Ложь и секреты - Леди и авантюрист

Кэтрин вскочила с кресла, ее голубая шаль соскользнула с плеч на пол, но она этого не заметила, потому что голова у нее шла кругом от злости и смущения. Старуха спятила прямо у нее на глазах!

– Э-э-э ... извините, – залепетала она, медленно отступая спиной к дверям, – мне нужно идти. Встреча, понимаете ли.

Синьора Кастелли с неприкрытым презрением выпятила нижнюю губу.

– Как так, милочка? – бросила она в спину уже взявшейся за ручки дверей Кэтрин. – Сын моей Жозефины теперь тебе не подходит, а? Слишком высокородная и утонченная английская леди, так что ли?

Таких слов синьоры Кастелли Кэтрин стерпеть не могла. Хватит с нее заносчивых и высокомерных итальянцев! Она остановилась и стремительно повернулась лицом к хозяйке дома.

– Да как вы смеете! – возмутилась она. – Вы не правы и ничего не знаете! Я просто не ...

– Ба! – бесцеремонно оборвала ее старуха и хлопнула ладонями по столу. – Ты просто трусиха, вот и все! И не годишься, чтобы вынашивать моих внуков!

От ярости у Кэтрин перехватило дыхание. Она подлетела к старухе и ткнула пальцем чуть ли ей не в лицо.

– Давайте выясним раз и навсегда, синьора Кастелли! – сквозь зубы процедила она. – Я не собираюсь вынашивать ничьих детей ...

– Вот как? – перебила ее, слегка приподнимая брови, синьора.

– И уж тем более детей мужчины, у которого характер лающего пса!

– Вот как, – медленно проговорила синьора. Презрительное выражение тут же улетучилось с ее лица и уступило место бесконечной усталости. Старуха обессиленно откинулась на спинку кресла. – Теперь я понимаю, как все обстоит на самом деле, милочка. Максимилиан кипит от злости и смятения. И он умудрился тебя рассердить. Наверное, оскорбил тебя.

– И не один раз, – коротко ответила Кэтрин.

Старуха со вздохом указала Кэтрин на кресло.

– Присаживайся, милочка, ради Бога, присаживайся. Я слишком стара, чтобы устраивать на тебя охоту.

Ее неожиданная уступчивость тронула в душе Кэтрин какую-то струнку.

– Вы уверены? – проворчала она, медленно опускаясь в кресло.

По лицу старухи промелькнуло выражение раскаяния.

– Ради Бога, милочка, у меня и зубов-то нет, чтобы вцепиться в тебя. Теперь ты должна мне рассказать, что произошло между тобой и Максимилианом со времени нашей последней встречи.

Кэтрин приподняла озадаченно брови.

– Да ничего не произошло, – настороженно пробормотала она, – я его неделями не видела.

Старуха особо и не удивилась.

– Неужели? – только и переспросила она. Но, милочка, я вот чего не понимаю. За те двадцать лет, что Максимилиан снимает квартиру, он никогда не приводил туда женщину. Ну, иногда проституток. Но только чтобы накормить или дать им принять ванну.

– Ха! – саркастически бросила Кэтрин. – Да он у вас прямо ангел во плоти.

Старуха едва заметно усмехнулась.

– Нет, моя дорогая, вовсе нет. Просто он частенько бывает безрассуден и слушает свое сердце, а не голову.

– Вы считаете, что это плохо?

Синьора прищурилась.

– Как правило – да. У Макса отец был таким же и заплатил за это ужасную цену.

При ее словах Кэтрин вся обратилась в слух.

– Мужчина на портрете в вашей столовой, перебила она, – он действительно его отец? Виконт де Венденхайм?

– Де Венденхайм-Селеста, – подтвердила она, произнеся имя с безупречным французским прононсом. – Арман де Роуэн. Муж моей Жозефины. Боже, о чем я тогда только думала? Выдать ее замуж за такого, как он!

Значит, Макс – законнорожденный ребенок, подумала Кэтрин. Она подозревала что-то в таком роде, вернее, немного другое.

– Она не хотела за него выходить?

Синьора удивленно на нее посмотрела.

– Конечно, хотела! Они женились по любви! В том-то и беда.

– Боюсь, я не очень поняла.

– Он был витающим в облаках демократом, и это в стране, запихнутой между драчливой Францией и имперской Германией! Лучше уж оказаться засунутым в бочонок с порохом, чем ввязываться в ту политику, которой он занимался. Свобода! Равенство! Братство! – по-французски с горечью в голосе проговорила синьора, и вновь ее произношение оказалось выше всяких похвал.

У Кэтрин от ужаса глаза округлились.

– Господи сохрани, он что, был революционером?

Старуха зажмурила глаза и медленно покачала головой.

– Слава Богу, не совсем, – прошептала она. – Поначалу Арман попытался подать пример, устроил аренду земли и школы. Привез учителей и врачей для простолюдинов. Платил справедливое жалованье.

– Что же в этом плохого? – возразила Кэтрин.

– Так все же стоило денег, и немалых! – сердито ответила старая дама и открыла глаза. Впрочем, она быстро приняла благожелательный вид. – К моему изумлению, его реформации приносили даже прибыль. А потом грянула революция. Арман много лет старался держаться подальше от дел, но, в конце концов, его вызвали в Париж. Бонапарт пожелал обеспечить себе поддержку знатных семейств вдоль Рейна, а Арман глубоко верил в права людей.

– И что случилось?

– Вначале все шло как нельзя лучше. Но как ты знаешь, корсиканская свинья стала до невозможности прожорливой, и в свою лохань он захотел превратить всю Европу. Работу гильотины Арману было трудно переварить, еще труднее – армии, марширующие по полям и мимо деревень. Вскоре сумасбродства новой власти стали хуже, чем при прежнем режиме. Крестьянам жить стало тяжелее. Арман, безмерно честный, потребовал улучшений. Со всей страстью. Многие в Эльзасе так поступали. Но ни разу этого не делал человек, которому было что терять, у которого были громадное поместье, красавица жена и Богом одаренный сын.

– Боже мой, – прошептала Кэтрин. – А вы, мэм? Где находились вы?

В глазах синьоры Кастелли блеснули слезы.

– В Милане, – тихо ответила она. – До того как пал Маренго. После всего случившегося я уже могла видеть, что нам уготовано судьбой. Мой муж уже лежал в могиле, половина наших торговых дел сгинула в огне войны. Я спасла то, что сумела, и бежала в Англию. Но Арман не хотел бросать свои виноградники. А Жозефина не хотела с ним расставаться. А потом стало уже поздно.

– Почему? Что случилось?

– Проклятые французские собаки набросились на своих же. Они объявили его предателем правого дела и сделали из него пример остальным в назидание. Когда Великая армия двигалась на Ульм, они отправили кавалерийский полк спалить его фермы и виноградники. А когда они все сожгли, то взялись за него. Заперев его в поместье, они сожгли его вместе с домом. Слава Богу, он сумел заставить Жозефину выбраться наружу.

– Он умер?

Старуха едва заметно кивнула.

– Вместе с ним умерла часть души Жозефины, – ровным голосом проговорила она. – Арман приказал Максимилиану увезти Жозефину и спрятаться в деревне. А если случится худшее – перебраться ко мне в Англию, что они и сделали. Я думаю, что с тех самых пор он живет с чувством вины в душе, и оно его несказанно мучает.

– Вины? Какой вины? За что?

– Вины за то, что остался в живых, милочка, – прошептала синьора. – Я сама похоронила троих мужей и ребенка. Оставаться жить, если дорогих для тебя людей на свете уже нет, – что может быть больнее и горше? Ему исполнилось шестнадцать, он был старше некоторых французских солдат. Но ему не позволили защищать свою родину, которую он обожал. Его отослали в чужую страну и приказали спрятаться за юбку его мамочки. Полагаю, именно так он и смотрит на все случившееся.

– Нелепый взгляд!

Старуха неопределенно пожала плечами.

– Ох, милочка, мужская гордыня – такая бестолковая штука. Ему хотелось умереть за правое дело. Он сын своего отца – те же политические пристрастия, те же пылкие движения души и, боюсь, тот же печальный конец.

Первые два утверждения Кэтрин готова даже под присягой подтвердить, а вот что касается последнего, то она не сталь уверена в справедливости сказанного старой синьорой. Довольно долго она сидела молча.

– Он так ни разу и не возвращался домой? Ему не хочется увидеть родные места?

Синьора с грустью покачала головой.

– Там ничего не осталось; уцелело только то, что Жозефина успела в отчаянии сунуть в подводу с сеном. – Она показала рукой на величественный щит, висевший над камином. – Герб династии Венденхайм-Селеста ... Портрет его отца. Несколько фамильных ценностей. Это все, что осталось от земных сокровищ да мирских благ. Максимилиан едва ли о них задумывается. Ты же видела, как он живет, знаешь, как он думает. Да, он любит родину, но ее у него отобрали, дом сожгли дотла, и он не собирается бороться за то, что осталось.

Кэтрин удивленно приподняла брови:

– Но разве Амьенский мир не поправил дело?

Старуха горько рассмеялась:

– После войны, милочка, никто никогда ничего не исправляет. Не верь тому, что ты читаешь в ваших английских газетах. Большинство англичан смотрят на Армана как на сторонника санкюлотов, а половина французов считает его предателем нации. Что весьма и весьма печально, ибо единственное, за что он всегда ратовал, – чтобы его крестьяне никогда не голодали.

Кэтрин, опустив голову, молча смотрела в стоявшую перед ней тарелку и сгорала от стыда. Даже на грани банкротства в ее семье всегда было что поесть.

– Скажите, синьора, что будет с Максом?

Синьора Кастелли развела руками.

– Все зависит, милочка, от вас, – с грустью ответила она. – Если вам хоть сколько-нибудь интересно, я могу вам сказать, что мой внук больше не голодающий беженец. Я поставила наше дело на ноги и превратила в торговую империю, где половина принадлежит ему. И будет принадлежать все, когда я умру. От его бабушки по отцовской линии ему достались обширные виноградники в Каталонии. И вдобавок к ним небольшое поместье.

Кэтрин хмуро свела брови.

– Это замечательно, но ...

Старуха улыбнулась, и во взгляде ее снова появились озорные огоньки.

– Конечно, если ты согласишься выйти за него замуж и сумеешь убедить признать свой титул и право на собственность. Что ж, тогда ты сможешь стать виконтессой де Венденхайм-Селеста! Ведь такие вещи английские леди считают весьма важными, да?

– Нет, – твердым тоном ответила Кэтрин, – я так не считаю. При всем моем уважении, синьора Кастелли, у меня нет желания выходить замуж за вашего внука. Он мне просто ... он мне не нужен.

Улыбка синьоры стала шире.

– Ах, милочка, лги мне сколько хочешь, дорогая. Но себе не лги никогда. Он тебе нужен. Да какой женщине он может оказаться ненужным, покажи-ка мне ее! Он мужчина крупный, сильный. И потом, он же красив!

– Нет! Ну, не ... не в общепринятом смысле.

Кэтрин почувствовала, как ее лицо вдруг окатило жаром, и поспешила отвести глаза.

Старуха ликующе закудахтала.

– О да, конечно, не в английском стиле! Глаза у него не голубые, и сам он не худосочный. В его жилах течет испанская и тосканская кровь. Ну и нрав, конечно. – Она взяла с блюдца чашку и задумчиво отпила глоток кофе. – Подозреваю, тебя больше всего беспокоит его работа. Он одно время был самым настоящим полицейским, и это в стране, где все убеждены, будто джентльмену не к лицу пачкать свои холеные руки, занимаясь такой работой. А вдруг тебе удастся его убедить, и он бросит свою работу? А, милочка?

Кэтрин покачала головой.

– Только себялюбивая и недальновидная жена будет пытаться сделать из главы семьи нечто пустяковое, – ответила она. – Но второй раз выходить замуж я не собираюсь. И за Макса тоже. Пожалуйста, мэм, давайте больше не будем говорить на эту тему.

Старуха хотела возразить, да, видно, передумала и промолчала. Молча посидела, смотря на весело потрескивающий в камине огонь.

– Какая жалость! – спокойно заметила она и аккуратно поставила кофейную чашку на стол. – Я наверняка не сумею отвлечь его от той битвы, в которой, сражаясь, погиб его отец. И я молюсь за то, чтобы его конец не был таким.

– Но не может ли оказаться так, что он просто не хочет признать, что отец его погиб напрасно? В Англию тоже приходят перемены. Все, кому не лень, только и говорят о реформах. Если он откажется сейчас от своих идеалов справедливости, не будет ли для него опасным сознание того, что все жертвы были напрасны?

Старая леди схватила со стола попавшуюся под руку салфетку и осторожно промокнула ею уголки глаз.

– Ах, милая моя, – шмыгнула она носом, – какая же ты умница! И красавица вдобавок! Я знала, что когда Максимилиану придет пора выбирать, он в выборе не ошибется. Мне так грустно узнать теперь, что все закончилось ничем. Что-то с ним теперь будет, с моим мальчиком? Никому не понять печали, что разрывает сейчас мое сердце!

Кэтрин встала, обошла стол и, подойдя к синьоре, сочувственно положила ладонь ей на плечо.

– Не переживайте так, синьора Кастелли, – проговорила она, ласково ее поглаживая. – Вы сделали мне замечательный комплимент. А ваша забота о внуке вызывает только восхищение. Но вы неправильно поняли. Я не избранница Макса. Мы просто знакомые и не более того.

Уткнувшись лицом в салфетку, старая дама кивнула и свободной рукой махнула в сторону дверей.

– Я, похоже, всего лишь слабоумная старуха, – прошептала она. – Благослови тебя Бог за то, что пришла. Теперь оставь меня, чтобы я могла в одиночестве, вдалеке от чужих глаз, всплакнуть над пустопорожней жизнью моего возлюбленного внука. Ты чудесная девушка. Прости, что побеспокоила тебя. Теперь уходи и живи спокойно своей жизнью. И будь так любезна, по дороге позвони и вызови Марию. Пусть она поднимется сюда.

С легкой грустью в душе Кэтрин взяла свой ридикюль и вытащила перчатки. Старуха явно умела использовать других в собственных целях. Может быть, она действительно немного не в себе, но Кэтрин отчего-то испытывала странную к ней привязанность. Уже подойдя к дверям, она обернулась, но синьора Кастелли продолжала тихонько рыдать в свою салфетку. Кэтрин охватило чувство раскаяния, и она уже готова была вернуться, но вспомнила, что синьора желает побыть наедине.

У двери Кэтрин задержалась и довольно долго жала на кнопку звонка. А потом спустилась по лестнице вниз, вышла на улицу и окунулась в солнечный день, оставив позади себя тепло, полумрак и пряные запахи дома семьи Кастелли. Усевшись в карету, она не смогла удержаться и еще раз взглянула на задернутые тяжелыми гардинами окна, выходившие на площадь. К ее изумлению, в одном из окон бархатная портьера отодвинулась и к окну прислонилось чье-то маленькое личико. Синьора решила понаблюдать за ее отъездом. Со странным чувством потери Кэтрин приказала лакею захлопнуть дверцу кареты.

В личной гостиной синьоры в камине потрескивал и плевался, искрами горевший уголь. Достопочтенная дама, как всегда, восседала с чопорным видом в своем кресле с высокой прямой спинкой, а салфетка уже вернулась на стол, сухая и девственно-чистая, как будто только что доставленная из-под утюга прачки.

– Ну что там, мальчик? – требовательно спросила она у юнца, который с ногами залез на ее любимую бархатную скамеечку для ног и, расплющив нос об оконное стекло, выглядывал на улицу.

– Упаси и помилуй, белая что твое полотно, мэм! – ответил Нейт, всматриваясь на площадь внизу. – Видок так себе, хиловатый, будто вот-вот удавку на шее затянут.

Старуха расплылась в довольной улыбке.

– Она садится в карету?

По булыжной мостовой глуховато зацокали копыта.

– Отчалила, мам, все путем, как и говорили.

С веселым видом мальчуган задернул гардину и спрыгнул со своего временного насеста.

– Замечательно! – возрадовалась синьора и махнула рукой, чтобы Мария садилась. – Что скажешь, дорогая кузина? Не женщина, а писаная красавица!

Мария с готовностью закивала и наклонилась вперед, чтобы налить себе чашку крепкого до густоты кофе.

– И к тому же из деревни, – ненароком заметила она. – Чистая кожа. Костяк крепкий.

– Ха! – хмыкнула синьора. – Хочешь сказать, хороша для породистого приплода?

– Точно так, – согласилась Мария, деликатно поднося чашку к губам и отпивая маленький глоток. – Ну что, удалось вам ее убедить?

– Ха! – еще раз хмыкнула старуха. – Не прошибешь, все равно, что задубелый сапог! – ворчливо призналась она.

– Правда? – с лукавой усмешкой удивилась Мария и потянулась за ножом для масла. – Хотите сказать, что встретили, наконец, достойную соперницу?

Синьора хитро ухмыльнулась.

– Не будь настолько глупа, Мария, чтобы усомниться во мне! Я играла на этой госпоже, как на скрипке, – проговорила она и, внезапно щелкнув пальцами, подозвала к себе мальчугана. – Нейт, ты уже поел?

Мальчишка утер нос рукавом и затряс головой:

– Нет, мэм.

Синьора ткнула рукой в сторону двери.

– Иди вниз и. попроси кухарку, чтоб дала тебе яичницу с сосисками. Скажи ей, что я так распорядилась. А потом отправляйся отсюда на ... – Оборвав себя на полуслове, она посмотрела на Марию и вопросительно подняла брови.

– ... на Мортимер-стрит, – договорила Мария и подцепила из масленки кусок сливочного масла.

– Прекрасно, – кивнула синьора Кастелли. – Мортимер-стрит. Отправляйся туда и хорошенько спрячься. Когда тебе не нужно будет гулять с собакой моего внука, приглядывай за домом леди Кэтрин. Я желаю знать о каждом, Кто будет входить или выходить из ее дверей.

– С передней или с задней? – ухмыльнувшись, уточнил сорванец.

– Браво, Нейт, браво, – улыбнулась синьора, – смотришь далеко вперед. С передней. А если придет Максимилиан, посмотри, как долго он там пробудет, и иди следом за ним. Узнай, куда он пойдет. Каждый день будешь приходить сюда на рассвете и все рассказывать. Всякий раз тебя будут дожидаться горячий завтрак и два шиллинга. Не подведи!

– Чтоб мне лопнуть! – поклялся Нейт. Вид у сорванца был такой, что он за щедрую плату готов сделать что угодно. Синьора подтолкнула его рукой к дверям. Потирая живот в предвкушении, мальчуган выскочил в коридор и скатился по лестнице.

ГЛАВА 13

Приобретенные пороки погубили в десять раз больше людей, нежели природные склонности.

Лорд Честерфилд. Этикет истинного дворянина

Любой прожженный гуляка скажет, что наутро после загульной попойки быстро прийти в себя нет никакой возможности. За удовольствие расплачиваются раскалывающейся от невыносимой боли головой, которую вчерашний весельчак несет на плечах так бережно, словно она хрустальная. Макс де Роуэн, впрочем, пожил уже достаточно, и, насколько себя помнил, выпивка никогда не доставляла ему ни безумного удовольствия, ни мучений на следующее утро. Так что, доведись ему мучиться утренним похмельем, он посчитал бы свое состояние несправедливостью судьбы. Впрочем, в жизни справедливость – большая редкость, да и судьба порой может сыграть злую шутку, и поэтому, едва над Лондоном занялся рассвет, голова у Макса начала раскалываться от боли с неимоверной силой.

Сквозь одуряющую боль Макс с трудом разлепил один глаз. Черт! Подозрительного вида тень съежилась в открытой настежь балконной двери. До ушей Макса донесся шум дождя на улице. Он попробовал грозно крикнуть, однако сумел издать лишь жалкий хрип. Люцифер зарычал низко и злобно.

Тень в окне всхлипнула и полезла обратно под дождь.

– Х-х-хорошая со-со-собачка ...

Макс исхитрился сфокусировать свои безбожно косящие в разные стороны глаза и в полутьме разглядел, как тип в окне снова пытается шагнуть в комнату. У Люцифера, усердно охранявшего бездыханное тело своего хозяина, толстые черные губы завернулись, открыв ровный ряд трехдюймовых резцов; из разинутой пасти пахнуло вонючим дыханием. От последовавшего рыка на голове пытающегося войти в комнату зашевелились волосы.

Человек в окне взвизгнул и метнулся назад.

– Господи, Сиск, И ты называешь подобный ужас зубами?!

В саду кто-то не видимый саркастически хохотнул.

– Кембл, главное, не пущай его до своего паха!

– Сиск, да ты просто мерзкий извращенец! – Кембл еще раз попробовал поставить ногу по ту сторону порога. – Мы должны как-то обмануть пса! Брось ты ему кусок сырого мяса – то, чем ты никогда не пользуешься: мозги, например, или бездельника, что без толку болтается между ног.

– Да пошел ты в зад, Кем, дерьмец ты этакий! – проворчал Сиск. – Я не из тех, которые любят торчать весь день напролет под дождем и корячиться с дверным замком.

– М-м-м ... – выдавил, наконец, из себя Макс.

Голова, рот и глаза, кажется, потихоньку начали его слушаться. Издав еще одно страдальческое мычание, он сообразил, что лежит на спине и смотрит сбоку на Кема и Сиска. Что за черт! Как он умудрился отключиться рядом с камином?

Кем6л приоткрыл дверь еще на дюйм, и Люцифер не замедлил откликнуться очередным леденящим кровь рычанием.

С превеликим трудом Макс попытался приподнять голову, но каминный коврик прилип к его щеке.

– Люцифер, ко мне! – сумел он прохрипеть. Рычание стало чуть тише, но не более того. Правда, собака отступила. Сиск просунул голову над плечом Кембла и быстро оглядел комнату.

– Ух ты, чтоб мне провалиться! – воскликнул он, обводя рукой гостиную. – Кем! Он не помер! Кажись, ему шею свело, вот чего!

С превеликой осторожностью Макс встал на четвереньки. Чувство у него было такое, будто его подстрелили и отсюда проклятые мучения. Наконец он, шатаясь, сумел подняться на ноги, и комната незамедлительно опрокинулась, а пол под ногами так просто заходил ходуном. Чтобы не свалиться, Макс выбросил вперед руку, схватился за каминную полку и мутным взглядом уставился на двух промокших до нитки мужчин, стоявших на самом пороге гостиной.

Сиск так весь зашелся от хохота.

– Богом клянусь, И не мечтал увидать такое! – сбрасывая плащ, проговорил он между двумя приступами смеха. – Великий де Роуэн, упившийся в стельку! Какого черта ты в такую дрянь завернулся, приятель?

Макс посмотрел на качающийся пол. Ноги его до колен оказались замотаны в шерстяную подстилку Люцифера, а плащ валялся на скамье, весь вываленный в собачьей шерсти. Черт! Последнее, что он помнил, – ощущение жуткого холода, а разжечь камин из-за сильного опьянения он не мог. В отчаянии он неверной рукой потер лицо и взъерошил всклокоченные волосы.

В комнату с превеликой осторожностью ступил Кембл.

– Зверюга твоя не кинется на нас? – громко поинтересовался он и обошел Люцифера, стараясь держаться от него подальше. – Понимаешь, Морис доделал мои новые габардиновые брюки только вчера, и мне не хотелось бы ...

Макс порывисто выбросил вперед свободную руку.

– Кембл, – невнятно прохрипел он, – стой, умоляю! Как ты сюда вошел?

– Да перелез в сад через забор, – признался Кембл, передавая свой плащ Сиску. – Твоя бой-баба миссис Фрайер не выносит ранних визитеров, а я не собирался торчать из-за злобной собачьей твари под проливным дождем. Клянусь, приятель, от одного ее взгляда у меня волосы на голове встают дыбом! Но нам срочно нужно было с тобой повидаться.

Макс осоловело посмотрел сначала на одного, потом на другого.

– Выходит, Кембл, вы взяли и отомкнули замок на двери моего черного хода? – ровным голосом спросил Макс. – Честно говоря, я нахожу, что такой поступок выходит за рамки нашей дружбы.

Кембл от возмущения выпрямился и стал аж на три дюйма выше.

– Знаешь, де Роуэн, больше всего я боялся, что войду и споткнусь о твой хладный труп! – резанул он в ответ и патетически указал рукой на камин. – Мы видели, что ты валяешься на полу. Что, по-твоему, сразу полезло в голову?

– Мы сначала в дверь барабанили, разве что кулаки не ободрали, – включился в разговор Сиск, – так вы хоть бы пальцем пошевелили.

Кем сморщил нос.

– Ты уж прости нас, подлецов. В следующий раз мы просто оставим тебя валяться и дальше, чтобы тобой закусили волки.

Макс потер ладонью глаза.

– Какие, к черту, волки?

Сиск сдавленно захихикал.

– Когда мы вошли, так вы чего-то там бормотали про волков.

Испытывая глубочайшее унижение от всего случившегося, Макс все же решился отпустить спасительную каминную полку.

– Ладно, раз уж вы здесь ... – пробормотал он и, шатаясь из стороны в сторону, благополучно добрался до маленького столика. – Спасибо за заботу, ребята, хотя и неуместную. Присаживайтесь. Зачем пришли?

Но не успели гости и шага сделать в направлении Макса, Люцифер уже был на страже и, ощерившись, угрожающе зарычал. Макс хлопнул ладонью по столу.

– Заткнись! – рявкнул он на собаку.

Люцифер с недовольным ворчанием тут же улегся обратно на подстилку и затих.

– Скажи-ка, сколько же языков понимает твоя чертова тварь? – полюбопытствовал Кем, подходя к буфету и распахивая настежь обе его створки.

– Семь итальянских диалектов, эльзасский, немецкий и немного французский, – пробурчал Макс. – И отойди к черту от моего буфета.

– Святые угодники! Он у тебя прямо полиглот! – прокомментировал Кем, извлекая из буфета жестянку с кофе.

– Он еще понимает «драная дворняга» по-турецки, – радостно сообщил Сиск.

– Правда? – Кем открыл банку, со знанием дела понюхал содержимое и отсыпал зерна в кофемолку. – А ты-то откуда знаешь?

Сиск хохотнул.

– Я видел, как он оторвал громиле ухо, после того как тот его этими самыми словами и обозвал.

– Гадость какая! – скривился Кем и даже плечами передернул. Взявшись за ручку кофемолки, он завертел ее как одержимый. – Макс, у тебя сахар есть?

– Нижняя дверца, слева, – пробормотал Макс, обращая свой взгляд на Сиска. – Так в чем, собственно говоря, дело? Вы нашли мне чертова француза?

Сиск ухмыльнулся.

– Эверсоул отыскал его в Кале. Парень сказал, что месяц назад торчал в Париже, потому что хоронил свою мать. Конечно, мы все проверим, но, кажись, приятель не из записных вралей и, видать, он вправду возвращается обратно.

Макс выругался сквозь зубы.

– Тогда вычеркивай его из списка к чертовой матери! Что еще?

Кембл с громыханием взгромоздил полный чайник на плиту.

– Ювелир! Ювелир! – пропел он, сложив руки на груди, как мальчик из церковного хора. – Миллер и Сомс, что на Чарлз-стрит. Они узнали ожерелье. – Он профланировал к столу и, как бы что-то сообразив, несколько раз, глядя на Макса, втянул носом воздух и тут же с показным отвращением скривился.

– Что еще? – насторожился Макс.

– От тебя несет, как от немытого пса, которого долго замачивали в дешевом джине, – охотно пояснил ему Кембл. И с широкой улыбкой радостно добавил: – Между прочим, в грязном белье и голова плохо соображает. Пойди, ополоснись, мы пока кофе сварим, а после и потолкуем. Давай, двигай.

С жалобным стоном Макс выкарабкался из кресла. Полчаса спустя он вернулся в гостиную вымытым, причесанным и переодетым во все чистое и с наслаждением выпил чашку горячего крепкого черного кофе. Кембл, как всегда, оказался прав. Макс впервые за все утро почувствовал себя человеком и почти совсем протрезвел. Кембл начал вокруг него суетиться, по-новому перевязал ему шейный платок, расправил кружева на рубашке, но Макс нетерпеливо прервал его проявление заботливости.

– Хватит квохтать надо мной, черт возьми, давай рассказывай!

Наконец Кембл перешел к делу. Все оказалось просто. Несколько умно проведенных расспросов вывели его на незаметную ювелирную лавку на Чарлз-стрит.

– Молва утверждала, что старый мистер Сомс славился своим умением подделывать драгоценности, – объяснил Кембл, – так что я прихватил с собой то ожерелье. Поначалу он весь прямо исподозревался, но я не поскупился и как следует подлизался к нему, так что очень скоро он постарался показать себя во всей красе.

– Давай, не тяни, Кем, – проворчал Сиск.

Кембл с невинным видом похлопал ресницами. Затем улыбка на его лице стала еще шире.

– Тогда я отправился на Куин-сквер, чтобы прихватить с собой старину Сиска и остальные побрякушки. Сам понимаешь, старичок не устоял перед шармом нашего констебля и раскололся.

– Раскололся? – Макс повернулся к Сиску. – И чем же он с вами поделился?

– Кучей всего, – буркнул Сиск. – Как только я растолковал ему, что украшения связаны с убийством ее светлости, да вдобавок объяснил, куда ведут обвинения в убийстве и мошенничестве, он аж лицом просветлел и, понимаешь, отыскал в шкатулке еще пару безделушек, которые, по его словам, он сам и сделал.

Сиск выложил на стол три украшения: ожерелье, рубиновую брошь и толстый браслет.

– Именно вот эти? – спросил Макс.

Сиск коротко кивнул.

– Они самые, и он сказал правду. Сам-то в ужас пришел. Сказал, что пару лет назад к нему несколько раз приходила леди в черной вуали. – Сиск протянул Максу листок, на котором столбиком были записаны даты. – Говорит, что приходила она где-то между февралем и апрелем. Каждый раз приносила украшение для подделки, дожидалась, когда сделают, платила наличными и после забирала обе вещи.

Макс наклонился вперед.

– Приходила леди Сэндс? Одна?

Сиск кривил губы в усмешке.

– Я тоже сразу подумал, что, должно быть, леди Сэндс, только уверенности не было. Самый первый раз с ней пришел высокий, хорошо одетый приятель, из благородных, видать, и дожидался ее на улице. Сомс его лица не разглядел. Потом она приходила со служанкой. Девица дожидалась на улице, но Сомс сказал, что невысокая, пухленькая, с золотистыми волосами.

Макс грохнул кулаком по столу.

– Женевьева Дюретт!

Кембл кивнул.

– Сиск то же самое сказал!

– Похоже, она и была, – задумчиво сказал Сиск. – К таким шустрым девицам у меня доверия нет.

Макс вскочил на ноги.

– Вас карета дожидается?

Сиск решительным жестом усадил его обратно.

– Я уже съездил на Принсес-стрит, де Роуэн. Женевьева уехала в Сиренечестер, там ей место предложили. Вернется в воскресенье. Но я все же послал следом за ней человечка, так, пущай приглядит, хуже не будет.