Сказание о Мастере Элвине (№1) - Седьмой сын

«Я же сказала тебе, чтобы он учился ремеслу». «После того, как они столько нянчились с этим ребенком, трудно поверить, что они выпустят его из-под своего наблюдения.» «Они собираются послать его далеко. Куда-то на восточную окраину Территории Хио, около Форта Дикэйн. Это же целых полпути к океану.» «А ты знаешь, если призадуматься, в этом есть свой смысл».

«Смысл?»

«Они хотят, чтобы он убрался подальше, раз уж началась эта заваруха с Краснокожими. Кто угодно может рисковать получить стрелу в голову, но только не Алвин-младший».

Она посмотрела на него с откровенным презрением. «Иногда ты так подозрителен, Армор-оф-Год, что меня тошнит от тебя». «Когда говоришь о том, что происходит на самом деле, подозрительность тут не причем».

«Ну да, если бы еще у тебя хватало ума, чтобы понять, что происходит». «Кстати, собираешься ли ты смыть эти кусочки яблока из моих волос, или мне надо заставить тебя вычистить их твоим собственным языком?» «Я думаю, мне стоит сделать с этим что-нибудь, а не то все это будет на моем постельном белье».

Сказителю пришлось тащить с собой столько всякого барахла, что он чувствовал себя почти что вором. Две пары толстых чулок. Новое одеяло. Плащ из лосиной шкуры. Вяленое мясо и сыр. Хороший точильный камень. И многое другое из того что они, сами не подозревая об этом, дали ему. Отдохнувшее тело, избавившееся от боли и ломоты. Легкая походка. Приветливые лица, которые были еще свежи в его памяти. И истории. Истории, занесенные в запирающуюся часть книги, те, которые записывал он сам. И правдивые истории, с трудом накарябанные их собственными руками. И он отплатил им, по мере своих сил, сторицей. Залатанной на зиму крышей, и многими другими вещами, сделанными его руками. И, что более важно, все они видели книгу с записями Бена Франклина, заметками Тома Джефферсона, Бена Арнольда, Пата Генри, Джона Адамса, Алекса Гамильтона — и даже Аарона Бурра, относящиеся к времени до дуэли, и Дэниела Буна после дуэли. До прихода Сказителя они были частью семьи, частью страны Уоббиш, и это было все. Теперь они знали куда больше. Война за независимость в Аппалачах. Американский Договор. Теперь, находясь в этой глуши, они тоже видели свой путь как одну из нитей среди множества других и чувствовали силу всей пряжи, состоящей из этих нитей. Нет, «пряжи» — сказано неудачно. Ковра. Хорошего, толстого, прочного ковра, на который смогут ступить те многие поколения американцев, которые придут после них. В этом есть своя поэзия: и когда-нибудь он напишет об этом поэму.

И еще кое-что оставил он им. Любимого сына, выхваченного из под падающего камня. Отца, который наконец-то набрался мужества, чтобы отослать сына подальше, чтобы не убить его своими руками. И имя, обретенное кошмаром мальчика, который теперь может понять, кто его настоящий враг. И мужество исцелить себя, нашептанное отчаявшемуся ребенку. И еще простенький рисунок, выжженный острием раскаленного ножа по дубовой доске. Он предпочел бы сделать это при помощи воска и кислоты на металле, но нигде здесь не было ничего подобного. Поэтому он попытался выжать из себя все, что мог, занявшись обычным выжиганием по дереву. На картине был изображен молодой человек посреди могучей реки, запутавшийся в корнях плывущего дерева, ловящий ртом воздух и уже бесстрашно глядящий в глаза собственной смерти. Картинка была так проста, что в Академии Искусств Лорда-Протектора не вызвала бы ничего, кроме насмешек. Но Добрая Фэйт, увидев ее, прижала картину к груди и расплакалась, ее слезы капали на картину как последние капли дождя с карниза. И Алвин-отец, увидев ее, кивнул и сказал: «У тебя было видение, Сказитель. Ты никогда не видел его и нарисовал лицо похожим, как две капли воды. Это Вигор. Это мой мальчик». Сказав это, он тоже заплакал.

Они повесили его прямо над камином. Может, это и не великое искусство, подумал Сказитель, но в этой картине правда, и она значит для этих людей больше, чем может значить любой портрет для старого толстого лорда или депутата в Лондоне, Камелоте, Париже или Вене. «Утро уже наступило», сказала Добрая Фэйт. «Тебе еще предстоит долгий путь до темноты».

«Не вините меня за то, что я медлю с уходом. Хотя я рад, что вы доверили мне свое послание и я не подведу вас». Он похлопал себя по карману, в котором лежало письмо к кузнецу с Хатрак-ривер. «Не можешь же ты уйти, даже не попрощавшись с мальчиком», сказал Миллер.

Он все откладывал и откладывал это прощание до тех пор, пока это только было возможно. Теперь он кивнул, оторвался от удобного кресла у огня и вошел в комнату, где ему спалось лучше, чем когда бы то ни было в жизни. Он был рад увидеть, что Алвин-младший уже открыл глаза, его лицо было живым, а не застывшим и искаженным от боли, как долгое время прежде. Но боль еще не ушла. Сказитель знал это.

«Ты уходишь?», спросил мальчик.

«Я уже считай ушел, осталось только сказать тебе до свидания». Алвин выглядел немного обиженным. «И ты даже не позволишь мне записать что-нибудь в твоей книге?»

«Ну знаешь, не все же пишут там что-нибудь».

«Папа писал. И Мама».

«И Калли тоже».

«Уверен, у него получилось неплохо», сказал Алвин. «Он пишет как… как…»

«Как семилетний мальчик», — это было не совсем справедливо, но не вызвало у Алвина никаких признаков неудовольствия. «Так почему же нельзя мне? Калли можно, а мне нет?» «Потому что я разрешаю людям писать только о самых важных делах, которые они совершили сами или видели собственными глазами. Что можешь написать ты?»

«Не знаю. Может, о мельничном камне». Сказитель скривил лицо.

«Тогда, может, о моем видении. Это важно, ты сам сказал».

«Это уже записано в другом месте, Алвин».

«Я хочу записать в Книге», сказал он. «Я хочу, чтобы моя запись была вместе с записью Создателя Бена».

«Не сейчас», сказал Сказитель.

«А когда!»

«Когда ты расправишься со стариной Разрушителем, парень. Вот тогда я позволю тебе написать в моей книге».

«А если я никогда не смогу с ним расправиться?»

«Ну, тогда и сама эта книга мало на что пригодится».

Слезы подступили к глазам Алвина. «А вдруг я умру?»

Сказитель ощутил внезапный укол страха. «Как твоя нога?»

Мальчик пожал плечами. Он сморгнул слезы и они пропали с его глаз.

«Это не ответ, парень».

«Боль все не утихает».

«Так будет, пока не срастется кость».

Алвин-младший устало улыбнулся. «Кость уже срослась».

«Тогда почему ты не начал ходить?»

«Мне больно, Сказитель. Боль все никак не перестанет. Там, на кости, есть порченое место и я все никак не пойму, как мне исправить его». «Ты поймешь, как».

«Пока не могу».

«Один старый охотник сказал мне, Неважно, откуда начинать свежевать пантеру, если в конце концов у тебя в руках останется шкура». «Это притча?»

«Что-то вроде. Ты найдешь способ вылечить ногу, даже если он будет не такой, как ты думаешь!»

«Я ничего не думаю», сказал Алвин. «Все у меня выходит наперекосяк.»

«Тебе десять лет, парень. Ты уже успел разочароваться в этом мире?»

Алвин продолжал теребить пальцами край одеяла. «Сказитель, я умираю». Сказитель принялся всматриваться в его лицо, пытаясь увидеть в нем следы смерти. «Я так не думаю».

«Это порченое место на моей ноге. Оно растет. Медленно, но растет. Оно невидимо, и оно съедает твердую основу кости, и скоро оно начнет расти быстрее, и быстрее, и…»

«И Разрушит тебя».

Теперь Алвин уже начал плакать по-настоящему и его руки принялись дрожать. «Я боюсь умирать, Сказитель, но эта штука внутри меня и я не могу от нее избавиться».

Сказитель положил свою руку на все еще трепещущую руку мальчика. «Ты найдешь способ сделать это. В этом мире тебя ждет слишком большая работа, чтобы вот так вот взять да умереть».

Алвин закатил глаза. «Это почти что самая большая глупость, которую я слышал за весь этот год. Ты считаешь, что если человеку есть чем заняться, то он не помрет.»

«Я считаю, что он не умрет добровольно.»

«Я умираю не по своей воле.»

«Именно поэтому ты найдешь способ выжить.»

Алвин несколько секунд молчал. «Я вот что думаю. Насчет того, что я буду делать, если выживу. Это насчет того, как я почти вылечил свою ногу. Я уверен, что могу это делать и с другими людьми. Я могу класть на них руки и чувствовать, что творится у них внутри, а потом приводить их в порядок.» «Они, все эти люди, которых ты вылечишь, будут любить тебя.» «Мне кажется, первый раз это было труднее всего и я был не совсем в силах, когда сделал это. Уверен, с другими я смогу это делать быстрее.» «Может быть. Но даже, если ты будешь лечить сотню больных каждый день, потом перебираться в другое место и лечить еще сотню, все равно десять тысяч людей будет умирать, не дождавшись твоей помощи, и к тому времени, как умрешь ты сам, даже те, кого ты вылечил, будут в большинстве своем мертвы.» Алвин отвернулся. «Если я знаю, как лечить их, я буду лечить, Сказитель.»

«Ты должен лечить их, всех кого сможешь,» сказал Сказитель. «Но дело твоей жизни в другом. Алвин, люди — это как кирпичи в стене. Ты ничего не добьешься, если будешь чинить крошащиеся кирпичи и только. Лечи тех, кто окажется у тебя под рукой, но твоя главная задача куда глубже, чем целительство.»

"Я знаю как лечить людей. Но я не знаю, как победить Раз…

Разрушителя. Я даже не знаю, что он такое."

«Тут уж ничего не поделаешь, раз ты единственный, кто может его видеть, то только у тебя есть хоть какая-то надежда победить его.» «Может, и у меня ее нет.»

Еще одна пауза. Сказитель знал, что ему пора идти.

«Погоди».

«Мне уже пора уходить.»

Алвин схватил его за рукав «Подожди еще.»

«Ну, разве только немного.»

«Хотя бы — хотя бы дай мне прочесть, что написали другие.» Сказитель открыл свою сумку и вытащил пакет с Книгой. «Я не обегаю тебе, что смогу объяснить, что они имели в виду,» предупредил Сказитель, вынимая книгу из ее водонепроницаемой упаковки. Алвин быстро отыскал последние, новейшие записи. Почерком его матери: «Вигор талкнул сучок и не памирал пока малчик не радился.»

Рукой Дэвида: «Мелнишный камень раскалолся на два и слажился бес тресчины».

Рукой Калли: «Сидмой сын».

Алвин поднял голову: «А знаешь, ведь он говорит не обо мне».

«Знаю», сказал Сказитель.

Алвин опять посмотрел в книгу. Рукой отца в ней было написано: «Он не убил малчика, потому што появился низнакомец». «О чем это Папа?», спросил Алвин.

Сказитель забрал книгу у него из рук и закрыл ее. «Попытайся вылечить свою ногу», сказал он. «Это важно не только для тебя, но и для многих-многих других. Помни, ты делаешь это не для себя!»

Он наклонился и поцеловал мальчика в лоб. Алвин приподнялся и обхватил его обеими руками, повиснув на нем так, что Сказитель не мог распрямиться, не вытащив мальчика из кровати. Через некоторое время Сказитель был вынужден поднять руки и оторвать Алвина от себя. Его щека была мокра от слез мальчика. И он не стал вытирать их. Пусть ветер осушит эти слезы, когда он побредет по промерзшей дороге, мимо простирающихся вокруг полей полурастаявшего снега.

Около второго крытого моста он на секунду остановился. Этого мига хватило ему для того, чтобы задуматься, вернется ли он сюда когда-нибудь и увидит ли их опять. И будет ли у него в Книге запись Алвина-младшего. Будь он пророком, он знал бы это наверняка. Но сейчас он не имел об этом ни малейшего представления.

И он зашагал, направляясь навстречу утру.

Глава 13

ОПЕРАЦИЯ

Гость с удобством развалился на алтаре, облокотившись на него своей левой рукой, что выглядело довольно развязно. Преподобный Троуэр как-то видел такую же бесцеремонную позу у одного заезжего щеголя из Камелота, распутника, явно презиравшего все то, что было свято для пуританских церквей Англии и Шотландии. Так что Троуэру было сильно не по себе от этого зрелища. «Но почему?», спрашивал Гость. «Если единственно возможный путь справиться со своими плотскими страстями для тебя — это сидение на своем стуле сдвинув колени, осторожно положив на них руки и сплетя пальцы, то это вовсе не означает, что я должен делать то же самое». Троуэр пришел в замешательство.

«Можно ли осуждать меня всего лишь за мысли?» «Можно, если твои мысли осуждают мои действия. Берегись гордыни, друг мой. Не считай себя достаточно праведным, чтобы позволить себе судить ангелов».

Ангелом Гость назвал себя впервые.

«Я никем себя не называл. Ты должен научиться держать в узде свои мысли, Троуэр. Слишком уж легко ты делаешь выводы». «Зачем ты пришел ко мне?»

«Все дело в том, кто изготовил этот алтарь», сказал Гость. Он пощелкал по одному из крестов, выжженных Алвином-младшим по дереву. «Я сделал все, что мог, но мальчик безнадежен. Он сомневается во всем и обсуждает теологические вопросы так, будто к ним применимы те же законы логики и причинно-следственных связей, что действуют в мире науки». «Другими словами, он пытается разыскать какой-нибудь смысл в твоих доктринах».

«Он не склонен воспринять идею, что некоторые веши содержат в себе тайну, постижимую лишь Богом. Когда он встречается с многозначностью, то становится дерзким, а парадокс вызывает в нем открытый бунт». «Нахальный ребенок».

«Хуже я еще не встречал», сказал Троуэр.

Глаза Гостя вспыхнули. Троуэр почувствовал внезапное стеснение внутри.

«Я пытался», сказал Троуэр. "Я пытался обратить его к службе Господу.

Но влияние его отца…"

«Слабый всегда считает причиной своих поражений силу других», сказал Гость.

«Я еще не понес поражения!», вскричал Троуэр. «Ты ведь сказал, что у меня есть в запасе время до тех пор, пока ему не исполнится четырнадцать». «Нет. Я сказал тебе, что у меня есть в запасе время, пока ему не исполнится четырнадцать. У тебя есть только то время, которое он находится здесь».

«Я ничего не слышал о том чтобы Миллеры собирались переезжать. Они только-только установили жернов на мельницу, которую собираются пустить в ход весной, и они не уедут, пока…»

Гость встал с алтаря. «Разрешите мне сделать одно предположение, преподобный Троуэр. Чисто гипотетическое. Предположим, что ты находишься в одной комнате со злейшим врагом всего того, за что стою я. Предположим, он болен и лежит беспомощный на кровати. Если он оправится, то уйдет из пределов твоей досягаемости и примется уничтожать то, что мы с тобой любим в этом мире. Но если он умрет, наше великое дело будет спасено. И еще предположим, что некто вложил в твою руку нож и стал умолять тебя произвести на мальчике тончайшую операцию. И тогда твоя рука дрогнет, совсем чуть-чуть и рассечет важнейшую артерию. А если ты к тому же слегка помедлишь, то кровь вытечет так быстро, что через несколько мгновений он умрет. В этом случае, преподобный Троуэр, что будет твоим долгом?»

Троуэр стоял, пораженный ужасом. Всю свою жизнь он готовился к тому, чтобы учить, убеждать, увещевать и разъяснять. Но вовсе не к тому, чтобы совершить кровавое зверство, которое предложил ему Гость. «Я не гожусь для подобных вещей», сказал он.

«А для царства Господа нашего ты годишься?», спросил Гость.

«Но Господь сказал: „Да не убий!“!»

«Да ну? Разве это сказал Он Иисусу Навину, посылая его в Землю Обетованную? Разве это сказал Он Саулу, посылая его против Амалакитян?» Троуэр подумал об этих темных местах Ветхого Завета и вздрогнул от страха, представив себя принимающим участие в подобных делах. Но Гость был неумолим. «Первосвященник Самуил повелел Царю Саулу убить всех Амалакитян, всех мужчин и женщин, всех детей. Но у Саула не хватило на это духа. Он спас царя Амалакитян и оставил его в живых. И как поступил за этот грех неповиновения с Саулом Господь?»

«Избрал Давида вместо него на царство», прошептал Троуэр. Гость стоял перед Троуэром вплотную, обжигая его огнем своим глаз. «И что потом сделал первосвященник Самуил, кроткий слуга Господа, так как же поступил он?»

«Он велел привести Агагу, царя Амалакитийского».

Гость не смягчался. «И что же сделал Самуил?»

«Убил его», прошептал Троуэр.

«И что же говорит нам писание, как он сделал это?», загремел Гость.

Стены церкви закачались, оконные стекла треснули. Троуэр всхлипнул от ужаса, но произнес те слова, которых добивался Гость. «Самуил разрубил перед лицом Господа Агагу на куски». Теперь единственным звуком, слышным в церкви, было сдавленное дыхание Троуэра, пытавшегося унять свое истерическое всхлипывание. Гость улыбнулся, глядя на Троуэра, глаза его были полны любви и всепрощения. Затем он исчез. Троуэр упал на колени у алтаря и начал молиться. О Отец, я умру за тебя, но не заставляй меня убивать. пронеси эту чашу мимо меня, я слишком слаб, я недостоин, не возлагай это бремя на мои плечи. Слезы его падали на алтарь. Вдруг он услышал шипящий звук и, ошеломленный, отскочил от алтаря. Его слезы пузырились на поверхности алтаря как вода на раскаленной сковородке, пока в конце концов полностью не исчезли.

Господь отвергает меня, подумал он. Я дал обет служить Ему, чего бы Он не пожелал, и теперь, когда Он просит меня совершить нечто трудное, когда Он велит мне быть сильным, как великие пророки древности, я оказываюсь сломленным орудием в руках Господа. Я не могу вместить предназначения, которое Он хочет вложить в меня.

Дверь церкви приоткрылась, впустив порыв морозного воздуха, просквозившего по полу и заставившего священника поежиться. Он оглянулся в ужасе, ожидая увидеть ангела, посланного, чтобы наказать его. Но это был не ангел, а всего лишь Армор-оф-Год Вивер.

«Я не хотел прерывать вашу молитву,» сказал Армор.

«Входите,» сказал Троуэр. «Закрывайте двери. Чем я могу вам помочь?»

«Не мне,» сказал Армор.

«Входите, присаживайтесь и рассказывайте.»

Троуэр надеялся, что приход Армора был знаком Господним. Один из паствы пришел просить его о помощи сразу после молитвы — Господь явно хочет дать знать ему, что он прошен.

«Дело в брате моей жены,» сказал Армор. «Мальчике, Алвине-младшем.» Троуэр почувствовал, как страх пронзил его, заставив похолодеть до костей.

«Я знаю его. И что с ним?»

«Вы знаете, наверное, что ему раздавило ногу.»

«Я слышал об этом.»

«Вы не заходили к ним навестить его?»

«У меня есть все основания полагать, что в этом доме не рады будут видеть меня.»

"Ну что ж, тогда я объясню вам, дело обстоит плохо. Целый кусок мякоти почти оторван, кости сломаны. Но всего через два дня все уже было вылечено. Даже шрама не осталось. Через три дня он уже ходил.

«Это должно быть не так плохо, как кажется вам.» «Я же говорю вам, нога была сломана и рана была тяжелой. Все в семье считали, что мальчик умрет. Они спрашивали, можно ли у меня купить гвоздей для гроба. И они так горевали, что я не был уверен, что нам не придется заодно хоронить маму и папу мальчика.»

«Значит, рана не могла быть полностью исцелена, как вы говорите.» «Ну, она выздоровела не совсем, поэтому-то я и пришел к вам. Я знаю, вы в такие веши не верите, но я вас уверяю, они как-то вылечили его ногу колдовством. Элли говорит, что этим колдовством занимается сам мальчик. Он даже несколько дней проходил на этой ноге. Но боль все никак не унималась и теперь он говорит, что на кости осталось больное место. К тому же у него жар.»

«Всему существует разумное научное объяснение,» сказал Троуэр. «Ну хорошо, пусть будет так, если вам так нравится, но по-моему своим колдовством мальчик призвал дьявола и теперь дьявол грызет его изнутри. И так как вы рукоположенный священник Господа Бога, я подумал, что вы могли бы изгнать этого дьявола именем Господа Иисуса.» Все эти предрассудки и суеверия конечно ерунда, но когда Армор предположил возможность того, что дьявол овладел мальчиком, это стало иметь смысл. И это совпадало с тем, что он узнал от Гостя. Возможно, Господь хочет, чтобы он не убивал ребенка, а изгнал из него беса. Для Троуэра это был шанс оправдать себя после того, как несколькими минутами ранее его охватила столь постыдная слабость.

«Я иду,» сказал он. Взял свой тяжелый плащ и набросил его на плечи. «И, я думаю, будет лучше, если я вас предупрежу — никто в доме не просил меня привести вас.»

«Я был подготовлен к тому, чтобы противостоять гневу нечестивых,» сказал Троуэр. «Меня интересует судьба этой жертвы дьявола, а не ее глупые и суеверные родичи.»

Алвин лежал на кровати, сжигаемый жаром горячки. Хотя был день, они держали ставни закрытыми, чтобы свет не ранил его глаз. Впрочем, ночью он заставлял их приоткрывать окна, чтобы немного холодного воздуха попадало в комнату. Свежий воздух облегчал боль. За те несколько дней, когда он мог ходить, он увидел, что снег совсем уже покрыл луг. Теперь он попытался представить себя лежащим под снежным одеялом. Какое облегчение после огня, сжигающего все его тело.

Он не смог опять взглянуть внутрь себя: то, что интересовало его сейчас, было слишком мелким. Даже после всего того, что он сделал с костью, с волокнами мускулов и слоями мяса, было по-прежнему очень трудно обнаружить какие-нибудь трещины в глубине костной ткани. Но он мог ощущать свои внутренние органы сквозь лабиринт тела, находить большие раны и помогать им закрыться. Но все же большинство происходящего внутри него было слишком мелким и происходило слишком быстро, чтобы он мог это понять. Он мог видеть результат, но не те процессы, которые к этому результату привели, не мог разобраться, как и что происходит.

Именно так все и случилось с этим порченым местом. Всего лишь маленьким участком кости, который начал размягчаться и загнивать. Он мог ощутить разницу между больным местом и хорошей здоровой костью и мог видеть границы пораженного участка. Но разобраться во всем этом он не мог. Как и не мог ничего изменить. Он был готов умереть.

Алвин знал, что находится в комнате не один. Кто-нибудь всегда сидел у его кровати. Он мог бы открыть глаза и увидеть Маму или Папу или кого-нибудь из девочек. Иногда даже кого-нибудь из братьев, хотя это и означало, что они оставили ради него жену и хозяйство. Это было удобно для Алвина, но одновременно и нелегко. Ему начинало казаться, что ему стоит поторопиться и умереть побыстрей, чтобы все они могли вернуться к нормальной жизни. Сегодня на этом месте сидел Мишур. Когда он зашел, Алвин сказал ему «привет», но больше говорить было особо не о чем. Ну как ты? Я умираю, спасибо, а ты как? Как-то нелегко складывается разговор. Мишур рассказывал, как они с близнецами пытались вытесать из камня точило. Они выбрали для этого камень полегче, чем тот, с которым работал Алвин, и все же потратили черт знает сколько времени на работу. «В конце концов нам надоело», сказал Мишур. «и мы оставили это до тех пор, когда ты сам сможешь подняться в гору и добыть для нас камень».

Алвин ничего не ответил на это, и больше они не стали говорить друг с другом. Алвин молча лежал, весь покрытый потом, чувствуя, как гниение медленно, но верно пожирает его кость. Мишур сидел около, слегка придерживая его за руку.

Мишур принялся насвистывать.

Этот звук показался Алвину очень необычным. У него было впечатление, что эта мелодия слышна очень издалека и ему нужно пройти какое-то расстояние, чтобы обнаружить откуда она исходит. «Мишур», крикнул он, но его голос прозвучал как шепот.

Свист прекратился. «Извини», сказал Мишур. «Тебе это мешает?»

«Нет», сказал Алвин.

Мишур опять начал насвистывать. Это был странный мотив, ничего похожего Алвин не мог припомнить. Он не был похож на песню, он никогда не повторялся, все время звуча по-разному, как будто Мишур придумывал его на ходу. Алвин лежал, вслушивался и ему казалось, что этот мотив был как карта, ведущая сквозь дикие дебри, и он пошел туда, куда она вела его. Конечно, он ничего не видел, как было бы, если б он пошел по настоящей карте. Просто ему казалось, будто кто-то ему указывает в самую сердцевину окружающих его вещей, и когда он о чем-нибудь думал, то думал таким образом, будто действительно находился в этом месте. Он как будто увидел все свои прежние попытки найти способ излечить это омертвелое пятнышко на кости, но увидел их теперь совсем с другой точки, может, с вершины горы или с поля, откуда-нибудь с того места, откуда было бы видно больше. И теперь он подумал кое о чем, что раньше не приходило ему в голову. Тогда, когда его нога была сломана и все мясо с нее ободрано, все видели, что ему очень трудно, но никто не мог ничем помочь, все должен был сделать он сам. Он должен залечить все, что мог, изнутри. Теперь же никто не мог видеть той раны, которая убивала его. И хотя сам он был способен увидеть ее, справиться с ней своими силами он не мог.

Поэтому, может быть, теперь ему поможет кто-нибудь другой. Причем без использования каких-нибудь скрытых сил. Просто обычная старая добрая хирургия.

«Мишур», прошептал он.

«Я тут», сказал Мишур.

«Я знаю, как вылечить мою ногу», сказал он.

Мишур наклонился поближе. Алвин не открывал глаз, но мог чувствовать дыхание брата на щеке.

«Это мертвое пятно на моей ноге, оно растет, но оно не разрослось еще повсюду», сказал Алвин. «Я ничего не могу с этим поделать, но мне кажется, что если кто-нибудь вырежет эту часть кости, и вытащит ее из меня, то я смогу залечить все остальное».

«Вырежет кость».

«Это можно сделать папиной костяной пилой, которой он пользуется, когда разделывает мясо».

«Но на 300 миль вокруг не найдется ни одного хирурга!» «Тогда, мне кажется, кто-нибудь должен научиться этому очень быстро, а то я умру».

Дыхание Мишура участилось. «Ты думаешь, если отрезать тебе эту часть ноги, то это спасет тебе жизнь?»

«Это лучшее, что я могу придумать».

«Но это может очень сильно искалечить тебя».

«Если я умру, мне будет все равно. Если же я выживу, то это будет стоить покалеченной ноги».

«Я пойду схожу за Па».

Раздался звук отодвигаемого стула и грохот тяжелых шагов Мишура, удаляющихся прочь из комнаты.

Троуэр попросил Армора довести его до порога дома Миллеров. Вряд ли они не пустят к себе на порог мужа своей дочери. Впрочем, его опасения оказались беспочвенными. Двери открыла Добрая Фэйт, а не ее язычник-муж. «Очень любезно с вашей стороны, преподобный Троуэр, что вы решили навестить нас», сказала она. Но судя по выражению лица, радость ее была притворной. В этом доме явно не знали последнее время доброго сна. «Это я привел его, матушка Фэйт», сказал Армор. «Он пришел только потому, что я попросил его об этом».

«Пастырь нашей церкви — желанный гость в этом доме, когда бы он не захотел посетить нас», сказала Фэйт.

Она провела их в большую комнату. Девочки, обшивавшие, сидя на стульях у камина, квадраты стеганого одеяла, подняли на него глаза. Малыш Калли выписывал углем из очага буквы на своей доске. «Я рад видеть тебя усердно выполняющим домашнее задание», сказал Троуэр.

Калли молча смотрел на него. В глазах его блеснуло что-то похожее на враждебность. Мальчик был явно недоволен тем, что учитель видит его за работой дома, в том месте, которое он считал своим убежищем. «У тебя неплохо получается», сказал Троуэр, пытаясь завоевать его расположение. Калли промолчал и на этот раз, опустив взгляд на свою переносную грифельную доску, и продолжал выцарапывать слова. Армор приступил к делу напрямую. «Матушка Фэйт, мы пришли из-за Алвина. Вы знаете, как я отношусь к колдовству, но никогда прежде я и слова не говорил о том, чем вы все занимаетесь в этом доме. Я всегда считал, что это ваше дело, и меня оно никак не касается. Но ваш мальчик платит свою цену за то зло, которому вы позволили здесь расцвести. Он заколдовал свою ногу и теперь в него вселился дьявол, который убивает его. Поэтому я и привел сюда преподобного Троуэра, чтобы он мог изгнать этого дьявола». Добрая Фэйт выглядела недоумевающей. «В этом доме нет никакого дьявола».

Ах, бедная женщина, подумал Троуэр. Если бы только ты знала, как давно дьявол пребывает здесь. «Бывает так, что с присутствием дьявола так свыкаешься, что не можешь распознать его» Распахнулась дверь и мистер Миллер попятился задом сквозь дверной проем. «Только не я», сказал он, говоря с кем-то, кто оставался в комнате. "Я никогда не приближусь к мальчику с ножом в руке. Калли вскочил при звуке отцовского голоса и подбежал к нему. «Папа, Армор привел старого Троуэра сюда, чтобы убить дьявола». Миллер обернулся, его лицо исказило какое-то чувство и он посмотрел на гостей так, будто не узнал их.

«Этот дом защищен хорошими сильными оберегами», сказала Добрая Фэйт. «Обереги — это призыв к дьяволу», сказал Армор. «Вы думаете, что они предохраняют ваш дом, а на самом деле они отвращают Господа». «Дьявол никогда не входил сюда», настаивала она. «Не сам по себе», сказал Армор. «Вы призвали его своим чародейством. Вы заставили святой Дух покинуть эти стены из-за вашего колдовства и идолопоклонства, и когда вся святость покинула этот дом, на ее место сами собой пришли бесы. Они всегда приходят туда, где видят возможность принести зло».

Троуэра понемногу начало беспокоить, что Армор слишком много говорит о вещах, о которых не имеет ни малейшего понятия. Было бы куда лучше, если бы он просто попросил позволения Троуэру помолиться у постели мальчика. Но Армор затронул ту тему, которой лучше было бы не касаться. И что бы теперь не происходило в голове мистера Миллера, сейчас явно было не лучшее время пытаться вывести его из себя. Он медленно стал приближаться к Армору. «Так ты хочешь сказать, что тот, кто приходит со злом, это сам дьявол?»

«Я свидетельствую как возлюбивший Господа Иисуса,» начал Армор, но Миллер не дал ему закончить эту речь, схватив одной рукой за плечо, другой за ремень штанов и развернув лицом к двери.

«Будет лучше, если кто-нибудь откроет дверь,» загремел Миллер. «Или прямо в ее середине окажется огромная дыра!»

«Что ты намерен сделать, Алвин Миллер!» закричала жена.

«Изгнать отсюда дьявола!» крикнул Миллер. Калли широко распахнул дверь.

Миллер выволок своего зятя на порог и пнул его так, что тот вылетел вон. Крики возмущения, издаваемые Армором, захлебнулись в снегу, и дальнейшее помешал услышать Миллер, крепко закрыв дверь на засов. «Ну ты и молодец,» сказала Фэйт. «Выбросил из дома мужа собственной дочери.»