Егор Иванов
      (Синицын Игорь Елисеевич)
      Трилогия "Вместе с Россией"
      Книга 3
      Честь и долг
      Роман-хроника
      Роман является третьей, завершающей частью трилогии о трудном пути полковника Генерального штаба царской армии Алексея Соколова и других представителей прогрессивной части офицерства в Красную Армию, на службу революционному народу. Сюжетную канву романа составляет антидинастический заговор буржуазии, рвущейся к политической власти, в свою очередь, сметенной с исторической арены волной революции. Вторую сюжетную линию составляют интриги У.Черчилля и других империалистических политиков против России, и особенно против Советской России, соперничество и борьба разведок воюющих держав. В книге широко использованы документы, свидетельства современников и малоизвестные исторические материалы.
      Рецензент доктор исторических наук А.Ф.Смирнов
      Содержание:
      Пролог
      1. Могилев, ноябрь 1916 года
      2. Лондон, ноябрь 1916 года
      3. Могилев, ноябрь 1916 года
      4. Цюрих, конец октября 1916 года
      5. Могилев, начало декабря 1916 года
      6. Москва, начало декабря 1916 года
      7. Петроград, начало декабря 1916 года
      8. Москва, начало декабря 1916 года
      9. Петроград, начало декабря 1916 года
      10. Петроград, начало декабря 1916 года
      11. Петроград, начало декабря 1916 года
      12. Петроград, середина декабря 1916 года
      13. Северный фронт, мыза Олай, декабрь 1916 года
      14. Лондон, середина декабря 1916 года
      15. Петроград, декабрь 1916 года
      16. Северный фронт, мыза Олай, декабрь 1916 года
      17. Петроград, декабрь 1916 года
      18. Северный фронт, мыза Олай, декабрь 1916 года
      19. Петроград, декабрь 1916 года
      20. Лондон, середина декабря 1916 года
      21. Петроград, декабрь 1916 года
      22. Царское Село, 31 декабря 1916 года
      23. Петроград, январь 1917 года
      24. Могилев, январь 1917 года
      25. Цюрих, 9(22) января 1917 года
      26. Петроград, начало января 1917 года
      27. Царское Село, начало января 1917 года
      28. Петроград, январь 1917 года
      29. Могилев, январь 1917 года
      30. Царское Село, начало января 1917 года
      31. Поезд Могилев - Петроград, январь 1917 года
      32. Петроград, январь 1917 года
      33. Петроград, январь 1917 года
      34. Петроград, конец января 1917 года
      35. Петроград, конец января 1917 года
      36. Петроград, конец января 1917 года
      37. Москва, начало февраля 1917 года
      38. Москва, начало февраля 1917 года
      39. Петроград, февраль 1917 года
      40. Петроград, вторая половина февраля 1917 года
      41. Петроград, 18-20 февраля 1917 года
      42. Петроград, 20 февраля 1917 года
      43. Петроград, 21-23 февраля 1917 года
      44. Петроград, 24 февраля 1917 года
      45. Петроград, 25 февраля 1917 года
      46. Царское Село, 25 февраля 1917 года
      47. Могилев, 25 февраля 1917 года
      48. Петроград, 26 февраля 1917 года
      49. Могилев, 26 февраля 1917 года
      50. Петроград, 27 февраля 1917 года
      51. Могилев, 27 февраля 1917 года
      52. Петроград, 28 февраля 1917 года
      53. Петроград, 1 марта 1917 года
      54. Могилев - Псков, 1 марта 1917 года
      55. Могилев - Псков, 2 марта 1917 года
      56. Псков, 2 марта 1917 года
      57. Петроград, 2 марта 1917 года
      58. Псков, 2 марта 1917 года
      59. Петроград, 3 марта 1917 года
      60. Петроград, начало марта 1917 года
      61. Северный фронт, начало марта 1917 года
      62. Минск, начало марта 1917 года
      63. Цюрих - Засниц, март - апрель 1917 года
      64. Минск, конец марта 1917 года
      65. Треллеборг - Стокгольм, март - апрель 1917 года
      66. Мальме - Стокгольм, начало апреля 1917 года
      67. Выборг - Петроград, 3 апреля 1917 года
      68. Петроград, 3 апреля 1917 года
      69. Петроград, 4 апреля 1917 года
      70. Могилев, апрель 1917 года
      71. Петроград, апрель 1917 года
      72. Петроград, 15 апреля 1917 года
      73. Петроград, 20-21 апреля 1917 года
      74. Петроград, 20-21 апреля 1917 года
      75. Петроград, май 1917 года
      76. Петроград, июнь 1917 года
      77. Петроград - Минск, июнь 1917 года
      78. Западный фронт, июнь 1917 года
      79. Западный фронт, июнь 1917 года
      80. Петроград, конец июля 1917 года
      81. Петроград, конец июля 1917 года
      82. Минск - Могилев, начало августа 1917 года
      83. Минск, конец августа 1917 года
      84. Петроград, 28 августа 1917 года
      85. Петроград, сентябрь 1917 года
      86. Петроград, 10 октября 1917 года
      87. Петроград, 20 октября 1917 года
      88. Петроград, 24 октября 1917 года
      89. Петроград, 25 октября 1917 года
      90. Петроград, 9 ноября 1917 года
      91. Минск, 9 ноября 1917 года
      92. Петроград, 15 ноября 1917 года
      93. Лондон, начало декабря 1917 года
      94. Версаль, декабрь 1917 года
      95. Бад-Крейцнах, декабрь 1917 года
      96. Брест-Литовск, декабрь 1917 года
      97. Брест-Литовск, январь - февраль 1918 года
      98. Могилев, февраль 1918 года
      99. Петроград, 22 февраля 1918 года
      Вместо эпилога
      Пролог
      Два с половиной года - от августа 1914-го до января 1917-го бушует над миром пламя империалистической войны. На тысячекилометровых фронтах, разделивших Европу и Азию, сгорают миллионы человеческих жизней. Миллионы людей расстреливают друг друга пулями, шрапнелью, гранатами, огнеметами и душат отравляющими газами.
      Вместе с дымом пожарищ и облаками пыли, поднятой взрывами, рассеивается у миллионов вера в богов, идолов, императоров и королей, надежда на справедливость, уверенность в незыблемости того порядка, за который переливчатые дудки и свистки унтер-офицеров зовут на смерть.
      С каждым выстрелом, с каждой каплей крови, падающей на пронзенную железом землю, в сейфы банков льются реки фунтов, марок, франков, долларов, рублей империалов... Поток денег стремится на счета тех, кто затеял, разжег, поддерживает этот пожар ради своей нынешней и будущей выгоды.
      Стрекочут, словно огромные стальные саранчуки, пулеметы, перечеркивают небо трассы пуль и снарядов, под огромными грушами воздушных шаров и в утлых аэропланчиках болтаются пилоты, корректируя огонь так, чтобы убить как можно больше людей...
      Но если бы был такой аэростат, из корзины которого можно объять взором весь Старый Свет, Ближний и Средний Восток, океаны, полные хищных субмарин, - то величественная и жуткая панорама открылась бы с высоты. Стали бы видны разломы, волны от которых очень скоро вызовут настоящий тектонический сдвиг в жизни народов.
      В тучах, собирающихся над континентами, копится энергия грандиозной очищающей грозы. Первые ее молнии в феврале 1917-го потрясут устои всего "цивилизованного" и "нецивилизованного" общества и сбросят оковы самодержавия в России.
      Самый мощный ее разряд в десятки миллионов человековоль в ноябре того же года разделит всю историю человечества на две части - начнется социалистическая эра.
      Очаги священного огня революции вспыхнут сначала в столице Российской империи - Петрограде, затем - по всей России и перекинутся на Европу, Азию, Африку, Америку. Огонь революции загорится в сердцах всех справедливых и честных людей во всем мире...
      Этот планетарный разлом подготовила и направила на благо человечества партия большевиков во главе с Лениным.
      1. Могилев, ноябрь 1916 года
      Генерального штаба полковник Алексей Алексеевич Соколов следовал из Петрограда в Ставку для представления верховному главнокомандующему по случаю нового назначения. Боевому разведчику смертельно надоели командировки с иностранными корреспондентами и союзническими военными агентами в действующую армию, куда его постоянно направлял бывший начальник Генерального штаба, а теперь военный министр Беляев. Тем более что полковнику Соколову по выслуге лет уже давно подошла очередь принимать полк, с чем связывалось и производство в генералы. Однако Соколов, пробыв много лет вне строевой службы, из коих два года в тылу неприятеля и в военной австрийской тюрьме, считал, что не накопил достаточного опыта военного руководства в условиях нынешней войны. Взять на себя прямую ответственность за жизнь нескольких тысяч солдат он пока не хотел и просил использовать его в штабной работе на театре военных действий.
      Ходатайство полковника было удовлетворено. Верховный главнокомандующий, по общему мнению офицерского корпуса, не много утруждающий себя прямыми обязанностями вождя армии и флота, все же не выпустил из своих рук назначений в строй и штабы. Хорошо помня Соколова, царь назначил его помощником генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта.
      В силу всех этих причин поезд мчал Алексея Алексеевича через ноябрьскую мглу из Питера на юг, в Могилев. В столице и империи много говорилось о расстройстве путей сообщения, однако пассажирские поезда, как ни странно, продолжали следовать строго по расписанию. Точно в 8 часов 15 минут вечера экспресс прибыл к платформе Могилевского вокзала.
      Знакомый поручик фельдъегерской службы Александров любезно доставил Соколова на казенном автомобиле в Ставку, расположенную в центре города. Через полчаса полковник вышел из мотора у дома губернского правления, откуда гражданская администрация давно была выселена в какой-то частный особняк и где размещалось управление генерал-квартирмейстера штаба верховного главнокомандующего. Это самое центральное, самое главное место Ставки, по сути дела, ее мозг - ведь в этом двухэтажном доме живут и работают начальник штаба генерал-адъютант Михаил Васильевич Алексеев, его правая рука генерал-квартирмейстер Михаил Саввич Пустовойтенко и несколько генералов и полковников Генерального штаба, ведающих различными делопроизводствами управления. Здесь же есть и рабочий кабинет Верховного главнокомандующего государя Николая Александровича, в котором царь ежедневно, когда бывает на своей Ставке, выслушивает доклады Алексеева, фактически выполняющего всю работу за верховного.
      Живет царь рядом, в доме губернатора, отделенном от штаба лишь воротами и двором. Через площадь с садом чернеющих по-зимнему лип помещаются управления дежурного генерала, морское, начальника военных сообщений и квартира директора дипломатической канцелярии.
      Отметив расторопность дворцовой полиции и жандармов, Алексей поднялся по высокой скрипучей лестнице на крыльцо. Бравый полевой жандарм приветствовал полковника, стал во фрунт и снял с него шинель. Чугунная литая лестница о трех маршах вела на второй этаж. Соколов поднялся и был проведен к дежурному штаб-офицеру Генерального штаба, которым оказался его давнишний коллега полковник Павел Александрович Базаров. Они обнялись по-приятельски. Базаров не видал Соколова еще с довоенных времен, когда служил в Берлине военным агентом, а Алексей отправился через Германию в свою, столь затянувшуюся, негласную командировку. Павел Александрович отметил новые резкие черточки, появившиеся на лице старого сослуживца, седину на висках. Он немало удивился спортивности и подтянутости его фигуры, молодцеватости всего облика и веселому блеску глаз после всего пережитого Алексеем Алексеевичем в австрийских тюрьмах.
      - Друг милый! - сказал Базаров после первых приветствий. - Занятия у нас идут до семи с четвертью, когда начальство и офицеры уходят на обед, а с обеда лишь немногие возвращаются... Впрочем, генерал-квартирмейстер, может быть, зайдет через час, после своей обычной вечерней прогулки... Так что, друг милый, Алексей Алексеевич, выбирай один из двух лучших отелей: "Метрополь" или "Бристоль", где квартируют главы миссий союзных стран, и располагайся на отдых, а завтра поутру, к десяти, являйся к Пустовойтенке...
      Соколову претило видеть лицемерные лица союзников, цену "дружбы" к России которых хорошо знал, и он отправился в "Метрополь", хотя в "Бристоле" и размещалось штабное офицерское собрание, где ему надлежало столоваться. Чтобы размяться после тесноты купе, он обошел центр этого типично губернского города. От российской обыденщины его отличало лишь то, что по случаю пребывания здесь государя тротуары и мостовые были аккуратно очищены от снега и присыпаны песком, да на каждом шагу попадались либо господа офицеры, либо чины дворцовой полиции, жандармерии, просто полиции или филеры наружного наблюдения.
      Дождь, начавшийся в Петрограде, продолжался и в Могилеве. К десяти часам вечера, несколько продрогнув, Соколов вернулся в тепло дома губернского управления. Пустовойтенко так и не пришел после затянувшегося обеда и, возможно, кинематографа, который он, как выяснилось, очень любил. Алексей заглянул в кабинет Базарова. Павел Александрович уютно расположился за блестящим медным самоваром и обрадовался случаю разделить вечернюю трапезу со старым другом. Денщик мгновенно принес еще один прибор.
      Базарову очень хотелось услышать из уст самого Алексея рассказ о его приключениях после того момента, когда он в Берлине в июле 1914-го вручил ему паспорт "Ланга". Соколову пришлось по возможности удовлетворить любопытство коллеги. Тем более что Павел Александрович ведал теперь вместе со Скалоном и Стаховичем 5-е делопроизводство, а это - вооруженные силы Германии, Австро-Венгрии и Турции, здесь же собирались сведения о ходе военных действий на Балканском и Средиземноморском театрах.
      Дежурный штаб-офицер явно не был перегружен обязанностями. Из аппаратной заходили раза два с дешифрованными телеграммами на имя Алексеева, которые Базаров аккуратно собирал в папку для доклада, да один раз их прервали, принеся на подпись полковнику шифровку в Петроград.
      Самовар поблескивал в лучах электрической лампы, стаканы полнились ароматным чаем, разные закуски на столе свидетельствовали о богатом ассортименте Могилевских гастрономических лавок.
      Вспомнили кого и куда из сослуживцев по довоенному Генеральному штабу разбросала судьба за эти годы. Естественно, посудачили о ближайшем начальстве.
      Замкнутый Базаров на глазах оттаивал, Алексей чувствовал его возраставшую симпатию и позволил себе открыться в некоторых суждениях, могущих быть принятыми за крамолу. Но и Павел Александрович без оглядки ответил ему тем же. Многое накипело и у него на душе.
      Словно по молчаливому уговору, оба не касались личности верховного главнокомандующего, однако резко осуждали никчемность и гнилость установленного самодержавного порядка. В их разговоре не было ничего необычного - не только в интеллигентской или промышленно-купеческой среде критиковались особенно в последний, 1916 год бездарность и старческий маразм царской администрации и высших военных. Даже в офицерской касте, традиционно далекой от политики, непечатно бранили двор, правительство, интендантов, тупых стратегов и подлых союзников.
      На общем мрачном фоне Соколову довольно светлым представлялся авторитет начальника штаба, фактического верховного начальника действующей армии генерала Алексеева. Он служил когда-то под его началом в Киевском военном округе и знал, разумеется, что генерал от инфантерии, генерал-адъютант свиты его величества Михаил Васильевич Алексеев родился в ноябре 1857 года в трудовой небогатой семье, окончил Тверскую гимназию и Московское юнкерское училище, откуда был выпущен в пехотный полк. Что он получил боевое крещение в Турецкой кампании, а затем 11 лет служил в строю, окончил Академию Генерального штаба, снова служил в строю и вернулся в академию профессором.
      В японскую войну Алексеев показал свои способности, будучи генерал-квартирмейстером 3-й Маньчжурской армии...
      Соколов помнил, как в его бытность начальником разведки штаба Киевского военного округа командовал этим штабом Алексеев, как однажды столкнулись мнения военного министра Сухомлинова и генерала Алексеева, когда в 40 верстах от Киева в год смерти Столыпина проходили маневры. Их хотели показать государю. Сухомлинов предложил ограничиться наступлением, начав его с 5-6 верст, чтобы оставить больше времени для парадов и торжеств. Командующий округом Иванов, настроенный и горячо поддержанный Алексеевым, заявил на это министру: "Ваше высокопревосходительство, пока я командую войсками округа, я не допущу спектаклей вместо маневров..."
      Соколов хотел узнать у Базарова, близко наблюдавшего Михаила Васильевича, не испортила ли власть Алексеева. Ему было тем более интересно составить для себя подробную характеристику генерал-адъютанта, правой руки царя на войне, что он помнил недавнюю историю с перехваченным письмом, рассказанную ему Батюшиным, из которой явно вытекало участие Алексеева в заговоре против царя и возможность возведения его в военные диктаторы России...
      В ответ на свой деликатный вопрос он услышал настоящий панегирик Михаилу Васильевичу.
      - Когда на пасху государь неожиданно принес и вручил Алексееву погоны и аксельбанты генерал-адъютанта, старик был страшно растроган, хотя и ворчал в ответ на поздравление: "Не подхожу я! Не подхожу..." - рассказывал Базаров. - Но это был единственный случай в формулярном списке генерала, свидетельствующий, что у него появилась "рука" на самом верху, - пошутил полковник и продолжал: - Если в помещении штаба ты встретишь седого коренастого генерала, быстро и озабоченно проходящего мимо, но приветливо и добро улыбающегося тебе, - знай, что это Алексеев.
      Если ты в рабочей комнате увидишь генерала, который без фанаберии и самодовольства выслушивает офицера, - знай, что это Алексеев.
      Если ты встретишь генерала в Ставке, у которого удивительная память, ясность и простота мысли, - это Михаил Васильевич. Он все время работает неутомимо, выполняя и свою работу, и работу верховного и даже генерал-квартирмейстера, который без него был бы полным нулем...
      Он обладает природными военными способностями, быстро ест, мало спит и почти непрерывно трудится, как пчелка, в своем незатейливом кабинете, где, не торопясь, вникая во все детали, слушает доклады, изучает обстановку и работает над докладом верховному...
      Соколов внимательно слушал эти излияния и все хотел невинным вопросом натолкнуть Павла Александровича на более реалистические оценки. Словно подслушав его мысли и доказав тем самым, что существует возможность передачи мозговой энергии на расстоянии, Базаров понизил голос и продолжал уже без энтузиазма:
      - Одного я не могу взять в толк - почему Михаил Васильевич не настроен на победы... По секрету тебе скажу, друг милый, что однажды мне выпал задушевный разговор с Алексеевым в присутствии Пустовойтенко... Сидел я тогда у Михаила Саввича в кабинете запоздно, вспоминали довоенную жизнь, потом - неизвестно отчего - революцию 1905 года. Вдруг вошел Алексеев в накинутой на плечи шинели, показал рукой, чтоб сели, и просил продолжить беседу. Сказал, что его кабинет выстудили, когда он гулял, а пока протопят хотел бы побыть у нас.
      "О чем речь?" - поинтересовался наштаверх. Ответили, что поминали старые, распрекрасные довоенные времена.
      "Да, нынешние - совсем невеселые", - печально сказал Алексеев. Тут черт меня дернул, и я бухнул генерал-адъютанту: "А будущие лучше ли?"
      "Если бы бог дал знать это!.. Или предостерег от серьезных ошибок..." задумчиво вымолвил Михаил Васильевич. А Михаил Саввич, зная набожность начальника, решил, видимо, подмазаться к нему.
      "Верующие не должны смущаться ошибок, ведь они знают, что все будет исправлено в любом случае божественной волей..."
      "Верно вы сказали, Михаил Саввич, действительно только и живешь надеждой на эту высшую волю. А вы, наверное, и не очень веруете?" обратился Алексеев ко мне.
      "Какой разведчик не верит в свою судьбу?" - попытался я отделаться шуткой.
      Алексеев помолчал, словно переваривал мои слова, а затем убежденно, проникновенным голосом сказал:
      "А я верую, глубоко верую в бога, а не в какую-то слепую судьбу. Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой божьей помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра..."
      "Вы верите в богатейшее народное нутро?" - задал вопрос Пустовойтенко.
      "Я не мог бы жить ни одной минуты без такой веры. Только она и поддерживает меня в моей роли и в моем положении... Я человек простой, знаю жизнь низов гораздо больше, чем генеральских верхов, к которым меня причисляют по положению. Я знаю, что низы ропщут, но знаю и то, что они так испакощены, так развращены, так обезумлены всем нашим прошлым, что я им такой же враг, как вы, Михаил Саввич, как вы, как мы все..."
      "А разве мы не одержим победы вкупе с нашими союзниками?" - бросил я.
      "Нет, союзникам надо спасать только себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции, Англии?.. Нет, батюшка, вытерпеть все до конца - вот наше предназначение, вот что нам предопределено, если человек вообще может говорить об этом... Алексеев помолчал, потом продолжал без наших вопросов, как свое, глубоко наболевшее: - Армия наша - наша фотография. Да это так и должно быть. С такой армией, в ее целом, можно только погибать. И вся задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит крахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломить... Вот тогда, тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками".
      "Если это так неотвратимо, то, может быть, лучше сейчас же принять меры к спасению самого дорогого?" - поднял голову Пустовойтенко.
      "Мы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого нам не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же все начнет валиться... А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю хотя бы о моменте демобилизации армии после прекращения военных действий? Ведь это же будет такой поток дикой отваги разнуздавшегося солдата, которого никто не остановит. Я докладывал об этом несколько раз в общих выражениях; мне говорят, что будет время все сообразить и что ничего страшного не произойдет: все так рады будут вернуться домой, что ни о каких эксцессах никому и в голову не придет... А между тем к окончанию войны у нас не будет ни железных дорог, ни пароходов, ничего - все износили и изгадили своими собственными руками..."
      Пессимистические размышления Михаила Васильевича прервал стук в дверь. Жандарм из охраны наштаверха доложил, что кабинет готов.
      "Заболтался я с вами, - вздохнул генерал-адъютант и пошел к себе со словами: - Надо работать..."
      А Пустовойтенко сгоряча выдал мне секрет начальника: "Вы думаете, он будет сейчас работать? Нет, после таких бесед у Михаила Васильевича всегда одно только желание: помолиться". Я подумал тогда, что Алексеев, наверное, не раз уже вел такие горькие беседы со своим ближайшим сотрудником... А может быть, и не только с ним одним!
      Слушая этот искренний рассказ коллеги о настроениях начальника штаба верховного главнокомандующего, Алексей вспомнил о еще большем фатализме царя. С горьким чувством подумал он и о том, что в странные руки вручил бог судьбу самодержавия и России. Бог - ведущий страну к революции?!
      На этом разговор по душам кончился. Ординарец доложил, что вернулся генерал-квартирмейстер и просит гостя, если он еще не устал, зайти к нему. Алексей покинул разбитого печалью Базарова и перешел на другую сторону коридора, где помещались кабинет и личная комната Пустовойтенко.
      Простота Алексеева и всего штаба наложила отпечаток и на его ближайшего сотрудника. В рабочей комнате Михаила Саввича, которого Соколов до того совсем не знал, не было никакой обстановки. Лишь на столах разложено множество карт. Когда открывалась дверь, пропуская Пустовойтенко из его спальни в кабинет, Алексей успел заметить, что и там стояла только железная походная кровать, три чемодана подле нее и на стене прибит небольшой деревенский рукомойник.
      Михаил Саввич оказался еще молодым, маленьким и аккуратным генералом, с великолепно подстриженными и расчесанными бакенбардами. Серебряные погоны и аксельбанты его блестели матовым блеском. Водянистые глаза не смотрели прямо на гостя, а мимо него - в пространство.
      Встретил Алексея Пустовойтенко сухо и неприветливо. Монотонным голосом поприветствовал, дождался ответного приветствия и, усадив посетителя на какой-то венский стул, оказавшийся под свисающими со стола листами десятиверстных карт, уныло стал излагать программу на завтрашний день. Дворцовому коменданту уже доложено, что полковник Соколов прибыл в Могилев и теперь надо ждать, пригласят ли его на царский завтрак или обед, или царь его примет в кабинете в губернаторском доме. Передал и желание Алексеева увидеть своего старого сослуживца завтра, после доклада государю. Разговора, кроме служебного общения, явно не получилось, и Алексей откланялся.
      2. Лондон, ноябрь 1916 года
      Кэтти Уайлс было жалко расставаться с милым Лондоном. Хотя она и была лишена сентиментальности, но всегда тосковала по родному городу. Особенно когда покидала его надолго. Отпуск, предоставленный ей Сикрет интеллидженс сервис после успешно завершенной работы в Париже, подошел к концу. Кэтти улыбнулась воспоминаниям: Париж есть Париж. Даже в военное время.
      Очаровательные мужчины, теряющие голову от секса и красивых слов, полулегальные роскошные рестораны для богатых людей, театры и балет, от которого она всегда была без ума. Париж остался законодателем мод. И теперь, когда юбки поползли вверх, Кэтти могла демонстрировать красивые ноги.
      Что и говорить, она пожила там весело. А быть начеку и отдавать отчет своим поступкам научила ее роль агентессы СИС.
      Вчера ее вызвал адмирал Холл, который в краткой беседе сообщил, что она направляется в Россию, в распоряжение полковника Нокса. Кэтти поняла, что начинается новый этап служебной карьеры. Каким он будет? Что за человек, которого ей придется вербовать? Молод или стар? Красив или уродлив?
      В юности она выступала в варьете. Там ее и завербовали люди из СИС, обратив внимание на красоту, ум, природные артистические данные Кэтти. Сейчас, к тридцати годам, она сохранила стройность, зажигательность и красоту молодости. Всегда склонная к авантюрным приключениям, она как будто нашла себя в этой работе.
      Никто не давал ей больше двадцати двух - двадцати трех лет. Огромные серые глаза, белозубая обаятельная улыбка, постоянная жизнерадостность не оставляли никого равнодушным. Ее долго изучали, прежде чем предложили серьезную работу. Кэтти считала, что ей здорово повезло, и благодарила судьбу за выпавшее ей счастье. Но в первый же день, когда ей разъяснили методы работы, Кэтти поняла, что навсегда должна оставить мысль о настоящей любви. Мечту о любви заменили деньги, комфорт, путешествия.
      Иногда ее охватывало щемящее чувство одиночества. Но она быстро справлялась с ним. У нее был сильный характер. Каждый раз, давая новое задание, ей внушали, что поручение это крайней важности для блага Британской империи. Это давало Кэтти стимул гордиться своей работой. Новое задание не пугало ее. Она много слышала о России, но никогда не бывала в ней.
      Летом она прочитала в газете "Тайме" о русском разведчике, бежавшем из австро-венгерского плена. Он возвращался тогда кружным путем в Россию через Лондон и был обласкан покойным лордом Китченером. Было бы интересно, если бы судьба свела их. Если он и вправду такой, как о нем писали, то можно было бы гордиться этим знакомством. Но если все русские - как этот разведчик, то трудно будет работать с ними.
      Ее мысли опять вернулись к Ноксу. Она очень уважала своего патрона и привязалась к нему за несколько лет совместной работы до того, как он уехал в Россию.
      - Не поддавайся мимолетному чувству, не теряй рассудка, всегда помни, что твой поклонник - это твой противник, - неоднократно наставлял ее Нокс. Тогда из тебя получится настоящий разведчик...
      Вещи были уже собраны, и Кэтти ждала приезда кэба. Ей предстоял долгий путь в неизвестную Россию.
      В ожидании кэбмена Кэтти выглянула в окно и запечатлела в памяти два ряда аккуратных домов с микроскопическими газонами перед ними, сквер с полдюжиной вязов, детей, гуляющих с гувернантками...
      На душе стало горько и больно, что она теперь долго не увидит всего этого.
      3. Могилев, ноябрь 1916 года
      Утром, когда от дождя остались лишь нависшие мокрым свинцом небеса, губернский город выглядел чуть веселее. Тренькали без нужды трамваи, носились в разные стороны штабные моторы. Обыватели с дальних улиц чуть ли не с раскрытыми от изумления ртами пугливо шатались по тротуарам.
      Соколов пересек площадь и оказался вновь у дома губернского управления. Другой, разбитной жандарм впустил его через знакомую уже калитку, снова высокая лестница крыльца. Вестовые при входе приняли его шинель и фуражку, по знакомой лестнице он поднялся на второй этаж. Алексей Алексеевич встретил здесь много старых знакомых еще по Дворцовой площади, среди них - полковника Скалона, ведущего делопроизводство вместе с Базаровым, полковника Ассановича, бывшего военным агентом в Копенгагене, а теперь заведовавшего Бюро печати Ставки. Почти всех, кого он видел здесь в кабинетах, Соколов не только хорошо знал - был уверен во взаимной симпатии. Поэтому отбоя не было от приглашений на обед в штабное собрание.
      Но главным событием, которое ждало его, было переданное скороходом по телефону приглашение прибыть на высочайший завтрак в 13 часов 15 минут, форма одежды обыкновенная, при оружии.
      Алексеев перенес из-за этого свидание с Соколовым на вечер. Он тоже должен был идти на царский завтрак, хотя наштаверх, экономя свое время, выговорил себе право посещать его через день, а не ежедневно, как хотел монарх. Конечно, придворные немало изумились такому неблагоразумному решению. Впрочем, они уже перестали удивляться отсутствию светскости у начальника штаба царя Алексеев мог, например, брякнуть, отвечая на вопрос царя, работает ли кто из штаба в его кабинете, когда он в отъезде: "Никак нет, ваше величество! Он такой неуютный, неудобный!" Истинный царедворец изогнулся бы в поклоне и проворковал что-то нежное вроде: "Как можно, ваше величество, он для нас священен и неприкосновенен", но этот Алексеев! Что ждать от мужлана?!