Рыцарь в черном плаще

— Это маркиз Монферра, — сказал герцог Сантарес.

— Это человек, насмехающийся над нами! — заключил Морпа.

— И делающий это великолепно! — прошептал король, по-видимому находивший большое удовольствие в этом импровизированном спектакле.

Наступило минутное молчание, потом чародей медленно вышел на середину гостиной и обвел проницательным взглядом присутствующих сквозь прорези маски.

— Вы правы, — сказал он по-итальянски Пизани, — я граф Белламаре. Вы не ошибаетесь, — прибавил он по-немецки барону Стошу, — я барон Шевинг. Вы меня узнали, дон Луис, — продолжал он по-португальски, — я Монферра, ваш лиссабонский друг.

Все слушали его, вытаращив глаза, но никто ему не отвечал.

— Милорд, — продолжал чародей на этот раз по-английски, — когда вы служили в полку полковника Черчилля в Индии, то однажды ужинали в Бомбее после охоты на тигра с одним путешественником…

— Который убил тигра при мне, — перебил лорд Гей, — тифа, разорвавшего брюхо моей споткнувшейся лошади… Этого смелого охотника страшный зверь ударил когтями — наверняка у него остались шрамы.

Чародей приподнял широкий рукав, покрывавший его левую руку, и обнажил четыре глубокие шрама.

— Это вы! — закричал лорд Гей. — Вы, так храбро рисковавший своей жизнью ради моего спасения! Вы, шевалье Велдон!

— Да, милорд. Угодно вам представить меня этим господам?

— Шевалье де Велдон, спасший мне жизнь в Бомбее, — сказал по-французски лорд.

Наступило молчание. Король был в восторге. Чародей поклонился, как кланяются жители Востока, барону Эймару.

— Да будет с нами мир, — сказал он по-арабски, — и пусть воспоминания пробудятся в твоей душе. Мы вместе ели хлеб и соль по дороге в Дамаск, возле оазиса Змеи.

Барон казался изумленным.

— Это было двадцать лет назад, — ответил он также по-арабски.

— Да, — сказал чародей, — это происходило в 1720 году.

— Мы охотились на страусов.

— Вы убили трех, а я пятерых.

— Вы Сиди ла-Руа?

— К вашим услугам, барон!

Событие приобретало столь неординарный характер, что все присутствующие забыли о бале. Человек, прекрасно говоривший на шести разных языках и известный шести особам высшего общества под шестью разными именами, казался феноменом. У всех была только одна мысль, одно желание — узнать, кем он был на самом деле.

Чародей прошел через гостиную прямо к королю. Ришелье и Таванн быстро приблизились, чтобы встать между королем и таинственным гостем, но чародей сам остановился на почтительном расстоянии и низко поклонился.

— Государь, — сказал он на превосходном французском языке, — неделю тому назад, когда я убил кабана в Сенарском лесу, ваше величество обещали оказать мне милость.

— Как! — с живостью сказал Людовик XV. — Это вы спасли мне жизнь! Конечно, я обещал вам милость. Просите, чего хотите…

— Позвольте, ваше величество, быть вам полезным своим искусством.

— Каким именно, месье?

— Позвольте свести пятна с ваших бриллиантов.

— Вы знаете этот секрет?

— Знаю, государь.

— Если так, ваше состояние будет упрочено.

— Я и без того богат.

— Вы богаты?

— Да, настолько, насколько может желать богатства человек. Но богатство ничего для меня не значит — наука же значит все!

Галстук короля скрепляла бриллиантовая булавка невероятной красоты. В бриллианте, недавно проданном придворным ювелиром, был только один изъян: пятно сбоку. Король взял булавку и, показав ее чародею, спросил:

— Вы можете свести это пятно?

— Могу, государь, — отвечал тот.

— Бриллиант тогда станет вдвое дороже?

— Да, государь.

— Сколько потребуется времени для этого?

— Пятьдесят дней.

— Это немного. Сведите пятно и принесите мне бриллиант. Если пятно нельзя будет свести, оставьте булавку у себя. Но прежде снимите вашу маску. Я хочу убедиться, тот ли вы человек, за кого выдаете себя.

Чародей медленно отступил на несколько шагов, чтобы свет лампы упал ему на лицо. Все окружили его с большим беспокойством. Из соседнего зала раздавались музыка, гул голосов и шум шагов танцующих. Чародей несколько мгновений стоял неподвижно, спиной к бальному залу и входу, лицом к королю. Вдруг быстрым движением он снял маску, показав свое лицо. Мгновение было кратко, потому что он тут же надел свою маску, но четыре восклицания слились в один голос: «Это он!»

— Это он! — подтвердил король.

Графиня де Жержи всплеснула руками, и крик замер на ее губах. Морен и баронесса де Люд также вскрикнули. Чародей бросился к выходу и исчез в толпе.

— Боже мой! — воскликнула графиня де Жержи. — Но ведь это совершенно невозможно!

— Как? — спросил Людовик XV. — И вы знаете этого человека?

— Государь, это немыслимо!

— Что вы хотите сказать?

— Вашему величеству известно, что мне около восьмидесяти лет?

— Знаю, графиня, но вы выглядите значительно моложе!

— Человек, лицо которого я только что видела, не старше тридцати пяти лет.

— Вы правы, мадам! — согласился король.

— Так вот, шестьдесят лет тому назад, когда я выходила замуж за графа де Жержи, этот человек ухаживал за мной; ему исполнилось тридцать, и он дрался на дуэли с моим мужем.

— Это невозможно, графиня! Теперь ему было бы девяносто лет.

— Я его узнала, ваше величество.

— Ваша память играет с вам шутки.

— Государь, клянусь вам…

— Это всего лишь сходство.

— Но у него под левым глазом шрам…

— Это невозможно, графиня, уверяю вас!

— Однако, — вмешался граф Морен, — тут имеется еще кое-что невозможное.

— Что же? — спросил король.

— Я видел этого человека в Страсбурге в 1710 году, тридцать пять лет назад. Он выглядел совершенно так же, как и теперь, и был в тех же летах. Его звали Симон Вольф, и он считался одним из богатейших евреев Эльзаса.

— Стало быть, ему было бы теперь шестьдесят лет, если тогда исполнилось тридцать?

— Да, государь.

— Это опять невозможно.

Обернувшись к молодой баронессе де Люд, король спросил ее:

— А почему вы вскрикнули?

— Потому что, увидев этого человека, государь, я подумала, что вижу дядю дедушки моего мужа, того, который был конюшим короля Франциска II. Портрет его висит в моей комнате, я смотрю на него каждое утро, и черты этого человека запечатлены в моей памяти.

— Но получается, что он похож на всех? — спросил король, засмеявшись. — Для маскарада эта шутка остроумна и мила. Пересчитаем, господа! Я начинаю, и будем продолжать по порядку. Для меня этот чародей — храбрый француз, один из моих подданных, спасший мне жизнь неделю тому назад, когда кабан бросился на меня, и ему тридцать лет.

— Для меня, — сказала графиня де Жержи, повинуясь знаку короля, — это виконт де Рюель, который хотел прельстить меня, и ему девяносто!

— Для меня, — баронесса де Люд, — мой прадед, конюший короля Франциска, и ему по крайней мере лет двести.

— Для меня, — вступил граф Морен, — это Симон Вольф, еврей, и ему шестьдесят лет.

— А для вас, Пизани? — спросил король.

— Для меня это граф Белламаре, и ему пятьдесят лет.

— А я уверен, что это незаконный сын вдовы Карла II испанского и богатого мадридского банкира, — сказал герцог Сантарес. — Он был тайно воспитан в Байонне, и ему купили поместье Монферра, чтобы сделать его маркизом. Ему только тридцать лет.

— А я могу утверждать, — продолжил барон Стош, — что это сын Ротенгема, мюнихского купца, который перед смертью купил для своего сына баронство Шевинг.

— Это путешественник, — сказал барон Эймар, — и ему никак не меньше пятидесяти лет.

— Кто бы ни был этот человек, — сказал лорд Гей, — он самоотверженно спас мне жизнь, убив тифа.

— Морпа прав, — сказал король, — этот человек приятно подшутил над нами, но мы посмотрим, как он справится с бриллиантом. Теперь, милостивые государыни и государи, хоть случай и позволил вам узнать, что я здесь, прошу вас сохранить мое инкогнито до конца бала.

Сделав любезный знак рукой окружавшим его, король в сопровождении Ришелье и Таванна прошел в бальный зал, где веселье достигло своего апогея.

XXXIV

Нимфа

В бальном зале было два больших камина, украшенных бронзовыми кариатидами и фигурами мифических персонажей. Справа на постаменте высился скульптурный портрет Людовика XV во весь рост, подаренный городу королем в 1736 году; на другом камине скульптура работы Ванлоо 1739 года изображала короля сидящим на троне и принимающим поздравления от купеческого старшины и его помощников по случаю заключенного мира. Напротив были окна фасада, выходившего на Гревскую площадь. Между этими окнами в числе прочих висела картина «Вступление Генриха IV в Париж». Под ней предприимчивый и умный купеческий старшина, желая сделать сюрприз королю, пока тот сидел в гостиной, велел поставить эстраду, покрытую бархатом, золотом и шелком. На этой эстраде поставили без масок пятьдесят самых хорошеньких девушек, женщин и вдов, каких только смогли найти на балу. В этом свежем букете очаровательных дам не было ни одного костюма, который был бы похож на другой. Разнообразие их выглядело чрезвычайно живописно. Под эстрадой расставили музыкантов. Купеческий старшина ждал, когда король переступит порог Цветочной гостиной, чтобы подать сигнал музыкантам.

Наконец Людовик XV вышел, все еще в маске и в своем костюме, представлявшем дерево тис. Очаровательное зрелище на эстраде заставило его забыть про чародея и навело на иные мысли. В короле вновь проснулся тонкий знаток женской красоты. Он медленно обвел взглядом эстраду, рассматривая каждое привлекательное личико, красневшее от влияния королевского магнетизма, понятие о котором Месмер начал вводить в моду.

В это время грянула музыка, и танцующие закружились возле короля. Людовик наслаждался этим зрелищем, совершенно новым для него, когда еще одно явление увеличило прелесть происходящего.

Из группы гостей в богатых костюмах из серебряной и золотой парчи выбежала нимфа со светло-русыми развевающимися волосами, гибким станом, с колчаном за плечами, с круглыми белыми ручками, точеными ножками, размахивая стрелой с золотым наконечником и блестящими перьями. Хорошенькая нимфа была в маске, но сердце короля забилось. Увлеченный против воли, повинуясь чувству, в котором не мог дать себе отчета, он приблизился к нимфе, проходившей мимо него.

— Прелестная нимфа, — сказал он, — счастливы те, кого вы пронзаете своими стрелами! Раны смертельны?

— Прекрасный рыцарь, — ответила нимфа, — я скупа на свои стрелы и не хочу никому доставить счастье умереть от них.

Людовик взял белую руку нимфы и тихо увлек ее к Цветочной гостиной.

— Как! — сказал он. — Разве вы боитесь стать любимой?

— Сердце Дианы бесчувственно, эта гордая богиня смеется над муками любви.

— А вы ее ученица?

— Да, и примерная.

— Надо сделать упрек наставлениям вашей учительницы, потому что весьма прискорбно, когда очарование соседствует с жестокостью…

— О, не все лесные красавицы дали обет равнодушия, — ответила хорошенькая нимфа, улыбаясь и показывая ряд жемчужных зубов.

— В самом деле? И вы принадлежите к их числу?

— Почему вы спрашиваете?

— Вы прекрасны и очаровательны, а для очарования и красоты равнодушие — опасный враг.

— Это залог счастья.

— Не говорите так!

— Разве лучше думать и не говорить, чем думать и говорить?

— Скажите мне, хорошенькая нимфа, разве лишь наслаждение охотой влечет вас и ваших подруг в чащу леса?

— Не всегда… среди нас есть одна, влекомая в лес совсем иным чувством.

Беседуя таким образом, король и нимфа вошли в гостиную и сели на мягкий диван. Король держал нимфу за руку.

— Та, о которой вы говорите, — продолжал король, — наверное, нежная Венера, ищущая среди молодой зелени какого-нибудь нового Адониса?

— Я полагаю.

И нимфа слегка вздохнула.

— Я угадал?

— Да… Адониса… очаровательного!

Нимфа вздохнула опять и печально покачала головой.

— Ах, как жаль! — сказала она. — Какое это несчастье!

— Почему несчастье?

— Потому что между бедной нимфой и прекрасным Адонисом расстояние слишком велико…

— Расстояние?

— Да, и его невозможно преодолеть.

Она вздохнула в третий раз.

— Ничего нет невозможного! — с жаром воскликнул король. — Любое расстояние не помеха, когда любовь простирает над ним свои крылья.

— О нет! Любовь поднимается очень высоко, — ответила хорошенькая нимфа, — но она не достает до трона.

— До трона! — повторил король. — Что я слышу?

— Молчите! — сказала нимфа, явно смутившись.

— Но почему я должен молчать?

— Потому что об этом никто не должен знать.

— Даже я?

— Пустите меня!

Она хотела встать, король нежно удержал ее. Они были одни в Цветочной гостиной.

— Скажите мне только, — продолжал король, — на каком полушарии земли можно встретить эту очаровательную и трогательную нимфу?

— О! Нет нужды обращать ваше внимание на другое полушарие. Прекрасный Адонис редко может избежать в лесах близ Парижа встречи с этой чувствительной нимфой… Но есть одно место, которое она предпочитает…

— Как оно называется?

— Сенарский лес.

— Сенарский лес! — восторженно повторил король. — Не злоупотребляйте моим волнением. В этом лесу я встретил привлекательнейшую женщину, вновь заставившую забиться мое сердце надеждой и любовью…

— Молчите! Молчите!

— О! — продолжал король с еще большей нежностью и воодушевлением. — Скажите мне, знаете ли вы очаровательную амазонку Сенарского леса, которая при каждой охоте является в различных видах?

— Я немного знакома с ней.

— Окажите мне милость, — сказал король, целуя руку нимфы, — снимите маску.

Молодая нимфа встала напротив короля спиной к двери. Быстрым движением она сняла маску.

— Так это было явью! — сказал король, любуясь прелестными чертами сенарской незнакомки.

Он встал и снял свою маску.

— Король! — воскликнула нимфа с очаровательным испугом. — Он знает все!

И она убежала в залу. Король, вспыхнувший от удивления, удовольствия и волнения, бросился за ней, не надев даже маски. Нимфа хотела скрыться в толпе, когда из ее руки выпал носовой платок, обшитый кружевами. Двадцать рук одновременно потянулись за ним, но Людовик быстрее всех придворных схватил тонкую батистовую ткань, после этого, не имея возможности дотянуться рукой до хорошенькой нимфы, он осторожно бросил ей платок. В этом вежливом, чисто французском жесте придворные угадали скрытый умысел.

— Платок брошен, — сказал Ришелье.

— Платок брошен! — повторило десять голосов.

Через десять минут все в зале говорили: «Платок брошен», а мадам Рошшуар, рассчитывавшая зажечь в сердце короля истинную страсть, упала в обморок от горя. Лица многих женщин омрачились, и скоро все произносили одно лишь имя — с восторгом, завистью, злостью или презрением.

Это имя было — мадам д'Этиоль. Оставив короля, Антуанетта из тонкого кокетства тотчас уехала с бала.

XXXV

Морлиер

Король пригласил Ришелье в свою карету. Они ехали вдвоем. Король возвращался в Версаль, путь был не близок, и разговор можно было вести не спеша.

— Любезный герцог, — говорил влюбленный король. — Я просто в восторге!

— Я очень рад, государь.

— Я в восхищении, я влюблен! Сердце мое трепещет… Словом, я болен… болен любовью…

— Не волнуйтесь, государь, скоро в наших руках окажется лекарство от этой болезни.

— Вы так думаете, друг мой?

— Я в этом уверен, ваше величество.

Король покачал головой с сомнением.

— Это, мне кажется, трудно, даже очень трудно, — сказал он.

— Почему? — спросил Ришелье.

— Говорят, д'Этиоль без ума от своей жены.

— Тем лучше.

— Почему же?

— Тем легче будет его обмануть.

— А если он любит свою жену?

— В таком случае зрение его должно быть затуманено.

— Все-таки я боюсь, чтобы он не наделал шуму.

— Есть способ не слышать его, если он захочет пошуметь.

— Какой способ, друг мой?

— Он заключается в том, что нужно убедительно доказать д'Этиолю, что ему необходимо путешествовать для поправки здоровья.

— Что вы! Послать его в изгнание…

— Нет, государь, просто отправить прокатиться: эта прогулка будет даже приятна и предписана доктором… Он, бедняжка, должно быть, болен, и ему необходимо лечиться.

— Вы отъявленный повеса, герцог де Ришелье! — с восторгом сказал король.

Герцог поклонился.

— Я преданный слуга вашего величества.

— Итак, вы полагаете, что мадам д'Этиоль не отвергнет меня?

— Думаю, что она с нетерпением ждет, когда вы предложите ей свою любовь.

— Ришелье!

— Я в этом уверен!

— Вы не сомневаетесь ни в чем, любезный герцог.

— Могу ли я не верить в успех вашего величества?

— Молчите, льстец!

— Я, однако, должен узнать кое-что у вашего величества.

— Что же, герцог?

— Если завтра мадам д'Этиоль приедет в Версаль…

— Она приедет? — встрепенулся король.

— Если она приедет, надо ли ее проводить в малые апартаменты?

— Я скажу Бине.

— Она приедет, государь!

— Ришелье! — сказал король смеясь. — Вы — дьявол!

— Пусть так, но признайтесь, государь, что хоть я и дьявол, но на сей раз держу ключи от Рая. Позволите ли вы мне, государь, выйти здесь из кареты?

— Зачем?

— Чтобы служить королю, — смеясь ответил Ришелье.

— Мне нечего возразить против этого довода, выходите.

Ришелье дернул за шнурок, карета тотчас же остановилась.

— Когда я вас увижу? — спросил король.

— Завтра, государь, — ответил герцог с видом человека, уверенного в том, что он говорит, — завтра же я вам скажу, в котором часу все произойдет.

Лакей открыл дверцу, и Ришелье вышел. Карета помчалась далее в сопровождении трех других карет с двенадцатью конными гвардейцами, еще две кареты остались позади — это были кареты герцога Ришелье. Открыв дверцу первой, Ришелье проворно вошел и сел.

— Наконец-то, я чуть было не заснул, — произнес хриплый голос.

Этот голос принадлежал шевалье де Морлиеру.

— Все идет прекрасно, — сказал Ришелье.

— Но я полагаю, что все еще нужен вам?

— Безусловно, шевалье.

— Что я должен делать?

— Завтра д'Этиоль должен предоставить полную свободу своей жене.

— С которого времени?

— С семи часов вечера.

— Хорошо.

— Вы это устроите?

— Считайте, что уже устроил.

— Но как?

— Я все предусмотрел. Вы знаете, как я продумываю все наперед. Второго такого человека нет на всем свете! А как подумаешь, что король, может быть, никогда не назначит мне пенсию!

— Что вы предприняли?

— А вот что. Не сомневаясь, что король встретит сегодня вечером на балу хорошенькую нимфу, я был еще более уверен в том, что он захочет увидеть ее завтра. Поэтому я сыграл с д'Этиолем в карты; по моей привычке выигрывать, а по его проигрывать, я забрал у него деньги, да еще выиграл ужин на завтра. Вы понимаете, о чем я?

— Продолжайте!

— Итак, завтра мы ужинаем в семь вечера. Мы пригласили гостей. Ужин состоится в таверне «Царь Соломон». Я сяду возле д'Этиоля, назову его своим другом, поклянусь ему заколоть всех, кто только осмелится посмотреть на его жену. Мои чувства, мои речи и отличные вина возбудят его. В ту минуту, когда будут наливать шампанское, я насыплю в его бокал достаточную дозу слабительного порошка, который обычно ношу с собой и который уже оказал мне столько услуг…

— Как! — удивился Ришелье. — Вы употребляете слабительное?

— Это превосходное средство. Если бы вы знали, скольким победам над женщинами обязан я ему!

— Что за необычный способ обольщения. Расскажите мне о нем.

— Ничего не может быть проще. Когда мне нужно расстроить чье-либо свидание, я ужинаю, обедаю или завтракаю — в зависимости от времени суток — с этим приятелем. Порошок делает свое дело: незадачливый любовник, чувствуя себя нездоровым, вынужден послать письмо с извинениями. Я беру на себя поручение, вижусь с красавицей и рассказываю ей о неверности ее возлюбленного. В результате — обида, желание отплатить той же монетой.

— Способ замысловатый, — заметил Ришелье.

— Дав двойную дозу, — продолжал Морлиер, — я освобожу вас от д'Этиоля до послезавтра.

— Прекрасно.

Морлиер протянул руку, раздалось бренчанье золота, и шевалье засунул руку в карман.

— Больше ничего? — спросил он.

— Ничего, — отвечал Ришелье.

— Тогда прощайте.

Карета остановилась. Морлиер ловко выпрыгнул, не дожидаясь, пока опустится подножка; он сел во вторую, пустую карету и приказал надменно:

— Назад, в ратушу!

Слуга закрыл дверцу. Морлиер закутался в плащ, и карета быстро покатила по набережной к Гревской площади.

XXXVI

Сестры

— О! Как прекрасны эти бриллианты, милая Нисетта! Подними руку к свету, дай мне их рассмотреть.

Нисетта послушно подняла левую руку, и на нее упал свет от ламп и люстр.

— Как он блестит!

— Твой бриллиант, Сабина, тоже очень хорош! Дай взглянуть!

Сабина подняла руку, на которой сверкал подаренный ей королем перстень.

Молодые девушки разговаривали в Цветочной гостиной. Бал продолжался. Гости решили веселиться до рассвета.

После отъезда короля, который не произвел никакого волнения, потому что для большинства инкогнито его было сохранено, Ролан привел свою сестру и невесту в гостиную, чтобы они могли отдохнуть от шума и толпы. Нисетта и Сабина сняли маски и сели рядом, держась за руки; они смотрели друг на друга, и в выражении взгляда Нисетты было глубокое восхищение.

— Боже! — Она наклонилась, чтобы обнять Сабину. — С тех пор, как ты выздоровела, я не могу на тебя наглядеться. Мне все кажется, что ты больна, лежишь в постели, и, когда я вижу тебя улыбающейся и оживленной, спрашиваю себя: ты ли это?

— Дитя мое, — сказала Сабина, возвращая данный ей поцелуй, — как ты добра и мила!

— Я тебя очень люблю!

— И я тебя!

— Какое счастье, — сказала Нисетта, придвигаясь к Сабине, — что наши братья полюбили нас обеих.

— Неудивительно, что Ролан полюбил тебя: ты так хороша!

— Ты также хороша, Сабина. Ты гораздо красивее меня!

— Нет, что ты.

— Я понимаю, почему мой брат Жильбер обожает тебя.

— И они с Роланом так любят друг друга!

— Мы можем быть так счастливы все четверо, Сабина!

— А моего согласия почему не спрашиваете? — произнес мужской голос.

Вошли Жильбер и Ролан. Жильбер был в костюме неаполитанского крестьянина. Увидев молодых людей, Нисетта и Сабина пришли в замешательство.

— Поздно, — сказала Сабина, — нам пора ехать.

— Если хочешь, поедем, — отозвался Ролан, — отец уехал вслед за королем в Версаль и оставил нам экипаж, в котором мы приехали сюда.

— Дайте мне вашу руку, моя прекрасная Сабина, и пойдемте.

Сабина взяла под руку Жильбера. Она опиралась на эту сильную руку с доверием слабого создания, которое не сомневается в покровительстве сильного. Ролан шел впереди с Нисеттой.

— Какие новости? — спросила Сабина, наклоняясь к Жильберу.

— Еще ничего определенного, — отвечал он.

— Однако вы надеетесь?

— Я уверен, что мы узнаем истину, и тогда вы будете отомщены, Сабина.

— Что надо сделать, чтобы достигнуть цели?

— Надо достать бумаги, запертые в секретном шкафу начальника полиции.

— Пусть король велит их дать, отец попросит короля.

— Это невозможно. Не говорите ни о чем вашему отцу, Сабина.

— Почему?

— Потому что тогда вместо успеха мы скорее всего потерпим неудачу.

— Не понимаю вас…

— Вы мне доверяете, Сабина?

— О, вы же знаете, Жильбер!

— Тогда предоставьте действовать мне и храните нашу тайну.

— Но как же вы достанете эти бумаги?

— Еще не знаю, но я их достану обязательно!

— И вы думаете, что из этих бумаг узнаете, кто хотел меня убить?

— Да, Сабина. Я искренне и глубоко убежден, что начальник полиции знает, кто вас ранил, но запутывает дело умышленно.

— О Боже мой! — прошептала Сабина. — Но кто же тот злоумышленник?

— Без сомнения, какой-нибудь знатный вельможа, которого не смеют открыто наказать. Месяц тому назад, король, двор и начальник полиции занимались этим делом. Прилагали все силы, чтобы узнать истину, клялись, что не остановятся, пока не найдут виновного… и никого не нашли, Сабина. Неделю назад поиски прекратили и перестали заниматься этим делом. Я это знаю. Поскольку начальник полиции действует подобным образом, должно быть, он встретился лицом к лицу с каким-нибудь опасным и могущественным противником.

— А бумаги, о которых вы говорите, помогут выяснить, в чем дело?

— Без сомнения. Так как король может потребовать отчета, когда ему вздумается, у начальника полиции, тот должен иметь все необходимые документы, чтобы дать ответ королю. В секретном шкафу хранятся все бумаги, относящиеся к делам, которые нельзя предать гласности. Вы понимаете?

— Очень хорошо. Но каким образом вы достанете эти бумаги?

— У меня есть могущественный друг из приближенных Фейдо, он поможет мне.

Сабина прижала к сердцу руку Жильбера.

— Приложите все силы, — сказала она. — Я должна узнать, кто хотел убить меня.

В этом порыве было столько душевных сил, что Жильбер с восторгом посмотрел на Сабину.

— Я узнаю, — твердо пообещал он.

Жильбер и Ролан, Нисетта и Сабина надели маски, прежде чем покинуть гостиную. В ту минуту, когда обе пары вышли в переднюю, два экипажа остановились у подъезда. Один — нанятый Роланом, другой был каретой без герба. Из нее вышел шевалье де Морлиер. Жильбер посадил в экипаж Сабину, потом, предоставив Ролану заниматься Нисеттой, поспешно отступил и положил правую руку на плечо Морлиера, который тоже надел маску, прежде чем вышел из кареты.

— Черт побери! — пробормотал Морлиер, останавливаясь и оборачиваясь.

Жильбер пристально посмотрел на него. Глаза его Жильбера сверкали сквозь прорези маски.

— Откуда ты? — спросил он.

— Из Красного дома, — отвечал шевалье.

— Ты видел герцога?

— Видел.

— Он говорил с королем?

— Да. Завтра вечером король желает отужинать с мадам д'Этиоль, и Ришелье привезет ее в Версаль.

— Герцог позволил тебе действовать по твоему плану?

— С охотой.

— И ты сделаешь все, как я тебе велел?

— Разумеется. Когда я высказал свой план герцогу, он нашел мой способ чрезвычайно забавным.

— Хорошо! Пригласи сегодня вечером в половине шестого д'Этиоля и будь с ним неразлучен, как тень!

— Исполню. Будут другие указания?

— Нет. Ты можешь остаться здесь до окончания бала.

Морлиер радостно повернулся и быстро взбежал по лестнице. Жильбер возвратился к экипажу, обе молодые девушки и Ролан ждали его.

— На улицу Сент-Оноре, — сказал Жильбер, садясь на переднюю скамейку.

Экипажи, как правило, не имели тогда фонарей, так что внутри походили на темную берлогу, в которой ничего нельзя было рассмотреть. Закрыв дверцу, извозчик хлестнул лошадей, и экипаж медленно покатил по мостовой.

XXXVII

Костер на улице

Хотя Рейни установил в 1667 году в Париже пять тысяч фонарей, улицы в большинстве своем были еще темны. Спустя несколько месяцев, в ноябре, эти фонари оснастили отражателями, но в феврале этого изобретения еще не существовало, так что, хоть в ратуше и был большой праздник, Гревская площадь и улицы, примыкавшие к ней, были погружены во мрак.

Экипаж продолжал медленно ехать. Было три часа утра. Обе молодые девушки сидели на скамейке, Жильбер — напротив Сабины, а Ролан напротив Нисетты. Ехали молча, но безмолвный разговор их переплетенных пальцев был выразительнее слов.

Вдруг среди тишины и мрака раздались громкие крики и блеснул яркий свет. Экипаж въехал на Ломбардскую улицу, где пылал потешный костер, вокруг которого молодые люди плясали и прыгали через пламя. На них были причудливые костюмы и маски. Без сомнения, они устроили свой праздник, как и богатые буржуа, но, если богачи украсили огнями ратушу, эти разожгли огонь прямо на улице. Горожане плясали, пели, кричали, прыгали с таким шумом, который мог разбудить всех обитателей соседних домов. Увидев подъезжавший экипаж, молодые люди весело и насмешливо закричали: «Виват!» Потешный огонь занимал всю середину улицы, так что карете негде было проехать.

— Она проедет! — кричали одни.

— Не проедет! — спорили другие.

И они опять принялись петь и танцевать, окружив экипаж, словно стая хищных зверей.

— Мне страшно! — сказала Сабина.

— Пустяки, — возразил Жильбер. — Мальчишки забавляются. Поезжайте! — велел он извозчику, высунувшись из кареты.

— Поберегись! — закричал извозчик, взмахнув хлыстом.

— Едут через огонь! — закричал кто-то.

— Он сможет проехать, — сказал другой.

— От этого посыплются искры.

— Это будет забавно!

— А если он не поедет через огонь, не проедет совсем.

— Нет, нет, он не проедет!

— Поезжай!

— И я боюсь! — сказала Нисетта.

— Поворачивай, — сказал Ролан извозчику. — Проедем по другой улице.

Танцы и пение продолжались. Извозчик хотел было развернуть лошадей, но его не пускали.

— Надо проехать! — с гневом сказал Жильбер.

— Не выходи! — вскричала Нисетта.

— Не бойся.

Жильбер открыл дверцу.

— Пропустите нас, друзья мои, — сказал он.

— Прежде спляши с нами! — закричал высокий парень с безобразным лицом.

— В карете есть дамы! — сказал другой.

— Пусть и они потанцуют с нами.

— Да, да! — закричали со всех сторон.

К открытой дверце подступила толпа. Жильбер не стал ждать. Он схватил высокого парня, который кричал громче других, и оттолкнул его так сильно, что тот упал на мостовую и, падая, повалил еще трех человек. Грязные ругательства послышались из толпы. С десяток человек бросились на Жильбера. Он встретил их, не отступив ни на шаг, и двое других упали возле тех, которые не успели еще подняться.