Рыцарь в черном плаще

Людовик XV, откинувшись назад и по своей привычке засунув руку в карман жилета, по-видимому, принимал серьезное участие в том, что происходило перед ним. Наступило молчание; потом епископ продолжал:

— Человек, которого вы арестовали, невиновен.

— Это вы так думаете, — сказал д'Аржансон.

— Разве вы сомневаетесь в моих словах, когда я что-либо утверждаю? — спросил епископ с гордым величием.

— Сохрани меня Бог! — отвечал д'Аржансон. — Я не сомневаюсь в невиновности человека, за которого вы ручаетесь. Но из того, что невинный был арестован, когда все доказательства виновности тяготели над ним, не следует вывод, что администрация полиции и суда плоха во Франции! Арестовав этого человека, месье Фейдо действовал очень хорошо, потому что он думал арестовать убийцу аббата Ронье.

— Убийцу каноника? — вскричал Мирпуа.

— Да, монсеньор!

— Но почему решили, что аббат Ронье убит?

— Приходилось думать именно так, когда это подтверждали очевидные факты.

— Какие факты? — с удивлением спросил король.

— Предостережение, присланное амьенским уголовным судьей, доносившим, что на парижской дороге нашли труп человека, в котором узнали каноника Ронье, накануне уехавшего в город. В том же самом донесении говорилось, что виновник преступления Петушиный Рыцарь и что он, убив и ограбив каноника, оделся в его платье, сел в карету и продолжал дорогу, взяв все бумаги убитого. Что должен был сделать начальник полиции, получив такое уведомление от уголовного судьи?

— Но каким же образом амьенский уголовный судья мог написать подобные вещи? — спросил епископ.

— Вот этого мы еще не знаем, но скоро узнаем, потому что сегодня утром Беррье, главный секретарь полиции, уехал в Амьен для сбора полных сведений. Одно из двух: или уголовный судья действительно писал, или это уведомление пришло не от него и является новым доказательством дерзости разбойников. Во всяком случае, надо выяснить этот вопрос.

— Я именно этого и требую! — сказал епископ. — Выяснить этот вопрос легко. Я давно знаю каноника Ронье: сведите меня с ним, и я не ошибусь. Притом, если, как я искренне убежден, вы ошиблись, то достойный служитель Господа сообщит нам сведения, которыми вы можете воспользоваться.

— Очевидно, — сказал король, — самое благоразумное — свести месье де Мирпуа с пленником на очной ставке.

— Вы желаете видеть пленника сегодня? — спросил епископа Фейдо.

— Конечно, — отвечал тот, — чем скорее я его увижу, тем лучше.

— Я к вашим услугам, если король это позволяет.

— Поезжайте немедля в Париж, — сказал Людовик. — Если арестованный человек невиновен и эту невиновность подтвердит епископ Мирпуа, сейчас же освободите его. Если случится наоборот, и месье де Мирпуа не опознает заключенного, употребите самые сильные средства, чтобы заставить его говорить.

Фейдо встал. Епископ поклонился королю.

— Государь, — сказал маркиз д'Аржансон, поспешно подходя, — я умоляю ваше величество выслушать меня до исполнения этого приказания.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил король.

— Что освобождение заключенного, даже когда невиновность его будет признана, еще раз убедит в безнаказанности того, кого мы намерены наказать.

XIX

Петух и стрела

Король удивленно поднял брови. Епископ подошел, бросив грозный взгляд на маркиза д'Аржансона, который выдержал его со стоическим бесстрастием. Фейдо отступил на два шага и казался совершенно спокойным: очевидно, слова министра его не удивили.

— Что вы хотите сказать? — спросил король.

— Государь, — ответил д'Аржансон, — объяснение простое. Вчера полицией был арестован человек, и через два часа весь Париж узнал, что это Петушиный Рыцарь. Сегодня утром это известие начало распространяться по провинциям. Через неделю вся Франция будет убеждена, что Петушиный Рыцарь наконец схвачен.

— Зачем распространять это известие, если оно ложно?

— Чтобы сделать его справедливым, государь.

— Но если арестованный человек невиновен?

— Пусть он продолжает считаться виновным.

— А если это аббат Ронье?

— Заставим всех думать, что это Петушиный Рыцарь…

— Милостивый государь, — вскричал епископ, — я даже не знаю, как назвать подобный способ действий.

Д'Аржансон улыбнулся.

— Извините, монсеньор, — ответил он, — это называется обычной уловкой.

— Поясните вашу мысль, маркиз, — предложил король.

— Люди уверены, что Петушиный Рыцарь арестован, — все, кто боялся этого разбойника, теперь спокойны и радостны. Одно из двух: или тот, кто в наших руках, Петушиный Рыцарь, или нет. В первом случае все идет само собой, во втором все усложняется. Но, вместо того чтобы затруднить нашу деятельность, эта путаница должна нам помочь: с одной стороны, заставив Рыцаря думать, что мы им обмануты и убеждены, что поймали его, мы на несколько дней притупим бдительность его и его шайки, а разбойника легче всего поймать, когда он считает себя в безопасности. И было бы странно, если бы не удалось схватить кого-нибудь из шайки Рыцаря после того, как распространится известие о поимке ее главаря.

Фейдо де Марвиль, внимательно слушавший маркиза д'Аржансона, сделал одобрительный знак головой.

— Потом, — продолжил министр, — мне пришла в голову другая мысль, вызванная воспоминанием о письме, полученном месье де Марвилем. Я говорю о письме Жакобера. Очевидно, что его застали в ту минуту, как он писал, но Жакобер успел просунуть это письмо в трещину, о которой упомянул. Кто-нибудь поднял это письмо, вложил его в конверт и послал по почте начальнику полиции. Важно отыскать то место, где было найдено письмо. Когда мы найдем и изучим его, мы должны спуститься в подземную галерею, о которой писал Жакобер, и потом оттуда продолжить наши поиски.

— Месье д'Аржансон прав, — согласился король, — это превосходная мысль.

— Главное, узнать, кто послал это письмо начальнику полиции.

— Я объявлю награду в сто луидоров тому, кто прислал мне это письмо, — сказал Фейдо де Марвиль. — За деньгами непременно придут. Это самое верное средство.

— Да, — сказал д'Аржансон.

— Но это не помешало бы оказать правосудие невинному, — возразил епископ.

— Это-то и было бы опасно, — возразил д'Аржансон. — Выпустить этого человека — значит признаться, что Петушиный Рыцарь не пойман. После распространения такого известия безнаказанность разбойника увеличит внушаемый им ужас. И тогда я не могу ручаться, что нашедший письмо рискнет явиться в полицию за наградой.

— Что же вы намерены делать? — спросил епископ.

— Оставить в тюрьме того, кто арестован, виновен он или невиновен, и чтобы его никто не видел, кроме его тюремщика и судьи, производящего следствие.

— Но если он невиновен?

— О его невиновности будет объявлено через некоторое время… и он будет освобожден.

Епископ поклонился королю.

— Как вы решите, ваше величество? — спросил он.

Людовик, казалось, находился в затруднении. Движимый чувством справедливости, он уже приказал освободить пленника, если тот невиновен. Но доводы маркиза д'Аржансона поколебали его намерение. Епископ спокойно и бесстрастно ждал ответа короля, но, так как тот не спешил отвечать, прелат опять поклонился и повторил свой вопрос.

— Завтра я объявлю свое решение на совете, — сказал король.

Ответ был решителен и не позволял задавать вопросов.

Епископ низко поклонился и вышел из кабинета. Де Марвиль также направился к двери, но задержался, по-видимому ожидая волеизъявления короля.

— Подойдите, я хочу с вами поговорить, месье де Марвиль.

Этими словами король давал понять начальнику полиции, что тот не должен ехать в Париж прежде епископа. Фейдо подошел к столу.

— Господа, — сказал король твердым тоном, несвойственным ему, — это темное дело непременно должно быть разъяснено. Я, со своей стороны, одобряю то, что предложил маркиз д'Аржансон. Вы, месье де Марвиль, имеете богатый опыт в подобных делах. Выскажите же нам откровенно свое мнение, но предварительно все хорошенько обдумайте. И не принимайте во внимание то, что уже говорилось здесь, — мне интересно выслушать, что думаете об этом вы.

— Мое мнение, государь, во всем согласуется с мнением министра, — ответил Фейдо. — Я думаю, что арестованный человек действительно аббат де Ронье. Уверен, что Беррье, возвратившись из Амьена, привезет разъяснения, которые подтвердят мое убеждение; но полагаю, что, даже если арестованный невиновен, следует продолжить игру, чтобы обмануть тех, кого мы преследуем. Отыскать же место, где найдено было письмо, значило бы найти путь, который приведет нас к цели.

В эту минуту постучали в дверь.

— Войдите! — сказал король.

Дверь отворилась, и Бине, камердинер Людовика XV, его доверенный человек, без которого не мог обойтись король, вошел в кабинет.

— Что тебе, Бине? — спросил Людовик.

— Государь, — отвечал камердинер, — парк обыскали, как приказал начальник полиции, и ничего не нашли, решительно ничего. Все, находившиеся в парке, служат у вашего величества или у приглашенных особ.

— А петух?

— Не нашли и следа.

Король взял со стола петушка, вынутого из яйца, и подал его своему камердинеру.

— Ты знаток драгоценных камней, Бине, — сказал он. — Что ты думаешь об этом?

Бине взял петуха, подошел к окну, долго рассматривал с глубоким вниманием, потом сказал, качая головой:

— Государь! Работа великолепная, и стоит эта вещица несметных денег.

— Неужели? — сказал король. — Какова же цена этих камушков?

— Около миллиона.

— Миллиона? — изумился король.

— Да, государь. Тут бриллианты чистейшей воды, а эти изумруды и рубины на крыльях и хвосте стоят баснословно дорого.

— Ты так считаешь?

— Спросите ваших ювелиров, государь.

— Отнесите этого петуха Бемеру.

Бине взял петуха и вышел.

— Миллион? — повторил король. — Возможно ли это?

— Я не сомневаюсь! — сказал д'Аржансон.

— Но кто может быть столь богат, чтобы сделать такую глупость: положить в яйцо эту невероятно дорогую вещь и послать мне ее с петухом, как будто выученным для этого.

— Только один человек во Франции способен на подобный поступок, при этом скрывая, что это сделал именно он.

— Кто же?

— Я уже говорил о нем вашему величеству.

— Я не помню.

— Граф де Сен-Жермен.

— А, тот, который приехал… Откуда он приехал?

— Из кругосветного путешествия.

— Он путешествовал пешком? — спросил король, смеясь.

— Пешком, верхом, в экипаже, в лодке, на корабле.

— Кто служил ему проводником?

— Человек, прекрасно знающий дорогу повсюду, где только можно стать ногой на земном шаре.

— Кто же этот человек?

— Вечный Жид!

— Ваш граф де Сен-Жермен знает Вечного Жида!

— Знает, государь. Они путешествовали вместе. Они, беседуя, прогулялись из Вены в Пекин.

— А сколько времени затратили они на эту прогулку?

— Пятьдесят два года.

— Черт побери! Если он пятьдесят два года путешествовал из Вены в Пекин, сколько же лет объезжал он вокруг света?

— Двести, кажется.

— Не больше?

— Нет, государь.

— Торопился же он! Сколько же лет вашему путешественнику?

— Кажется, семьсот или восемьсот.

— Очень хорошо. Возраст прекрасный! Чем же он занимается?

— Золотом.

— Он делает золото?

— Да, государь.

Король весело расхохотался.

— Благодарю, д'Аржансон, — он, — очень благодарю! Вы развеселили меня. Вся эта гнусная история порядком меня опечалила, а вы ее завершили самым очаровательным, самым неожиданным образом. Я жалею только, что де Мирпуа уехал: если бы он вас послушал, это, может быть, заставило бы разгладиться его морщины.

— Я очень рад, государь, что эта история вам нравится, но я был бы еще более рад, если бы ваше величество позволили мне представить вам ее героя.

— Героя истории, графа де Сен-Жермена, которому семьсот или восемьсот лет?

— Да, государь.

— Если вы мне его представите, сделает ли он золота на мою долю?

— Он обещал.

— Но в таком случае его надо представить не мне, а генеральному контролеру. Сведите их, любезный д'Аржансон, вы мне окажете услугу. Когда у Орри будут кассы полны золота, он позволит мне делать, что я хочу, без возражений, в сравнении с которыми возражения парламента можно назвать лестными комплиментами.

— Государь, я представлю ему Сен-Жермена, если вам угодно, но позвольте мне сначала представить его вам.

— Он будет делать золото при мне?

— Да.

— В таком случае я согласен, маркиз!

Король встал.

— Небо чисто, а солнце великолепно, — сказал он, — хватит с меня дел.

Министр и начальник полиции низко поклонились и вышли. Вошел камердинер.

— Бине, — сказал король, — сегодня в Шуази приедут все французские министры. Так вот, я тебе запрещаю пускать их ко мне. Я здесь не занимаюсь политикой, а развлекаюсь. Открой это окно, Бине, пусть помещение проветрится.

Бине распахнул окно. Людовик подошел и с любовью обвел глазами красивый пейзаж, расстилавшийся перед ним. От замка тянулась большая широкая аллея, которую летом затеняли густые листья лип, но в это время года ее сплошь заливали лучи солнца во всей своей весенней силе.

Людовик дышал чистым воздухом ранней весны и стоял неподвижно, опираясь обоими локтями о каменный балкон.

Вдруг в большой аллее мелькнула тень и возникла амазонка. Она грациозно ехала на прекрасной лошади, которая словно летела, не касаясь земли. Прекрасный костюм амазонки имел мифический оттенок. У девушки на плече был маленький колчан, в левой руке лук, а на голове бриллиантовый полумесяц. Лошадь ее была покрыта шкурой пантеры. Амазонка напоминала Диану, богиню охоты. Быстрее пушинки, уносимой ветром, промчалась она галопом по аллее и вдруг, повернув налево, подскакала к окну. Это окно отделялось от земли только крыльцом.

Король вскрикнул от восторга. Амазонка проехала перед ним, быстро вынула из колчана стрелу, вложила ее в лук и пустила… Стрела эта была крошечной, забавной — она не могла бы причинить вреда. Стрела попала королю прямо в сердце… Амазонка исчезла… Людовик остался неподвижен, как будто стрела сразила его наповал.

— Снова она! — прошептал король, когда исчез последний вихрь пыли, поднятой быстрым галопом лошади. — Снова она!

Стрела лежала на балконе, король поднял ее и рассмотрел. Она оказалась настоящим чудом, поскольку была сделана из коралла, белые перья крепились изумрудными гвоздиками, а наконечник украшало бриллиантовое сердце. Именно это сердце и ударилось о сердце короля. Людовик обернулся со стрелой в руке и увидел Бине, державшего в руках петушка.

— Поистине сегодня день сюрпризов! — заметил король. — Ну, что сказал ювелир?

— Он предлагает за петуха девятьсот тысяч франков наличными, государь.

— Что ж, — сказал Людовик, улыбаясь, — если у Петушиного Рыцаря целая коллекция подобных вещиц, то о нем нечего жалеть.

Король еще не закончил, как за окном раздалось звонкое «кукареку».

— Ну, — сказал Людовик, — на этот раз это уж слишком! Я выясню, что это такое.

XX

Жильбер и Ролан

В нескольких шагах от салона королевского парикмахера Даже располагалась лавка чулочника Рупара, мужа Урсулы, приятельницы мадам Жереми и мадам Жонсьер.

В тот день, когда король провел в Шуази полное волнений утро, перед лавкой Рупара собралась толпа. Урсула стояла на верхней ступени, засунув обе руки в карманы передника, возвышаясь над собранием, как хозяйка дома, умеющая заставить себя уважать, за ней, слева, стояла мадам Жереми. Перед Урсулой на нижней ступени, прислонившись к стене, стоял Рупар, еще толще и румянее обыкновенного, слушая и говоря, как человек, знающий себе цену. Соседи и соседки разговаривали, размахивая руками, и число их увеличивалось каждую минуту. Вопросы и ответы делались с жаром и так быстро, что, наконец, скоро ничего невозможно было разобрать.

— Так это правда? — говорила только что подошедшая мадам Жонсьер.

— Совершенная правда, — отвечали ей.

— Он пойман?

— Да.

— Но как же это случилось?

— Его арестовали…

— Нет, он сам себя отдал в руки полиции.

— Ну что вы, соседи! Вы говорите глупости! Его выдали.

— Кто?

— Разбойники, его друзья и сообщники.

— И где же он сейчас?

— В Бастилии.

— Нет, он в особняке полиции, и его стережет вся объездная команда.

— Наконец-то Петушиный Рыцарь пойман! — сказал Рупар.

— Пойман! — повторила мадам Жереми.

— Пойман, пойман! — повторили хором присутствующие.

— Значит, теперь можно ходить по вечерам без всякого страха, — сказал толстый чулочник.

Жена обожгла его взглядом:

— Прошу тебя не нарушать ко мне уважения, — сказала она.

— Но, мадам… — пролепетал чулочник.

— А, ты видишь в аресте Рыцаря только возможность шататься безнаказанно по ночам.

— Я… я…

— Ты же собрался гулять по вечерам…

— Милая моя…

— Стыдно, сударь.

— Подружка моя…

— Я запрещаю тебе называть меня так…

— Черт побери!

— Так вы еще и ругаетесь! Молчите, я не хочу вас слушать, месье Рупар! — высокомерно заявила Урсула.

Добрый чулочник умолк, зато все остальные продолжали галдеть.

— Как, — говорила соседка мадам Жонсьер, — вы не знали, что Петушиный Рыцарь пойман?

— Нет, — ответила мадам Жонсьер, — я ничего не знала.

— Но весь Париж об этом говорит.

— Я приехала из Мелена, куда ездила по делам.

— И в Мелене ничего об этом не известно?

— Ничего!

— Это неудивительно, — сказал Рупар. — Мелен далеко от Парижа, этой великой столицы цивилизованного мира, как изящно выражается месье Бернар, который пишет прекрасные стихи. Он мне должен за четыре пары шелковых чулок и заплатит неизвестно когда… Но он поэт, а я поэтов люблю…

— Потому что ты глупец, — колко перебила Урсула, — в делах надо любить того, кто покупает чулки и платит за них, и не важно, поэт он или не поэт.

— Это как ты рассудишь, мой добрый друг.

— Молчи уж!

— Да, мой добрый, милый и превосходный друг, я молчу!

— Итак, Петушиный Рыцарь схвачен, — продолжала мадам Жонсьер.

— Да, — отвечала Урсула, — схвачен, арестован вчера вечером объездной командой и отвезен к начальнику полиции.

— Петушиный Рыцарь схвачен! — повторяли все.

— «Кукареку!» — закричал пронзительный голос.

Толпу охватил ужас, все замолчали, потом громкий хохот заставил всех покраснеть. Оказалось, двенадцатилетний мальчик, проходивший мимо, вздумал пропеть петухом и убежал опрометью, чтобы избежать наказания, которого заслуживала его шутка.

— Шалун! — прошептал Рупар.

— А Даже не возвращался? — спросила мадам Жонсьер.

— Нет еще, — отвечала Урсула. — Ах! Если б он был здесь, он рассказал бы нам что-нибудь.

— А! Вот его будущий зять, месье Жильбер, — сказала мадам Жереми.

— Какой странный этот Жильбер, — заметила Урсула.

— Почему же?

— Он похож на медведя. Никогда не говорит ни с кем, — сказала мадам Жереми.

— И едва поклонится, — прибавила Урсула.

— О! В последний раз, когда я его видел, — сказал Рупар, — он был любезен… мил…

— Уж ты скорее дашь себя повесить, чем согласишься с мнением других, — заявила Урсула.

— Но, подруженька…

— Постыдился бы! Молчи!

Рупар повиновался. Мадам Жереми не ошиблась: действительно Жильбер в простом костюме оружейника шел быстрыми шагами по улице к лавке Даже. Проходя мимо собравшейся толпы, Жильбер слегка поклонился, но не остановился, не подошел к собравшимся, а сразу прошел в салон парикмахера.

Пробило пять часов, и в салоне было сумрачно. Молодая девушка сидела за прилавком на том месте, которое обыкновенно занимала Сабина. Этой хорошенькой девушкой была белокурая Нисетта. Возле нее очень близко сидел молодой человек, лет двадцати пяти, с приятным открытым лицом. Это был сын Даже Ролан.

Нисетта вышивала или, по крайней мере, держала в левой руке пяльца, а в правой иголку с ниткой, но вместо того чтобы вышивать, водила иголкой по прилавку. Ролан, наклонившись к Нисетте, что-то говорил тихо и проникновенно.

Увидев Жильбера, Нисетта слегка вскрикнула, а Ролан отодвинулся. Жильбер запер дверь и улыбнулся.

— Вы, похоже, тоже обсуждаете важное известие! — сказал он.

— Какое, брат? — спросила Нисетта.

— Арест Рыцаря.

— Да, я слышала о нем.

— И это тебя не занимает?

Нисетта покачала головой.

— Я не хочу об этом и думать.

— Почему?

Нисетта отошла от прилавка и, прижавшись к груди брата, подставила ему свой лоб.

— Потому что Сабина еще не выздоровела, — сказала она.

Жильбер сделал нетерпеливое движение.

— Ты все еще думаешь, что Сабину ранил Рыцарь?

— Конечно!

— А я вот не думаю так!

— Это не моя вина, Жильбер, это сильнее меня. Ты мне говоришь, что Петушиный Рыцарь не совершал этого преступления, а меня уверяет в противном какое-то внутреннее чувство.

— Полно, дитя! — сказал Жильбер, переменив тон. — Перестанем говорить об этом.

Он по-братски пожал руку, которую протягивал ему Ролан. Держа Нисетту правой рукой, а руку Ролана левой, Жильбер легонько отдалил их от себя и, поставив рядом, обвел обоих проницательным взглядом. Они были в лавке одни.

— Вы сидели очень близко друг к другу, когда я вошел, — сказал он строгим тоном.

— О брат! — сказала Нисетта, покраснев.

— Жильбер… — начал Ролан.

— Не сердитесь, — возразил Жильбер самым кротким и самым дружелюбным тоном, — выслушайте меня, милые друзья, и отвечайте, так же как я с вами буду говорить, со всей откровенностью и добросердечием.

Вместо ответа Ролан крепко пожал руку оружейника. Нисетта прижалась к правой руке Жильбера, ухватившись обеими руками за его плечо.

— О, как ты мил, когда говоришь вот так! — сказала она. — И какой у тебя ласковый голос, тебя приятно слушать, брат.

Эта маленькая сцена, происходившая в пустом салоне на оживленной улице, была трогательна в своей простоте. Сразу чувствовалось, что эти три человека питали друг к другу истинную привязанность.

— Ролан, — сказал Жильбер после минутного молчания, — ты по-прежнему любишь Нисетту?

— Люблю ли я Нисетту! — вскричал Ролан взволнованным голосом. — Люблю ли я Нисетту? Я ее обожаю, Жильбер, я отдам для нее свою жизнь, свою кровь — все! Пусть она поскорее станет моей женой; ускорь нашу свадьбу, и я по гроб жизни буду обязан тебе всем моим счастьем! — Выпустив руку Жильбера, приложив свою руку к сердцу, Ролан прибавил: — Нисетта будет счастлива — я клянусь тебе!

— Я верю, — отвечал Жильбер. — Ты же любишь Ролана? — обратился он к Нисетте.

Она закрыла лицо руками и прижалась к груди брата.

— Да! — прошептала она. — Больше жизни.

Жильбер поднял глаза к небу, как бы благодаря Бога.

— Что ж, друзья мои, — продолжал он, — любите друг друга честно, и скоро Господь благословит ваш союз.

— Но когда? — спросили в один голос Ролан и Нисетта.

— Теперь уже скоро!

— Почему не назначить свадьбу теперь, когда выздоровление Сабины несомненно? — спросила Нисетта.

— Потому что надо подождать.

— Зачем?

— Именем нашей матери, Нисетта, не расспрашивай меня: это не моя воля, а ее. Ты выйдешь замуж на другой день после того, как я отведу тебя на ее могилу.

— О, с каким нетерпением я ожидаю этого благочестивого утешения! — сказала девушка. — Моя бедная матушка!

— Друзья мои, — продолжал Жильбер, изменив тон, — доверяйте мне, как я доверяю вам. У меня только одно желание, столь же сильное, как и ваше, — ускорить приближение наших браков. А теперь, Нисетта, моя хорошенькая сестрица, займи свое место у прилавка, а ты, Ролан, проводи меня к Сабине.

Нисетта приподнялась на цыпочки и поцеловала брата. Ролан и Жильбер поднялись по лестнице на второй этаж. В ту минуту, когда Ролан хотел взяться за ручку двери комнаты Сабины, Жильбер удержал его.

— Ролан, — сказал он шепотом, — вот уже скоро месяц, как Нисетта проводит в этом доме возле Сабины день и ночь. Ты бываешь часто у своего отца, Нисетта тебя любит, вы знаете, что поженитесь. Поклянись же мне, что я могу полностью тебе доверять.

Ролан поднял руку не колеблясь.

— Перед Богом, который меня слышит, — сказал он твердым голосом, — клянусь тебе моей честью, моим вечным спасением, что до тех пор, пока Нисетта не сделается моей женой перед алтарем Господа, она будет для меня такою же сестрой, как и Сабина!

— Я даю тебе такую же клятву за Сабину, — сказал Жильбер тоном, в котором звучало благородство. — А теперь, Ролан, вернись к Нисетте, а я пойду к Сабине.

Они крепко пожали друг другу руки, и Ролан спустился с лестницы. Жильбер остался один на площадке. Его выразительное лицо просветлело.

«О Господи, — подумал он, — как же я счастлив здесь! Но я должен узнать, кто ранил Сабину. И не просто узнать, но и отомстить за нее. Только тогда я обрету полное счастье и спокойствие».

И Жильбер вошел в комнату Сабины.

XXI

Клятва

Сабина лежала на белоснежной постели, кровать была занавешена кисейными занавесками. Ее правая рука грациозно поддерживала голову, левая свободно вытянулась вдоль туловища. Свет освещал ее милое личико и каштановые локоны, пышным каскадом ниспадавшие на плечи.

Уже две недели, как Сабина находилась вне опасности. Искусство доктора Кене, молодой, сильный организм и нежные заботы близких помогали девушке успешно справляться с болезнью.

Быстро поправляясь, Сабина чувствовала, как с каждым днем возвращаются ее силы и крепнет расстроенное болезнью и страданиями здоровье, как возрождается былая красота и бледные щечки наливаются румянцем.

Девушка дремала уже около часа. Сидевшая возле ее постели Жюстина, убедившись, что больная уснула, вышла, так что, когда Жильбер вошел в комнату, Сабина была одна. Он приблизился к ней очень тихо, без шума. Сабина спала, дыхание ее было ровным и спокойным. Жильбер остановился перед кроватью и стал смотреть на Сабину. На лице молодой девушки была улыбка, ей снился приятный сон. Жильбер подавил вздох. Сабина раскрыла глаза. Первый взгляд ее встретился со взглядом Жильбера, и обоих охватило волнение. Сабина покраснела, Жильбер упал на колени перед кроватью. Он взял ее ладони в свои руки.

— Вы любите меня? — прошептал он. Сабина нежно наклонилась к нему.

— Жильбер, я вас люблю всей душой и сердцем, я вас люблю, как честная девушка должна любить честного человека, когда она верит, что этот человек будет ее мужем перед Богом.

Наступила минута красноречивого молчания.

— Жильбер, — продолжала Сабина, — если бы я умерла, что бы вы сделали?

— Прежде всего я отомстил бы за вас, а потом расстался бы с жизнью на вашей могиле.

— Вы расстались бы с жизнью!

— Без сомнений и с радостью, потому что жизнь без вас, Сабина, стала бы мукой без надежды и утешения.

— Встаньте, Жильбер, и садитесь рядом. Давайте поговорим.

Жильбер пододвинул стул и сел возле кровати, держа руку Сабины.

— Что делает моя прелестная Нисетта? — спросила Сабина.

— Она внизу с Роланом.

— Они очень любят друг друга… Когда они обвенчаются?

— Одновременно с нами!

— Значит, когда я встану на ноги?

— Когда вы встанете на ноги, Сабина, — произнес Жильбер серьезно, — и когда вы будете отомщены. Я дал клятву стать вашим мужем не раньше, чем найду вашего гнусного убийцу и раздавлю его!

Говоря это, Жильбер в своем праведном гневе был великолепен.

— Господи! Вы пугаете меня.

— Как, Сабина, разве вы не понимаете, что, прежде чем я сделаюсь вашим мужем, я обязан за вас отомстить?

Сабина размышляла несколько мгновений, потом покачала головой с выражением решимости и печали в глазах, сказала тихо:

— Вы правы, Жильбер, вы должны за меня отомстить, и мне кажется, что очень важно узнать, почему я чуть не сделалась жертвой самого гнусного преступления. Кто осмелился вовлечь меня в засаду? Кто осмелился разыграть перед бедной девушкой такой отвратительный спектакль? Мне очень хочется знать…

— Вы это узнаете, Сабина, вы все узнаете, — заверил ее Жильбер.

— Я не осмелилась поделиться своими мыслями с Роланом и отцом. Они сделали бы все, но я не имела права рисковать их счастьем и их жизнью ради меня. Вы, Жильбер, это другое дело! Жизнь наша прочно связана чувствами, которые мы испытываем, и клятвами, которыми мы обменялись. Вы мне не брат, не отец, вы мой жених, и вам не для кого жить, кроме как для меня. Между нами не должно быть тайн, все должно быть ясно, справедливо, потому что мы любим друг друга, а любовь — это соединение двух душ в одну, двух сердец в одно сердце. Вот что для меня значит любовь, Жильбер!

— Вы знаете любовь так же, Сабина, как ангел — вечную жизнь!

— Или мы будем вместе жить, Жильбер, или мы вместе умрем — не так ли?

— Да, Сабина!

— И чтобы наша совместная жизнь была возможна и счастлива, никакое сомнение не должно коснуться наших душ, ни одна сторона жизни не должна оставаться в тени.

— Вы правы, Сабина.

— Поэтому мы должны, Жильбер, раскрыть тайну происшествия, которое, чуть было, не свело меня в могилу.

— Начнем действовать, Сабина! Теперь, когда силы к вам вернулись, я могу безбоязненно попытаться пробудить ваши воспоминания. Выслушайте меня, Сабина, и, так как у нас одна цель, позвольте мне направлять вас по пути, которым мы должны следовать дальше.

— Говорите, Жильбер, и не бойтесь быть со мной откровенным.

— Пока вы лежали на этом одре, — продолжал Жильбер, — я перебрал в голове все возможности и способы, с помощью которых можно добраться до истины. К сожалению, ни один способ не показался мне надежным. Мне не хватало сведений, которые вы одна могли мне предоставить.