«Просто я сделал то, чего, как сказал он, хочет Бог,» сказал Миллер и его взгляд остановился на священнике.

«Армор говорил только от своего имени,» мягко сказал Троуэр. «Если ты поднимешь руку на человека в рясе,» сказала Фэйт. «то остаток своей жизни тебе придется спать в холодной постели.» «Я не собирался трогать этого человека,» сказал Миллер. «но я считаю, что раз я не суюсь к нему, то и ему лучше держаться подальше от моего дома.» «Вероятно, вы не верите в силу молитвы,» сказал Троуэр. «Я думаю, дело в том, кто читает молитву и кто к ней прислушивается,» сказал Миллер.

«Даже если это так,» сказал Троуэр. «Ваша жена придерживается веры Иисуса Христа, в которой я был обучен и рукоположен в священники. Это ее вера, это также и моя вера, поэтому с моей точки зрения прочтение молитвы у постели больного ребенка может стать эффективным средством излечения». «Если в своей молитве вы используете такие слова», сказал Миллер. «то вряд ли Бог понимает, о чем идет речь».

«Хотя вы и не верите, что эта молитва может помочь», продолжал Троуэр.

«Она никак не сможет повредить, не так ли?»

Миллер посмотрел на свою жену, и потом опять на Троуэра. У того не было сомнений, что, не будь здесь Фэйт, он сейчас валялся бы в снегу около Армора-оф-Года. Но Фэйт была здесь и уже применила угрозу Лисистраты. Если у мужчины родилось четырнадцать детей, это уж точно означает, что постель его жены обладает определенной притягательностью для него. Миллер сдался. «Что ж, давайте», сказал он. «Только не надо надоедать мальчику слишком долго». Троуэр благодарно кивнул. «Не более нескольких часов», сказал он. «Минут!», заупрямился Миллер. Но Троуэр уже направлялся к двери у лестницы, и Миллер не двинулся с места для того, чтобы помешать ему. Теперь, если он того пожелает, в его распоряжении часы, которые он может провести с мальчиком. Священник закрыл за собой дверь. Не стоит предоставлять этим язычникам возможность вмешаться.

«Алвин», сказал он.

Алвин вытянулся под одеялом, его лоб блестел от пота. Глаза его были закрыты. Через какое-то время он смог открыть рот. «Преподобный Троуэр», прошептал он.

«Он самый», сказал Троуэр. «Алвин, я пришел помолиться за тебя, чтобы Господь освободил твое тело от терзающего его дьявола». Около минуты тянулось молчание, как будто словам Троуэра нужно было время, чтобы дойти до мальчика и вернуться назад в виде ответа. Потом Алвин сказал: «Нет дьявола».

«Трудно ожидать, чтобы ребенок был хорошо осведомлен в делах религии», сказал Троуэр. «Но я должен сказать тебе, что исцеления удостаиваются лишь те, чья вера тверда». После чего он посвятил некоторое время пересказу истории о дочери сотника и притчи о женщине, страдавшей кровотечением, остановившемся после прикосновения к одежде Спасителя. «Вспомни, что сказал он ей. „Вера исцелила тебя“, так он сказал. Так и в твоем случае, Алвин Миллер, твоя вера должна быть крепка, чтобы Господь исцелил тебя». Мальчик не отвечал. Троуэра, призвавшего на помощь все свое красноречие, несколько обидело то, что мальчик скорее всего уснул. Он протянул указательный палец и ткнул Алвина в плечо. Алвин отодвинулся. «Я слышал вас», сказал он. Плохо, что мальчик остался столь же замкнутым, даже услышав светоносное Слово Господне. «Ну и?», сказал Троуэр. «Ты веришь?» «Во что», прошептал мальчик.

«В молитву! В Бога, который исцелит тебя, если только ты сможешь смягчить его сердце».

«В Бога», прошептал он. «Верю».

Этого могло бы быть достаточно. Но Троуэр был слишком хорошо знаком с историей религии, чтобы не попытаться добиться больших подробностей. Признания веры в Божественность было явно недостаточно. Было много разных вер в Бога и все они, кроме одной, были ложными. «В какого Бога ты веришь, Алвин-младший?»

«В Бога», сказал мальчик.

"Даже язычник Мор поклонялся черному камню Мекки и называл его Богом! Веришь ли ты в истинного Бога и правильно ли ты веришь в Него? Нет, я понимаю, ты слишком слаб и болен, чтобы объяснить мне свою веру. Я помогу тебе, юный Алвин. Я буду задавать тебе вопросы, и ты будешь отвечать «да» или «нет».

Алвин тихо лежал в ожидании.

«Алвин Миллер, веришь ли ты в Бога, у которого нет тела и нет страстей? Великого нерукотворного Творца, Чье средоточие повсюду и Чью протяженность найти невозможно?»

Перед ответом мальчик помедлил, размышляя. «Мне это все кажется бессмысленным», сказал он.

«Эти материи не рассчитаны на понимание облеченным в плоть разумом», сказал Троуэр. «И я всего лишь спрашиваю тебя, веришь ли ты в Того, кто сидит на Безграничном Троне. Самодостаточное Существо, которое столь велико, что заполняет Собой всю Вселенную, и в то же время столь всепроникающе, что Оно живет и в твоем сердце».

«Как он может сесть на то, что безгранично?», спросил мальчик. «Как может такая огромная штука поместиться в моем сердце?» Мальчик был определенно слишком невежественен и простодушен, чтобы понять сложный теологический парадокс. И все же, ставкой тут была не только жизнь, или даже душа, — а все те души, которые, как утверждал Гость, этот мальчик погубит, если не будет обращен в истинную веру. «Ведь это же прекрасно», с чувством сказал Троуэр. «Бог вне пределов нашего понимания; и все же, полный бесконечной любви, Он приходит спасать нас, невзирая на наши невежество и глупость».

«Разве любовь — это не человеческое чувство?» «Если тебе нелегко понять идею Бога», сказал Троуэр. «То позволь мне задать еще один вопрос, который, возможно, раскроет тебе глаза. Веришь ли ты в бездонную адскую Геену Огненную, где грешники страдают в пламени, но никогда не сгорают? Веришь ли ты в Сатану, врага Господнего, вожделеющего похитить твою душу и заточить ее в своем царстве, чтобы вечно мучить тебя?» Мальчик, казалось, несколько оживился, повернув голову к Троуэру, хотя глаз при этом так и не открыл. «Я бы мог поверить во что-нибудь подобное,» сказал он.

Вот оно что, подумал Троуэр. Какой-то опыт общения с дьяволом у мальчика есть. «Видел ли ты его, дитя мое?»

«А как выглядит ваш дьявол?» прошептал мальчик. «Это не мой дьявол,» сказал Троуэр. «И если бы ты внимательно слушал во время службы, то знал бы это сам, потому что я многократно его описывал. Там, где у человека на голове волосы, у дьявола бычьи рога. Там, где у человека руки, у дьявола медвежьи когти. У него козлиные копыта и голос его как рев разъяренного льва.»

К изумлению Троуэра, мальчик улыбнулся и его грудь беззвучно вздрогнула от смеха. «И вы еще называете нас суеверными,» сказал он. Троуэр никогда бы не поверил в то, что дьявол способен столь прочно завладеть душой ребенка, если бы не увидел, как мальчик смеется от удовольствия при описании чудовиша-Люцифера. Этот смех должен быть остановлен! Это оскорбление Господа!

Троуэр с размаху опустил свою Библию на грудь мальчика, заставив Алвина резко выдохнуть воздух. Затем, нажав рукой на книгу, почувствовал, что из него так и рвутся вдохновенные слова. И он вскричал, вложив в свой голос столько страсти, как никогда в своей жизни: «Сатана, во имя Господа я изгоняю тебя! Я приказываю тебе покинуть этого мальчика, эту комнату и этот дом навсегда! Никогда более не пытайся овладеть душой в этом месте, а не то сила Господня разрушит твои адские владения вплоть до отдаленнейших их пределов!»

Последовала тишина. Которую нарушало лишь дыхание мальчика, которое, казалось, было затруднено. В комнате царил такой покой, и изнемогший Троуэр чувствовал такую правоту в собственном сердце, что ему показалось, что дьявол убоялся его проклятия и убежал прочь.

«Преподобный Троуэр,» сказал мальчик.

«Да, сын мой?»

«Вы не могли бы теперь снять эту Библию с моей груди? Я думаю, если здесь были какие-нибудь дьяволы, они все ушли.» После чего мальчик опять рассмеялся, заставляя Библию подпрыгивать под рукой Троуэра.

В этот момент экзальтация Троуэра сменилась горьким разочарованием. Ну что же, тот факт, что мальчик мог столь дьявольски смеяться, когда на его груди покоилась сама Библия, был доказательством того, что никакая сила не способна свернуть его с пути зла. Гость был прав. Троуэр не должен был отказываться от той великой работы, к которой был призван Гостем. Он мог бы стать убийцей Зверя из Апокалипсиса и он оказался слишком слабым, слишком сентиментальным, чтобы внять божественному призыву. Я мог бы стать Самуилом, приговорив к смерти врага Господа. Вместо этого я стал Саулом, слабаком, не сумевшим убить того, кому Бог приказал умереть. Теперь я буду видеть, как вырастает этот мальчик, в котором гнездится сатанинская сила, и я буду знать, что он процветает потому, что я оказался слаб. Теперь комната казалась ему раскаленной, душащей его. До сих пор он не замечал, что его одежда пропитана потом. Дышать стало трудно. И стоило ли удивляться? В комнате присутствовало горячее дыхание ада. Задыхаясь, он схватил Библию, выставив ее между собой и сатанинским ребенком, лихорадочно хихикающим под своим одеялом, и выбежал вон.

Тяжело дыша, он остановился в большой комнате. Его появление прервало беседу, но он не замечал этого. Чего стоила беседа этих погруженных в глубины мрака людей в сравнении с тем, что он только что испытал? Я стоял в присутствии адепта Сатаны, прячущегося в обличии юного мальчика; но его глумливость открыла мне его истинное лицо. Я должен был понять, кто он такой еще несколько лет назад, когда ощупал его голову и нашел, что она идеально сформирована. Только подделка могла быть такой безупречной. Этот ребенок никогда не был настоящим. Ах, если бы я обладал силой великих пророков древности, то смог бы поразить врага и отдать плод победы Господу моему! Кто-то дернул его за рукав. «С вами все в порядке, преподобный Троуэр?» Это была Добрая Фэйт, и преподобный Троуэр и не подумал ответить ей. Но при этом она развернула его так, что он мог видеть камин. Там, на каминной доске, он увидел выжженное изображение и будучи в том состоянии, в котором находился, не смог сразу определить, что там изображено. Это выглядело, как лицо страждущей в вечных муках души, окруженной какими-то корчащимися стеблями. Это должно быть пламень, подумал он, а это душа, корчащаяся в сере и пылающая в адском огне. Вид этого изображения был мучителен для него, и в то же время приносил какое-то удовлетворение, поскольку его присутствие в этом доме свидетельствовало о том, как тесно была связана эта семья с адом. Он находился среди врагов. Ему вспомнилось то место из Псалтири, где было сказано: «Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня, и можно было бы перечесть все кости мои. Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня?».

«Садитесь», сказала Добрая Фэйт. «Сюда».

«С мальчиком все в порядке?», спросил Миллер. «С мальчиком?», переспросил Троуэр. Слова давались ему с трудом. Этот мальчик — адский демон, и ты еще спрашиваешь, все ли с ним в порядке? «Он столь благополучен, сколь это возможно в его случае», сказал Троуэр.

И они снова отвернулись от него, продолжив свою беседу. Постепенно он начал понимать, о чем идет речь. Похоже, что Алвин хотел, чтобы кто-нибудь вырезал пораженную часть его кости. Мишур даже принес из сарая для забоя скота хорошо отточенную костяную пилу. Спор происходил между Фэйт и Мишуром, потому что Фэйт не хотела, чтобы кто-нибудь резал ее сына, и между Миллером и всеми остальными, потому что Миллер отказывался взяться за это дело, а Фэйт соглашалась только в том случае, если операцию проделает именно он. «Если ты считаешь, что это надо сделать», говорила Фэйт. «То я не понимаю, как ты можешь допустить, чтобы этим занялся кто-нибудь другой?» «Только не я», сказал Миллер.

Троуэру внезапно показалось, что этот человек боится. Боится коснуться ножом плоти собственного сына.

«Он просил сделать это тебя, Па. Он сказал, что отметит место прямо на ноге там, где нужно ее вскрыть. Тебе нужно будет только надрезать кусок мяса, потом отодвинуть его, тогда ты сможешь работать над костью и тебе останется только вырезать клин в ней так, чтобы удалить больное место целиком».

«Я не из слабонервных», сказала Фэйт. «Но мне уже сейчас становится от всего этого дурно».

«Если Ал-младший сказал, что так нужно, значит, сделайте это!», сказал Миллер. «Но только без меня!»

И тут будто вспышка света озарила темную комнату, и преподобный Троуэр увидел, в чем может состоять искупление его греха. Господь прямо предлагает возможность, которую предсказал Гость. Возможность встать с ножом в руке около мальчика, чтобы вскрыть его ногу, случайно задеть при этом артерию и дать крови течь до тех пор, пока жизнь не уйдет из тела. Теперь он уже стал способен на то, чего убоялся там, в церкви, думая об Алвине, как об обычном ребенке, теперь он совершит это с радостью, после того, как ему воочию открылось зло, принявшее форму этого ребенка. «Я сделаю это», сказал он.

Они смотрели на него.

«Я не хирург», сказал он. «Но я имею некоторые знания в области анатомии. Я ученый.»

«Шишки на голове», сказал Миллер.

«Вы когда-нибудь резали скот или свиней?», спросил Мишур.

«Мишур!», в ужасе закричала его мать. «Твой брат не животное!»

«Я просто хотел быть уверен, что его не тошнит при виде крови». «Я видел кровь», сказал Троуэр. «И во мне нет страха, если придется резать во имя спасения».

«О, преподобный Троуэр, как мы можем просить вас о таком», сказала Добрая Фэйт.

«Теперь мне начинает казаться, что рука Божия привела меня сюда именно сегодня после того, как я так долго не был в вашем доме». «Вас привела сюда рука моего тупоголового зятька», сказал Миллер. «Ну», сказал Троуэр. «Это была, так сказать, просто мелькнувшая у меня мысль. Я вижу, что вы не хотите, чтобы я взял на себя это и я не могу винить вас. Конечно, опасно позволить чужому человеку резать тело своего сына, даже если это может спасти его жизнь».

«Вы не чужой», поспешно сказала Фэйт.

«Но что если что-нибудь пойдет не так? Моя рука может дрогнуть. Его старая рана могла изменить положение некоторых кровеносных сосудов. Я могу задеть артерию и он в несколько секунд истечет кровью. Тогда на моих руках будет кровь вашего сына».

«Преподобный Троуэр», сказала Фэйт. «Мы не можем винить вас в несчастном случае. Все, что может сделать любой из нас — это попытаться». «Если мы ничего не станем делать», сказал Мишур. « То он точно умрет. Он сказал, что мы должны отрезать это больное пятно, пока болезнь не распространилась дальше».

«Может, кто-нибудь из ваших старших сыновей», сказал Троуэр. «У нас нет времени, чтобы вызвать их сюда!», крикнула Фэйт. «О, Алвин, ведь ты же выбрал этого мальчика, чтобы дать ему свое имя! И ты хочешь позволить ему умереть просто потому, что невзлюбил нашего священника?» Миллер с жалким видом покачал головой. «Тогда сделайте это».

«Па, он хотел, чтобы ты сделал это», сказал Мишур. «Нет!», горько вскричал Миллер. «Лучше кто угодно, лишь бы не я. Лучше пусть даже он».

Троуэр увидел на лице Мишура недоумение, даже презрение. Он встал и подошел к тому месту, где сидел, держа в руках нож и костяную пилу, Мишур. «Молодой человек», сказал он. «Никогда не обвиняйте человека в трусости. Вы не можете знать, какие причины прячет он в глубине своего сердца». Троуэр обернулся к Миллеру и увидел выражение удивления и благодарности. «Дай ему инструменты», сказал Миллер. Мишур протянул нож и пилу для костей. Троуэр вытащил платок, чтобы Мишур мог уложил в него инструменты.

Как легко у него получилось. Всего за несколько минут он добился того, чтобы они сами начали просить его взять нож, освободив его при этом заранее от ответственности за все, что может случиться. Он даже умудрился заложить первые зерна дружбы с Алвином Миллером. Ага, я обвел всех вас вокруг пальца, торжествующе подумал он. Я достойный соперник вашего повелителя — дьявола. Я обманул великого обманщика, и менее чем через час пошлю назад в ад предавшегося ему адепта.

«Кто будет держать мальчика?», спросил Троуэр. «Даже если опоить его вином, все равно он будет дергаться от боли, если никто не станет его удерживать».

«Держать могу я», сказал Мишур.

«Он не будет пить вина», сказала Фэйт. «Он сказал, что хочет иметь ясную голову».

«Он всего лишь десятилетний мальчик», сказал Троуэр. «И если вы прикажете ему выпить вина, он обязан вам подчиниться». Фэйт покачала головой. «Он знает, как лучше. И он хорошо переносит боль. Вы никогда такого еще не видели».

Могу себе представить, сказал себе Троуэр. Дьявол, владеющий мальчиком, без сомнения упивается болью и не хочет, чтобы действие вина ослабляло его блаженство. «Ну что ж, хорошо», сказал он. «В таком случае нет причин больше медлить». Он прошел в спальню и стащил одеяло с тела Алвина-младшего полностью. Мальчик немедленно принялся дрожать от холода, хотя и не переставал потеть из-за высокой температуры. «Вы говорите, он обозначит место, где нужно резать?»

«Ал», сказал Мишур. «Преподобный Троуэр собирается проделать эту операцию».

«Папа», сказал Алвин.

«Бесполезно просить его», сказал Мишур. «Не хочет ни в какую».

«Ты уверен, что не хотел бы выпить немного вина?», спросила Фэйт. На глазах Алвина показались слезы. «Нет», сказал он. «Если Папа будет держать меня, то все будет в порядке».

«А он будет держать», сказала Фэйт. «Резать он отказался, но он останется здесь с мальчиком, или я заткну им одну из печных труб!», она с грохотом вышла из комнаты.

«Вы сказали, что мальчик покажет место,» сказал Троуэр. «Давай, Ал, я помогу тебе сесть. Тут я принес немного угля, отметь точно то место, где нужно разрезать.»

Алвин застонал, когда Мишур приподнял его в сидячее положение, но его рука, которой он начертил на своей голени большой прямоугольник, была тверда. «Режьте снизу, но не отрезайте верхнюю часть полностью,» сказал он. Его голос был густым и медленным, каждое слово давалось с трудом. «Мишур, пока он режет, ты должен приподнимать надрезанный кусок.» «Это может сделать и Ма,» сказал Мишур. «Я должен держать тебя, чтобы ты не дергался.»

«Я не буду дергаться,» сказал Алвин. «Если Па будет держать меня.» Миллер медленно вошел в комнату, за ним шла его жена. «Я буду держать тебя,» сказал он, сел вместо Мишура позади мальчика, обхватив его руками. «Я буду держать тебя,» повторил он.

«Что ж, хорошо,» сказал Троуэр. Он стоял, готовясь приступить. И простоял так долго.

«Вы кажется, что-то забыли, Преподобный?» спросил Мишур.

«Что?» спросил Троуэр.

«Нож и пилу.» ответил Мишур.

Троуэр посмотрел на свою руку и зажатый в ней платок. «Как так, они же были здесь.»

«Вы по дороге положили их на стол,» сказал Мишур.

«Я принесу их,» сказала Добрая Фэйт. И быстро вышла из комнаты. Они ждали долго. В конце концов Мишур встал. «Не пойму, чего она так долго.»

Троуэр вышел вслед за ним. Они нашли Добрую Фэйт сидящей у камина вместе с девочками и помогающей им обшивать квадраты стеганого одеяла. «Ма,» сказал Мишур. «А как насчет пилы и ножа?» «Боже милосердный,» сказала Фэйт. «не могу представить себе, что это приключилось со мной. Я начисто забыла, зачем пришла сюда.» Она схватила пилу с ножом и вернулась в спальню. Мишур поглядел на Троуэра, пожал плечами и последовал за ней. Теперь, подумал Троуэр. Теперь я сделаю то, чего ждет от меня Господь. Я докажу Гостю, что я истинный приверженец Спасителя и заслужу свое место на небесах. Меня не будет ждать участь этого бедного и ничтожного грешника, страждущего в адском пламени. «Преподобный,» спросил Мишур. «Что вы делаете?»

«Эта картина…» сказал Троуэр.

«Что с ней такое?»

Троуэр пригляделся поближе к картине над очагом. Это была вовсе не душа в аду. Это было изображение старшего сына в этой семье, Вигора, и он тонул в реке. Он слышал эту историю по меньшей мере дюжину раз. Но почему же он стоит и смотрит на нее, когда в соседней комнате его ждет великая и ужасная миссия?

«С вами все в порядке?»

«Я чувствую себя превосходно,» сказал Троуэр. «Мне просто нужна была пара минут для тихой молитвы и сосредоточенности перед тем, как я возьму на себя выполнение этой задачи.»

Уверенной походкой он отправился в комнату и сел на стул у кровати, на которой лежало дитя Сатаны, дрожа в ожидании ножа. Троуэр оглянулся, ища орудия священного убийства. Нигде в поле зрения их не было. «Где нож?» спросил он.

Фэйт посмотрела на Мишура. «Разве ты не принес их обратно?» спросила она.

«Это ты принесла их сюда,» ответил Мишур.

«Но ведь когда ты пошел назад, чтобы позвать священника, разве ты не взял их с собой?»

«Разве?» Мишур выглядел пристыженным. «Должно быть, я оставил их где-то там.» Он встал и вышел из комнаты.

Троуэр начал осознавать, что, хотя он еще не успел пошевелить и пальцем, здесь уже происходит нечто странное. Он подошел к двери и стал ждать, когда вернется Мишур.

У двери стоял Калли, держа свою грифельную доску и глядя на священника.

«Ты собираешься убить моего брата?» спросил он. «Никогда даже не думал о таком,» ответил Троуэр. Отдавая инструменты Троуэру, Мишур выглядел немного смущенным. «Не могу понять, как это я так оставил их на каминной доске.» После этого молодой человек протиснулся за спиной Троуэра в комнату.

Через несколько секунд Троуэр последовал за ним и занял свое место у обнаженной ноги.

«Ну и куда же вы их подевали?» спросила Фэйт. Троуэр внезапно понял, что ни ножа, ни пилы у него нет. Он был в полной растерянности. Только что перед дверью он сам взял их у Мишура. Как же он мог их потерять?

В дверях стоял Калли. «Зачем вы отдали мне это?» спросил он. И действительно, инструменты находились у него в руках. «Неплохой вопрос,» сказал Мишур, хмуро глядя на пастора. «Зачем же вы отдали их Калли?»

«Я ничего не давал,» сказал Троуэр. «Должно быть это вы передали их ему.»

«Я отдал их прямо в ваши руки,» сказал Мишур.

«Пастор дал их мне,» сказал Калли.

«Ну, так неси их сюда,» сказала его мать.

Калли послушно зашел в комнату, размахивая инструментами как военными трофеями. Он шел, как великая армия в атаку. О, да, великая армия, такая, какой была армия Израильтян, ведомая Иисусом Навином в землю обетованную. Так вот, высоко над головами своими, держали они оружие свое во время движения вокруг Иерихона. И шли они и шли. Шли и шли. И на седьмой день остановились, вознесли трубы свои и издали ужасный зов, и рухнули стены, и держали они мечи и ножи свои высоко над головами, и вступили в город, уничтожая мужчин, женщин и детей, уничтожая всех этих врагов Господа, чтобы Земля Обетованная была очищена от их скверны и готова принять людей Господа. И к концу дня были они запятнаны кровью, и воскричал Иисус Навин, великий пророк Господа, подняв над головой окровавленный меч. Что же он кричал? Не могу вспомнить, что он кричал. Если бы мне только удалось это вспомнить, я бы понял, почему я стою здесь на дороге, среди заснеженных деревьев.

Преподобный Троуэр взглянул на свои руки, потом перевел свой взгляд на деревья,. Каким-то образом он прошел уже полмили от дома Миллеров. И даже не надел свое тяжелое пальто.

Теперь он увидел правду, как она есть. Ему так и не удалось одурачить дьявола. Сатана легко, как пушинку, переместил его сюда и не позволил убить Зверя. Троуэр упустил случай добиться величия. Он рухнул на холодное черное бревно и горько зарыдал.

Калли зашел в комнату, неся инструменты над головой. Мишур уже был готов крепко зажать ногу, когда старый Троуэр ни с того ни с сего вскочил и вышел из комнаты с такой поспешностью, как будто ему срочно понадобилось в уборную.

«Преподобный Троуэр», закричала Ма. «Куда же вы?»

Но Мишуру теперь все было ясно. «Пусть идет, Ма», сказал он. Они услышали, как открылась входная дверь дома и раздались звуки тяжелых шагов священника на крыльце.

«Калли, сходи закрой входную дверь», сказал Мишур. На этот раз Калли послушался без пререканий. Ма посмотрела на Мишура, потом на Па, потом опять на Мишура. «Я не могу понять, почему это он вот так вот взял и ушел».

Мишур едва уловимо усмехнулся ей в ответ и посмотрел на Папу. «Ты ведь знаешь, правда, Па?»

«Может быть», сказал он.

Мишур объяснил матери, «Эти самые ножи, и пастор, штука в том, что они не могут быть в этой комнате одновременно с Алом-младшим». «Но почему?», сказала она. «Он же собирался проделать эту операцию!»

«Ну, так теперь он точно этого не сделает», сказал Мишур.

Нож и костяная пила лежали на одеяле.

«Па», сказал Мишур.

«Только не я», сказал Па.

«Ма», сказал Мишур.

«Я не могу», сказала Фэйт.

«Ну ладно», сказал Мишур. «Кажется, придется мне стать доктором». Он посмотрел на Алвина.

Лицо мальчика было смертельно бледным, что выглядело еще хуже, чем когда на нем был горячечный румянец. Но он смог выдавить из себя что-то вроде улыбки и прошептать: «Мне тоже так кажется». «Мама, ты будешь сдвигать отрезанный кусок».

Она кивнула.

Мишур поднял нож и приложил его к нижней линии метки.

«Мишур», прошептал Ал-младший.

«Да, Алвин?», спросил Мишур.

«Я смогу терпеть боль и молчать, если ты будешь свистеть». «Если я буду в это время резать, то насвистывать песню не смогу. Только то, что взбредет в голову».

«Не надо песню», сказал Алвин.

Мишур посмотрел мальчику в глаза и решил, что он должен делать так, как он говорит. В конце концов, речь идет о его ноге и если ему нужен посвистывающий доктор, то он его получит. Мишур глубоко вздохнул и начал свистеть, просто так, без всякой мелодии. Он снова приложил нож острием к черной линии, и начал надрез. Сперва неглубоко, потому что услышал, как Алвин со свистом втянул в себя воздух.

«Продолжай свистеть», прошептал Алвин. «До самой кости». Мишур опять засвистел, и на этот раз сделал надрез глубоко и быстро. До самой кости, в самой середине черты. Расширил надрез ножом. Затем сделал то же самое по бокам, и сдвинул кусок мяса и мускулов назад. Кровь вначале хлынула очень сильно, но почти мгновенно кровотечение остановилось. Мишур решил, что кровь перестала течь так быстро, потому что Алвин что-то сделал внутри себя.

«Фэйт», сказал Па.

Ма наклонилась и положила руку на окровавленный кусок мяса. Ал протянул трясущуюся руку и обозначил клин на залитой кровью кости своей собственной ноги. Мишур положил нож и поднял пилу. Когда он начал пилить, раздался омерзительный звук, но Мишур продолжал пилить и свистеть, свистеть и пилить. И очень скоро в руке у него оказался костяной клин. На вид он ничем не отличался от остальной кости.

«Ты уверен, что это то самое место?», спросил он.

Ал медленно кивнул.

«Я вырезал его полностью?», опять спросил Мишур.

Ал просидел несколько секунд неподвижно, затем снова кивнул.

«Ты хочешь, чтобы Ма пришила все назад?», спросил Мишур.

Ал ничего не ответил.

«Он потерял сознание», сказал Па.

Кровь опять начала течь, совсем чуть-чуть, просачиваясь в рану. У Ма были иголка и нитки в подушечке, которую она носила на шее. Не медля ни секунды она пристроила кусок кожи назад и стала пришивать его ровными плотными стяжками.

«Продолжай свистеть, Мишур», сказала она.

Он продолжил свистеть, и она шила до тех пор, пока вся рана не была крепко зашита, Алвин не был положен на спину и не стал посапывать во сне как новорожденный. Все трое встали, чтобы уйти. Папа положил руку на лоб мальчика, так нежно, как только мог.

«Мне кажется, жар прошел», сказал он.

И когда они выскользнули за дверь, Мишур начал свистеть все тише и тише, и, наконец, совсем замолк.