой руки в пышную копну каштановых волос, мужчина притиснул ее к себе так, что у нее перехватило дыхание.

– Ради Бога, целуйте меня, – прошипел незнакомец, на миг отрываясь от ее губ.

Кэтрин задохнулась от возмущения, но все ее благие намерения поставить нахала на место не могли осуществиться благодаря новому, совсем уж бесстыдному поцелую незнакомца, потому что язык его, прорвав слабое сопротивление ее губ, оказался у нее во рту. Его опытность в обращении с женщинами поражала. Объятия его были мягкими, но неожиданно на удивление страстными... Однако в его поступке было столько отчаяния, как будто он на самом деле страшно боялся, что она сейчас вырвется и уйдет. Мужское тепло обволакивало, запах мужчины щекотал ей ноздри. Удары ее сердца оглушительно отдавались в ушах. Мужчины, только что вовсю ругавшиеся за кустами, стали далеким и зыбким воспоминанием. Ошеломленная Кэтрин в смятении едва расслышала, как под их сапогами скрипит гравий на дорожке.

– Господи! – пробормотал с нескрываемым отвращением голос у нее за спиной. – Чертовы охальники, другого места не сыскали!

Кэтрин начала яростно вырываться из рук насильника и хотела позвать на помощь. Однако мужчина дернул головой буквально как вспугнутый зверь, уставился на нее темным холодным взглядом, В котором ясно читался приказ молчать и, не поворачивая головы, негромко, но отчетливо процедил сквозь зубы:

– Проходим. Не задерживаемся.

Слова, как сразу сообразила Кэтрин, он произнес из-за мужчин, которые стояли на дорожке. Похоже, он еще не понял, что те уже и сами уходят, если судить по удаляющимся шагам. Еще какое-то время, достаточно долгое, рот незнакомца требовательно прижимался к ее губам, однако взгляд его потеплел. Он вновь предостерегающе легонько поводил головой из стороны в сторону, но Кэтрин и так продолжала хранить молчание. Наконец он медленно и, кажется, неохотно отстранился, отпустил ее и шагнул назад, отведя взгляд в сторону.

Колени у Кэтрин вдруг подогнулись, и она, покачнувшись, упала бы, хотя неловко протянула руку, чтобы ухватиться за спинку скамьи. Но тут же ее под локоть осторожно поддержала крепкая мужская рука.

– Полагаю, что за случившееся вы должны надавать мне по щекам, – проговорил он приятно низким голосом, причем его странный акцент стал еще более заметным.

– Я должна – что? – с трудом выдавила Кэтрин.

– Как что? Заехать мне по физиономии, – ответил он, раздвигая губы в неуверенной улыбке. – И со всего маху, – добавил он, причем Кэтрин заметила, что хрипловатый голос у него дрожит едва ли не точно так же, как и у нее. Однако взгляд оставался таким же твердым, как хватка его руки.

Странным образом желания наброситься на обидчика у нее пока не возникало. Более того, она умудрилась выдавить улыбку.

– Считаете, что полученное удовольствие стоит хорошей трепки, выходит так? – спросила она и, склонив голову чуть набок, посмотрела на него изучающим взглядом. – Между прочим, могу вас заверить – у меня очень сильная правая рука.

Мужчина торопливо отвел взгляд.

– Да, удовольствие я получил отменное, – уныло признал он. – Настолько отменное, что его хватит, чтобы меня утопить и четвертовать, какое уж там избиение до бесчувствия.

Кэтрин не смогла удержаться от смеха, который, впрочем, быстро смолк. Великий Боже! В случившемся ничего смешного не было. А что же было? Только вот рука, которой он продолжал поддерживать ее под локоть, оставалась теплой и сильной. Живой.

– Скажите, а как вас зовут? – мягко спросила она и немного отодвинулась от него. – Только не надо вежливо подносить два пальца к полям шляпы и молча удаляться, как вы сделали в прошлый раз.

Ничего не ответив на ее вопрос, он с едва уловимой поспешностью выпустил ее руку. Лицо его приняло бесстрастное выражение.

– Между прочим, вы позволили себе в отношении меня вопиющие вольности, – напомнила ему Кэтрин и протянула руку: – Я леди Кэтрин Вудвей.

Незнакомец с явной неохотой взял предложенную руку, но не пожал ее, а элегантно склонился к ней.

– Де Роуэн, – коротко представился он официальным тоном. – Максимилиан де Роуэн.

Кэтрин чуть помедлила, прежде чем убрать руку.

– Вы пытались укрыть меня от тех мужчин, так ведь?

Она успела заметить, как в его глазах промелькнуло неприкрытое изумление.

– Да уж, вид они имели весьма отталкивающий, что и говорить, – легко согласился он и нагнулся, чтобы поднять с земли ее книгу и свою трость.

– Что вы, в самом деле, мистер де Роуэн! – рассмеялась Кэтрин, принимая от него книгу. – Я же не глупышка, право слово. Отчего вы не говорите, что произошло на самом деле?

Де Роуэн почувствовал, что ее настойчивость начинает выводить его из себя. Леди Кэтрин Вудвей имела касательство к его делам в такой же степени, в какой знание ее имени давало ему право на фамильярность. Однако как ее зовут, он уже узнал. Более того, узнал-то он гораздо больше, чем просто ее имя. Но, черт возьми, она кругом права. По отношению к ней он допустил вольности весьма отвратительного свойства. То, что она им не очень противилась, отнюдь не лишало ее права получить объяснения.

– Я из полиции, – решился он наконец ответить. – Подобные типы не выносят, когда их разговоры о темных делишках долетают до чужих ушей. А чьи уши, им совершенно все равно.

– Ах, вот оно что! – протянула леди Кэтрин и заметно побледнела. – Кажется, начинаю понимать.

Де Роуэн покосился на книгу, которую она стиснула в руках. Увидев потрепанный экземпляр «Ораторского искусства для женщины», он протянул руку, тронул пальцем обложку и с искренним интересом спросил:

– Вы поклонница Барболда?

– Что? – растерянно переспросила она. – Да. То есть нет. Не знаю. Я ее взяла из библиотеки брата. Решила, что она сделает меня умнее.

– Зачем? – вопросительно приподнял бровь де Роуэн и снова взял ее под локоть, как бы собираясь увести от кустов. – Вам правда нужно поумнеть?

Леди Кэтрин высвободила локоть и чуть раздраженно поджала губы.

– Сэр, не пытайтесь поменять тему разговора. Расскажите мне о выслеживаемых вами людях. Их имена вам известны? Ведь вчера вы поджидали именно их; верно? Вот почему вы меня так настойчиво предостерегали. А сегодня по той же причине затащили в кусты и принялись целовать. Я угадала?

К своему несказанному удивлению, де Роуэн пребывал в несвойственном ему состоянии глубокой нерешительности. Эта женщина, в отличие от большинства англичанок, влекла к себе неожиданно теплой и неброской красотой. Ей удивительно шли и густые темно-каштановые волосы, и карие глаза, светившиеся живым умом. Высокие скулы подчеркивали изящество волевого подбородка. Решительная госпожа, подумал де Роуэн. Однако излишне крупный рот и полные губы, на которых, казалось, вот-вот заиграет добродушная улыбка, не позволяли назвать ее ослепительной красавицей. Но с другой стороны, де Роуэна никогда не привлекали утонченные манеры большинства жеманных светских дам.

Да, – кивнул он. – Причина именно в этом.

– И единственная причина?

– Единственная причина чего? – раздраженно переспросил де Роуэн.

– Того, что вы меня поцеловали, – упорно гнула свое Кэтрин, вперив в него неумолимый взгляд.

– Нельзя было, чтобы они увидели ваше лицо, – резким тоном объяснил он, – и меня они не должны были узнать все по той же причине.

Леди Кэтрин бросила на него исполненный скепсиса взгляд:

– Отчего же вы выбрали такой способ, хотя выпутаться могли и иным путем?

Вместо ответа он решительно и немного бесцеремонно вновь подхватил ее под локоть и настойчиво потянул за собой. Какой оборот принимала их беседа, нравилось ему все меньше и меньше.

– Мадам, я уже принес вам извинения за мое несуразное и непорядочное поведение, что вам еще?

– В действительности вы еще ничего не сделали, – возразила она и резко остановилась.

Он отпустил ее руку и с недоумевающим видом повернулся к ней лицом.

– Вы до сих пор передо мной не извинились, – охотно разъяснила она, и не подумав опустить глаза.

– В таком случае я приношу вам свои глубочайшие извинения! – с досадой буркнул де Роуэн. – И скажите на милость, где ваша лошадь?

– Вам не приходит в голову, что я могла прийти сюда пешком?

– Вы всегда ездите верхом! – не подумав, огрызнулся он в ответ.

– В самом деле?

Леди Кэтрин окинула его на удивление долгим и внимательным взглядом, и де Роуэн потрясенно понял, что, несмотря на все раздражение, которое она у него вызывала, женщина все больше и больше нравилась ему. В ней чувствовалась сильная и одаренная натура, к тому же весьма здравомыслящая, подумал он. Он накинулся на нее с поцелуями, и, тем не менее, она каким-то образом поняла, что злых намерений он не держал. Любая другая на ее месте с визгом бросилась бы ломиться через кусты, лишь бы привлечь к себе внимание.

Но сейчас он невольно показал ей, что знает про нее несколько больше, чем следует знать случайно встретившемуся прохожему. Что она подумает, узнав, с каким трепетом, приходя в парк, он дожидался ее появления? А если она хотя бы на миг заподозрит, какие невообразимые мысли вертелись у него в голове всякий раз, когда он украдкой смотрел; как она верхом не спеша едет по парковым дорожкам? Тишина, что повисла между ними, все больше и больше затягивалась.

Совсем неожиданно первой нарушила гнетущее молчание леди Кэтрин.

– Мистер де Роуэн, – запинаясь, сказала она, – не могли бы вы ... Нет, не так ... Каким бы странным вам ни показалось мое предложение, но мне кажется, что нам следует с вами познакомиться поближе. Вас не обременит моя просьба? Не желаете в какой-нибудь из ближайших дней отобедать со мной?

Отобедать с ней?!

Де Роуэн ушам своим не поверил. Главное – не наделать в очередной раз глупостей. Больше он в ловушку не попадется, черта с два! Т ем более, что ее и его ценности и побуждения далеки друг от друга.

– Похоже, вы не поняли, что я вам сказал, – грубовато ответил он. – Я из полиции.

Однако его довод не произвел должного впечатления на леди Кэтрин.

– Пусть даже и так, но вы не можете не принять приглашения на обед от женщины, которая безмерно вам благодарна за спасение от ... э-э-э ... особ отталкивающего вида!

Де Роуэн смотрел в ее лицо, исполненное безмятежного спокойствия, и чувствовал, что потихоньку тонет в бездонных темно-карих глазах, ощущая воспрянувшую надежду, вновь зашевелившуюся в глубине его души. На собеседницу свою он тоже злился за то, что та вынудила его в какой-то момент пожалеть о сделанном выборе и усомниться в его правильности. Вполне может статься, внезапно решил он, что она оказалась чуть более волевой и умелой, чем ему показалось вначале. Скорее всего, она из тех скучающих великосветских жен, что маются в поисках очередного поклонника, дабы тот в уединении спальни развеял ее хандру.

– Позвольте спросить, леди Кэтрин: обед – единственное, о чем вы просите, – поинтересовался он с обольстительными нотками в голосе, – или есть еще некая более, личная сторона дружеского общения, которую вы предлагаете?

– Простите? – переспросила Кэтрин, заливаясь краской.

Однако де Роуэн неумолимо продолжал:

– Мой жизненный опыт говорит о том, что когда высокородная леди просит мужчину, подобного мне, отобедать с ним, то обычно она намеревается не отказать себе в несколько более изнеженных удовольствиях, чем вкусная еда и бутылка хорошего вина.

В отношении своей сильной правой руки леди Кэтрин, как оказалось, отнюдь не преувеличивала. Будучи предупрежденным, де Роуэн, тем не менее, позорно пропустил момент, когда ее правая рука взлетела к его лицу. Звонкая оплеуха оказалась настолько тяжелой, что он отшатнулся назад, прижав к горящему от боли рту ладонь. Де Роуэн неуклюже оступился и, слепо тыкая у себя за спиной во все стороны тростью, только бы удержаться на ногах, бухнулся на самый краешек скамейки, обессилено привалившись к ее спинке. Господи, да у нее рука что у твоего грузчика! Не шлепнула, а врезала, да со всего маху, и не по вздорности, а от глубокого возмущения. Он отнял руку от губ, опустил глаза и увидел, что тыльная сторона ладони в крови. Подняв глаза, он узрел горящий праведным гневом лик леди Кэтрин Вудвей, стоявшей от него уже в нескольких шагах.

– Что до упомянутого вами дружеского общения, мистер де Роуэн, то вон ваша расфасонистая трость – вот и охаживайте ею себя в задницу за милую душу! – разъяренно бросила она ему, развернулась и, гордо вскинув голову, прошествовала по дорожке, исчезнув за поворотом.

С грехом пополам Кэтрин сумела добраться до дома своего брата на Мортимер-стрит. Ее так трясло от ярости и пережитого унижения, что всю дорогу она вела лошадь под уздцы, не решаясь сесть в седло. Бросив поводья неведомо откуда возникшему перед ней лакею, Кэтрин поспешила в дом навстречу мирному покою утренней гостиной, из которой можно любоваться садом, что раскинулся позади особняка. Уставившись невидящим взглядом в широкое окно, задернутое легкими шторами, на залитые рассеянным утренним солнцем деревья, Кэтрин поднесла руки ко рту и прижала кончики пальцев к губам.

Охаживайте себя в задницу! Ужас! Что на нее нашло, отчего она так легко бросила незнакомому человеку в лицо такую непристойность? Никакие действия не могли оправдать оскорблений, которые были высказаны ею такими словами! Кэтрин почувствовала, как у нее снова от стыда начало гореть лицо. Она всегда свободно общалась с людьми, однако, услышь она такие выражения из уст любой своей прислуги, той не поздоровилось бы. Кстати, где она сама умудрилась набраться таких слов?

Ответ пришел мгновенно. Набралась она таких слов не от кого иного, как от Бентли. Первый и, до сегодняшнего утра, последний раз она отпустила подобное ругательство как раз в его адрес, в пылу отвратительной перепалки. Ее младший братец без разрешения увел из конюшни ее любимого гунтера – верховую лошадь, тренированную для охоты, гнал ее во весь опор десять миль напропалую, а заведя ее по возвращении в стойло, даже не подумал обтереть взмыленное животное. Ссора вспыхнула во время обеда. Кэтрин в то время исполнилось уже шестнадцать, и отличалась она не меньшим своеволием, чем ее брат. Без материнского пригляда росли они жуткими негодниками, не знавшими удержу в проделках и проказах. Сцепившись в распре, они затеяли между собой отвратительную перепалку с оскорблениями и колкостями и настолько озлобились, что разнять их не могли даже строгие одергивания их старшего брата Кэма. Пререкания заходили все дальше и дальше, пока она, в конце концов, не выдала то самое словечко.

Последняя тирада закончилась безмерным унижением – первой в ее жизни порки. Отец, который обычно замечал присутствие дочери только тогда, когда нужно было ее наказать, выбрал свой лучший хлыст для верховой езды и протянул его домоправительнице, присовокупив недвусмысленные распоряжения. «Неисправимая грубиянка»; – пробурчал он, когда по дому разнеслись слезные вопли, свистящие удары хлыста и громогласные проклятия. Лишь из-за неопытности миссис Наффлз в подобного рода экзекуциях Кэтрин могла с грехом пополам сидеть. Тем не менее, после порки Рэндольф Ратледж потерял то немногое, что еще позволяло ему управляться со своей единственной дочерью. Так что год спустя она одолела вялые возражения отца и добилась от него разрешения выйти замуж за Уилла Вудвея. Возможно, папа, оглядываясь на прошлое, счел, что таким образом он раз и навсегда избавится от нее.

Но сейчас! Господи, что ей делать? Извинений от нее не дождутся! Мистер де Роуэн оскорбил ее самым отвратительным образом. Пусть он жарится в аду!

Внезапно солнце, только что светившее приглушенным светом сквозь дымку раннего утра, бросилось в глаза, ярко засияло. Голова у Кэтрин начала наливаться тупой болью.

Да что за чертовщина! За всю свою жизнь Кэтрин ни разу не чувствовала себя так скверно, даже когда умер Уилл. Ей вдруг пришло в голову, что он и устроил преследующие ее неурядицы. Черт возьми, да как он посмел так безоглядно сглупить – взять и вот так просто умереть? Они же дали клятву заботиться друг о друге! Как он посмел бросить ее одну? Ее снова охватили возмущение и страх.

Боже мой, кто бы знал, какой сломленной она сейчас себя чувствовала! Кэтрин уронила руки и больно ударилась о стоявший рядом с окном сервант. От головной боли к горлу подступала тошнота. Она медленно направилась через весь дом к лестнице на второй этаж, поднявшись в спасительный полумрак своей спальни.

Де Роуэн, несмотря на то, что рано утром завернул в Гайд-парк, пришел к себе контору задолго до появления самого младшего из клерков. Однако, усевшись в кресло, он обнаружил, что его снедает беспокойство, мешая сосредоточиться на бумагах. Он с негодованием оттолкнул в сторону кипу папок, которые Фитершоу оставил ему на столе. Находиться сегодня в четырех стенах становилось еще невыносимее, чем прежде. С четверть часа он безуспешно боролся с неодолимым стремлением без оглядки броситься в круговерть лондонского утра, где его безнадежно дожидалась настоящая увлекательная работа вместо копания в пустопорожних бумажных кипах. В конце концов, он бросил предложения по укреплению уголовного законодательства в верхний ящик стола, со стуком его задвинул и с громким топотом стремительно промчался вниз по двум лестничным пролетам, выскочив в заполненный суетой весенний солнечный день.