Глава 1

Стычка из-за петуха

По безлюдной пыльной дороге мчался всадник. Доспехи его были в грязи и крови, а когда-то идеально подогнанный мундир потрепан и порван. Конь выглядел не лучше. Бока его вздымались, дыхание было сбито, а влажная грива спутана в клочья. Мимо проносились поля и перелески, в то время как далекие силуэты колоколен и ветряных мельниц казались почти недвижными.

У моста через небольшую речушку строились три десятка солдат переднего охранения. Впереди стояли два офицера. Один из них картинно опирался на длинную раскладную подзорную трубу. Всадник доскакал до них и остановил взмыленного коня.

— Армия разбита, — хрипло выдохнул он и свалился с коня. Вслед за тем рухнул и конь.

— А что Фалей? — Один из офицеров склонился над гонцом и теребил его за плечо.

— Генерал убит или захвачен врагом. — Гонец закрыл глаза.

— Катастрофа! — прошептал второй офицер и стал неспешно складывать трубу.

Война шла уже второй год. Бесчисленные армии, движущиеся с юга под предводительством грозного завоевателя, которого в пределах его империи принято было называть одним лишь коротким и суровым словом «Правитель», вторглись в земли Семи Королевств (единого государства, нередко называемого также Объединенным Королевством) и продвигались в самое сердце страны, в славный город Гром. Войска короля Вивана Девятого медленно отступали, позади оставались разоренные города и деревни. Командующий войсками генерал Фалей, не выдержавший муки отступления, задумал дать наступающему врагу решающий бой, надеясь отбросить его от столицы, и потерпел поражение. И хотя он собрал в кулак самые отборные части королевской армии и предпринял храбрую атаку на центральном направлении, дерзкий враг перехитрил его, заняв исключительно выгодную позицию. Ударные отряды Фалея кинулись в атаку по узкой лощине, по краям которой в кустах засели вражеские стрелки. Они привели в замешательство наступающих солдат, после чего во фланг растерявшимся конным и пешим воинам ударила тяжелая Черная кавалерия Правителя. Поражение было полным. Кто не погиб, тот был пленен врагом. Попал в плен и генерал Фалей. Захватчики, исполняя жестокий приказ Правителя, расстреляли десятую часть пленных, а некоторых для устрашения повесили на столбах. Только немногие отряды, чьи командиры оказались удачливей своего генерала, смогли выйти из окружения и в спешке продвигались на север, надеясь соединиться с частями, оборонявшими столицу.

Но отступающие еще не знали, что защитники Грома сами оказались в трудном положении. Не хватало оружия, не хватало провианта, кругом шныряли вражеские лазутчики, распространявшие самые ужасные слухи. Воины, еще недавно отважные, начали падать духом. И тогда по всей стране люди стали вспоминать старинную легенду о том, что где-то в горах, в таинственной пещере, спрятан священный предмет, который мог бы помочь родине в самый трудный для нее момент. Никто не знал, что это за предмет и где его искать. Только старые люди, особенно из тех, что были близки к лабораториям алхимиков или секретному обществу магов, не слишком охотно, но все же говорили вполголоса, что речь идет о древней реликвии, которую еще их деды и прадеды называли Сферой. Отчаявшиеся вожди Семи Королевств — король и семь вице-королей, правивших каждый на манер губернатора в своем королевстве (их всех вместе называли еще Советом Восьми или Большой Восьмеркой), — не склонны были верить в эти слухи, однако же отдали приказ об учреждении тайной экспедиции по поискам загадочной реликвии.

Слух об этом секретном приказе, разумеется, просочился за стены дворца, в результате чего по всей стране стихийно стали возникать отряды искателей приключений, небольшие или же совсем крохотные. Нашлись и отдельные смельчаки, готовые искать таинственный предмет в одиночку — в горах, в лесах или даже на дне морском.

Совет Восьми назначил нового командующего, опального генерала Констанция Раса. Виван Девятый и провинциальные вице-короли очень не хотели его назначать, потому что не любили и побаивались — за прямоту, честность и неподкупность, — но были вынуждены это сделать, понимая, что других талантливых военачальников у них под руками нет и что народ оценит и поддержит это назначение. А в трудную минуту с мнением народа приходилось считаться.

Рас немедленно прискакал из дальней деревушки, где уже несколько лет сидел под домашним арестом в своем простом бревенчатом доме, в котором, кроме теплой печки и вороха военных карт на грубо сколоченном столе, ничего не было, и сходу начал отдавать приказания. Войска воодушевились. Там и тут пока еще не очень громко и не очень стройно, но все же раздавалось — ура генералу Расу! Из уст в уста солдаты передавали короткие стишки:

Или такой:

Уже через неделю продвижение противника замедлилось, война становилась затяжной.

В это самое время за много миль от защищающейся столицы, в небольшой деревушке Залесье, что расположилась на высоком берегу реки Светлой, шла подготовка к двойному празднику — сбору урожая и приходу осени. Беспечность жителей отчасти объяснялась тем, что в затерянную в далеких северных лесах деревушку слухи — и плохие, и хорошие — доходили нечасто, еще никого из мужчин не забрали в армию, наступающий враг, да и сама война казались чем-то далеким. Хлеба уже были обмолочены. На единственной деревенской площади, являвшей собой вытоптанный лужок, окруженный покосившимися древними избами, была установлена огромная бочка свежего пива. Черпать из бочки дозволялось всякому — и коренному жителю, и случайному гостю. Рядом для тех, кто не пьет пива, поставили бочку со сладким шипучим квасом.

Музыканты уже притащили трубы, гармошки, волынки, трещотки и струнные инструменты. Принарядившиеся и надевшие венки девушки приготовились петь веселые песни. Вот-вот грянет музыка, начнутся пение хором, танцы до утра, хмельные от доброго пива крестьяне будут славить богатый урожай, необычно теплую погоду и далекого батюшку-короля.

Но не успели обе бочки опустеть и на четверть, не успели музыканты настроить свои бандуры и мандолины, не успели разрумяниться юные красавицы, как непрошеные гости повалили целыми отрядами. Были эти гости одеты в пыльные мундиры, а лица их были мрачны, что, впрочем, нисколько не повлияло на их способность опрокидывать в себя пиво целыми кувшинами. Квасом они тоже не брезговали. Что и говорить, и та, и другая бочка опустели в считанные минуты.

Два дня шли через деревню отступающие войска. Скрипели подводы, ржали лошади, лениво переругивались солдаты. Жители, позабыв о празднике, попрятались в дома. Во дворах почти не осталось кур, хотя был известен строгий приказ командующего — не больше двух кур с одного двора. Не очень было понятно, как поступать с петухами, гусями и барашками.

Вот с петуха-то все и началось.

Два приятеля, Арик и Галик, сидели в кустах, в любимом укромном месте, и резались в «Пятнадцать камушков», игру простую, но довольно хитроумную. Они были в том возрасте, когда на щеках пробивается первый пушок.

— Слушай, а где Валик? — спросил Арик, размышляя над ходом и невольно разглаживая пальцами едва заметную поросль над верхней губой.

— Где! — презрительно передразнил Галик. — Известно где. В дальнем сарае. Спит на сеновале. Обычное его занятие.

— Неужто к праздничной бочке успел приложиться? — спросил Арик и с нарочитым испугом выпучил глаза.

— А то! — Галик усмехнулся.

— И ведь допустили его! Он же один полбочки вылакает.

— Попробуй не допусти. Всех раскидает. Впрочем, пивная бочка давно пуста. А Валик все-таки специалист не по пиву, а по сладкому квасу и чаю с вареньем.

— Это правда, он у нас такой, — протянул Арик, сорвал травинку, разорвал ее на три части, дунул, плюнул и выкинул. После этого он сделал тонкий ход: снял два камушка в среднем ряду.

Не ожидавший такого коварства Галик задумался. Его темные глаза застыли, изучая позицию. В первом ряду оставался один камень, во втором — два, в последнем — три. Казалось бы, просто. Всего шесть камушков. Увы! Снимать камни за один ход можно было только в одном из рядов. Какой бы ход он теперь ни предпринял, самый последний камень доставался ему. А это означало проигрыш.

— Опять колдуешь? — спросил Галик, отыскивая взглядом место, куда упала травинка.

— Да где там? — Арик вытаращил честные глаза. — Чистая работа мысли!

— Знаем, знаем, — усмехнулся Галик. — Ты у нас известный колдун!

— А ты? — Арик притворно рассердился.

— И я, — неожиданно согласился Галик. — Без этого дела нынче нельзя. Но работа мысли все же важнее.

— Вот именно. Ход-то будешь делать?

В этот момент послышался петушиный клекот и топот сапог. Галик оглянулся. Сквозь листы и колючки он увидел, что за его любимым петухом по кличке Жан-наглец бежит здоровенный солдат. Петух мчался что было сил, но солдат его настигал. Вот он уже уцепился было за яркий хвост, но в этот момент Галик мгновенно протянул из-за куста руку, схватил петуха за шею и прижал к своей груди, второй рукой зажав ему клюв. Петух дернулся и затих. Солдат в недоумении остановился, не понимая, куда исчезла птица.

— Слушай, — прошептал Арик, помогая приятелю удерживать дрожащего петуха. — По-моему, этот прохвост зарывается. Они уже взяли положенное количество кур, мародеры чертовы.

В этот момент петух дернулся, на секунду освободил клюв и возмущенно кудахтнул.

Через мгновение кто-то заслонил свет.

Ребята подняли головы.

— А! — закричал нависший над ними солдат и выхватил у Галика петуха своими огромными ручищами. Тот, размахивая пышным сине-зеленым хвостом, отчаянно сопротивлялся. Полетели перья, петух надрывался «Ко-кхо-хе!».

Галик выпрямился.

— А ну брось птицу!

— Чего? — Солдат лениво смерил хрупкого юношу взглядом.

— Я сказал, оставь петуха в покое.

— Поди, малыш, прочь, — солдат прижал петуха к груди, — пока задницу не надрали.

— Смотри, не отпустишь нашего Петю, худо будет.

— Что? — Солдат грозно сдвинул брови и поднял волосатую ручищу.

Не дожидаясь удара, Галик легко толкнул его рукой, и огромный солдат, не успев ничего понять, полетел на землю. Дело в том, что Арик во время вышеописанного диалога незаметно на коленках подполз сзади, под самые ноги солдата. Неудивительно, что бедняга потерял равновесие и шумно грохнулся от малейшего тычка. Жан-наглец вырвался, встряхнул помятыми перьями, с достоинством покачал своим роскошным изумрудно-голубым хвостом и, гордо вышагивая, пошел на задний двор к своим уцелевшим невестам.

Смущенный солдат быстро вскочил, но, оценив неравенство сил — двое против одного, — хотел ретироваться. Двое друзей испытывали похожие чувства. Они тоже собрались бежать, но в другую сторону. И все бы ничего, но как раз в этот момент на улицу вступил конвой во главе с сержантом.

Сержант Подорога обычно, оглядывая новобранцев, любил иронически прищуривать правый глаз. Огромным карим зрачком левого глазом он при этом свирепо вращал. Со временем левый глаз сержанта стал казаться большим и страшным, в то время как правый сделался маленьким, полузакрытым, подернутым туманной пленкой непрошеной слезы. Если сержант впервые замечал новобранца широко открытым левым глазом, что случалось часто, он начинал относиться к нему со всей суровостью. Ничего хорошего на первых порах ждать бедному новичку не приходилось. «Лечь! Встать! Лечь! Встать! Бегом марш! Что за дохляк! Ну, ты у меня живо поймешь, где зимуют белые раки! Лечь! Встать! Кру-у-гом! Скатку на пле-е-чо! Фузею на другое плечо! Бегом марш!» Левый глаз сержанта бешено вращался, наблюдая за новобранцем, пока бедняга не падал без сил на одном из поворотов. Тогда глаз сержанта стекленел. Подорога поворачивался в поисках ближайших солдат и давал команду: «Отнести эту падаль в палатку!»

Если же Подорога впивался в новичка вдруг открывшимся ни с того ни с сего правым глазом, что случалось, как вы понимаете, нечасто, то к такому рекруту он начинал относиться с истинно отеческим теплом. Он трепал его по плечу и, меняя хриплый бас на нежный баритон, умильно говорил: «Ну что, малыш, послужить батюшке-королю надумал?» Если новобранец оказывался не дурак, если он вскидывал руку, выкатывал грудь колесом и бодро орал «Служу королевскому величеству!», то крупная слеза целиком закрывала правый глаз сержанта. И на долгое время такому новичку были обеспечены теплая палатка и место поближе к котлу.

Арику и Галику, судя по всему, ни место у котла с кашей, ни теплая палатка не грозили. А вот холодная палатка с протекающей крышей и жестким лежаком — это пожалуйста.

— Всем стоять! — рявкнул сержант.

Арик и Галик застыли. Солдат отдал честь.

— Ты что здесь делаешь? — Сержант сделал шаг к недавно поверженному солдату.

— Собираю провиант, господин сержант, — выпалил тот, незаметно отряхивая мундир от земли и листьев. — Согласно приказу.

— Кто приказал?

— Как кто? — Круглые глаза солдата изобразили крайнюю степень удивления. — Вы и приказали, господин сержант.

— Что-то я не припомню такого приказа, — буркнул сержант и перевел взор на двух друзей. — А это кто такие?

Один из парней был повыше и шире в плечах. Темно-русые волосы волною падали на лоб, однако не закрывали живых синих глаз. Второй паренек выглядел стройнее и тоньше, черные волосы были коротко подстрижены, а карие глаза смотрели словно бы с оттенком печали.

Сержант поначалу экономил силы, и на его лице играло лишь подобие приближающейся грозной улыбки. Левый глаз при этом был, разумеется, открыт, маленький же правый старательно сощурен.

— Я спрашиваю, кто такие? — повторил сержант набирающим силу хриплым басом.

Арик и Галик растерянно молчали. Тогда вперед вновь выдвинулся солдат.

— Не могу знать, господин сержант, — бодро отрапортовал он. — Думаю, местные мальчишки. Пытались помешать мне исполнить ваш приказ.

— Мальчишки? — Сержант изобразил недоверие, тогда как зрачок его левого глаза потихоньку пришел в движение. — Вздор! Это не мальчишки!

— А кто же? — глупо улыбаясь, спросил солдат.

— Это доблестные защитники родины и его величества короля. Или я не прав? — И вот тут карий зрачок начал описывать страшные круги.

Солдат притих. Оба паренька — и темно-русый, и черноволосый — по-прежнему безмолвствовали.

— Вы, безусловно, правы, дорогой сержант! — Из-за поворота показался невысокий военный с тщательно подстриженными усами. — Правы, как никогда.

— О да, господин капрал, конечно же, я прав. Тогда почему, черт их дери, — сержант гневно оглянулся на каптенармуса, который, как обычно, шествовал за ним следом, — они в каком-то штатском рванье, а не в наших славных мундирах? Где их шпаги? Фузеи? И где их жалованье?

В руках у каптенармуса, худого малого в мешковатом мундире и с печалью во взоре, как по волшебству оказались два маленьких кожаных мешочка. Он ловко кинул их обеими руками, так, словно швырнул гранаты. От неожиданности Арик схватил один мешочек, а Галик поймал второй.

— Вы поняли, парни, что произошло? — Сержант наконец позволил себе широкую грозную улыбку. — Вы зачислены в мою роту. Это ваше жалованье за три месяца вперед. Завтра примете присягу и все такое прочее.

Тяжелые мешочки жгли руки молодым людям, но бросить их на землю они не решились.

— Понятно? — закричал сержант страшным голосом.

— Вполне, — тихо сказал Арик.

— Куда уж понятней, — пробормотал Галик.

— Не по форме отвечают, — криво улыбнулся капрал.

— Научим, господин капрал. — Сержант не отводил цепкого взора от двух переминавшихся с ноги на ногу крестьянских парней — один был в лаптях, а другой в латаных-перелатаных башмаках, сшитых еще по моде прошлого века.

— Надеюсь, — сказал капрал и удалился, изящно переставляя ноги в начищенных сапогах на высоких каблуках и с маленькими серебряными шпорами.

— Да, кстати, а из-за чего у вас вышла баталия? — Сержант устремил грозный взгляд на слегка помятого солдата.

Тот пожал плечами, пожирая честными глазами своего сержанта.

— Так чем ты, говоришь, здесь занимался?

— Заготовлял провиант для ротной кухни. — Солдат вытянулся во фрунт.

— Допустим. А драка из-за чего? — Сержант повернулся к парням.

— Да из-за Жана-наглеца, — простодушно ответил Арик.

— Что?! Кто этот Жан?

— Это наш петух, — пояснил Галик.

— Ха! Ну и имечко! Отчего такое?

— Когда в саду накрывают стол для обеда, — охотно пояснил Галик, — петух непременно вскочит на стол, гуляет среди тарелок и вовсю поет-заливается, пока ему поклевать не дадут — семечек или изюма.

— Ну и ну! — удивился сержант.

— Изюм он очень уважает, — добавил осмелевший Арик. — А вообще он у нас всеобщий любимец. Поет — ну что твой соловей! Так что он у нас для супа не предназначен.

— Охранную грамоту, стало быть, петуху выдали? Забавно! Ловкачи! Ладно, умники. Про петуха забыть! И про суп тоже. Вы теперь солдаты его величества короля. Захочет ваш командир — будете есть и петушатину, и свинину. И даже баранину. Не заслужите — посадит на овес и перловку. Ясно?

Сержант продолжал вращать своим страшным левым глазом, который грозно сверкал и не обещал ничего хорошего. Он делал это так долго, что даже устал.

— Вот Валик молодец, спрятался, — тихо пробормотал Арик. — А то бы и его загребли.

— Уметь надо, — прошептал в ответ Галик.

А солдат, которому так и не удалось завладеть петухом по кличке Жан-наглец, посмотрел на двух новобранцев долгим мрачным взором и загадочно ухмыльнулся.* * *

Повернувшись к своему сопровождению, сержант негромко отдал какой-то приказ, и все двинулись в сторону площади, на которой рядом с опустевшими бочками работал пункт приема добровольцев. Только вот добровольцев в Залесье не нашлось. Или же, точнее, добровольцами считались те, кого удавалось поймать солдатам. За пойманными, которых вели на площадь, в некотором отдалении шли их жены или невесты и выли в голос. Но никто не обращал внимания на этот вой.

Возле бочек на колченогом табурете сидел ротный писарь и скрипучим пером записывал в специальную книгу имена новобранцев. Последним в очереди стоял высокий рыжий парень в такой рванине, словно из-за плетня заявилось само огородное пугало. Ребята хорошо его знали. Это был знаменитый деревенский вор по кличке Жорж Драная Шляпа. Прозвали его так за то, что он вечно носил шляпу, которая имела огромные поля, закрывавшие половину его лица, зато не имела верха, так что рыжие кудри были видны издалека. Он не был коренным жителем деревни. Просто однажды он отстал от шайки бродяг, а Залесье чем-то полюбилось ему. Ночевал он в заброшенных сараях или в землянке на опушке леса. Сам себя он гордо именовал Жоржем-Странником, но никто в деревне этого имени не употреблял. Вместо этого деревенские дали ему еще одно прозвище — Пирожок, потому что больше всего он любил воровать пироги. Когда весною крестьяне вылезали из своих домов на первое солнышко и из остатков муки пекли во дворах пироги с требухой и картошкой, а также особые майские пирожки с крапивой и сельдереем, из-за куста или забора высовывалась длинная рука и хватала пирожки прямо с горячего противня. Жоржа часто били, но не смертным боем, а вяло и как-то совсем не зло. В деревне давно к нему привыкли. Лишь только одна бабка, у которой он украл гуся, двинула ему коромыслом так, что он две недели отлеживался, постанывая и печально глядя на мир.

На глазах изумленных ребят вору Жоржу тоже выдали мешочек с деньгами. Жорж-Пирожок ловко и весело сунул его в единственный полуоторванный карман той изношенной тряпки, которая когда-то, вероятно, носила гордое имя пиджака или сюртука, и, заметив знакомых ребят, подмигнул им. Именно в этот момент к столу писаря приволокли босоногого Валика, сонного, встрепанного, в помятой рубахе до колен, из складок которой торчали клочки сена. Специальный патруль искал зерно, но в одном из дальних амбаров вместо пшеницы и ржи обнаружил мирно спящего в заваленном сеном углу здоровенного парня.

— Имя? — спросил писарь.

— Не могу я, — хмуро ответил Валик, исподлобья глядя на писаря светлыми ореховыми глазами.

— Чего ты не можешь?

— Больной я, — тяжело сказал Валик и засопел.

— А нам как раз такие больные и нужны, — сверкнул кривым глазом писарь. — Имя давай.

— Да нет, пошел я, — сказал Валик. Он повернулся и, тряхнув торчащими во все стороны соломенными волосами, сделал несколько шагов, не обращая внимания на державших его двух солдат. Солдаты беспомощно повисли на нем, их сапоги царапали сухую землю.

— Ты это куда? — спросил оторопевший писарь.

— Домой я, — честно ответил Валик и сделал еще два шага.

В один бок буйного рекрута уперлось острие шпаги, в другой бок — холодный ствол длинной фузеи.

— Ты это, парень... дурака-то не валяй, — писарь закашлялся и покраснел, — если, конечно, не хочешь, чтобы я тебя записал сразу в арестантскую роту.

К Валику тем временем приблизился каптенармус и мирно вручил ему увесистый мешочек.

— Ну, это другое дело, — неожиданно добродушно пробормотал Валик, взвешивая мешочек рукою.

На эту сцену с расстояния в десять шагов молча смотрел сержант. Левый его глаз от усталости был закрыт. Смотреть он мог только правым глазом, маленьким, сморщенным и слезящимся. Вот почему, несмотря на дурацкую перебранку рекрута и писаря, лежебока Валик на долгое время сделался любимцем сержанта Подороги.

Глава 2

Камушки и шишки

Уже через час над площадью раздался долгий армейский свист, солдаты построились в две колонны и, следуя монотонному бою походного барабана, отправились в путь. Троим друзьям даже не удалось толком попрощаться со своими родными и близкими. Они шли за обозом, слыша мерный скрип колес, и каждый вспоминал свое.

Позади остались вольные игры, купание и ловля рыбы на дальней излучине, блуждания по дремучему, но такому родному лесу, первые робкие взгляды, украдкой брошенные на юных местных красоток. Позади остались и необременительные заботы. Арик помогал в лавке и кузне отцу — бывшему кузнецу, а ныне торговцу железным и скобяным товаром. Впрочем, иногда отец разводил огонь в горне — когда поступал заказ на кинжал или охотничий нож из особой булатной стали. Арик в такие дни не выходил из кузни и затаив дыхание следил за священнодействием отца. Никто не умел обрабатывать булатную сталь, а вот его отец делал это с великой ловкостью.

Порою посмотреть на таинственное кузнецкое дело прибегал и Галик, хотя большую часть времени ему доводилось возиться на огороде, где он помогал своей одинокой матери. Если сказать правду, то копал землю и пропалывал грядки он не слишком охотно. Работа на земле его не привлекала. Он очень любил читать и гордился своей библиотекой, насчитывающей целых сорок три книги да вдобавок еще семнадцать разрозненных томов Большой королевской энциклопедии. Книги были разного формата и толщины, почти все потрепанные, иные почти развалились на отдельные пожелтевшие листы. Но зато все интересные. Про хитроумных крестьян, ловко и весело торгующих на базаре пшеницей и лошадьми. Про сметливых слуг, умевших оставить с носом своих вздорных хозяев. Про графиню из дальнего замка, которая все ждала из походов своего воинственного мужа. И — самые захватывающие — про рыцарей, храбро сражавшихся с огнедышащими драконами, и про смелых моряков, не отступающих перед самыми отчаянными пиратами. Была даже книжка по астрономии, рассказывающая о планетах и кометах. И еще одна — с оторванным началом — учебник арифметики и математики. Эту книжку Галик особенно ценил, хотя далеко не все в ней понимал. Библиотека его почти не пополнялась, потому что трудно было преодолевать четырнадцать миль до ближайшего городка, где на рынке по воскресеньям можно было наткнуться на книжный развал. Больше книг достать было негде, и Галик восполнял их недостаток тем, что по ночам, взобравшись на сеновал и глядя сквозь дырявую крышу на звезды, сочинял собственные истории, одна страшнее и запутанней другой. Когда-нибудь, думал он, эти истории тоже воплотятся в книги. А пока он делился этими историями со своими друзьями, которые слушали его с расширенными от удивления и восторга глазами, пусть даже терпения им хватало порой лишь на час-два, в то время как Галик готов был рассказывать до рассвета. Особенно терпения не хватало Валику, который то слушал, замирая от восторга и забывая все на свете, то вдруг встряхивался и начинал неотвязно думать о большом горшке горячих щей.

Вот и сейчас, шагая вслед за друзьями, Валик вспоминал чугун со щами, который мать каждый вечер ставила на стол, а вокруг стола собирались шесть его братьев и сестер. По воскресеньям к щам добавлялся добрый шмат сала или вареная курица, от которой ему обычно доставалась шейка, а если повезет, то и ножка. Валик так явственно почуял аромат вареной курицы, что даже зажмурился. Но на самом деле пахло лошадиным навозом, кислым молоком и солдатским потом. По-прежнему доносился скрип тележных колес, хриплые команды ездовых да редкое позвякивание оружия.

Но чем дальше уходили друзья от родных мест, тем прозрачнее и возвышенней становились их мысли.

Арик думал о том, как усовершенствовать игру «Пятнадцать камушков» так, чтобы довести ее до мощи и глубины шахмат. Для этого надобно увеличить исходное число строк и столбцов игрового поля, ну и, само собой, количество игральных камней. Увеличить как следует, не боясь математических трудностей. Ему казалось, что он уже почти сделал это усовершенствование и получил звание первого гроссмейстера новой игры под названием... Впрочем, нового и звучного названия он пока еще не придумал.

Галик обдумывал военный трактат под предварительным названием «Тактика и стратегия современной войны». Он самонадеянно думал, что нынешние командиры, разного рода выскочки, всерьез в военном деле не разбираются. А он, Галик, помимо некоторых хвастливых сочинений отечественных генералов читал даже «Записки Цезаря», военные мемуары принца Евгения Савойского, а также древний роман о похождениях рыцарей сэра Ланселота и сэра Гавейна. С помощью будущего трактата он надеялся оказаться в главном штабе, произвести впечатление своими тонкими суждениями о способах современного боя и возможностях новейшего оружия, получить звание полковника, а потом, минуя генеральские погоны, сразу маршала. Вот тогда-то он и поможет своим друзьям и сделает их тоже полковниками. Оказавшись полковниками, они мгновенно выйдут в отставку и вернутся в свою родную деревню, где продолжат жизнь привольную и романтичную.

Валик, тяжело вздыхая, вспоминал смешливых деревенских девушек, которые так любили издеваться над ним за то, что он целые дни проводил на сеновале или у реки. Эти несносные девицы громко шептались у него за спиной, неожиданно разражались звонким смехом или вдруг запевали ироническую песенку про никому будто бы не ведомого бездельника. Но он хорошо понимал, какой именно бездельник и шалопай имелся в виду. Он сердился на них. Он тряс тяжеленными кулаками и ворчливо бранился. Ах как глуп, как недальновиден он был. Сейчас он был готов терпеть от них любые насмешки. Пусть даже самые жестокие. Он бы все простил и даже сплел бы для какой-нибудь скромной и милой девушки венок из полевых цветов. Впрочем, теперь у него были деньги — жалованье за его доблестный ратный труд. А с деньгами он стал бы популярен и без венков и песен. Валик даже зажмурился от вставшей перед его глазами картины: он сидит на берегу реки в новой рубашке, а девушки вокруг него водят хоровод. Но увы — сама возможность подобной сцены осталась далеко позади. И с каждым шагом отодвигалась все дальше.

Нашлось и одно воспоминание, общее для троих друзей. В далеком детстве, когда им было лет по семь или восемь, они ушли в лес за грибами и заблудились. Вечер был безлунным, и быстро стемнело. Долго петляли они с полными грибов корзинами по незнакомой чаще, с испугом думая, что придется ночевать в черном глухом лесу. И вдруг за деревьями что-то засветилось, как будто разом вспыхнули десять гнилушек и сто светлячков. Они вышли на поляну и увидели седобородого старика в длинном темном балахоне с капюшоном. От его высокой фигуры лился тихий, спокойный свет. Дети замерли. «Не бойтесь, — сказал старик, — подойдите ко мне, я укажу вам дорогу». Они робко приблизились. «Какие славные у вас лица, — сказал старик, — какие чистые глаза. Какие нетронутые души. Однако жизнь у вас будет нелегкой. Когда вы подрастете, вам дадут оружие и заставят убивать людей. Людей, имен которых вы даже не будете знать. Это тяжкое испытание. Но вы должны остаться честными, и тогда у вас все получится. Вы не нанесете урона тем, кто его не заслужил. А воевать? Что ж, кому-то ведь надо защищать и себя, и своих близких, и родную землю».

Старик высоко поднял руку и провел ею в воздухе сначала сверху вниз, а потом широко от плеча до плеча. Дети следили за тонкими белыми пальцами, собранными в щепоть, за провисшим черным рукавом балахона, и вдруг им стало совсем не страшно. «А сейчас идите и порадуйте собранными боровиками да маслятами своих добрых матушек, которые давно уже волнуются. Ваша деревня вот за этими побелевшими от времени стволами». Старик рукой показал направление. Показал и исчез, а серебряный свет, освещавший убегавшую за огромные белесые стволы тропинку, непостижимым образом остался. Не прошли детишки и ста шагов, как вышли на окраину родной деревни. Серебряный свет к тому времени пропал, зато хорошо был виден огонек в оконце крайней избы.

Встреча в лесу произвела на них такое сильное впечатление, что они даже не решались обсуждать ее между собою. Все трое почему-то делали вид, что ничего не произошло. Постепенно им стало казаться, что старик им просто привиделся, потому что они были утомлены и напуганы темным лесом. Но сейчас, шагая за скрипучей подводой, все трое вспомнили это приключение детских лет. Вспомнили слова «Вам дадут оружие и заставят убивать людей».