XXVI

Протокол

— Когда все желания были загаданы, — продолжал граф А, — принц Конти, выбранный председателем собрания, велел написать протокол заседания в двенадцати экземплярах на белом атласе. Каждый собеседник должен был хранить свой экземпляр в продолжение целого года. Вот один из двенадцати экземпляров.

Граф А вынул из кармана жилета кусок шелковой материи, которую положил на стол. На материи в рамке из гербов крупными буквами было написано кистью:

«ПРОТОКОЛ БЛАГОРОДНОГО ЗАСЕДАНИЯ КУТИЛ, проходившего в первый час первого дня 1725 года в трактире „Царь Соломон“, в комнате № 7.

В минуту, когда пробило полночь и мы переходили из одного года в другой, любезные собеседники обменялись взаимными пожеланиями.

Формальное обязательство было принято любезным собранием для исполнения этих пожеланий во избежание наказаний, означенных против каждого желания.

Список пожеланий:

Принцу Конти: найти лучшего повара во всей Франции,

или никто из нас не будет у него ужинать.

Герцогу Ришелье: посольство в Вене

или пойти в монахи на целый год.

Герцогу Фиц-Джемсу: быть обманутым шесть раз

или быть верным шесть месяцев.

Виконту де Таванну: располагать нами в продолжение двадцати четырех часов

или быть в нашем распоряжении двадцать четыре часа.

Графу де Конфлану: любовь г-жи де При

или ненависть госпожи де Буффлер.

Маркизу де Креки: дать три удара шпагой

или получить три удара шпагой.

Графу де Коаньи: счастье в игре

или несчастье в любви.

Герцогу де Лозену: не быть янсенистом

или съесть змею.

Графу де Рие: обладать Авесной, Жевр и Собран

или праздновать Флажеланов.

Шевалье де Морлиеру: просидеть шесть месяцев в тюрьме

или получить наследство.

Графу де Шароле: отбить за неделю любовницу первого дворянина или буржуа, которого он встретит сегодня утром после полудня,

или носить четыре дня желтый костюм.

Барону де Монжуа: через месяц стать любовником первой девушки, замужней женщины или вдовы, которую он встретит, выходя из этого трактира, даже если эта девушка, замужняя женщина или вдова будет старой, безобразной и дряхлой,

или носить четыре дня парик из кабаньей шкуры».

Следовали подписи двенадцати дворян.

— Да! — вскричал Морлиер. — Я помню! У меня был такой же протокол, он пропал, когда меня посадили в тюрьму.

— Я не буду рассказывать об окончании этого ужина, — сказал граф А, — все дождались рассвета, чтобы выйти из-за стола, и договорились не расставаться до полудня из-за двух последних пожеланий барону и графу.

— Так все и было!

— Барону выпало идти первым, шестеро дворян должны были встать напротив трактира на другой стороне улицы, трое — поместиться справа от двери, еще трое — слева. Де Монжуа был волен пойти направо или налево, куда захочет, в сопровождении всех своих товарищей, которые будут следовать за ним по обеим сторонам улицы, пока не встретят первую особу женского пола. В этот ранний час улицы были не очень многолюдны. Не встретив ни души, барон дошел до площади Лувра, там в раздумьях постоял минуту напротив дворца. Он начал чувствовать некоторое беспокойство, и сердце его сжималось, хотя он сам не знал отчего. Монжуа посмотрел направо, потом налево — не было никого. Наконец он повернул налево, к монастырю Сен-Жермен. В ту минуту, когда он проходил мимо паперти, он увидел женщину, закутанную в мантилью так, что ее лица видно не было. Барон вздрогнул: приключение началось, и надо было его продолжать. Женщина, увидев перед собой двенадцать человек, остановившихся и смотревших на нее, в ужасе отпрянула назад…

— Этим движением она отбросила свою мантилью, — подсказал Морлиер, — и мы увидели самое восхитительное личико, какое только можно вообразить. Все вскрикнули. Ужас ее был огромен. Барон подошел к ней и успокоил. Таким образом началось их знакомство. Как видите, память у меня превосходная.

— Слуга, проинструктированный заранее, — продолжал граф А, — должен был следить за этой женщиной и узнать необходимые сведения. Женщина, успокоенная благосклонными словами Монжуа, продолжила свой путь к набережной Эколь; она жила на набережной Феррайль. В половине двенадцатого слуга пришел дать отчет в особняк Шароле, куда отправились все эти дворяне. Женщину, которую встретил барон де Монжуа, звали Урсула Рено, а муж ее был оружейным мастером. Чтобы вымолить выздоровление дочери, восьмимесячного ребенка, отданного кормилице в Венсенн, Урсула каждый день ходила к обедне. У нее был сын, работавший с отцом. Тридцатилетняя Урсула Рено считалась самой красивой женщиной во всем квартале — ее прозвали «милашка оружейница с набережной Феррайль».

— Мне кажется, что я еще слышу слова слуги, — сказал Морлиер, — его звали Сен-Клод, и он служил у графа Шароле. Это был хитрый негодяй, мне хотелось бы найти теперь такого слугу.

— Приближался полдень, — продолжал граф А, — и вы решили выйти, для того чтобы Шароле встретил человека, у которого он должен был отбить любовницу через неделю.

XXVII

Милашка оружейница

— Ну, — сказал Морлиер смеясь, — приключение Шароле я могу описать, если вам угодно, потому что я помню его с малейшими подробностями. А если я забуду что-нибудь, мне напомнит Бриссо.

— О! — сказала Бриссо жеманно. — Я была тогда еще так молода!

— Тебе стукнуло восемнадцать лет, моя красавица, а мне двадцать два года. Ах! Как я был галантен, и как ты была хороша! Что за чудная жизнь была во времена регентства! Какие веселые ужины, воспоминание о которых вызвал граф!

— Вернемся к разговору о том ужине, — сказал виконт де Сен-Ле.

— Мы собирались выйти из особняка Шароле, — начал Морлиер, — когда раздался звонок.

— Господа, — сказал граф де Шароле, — может быть, этот визит избавит нас от прогулки.

Двенадцать часов пробило в ту минуту, когда в ворота въехал экипаж.

— Возвращайтесь, господа, — сказал Шароле.

— Кого это послал нам случай? — гадали мы, возвращаясь в гостиную.

Только мы снова уселись, как дверь открылась, и слуга доложил:

— Месье де Сент-Фоа.

Услышав имя банкира, мы с трудом удержались от смеха. Он вошел, поклонился и, приблизившись к графу де Шароле с самым любезным видом, подал ему деньги по векселю, который граф послал к нему накануне. Шароле поблагодарил его и пригласил присесть дружелюбным тоном, который очень удивил визитера.

— Ну, месье Сент-Фоа, — сказал Шароле улыбаясь, — вы все еще продолжаете быть благодетелем наших оперных нимф?

— Увы, монсеньор! Я делал все, что мог, чтобы угодить этим девицам…

— И вам удалось?

— Не знаю… должен ли я… — начал смиренно де Сент-Фоа.

— Которая же из богинь теперь запрягла вас в свою колесницу? — спросил Шароле.

— Никакая, монсеньор.

— Ну! — удивились мы все разочарованно, потому что ответ богача делал нашу затею не очень забавной.

— Значит, ваше сердце свободно! — сказал Шароле. — Тем лучше!

— Нельзя сказать, чтобы мое сердце было свободно, — ответил Сент-Фоа.

— Если сердце ваше не свободно, стало быть, оно кем-то занято.

— Так и есть, монсеньор.

— И опера здесь ни при чем?

— Совершенно ни при чем.

— Что же с вами произошло?

— Необыкновенное происшествие, монсеньор. — Сент-Фоа опрокинулся на спинку кресла с небрежностью знатного вельможи.

— Расскажите нам! — послышались со всех сторон просьбы.

— Господа, я влюблен, страстно влюблен в самую хорошенькую, в самую очаровательную, в самую остроумную особу…

— Чья она жена? — спросил Шароле.

— Ничья, — отвечал банкир, — это дочь Антуана Бриссо, живописца.

— И она вас любит?

— Думаю, да.

— Но она сопротивляется вам?

— Упорно!

Шароле узнал то, что хотел узнать. Он отпустил Сент-Фоа, потом с намерением исполнить новогоднее пожелание принялся за дело.

— Ты была чертовски ловка! — продолжил Морлиер, обращаясь к Бриссо. — Какой дебют! Какое вступление в жизнь! Ты одновременно провела и графа де Шароле, и банкира де Сент-Фоа!

Да, господа, эта Бриссо, которую вы видите и к колеснице которой я припрягался, как и многие другие, сделала первые шаги в свете, обманув дворянина для банкира и банкира для дворянина. Всего через восемь дней она позвала графа ужинать в особняк, который ей подарил Сент-Фоа. За твое здоровье, Бриссо.

— Все случилось так, как вы говорите, — продолжал граф А после некоторого молчания, — теперь остается закончить рассказ о приключении барона де Монжуа.

— Оно окончилось не так весело, насколько я помню, — сказал Морлиер.

— Верно, поэтому я опущу многочисленные подробности. Урсула Рено была женой человека, обожавшего ее и питавшего к ней искреннюю страсть. Они прекрасно жили, у них было двое детей: сын двенадцати лет и восьмимесячная дочь. Эта девочка была отдана кормилице в Венсенн, и каждое воскресенье Урсула ездила с мужем к ней. Это было для обоих большим праздником. Их провожал сын, обожавший свою маленькую сестру. Этого сына звали Жильбер. Работа Рено позволяла ему содержать дом, и Жильбер помогал отцу. И в это честное семейство вторгся барон де Монжуа для того, чтобы внести в него смятение и позор, исполнив пожелание пьяного бездельника. Барон имел целый месяц в запасе, но не терял времени. Он отправился к оружейнику и купил у него оружие. Таким образом встретился с Урсулой, потому что часто продавала товар она. Барон использовал все способы, чтобы обольстить молодую женщину, но был отвергнут. Мастерская, в которой работали Рено и его сын, находилась довольно далеко от набережной Феррайль. Рено один лишь раз видел барона де Монжуа и не заметил ничего особенного. Урсула молчала о подлых поползновениях барона, она ничего не говорила своему мужу, потому что знала его характер. Рено был добр, честен, великодушен, но вместе с этим очень бесстрашен, смел и упрям. У него было три любимых существа, три великие страсти, три кумира: его честь, его жена, его дети. Он всем пожертвовал бы для них: своим счастьем, своим состоянием, своей жизнью. Если бы он заподозрил, что кто-то, хоть самый знатный вельможа, осмелился ухаживать за Урсулой, он вызвал бы его на поединок и убил его. Тринадцать лет назад Урсула лично убедилась в мужестве и решительности Рено. Через три недели после их свадьбы она возвращалась от обедни одна. Гвардейский сержант подошел к ней на набережной и начал говорить любезности. Рено стоял у дверей своей лавки, он увидел сержанта, разгадал его намерение, вошел в лавку и снял со стены шпагу, потом, пропустив Урсулу, схватил сержанта за руку и увлек его в темный коридор, заперев дверь за собой. В этом освещавшемся крошечным окном коридоре было почти темно.

— Вынимай шпагу, — сказал он.

Сержант был смел, и они дрались отчаянно. Заколов сержанта, Рено смыл с себя кровь, вытер шпагу и предложил руку Урсуле, чтобы идти на прогулку, причем Урсула ни о чем не догадалась. На другой день ей стало все известно, она, рыдая, бросилась на шею к мужу.

— Я тебя люблю! — просто сказал Рено. — Ты моя жена, мое сокровище, моя жизнь. Того, кто осмелится дотронуться до тебя, я убью, — и мещанина, и дворянина постигнет одна участь.

Урсула знала нрав Рено слишком хорошо, поэтому она с величайшим старанием скрыла от него попытки барона де Монжуа соблазнить ее.

Прошло десять дней, два последних дня Урсула не видела барона. Она надеялась, что он отказался от своих намерений и больше не вернется. Приближалось воскресенье — это было двенадцатое января, и в этот день супруги отправлялись в Венсенн навестить маленькую Нисетту. Все было готово к поездке. В воскресенье утром Рено получил письмо от графа де Шароле, принесенное курьером.

Граф приказывал Рено, своему оружейному мастеру, явиться, не теряя ни минуты, в замок Фоссез, где он находился в то время. Граф собирался на следующий день на охоту, а его оружие было не в порядке. Рено не мог отказаться и поехал с курьером. В этот день Урсула и Жильбер одни отправились в Венсенн. Это было первое воскресенье после рождения Нисетты, когда Рено не поцеловал свою дочь. Урсула огорчилась, но Рено собирался вернуться через день или два, никак не позже, стало быть, огорчаться не было никакой серьезной причины. В минуту отъезда курьер графа настаивал, чтобы и Жильбер тоже поехал с отцом, но Рено не согласился, хотя мальчик покраснел от удовольствия при мысли, что окажется в замке в день охоты.

Урсула с сыном вернулись к вечеру. На другой день Рено не приехал. Наступило четырнадцатое число, Рено все еще не было. Беспокойство начало терзать сердце Урсулы, поскольку она знала, как обязателен ее муж.

— Ему пришлось работать больше, чем он думал! — говорил Жильбер, успокаивая мать.

— Но он написал бы мне, предупредил бы меня, — отвечала Урсула.

Прошло еще два дня — от Рено не приходило известия. В парижском особняке Шароле никто ничего не знал. Урсула плакала. Когда Жильбер увидел слезы матери, он уговорил ее отпустить его в замок узнать, что там случилось. Урсула не решалась: Жильберу было всего двенадцать лет, но он был храбр, силен, смел и умен, да и какой опасности мог он подвергнуться? Замок Фоссез находился в пятнадцати лье от Парижа. Урсула отпустила сына. Жильбер поехал верхом…

XXVIII

Браконьер

— Жильбер уехал 17 января после полудня, — продолжал граф, голос которого сильно изменился. — 18 января в два часа он возвратился бледный, печальный с покрасневшими глазами.

— Рено умер! — закричала Урсула страшным голосом.

— Нет, — ответил Жильбер.

— Он болен? Ранен? В опасности?

— Нет, матушка.

— Но где же твой отец? Отвечай скорее!

— Он в тюрьме…

— В тюрьме! — вскричала Урсула, подумав, что сын попросту лишился рассудка.

— Да, матушка, отец уже два дня сидит в тюрьме в Бове.

— За что, Боже мой?

— За браконьерство.

— Что ты такое говоришь, сынок?

Урсула упала на стул, громко зарыдав. Жильбер рассказал ей, что узнал.

Прибыв в замок Фоссез, Рено начал чистить оружие. В замке было многолюдно. Сен-Клод, камердинер, сказал Рено, что лес полон дичи, а Рено любил охоту, как любили ее все, у кого в ту пору не было привилегии охотиться.

— Хочешь участвовать в завтрашней охоте? — спросил его Сен-Клод, расхваливая красоту окрестностей. — Я знаю лес, я все тебе покажу, мы возьмем с собой по ружью, так что, если кому из господ понадобится другое ружье, мы сможем им услужить.

Рено сначала не соглашался, но в конце концов подумал, что охота состоится рано утром и уже к вечеру он сможет возвратиться в Париж. Утром он присутствовал при отъезде охотников и отправился в лес вместе с Сен-Клодом. На каждом привале был приготовлен завтрак. Сен-Клод кормил Рено, который очень проголодался. Они ели много, пили и того больше, так что пустились в путь явно навеселе. Вскоре они заблудились и разошлись в разные стороны. Рено остался один с ружьем под мышкой, он не знал, куда идти. Он слышал шум охоты издалека, но лесное эхо обманывало его, и Рено продолжал блуждать по лесу. Странным образом его опьянение усиливалось по мере того, как он шел. Он размахивал своим ружьем. Куда шел, с которых пор, как заблудился — он не знал. Вдруг послышался шум, раздался бешеный лай, захрустели ветви, и… выбежал олень! Пьяный Рено не удержался, выстрелил — и олень упал.

Рено убил оленя в имении Шароле, где в это время охотился сам граф. Закон был неумолим, а жестокость де Шароле печально известна, хотя он был тогда молод. Участь Рено не вызывала сомнений: его должны были судить и сослать на галеры.

Описать горе и страдания Урсулы невозможно. В тот же вечер барон де Монжуа пришел к Урсуле и, найдя ее одну и в отчаянии, с участием спросил, что с ней. Она рассказала ему все.

— Вы можете спасти его? — она, почти не сознавая, что говорит.

— Могу, — ответил де Монжуа, — он будет осужден, но король помилует его.

— Но Рено не должны судить! — вскричала Урсула.

— Это труднее.

— Однако возможно?

— Вполне.

— Что же сделать мне для этого?

— Полюбить меня.

Урсула подняла руки к небу: ответ барона привел ее в негодование. Минуту назад она верила великодушию этого дворянина, а он, не краснея, предложил ей самое постыдное условие. Урсула ничего не ответила, но в выражении ее лица было такое презрение, что Монжуа вышел, не сказав ни слова. Сыну мать ничего не сказала.

— Матушка, — сказал Жильбер, — позвольте мне съездить в Бове и попросить судей повидаться с графом де Шароле… Просить, умолять, заклинать его, чтобы он возвратил нам отца.

Жильбер поехал. Урсула осталась одна, она ощутила прилив сил и хотела употребить все возможное для спасения своего Рено. Суд назначили на 30 января. Урсула сходила с ума. Жильбера выпроваживали отовсюду. Будущее этого семейства, до сей поры столь счастливого и благополучного, рушилось.

30 января молодой человек, богато одетый, пришел утром в лавку к Урсуле и попросил показать оружие. Урсула, бледная, отчаявшаяся, даже не поняла, о чем ее спрашивает незнакомец.

— Где Рено? — спросил незнакомец настойчиво. Урсула зарыдала и рассказала, в чем дело. Покупатель раскричался и, назвав себя знатным вельможей и лучшим другом графа де Шароле, обещал Урсуле вызволить Рено в тот же вечер.

— Вот что вам следует сделать, — сказал он. — Сегодня состоится ужин в одном маленьком особняке, на котором будут присутствовать дамы из высшего общества, будет и Шароле. Я предупрежу хозяйку дома, которая окажет вам содействие. Она пришлет за вами. Вас привезут в особняк. Когда ужин будет в самом разгаре, войдите, бросьтесь к ногам графа и просите у него немедленного освобождения вашего мужа. При таком множестве гостей Шароле не посмеет вам отказать. Вы поняли меня?

Урсула схватила руки молодого человека.

— Если вы это сделаете, — сказала она, — вы приобретете навсегда мою признательность.

— Этот добрый поступок не будет стоить мне ничего, так что не благодарите меня, — ответил молодой человек.

Он назначил час, когда приедут за Урсулой, и ушел.

Жильбер снова отправился в Бове, надеясь на успех до последней минуты. Вечером, в половине седьмого, карета без гербов остановилась у дверей дома Урсулы Рено. Женщина, прятавшая лицо под вуалью вышла из кареты и вошла в дом. Через пять минут она села с Урсулой в карету, и лошади быстро поскакали. Это произошло, как я уже вам говорил, 30 января 1725 года.

Назвав дату, граф А умолк. Вздох замер на его губах, и он внимательно посмотрел на своих слушателей. Сен-Ле слушал с бесстрастным выражением лица. Морлиер качал время от времени головой, как бы прогоняя неприятную мысль. Бриссо, по-видимому, начинала чувствовать беспокойство, особенно после последних слов рассказчика.

— Продолжайте! — попросил Морлиер, когда граф А остановился. — Не томите нас. Момент самый интересный…

— Рассказывать осталось немного, — сказал граф. — Вечером 29 января Рено, в уверенности, что будет осужден и что ему не на что надеяться, повесился в своей камере. На другой день пришли за ним, чтобы доставить в суд, и нашли мертвым. Но судьи собрались, труп притащили в зал суда, как это следует по закону, и он был осужден, а труп его повешен на виселице, где должен был провисеть целые сутки. Жильбер видел, как качалось на ветру тело его отца. Когда настала ночь, он решился на смелый поступок. Ночью он влез на виселицу и поцеловал отца в лоб, потом шепнул на ухо мертвому несколько слов. Было два часа утра.

— Господи, как страшно! — вздрогнула Бриссо.

— Остаток ночи, — продолжал граф, — Жильбер провел в молитве, а утром вернулся в Париж. Матери он не застал дома. Он расспросил работников, соседей, друзей и узнал, что 30 января его мать уехала в половине седьмого с женщиной в карете. Никто не знал, куда она направились, и никто не видел ее с тех пор. Жильбер обегал весь Париж, но не смог ничего узнать. Он поехал в Венсенн к сестре.

Никогда в жизни Жильбер не видел больше своей матери и не мог узнать, что с ней случилось. Он съездил в Бове. Где похоронили его отца, было неизвестно. У Жильбера не было даже могилы, на которой он мог бы молиться. Он решил воспитать свою сестру и трудился для нее, более чем для себя. Один дворянин с благородным сердцем, виконт де Таванн, отец нынешнего виконта, сжалился над мальчиком и над его сестрой. Он знал все об их беде, он давал работу Жильберу и назначил ему содержание. Никогда виконт не говорил об этом даже своему сыну.

Граф А опять замолчал, а затем, так как все смотрели на него с беспокойством, он прибавил:

— Я закончил.

— Да-а! — сказал Морлиер. — Я просто в восторге! Это очень интересно, и вы превосходно рассказываете. Не правда ли, Бриссо?

— Конечно, конечно, — ответила Бриссо улыбаясь.

— Однако зачем вы нам рассказали все это? — продолжал Морлиер, опорожняя свой стакан.

— Я вам объясню, — ответил граф А. — Дом, в который отвезли Урсулу Рено 30 января 1725 года, находился на улице Вербуа и принадлежал Сент-Фоа, в нем произошло сборище, на котором он избрал новую королеву. Молодым человеком, являвшимся утром к Урсуле, были вы, шевалье де Ла Морлиер. Женщиной под вуалью, приезжавшей за Урсулой вечером, были вы, мадемуазель Бриссо; тогда, в начале своего пути, вы давали свой первый ужин в своем маленьком домике на улице Вербуа.

Морлиер и Бриссо переглянулись с выражением большого удивления и глубокого беспокойства.

— Но что… — спросил Морлиер. — Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, — ответил граф, — что в ночь 30 января 1725 года несчастная Урсула вошла в дом на улице Вербуа и не вышла оттуда! Я хочу сказать, что если бы вы сейчас вошли в сад этого дома и стали копать под деревом, находящимся в середине, то нашли бы останки Урсулы Рено с обручальным кольцом на пальце и веревкой на шее — да, нашли бы труп этой женщины, горе, страдания и муки которой были так велики, что за одну ночь она прожила тридцать лет, за одну ночь она состарилась и стала седой. Вот, что я хочу сказать! А теперь вы должны сказать мне, Ла Морлиер и Бриссо, как произошло это преступление. Вот для чего пригласил я вас и сам приехал сюда!

XXIX

30 января 1725 года

Морлиер и Бриссо были потрясены до глубины души. Сен-Ле встал и подошел к двери, словно любуясь картиной, висевшей над ней.

— Я выражусь еще яснее, — продолжал граф. — Вы понимаете, о чем я спрашиваю? Если вы не будете мне отвечать, вам останется жить одни лишь сутки!

— Как! — закричал Морлиер.

— Я не знаю, как вы умрете, но умрете вы непременно. Если же, напротив, вы будете со мной откровенны и расскажете все, что знаете, я награжу вас щедрее, чём сделал бы это Людовик XV.

— Что же вы хотите знать? — спросил Морлиер.

— Все, что вам известно о ночи 30 января 1725 года.

— Я расскажу все, что знаю, — отвечала Бриссо, — мне нет никакой нужды что-то скрывать.

— И мне тоже, — прибавил Морлиер.

— Так говорите!

— Сейчас расскажу, только я должен признаться, что мне не многое известно. Если бы меня стали резать на куски, я все равно не сказал бы больше — разве сочинил бы какую-нибудь историю.

— Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте мне.

Настала минута молчания. Сен-Ле, по-прежнему любуясь картиной, стоял перед дверью. Граф продолжал:

— Это вы, Морлиер, 30 января приходили к Урсуле Рено?

— Я, — отвечал шевалье.

— Кто вам дал это поручение?

— Барон де Монжуа.

— Вы заранее обо всем договорились с мадемуазель Бриссо?

— Верно, месье.

— Кто придумал этот план?

— Де Монжуа.

— Что именно вы должны были сделать и что сделали?

— Ничего. Моим визитом к милашке оружейнице и ограничивалось данное мне поручение. — Граф обернулся к Бриссо и сказал: — Теперь вы расскажите, что должны были сделать и что сделали?

— Я праздновала в тот вечер новоселье в моем домике, — отвечала Бриссо, — и давала первый ужин. У меня должен был собраться весь цвет высшего общества. Этот маленький праздник стоил покойному Сент-Фоа четыреста луидоров.

— Вы ездили за Урсулой Рено?

— Ездила, месье.

— Кто вас послал?

— Барон де Монжуа и граф де Шароле.

— Они ввели вас в курс дела?

— Не совсем. Я знала, что какая-то женщина хочет просить какой-то милости, но я не знала никаких подробностей. Когда я приехала к мадам Рено, она была предупреждена и ждала меня. Мы поехали. Дорогой она ничего мне не говорила, только все время плакала. Я утешала ее, говоря, что она получит то, что желает. Когда мы приехали, я оставила мадам Рено в маленькой гостиной, как было условлено.

— А потом?

— Потом я не занималась ею и не видела ее больше.

— Что она делала?

— Я не знаю.

— А вы? — спросил граф Морлиера.

— Также не знаю, — отвечал шевалье.

— Не верю!

— Вот, что мне еще известно, — поспешно сказал Морлиер. — Приехав с Бриссо, мадам Рено осталась на несколько минут в маленькой гостиной, потом слуга — Сен-Клод, кажется, — пришел за ней и отвел ее в сад. Это я точно знаю, потому что в ту минуту, когда я входил в большую гостиную, видел, как слуга и эта женщина прошли мимо меня.

— А потом?

— Я больше не видел мадам Рено.

— Ее не было за ужином?

— Не было.

— Она не видела Шароле?

— Нет.

— А Шароле не выходил из-за стола во время ужина?

— Не могу сказать: это было так давно, что в памяти моей все перемешалось. Я не помню, отлучался Шароле или нет.

— Барон де Монжуа был за ужином?

— Да, он пришел в числе первых.

— Он отлучался?

— Тоже не помню.

Граф обратился к Бриссо.

— А вы?

— У меня, как и у Морлиера, все в голове перемешалось, — отвечала Бриссо.

— Однако кто убил Урсулу Рено — это вы должны знать!

— Я не знаю, — отвечал Морлиер.

— И я, — прибавила Бриссо.

— Вы осмеливаетесь это говорить! — закричал граф в бешенстве.

— Я говорю правду, — ответила Бриссо, — я поклянусь всем, чем хотите. Я решительно не знала, что женщина, о которой вы говорите, была убита, я даже не знала, что она умерла.

— Как! Преступление было совершено в том доме, где вы находились. Женщина была убита у тебя, презренная тварь! Похоронена в твоем саду, а ты не знаешь, что эта женщина умерла!

— Клянусь!

— Ты лжешь!

— Я не лгу!

— И я клянусь! — прибавил Морлиер. — Клянусь моей шпагой, я говорю правду!

Граф скрестил руки на груди.

— Как тогда объяснить, — продолжал он, — что преступление совершилось, а вы этого не знали?

— Если оно совершилось во втором часу утра, — сказал Морлиер, — я не мог ничего знать, потому что ровно в час полицейский отвел меня в тюрьму.