«Помолчи и послушай, что я тебе расскажу», сказал Сказитель. Алвин часто слышал это от него. С Алом Сказитель говорил чаше чем с остальными, включая племянников.

«Я имею в виду не добро и зло», сказал Сказитель. «Даже сам дьявол не желает уничтожить все сущее, потому что тогда он сам тоже оказался бы уничтоженным. Даже самые злые создания не стремятся ко всеобщему разрушению — они хотят лишь эксплуатировать его в своих целях». Алвин никогда не слышал слово «эксплуатировать» прежде, но звучало оно довольно мерзко.

«Поэтому в великой войне Разрушителя со всем остальным миром Бог и дьявол должны быть заодно. Но дьявол не знает этого, поэтому иногда он служит Разрушителю».

«Ты имеешь в виду, что дьявол работает против самого себя?» «Я говорю не о дьяволе», сказал Сказитель. Когда он приступал к своей очередной истории, его так же невозможно было сбить с пути, как заставить дождь перестать литься. «В великой войне против этого Разрушителя из твоего кошмара все мужчины и женщины мира должны быть заодно. Но великий враг остается невидимым, так что никто не догадывается, что, может быть, неосознанно служит ему. Например, они не понимают, что война — союзник Разрушителя, потому что она уничтожает все, чего касается. Они не понимают, что огонь, убийство, преступления, алчность и похоть ломают те хрупкие оковы, которые позволяют людям создавать нации, города и семьи, верить своим друзьям и хранить от распада свои души».

«Ты, наверное, самый настоящий пророк», сказал Алвин-младший. «Потому что из того, что ты сказал, я не понял ни слова». «Пророк», пробормотал Сказитель. «Ну да. Только вот видели все это не мои, а твои глаза. Теперь я знаю, в чем была беда Аарона; он мог говорить слова истины, но не был способен сам иметь видения». "Из моих кошмаров ты раздул целую историю.

Сказитель не ответил ни слова, сидя опершись локтями о колени на земле и уныло положив подбородок на ладони. Алвин попытался понять, о чем он говорит. Он был уверен, что то, что он видел в своих кошмарах, не было материальным, поэтому говорить о Разрушителе как о каком-то существе было явным поэтическим преувеличением. И все же, это могло оказаться правдой, может статься, этот Разрушитель действительно был настоящим, а не чем-то, что просто померещилось Алвину, просто Алвин был единственным способным его видеть. Возможно, весь мир находился в величайшей опасности, и долгом Алвина было побороть Разрушителя, изгнать его и держать его в страхе. Конечно, когда этот сон приходил к Алвину, он был ему так отвратителен, что единственным желанием мальчика было избавиться от кошмара как можно скорее. Но он понятия не имел, как это сделать.

«Допустим, я тебе верю», сказал Алвин. «Допустим, такая штука как Разрушитель действительно существует. Но я ведь ничего не могу с этим поделать».

Слабая улыбка мелькнула на лице Сказителя. Он наклонился в сторону, чтобы освободить руку, медленно протянул ее к земле и поднял маленькую жучиную корзинку, лежавшую в траве.

«Разве это похоже на ничего?»

«Это же просто пучок травы».

«Это было пучком травы», сказал Сказитель. «И если ты сломаешь ее, она опять станет пучком травы. Но теперь, сейчас, это что-то большее». «Маленькая жучиная корзинка, вот и все».

«Что-то, что создал ты».

«Ну да, конечно, трава не растет в форме таких корзинок».

«И когда ты сделал ее, то отразил нападение Разрушителя».

«Немного же для этого потребовалось».

«Да», сказал Сказитель. «Всего лишь сделав одну жучиную корзинку. Так ты победил его».

Теперь все то, о чем рассказывал Сказитель, стало складываться для Алвина в одну картину. Алвин знал все те веши, которые считаются в этом мире противоположностями: добро и зло, свет и тьма, свобода и рабство, любовь и ненависть. Но различие между созиданием и разрушением было гораздо глубже. Таким глубоким, что почти никто и не замечал, что эта противоположность была важнейшей из всех. Но он знал об этом, и поэтому Разрушитель стал его злейшим врагом. Вот почему Разрушитель приходил к нему во сне. Кроме того, у Алвина был дар. Дар упорядочения вашей, дар заставлять веши принимать надлежащую им форму.

«Я думаю, мое настоящее видение было о том же», сказал Алвин.

«Ты не обязан рассказывать мне о Сияющем Человеке», сказал Сказитель.

«Я не хотел бы быть навязчиво любопытным».

«Ты хочешь сказать, что обычно узнаешь интересные тебе веши, когда кто-нибудь проговориться?»

Дома за подобное высказывание он сразу получил бы пощечину, но Сказитель только рассмеялся.

«Я сделал одну нехорошую вещь, не подозревая об этом», сказал Алвин. «пришел Сияющий Человек, встал в шаге от моей кровати и сначала показал мне видение причиненного мной зла чтобы я понял, что это зло. Знаешь, я очень сильно плакал, мне казалось, что я такой нехороший. Но потом он мне показал, зачем нужен мой дар, и мне кажется, что ты говоришь о том же. Я видел камень, который я вытащил из горы, он был круглый как мяч, и когда я пригляделся, то увидел, что это целый мир, с лесами, зверями, океанами, рыбой и всем прочим. Вот зачем нужен мой дар, чтобы все веши попадали на правильное место».

Глаза Сказителя блестели. «Сияющий Человек дал тебе такое видение», сказал он. «такое видение, что я отдал бы жизнь за то, чтобы увидеть его». «Только потому, что я использовал свой дар во вред другим, просто для собственного удовольствия», сказал Алвин. «Я дал ему обещание, самую серьезную клятву в своей жизни, что я никогда не использую свой дар для себя. Только для других».

«Хорошее обещание», сказал Сказитель. «Я бы хотел, чтобы все мужчины и женщины на земле дали такое обещание и держали бы его». «В общем, вот откуда я знаю, что этот… Разрушитель не был видением. И Сияющий Человек не был видением. То, что он показал мне, было видением, но сам-то он был настоящий».

«И Разрушитель?»

«Тоже настоящий. Я видел его не в своей голове, а здесь».

Сказитель кивнул, его глаза не отрывались от лица Алвина. «Я могу делать веши», сказал Алвин. «быстрее, чем он может их уничтожать».

«Никто не может делать веши достаточно быстро», сказал Сказитель. «Если все люди на земле сделают миллион миллионов миллионов миллионов кирпичей и будут всю свою жизнь строить стену, стена станет разрушаться быстрее, чем они ее строят. Куски стены будут разваливаться прежде, чем будут построены». «Ну а теперь это просто глупо», сказал Алвин. «Стена не может развалиться до того, как ее построили».

«Если они будут заниматься этим достаточно долго, кирпичи станут стираться в пыль, их собственные руки будут гноиться и облезать как слизь с костей, пока кирпичи, плоть и кости не распадутся в неразличимую пыль. Тогда Разрушитель дунет, и пыль разлетится во все стороны так, что ее уже не собрать. вселенная станет холодной, тихой, беззвучной, темной, и наконец-то у Разрушителя будет время передохнуть».

Алвин попытался разобраться в сказанном. Обычно он пытался сделать это, когда Троуэр говорил в школе о религии, поэтому его опыт говорил ему, что дело это довольно опасное. Но он никак не мог удержаться, как и от вопросов, которые у него возникали, несмотря на то, что это выводило из себя всех окружающих. «Если веши разрушаются быстрее, чем создаются, тогда почему вокруг нас еще что-то остается? Почему Разрушитель не победил? Что все мы здесь делаем?»

Но Сказитель не был похож на преподобного Троуэра и вопросы Алвина не разозлили его. Он только нахмурил брови и покачал головой. «Я не знаю. Ты прав. Нас не должно быть здесь. Наше существование невозможно.» «Ну знаешь ли, может, ты этого случайно не заметил, но мы здесь», сказал Алвин. «Что за глупую байку ты рассказал, если нам достаточно посмотреть друг на друга, чтобы понять, что это неправда?» «В этом-то вся и загвоздка».

«Я думал, ты рассказываешь только те истории, в которые веришь».

«Когда я ее рассказывал, то верил».

Сказитель выглядел таким подавленным, что Алвин протянул руку и положил ее ему на плечо, хотя куртка Сказителя была такой толстой, а рука Алвина такой маленькой, что вряд ли Сказитель почувствовал его прикосновение. «Я тоже поверил в это. Почти. На время».

«Значит, в этом есть правда. Может, и не вся, но какая-то есть».

Сказитель явно успокоился.

Но Алвин не мог так этого оставить. «Только то, что ты во что-нибудь веришь, не делает этого правдой».

Глаза Сказителя широко открылись. Ну, вот, я все-таки сделал это, подумал Алвин. Я разозлил его так же, как и Троуэра. Так у меня выходит со всеми. Поэтому он не был удивлен, когда Сказитель протянул к нему руки, зажал между ними его лицо, и произнес с силой, будто пытаясь вбить слова в голову Алвина. «Все, во что можно поверить, есть отражение правды». И слова эти внезапно пронзили его и он понял их, хотя и не смог бы пересказать того, что понял, сам. Все, во что можно поверить, есть отражение правды. Если мне кажется, что это правда, то что-то истинное во всем этом есть, даже если и не полностью. И если я смогу осознать это в своей голове, тогда, может быть, я смогу распознать, какая часть тут правда, а какая нет, и тогда…

И еще кое-что Алвин тоже понял. Что все его ссоры с Троуэром сводились к одному: если какая-то вещь, пусть даже она и считается очевидной, кажется Алвину бессмысленной, то верить в нее не стоит, и сколько не цитируй Библию, делу тут не поможешь. И теперь Сказитель говорит ему, что у него есть право не верить вещам, кажущимися бессмысленными. «Скажи, Сказитель, значит ли это что то, во что я не верю, не может быть правдой?» Сказитель вскинул брови и выдал очередную поговорку: «Истину нельзя понимать, не веря в нее».

Притчами и поговорками Алвин был уже сыт по горло. «Хоть раз скажешь ты мне что-нибудь напрямую?»

«Поговорка и есть истина, высказанная напрямую. И я не буду искривлять ее, чтобы угодить путаному уму».

«Что ж, если мой ум запутанный, то это по твоей вине. Все эти твои истории о кирпичах, крошащихся еще до того, как стена закончили строить…» «Так ты поверил в это?»

«Может быть. Мне кажется, если я примусь свивать всю траву этого луга в жучиные корзинки, то пока я доберусь до дальнего конца, вся трава пожухнет и рассыплется в ничто. Я думаю, если я примусь валить все деревья отсюда до Нойзи-ривер для постройки сараев, то все деревья будут мертвы еще до того, как я доберусь до последнего. Нельзя построить дом из трухлявых бревен». "Я хотел сказать: «Человек не может построить ничего вечного из невечных вашей». Это закон. Но ты сказал то же самое в виде поговорки:

«Нельзя построить дом из трухлявых бревен».

«Я сказал поговорку?»

«Да, и когда мы вернемся домой, я запишу ее в своей Книге». «В закрытой на замок части?», спросил Алвин. Тут он вспомнил, что видел эту книгу лишь однажды, подглядывая через трещину в полу поздно ночью, когда в нижней комнате Сказитель писал что-то при свете свечи. Сказитель испытующе посмотрел на него. «Я надеюсь, тебе никогда не приходило в голову открыть этот замок?»

Алвин обиделся. Он мог подглядывать в щель на полу, но взять что-нибудь чужое… «Одно то, что ты не хочешь, чтобы я читал запертую часть и я об этом знаю, гораздо надежнее любого старого замка и если ты не веришь в это, то ты мне не друг. Я не сую нос в твои секреты». «Мои секреты?», рассмеялся Сказитель… «Я замыкаю эту последнюю часть Книги просто потому, что там находятся мои записи и я не хочу, чтобы там писал кто-нибудь еще».

«А в первой части Книги другие люди пишут?»

«Да».

«И что же они пишут? А я могу там написать?»

«Они оставляют короткую запись о том самом важном в своей жизни, что они сделали или видели собственными глазами. Эта просто короткая фраза, которая нужна мне, чтобы напомнить об их историях. Так что, когда я приезжаю в новый город, в новый дом, я могу открыть Книгу, прочитать фразу и вспомнить историю».

Алвин подумал об одной ошеломительной возможности. Ведь Сказителю довелось пожить подле Бена Франклина, не так ли? А Бен Франклин писал что-нибудь в твоей Книге?"

«Он вписал в нее самую первую фразу».

«Он написал о самой важной веши, которую сделал?»

«Точно так».

«Ну так что же это было?»

Сказитель поднялся на ноги. «Пойдем со мной назад домой, парень, и я тебе покажу. И по пути расскажу историю, чтобы ты мог понять, что там написано».

Алвин проворно вскочил, схватил старика за тяжелый рукав и почти потащил его по дороге, ведущей домой. «Ну давай, пойдем!» Алвин не знал, решил ли Сказитель вовсе не ходить в церковь или окончательно забыл, куда они направлялись — какова не была бы причина, он был вполне доволен результатом. Воскресенье без церкви было уже вполне неплохим днем. Добавь к этому истории Сказителя и возможность увидеть собственными глазами записи самого Создателя Бена, это воскресенье становилось просто превосходнейшим. «Спешить некуда, парень. Ни ты и ни я не помрем до полудня, а для того, чтобы рассказать историю, требуется время».

«Так это было что-то, что он сделал? Самая важная вещь?»

«В общем-то, да».

«А я знаю! Очки с двумя стеклами? Очаг?»

«Люди все время говорили ему, Бен, ты — настоящий Создатель. Но он всегда отрицал это. Так же, как отрицал и то, что был волшебником. У меня нет дара к скрытым силам, говорил он. Я просто беру части вашей и складываю их лучшим образом. До того, как я сделал свой очаг, были и другие очаги. До того, как я сделал свои очки, были и другие виды очков. Я никогда по-настоящему не создал ничего в своей жизни так, как сделал бы это настоящий Создатель. Я дал вам очки с двумя стеклами, а настоящий Создатель дал бы вам новые глаза».

«Так он считал, что так никогда ничего и не сделал?» «Однажды я спросил его об этом. В тот самый день, когда я начал свою Книгу. Я спросил его, Бен, что самое важное из того, что ты сделал? И он опять повторил все то же самое, что он никогда по-настоящему ничего не сделал и тогда я сказал ему, Бен, ты сам в это не веришь и я тоже в это не верю. И он тогда ответил, что ж, Билл, ты прав. Одну вещь я действительно сделал и это самая важная вещь из всех, которые я знаю». И Сказитель замолчал, неуклюже спускаясь с холма по громко шуршащим под ногами листьям.

«Так что же это было?»

«Ты не хочешь подождать, пока мы не придем домой, чтобы прочитать это сам?»

Тут Алвин по-настоящему разозлился, сильно, как никогда. «Терпеть не могу, когда кто-нибудь что-то знает и не говорит!».

"Незачем так серчать, парень. Я расскажу тебе. Вот что он написал:

«Единственное, что я действительно создал — это американцы»."

"Это не имеет смысла. Американцы просто рождались. " «Э нет, Алвин, это не так. Рождались дети. И в Англии точно такие же, как в Америке. Так что американцами они стали не просто потому, что были рождены».

Алвин на секунду задумался.

«Наверное, потому, что они родились в Америке». «Ну, это, конечно, правда. Но еще пятьдесят лет назад ребенок, родившийся в Филадельфии, вовсе не считался американцем. Он бал пенсильванцем. И дети, родившиеся в Нью-Амстердаме, были кникербокерами. А в Бостоне — янки. В Чарльстоне — якобинцами или шевалье. Ну, и еще куча всяких имен».

«Ну так и сейчас то же самое», сказал Алвин.

«Да, конечно, парень, но сейчас все они представляют собой кое-что еще. Все эти имена, как считал Старый Бен, все они разделяют нас на вирджинцев, массачусетцев и род-айлендцев, на белых, красно— и чернокожих, на квакеров, пресвитериан, папистов и пуритан, на голландцев, немцев, французов и англичан. Старый Бен видел что, к примеру, вирджинец никогда не станет доверять уроженцу Неттикута, а Белый никогда не поверит до конца Краснокожему, потому что они разные. И он сказал себе, Если у нас есть куча имен, которые разъединяют, то почему бы не появиться одному, которое объединит? Он перепробовал много имен из тех, что уже использовались. Колонисты, к примеру. Но ему не хотелось использовать это имя, потому что оно заставляло нас всегда смотреть назад, в сторону Европы, да и к тому же индейцы вовсе не колонисты. И негры тоже, потому что их привезли сюда как рабов. Понимаешь теперь, в чем дело?»

«Он хотел найти имя, которое мы все могли бы использовать», сказал Алвин.

«Точно. И такое имя, которое объединяет всех, есть. Мы живем на одном континенте. В Северной Америке. Так что он решил, что неплохо назвать нас североамериканцами. Но это было слишком длинно. Поэтому…» «Американцы».

«Вот имя, которое одинаково подходит как живущему на побережье Новой Англии рыбаку, так и плантатору, правящему своим поместьем в юго-западной части Драйдена. Оно подходит и вождю могауков в Ирракве, и лавочнику-кникербокеру в Новом Амстердаме. Старый Бен знал, что если люди начнут думать о себе, как об американцах, то они станут нацией. Не просто частью старой дряхлой европейской страны, но единой новой нацией здесь, на новой земле. Поэтому везде в своих писаниях он стал использовать это слово. Альманах Ричарда был полон фразами типа — американцы то, американцы се. К тому же он стал рассылать всем письма с такими примерно фразами: „Споры о земельных участках — это проблема, которую американцы должны решать вместе“, „Европейцы не могут понять, что необходимо американцам для выживания“, „Почему американцы должны умирать на европейских войнах?“. И через пять лет невозможно было найти человека на всей территории от Новой Англии до Якобии, который не считал бы себя, хотя б отчасти, американцем». «Но ведь это всего лишь имя».

«Но это то имя, которое мы дали себе сами. и оно включает в себя всех на континенте, кто готов его принять. Старый Бен постарался, чтобы в это понятие входило как можно больше людей. И он превратил это имя в нацию, хотя единственным помещением, находившимся в его распоряжении для занятия общественными делами, была старая почтовая контора. Пока якобинцами на юге правит король, а Новой Англией на севере — Лорд-Протектор, он не видит в будущем ничего, кроме хаоса и войны, во время которых зажатая посередине Пенсильвания разлетится на куски. И он хотел предотвратить войну, использовав для этого имя „американцы“. Он сделал так, что жители Новой Англии стали опасаться задевать Пенсильванию, а якобинцы стали искать пенсильванской поддержки. Он был человеком, который ратовал за Американский Конгресс, чтобы установить единую торговую политику и земельные законы». «И в конце концов», продолжал Сказитель. «незадолго до того, как он пригласил меня из Англии, Старый Бен написал Американский Договор и добился того, что семь основных колоний подписали его. Это, знаешь ли, было нелегко — даже договориться о том, сколько колоний должны подписать Договор, было очень нелегко. Голландцы видели, что большинство иммигрантов из Европы — англичане, шотландцы и ирландцы, и они не хотели остаться в меньшинстве, поэтому Старый Бен разрешил им разделить Новую Голландию на три колонии, чтобы получить больше голосов в Конгрессе. Когда Сасквахэнни откололась от земель, принадлежавших Новой Швеции и Пенсильвании, то началась новая грызня».

«Но это же только шесть штатов».

«Старый Бен не позволил никому подписать договор, пока к нему не присоединится в качестве седьмого штата Ирраква. Штата с точно оговоренными границами, в котором Краснокожие управляют сами собой. Многие хотели, чтобы американцы стали нацией Белых, но Старый Бен и слышать об этом не хотел. Единственный путь для мирной жизни для всех американцев, говорил он — объединиться на равных. Вот почему Договор не разрешает ни рабства, ни даже крепостничества. И поэтому же Договор не позволяет ни одной религии иметь преимущество перед другими. И не разрешает запрещать газеты или затыкать кому бы то ни было рот. Белый, Черный и Красный; папист, пуританин и пресвитерианин; богатый, бедный, нищий и вор — все мы живем по одним законам. Целая нация, созданная при помощи всего одного слова».

«Американцы»

«Теперь ты понимаешь, почему это было так важно?»

«Но почему он считает самым важным не сам Договор?» «Договор — это просто слова. Имя „американцы“ было идеей, породившей эти слова».

«Но янки и шевалье все еще не считают себя американцами, и война не остановлена, потому что народ Аппалачей все еще воюет против короля». «Нет, все эти люди тоже американцы, Алвин. Помнишь историю Джорджа Вашингтона при Шенандоа? В те дни он был Лордом Потомакским, предводителем крупнейшей армии Короля Роберта, воюющей с горсткой оборванцев — всем, что осталось у Бена Арнольда. В то утро было совершенно ясно, что шевалье Лорда Потомакского с легкостью прихлопнут этот маленький форт и покончат с восстанием свободных горцев Тома Джефферсона. Но Лорд Потомакский сражался в войнах с французами рука об руку с этими самыми горцами и Том Джефферсон был прежде его другом. Сердцу его была невыносима мысль о завтрашней битве. Кто такой этот король Роберт, чтобы лить ради него столько крови? Все, что хотели эти повстанцы — это обладать собственной землей и чтобы король не сажал при этом повсюду своих баронов, которые изведут всех поборами и превратят в рабов также, как и негров в южных Колониях Короны. Всю ночь он не спал».

«Он молился», сказал Алвин.

«Это Троуэр так рассказывает», язвительно сказал Сказитель. "Но никто этого не знает. И когда на следующее утро он обратился к войскам, то о молитве не было ни слова. Но он говорил о том имени, которое создал Бен Франклин. Он написал письмо Королю, в котором отстранял себя от командования и отказывался от всех земель и титулов. И подписал его не «Лорд Потомакский», а «Джордж Вашингтон». Затем утром он поднялся, встал перед сине-мундирными рядами солдат Короля, рассказал им о своем решении и сказал, что они свободны выбрать, каждый из них, слушать ли своих офицеров и идти в битву или вместо этого встать на защиту великой Декларации Свободы Тома Джефферсона. Он сказал: «Выбор за вами, а что касается меня…» Алвин знал эти слова, как и каждый мужчина, женщина и ребенок на континенте. Теперь слова эти стали ему понятнее и он прокричал: «Мой американский меч никогда не прольет ни капли американской крови!» «А потом, когда большая часть его армии ушла и присоединилась к аппалачским мятежникам вместе со своими ружьями и порохом, фургонами и фуражом, он приказал старшему офицеру оставшихся верными Королю солдат арестовать его. „Я нарушил мою присягу Королю“, сказал он. „Я сделал это во имя высшей правды, но присяга нарушена, и я должен заплатить за предательство“. И он заплатил, это уж точно, заплатил своей головой. Но много ли народу из тех, кто не принадлежит к королевскому двору, посчитало это настоящей изменой?»

«Никто», сказал Алвин.

«И смог ли Король после этого выиграть хоть одну битву против аппалачцев?»

«Ни одной».

«Ни один человек на поле битвы в Шенандоа не был гражданином Соединенных Штатов. Никто из них не жил, подчиняясь Американскому Договору. И все же, когда Джордж Вашингтон говорил об американских мечах и американской крови, они поняли, о чем идет речь. Ну а теперь, Алвин-младший, скажи мне, прав ли был Старый Бен, сказав, что лучшей из сделанных им вашей было простое слово?»

Алвин собрался ответить, но как раз в этот момент они подошли к порогу дома и не успели еще подняться к двери, как она распахнулась и за ней появилась Мама, глядящая на них сверху вниз. Взглянув ей в лицо, Алвин понял, что опять попал в переплет, причем причина была ему известна. «Я хотел пойти в церковь, Ма!»

«Многие покойники тоже собирались отправиться на небеса», ответила она.

«Так вот: они туда не попали».

«Это моя вина, Добрая Фэйт», сказал Сказитель.

«Я уверена, что не ваша, Сказитель», сказала она.

«Мы принялись разговаривать, Добрая Фэйт, и, боюсь, я отвлек мальчика». «Этот мальчик родился отвлеченным от всего благого», сказала она, не отрывая глаз от лица Алвина. «Он идет по стопам отца. Если его не взнуздать, оседлать, и не отправиться на нем в церковь верхом, он так туда никогда и не попадет, и если не прибить его ноги к церковному полу, то через минуту он окажется за дверью. Это десятилетний мальчик, который так ненавидит Господа, что его мать готова пожелать, чтобы он никогда не был рожден». Эти слова уязвили Алвина в самое сердце.

«Ужасно желать что-нибудь подобное», сказал Сказитель. Его голос был очень тих и Мама подняла в конце концов глаза на лицо старика. «Я не желаю этого», сказала она в конце концов.

«Прости меня, Мама», сказал Алвин-младший.

«Зайди внутрь», сказала она. «Я ушла из церкви, чтобы найти тебя, и теперь, пока служба не окончена, мы не можем вернуться». «Мы говорили о всяких вещах, Мама», сказал Алвин. «О моих снах, и о Бене Франклине, и…»

«Я хочу слышать от тебя только одну вещь», сказала Ма. «Пение гимнов. Если ты не хочешь идти в церковь, то будешь сидеть на кухне со мной и, пока я готовлю обед, петь мне гимны» Так что Алвину не удавалось увидеть, что же написал Старый Бен в Книге Сказителя, еще по крайней мере несколько часов. Мама заставляла его петь и работать до обеда, а после обеда Па, старшие сыновья и Сказитель уселись обсуждать завтрашнюю экспедицию за камнем для мельничного жернова, который предстояло снести вниз с гранитной горы.

«Я делаю это для тебя», сказал Папа Сказителю. «Так что неплохо было бы тебе отправиться с нами».

«Я никогда не просил, чтобы ты принес камень для жернова». «С тех пор, как ты появился здесь, не прошло и дня, чтобы мы не услышали, „как жаль, что такая прекрасная мельница используется как амбар, когда здешним людям так нужен свежий помол“.» «Мне помнится, я сказал это только однажды».

«Ну, может, это и так», сказал Па. «Но каждый раз, когда я вижу тебя, я думаю об этом жернове».

«Наверное, тебе просто жаль, что этот камень не оказался на месте, когда ты бросил меня».

«Он этого не хотел!», закричал Калли. «Потому что тогда ты был бы мертвым!»

Сказитель только усмехнулся и Папа усмехнулся ему в ответ. И они продолжили толковать о том — о сем. Затем жены привели племянников и племянниц на воскресный ужин, и они заставили Сказителя спеть им смешную песенку столько раз, что Алвин почувствовал, что готов взвыть, если еще раз услышит это громогласное «ха-ха-ха!».

И только после ужина, когда все племянники и племянницы разошлись по домам, Сказитель достал свою Книгу.

«Я всю думал, откроешь ли ты когда-нибудь эту книгу», сказал Па. «Я просто ждал подходящего времени». Сказитель принялся рассказывать о том, как люди записывали в Книгу о своих самых важных делах. «Я надеюсь, ты не хочешь, чтобы я написал здесь что-нибудь». «О, пока я не дам тебе в ней писать. Ты ведь так и не рассказал мне о самом важном, что совершил в своей жизни». Голос Сказителя стал звучать мягче. «Может быть, оно у тебя еще впереди».

Па выглядел слегка раздраженным и, может быть, испуганным. Как бы то ни было, он встал и подошел. «Покажи же мне, что в этой книге, что это люди считают таким страшно важным».

«Э-э-э», протянул Сказитель. «А ты умеешь читать?» «Я должен тебе сказать, что я получил образование, которое янки в Массачусетсе дают своим детям, еще до того, как женился и обзавелся мельницей в Вест-Хэмпшире, и задолго до того, как переселился в эти места. Это не идет ни в какое сравнение с полученным тобой лондонским образованием, но я сомневаюсь, что тебе удастся написать такое слово, которое я был бы неспособен прочесть, если это только не будет латынь». Сказитель ничего не ответил. Он просто открыл Книгу. Па прочел первую запись. «Единственное, что я действительно создал — это американцы». Он поднял взгляд на Сказителя. «Кто написал это?» «Старый Бен Франклин».

«Судя по тому, что слышал я, единственный сделанный им американец был незаконнорожденным».

«Может, Алвин-младший попозже тебе это объяснит». Пока они говорили, Алвин пролез вперед, чтобы посмотреть на почерк Старого Бена. Он выглядел ничем не отличающимся от почерка любого другого человека. Алвин почувствовал легкое разочарование, хотя и не мог объяснить, чего он ожидал. Может того, что буквы окажутся золотыми? Конечно, нет. Не было никакой причины, почему слова великого человека должны на бумаге отличаться от слов глупца.

И все же он никак не мог отделаться от огорчения, что эти слова выглядели так обыкновенно. Он протянул руку и перевернул страницу, потом еще несколько страниц, листая их пальцами. Слова выглядели одинаково. Коричневые чернила на пожелтевшей бумаге.

На мгновение его ослепила вспышка света, сверкнувшая со страниц Книги.

«Не играй так со страницами», сказал Папа. «Ты их порвешь». Алвин повернулся и посмотрел на Сказителя. «Что это за страница со светом?», спросил он. "Что сказано там? "

«Светом?», спросил Сказитель.

Тут Алвин догадался, что он один видел это.

«Найди страницу сам», сказал Сказитель.

«Да он ее порвет», сказал Папа.

«Он будет осторожен», сказал Сказитель.

Но папин голос был сердитым, «Я сказал тебе, Алвин-младший, оставь в покое эту книгу!»

Алвин послушно отступил, но почувствовал руку Сказителя на своем плече. Голос Сказителя был тих и Алвин почувствовал, как он сложил свои пальцы в знак умиротворения. «Мальчик видел в Книге кое-что», сказал Сказитель. «И я бы хотел, чтобы он разыскал это место для меня опять». И, к удивлению Алвина, Папа пошел на попятную. «Что ж, если ты не имеешь ничего против того, что этот неряшливый ленивый мальчишка порвет твою книгу…» пробормотал он и замолк.

Алвин повернулся к Книге и внимательно перелистал страницы, одну за другой. В конце концов он дошел до страницы, из которой бил свет, вначале ослепивший его, но постепенно начавший меркнуть. И оставшийся только на одной записи, буквы которой горели огнем.

«Видишь, как они горят?», спросил Алвин.

«Нет», сказал Сказитель. «Но чувствую запах дыма. Покажи слова, которые горят для тебя».

Алвин протянул руку и боязливо коснулся первых букв записи. Пламя, к его удивлению, не было горячим, хотя грело, и это пламя прогрело его руку до кости. Он вздрогнул, когда последние остатки осеннего холода покинули его тело. И улыбнулся, ведь теперь он стал таким ярким изнутри. Но почти сразу после того, как он коснулся пламени, оно мигнуло, стало меркнуть и погасло. «Что там сказано», спросила Мама. Теперь она стояла с другой стороны стола. Она не так уж хорошо умела читать, а буквы были для нее вверх ногами. Сказитель прочитал: «Родился Создатель».