XII

Утро короля

Два пажа, прелестные четырнадцатилетние юноши в королевских мундирах с гербами Франции, вышитыми на правых плечах, стояли по обе стороны двери, высоко подняв головы, с лицами дерзкими и высокомерными.

Камер-юнкер в своем великолепном костюме подошел к порогу двери и поклонился придворным. Это был герцог д'Айян.

Все находившиеся Зеркальной гостиной медленно приблизились в соответствии с предписанным порядком, старшие первыми вошли в комнату бесшумно и в полном молчании.

Королевская спальня в Шуази была высока, просторна и великолепно меблирована, как и все комнаты короля, — в ту эпоху вкус к хорошей мебели был на высоте.

Спальня была обита белым и коричневым штофом с золотой бахромой. Кровать была убрана такой же материей и окружена балюстрадой из позолоченного дерева. Рядом с этой балюстрадой стояли два пажа, еще два находились напротив кровати, у окна. Таким образом, с двумя, стоявшими у дверей, в комнате находилось шесть пажей — установленное этикетом число для королевской спальни. Начальником этих пажей являлся дежурный камер-юнкер.

У изголовья кровати, справа, стоял главный камердинер. В этот день дежурным был Бине. Впрочем, он дежурил почти каждый день, потому что король не мог обойтись без него, и три других главных камердинера даром получали жалованье. Восемь простых камердинеров стояли в спальне, ожидая приказаний Бине.

С другой стороны кровати стоял Пейрони, хирург короля, который с доктором Кене всегда присутствовал при подъеме короля. За балюстрадой стояли также цирюльник, два лакея и два гардеробмейстера.

Король встал, и два пажа подали ему туфли. Он ответил на низкий поклон придворных движением головы, выражавшим любезность. Глубокая тишина царила в комнате. По законам этикета никто не должен был первым заговаривать с королем. Впрочем, Людовик XV имел привычку, очень удобную для придворных: каждое утро он произносил одну и ту же фразу, обращаясь то к одному, то к другому из придворных. Эта фраза была такова:

— Ну, что же сегодня вы расскажете мне нового и забавного?

В это утро король обратился со своим обыкновенным вопросом к маркизу де Креки.

— Государь, — поклонился маркиз, — я не могу достойно ответить вашему величеству. Вот аббат де Берни приехал из Парижа и уверяет, что с ним случилось самое странное, самое удивительное, самое горестное и самое неприятное происшествие…

— Поскорее! Пусть он нам расскажет, — перебил король.

Придворные расступились, дав пройти аббату, который стоял смиренно в стороне в глубине комнаты.

— Ну, что же сегодня вы мне расскажете нового и забавного, аббат? — продолжал король.

— Государь! — сказал Берни. — Самое удивительное и самое неприятное происшествие…

— Государь, — перебил Ришелье, улыбаясь, — сжальтесь над плачевной участью милого аббата. Он сам признается, что заслужил эшафот!

— Эшафот? — удивился король.

— Да, государь.

— За что?

Берни поднял руки к небу, подбежал к королю и бросился к его ногам.

— Государь! — сказал он. — Помилуйте меня!

— Помиловать? — повторил король, не зная, серьезно ли говорит Берни или позволяет себе одну из тех шуток, какие допускались в Шуази.

— Да, государь, помилуйте!

— Но что вы натворили, аббат? Верно, поссорились с вашим епископом?

— Ах, государь! Если бы только это!

— Как, не только это?

— Государь! Дело идет не о том, что я сделал, а о том, что случилось со мной!

— Встаньте, аббат!

Берни повиновался.

— Простите меня, ваше величество!

— Но что все-таки случилось с вами?

— Ах, государь! Случилось нечто ужасное. Моя жизнь в руках вашего величества!

— Так объяснитесь, аббат, я весь внимание.

— Государь! Это целая история. Вчера, во время прогулки вашего величества по лесу, я остался в замке…

— Чтобы не предаваться светской жизни, аббат?

— Да, государь, и для того, чтобы заняться приготовлением того изысканного кушанья, которое я имел уже честь готовить вместе с вашим величеством.

Людовик XV в Шуази и Трианоне имел обыкновение готовить лично.

— Я был погружен в гастрономические размышления, — продолжал аббат, — когда курьер принес мне письмо от моего дядюшки аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте. Дядя писал мне, что едет в Париж и просил встретить его у заставы Сен-Мартен. Мой дядя чрезвычайно богат, и, хотя он никогда не был щедр к своему бедному племяннику, я счел своим долгом выехать к нему навстречу…

— До сих пор я с удовольствием вижу, что в вашей истории нет ничего страшного, — сказал король.

— Увы, государь, я еще не кончил.

— Продолжайте, аббат.

— Я поехал в Париж и остановился в гостинице напротив заставы. Время шло, но дядя не появлялся. Наступила ночь, а его по-прежнему не было. Я стал расспрашивать в гостинице, не видел ли кто въезжающего в Париж каноника в карете. Я подумал, что дядю что-либо задержало в дороге и что он приедет завтра.

— Благоразумное рассуждение, — сказал Людовик XV, подставляя голову подошедшему парикмахеру.

Король был одет в свободный пеньюар, обшитый кружевами. Парикмахер подал королю бумажную маску, чтобы пудра не попала на лицо.

— А как ваша дочь, Даже? — спросил король.

— Ей лучше, государь, гораздо лучше! — ответил знаменитый парикмахер.

— Кене мне говорил. Скажите ей, что я слежу за ее здоровьем с большим участием, Даже. Когда она будет в состоянии ездить в экипаже, пусть навестит королеву и принцесс.

— Ах, государь! — воскликнул Даже с волнением. — Я не сомневаюсь, что вы искренне желаете Сабине быстрого выздоровления!

XIII

Удивительный случай

Предоставив себя стараниям знаменитого парикмахера, король вновь обратился к аббату де Берни:

— Продолжайте, аббат, я слушаю.

— Итак, я подумал, что дядя приедет в Париж днем позже, — продолжал аббат, — и решил возвратиться домой. Камердинер доложил мне, что дважды приходил какой-то человек странной наружности, спрашивал меня и упорно не хотел назвать свое имя. Я тотчас подумал, что его прислал мой дядя. Но я ошибался. Человек этот вскоре опять пришел и объяснил шепотом и с большими предосторожностями, что хотел бы переговорить со мной наедине.

— Весьма интересно, — пробормотал король.

— Я провел его в свою комнату. Едва мы остались одни, как он вынул из кармана запечатанный конверт и подал его со словами: «От начальника полиции». Я имею честь немного знать месье Фейдо де Марвиля, — продолжал аббат, — и очень его люблю; но какую бы привязанность ни чувствовали мы к начальнику полиции, его имя, произнесенное третьим лицом, в особенности когда это лицо имеет зловещую наружность, никогда не бывает приятно слышать — невольно охватывает дрожь. Я вскрыл письмо, прочитал его и вскрикнул от удивления.

— О чем же говорилось в этом письме? — спросил король.

— Это было приглашение немедля отправиться в полицию по важному делу. Внизу меня ждала карета: я поехал и застал месье де Марвиля в самом веселом расположении духа. Он мне рассказал, что произвел трудный и важный арест. Я посмотрел на него с удивлением, недоумевая, какое отношение это имеет ко мне. Он улыбнулся, угадав мои мысли.

— Вы мне нужны, — сказал он.

— Для чего? — спросил я с некоторым беспокойством, потому что никогда не любил вмешиваться в тайную деятельность полиции.

— Дело в том, что арестованный на дороге Патенс при въезде в Париж выдает себя за вашего родственника.

— За моего дядю?

— Вот именно.

Я находился в изумлении, близком к помешательству.

— Вы арестовали моего дядю, аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте! — возмутился я.

— Скажу так: я арестовал того, кто носит этот сан и это имя, — ответил начальник полиции.

— Но зачем?

— Потому что он украл, вернее, присвоил и то и другое.

— Мой дядя украл свой сан и свое имя?

— Мало того, он присвоил и степень родства.

— О ком это вы говорите, месье?

— О том, кто убил аббата де Ронье и присвоил себе его имя и его сан.

— Ах, Боже мой! — пролепетал я. — Мой дядя умер!

— Понятное волнение наследника! — улыбаясь, заметил Ришелье.

Аббат продолжал:

— Сколько лет не виделись с вашим дядей? — спросил меня Фейдо де Марвиль.

— Более двадцати лет, с тех пор, как я был еще ребенком, — ответил я.

— Черт побери! И вы больше с ним не встречались?

— Нет. Мы переписывались, но я его не видел с тех пор, как он уехал в Брюссель двадцать лет назад.

— Вы помните его лицо?

— Совсем не помню.

Фейдо казался очень довольным.

— Значит, сейчас вы не узнали бы своего дядю? — спросил он.

— Нет, — твердо отвечал я. — Черты его лица совершенно стерлись в моей памяти.

— Если так, любезный аббат, я сожалею, что пригласил вас. Вы не сможете оказать мне услуги, которой я ожидал от вас.

— Но я желаю, однако, получить объяснение относительно того, что же случилось с моим дядей.

— Арестованный — не ваш дядя. Ваш дядя, настоящий аббат, был убит злоумышленником, присвоившим его сан и его имя, как я уже вам говорил, для того чтобы в Париже избежать ареста.

— Но дядя мне написал, что приезжает!

— Но вы сами заявили, что не сможете его узнать. Преступник хотел использовать вас, чтобы обмануть меня.

— Милосердый Боже! — воскликнул я. — Как зовут мерзавца, который выдает себя за моего дядю?

— Его имя я могу вам назвать, — ответил Фейдо, — поскольку оно довольно известно: это Петушиный Рыцарь.

— Как! — вздрогнув, сказал король. — Фейдо арестовал Петушиного Рыцаря?

— Да, государь, — ответил Берни. — Вчера вечером.

— А я ничего до сих пор не знаю!

— Верно, начальник полиции сегодня приедет в Шуази и доложит вашему величеству об этом.

Услышав имя Рыцаря, Даже сделал шаг назад.

— Петушиный Рыцарь! — прошептал он. — Тот, который ранил мою дочь?

Таванн, стоявший возле парикмахера, бросил на него строгий взгляд и шепнул:

— Молчите!

Услышав об аресте знаменитого разбойника, о котором говорил весь Париж, все присутствующие переглянулись.

— Рыцарь арестован! — повторил король. — Я очень рад. Но я все-таки не пойму, — обратился он к аббату, — какое же несчастье обрушилось на вас?

— Много несчастий, государь! — вскричал аббат. — Во-первых, если бы Рыцарь не был арестован, я обнял бы его, как дядю, а он назвал бы меня племянником. Он воспользовался бы мной, чтобы совершать свои преступления, и я, не зная того, сделался бы его сообщником.

— Верно, — сказал король улыбаясь. — К счастью, этого не случилось.

— Он убил моего дядю, который был очень богат, стало быть, он его ограбил, таким образом, ограблен и я.

— В таком случае, аббат, вас стоит пожалеть.

— Наконец, государь, я теперь прослыву родным племянником Петушиного Рыцаря, и эта слава нанесет большой вред моей репутации.

— Петушиный Рыцарь! — повторил король.

— Петушиный Рыцарь! Петушиный Рыцарь! — подхватили несколько придворных.

В спальне наступило минутное молчание. Вдруг донеслось громкое «кукареку», король и придворные переглянулись с удивлением. Два другие «кукареку» раздались сразу же за ним, и все смолкло.

— Вот и петух запел очень кстати, чтобы приветствовать конец истории Петушиного Рыцаря! — рассмеялся король.

В эту минуту в спальню вошел лакей и низко поклонился королю.

XIV

Епископ ле Мирпуа

— Его преосвященство епископ Мирпуа спрашивает, удостоит ли ваше величество принять его, — доложил лакей.

— Епископ в Шуази! — с удивлением сказал король. — Пусть войдет!

Король имел причину удивиться, услышав в своем увеселительном замке имя такого человека. Франсуа Бойе, епископ Мирпуа, был одним из редких сынов той эпохи, кто сохранил среди развратного двора всю строгость нравов и всю простоту, которые составляют могущество и славу духовенства. Родившись в 1675 году, Бойе выступил протеже маркизы де Ментенон и был известен своей верой и своими добродетелями; он пережил время регентства — засилья глупости и гнусного разврата, так что клевета не смела коснуться его. История мало говорит о Бойе, и напрасно, потому что он был одним из выдающихся людей восемнадцатого столетия. Человек, верный убеждениям, человек честный, хладнокровный, суровый, добрый, но непреклонный. Он был великим епископом, великим политиком и великим ученым. Член французской Академии в 1736-м, Академии наук в 1738-м, Академии изящной словесности в 1741-м, он открыто сопротивлялся избранию Пирона членом Академии, заявив с кафедры, что стыд его развратных сочинений перевешивает достоинство «Метромании». Это он в августе прошлого года, во время болезни короля в Меце, вместе с епископом Суассонским принудил иезуита Иерюссо, духовника короля, не отпускать тому грехи, пока герцогиня де Шатору остается с королем. В то же время, несмотря на приказание, отданное самим Людовиком XV, который запретил королеве и своим детям выезжать из Версаля, епископ Мирпуа отправил Марию Лещинскую в Мец. Когда королева приехала, король спал. Проснувшись и увидев свою жену в обществе благочестивого священника, он глубоко растрогался и сказал королеве:

— Простите ли вы, мадам, меня за все огорчения, которые я вам причинил?

Королева, бывшая добрейшей женщиной на свете, образцом снисхождения и доброты как дочь, как жена и как мать, не смогла произнести ни слова; бросившись на шею королю, она плакала целый час, как говорится в журнале «Болезни короля в Меце». Король не упрекнул Бойе за то, что тот привез королеву.

Последнее доказательство упорства, неумолимости и могущества епископа — его стычка с герцогом Ришелье, случившаяся несколько недель тому назад. Сестра герцога, настоятельница в Руане, очень желала получить место настоятельницы в аббатстве Боа, которое осталось вакантным после госпожи де Кариньян. Людовик XV, фаворитом которого был герцог Ришелье, обещал в январе это аббатство сестре епископа. Мирпуа же сам назначил другую настоятельницу, просто объявив, что поведение сестры герцога кажется ему непристойным. Король не решился ему возразить. Взбешенный Ришелье обратился к королю, чтоб тот исполнил свое обещание, но король просил его не настаивать.

Обыкновенно епископ никогда не выезжал из Версаля. Дофин, имевший к своему наставнику глубокую привязанность, любил, чтобы тот находился вместе с ним. И уж никогда Бойе не приезжал в Шуази, куда не смели наведываться королева и принцессы; никогда он не переступал порог этого замка, в который приглашали женщин с условием не брать с собой мужей. Стало быть, приезд епископа не только должен был удивить, но и встревожить короля. Чувство неловкости и стеснения отразилось на лицах присутствующих. Дверь отворилась, слуга доложил:

— Монсеньор де Мирпуа.

Почтенный епископ вошел в спальню короля; ему было тогда семьдесят лет, но он бодро нес бремя старости. Высокий ростом, сухощавый, он шел с достоинством, подобающим его сану. Он поклонился королю, не удостоив даже взглядом придворных.

— Что случилось, месье де Мирпуа, и какая причина привела вас сюда? — спросил король. — В любом случае милости просим. Не больна ли королева?

— Ее величество, к счастью, совершенно здорова, государь, — ответил епископ.

— И мой сын здоров?

— Монсеньор дофин и все принцессы совершенно здоровы.

— Так чем же мы обязаны удовольствию видеть вас в Шуази?

Епископ сделал шаг вперед и протянул руку.

— Государь! Я приехал требовать правосудия.

Тон, которым были произнесены эти слова, был так серьезен и спокоен, что король вздрогнул: он догадывался, что приезд епископа сулит какую-нибудь неприятность.

— Правосудия, — вскинул брови король, — для кого?

— Для невинной жертвы, государь. Человек был арестован именем вашего величества как разбойник, между тем как этот человек — праведный служитель Бога, смиренный и добродетельный.

— О ком вы говорите, месье?

— Об аббате де Ронье, канонике благородного Брюссельского капитула. Этот человек был арестован недостойным образом по приезде в Париж и отвезен в особняк начальника полиции. Он жертва ошибки, которую я не могу объяснить, и теперь заключен в тюрьму. Я требую свободы для аббата де Ронье не потому, что он мой друг вот уже двадцать лет, а просто потому, чтобы правосудие было свершено!

Скрестив руки на груди, епископ ждал. Людовик, услышав слова, произнесенные священником, обернулся к аббату де Берни и бросил на него вопросительный взгляд.

— Месье де Мирпуа, — сказал он после некоторого молчания, — за несколько минут до вашего приезда я впервые услышал об аресте человека, выдающего себя за аббата де Ронье, которого начальник полиции принимает за Петушиного Рыцаря — чудовище, которое слишком долго опустошает Париж. Об этом человеке идет речь?

— Да, государь.

— Этот человек на самом деле является, или он только уверяет — я этого не знаю, — дядей аббата де Берни.

Берни низко поклонился.

— К несчастью, — продолжал король, — аббат не может ни опровергнуть, ни подтвердить этого уверения, потому что он не может узнать дядю, которого не видел двадцать лет.

— Я знаком с аббатом де Ронье, государь, — сказал епископ, — с того времени, когда аббат де Берни перестал с ним видеться. Я прошу ваше величество отдать приказание сделать нам очную ставку, тогда правосудие пойдет своим чередом.

Людовик ХV, нахмурив брови, размышлял. Мирпуа, которому вошедший слуга сказал что-то шепотом, сделал шаг к королю и сказал:

— Государь…

Людовик обернулся к нему.

— Месье Фейдо де Марвиль прибыл и ждет приказаний вашего величества.

— Начальник полиции, — с живостью сказал король, — пусть он войдет. Он приехал кстати, — прибавил король, обращаясь к епископу.

Любопытство, возбужденное этой неожиданной сценой, отразилось на лицах придворных. Прошло несколько секунд, и начальник полиции, держа в руке толстый портфель, вошел.

— А, месье де Марвиль! — сказал король. — Вы приехали кстати. Надо разъяснить одну загадку.

— Государь, — сказал Фейдо, низко кланяясь, — присутствие монсеньера Мирпуа в Шуази объясняет мне, что ваше величество желает узнать.

— Монсеньор маркиз д'Аржансон, — доложил слуга. Министр иностранных дел вошел быстрыми шагами и, пользуясь своим преимуществом, переступил балюстраду кровати. Поклонившись королю, он сказал вполголоса так, чтобы придворные не слышали:

— Не угодно ли вашему величеству незамедлительно удостоить особенной аудиенцией монсеньора де Мирпуа, начальника полиции и меня?

— Разве это не терпит отлагательства? — спросил король.

— Не терпит, государь.

Людовик выпрямился и с исполненным достоинства видом, который он умел принимать, когда обстоятельства того требовали, объявил:

— Месье де Мирпуа, месье д'Аржансон, месье де Марвиль, проследуйте в мой кабинет и ждите там моих приказаний!

Названные люди поклонились и вышли, к крайнему недоумению прочих гостей, оставшихся в королевской спальне.

XV

Маркиз д'Аржансон

Озабоченный и задумчивый король сидел в большом кресле. Напротив него на табурете сидел епископ Мирпуа. Фейдо де Марвиль стоял перед столом, на котором лежал его открытый портфель. Ренэ Луи Войе де Польми, маркиз д'Аржансон, министр иностранных дел, стоял между королем и епископом, прислонившись к высокой спинке большого кресла. Эти четыре особы находились в кабинете короля.

— Государь, — начал маркиз д'Аржансон, — простите меня за то, что я вдруг приехал помешать вашему удовольствию, но обстоятельства серьезны, и преданных слуг короля не должны останавливать препятствия.

— Что случилось? — спросил Людовик XV.

— В Париже, государь, происходят самые странные вещи.

— Опять?

— Вашему величеству известны все донесения о Петушином Рыцаре, об этом человеке, которого никак не могут ни отыскать, ни схватить?

— Разумеется, месье.

— Вы не забыли, государь, дела княгини де Морсон, бриллиантов Аллар, открытой войны, объявленной графу де Шароле и пожара в его особняке?

— Я знаю все это. И знаю, кроме того, — ответил король с заметным неудовольствием, — что, будучи возмущенным присутствием в столице моего королевства отъявленного разбойника, я приказал начальнику полиции арестовать его в течение десяти дней.

Де Марвиль низко поклонился.

— Государь, — сказал он, — я сделал все, что мог сделать преданный подданный и верный слуга. Если мне не удалось исполнить ваше приказание, то лишь потому, что это оказалось невозможным.

— Месье Фейдо, — отвечал король, — я не сомневаюсь ни в вашей преданности, ни в вашей верности, но я вижу, что вы не смогли исполнить мое повеление.

Начальник полиции снова поклонился, на этот раз еще ниже, и промолчал.

— Государь, — продолжал маркиз д'Аржансон, слушавший Фейдо с явным нетерпением, — я умоляю ваше величество удостоить меня вниманием на несколько минут и позволить мне следовать по пути, который я считаю лучшим для достижения цели.

— Говорите, маркиз, — кивнул король.

— Государь, 31 января, то есть три недели назад, в продолжение двадцати четырех часов в Париже случились четыре происшествия, равно и необычные, и важные. Первое — похищение и попытка убийства Сабины Даже. Самая страшная и непроницаемая тайна окутывает это злодеяние. Кто похитил и ранил молодую девушку? Зачем ее похитили? Печально признаваться, но полиция до сих пор не знает, кто преступник и какая цель руководила им. Правосудие имеет предположения, но утверждать не может ничего. Второе происшествие, случившееся в ту самую ночь с 30 на 31 января — пожар в особняке Шароле. Тут сомневаться не приходится — особняк поджег Петушиный Рыцарь, предварительно его ограбив. Письмо Рыцаря, письмо столь остроумно дерзкое — которое вы читали, государь, — явно показывает, кто совершил это преступление.

— О, если бы Петушиный Рыцарь нападал только на графа де Шароле, — сказал Людовик, — я предоставил бы им обоим возможность бороться и не занимался бы ни тем, ни другим.

— К несчастью, государь, Рыцарь занимается не только графом. 31 января — ваше величество, вероятно, это помнит — я узнал, что агент Польши, посланный к его высочеству принцу Конти, должен прибыть инкогнито в Париж ночью через Венсенскую заставу. Я говорю об этом при монсеньоре Мирпуа, — продолжал д'Аржансон, понизив голос, — потому что это самый достойный и самый праведный из наших епископов, и я могу без опасения доверить ему самые важные государственные тайны.

— Я согласен с вами, месье д'Аржансон, — сказал король.

Епископ поблагодарил короля поклоном головы.

— Итак, — продолжал д'Аржансон, — получив это известие как министр иностранных дел, я должен был принять меры. Я поручил месье Фейдо де Марвилю арестовать этого польского агента так, чтобы тот не смог встретиться ни с кем. Вашему величеству известно, что случилось. В карете при задержании находился мужчина, а из нее вышла женщина. На другой день польский посланник приехал ко мне требовать немедленного освобождения его соотечественницы, которая, как он утверждал, являлась графиней Потоцкой. В карете и на графине ничего не смогли найти такого, что послужило бы поводом к обвинению. Мужская одежда бесследно исчезла, и пришлось предположить, что или графиня одарена необыкновенной ловкостью и имела в своем распоряжении исключительные средства для обмана, или что Марсьяль — начальник объездной команды — изменник. Прошлая жизнь Марсьяля свидетельствует в его пользу, однако надо было принять предосторожности — он посажен в крепость. Графиня осталась в Париже и принята в лучшем обществе. Ничто не подтвердило политического обвинения, предъявленного ей; согласно полученному мной донесению, польский агент направлялся в Париж с полномочиями звать на польский престол принца Конти, что было бы очень важно, — но, повторяю, ничто не подтвердило этого обвинения. Вчера я получил записку с совершенно таким же содержанием, как и в прошлый раз, где меня уведомляли о приезде польского агента. Я обнаружил ее на моем бюро, войдя утром в кабинет; никто из моих людей не мог сказать, кто принес эту записку, словно она упала с потолка или влетела в печную трубу. Я распечатал эту записку, как и первую. Почерк был тот же, только первая была безымянная, а вторая подписана именем…

— Каким? — живо спросил король.

— Петушиного Рыцаря, государь.

— Где эта записка?

— Вот она.

Маркиз подал королю сложенную бумагу, которую вынул из кармана.

Людовик XV развернул ее и пробежал глазами убористые строки письма, потом, обернувшись к епископу де Мирпуа, прочел вслух:

— «Маркизу д'Аржансону, министру иностранных дел.

Монсеньор, когда я вам писал в прошлый раз, для того чтобы вы приняли предосторожности относительно польского агента, я полагался на административную смышленость французской полиции. Мои опасения подтвердились… относительно успешности людей, желавших обмануть эту полицию, которая не приметила ничего.

Мнимая польская графиня — на самом деле австрийский агент Богенгейм — уехала сегодня утром.

Для того чтобы убедить вас в справедливости моих утверждений, я предоставлю вам доказательство. Почтовый экипаж, в котором Богенгейм въехал в Париж и который был задержан Марсьялем и обыскан, остался в гостинице, в которой жила мнимая графиня Потоцкая. Пошлите за этим экипажем. Когда его доставят в ваш особняк, приподнимите переднюю скамейку, надавите пальцем медную кнопку, поддерживающую подушку, и вы почувствуете, как кнопка начнет опускаться. Тогда поверните ее слева направо, потом опять надавите, кнопка откроется, и вы увидите отверстие трубки. Подуйте в это отверстие — в скамейке откроется проем и обнаружит квадратное, довольно большое и разделенное надвое отверстие. Это отверстие ведет в довольно большую трубу, которая сообщается с осью передних и задних колес с помощью другой трубы такого же сечения, проходящей через рессоры и потому невидимой. В оси передних колес имеется механизм, приводимый в действие движением экипажа, который может изрубить и истолочь любой предмет. Труба оси задних колес сообщается с двойным дном кузова кареты. Положите большой кусок сукна или какую-нибудь одежду в трубу и приведите в движение карету: одежда или сукно сотрутся, и через несколько минут упадут мельчайшими кусочками под ось и развеются ветром. В нижней части положите сверток бумаг, который мог бы войти в отверстие трубы, потом поверните кнопку справа налево: сверток исчезнет и попадет в двойное дно кареты. Поверните, напротив, слева направо — и сверток снова появится.

Проделав этот опыт, вы легко поймете, монсеньор, каким образом арестованный Марсьялем мужчина сумел уничтожить мужскую одежду и переоделся в женское платье, а также каким образом секретные бумаги могли быть скрыты от вас.

Теперь, господин министр, когда обстоятельства, счастливые для меня, свели меня с вашим превосходительством, я надеюсь, вы поймете и оцените услуги, которые я могу вам оказать. Я надеюсь также, что вы захотите впредь вспомнить обо мне и не забудете меня при некоторых обстоятельствах. Я подчеркиваю слово «некоторых», и вы скоро поймете почему.

Я узнал, что Марсьяль, обвиненный в измене, заключен в крепость. Невиновность этого честного солдата легко доказать механизмом кареты, и я не сомневаюсь, что ему немедленно будет предоставлена свобода.

Марсьяль несколько раз преследовал меня чрезвычайно толково. Если он меня не поймал, это не его вина. Желаю, чтобы это признание принесло ему пользу.

Мое предыдущее письмо было безымянным. Это послание я подписываю. Примите, монсеньор, выражение неизменной преданности и глубокого уважения от вашего нижайшего и покорнейшего слуги,

Петушиного Рыцаря. Париж, 26 февраля 1745 года».

Внизу имелась приписка, которую король также прочел: — «Что касается адреса моей квартиры, то полагаю, что господин де Марвиль будет в состоянии доставить этот адрес монсеньеру, как только я дам возможность одному из его толковых агентов получить двести луидоров, обещанных в награду тому, кто меня выдаст».

XVI

Письмо

Король бросил письмо на стол.

— Этот негодяй остроумен и дерзок, — заметил он. — Можно предположить, что он был пажом. Месье д’Аржансон, вам остается только одно: захватить этого Рыцаря и послать его нашему знаменитому кузену и союзнику, королю прусскому. Фридрих любит философов и умных людей, а этот доказал, что обладает философским складом ума. Что вы сделали после получения этого письма? — спросил король, переменив тон.

— Я велел привезти почтовый экипаж, государь, — ответил министр, — сам его осмотрел и удостоверился, что сведения, сообщенные в письме, соответствуют действительности.

— А графиня Потоцкая?