Глава 6

ШПИЛЬ

Звенели топоры, крепкие мужчины пели гимны за работой, и новая церковь преподобного Филадельфии Троуэра вырастала над общинными лугами Вигортауна. Это происходило даже быстрее, чем мог надеяться преподобный Троуэр. Еще вчера, когда первая стена молитвенного дома была едва начата, внутрь забрел пьяный одноглазый Краснокожий и был немедленно окрещен. Одно лишь созерцание внешнего вида церкви явилось толчком для возвышения его к высотам цивилизации и христианства. И раз даже такой невежественный Краснокожий, как Лолла-Воссики мог придти к Иисусу, то какие еще чудесные обращения могут произойти в этой глуши, когда молитвенный дом будет достроен под неусыпным пасторским руководством?

И все же преподобный Троуэр не был полностью удовлетворен, так как здесь присутствовали враги цивилизации, многократно сильнейшие варваров и язычников Краснокожих, и в их среде не происходили столь внушающие надежду знамения, каким явился Лолла-Воссики, впервые примеривший одежду белого человека. В частности, сей прекрасный день был омрачен тем, что среди работников не было Алвина Миллера. И сколько бы за это не извинялась его благочестивая жена, это больше не могло удовлетворить пастора. Поиски залежей камня, подходящего для изготовления мельничных жерновов были закончены, он отдыхал целый день и должен был уже быть здесь. «Он что, заболел?», спросил Троуэр. Фэйт сжала губы. «Когда я сказала, что он не придет, преподобный Троуэр, я не говорила, что он не может придти».

Это подтверждало растущие подозрения Троуэра. «Я его чем-нибудь обидел?»

Фэйт кивнула, смотря в сторону, на столбы и балки молитвенного дома. «Не вы лично, сэр, это не ссора между мужчинами». Внезапно она насторожилась «А это что такое?»

Прямо перед зданием несколько мужчин привязывали веревки к северному углу башенного шпиля, чтобы поднять его наверх. Это была непростая работа, которую затрудняли к тому же барахтающиеся в пыли и путающиеся под ногами детишки. Именно они и привлекли ее внимание. «Ал!», крикнула Фэйт. «Алвин-младший, немедленно отпусти его!» Она сделала два шага в сторону облака пыли, сопутствовавшего героическим битвам шестилеток. Преподобный Троуэр не собирался позволить ей избежать разговора так легко. «Миссис Фэйт», сказал он требовательно. «Алвин Миллер первый поселенец в этих местах и люди прислушиваются к его слову. Если по какой-либо причине он против меня, это сильно затруднит мою пастырскую миссию. Не могли бы вы хотя бы объяснить, чем я оскорбил его?» Фэйт посмотрела ему в глаза, как будто прикидывая, способен ли он устоять перед правдой. «Это все ваши глупые проповеди, сэр», сказала она. «Глупые?»

«Вы наверное не знаете, так как вы из Англии…»

«Из Шотландии, миссис Фэйт».

«Так как вы обучались во всех этих школах, где никто ничего не знает о…»

«В Эдинбургском Университете! Если уж там…»

«О заклятиях, оберегах, колдовстве, ясновидении и всех прочих вещах». «Я знаю одно: что претензия на владение этими темными и невидимыми силами влекут за собой смертный приговор через сожжение в землях, подвластных Лорду-Протектору, миссис Фэйт, хотя в милости своей он лишь изгоняет тех, кто…»

«Вот-вот, об этом я и говорю», сказала Фэйт с облегчением. «Похоже, они не научили вас этому в университете, правда? Но так мы живем в этих местах, и сколько не называй это суеверием…»

«Я назвал это истерией…»

«Это не опровергает того, что все это правда».

«Я понимаю вас: вы верите, что это правда», терпеливо сказал Троуэр. «Но в мире существуют либо наука, либо чудеса. Чудеса творил Господь в древние времена, и эти времена позади. Сегодня, если мы хотим изменить мир, то нашим орудием должна быть не магия, а наука». Посмотрев ей в лицо, он заметил, что слова эти не произвели на нее большого впечатления.

«Наука», спросила она. «Это что, ваше гадание на шишках головы?»

Ему показалось, что она даже не очень старалась скрыть насмешку. «Френология», сказал он холодно. «Это наука, находящаяся в самом начале своего развития, в ней еще много недочетов, и я пытаюсь изучить…» Она рассмеялась девичьим смехом, из-за чего стразу стала выглядеть слишком юной для женщины, выносившей четырнадцать детей. «Простите, преподобный Троуэр, я просто вспомнила, как Мишур сказал, что вы ищите мозги на ощупь и что пока улов у вас не особо богатый». Что верно, то верно, подумал преподобный Троуэр, но произнести это вслух счел неразумным. «Миссис Фэйт, на своей проповеди я говорил так, чтобы люди поняли, что в современном мире существуют более здравые способы мышления и мы более не должны быть связаны заблуждениями…» Все было бессмысленно. Ее терпение уже истощилось. «Похоже, что мой мальчик может бабахнуться головой об одну из этих балок, если не оставит в покое остальных малышей, так что прошу вас, Ваше Преподобие, извинить меня». И она ушла, чтобы пасть на семилетнего Алвина и трехлетнего Калвина как наказание Господне. Уж что-что, а капать на мозги она умела. Даже с того места, где стоял Преподобный Троуэр было слышно, как она отчитывает сыновей, и это при том, что ветер дул в другую сторону. Какое невежество, подумал Троуэр. Судя по всему, я нужен здесь не только как посланец Господа среди еретиков, но и как посланец Науки среди суеверных глупцов. Кто-нибудь набормочет заклятие и потом, месяцев этак через шесть, что-то плохое происходит с проклятым — это срабатывает, потому что что-нибудь плохое происходит с каждым как минимум дважды в год — и это убеждает их в силе заклятия. Post hoc ergo propter hoc. В Британии студенты учатся разоблачать подобные элементарные логические ошибки еще на первых курсах. Здесь же это образ жизни. Лорд-Протектор вполне прав, наказывая практикующих магическое искусство в Британии, хотя Троуэр предпочел бы, чтобы их наказывали не за ересь, а за глупость. Называя их еретиками, он тем самым придает им слишком много значения, как будто они опасны, а не всего лишь достойны презрения.

Три года назад, вскоре после получения степени Доктора Богословия, к нему пришло осознание вреда, который, в конечном итоге, наносится действиями Лорда-Протектора. Он вспоминал это как поворотный пункт в своей жизни, не тогда ли впервые его посетил Гость? Да, именно тогда, в маленькой комнатке в доме причта Церкви Святого Джеймса в Белфасте, где он был младшим помощником пастора, его первая должность после рукоположения. Троуэр рассматривал карту мира, когда его взгляд остановился на Америке, в том месте, где была обозначена Пенсильвания, между голландскими и шведскими колониями на западе и неизведанной страной за Миссисипи, в которой обрывались все линии карты. Карта как будто ожила, и он увидел потоки людей, прибывающих в Новый Свет. Добрые пуритане, благочестивые прихожане и рачительные хозяева отправлялись в Новую Англию; паписты, роялисты и негодяи всех мастей ехали в непокорные рабовладельческие Вирджинию, Каролину и Якобию, так называемые Колонии Короны. Все эти люди, однажды найдя себе место, оставались там навсегда. Но и люди другого склада тоже приезжали в Пенсильванию. Немцы, голландцы, шведы и гугеноты покидали свои страны и превращали Пенсильванскую Колонию в помойку, заполненную человеческими отбросами со всего континента. Хуже всего было то, что на этом они не останавливались. Эти меченые пороком люди высаживались в Филадельфии, обнаруживали что в населенных — у Троуэра язык не поворачивался назвать их «цивилизованными» — областях Пенсильвании для них уже места нет и немедленно отправлялись на Запад, в страну Краснокожих, чтобы найти себе среди лесов землю для фермы. Нимало не заботясь о том, что Лорд-Протектор особо запретил им селиться там. Какое дело этим язычникам до закона? Они хотели земли, как будто обладание участком грязи могло превратить крестьянина в сквайра. Затем Америка для Троуэра из бесцветной стала черной. Он увидел, как с приходом нового столетия в Америку придет война. В своем прозрении он предвидел, как король Франции пошлет этого отвратительного корсиканского полковника Бонапарте в Канаду и тот поднимет Краснокожих из французских фортов в Детройте. Краснокожие будут нападать на переселенцев и уничтожать их: какими бы отбросами они не были, это были английские отбросы, и у Тауэра мурашки бежали по коже при виде зверств Краснокожих. Но даже если англичане победят, результат будет тем же. Америка к западу от Аппалачей никогда не станет христианской. Неважно, будут ли обладать ей проклятые французские и испанские паписты, продолжат ли свое владычество не менее проклятые Краснокожие язычники или самые разложившиеся из англичан станут преуспевать на этой земле, одинаково воротя нос от Христа и от Лорда-Протектора. Целый континент будет отвращен от пути познания Господа Иисуса. Это видение было столь ужасно, что Троуэр закричал, думая, что никто не услышит его в уединении маленькой комнаты. Но кое-кто слышал. «Здесь хватит работы на всю жизнь для Божьего человека», сказал кто-то позади него. Троуэр в испуге обернулся, но голос был таким тихим и мягким, лицо таким старым и приветливым, что уже через секунду Троуэр отбросил свой страх, несмотря на то, что дверь и окно были крепко заперты и ни один человек естественным путем не мог проникнуть в его маленькую комнату.

Сочтя посетителя частью явления, свидетелем которому он был, Троуэр обратился к нему почтительно: «Сэр, кем бы вы ни были, я видел будущее Северной Америки и для меня оно выглядело торжеством дьявола.» «Дьявол торжествует, когда люди Бога падают духом и оставляют ему поле битвы», ответил человек. После чего внезапно исчез. В этот момент Троуэр осознал, что дело его жизни — построить деревенскую церковь в дебрях Америки и бороться с дьяволом в его собственной стране. Три года заняло собирание денег и получение разрешения высших отцов Шотландской Церкви. И вот он здесь, стены новой церкви растут, и эти светлые стены из неокрашенного дерева возвышаются как яркий упрек темной чащобе варварства, среди которой они воздвигнуты.

Естественно, видя столь удачную работу, дьявол должен как-то откликнуться. И было очевидно, что главным слугой дьявола был в Вигортауне Алвин Миллер. И хотя все его сыновья были здесь, помогая строить церковь, Троуэр знал, что это дело рук Фэйт. Она жертвовала столь обильно, что можно было предположить в ней последовательницу шотландской церкви, несмотря на то, что была она рождена в Массачусетсе: ее сотрудничество вселяло надежду, что у него будет своя паства, если только Миллер все не испортит. А он будет вредить. Одно дело его обиды на то, что Троуэр случайно сказал или сделал. Но совершенно другое — изначальная враждебность, причиною которой является вера в колдовство. Это уже прямой конфликт. Поле битвы обозначено. Троуэр стоял на стороне науки и Христианства, на противоположной стороне — силы тьмы и суеверия; бесовская, плотская сущность человека. Во главе ее стоял Миллер. А я ведь только начал битву во имя Господне. И если я не одолею этого первого соперника, победа навсегда станет для меня невозможной.

«Отец Троуэр!» закричал старший сын Алвина Дэвид. «Мы готовы поднять шпиль!»

Троуэр вначале припустился к ним бегом, затем вспомнил о своем достоинстве и оставшуюся часть пути прошел степенно. В Евангелии ведь ничего не сказано о том, что Господь бегал — только ходил, подчеркивая свое высокое положение. Конечно у Павла в его комментариях есть о «беге стремительном», но это ведь так, аллегория. Священник должен быть тенью Иисуса, идя Его путем и представляя Его пастве. Только так могут эти люди соприкоснуться с величием Господа. Так что обязанностью Троуэра было скрыть стремительность своей молодости и передвигаться с медлительностью старика, хотя и было ему лишь двадцать четыре.

«Вам ведь нужно благословить шпиль, правда?» спросил один из фермеров. Это был Оле, швед с берегов Делавара и поэтому лютеранин в душе, но он согласился помочь в постройке Пресвитерианской церкви здесь, в долине Уоббиш, потому что иначе ближайшим окажется папистский Собор в Детройте. «Да, конечно», сказал Троуэр и положил руку на тяжелый, острый как пика шпиль.

«Преподобный Троуэр», раздался сзади детский голос, пронзительный и громкий как все детские голоса. «Разве это не что-то вроде заклятия, давать благословение куску дерева?»

Когда Троуэр обернулся, Фэйт Миллер уже шикнула на мальчика. Алвину-младшему еще только шесть лет, но уже очевидно, что в будущем он принесет не меньше беспокойства, чем его отец. Может быть даже больше — у Алвина-старшего хотя бы хватало такта держаться подальше от строительства церкви.

«Продолжайте», сказала Фэйт. «И не обращайте на него внимания. Я еще не научила его, когда можно говорить, а когда надо держать язык за зубами.» Даже с крепко прижатой к его губам рукой матери мальчик настойчиво смотрел прямо на Троуэра. И когда Троуэр оглянулся вокруг, то заметил, что глаза взрослых тоже смотрят на него выжидающе. Вопрос ребенка был вызовом, на которой необходимо было ответить, иначе он выглядел бы лицемером и глупцом в глазах тех, кого ему необходимо было обратить. «Если вы считаете, что мое благословение действительно изменяет природу этого дерева», сказал он. «то это было бы похоже на колдовство. Но на самом деле этот шпиль является не более чем поводом. На самом деле мое благословение направлено на общину христиан, которые будут собираться под этой крышей. И в этом нет никакой магии. Мы призываем силу и любовь Господа, а не заговариваем бородавки или заклинаем от дурного глаза». «Плохо дело», пробормотал один из них. «Я ведь умею заговаривать бородавки» Все дружно рассмеялись, и все же опасность была позади. И когда этот шпиль поднимется в воздух, то это станет деянием христианским, а не языческим.

Он благословил шпиль, изменяя текст обычной молитвы так, чтобы она не касалась свойств самого дерева. Затем мужчины взялись за веревку и Троуэр пропел «О наш Господь на морях Великих» на пределе возможностей своего прекрасного баритона, чтобы задать ритм и вдохновение их труду. И все же все это время он чувствовал присутствие маленького Алвина. И не только из-за его недавнего ошеломляющего выпада. Ребенок был так же простодушен, как и большинство детей — Троуэр сомневался, чтобы у него был какой-либо злой вымысел. Привлекало его внимание совсем иное. Но это касалось не самого мальчика, а необычного поведения людей в его присутствии. Казалось, они постоянно наблюдали за ним. Не то чтобы они смотрели на него, это занимало бы слишком много времени, так как он постоянно носился вокруг. Просто они постоянно помнили о нем так же как повар в их семинарии чувствовал, где находиться на кухне собака, не следя за ней специально и никогда не натыкался на нее, хлопоча по хозяйству. К тому же с этим обостренным вниманием к мальчику относились не только его родственники. Все поступали так же — все эти немцы, скандинавы, англичане, новички и старожилы. Как будто воспитание мальчика было их общим делом, вроде постройки церкви или моста через реку. «Осторожней, осторожней!», покрикивал Вэйстнот, залезший на восточную опору для того, чтобы оттуда направлять тяжелый шпиль. Шпиль почти уже встал на место, каркасные балки были готовы соединиться с его краями и образовать прочную крышу.

«Подай назад!», кричал Мишур. Он стоял на лесах под крестообразным брусом, поддерживающем две упирающиеся в него балки. Это был решающий момент установки крыши, требующий большой точности: они должны были упереть концы двух тяжелых балок о срез бруса не более двух ладоней шириной. Вот зачем стоял там Мишур, выросший под стать своему имени «Мишур (MEASURE) — отмерять, снимать мерку, мера» внимательным и остроглазым.

«Хорошо!», кричал Мишур. «Еще!».

«Еще на меня!», кричал Вэйстнот.

«Встает!», кричал Мишур.

«Есть!», кричал Вэйстнот.

Затем еще раз от Мишура раздалось «Есть!» и снизу ослабили натяг канатов. Когда же веревки ослабли, то все радостно закричали — их церковь стала уже значительно выше. Конечно, это был не собор, но все же выдающееся достижение для этих забытых Богом мест, самое большое строение, о котором можно было только мечтать на сотни миль вокруг. Сам факт постройки этого здания был демонстрацией того, что поселенцы намерены оставаться здесь навсегда, и ни французы, ни испанцы, ни роялисты, ни янки, ни даже дикие Краснокожие со своими горящими стрелами не заставят их покинуть эти места. И, конечно же, преподобный Троуэр, а за ним и все остальные зашли внутрь чтобы впервые увидеть, как небо закрыто от них только что водруженным шпилем высотой не менее 40 футов — а ведь это лишь половина его будущей высоты! Моя церковь, подумал Троуэр, уже сейчас красивее большинства тех, что я видел в Филадельфии.

Там, наверху, стоя на шатких лесах, Мишур просовывал в верхнюю часть опорного бруса деревянный штырь, чтобы закрепить им каркас шпиля. Вэйстнот на другом конце занимался тем же. Шпиль будет опираться на эти штыри до тех пор, пока не будут вставлены дополнительные брусья. Потом, когда это будет проделано, крестовину можно разобрать, если конечно она не понадобится чтобы закрепить люстру для освещения церкви ночью. Да, ночью, и цветное витражное стекло будет поблескивать в полутьме. Вот какие грандиозные планы были у преподобного Троуэра. Пусть эти простаки застынут в благоговении, пораженные величием Господним, когда увидят здание церкви законченным. Так думал он, когда внезапно Мишур издал крик ужаса, и все увидели, как под ударом его колотушки по штырю центральный брус треснул и развалился, подтолкнув громадный тяжелый шпиль так, что тот приподнялся футов на шесть в воздух. Другой конец балки выскочил из рук Вэйстнота и разметал леса как сухие ветки. Шпиль, казалось, застыл на мгновение в воздухе, и рухнул вниз, как будто нога самого Господа столкнула его.

И преподобный Троуэр даже не глядя знал, что когда шпиль достигнет земли, то кое-кто окажется прямо под ним, прямо под его серединой. Он знал это, потому что чувствовал мальчика, чувствовал, как он побежал прямо в самую опасную сторону и то, как его собственный крик «Алвин!» заставил мальчика остановиться в том самом месте, где ему находиться ни в коем случае не нужно было.

И когда он все же посмотрел туда, все именно так и выглядело: маленький Алвин стоял, беспомощно глядя на летящий к нему и готовый размазать его по полу церкви расщепленный кусок дерева. Мальчик был слишком мал даже для того, чтобы падение шпиля хоть немного замедлилось, столкнувшись с его телом. Нет, он будет размозжен, уничтожен и его кровь обагрит светлое дерево церкви. Мне никогда не смыть с себя этого пятна, подумал Троуэр — что было явно неуместно, но кто способен контролировать свои мысли в момент смертельной опасности?

Падение шпиля Троуэру представилось как вспышка яркого света. Он услышал скрежет дерева о дерево. Он услышал крики людей. Затем глаза священника снова прояснились и он обнаружил, как и ожидал, остатки шпиля на полу церкви, единственное отличие от представившейся его воображению картины состояло в том, что опорная балка раскололась надвое и между ее половинами стоял с побелевшим от ужаса лицом маленький Алвин. Целый и невредимый.

Троуэр не понимал ни слова по-немецки или по-шведски, но он прекрасно понял, что означает невнятный ропот, раздавшийся позади него. Пусть они богохульствуют, я должен понять, что произошло здесь, подумал Троуэр. Он подошел к мальчику и ощупал его голову, ища следы повреждений. Ни волоса не упало с этой головы, но она была горячей, будто мальчик стоял близко у костра. Затем Троуэр встал на колени и принялся рассматривать дерево балки. Оно было срезано так ровно, как будто дерево выросло таким, и зазор был как раз нужной ширины, чтобы мальчик прошел через него невредимым. Через секунду мать Ала уже была здесь и, сгребя его в охапку, лепетала и рыдала от облегчения. Маленький Алвин тоже плакал. Но Троуэр думал о другом. Ведь в конце концов, он был человеком науки, а то, что он только что увидел было невозможно. Священник принялся измерять шагами длину расколотой балки. Она лежала на полу и была, от конца до конца, все той же неизменной длины. Кусок дерева размером с мальчика в центре ее просто исчез. Исчез в мгновенной вспышке огня, разогревшей голову ребенка и торцы дерева, но не опалившей их и не оставившей никакого видимого следа. Тут сверху закричал Мишур, повисший на крестовине, за которую он успел схватиться, когда леса были сломаны. Вэйстнот и Калм вскарабкались наверх и благополучно сняли его. Голова преподобного Троуэра была занята другим. Все, о чем он мог сейчас думать — это существование такого шестилетнего мальчика, который мог спокойно стоять под падающим шпилем, потому что дерево расщеплялось, чтобы не повредить ему. Как Красное Море отступило перед Моисеем на вытянутую руку направо и налево.

«Седьмой сын», прошептал Вэйстнот. Парень уселся сверху на упавшую балку, неподалеку от разлома.

«Что?», спросил Троуэр.

«Так, ничего», ответил молодой человек.

«Ты сказал: седьмой сын», сказал Троуэр. «Но ведь седьмой — это маленький Калвин».

Вэйстнот покачал головой. «У нас был еще один брат. Он умер через несколько минут после того, как родился Ал», Вэйстнот опять покачал головой «Седьмой сын седьмого сына».

«Но ведь это — метка дьявола!», сказал Троуэр, пораженный ужасом. Вэйстнот пренебрежительно посмотрел на него: «Может быть у вас в Англии так и думают, но в наших местах считается, что он будет знахарем или кем-нибудь вроде того, но в любом случае он будет делать добро». Затем он подумал о чем-то и усмехнулся. «Метки дьявола», повторил он, издевательски растягивая каждое слово. «Смахивает на истерию, а?». В ярости Троуэр удалился от церкви.

Он нашел миссис Фэйт сидящей на стуле и укачивающей на коленях все еще хнычущего Алвина-младшего. Она ласково ворчала на него. «Говорила я тебе не бегать без оглядки, вечно ты под ногами болтаешься, не можешь спокойно минуты постоять, непутевый ты какой-то…»

Тут она увидела стоящего около нее Троуэра и замолчала.

«Не беспокойтесь», сказала она. «Я больше не буду приводить его туда». «Я рад, что он в безопасности», сказал Троуэр. «Если бы я знал, что моя церковь может быть построена ценой жизни, я бы предпочел все свою жизнь проводить богослужения на открытом воздухе».

Она взглянула на него и поняла, что он был совершенно чистосердечен.

«Это не ваша вина», сказала она. «Он всегда был непоседливым мальчишкой. Постоянно умудряется влезать в такие передряги, которые убили бы обычного мальчика».

«Я бы хотел… хотел понять, что там произошло». «Просто шпиль раскололся», сказала она. «Временами такие веши случаются».

«Я имею в виду, как это произошло, что мальчик остался невредим. Балка раздвинулась, не коснувшись его головы. Если это возможно, я хотел бы посмотреть его голову…»

«На нем нет ни следа», сказала она.

«Я знаю. Я хотел бы ощупать, чтобы убедиться…» Она закатила глаза и пробормотала «Копание в мозгах», но все же убрала руки так, чтобы он мог ощупать голову мальчика. Очень медленно и тщательно на этот раз, пытаясь прочесть «карту» черепа мальчика, прочесть все эти выступы и шишки, впадины и ложбины. Ему не нужно было обращаться за помощью к книге. Все эти книги были ерундой. Он понял довольно быстро — все они состояли из общих мест типа: «у Краснокожих всегда есть шишка над ухом, означающая дикость и каннибализм», — хотя, конечно, на головах Краснокожих царило такое же многообразие, как и на головах у белых. Нет, Троуэр не доверял этим книгам — но он научился подмечать кое-что общее в расположении шишек на черепах людей с различными наклонностями. Он разработал собственную теорию, собственную карту форм человеческого черепа, и проведя руками по голове Алвина, мог составить себе о нем представление. Впрочем, ничего необыкновенного он там не обнаружил. Ни одного необычного признака. Череп Алвина был настолько ничем не примечателен, что мог бы послужить примером нормальности для учебника, если бы только такой достойный внимания учебник существовал.

Он убрал пальцы и мальчик, прекративший под его руками плакать, изогнулся на коленях матери, чтобы посмотреть на пастора. «Преподобный Троуэр», сказал он. «У вас такие холодные руки, что я замерз». Тут он вывернулся из материнских рук и побежал, громко выкрикивая имя того немецкого мальчика, с которым так свирепо боролся до происшествия. Фэйт печально рассмеялась. «Вот видите, как быстро они забывают».

«И вы тоже», сказал он.

«Не я», покачала она головой. «Я никогда ничего не забываю».

«Вы уже улыбаетесь».

«Жизнь продолжается, преподобный Троуэр. Просто жизнь для меня продолжается. Это не то же самое, что забвение.» Он кивнул.

«Ну. так расскажите же мне, что вы там разыскали», сказала она.

«Разыскал?»

«Щупая шишки. Поиск мозгов. Ну, как, есть они у него?»

«Все нормально. Абсолютно нормально. Я не нашел ничего неожиданного».

Она хмыкнула. «Ничего необычного?»

«Да, это так».

«Ну, что ж, спроси вы меня, я бы рассказала что здесь есть много необычного, если б только кое у кого хватило ума это заметить». Она подняла стул и унесла его, крича на ходу Алу и Калли. Спустя несколько секунд Троуэр осознал, что она была права. Никто не мог быть таким идеально нормальным. У каждого был свой собственный признак, выраженный сильнее, чем у остальных. Для Алвина ненормальным являлось то, что его свойства были так изумительно сбалансированы. Он обладал всеми возможными дарованиями, которые имели свое отражение на черепе, причем в исключительно точных пропорциях. Этот ребенок далеко не был посредственностью, хотя Троуэр не имел представления, как эта экстраординарность могла отразиться на его жизни. Человек, берущийся за все и ничего не умеющий? Или наоборот, мастер любого ремесла? Назовите это суеверием или как-нибудь еще, но Троуэр был изумлен. Седьмой сын седьмого сына, поразительная форма головы и чудо — он не мог подобрать другого слова — со шпилем. Обычный ребенок погиб бы в этом происшествии. Законы природы требовали этого. Но кто-то или что-то защищало этого ребенка, и законы природы были тут бессильны. Как только обсуждение происшедшего закончилось, мужчины продолжили работу на крыше. Первый шпиль был уже, конечно, безнадежно испорчен, и они вынесли его обломки наружу. После происшедшего никому не хотелось использовать их для чего бы то ни было. Вместо этого они принялись за работу и закончили новый к полудню, перестроили леса и к ночи новый шпиль был поставлен на место. Никто больше, по крайней мере в присутствии Троуэра, не говорил о происшествии. И когда он захотел снова рассмотреть обломки, то нигде не смог их разыскать.

Глава 7

АЛТАРЬ

Алвин-младший вовсе не испугался, увидев падающий шпиль, не испугался он даже когда тот обрушился на пол прямо около него. Но когда все эти взрослые принялись вопить прямо как в Праздник Вознесения Господня, тормошить его и перешептываться, вот тогда он испугался. Взрослые вообще имели обыкновение делать бессмысленные веши.

Вот и Папа уселся у огня и принялся изучать отщепившиеся кусочки расколотой балки, не выдержавшей веса шпиля и рухнувшей вместе с ним вниз. Если бы Мама была в порядке, ни Папа, ни кто-либо другой не смогли бы внести куски расщепленного грязного дерева в ее дом. Но сегодня она была такой же ненормальной, как и Папа, и когда он заявился с этими здоровенными обломками дерева, она лишь покорно скатала ковер, не сказав Папе и дурного слова. Вообще-то, по выражению папиного лица кто угодно догадался бы, что сейчас лучше держаться от него подальше. Везет же Дэвиду с Калмом, они могли уйти в свои собственные дома на свою собственную землю, где у каждого была своя собственная жена, готовящая ужин, и где они могли сами решать, стоит ли им сегодня сходить с ума или нет. Остальным не так повезло. И если уж Маме с Папой пришло в голову валять дурака, то остальным ничего не оставалось, как присоединиться к ним в этом деле. Девочки как обычно переругались друг с другом, после чего все вместе безропотно помогли приготовить ужин и вымыть посуду. Вэйстнот и Вонтнот накололи дров и занялись вечерней дойкой, сегодня они не стали задирать друг друга, что обычно оканчивалось борцовским поединком, малоприятным событием для вынужденного бороться с проигравшим Алвина-младшего. Эта борьба оканчивалась вполне предсказуемо, потому что положить на лопатки восемнадцатилетнего брата куда труднее, чем тех мальчиков, с которыми он это обычно проделывал. Что же до Мишура, он просто сидел у огня, выстругивая ложку для Маминой стряпни, но и он, как и все остальные, сидел и ждал, когда же Папа наконец придет в себя и задаст кому-нибудь взбучку.

Единственным нормальным человеком в доме был трехлетний Калвин. Причем самым неприятным в этом было то, что нормальным поведением для Калвина являлось неотвязное, как крадущаяся походка стерегущей мышь кошки, следование по пятам за Алвином-младшим. Он никогда не приближался к Алвину достаточно близко, чтобы поиграть с ним, поговорить о чем-то или с любой другой более или менее вразумительной целью. Он просто был всегда здесь, всегда где-то на краю зрения, так что стоило Алвину поднять глаза, как Калвин либо тотчас отворачивался, либо в дверном проеме мелькала его рубашка, а иногда даже ночью невнятное дыхание, доносящееся откуда-то неподалеку, говорило ему, что Калвин вовсе не спит в своей кроватке, а стоит возле кровати Алвина, наблюдая. Казалось, никто не замечал этого. Прошло уже больше года, как Алвин оставил все попытки заставить его прекратить это. Если бы Алвин-младший сказал когда-нибудь: «Ма, Калли пристает ко мне», Мама ответила бы только: «Алвин, он не говорит тебе ни слова, он не дотрагивается до тебя и если тебе не нравится, что он тихо стоит рядом, что ж, это твое дело, потому что меня-то это устраивает. Я была бы не прочь, если бы кое-кто еще из моих детей мог вести себя так же тихо.» Так что Алвин решил, что дело не в том, что Калвин был сегодня нормальным, а просто все остальные заразились его одержимостью.

Папа все смотрел и смотрел на расколотое дерево. Снова и снова складывал его куски. Один раз он тихо спросил: «Мишур, ты уверен, что собрал все кусочки?»

Мишур ответил: «Все до мельчайшего, Па. Даже выметя все начисто мне не удалось бы собрать больше. Даже если бы я встал на четвереньки и вылизал это место как собака.»

Ма слышала все, конечно. Папа как-то сказал, что когда Мама прислушивается, то способна услышать, как в полумиле от нее во время грозы в лесу пукнула белка, пусть вокруг девочки вовсю гремят посудой, а мальчики колют дрова.