Стилет (№2) - Ночь Cтилета-2

— Во дает! — Охранник усмехнулся и посмотрел на своего напарника, занятого цветочной клумбой. Тот лишь пожал плечами, отвернулся и, не выдержав, тоже прыснул. Вчера после ужина, на своей вечерней прогулке, Вика уже задавала этот вопрос. И, проявив большой интерес, получила исчерпывающий ответ об устройстве бензиновой газонокосилки и о ее назначении. Охранникам было скучно, но не настолько, чтобы в течение двенадцати часов повторять одну и ту же историю.

С Вики по-прежнему круглые сутки не спускали глаз. Но были и некоторые изменения, оставшиеся для Вики незамеченными, — в когда-то бдительных взорах ее стражников появлялось все больше равнодушия. Они, конечно, делали свою работу, но уже как бы по привычке. Два с половиной месяца — немалый срок, но чего можно ждать от вялой, рассеянной, заторможенной и напичканной наркотиками особы, которая не в состоянии провести и четырех часов без своих таблеток?

— Чего, подруга, опять кайфуешь? — поинтересовался охранник с газонокосилкой. Его смешливый напарник снова прыснул. — С утра прямо?

— В смысле? — насупилась Вика.

— Ну… пирожные свои получила?

— Пирожные полнят, — серьезно сообщила Вика.

— Это да… Я имею в виду твои таблетки.

— Мои таблетки всегда при мне, — нравоучительным тоном произнесла Вика. Помолчала и вдруг насторожилась:

— А вам-то, какой интерес?

— Не беспокойся, не отберем мы твое лекарство, — заверил ее охранник.

Вика смотрела подозрительно, потом, словно догадавшись, заявила:

— А вам их никто и не даст.

— Да мы и не настаиваем, — усмехнулся охранник, обменявшись взглядом с напарником.

По мнению охранника, возившегося с газонокосилкой, для того чтобы пасти здесь эту явно не ориентирующуюся в реальности наркоманку, более чем достаточно женщины-слона, этой действующей им на нервы старой девы Аллы.

Незачем здесь постоянно держать двух здоровенных мужиков. А сначала так перепугались, что сюда вообще полно народу нагнали, даже по лесу кто-то бродил.

Но все прошло гладко. Вроде как договорились с ней. Так почему же ее продолжают держать на «каликах»? А ту, вторую, от нее теперь действительно не отличить. Та даже лучше. Потому что ей не требуется новая порция «колес» каждые четыре часа.

Поди скажи кому, кем Вика была еще недавно, так ведь не поверят и засмеют. Хотя, конечно, смешного здесь мало. И нарозина, судя по результатам, следует остерегаться как огня. У охранника с газонокосилкой у самого была дочка, которой осенью во второй класс. И вот сесть в школе на наркоту сейчас стало легче, чем сходить в туалет. Гады, распустили всех!

Страх за дочку, страх того, что в школе она пристрастится к наркотикам (ведь эти наркодилеры дают детишкам попробовать бесплатно, «подсаживают» ребят и сосут из них, упыри, свою копейку. А потом, когда замечают родители, бывает уже поздно), постепенно превратился в навязчивую фобию. Правда, кто эти гады и кого они распустили, он вряд ли бы сказал. К столь далеко идущим заключениям он был явно не готов.

Охранник оглядел Вику и безразличным тоном произнес:

— У тебя развязан шнурок.

— Ой, спасибо, — оживилась Вика, — надо будет сходить завязать.

Охранник лишь пожал плечами. Его напарника опять разбирал смех.

— Мы там, под дубом, установили качели. Можешь пойти полетать, — сказал первый охранник, возвращаясь к своей газонокосилке.

— Она уже летает. — Второй охранник наконец не выдержал и захихикал.

— Перестань.

В принципе им было запрещено не то что смеяться над Викой, но и вступать с ней вообще в какие-либо разговоры, кроме вежливого «здравствуйте — до свидания». И уж в любом случае хоть как-то выказывать Вике, что с ней что-то не в порядке, было запрещено категорически. Опасались очередных истерик или приступов депрессии. А все это могло нарушить график. Его Величество График, которому, эти умники убеждены, должно подчиняться все живое в природе. Хотя, конечно, свое мнение лучше держать при себе: сказать про человека, ответственного за график, что он псих, — это не сказать ничего. Боялся народ с ним связываться. Остерегались его все. Кроме, быть может, одного человека. Один человек мог держать его в узде.

«Евгений Петрович, — с любовью подумал охранник, — умница. Папа. Куда там испанцу и его головорезам. Они у Папы в кулаке. Потому что они без Папы — ноль без палочки».

— Пэрэступная группировка, — произнес он вслух.

— Чего, опять Санчеса вспомнил? — поинтересовался его напарник и снова захихикал. — Смотри, браток, уже сам с собой разговариваешь.

— Ладно ты… Давай клумбу свою заканчивай, — произнес охранник с неожиданным раздражением.

* * *

Вика не воспользовалась советом «пойти полетать». Меньше всего она сейчас нуждалась в советах этих двух молодцов. Она направилась в сад камней, где в тени кроны дуба пряталась деревянная лавочка.

В траве, еще покрытой капельками утренней росы, стрекотали кузнечики.

Вика увидела бабочку, большую, красивую бабочку павлиний глаз. Бабочка раскрыла крылья, словно хвалилась рисунком.

— Улетай отсюда, — тихо произнесла Вика, — улетай скорее. Это нехорошее место.

На крыльце дома появилась женщина, считавшая себя медсестрой и требовавшая, чтобы ее звали Аллой. Четыре раза в день она приносила Вике на блюдечке продолговатые таблетки. Вика запивала их кока-колой из банки. Это была привилегия, одна из немногих, вытребованных ею. Такое же ее завоевание, как и разрешение пользоваться собственной косметикой и предметами туалета, носить собственные вещи (все это скопом привезли из ее дома), выкуривать, теперь уже только вечерами, по одной, но ее тонкой сигаре и выпивать порцию виски.

Привилегии как плата за благоразумие. Довольно комфортабельная клетка, к которой она уже начала привыкать.

Да, Вика проявила благоразумие. Шаг за шагом. У нее просто не оставалось другого выхода. Более того, для них для всех не было другого выхода.

Эти обезумевшие Пигмалионы из… шлюхи Ладно, держи себя в руках. Ты не должна испытывать гнева. Даже когда только думаешь о ней — не должна. вознамерились создать, как бы это дико ни звучало, ее самое. Им было мало просто внешнего сходства. Они решили получить все. Манеры, привычки, наклонности, прошлое, чуть ли не ее сны. Не без содрогания Вика узнала, что подобная апробированная метода создания двойников существует. И не просто в дешевых фильмах, политических триллерах, где спецслужбы штампуют двойников президента, а в виде напечатанных инструкций и формуляров, помеченных даже не «сверхсекретно», а лишь «ДСП» — «ограниченный доступ». Правда, для того чтобы достичь положительного результата, требовалось добровольное или хотя бы добровольно-принудительное согласие обеих персон. И вот в этом добровольно-принудительном согласии и проявилось Викино благоразумие. Это случилось после нескольких истерик, заканчивающихся, как правило, введением большой дозы «тормозящих» веществ, ну и, конечно, нарозина. По мнению Пигмалионов, нарозин, кроме прямой и несомненной выгоды, предохранял ее также против вероятного выпадения в неконтролируемо развивающуюся депрессию. Этим словам, по всей вероятности, они тоже научились в своих формулярах.

Нарозин, по мнению этих умников, вообще являлся просто универсальным средством. Прямо философское яйцо средневековых алхимиков. Хотя все, что делали эти ребята, при чуть отстраненном взгляде действительно напоминало алхимические опыты профанов, настолько самоуверенных, что это отдавало безумием. И поэтому, как не без темного холодка в сердце поняла Вика, в принципе не лишенного шансов на успех.

Нарозин был и кнутом, и пряником. Одновременно платой за благоразумие и необходимостью в этой плате. Ее небольшие привилегии и выдаваемые каждые четыре часа порции нарозина и были платой за благоразумие. В тактическом плане.

В стратегическом — призрачная надежда (Вика отгоняла мысль о том, что она призрачная. Вернее, если продолжать твердо верить, то, возможно, призрак оживет… Наверное, Вика тоже немножко стала алхимиком) увидеть детей, обнять их и уже никогда не отпускать. И еще — туманное обещание «решить проблему», когда все закончится.

Ей так и сказали — «решить проблему». Такой вот новояз. Правда, этот разговор случился уже давно, в ту пору, когда почти все ее израненное тело было покрыто панцирем из белого гипса.

— Вам никто не желает зла, — сказали ей. — Все, что произошло, надо принимать как данность.

— Это — волчья данность, — возразила Вика.

— Послушайте, вы же умная женщина. К чему этот драматизм? Вы что, хотите услышать от меня тривиальный бред о том, что выживает сильнейший?

Какую-нибудь патетическую дешевку, начинающуюся с фразы «Этот мир так устроен»?..

Вика промолчала.

— Давайте постараемся уважать друг друга. Вы умный человек и прекрасно понимаете, что все уже случилось. И какие открываются выходы. И для вас, и для нас.

Вот этого она уже не выдержала.

— Вы говорите об уважении? Да вы просто извращенец! Вы меня превратили в наркоманку, обращаетесь со мной как с ничтожеством… На мне не осталось живого места, и я даже не могу самостоятельно подняться с постели! — Предательские слезы, которые она все же постаралась сдержать. Слезы теперь — частые ее гости.

— Напротив — я уважаю вас, — возразили ей. — Я уважаю ваш ум и ваш рационализм, который рано или поздно одержит верх. Хотите честно? Если б не ваш ум, вы бы уже давно были мертвой. Но я знаю, что мы сможем договориться.

— Честно… Теперь вы говорите о честности. Может, еще о чести поговорим?

— Ценю вашу иронию. Это свидетельствует о том, что вы начинаете прислушиваться к рациональным доводам. Эта автокатастрофа могла оказаться для вас роковой. Вам со-хра-ни-ли жизнь. И только потому, что вы умный человек, я все еще беседую с вами. Теперь вам ясны причины. Это плод долгих раздумий, у меня имеются рычаги воздействия. Вы — мать. Любящая мать…

— Вам доставляет наслаждение делать мне больно?

На ее реплику не обратили внимания.

— Есть же у вас в голове весы, внутренние весы? Поглядите, что на чашах. Вы — мать. С другой стороны — вы проиграли. Уже проиграли. С одной стороны, когда все закончится, вы воссоединитесь с детьми и у вас будет достойная, обеспеченная жизнь. Если мы начнем сотрудничать и оформим ряд документов, то в любой указанный вами банк — предполагаю, что скорее всего это будет Швейцария, — вам переведут более чем приличную сумму для обеспеченной и спокойной жизни. Это, конечно, не «Континент», но на хлеб вам хватит. Да еще с маслом. На другой чаше — ничто, понимаете, не «ничего», а черное холодное ничто. Вглядитесь еще раз: мать, заботящаяся о своих детях, — или ничто, черная пустота… И вам станет все ясно.

— Вы хотите, чтобы я своими руками…

— Да, я хочу. Потому что в конечном итоге вам остается жизнь. Вы ведь уже погибли в автокатастрофе. И то, что вы еще живы, — это привилегия вашего ума. Смотрите, чтобы не оказалось, что я переоценил эти ваши достоинства. Выбор за вами.

— Послушайте, зачем вы меня… — Вика подбирала нужное слово и вдруг произнесла:

— Разводите?

— Удивительно слышать из ваших уст подобную терминологию.

— Ведь если я отвечу отказом, то не видать вам «Континента», как…

— Конечно, — спокойно перебили ее, — возможно, и так. Может, и нет.

Только вы-то потеряете все. А так, за вычетом «Континента», остается не так уж и мало, Вика. В конечном счете остается самое главное. Знаете — типичная ошибка игроков, когда выигрыш выпадает на некрупную, но застрахованную ставку? Они не думают о том, сколько реально выиграли, они думают, сколько сейчас проиграли, потому что якобы могли поставить больше. В конечном счете проигрывают все.

— Репетируете роль ласкового палача?

— Прекратите. «Континент» — слишком тяжелая ноша для женских плеч.

Огромных мужиков отстреливают в этой стране ежедневно за несравнимо меньшие деньги. В любом случае вы его уже потеряли, и это иллюзия, что может быть по-другому. Это не те игры. Вы умный человек, а в России убивают умных людей.

— Нет, ну надо же! Вы явно извращенец. Вы говорите об этом, как о стихийном бедствии, к которому не имеете никакого отношения.

— Это и есть стихийное бедствие. Я лишь подчиняюсь стихии.

— Потрясающе… — Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Рано или поздно это бы произошло. Но могло статься так, что эти, другие люди не оценили бы ваш ум и действовали гораздо более простым, грубым, проверенным и окончательным способом. Им было бы плевать на детей и на то, что вы… очень красивая женщина.

— Вы делаете мне эти людоедские комплименты, чтобы…

— Как бы это дико ни звучало, — перебили ее, — возможно, я спасаю вашу жизнь. Это не та территория, чтобы быть одновременно и богатой, и здоровой, и счастливой… да еще женщиной.

— А… — она понимающе закивала головой, — вы сексист…

— Как вам угодно.

— Сексист. Мачо, с людоедскими наклонностями. Да еще, видимо, тонкий поэт в душе.

— Насчет людоедских комплиментов… — он говорил спокойным, ровным голосом, — я действую во имя обоюдной выгоды.

— Простите, я забыла.

— Подумайте еще раз: вы способны идти по крови? Не смешите — это не для вас. Так и не стоило начинать. Вы поднялись слишком высоко, а уж коли вы сами вспомнили о поэзии, то там дуют ледяные ветры. Подумайте. Возможно, я оказываю вам услугу.

— Удивительно… Это действительно философия людоеда. В кратком изложении.

— Еще раз ценю вашу иронию, хотя она становится непродуктивной. Но хватит говорить обо мне. Лучше побеседовать о ваших детях.

При упоминании о детях все попытки держать удар сразу как-то развеялись. Да, у них есть рычаги воздействия. Что там говорить, этих рычагов полно.

Снова начала подкатывать боль — вот, еще один рычажок, необходимость в таблетках, которые приведут спасительный туман. В принципе это вообще удивительно, что с ней еще беседуют. Ведь они сломали ее. Ведь они видят перед собой безвольное существо, жадно проглатывающее таблетки нарозина, когда приходит время. Ее время. Ее зов спасительного, милосердного тумана.

Вика молчала. Ее молчание больше не перебивали.

Затем она вздрогнула и… постаралась почесаться привычным жестом.

Возможно, она выздоравливает, и это заживают раны. Однако возможно также, что это начала проявляться знакомая каждому наркуше «чесотка».

Она посмотрела в глаза беседующему с ней человеку и поняла, что он думает о том же самом — ее жест не остался незамеченным.

И вдруг, в какое-то короткое мгновение, она подумала: «Может, он прав? Ведь я уже потеряла все, что любила… что чего-то стоит?..»

Но она попыталась отогнать от себя эту предательскую мысль, потому что любой ее слабостью незамедлительно воспользуются.

Сразу же вернулся голос, ее собственный голос из сна, который теперь звучал в ней не замолкая:

Давай заберем у них наших детей!

Наконец она слабо произнесла:

— Почему я должна вам верить?

— Потому что у вас все равно нет другого выхода, — последовал быстрый ответ.

— Этот ответ меня не устраивает.

Он пожал плечами:

— У меня тоже нет другого выхода.

— То, что вы предлагаете, называется сделкой, — произнесла она холодно. — Никто не заключает сделок, не получив гарантий. Вы хотите получить своего Франкенштейна? Значит, вам придется быть очень сговорчивым. Теперь ответьте мне еще раз. почему я должна вам верить?

Он посмотрел на нее не без восхищения:

— Отвечаю: потому что у вас нет другого выхода.

— Мы будем развлекаться игрой «нашла коса на камень»?

— Я не закончил. Нам все-таки не обойтись без опереточной патетики, но если вам будет легче, то… потому что я все же солдат, а не… ласковый палач, как вы изволили заметить. И еще потому, что я действительно уважаю вас.

Как только мы договоримся и вы подпишете необходимые… нам документы, я переведу деньги на ваш счет. Разумеется, документы будут такими, чтобы вам не взбрело потом в голову сыграть «отбой».

— И что?

— Это будет залог. А я не настолько богат, чтобы выкидывать на ветер… полмиллиона долларов.

Она быстро взглянула на него, усмехнулась.

— Полмиллиона американских долларов. Пусть и взятых у вас. Услуги самого профессионального киллера стоят на порядок меньше.

— Неплохо вы оценили мою жизнь, — проговорила Вика.

— Я купил ее у вас, — произнес он. — Возможно, когда-нибудь вы сочтете, что это единственная стоящая сделка в вашей жизни.

— Документы…

— Уверен, что у вас есть собственные сбережения, они нас не интересуют. Так что на жизнь вам хватит. На «Континент» сделали очень высокие ставки — там действительно дуют ледяные ветры. Я лишь вывожу вас из всего этого.

— Вы гипнотизер? — спросила она неожиданно.

— В смысле?.. — Он поморщился. — Наш разговор от подобных выпадов не станет более продуктивным. Ваш залог и есть мои гарантии.

— Залог, деньги… Все равно это не ответ на вопрос, почему я должна вам верить.

— Хорошо, — сказал он после некоторой паузы, — тогда я могу дать единственное, что принадлежит только мне: мое слово.

— Что?! Ваше слово? — Она усмехнулась. — Вы за кого меня принимаете?

И тут же увидела, какой тяжестью налился его взгляд.

— Я еще ни разу не выказал вам своего неуважения, — медленно проговорил он. В его глазах, наверное, красивых глазах, наполненных каким-то непонятным ей одиночеством, появился ледяной блеск явно выраженной угрозы. И вдруг с нотками еле уловимого и поэтому тем более неожиданного достоинства в голосе он произнес:

— В моих жилах течет испанская кровь. Хотя я родился, вырос и долгое время служил вашей стране, которую когда-то считал своей. А в Испании слово врага порой ценится дороже слова друга. И я даю вам мое слово.

(Вот они и не обошлись без опереточной патетики.) Теперь она была сбита с толку. Она смотрела на него и не могла понять, что это — продолжение издевательского спектакля или… та самая ускользающая, призрачная надежда, в которую так хотелось поверить. Может ли она в ее положении полагаться на какие-либо «или»?..

Потом она тихо произнесла:

— Когда я смогу увидеть моих детей?

— Что ж. — Он улыбнулся. Впервые. И стал красивым. — Будем считать, что наши недоразумения улажены, и перейдем к делу.

Она смотрела на него и думала, что этот человек, наверное, сумасшедший. Его совершенно не смущает, что по его вине она оказалась здесь, прикованной к постели, именно он и все эти люди, как грабители и резатели с большой дороги, вторглись в ее жизнь, и при этом он пытается демонстрировать ей какой-то похожий на анахронизм кодекс достоинства.

Гипнотизер.

Слово врага… Нет, ну как вам? В других условиях она б умерла со смеху.

Потом она снова подумала о том маленьком «или» и о теплящейся за ним надежде — ведь все возможно. По большому счету мир вокруг настолько свихнулся, что возможно все.

«Испания… Имеет ли это какое-нибудь значение?»

Она подумала, что когда-то провела в Испании три самых счастливых дня в своей жизни.

* * *

— Браво, Санчес! Вот это разводки. А какие обороты речи — «слово врага»… Нет, вы слышали? — Человек уставился на монитор.

— Он все сделал. Можем поздравить друг друга.

— Великолепно. Как он ее подвел к теме… И слова-то какие нашел.

Последний раз я слушал его запись беседы с красноярскими, базарил с братвой «по понятиям»… По-свойски кумекал.

— Что тебя удивляет?

— А здесь… Грамотно. Я боялся, что он сейчас начнет стихи читать.

— Она все же женщина. Мог бы и прочесть. Профессионально…

— «Слово врага»… А полмиллиона долларов — что это за безумная цифра?! Импровизация?

— Не страшно, Гринев, отрегулируем. Главное, что все сдвинулось с мертвой точки.

— Но мы же не собираемся швырять деньги на ветер?

— Разумеется. Не забивай себе голову техническими вопросами.

Гринев все прекрасно понимал — это был отработанный профессиональный подход. На подобных приемах строилась старая добрая вербовка. Поймал человека за руку или изменил привычный ход вещей какими-либо иными способами, посопереживал, выказал, что тебе небезразлична его личная жизнь, его судьба, продемонстрировал некое душевное родство, схожесть миропонимания, чуть нажал — и бери его тепленьким. Все так, но… Санчес молодец. Эта барышня была та еще штучка. Рано или поздно она все равно бы сломалась — дети все-таки главный фактор, но только лишь жестким давлением здесь бы не обошлось. Да и не было у них времени на все эти «рано или поздно». Выходит, опять они обязаны Санчесу.

— Вы больше не считаете, что она выцарапает той, второй, глаза? — усмехнулся Гринев.

— Думаю, что, если бы у нее была под рукой синильная кислота, она бы не пожалела плеснуть ей в физиономию.

— Евгений Петрович, — совершенно серьезно насторожился Гринев, — а ведь для нее это был бы выход.

— Теперь уже нет. Но меня беспокоит другое.

Лицо Евгения Петровича Родионова имело красный отлив, но не от водки, как у большинства его сверстников, злоупотребляющих спиртным, — это был ровный здоровый цвет горного загара. Ветер и солнце…

Гринев посмотрел на шефа и увидел, что зрачки его глаз, следящих за монитором, сузились.

— Что же? Что вас беспокоит, товарищ генерал? — спросил Гринев. Он в третий раз попытался подняться со стула, уступив место перед монитором Родионову. Тот жестом снова остановил его:

— Сиди, Гринев, сиди. — И потом задумчиво:

— Что беспокоит, спрашиваешь? — Небольшая пауза. — Следи-ка повнимательнее за всеми их дальнейшими контактами. Не нравится мне, Гринев, когда Санчес дает слово.

* * *

Этот разговор состоялся, когда еще на северных склонах любого бугорка и в тенистых нишах можно было найти остатки потемневшего снега, а сейчас уже стоял май, удивительно теплый в этом году. И Вика сидела на деревянной скамеечке под сенью могучего дуба и смотрела на воду. Электрифицированный бассейн с водопадами в саду камней.

— Улетай отсюда, — сказала Вика бабочке павлиньему глазу, — улетай скорее. Это нехорошее место.

Появившаяся на крыльце медсестра Алла поискала Вику глазами, обнаружила и какое-то время пристально смотрела на нее. Ощущая на себе этот тяжелый взгляд, Вика демонстрировала полную беззаботность и расслабленность: еще бы, сегодняшняя утренняя порция ее лекарства — пирожных, как не без плотоядного юморка называли они это, составила три продолговатые таблетки нарозина. «Чего, подруга, опять с утра кайфуешь?» Причина, по которой они увеличили дозу, была Вике непонятна и настораживала. Ведь выходило так, что большую часть своего времени Вика должна была проводить либо в эйфории, либо в ожидании наркотической ломки, гнетущем состоянии, когда пользы от нее было мало. Все это, естественно, сокращало «полезное время» между крайностями, когда Вика была адекватной и могла проводить то, что, опять же не без плотоядной застенчивости, они именовали ее «занятиями». Их с Александрой занятиями.

Кон-суль-та-ци-я-ми.

Климпс-климпс — скоро будет, Франкенштейн. Из кокона, из маски, трепещущих простыней, из влагалища, сдаваемого в прокат где-то в Батайске, из страхов, надежд, попытки сопереживать, из извращенных оценок и такого же душевного состояния, из желания вырваться любой ценой и чисто человеческой жалости по отношению к ней, к Вике, к ее судьбе, к ее детям, из озлобленности, комплексов и претензий ко всему миру за всю эту грязь вокруг, из почти стопроцентного внешнего сходства, бесспорных артистических способностей и способностей хорошей ученицы, которая, словно губка, впитывает все, от ее привычек, знаний, голоса до тонкостей эмоциональной жизни, из сомнений, алчности и сделанного в конце концов выбора, — из всего этого они, хотя бы на время, решили создать Вику Номер Два, клон, своего Франкенштейна. Все это напоминало бред, дурной сон, от которого вот-вот пробудишься. Но потом она брала себя в руки, и границы реальности становились гораздо менее размытыми.

Вы способны идти по крови? Не смешите — это не для вас.

Кпимпс…

Как знать…

* * *

Вика понимала еще кое-что.

Возможно, их трюк сработал. Жительница небольшого городка Батайска расцветала на глазах. Сначала она держалась вызывающе, почти агрессивно и… неловко одновременно. Уже в первую встречу Вика поняла, как много та о ней знает, — время они зря не теряли. И еще: самообладания и выдержки Александре Афанасьевне было не занимать. Пожалуй, Вика никогда бы не смогла оказаться на ее месте. Не только не пошла бы на это, а просто физически бы не смогла. Не без внутреннего содрогания Вика определила, что имеет дело с человеком, в котором скрывалась авантюристка с громадными потенциями.

«Время строительства пирамид прошло, почему бы не взяться за строительство двойников?» Видимо, подобная блестящая мысль пришла в голову кому-то из этих умников.

Да, их трюк сработал. На какое-то время. Какое-то время все будет в порядке. Вряд ли долго. Неопределенно долго это действовать не могло. Рано или поздно все эти амнезии, последствия аварии, ссылки на рассеянность, вынужденную по медицинским показаниям изоляцию, щадящий режим в конце концов не будут стоить и ломаного гроша. Постепенно накапливающиеся несоответствия достигнут критической нормы. И тогда все изменится. Рухнет в один день. Невзирая на блестящие потенции. Подмена станет очевидной, ее уже не скроешь. И подобного обстоятельства эти люди не могут не понимать. У них все упирается во время.

Время, взятое взаймы. Видимо, уже возникли какие-то сбои. Зачастивший сюда черный лимузин «Ауди А-8», из которого появлялась жительница городка Батайска, наслаждающаяся своей новой ролью, лишь подтверждает это предположение.

Они пока не могут без Вики обойтись.

И они нервничают.

Поэтому держат Вику под рукой. Посадив ее на нарозин. Они не жалеют денег на дорогостоящие витамины, чтобы Вика не сошла окончательно с катушек.

Витаминизированные пищевые добавки и нарозин — просто великолепное сочетание.

Интересно, в каких книгах и по какой медицине они нашли рецепт подобного коктейля? «Мне, пожалуйста, бета-каротина, витамина С, группу „Б“, витамин Е, минералов, так необходимый женщине после двадцати восьми кальций, и бросьте сто грамм каких-нибудь „колес“ покруче; все это смешать, но не взбалтывать.

Спасибо». Они держат Вику в форме. Внешне. На всякий случай. На всякий непредвиденный случай. Например, если ситуация неожиданно достигнет критического пика.

Но и такое не может продолжаться неопределенно долго.

Время. Время, взятое взаймы.

* * *

Вика сидела на деревянной скамейке и разглядывала подводный мир, устроенный на дне пластикового бассейна. Гроты, затонувший корабль, пещера, темная расщелина, где когда-то прятался краб, ее краб. Утро, расчерченное пополам этой темной расщелиной.

История простая: давным-давно (целую вечность назад? В другой жизни?) Петр Андреевич Виноградов пригласил Леху на охоту. Подмосковная охота — это, конечно, не тайга и не африканское сафари: тетерев, вальдшнеп, рябчик. Глухарь — редкая удача; на воде — утки, иногда — заяц; ну, если с егерями, то, конечно, лучше всего идти на кабана. И прежде всего ружья: действующий антиквар — «Зауэр Три Кольца», неплохие «Братья Меркель» или «Пиетро Беретта», ну и, конечно, самые элитарные, самые «шестисотые» — французские «Ле Пажи». Был август, охота только открылась.

Леха никогда не являлся поклонником «стрельбы по несчастным животным» и принял настойчивые приглашения скорее из уважения к своему деловому партнеру.

Но вернулись довольные, обросшие, с блеском в глазах и с обветренными щеками — «мужчины без женщин», как, рассмеявшись, назвала это Вика. Больше всего привезли охотничьих баек, словно ходили на крокодилов. Показывали фотографии.

Внушительно.

— А это? — спросила Вика. — Какое удивительное дерево!

— Это фотка Петиного участка, — объяснил Леха. — Виноградов в очередной раз решил стать землевладельцем. Жуковки ему мало. Купил участок в глуши и собирается там построить охотничий домик с деревянной банькой. Места, конечно, шикарные.

Вика смотрела на фотографию: могучий раскидистый дуб, словно сказочный энт, воздевший к небу свои зеленые руки; заколдованные земли, Берендеево царство…

— Дерево-вилка, — рассмеялась Вика. — Какой красавец! Действительно дуб-колдун.

Петр Виноградов, как выяснилось, построил свой охотничий домик. Он не отказывал своим желаниям и всегда поступал так, как собирался поступить.

Заколдованные земли. Каждая сказка имеет свою темную половину.

На деревянной скамеечке, спрятавшейся под сенью именно этого дуба-колдуна, сидела сейчас Вика.

* * *

Приближалось какое-то странное событие, которого все ждали (темная расщелина), и потом Вике было обещано свидание с детьми. Вместо этого ей лишь увеличили дозу нарозина. Конечно, Вика приняла новость с благодарностью.

Вике доставляли сюда все, что ей было необходимо (хотя необходимо ей было только обнять своих детей), по первому требованию, но прошла еще неделя, прежде чем Вика решилась попросить привезти ей краски. Это была конфиденциальная просьба. Странным образом Вике удалось расположить к себе Александру Афанасьевну, и теперь в результате их «консультаций» она знала о ней не меньше, чем та знала о Вике. Странное расположение, больше похожее на вооруженный нейтралитет, чуть более надменный со стороны Александры, потому что на этой стороне была сила, чуть более надменный и с появившимся в последнее время привкусом брезгливости, потому что Вика была наркоманкой, которая не могла взять себя в руки.

— В моем кабинете в столе, третий ящик. Это запечатанная коробка.

Привези ее мне, — попросила Вика.

— Запечатанная… А если это какая-нибудь гадость? Смотри, ведь я тебе верю.

— Можешь распечатать и посмотреть. Это краски. И там — иглы.

— Краски? Не знаю.

— Ты хочешь или не хочешь?

— Да хочу, хочу. Не наезжай. Но раскрою и посмотрю.

— Хорошо. Смотри. Только чтоб он не увидел.