Глава 12

КНИГА

Днем и ночью они поддерживали огонь из трех больших бревен так, что от каменных стен пыхало жаром и воздух в комнате был сухим. Алвин неподвижно лежал на кровати, нога его весом бандажей и повязок была прижата к кровати как якорь, а тело плыло, покачивалось и металось по всей кровати. У него кружилась голова и слегка поташнивало.

Но он не замечал ни веса ноги, ни головокружения. Врагом его была боль, чьи биение и толчки отвлекали его разум от той задачи, которую поставил ему Сказитель: излечить себя.

Но боль была и его союзником. Она выстроила вокруг него такую стену, что он едва сознавал, что находится в доме, в комнате, на кровати. Внешний мир мог сгореть и превратиться в пепел и он этого не заметил бы. Сейчас Алвин был погружен только в свой внутренний мир. Сказитель и наполовину не представлял себе того, о чем говорил. Дело тут было не в том, чтобы просто представить себе что-нибудь. Если он представит себе, что его нога излечилась, то лучше ей от этого не станет. Но все же, в главном Сказитель был прав. Если Алвин мог чувствовать камень, находить его сильные и слабые места и приказывать им где ломаться, а где оставаться прочными, почему бы ему не сделать этого с кожей и костью? Сложность была в том, что плоть и кость были так перемешаны. Камень был одинаковым везде, но каждый слой плоти отличался от предыдущего, и было очень нелегко разобраться что как устроено. Так он и лежал на кровати с закрытыми глазами, впервые пытаясь вглядеться внутрь своего собственного тела. Вначале он попытался проследить источник боли, но это ничего не давало, потому что когда он добрался до этого места, там все было раздавлено, разорвано и перемешано так, что невозможно отличить верх от низа. После долгих попыток Алвин решил применить другой подход. Он стал прислушиваться к биению собственного сердца. Первое время боль отвлекала его, но вскоре его внимание было полностью замкнуто на этом звуке. Даже если во внешнем мире и существовал какой-нибудь шум, он об этом ничего не знал, потому что боль отгородила его от всего. А сам ритм сердцебиения если и не полностью, то хотя бы отчасти отгородил его от боли. Он проследил движение крови, крупных сильных потоков и маленьких ручейков. Иногда он в них терялся. Иногда импульс боли от ноги пробивался и замутнял его сознание. Но шаг за шагом он нашел путь к неповрежденным кости и плоти здоровой ноги. Ток крови здесь не был и наполовину так стремителен, но он вел туда, куда нужно. Плоть ноги состояла здесь из множества слоев, как в луковице. Он изучил их порядок, разобрался в том, как переплетаются между собой мускулы, как мельчайшие венозные сосуды пронизывают ногу насквозь, как происходит сжатие и растяжение ткани и как плотно все связано внутри нее.

Только после этого он разыскал путь к раненой ноге. Кусок мяса, пришитый Мамой, почти совсем омертвел и начал гнить. Теперь Алвин-младший уже знал, что нужно этой части тела для того, чтобы она могла жить. Он нашел разорванные концы артерий вокруг раны и попытался приказать им расти так, как он делал это с камнем, когда заставлял трещины внутри него разрастаться. Сделать это с камнем было очень просто, если сравнить с нынешней задачей, надо было только начать. С живой плотью все происходило гораздо медленнее, и вскоре он отказался от мысли восстановить кровеносную систему целиком и занялся только крупными артериями.

Алвин начал понимать, как использовать различные кусочки для перестройки ткани. Многие веши происходили так быстро, были такими мелкими и сложными, что мальчик не мог охватить их своим сознанием. Но он мог заставить свое тело вырабатывать то, что нужно было артериям для роста. Он мог посылать это в нужное место, и через некоторое время омертвевшая ткань была уже соединена артериями с остальным телом. Работа эта была нелегкой, но в конце концов он разыскал все концы пересохших артерий, соединил их и послал поток крови в пришитый кусок.

Слишком рано и слишком быстро. Он ощутил на своей ноге теплоту от крови, сочащейся из дюжины мест на мертвом куске кожи. Она не смогла выдержать такого объема посланной туда крови. Медленней, медленней, медленней. Он опять послал кровь в поврежденное место, но не толчком, как прежде, теперь она едва сочилась, и вновь присоединил сосуды и артерии к венам, пытаясь сделать их такими же, как на неповрежденной ноге. В конце концов дело было сделано и нормальное кровообращение восстановилось. Многие участки мертвого мяса ожили, когда кровь вернулась. Другие же оставались мертвыми. Алвин продолжал и продолжал омывать рану кровью, смывая мертвую ткань, размывая ее в такие маленькие кусочки и частички, что уже не мог их различить. Но живая ткань их различала и начинала перерабатывать. Куда бы ни дотягивался Алвин, везде плоть начинала расти.

До тех пор, пока он так не устал от тяжелой работы, не дававшей ему даже подумать, что против своей воли заснул.

«Я не хочу его будить».

«Нельзя поменять перевязку, не прикоснувшись к ней, Фэйт».

«Ну ладно, тогда — ох, осторожней, Алвин! Нет, дай мне!»

«Я уже делал это прежде…»

«С коровами, Алвин, а не с маленькими мальчиками!» Алвин-младший почувствовал на своей ноге давление. Что-то сдавило его рану. Боль была уже не такой сильной, как вчера. Но он все еще был слишком усталым для того, чтобы открыть глаза. Даже для того, чтобы издать стон и дать им понять, что он очнулся и может их слышать. «Судя по всему, Фэйт, он потерял ночью много крови».

«Мама, Мэри сказала, что я должен…»

«Закрой рот и выметайся отсюда, Калли! Ты что, не видишь, что Мама…»

«Не надо кричать на мальчика, Алвин. Ему только семь лет». «Семь лет — это достаточно для того, чтобы держать рот на замке и оставлять взрослых в покое, когда они… Посмотри-ка сюда». «Я не могу поверить».

«Я ожидал увидеть, что гной течет как молоко из вымени коровы».

«Чище и не бывает. Ни следа гноя».

«И мясо нарастает, видишь? Похоже, пришитый кусок приживается».

«Я не могла и надеяться, что мясо будет жить».

«Даже кости уже не видно».

«Господь Бог благословил нас. Я молилась все ночь, Алвин, и смотри, что сделал Господь».

«Ну, тогда неплохо бы тебе помолиться получше, чтобы он излечился полностью. Мне нужен этот мальчик для работы». «Не богохульствуй в моем присутствии, Алвин Миллер.» «Просто меня тошнит от того, как люди сваливают все на Бога. Может, Алвин просто хороший целитель, не приходило тебе это в голову?» «Смотри, твоя мерзкая болтовня разбудила мальчика».

«Спроси, не хочет ли он воды.»

«Хочет или нет, он ее получит.»

Алвин очень хотел. Пересох не только рот, но все его тело; ему нужно было вернуть себе ту влагу, которую оно потеряло с кровью. Поэтому он проглотил столько воды из поднесенной ко рту оловянной кружки, сколько смог. Много разлилось по лицу и шее, но едва ли он замечал это. Главным было то, сколько воды попало ему в желудок. Он откинулся назад и попытался разглядеть изнутри, что происходит с его раной. Но ему было слишком тяжело опять вернуться туда, слишком трудно сосредоточиться. Он сдался не пройдя и половины пути до поврежденного места.

Алвин снова проснулся и подумал, что либо опять наступила ночь, либо задернуты занавески. Он не смог выяснить этого точно, потому что боль вернулась с новой силой и хуже того: рана начала так зудеть, что он с трудом сдерживался, чтобы не расчесать ее. Через некоторое время он все же оказался способен добраться до раны, чтобы помочь расти новым слоям. Пока он спал, образовался тонкий, но сплошной слой здоровой ткани, закрывающий рану полностью. Тело под этим слоем продолжало восстанавливать уничтоженные мускулы и сращивать сломанные кости. Но больше не было ни потерь крови, ни открытой раны, в которую могла попасть инфекция. «Посмотри-ка на это, Сказитель. Видел что-нибудь подобное?»

«Кожа как у новорожденного младенца.»

«Может быть я сошел с ума, но не вижу причины держать эту ногу в перевязке, разве что оставить шины для сломанной кости.» «Ни следа раны. Да, ты прав, бинты тут уже не нужны.» «Может, моя жена права, Сказитель. Может, Господь послал чудо и исцелил моего мальчика.»

«Вряд ли мы можем говорить о чем-то с уверенностью. Может, когда мальчик проснется, у него будет, что рассказать нам.» «Об этом пока нечего и думать. Все это время он даже не открывал глаза.»

«В одном мы можем быть уверены, мистер Миллер. Этот мальчик умирать не собирается. И это больше, чем то, на что я мог надеяться вчера.» «Я уже был готов сколотить ему ящик и упрятать под землю. Не надеялся, что он может выжить. Видишь, каким здоровым он выглядит? Хотел бы я знать что или кто защищает его.»

«Что бы его не защищало, мистер Миллер, мальчик еще сильнее. Тут есть над чем задуматься. Защитник расколол для него камень, но Алвин-младший соединил его снова и защитник оказался бессилен что-либо изменить.» «Думаю, он должен понимать, что делает?»

«У него должно быть какое-то представление о своих силах. Он знал, что может сделать с камнем.»

«Честно говоря, я никогда не слышал, чтобы у кого-нибудь был такой дар. Я рассказал Фэйт о том, как он заточил заднюю часть камня даже не коснувшись его инструментом. А она стала читать мне из Книги Даниила и кричать об исполнении пророчеств. Хотела прибежать сюда и предупредить мальчика о глиняных ногах. Одуреть можно! Религия сводит их с ума. Я еще не встречал ни одной женщины, которая не рехнулась бы на религии.» Дверь приоткрылась.

«Убирайся отсюда! Ты что, полный идиот, что я должен повторять тебе двадцать раз, Калли? Где его мать, разве это так трудно держать одного семилетнего мальчишку подальше от…»

«Полегче с парнем, Миллер. В любом случае, он уже ушел.» «Я не могу понять, что с ним происходит. С тех пор, как Ал-младший слег, я вижу лицо Калли везде, куда бы не взглянул. Как будто он гробовщик, который ищет работенку.»

«Может, ему это очень странно. Что Алвин ранен.»

«Сколько раз Алвин был на волосок от смерти…»

«Но ни разу не пострадал.»

Долгая тишина.

«Сказитель.»

«Да, мистер Миллер?»

"Ты был хорошим другом для нас здесь, хотя иногда мы сами мешали этому.

Но я думаю, ты по-прежнему путешественник?"

«Я им и остаюсь, мистер Миллер.»

«То что я хочу сказать, не означает, что я тебя прогоняю, но если вдруг ты когда-нибудь куда-нибудь вскорости отправишься, и если ты решишь двинуться в восточном направлении, то как ты думаешь, не смог бы ты передать письмо от меня?»

«Я буду рад. И совершенно бесплатно, для тебя и для твоего адресата». «Это похоже на тебя. Я вот думал о том, что ты сказал. О мальчике, которого нужно отослать от некоторых опасностей. И я стал воспоминать, где на земле есть такие люди, которым я мог бы доверить присмотреть за мальчиком. Там, в Новой Англии, у нас не осталось родни, о которой стоило бы говорить — и я не хотел бы, чтобы мальчика воспитали как пуританина». «Я рад слышать это, мистер Миллер, потому что у меня самого нет особой охоты снова увидеть Новую Англию».

"Если ты отправишься по дороге, проложенной нами когда мы шли на запад, то рано или поздно придешь в одно место на Хатрак-ривер, которое находится примерно в тридцати милях к северу от Хио и неподалеку от форта Дикэйн. Там будет, или, по крайней мере, был постоялый двор с кладбищем на задворках. На этом кладбище есть надгробный камень с надписью: «Вигор. Он умер, чтобы спасти родных».

«Ты хочешь, чтобы я взял мальчика с собой?»

«Нет, конечно нет, не сейчас, когда выпал снег. Вода…»

«Я понимаю».

«Там есть кузнец и, думаю, ему может понадобиться подмастерье. Алвин еще мал, но для своего возраста он крупный, и мне кажется, что кузнец не прогадает, взяв его».

«Подмастерьем?»

«Ну, а что ж мне, в рабство его продать, что ли? На то, чтобы послать его в школу, у меня нет денег».

«Я отнесу письмо. Но я хотел бы остаться до тех пор, пока мальчик не проснется, чтобы я мог попрощаться с ним».

«А разве я собираюсь посылать тебя в путь на ночь глядя? Или даже завтра, когда снега навалит уже столько, что в нем запросто может утонуть зверь размером с кролика?»

«Оказывается, ты еще способен замечать, какая снаружи погода». «Погоду, при которой под ногами вода, я замечаю всегда», он криво усмехнулся и они вышли из комнаты.

Алвин-младший лежал и пытался понять, почему Папа отсылает его. Разве всю свою жизнь не старался он поступать правильно? Разве не старался помочь всегда, когда знал, как это сделать? Разве не ходил в школу Преподобного Троуэра, хотя тот делал все, чтобы разозлить Алвина и заставить его выглядеть глупым? И, в конце концов, разве не он добыл с горы отличный камень, всю дорогу следя за тем, чтобы тот не раскололся и был быстрее довезен до дома. И разве не он рисковал собственной ногой ради того, чтобы камень остался целым? А теперь они собираются отослать его отсюда. Подмастерье! У кузнеца. За всю свою жизнь он не видел еще ни одного кузнеца. До ближайшей кузницы было три дня езды и Папа никогда не брал его с собой. Никогда в жизни он еще не был дальше десяти миль от родного дома. В общем, чем больше он думал обо всем этом, тем сильнее злился. Ведь он все время упрашивал Маму с Папой разрешить ему гулять одному по лесу, и они всегда отказывали ему. Всегда кто-нибудь присматривал за ним, как будто он пленник или раб и нужно следить за тем, чтобы он не убежал. И если он опаздывал куда-нибудь хоть на пять минут, они отправлялись искать его. Он никогда не отправлялся в дальний путь — самой дальней целью его поездок была каменоломня. И теперь, после того, как он всю свою жизнь провел взаперти, будто рождественская индейка, они собрались отослать его куда-то на край света.

Это было так ужасно несправедливо, что слезы подступили к его глазам, скопились в уголках глаз, и скатились по щекам прямо в уши, а это было так глупо, что он рассмеялся.

«Над чем это ты смеешься?» спросил Калли.

Алвин не слышал, как он зашел.

«Тебе уже лучше? Крови больше нигде нет, Ал?»

Калли прикоснулся к его щеке.

«Ты плачешь, потому что тебе больно?»

Возможно, Алвину и удалось бы ответить, но ему казалось, что открыть рот и попытаться выдавить из себя какие-то слова так тяжело, что он просто покачал головой, медленно и осторожно.

«Ты собираешься умереть, Алвин?», спросил Калли.

Он снова качнул головой.

«Эх», сказал Калли.

Он выглядел таким разочарованным, что это немного разозлило Алвина.

Разозлило достаточно для того, чтобы он все-таки открыл свой рот.

«Извини», пробормотал он.

«И вообще это нечестно», сказал Калли. "Я не хотел, чтобы ты умер, но они все говорили, что ты собираешься умереть. И я уже начал представлять себе, на что это может быть похоже, когда они станут заботиться и обо мне. Они все время смотрят только на тебя, а стоит мне сказать хоть самую малую малость, как мне говорят: «Убирайся, Калли!» или: «Заткнешься ты когда-нибудь наконец, Калли?» или: «Тебя никто не спрашивает, Калли!», «Тебе уже давно пора быть в постели, Калли!». И им наплевать, чем я занимаюсь. Лишь бы я не дрался с тобой, тогда они начинают орать: «Не устраивай здесь драк, Калли!»

«Для полевой мышки ты дерешься неплохо», хотел сказать Алвин, но так и не узнал наверняка, удалось ли ему хотя бы пошевелить губами. "Знаешь, что я сделал однажды, когда мне было шесть лет? Я вышел из дома и попытался потеряться в лесу. Я шел и шел куда глаза глядят. Иногда я закрывал глаза и поворачивался несколько раз вокруг, так что я совсем не знал, где нахожусь. Должно быть, я бродил где-то целых полдня. И как ты думаешь, хоть кто-то отправился меня искать? В конце концов мне пришлось вернуться и разыскать дорогу домой самому. Никто не сказал мне: «Калли, где ты был целый день?». Мама сказала только: «Твои руки грязные, как зад больной лошади, иди и вымойся».

Алвин опять рассмеялся, почти беззвучно, и грудь его заколыхалась.

«Это смешно тебе. Все смотрят только на тебя». Алвин долго старался, чтобы на этот раз его было слышно. «Ты хочешь, чтобы я ушел?».

Калли долго молчал перед тем, как ответить. «Нет. Кто тогда станет играть со мной? Останутся только старые глупые двоюродные братья. Среди них всех не найдется никого, с кем бы было интересно побороться». «Я уйду», сказал Алвин.

«Да нет, куда ты уйдешь. Ты седьмой сын и они никогда не отпустят тебя».

«Уйду».

«Конечно, если считать по-моему, тогда я буду седьмым сыном. Дэвид, Калм, Мишур, Вэйстнот, Вонтнот, Алвин-младший — это ты, и потом я — получается семь».

«Вигор».

«Он умер. Он уже давно умер. Кто-нибудь должен сказать это Маме с Папой».

Алвин лежал, почти полностью обессиленный теми несколькими словами, которые он произнес. Больше Калли ничего такого особенного не сказал. Просто сидел около него, не говоря ни слова и очень крепко держа Алвина за руку. Очень скоро в голове у Алвина начало все плыть и он уже не был уверен, действительно ли Калли что-нибудь говорил или это был просто сон. Но все же он слышал, как Калли сказал, «Я никогда не хотел, чтобы ты умер, Алвин». А потом, кажется, еще добавил, «Я всегда хотел быть тобой». Но Алвин уже все равно поплыл в сон, и когда он опять проснулся, рядом с ним не было никого, а в доме стало тихо, не считая обычных ночных шорохов, и только ветер скрипел ставнями, а балки дома и дрова в амбаре трещали, сжимаясь от холода. Алвин вновь отправился в путь по собственному телу и продолжил работу над раной. На этот раз он не стал касаться кожи или мускулов. Теперь настало время заняться костью. Его удивило то, что кость внутри оказалось не сплошь твердой, как камень, а была вся испещрена маленькими пустотами, напоминая кружево. Но вскоре он разобрался в ее устройстве и срастить разлом оказалось не такой уж сложной задачей.

И все же с этой костью по-прежнему что-то было не так. Что-то в его раненой ноге отличалось от неповрежденной. Но это что-то было таким маленьким, что он так и не смог его отыскать. Но Алвин знал, что чем бы это «что-то» ни было, из за него вся кость по-прежнему оставалась больной, все дело было в этом участке, который был очень мал, но сделать с ним что-либо никак не получалось. Как будто ты пытаешься поднять с земли снежинку — тебе кажется, что в руках у тебя что-то есть, а на самом деле там либо нет вообще ничего, либо что-то такое маленькое, что увидеть это вообще невозможно. Хотя, может, это «что-то» само как-нибудь исчезнет. Может, если все остальное выздоровеет, это больное место пройдет само собой.

Элеанор вернулась из родительского дома очень поздно. Армор считал, что жена должна поддерживать крепкие связи с родной семьей, но возвращаться домой в сумерках было опасно.

«Ходят толки о диких Краснокожих с юга», сказал Армор-оф-Год. «А ты шляешься тут по ночам».

«Я спешила домой», сказала она. «И я знаю дорогу в темноте». «Дело не в том, знаешь ты дорогу или нет,» сказал он сердито. «Французы раздают ружья в обмен на скальпы белых. Это не соблазнит людей Пророка, но есть еще немало диких Чок-Тавов, которые не прочь посетить Форт-Детройт, собирая по дороге скальпы.»

«Алвин, похоже, поправляется,» сказала Элеонор. Армор терпеть не мог, когда она вот так переводила разговор. Но это была такая новость, что он не мог не спросить «Значит они решили отрезать ногу?»

«Я видела ногу. Ей уже лучше. И Алвин-младший очнулся сегодня ближе к вечеру. Я даже говорила с ним.»

«Честное слово, Элли, я рад что он очнулся, но я надеюсь, ты не ждешь, что ноге станет лучше. Такая большая рана некоторое время может выглядеть так, будто она заживает, но гангрена все равно рано или поздно начнется» «Не думаю, что на этот раз будет так,» сказала она. «Ты хочешь есть?» «Я, наверное, сжевал уже две буханки хлеба, расхаживая по дому и думая, когда же ты наконец вернешься.»

«Для мужчины нехорошо, когда у него такое брюхо.» «Ну да, у меня есть брюхо, и оно просит хорошей еды точно так же как брюхо любого другого человека.»

«Мама дала мне с собой сыру,» она вытащила его и положила на стол. У Армора были большие сомнения. Он подозревал, что сыр у Фэйт Миллер получался таким хорошим отчасти из-за того, что она что-то делала с молоком. В то же время, ни у кого не было такого хорошего сыра не только на берегах Уоббиш, но и вверх по течению Типи-Каноэ-Крик. И все же каждый раз ему было из-за этого сильно не по себе, ведь получалось, что он мирится с ведьмовством. И раз уж он был не в духе, то не мог так просто оставить предыдущую тему, хотя и видел, что Элеонор не хочет об этом говорить.

«Почему ты думаешь, что гангрены не будет?»

«Нога выздоравливает очень быстро,» сказала она.

«Как быстро?»

«Рана почти зажила»

«Как это почти?»

Элеанор обернулась, закатила глаза и опять отвернулась от него. Она начала резать яблоки, чтобы подать их вместе с сыром. «Я спросил, как это — почти, Элли? Как это — почти выздоровела?»

«Совсем выздоровела.»

«Через два дня после того, как мельничный жернов подмял под себя всю верхнюю часть ноги, она уже выздоровела?»

«Только два дня?» сказала она. «Мне показалось прошла целая неделя.» «По календарю прошло два дня,» сказал Армор. «И это значит, что тут не без колдовства.»

«Я читала Писание и там человек, который умел исцелять не назывался колдуном.»

«Кто сделал это? Только не говори мне, что твои Па и Ма внезапно обрели такую силу. Они, что связались с дьяволом?»

Она обернулась, и нож все еще был в ее руках. В глазах у нее пылал гнев. «Па, может, и не из числа тех, кто ходит в церковь, но ноги дьявола в нашем доме не было никогда».

Преподобный Троуэр говорил другое, но Армор знал, что его лучше не впутывать в этот разговор. «Значит, это тот попрошайка?» «Он работает за свой ночлег и пропитание. Не менее всех остальных». «Говорят, он знал этого старого колдуна Бена Франклина. И этого безбожника с Аппалачей, Тома Джефферсона».

«Он рассказывает хорошие истории. И он не исцелял мальчика».

«Ну, так кто-то же это сделал?»

«Может, он просто сам исцелил себя? В любом случае, нога все еще сломана. Значит, это никакое не чудо. Он просто очень хороший целитель». «Может, он такой хороший целитель потому, что дьявол заботится о своих».

Она обернулась, и взглянув ей в глаза, Армор почти что пожелал взять свои слова обратно. Но, разрази меня Бог, говорил же Преподобный Троуэр, что этот мальчик опасен почти так же, как Зверь из Апокалипсиса. Но кем бы он ни был, зверем или мальчиком, в первую очередь это был брат Элли, и хотя обычно она была тихой и сдержанной, но, раз выйдя из себя, она становилась настоящим кошмаром.

«Возьми свои слова назад», сказала она.

«Ну вот, глупее этого я уж точно ничего не слышал. Как я могу взять назад то, что уже сказал?»

«Сказав, что ты знаешь, что это не так».

«Я не знаю, что это так, и я не знаю, что это не так. Я сказал — „может быть“, а если мужчина не может рассказать о своих догадках даже собственной жене, то видать с женой ему не особо повезло». «Вот это похоже на правду», сказала она. «И если ты не возьмешь свои слова назад, то у тебя будет причина считать, что с женой тебе не повезло!» И она начала подходить к нему с двумя половинами яблока, по одной в каждой руке.

Обычно, когда она начинала вести себя так, то он начинал беготню от нее вокруг дома и она, даже если и была рассержена всерьез, в конце концов не выдерживала и начинала хохотать. Но на этот раз было не так. Она расплющила одну из половинок яблока у него на голове, кинула в него другую, и ушла, проделав это, наверх, в свою спальню плакать. Она была не из плаксивых, и поэтому Армор решил, что действительно обидел ее.

«Я беру свои слова назад, Элли», сказал он. «Он хороший мальчик, я знаю это».

«Мне все равно, что ты думаешь», сказала она. «Все равно ты ничего не понимаешь».

Вряд ли нашлось много мужей, которые, услышав такое от своей жены, не закатили бы ей оплеуху. Армору иногда хотелось, чтобы Элли побольше ценила те преимущества, которые дает ей благочестие ее мужа. «Кое-что я все-таки понимаю», сказал он.

«Они собираются отослать его», сказала она. «Когда придет весна, они хотят отправить его в подмастерья. По-моему, его это мало порадовало, но он не пытается спорить, просто лежит в своей кровати, говорит очень тихо, но смотрит на меня и остальных так, будто прощается навсегда». «Зачем же они хотят отослать его?»