Честь и долг (Вместе с Россией - 3)

Именно: заговор англо-французских империалистов, толкавших Милюкова и Гучкова с К° к захвату власти в интересах продолжения империалистской войны... с другой стороны, глубокое пролетарское и массовое народное (все беднейшее население городов и деревень) движение революционного характера за хлеб, за мир, за настоящую свободу".
      Впервые Алексею удалось так зримо увидеть закулисную историю того, что рядилось перед ним в тогу истинного патриотизма и любви к Отечеству. Он понял, что питерские рабочие и солдаты самоотверженно боролись против царской монархии за свободу, за землю для крестьян, за мир, против империалистской войны. В то время как англо-французский капитал в интересах продолжения и усиления этой бойни ковал дворцовые интриги, устраивал заговор с гвардейскими офицерами, подстрекал и обнадеживал Гучковых и Милюковых, подстраивал совсем готовое новое правительство, которое и захватило власть после первых же ударов пролетарской борьбы, нанесенных царизму.
      У Соколова словно открывались глаза, когда он читал Ленина. Никогда еще так ясно он не понимал окружающий его мир, как теперь, когда он читал письмо к человеческому разуму, пришедшее из далека. Из захолустного и провинциального швейцарского городишки, каких десятки Соколов повидал за свои командировки. И гордость за то, что человек, написавший столь нужное ему сейчас письмо, тоже русский, тоже патриот своей родины и своего народа, желающий переделать мир так, чтобы он стал местом жизни счастливых и свободных людей, овладела Алексеем.
      Соколов долго сидел, переваривая прочитанное. Потом аккуратно вырезал оба отрывка из газеты, скрепил их и спрятал в свой сейф. Он решил непременно перечитать их еще раз и при случае отправить в Петроград, домой. Настя, конечно, могла прочитать "Письма из далека" и без него, но теперь ему очень хотелось обсудить с ней некоторые строки...
      Далеко за полночь вышел он из здания бывшей гимназии и решил пройти до гостиницы "Бристоль" пешком. На несколько секунд он замешкался на крыльце, застегивая верхнюю пуговицу бекеши. Вдруг от дровяного сарая грянул выстрел, и пуля сбила с него фуражку. Алексей упал с крыльца в тень, словно подкошенный пулей, и постарался приземлиться так, чтобы можно было достать браунинг. Услышав выстрел, показался часовой. Из подъезда выскочил военный жандарм внутренней охраны штаба. Они все смотрели в сторону дровяного сарая, выходившего задней стеной во двор дома на соседней улице. В ночной тишине за сараем послышался лошадиный всхрап, затем стук копыт рванувшегося с места наметом коня.
      - Ушел! - с сожалением плюнул под ноги жандарм.
      Алексей встал из-за крыльца, поднял фуражку с простреленной тульей, отряхнул ее от снега, надел.
      - Хороший стрелок! - спокойно сказал он. - С семидесяти сажен попасть в фуражку - это высокий класс...
      - А говорили недавно в контрразведке, что всех немецких шпионов в городе повыловили!.. - с упреком сказал жандарм в чей-то адрес. - Рапорт писать, ваше превосходительство?..
      - Доложи коменданту штаба на словах о происшествии... - приказал Соколов. Он положил браунинг во внутренний карман бекеши и вышел на улицу. Хотя и центральная, она была полупуста. Часовой удивленно посмотрел вслед генералу: надо же! Только что стреляли в него, а он без охраны, даже без адъютанта или ординарца пошел себе в темень спокойно, словно к теще на блины...
      Алексей действительно не ощущал опасности. Его захватили совершенно иные чувства. Он только что прикоснулся к огромному и величественному миру революции. Она наполнила собой все его сознание. И когда комок свинца, пробив фуражку, толкнул его воздушной волной, страха за жизнь не появилось. Однако через несколько минут на ночной улице холодный разум подсказал, что могут быть и другие стрелки.
      "Жаль, что теперь не погуляешь один поздним вечером... - подумал Соколов. - Все-таки они не оставили меня в покое... А я-то думал, что события в Петрограде отвлекли от моей скромной персоны внимание господ заговорщиков, но, видимо, я чем-то им крупно досадил..."
      65. Треллеборг - Стокгольм, март - апрель 1917 года
      Около трех часов дня паром отвалил от пристани. С его палуб никто не махал шляпами и платочками остающимся на причале.
      Большой любитель пешей ходьбы, Владимир Ильич с удовольствием использовал длинные верхние палубы для разминки после трехсуточного сидения в тесном вагоне. До шведского порта было четыре часа пути.
      Легкое недоумение возникло, когда помощник капитана стал раздавать пассажирам обширные опросные листы. "Что за этим кроется? - невольно задумались эмигранты. - Может быть, неприятности на шведском берегу?" Беспокойство усилилось, когда капитан подошел к группе эмигрантов и спросил, кто из них Ульянов?
      Владимир Ильич решительно выступил вперед:
      - Я Ульянов. Что вас интересует?
      Оказалось, что это Ганецкий, устав от ожиданий в шведском порту Треллеборге, получил разрешение администрации порта на запрос радиограммой капитана о том, есть ли на судне Ульянов и сколько с ним взрослых и детей?
      Через двадцать минут в Треллеборг ушла радиограмма: "Господин Ульянов приветствует господина Ганецкого и просит его заготовить билеты". Далее сообщалось, сколько мужчин, женщин и детей в группе эмигрантов отправится из Треллеборга через Мальме в Стокгольм.
      В начинающихся сумерках холодного вечера 30 марта (12 апреля) "Дроттнинг Виктория" дала приветственный гудок, разворачиваясь, чтобы кормой пришвартоваться подле мола к паромному причалу. На верхней палубе замер в ожидании высокий, в мешковатом пальто и без шапки Фриц Платтен. Он высматривал тех, кто должен был встречать эмигрантов в Швеции. Ждали, кроме Ганецкого, еще двух-трех шведских товарищей из левой социал-демократии. Но на пристани, кроме солдата и нескольких таможенных служащих, стояли всего два человека в цивильных платьях. Увидев Платтена и эмигрантов, эти двое дружно замахали руками. Эмигранты ответили тем же.
      Наконец медленно движущаяся громадина мягко ткнулась в свое гнездо; откинут борт, и сходни легли на берег.
      Сначала в объятиях эмигрантов оказался Яков Ганецкий, затем - шведский товарищ Отто Гримлюнд. Оказалось, что депутат Фредерик Стрем не смог дождаться в Треллеборге прихода парома, отбыл на важное совещание в Стокгольм и оставил вместо себя молодого газетчика и лидера молодежной организации левой социал-демократии на юге Швеции Отто Гримлюнда. Это был дородный, красивый, с крупными чертами лица молодой швед. Он с особенным восторгом смотрел на Ленина. Ведь несколько дней тому назад, 6 апреля, на первой странице популярной социал-демократической газеты Швеции "Политикен" был помещен портрет Владимира Ильича и статья о нем Вацлава Воровского.
      "Ленин, портрет которого помещен выше, один из самых замечательных вождей русской социал-демократии, - писалось в статье. - Он вырос из массового движения русского пролетариата и рос вместе с ним; вся его жизнь, его мысли и деятельность неразрывно связаны с судьбами рабочего класса, для него была лишь одна цель - социализм, лишь одно средство - классовая борьба, лишь одна опара - революционный международный пролетариат..."
      Не только Гримлюнд и Ганецкий ждали с нетерпением. Чиновники таможни поддались на уговоры Ганецкого и согласились пропустить русских эмигрантов без таможенного досмотра, лишь бы им показали Владимира Ленина. Ганецкий выполнил свое обещание. Подойдя к таможенникам, он указал им на энергичного человека среднего роста, с веселыми глазами, блистающими из-под полей потертой фетровой шляпы, в черном пальто с бархатным воротником, в грубых горных ботинках. Шведы и сами уже обратили внимание на этого человека. Он привлекал к себе внимание, будто от него исходила особая сила.
      Группа эмигрантов в сопровождении Ганецкого и Гримлюнда дошли до маленького вокзального здания из красного кирпича со стрельчатой башенкой на углу. Здесь уже стоял под парами паровоз и состав из четырех вагонов. Один из них и заняли эмигранты. В купе к Ленину сел Ганецкий. Владимир Ильич сразу же стал атаковать его вопросами о положении в России, о свежих новостях, о делах большевиков, оставшихся пока в Скандинавии для связи с рабочими партиями Европы. Но путь до Мальме, где предстояла пересадка на стокгольмский поезд, короток, всего полчаса. Ганецкий не успел ответить и на половину вопросов, как вагон остановился у перрона вокзала в Мальме.
      66. Мальме - Стокгольм, начало апреля 1917 года
      Мальме - большой портовый и промышленный город, широко раскинувшийся на южном побережье Швеции. Здесь много высоких добротных домов, оживленные улицы центра, каналы, мосты... Неподалеку от вокзала, в пяти минутах хода роскошная гостиница "Савой". Заранее Отто Гримлюнд заказал ужин на всю группу. Усталые от четырехдневного путешествия, проголодавшиеся эмигранты с удовольствием поглощали шведские сморгосы - закуски на бутербродах. Кто-то из них бросает замечание: "Теперь я верю, что в России революция, раз эмигрантов можно так угощать..."
      После ужина надо было спешить на вокзал, ибо поезд отходит в 22. 20. Спальный вагон заранее заказан Ганецким. Едва разместились в нем, как поезд тронулся.
      Отдельное купе заняли Владимир Ильич, Надежда Константиновна, Платтен, Ганецкий, Гримлюнд. Никто здесь в эту ночь не спал. Сначала Ленин рассказывал о трудностях переезда, потом красочно описывал, как ехали через Германию и как немецкий социал-шовинист Вильгельм Янсон, деятель германского профсоюзного движения, пытался на одной из станций проникнуть в вагон с эмигрантами, чтобы поговорить с Лениным, и как был изгнан из него Платтеном...
      Затем Ленин снова расспрашивал о последних новостях из России, говорил о перспективах развивающейся революции. Слушатели чувствовали, как много передумал Владимир Ильич за долгий путь. Его тезисы, которые он сжато формулировал, были остры и отточены. Он указал на опасность, которую представлял собой демагог Керенский, хотя министр юстиции Временного правительства еще не играл в нем видимой особой роли. Ленин подчеркнул необходимость создания за границей партийной ячейки для связи партии с внешним миром и вообще "на всякий случай". Потом он принялся за Гримлюнда.
      Ленин засыпал шведского товарища градом вопросов: какова позиция лидера правой социал-демократии Швеции Брантинга и его влияние? Положение левой социал-демократии, ее численность и воля к борьбе? Сколько членов партии в риксдаге (парламенте)? Что они сделали? Профсоюзы, их отношение к политическим течениям, их кассы, их вожди, отношение к политической стачке? Молодежный союз, как велик, каково его значение, какова тактика?..
      Около часа Отто Гримлюнд отвечал Владимиру Ильичу, а затем вспомнил и о своей профессии газетчика. Он достал блокнот и попросил у Ленина интервью для левой шведской печати. Владимир Ильич согласился.
      Только под утро удалось уговорить Владимира Ильича немножко поспать. Но в восемь утра на станции Седертелье в вагон ворвалась ватага шведских репортеров, которые узнали от коллег в Мальме, что сегодня Ленин прибывает в Стокгольм. Каждый хотел взять интервью, но отказали всем. Обещали в Стокгольме сделать заявление для прессы...
      Половина десятого утра. Поезд подходит к платформе стокгольмского вокзала "Сентрален". Газетчики, фото- и кинорепортеры ждут и здесь. Они фотографируют группу, Ленина. Выходят вместе с группой эмигрантов и встречающими их бургомистром Стокгольма Карлом Линхагеном, депутатом Фредериком Стремом, на улицу.
      В центре группы, рядом с Карлом Линдхагеном, идет Владимир Ильич. Неподалеку от вокзала, в гостинице "Регина", Фредерик Стрем снял восемнадцать комнат для отдыха гостей. Но когда группа явилась в отель, портье не захотел пускать этих людей, выглядевших совсем не так, как следовало респектабельным путешественникам. Они были бедно одеты, тащили узлы и потертые чемоданы. Лишь после того, как Стрем подтвердил заказ и гарантировал оплату номеров, путники вошли внутрь.
      Ленин ответил категорическим отказом остаться отдохнуть в Стокгольме хотя бы на сутки. Он настоятельно просил взять билеты на вечерний поезд того же дня, следующий к русской границе в Торнео. Здесь же, в гостинице "Регина", Владимир Ильич около часа беседовал с Фредериком Стремом, с видными шведскими деятелями социал-демократии. Шведы подписали протокол, где уже стояли подписи социалистов Франции, Германии, Швейцарии и Польши, полученные в Швейцарии перед отъездом.
      ...Деньги на билеты для группы Ленина были собраны в тот же день среди депутатов риксдага по подписке. В числе тех, кто дал деньги, был и министр иностранных дел Швеции Линдман. Он сказал при этом: "Я подпишусь охотно на сто крон, только бы Ленин уехал сегодня..." Подписались также и несколько буржуазных депутатов риксдага, так как депутат Монссон, проводивший сбор денег, сказал во всеуслышание о гостях, что завтра они будут править Россией.
      ...В шесть часов вечера человек сто русских и шведов снова собрались на вокзале "Сентрален". У всех - прекрасное настроение. На груди у многих приколоты красные революционные банты. До последнего момента идут горячие беседы. Но вот вся группа зашла в вагон, и сразу центром внимания провожающих стало окно, за которым видна характерная голова Владимира Ильича, блестящие радостью его глаза. За минуту до отхода поезда отъезжающие и группа на платформе дружно запевают "Интернационал". Он гремит под прокопченными стеклянными сводами, вырывается на улицу. Публика не особенно удивлена - ведь газеты уже опубликовали сенсацию, что именно сегодня через шведскую столицу проследует Ленин и группа русских эмигрантов.
      Среди провожающих стоят Отто Гримлюнд, Яков Ганецкий, Карл Линдхаген, Туре Нерман, Карл Чильбум, Фредерик Стрем... У всех грусть прощания мешается с радостью за русских эмигрантов, которые столько выстрадали, прежде чем вот так, свободно отправиться с пением "Интернационала" к себе на родину.
      Фредерик Стрем, смотря на удаляющийся вагон, думает о словах Ленина, сказанных в ответ на его вопрос: а как будет с демократией и внутренней свободой? Мы, шведы, любим мир, демократию, и мы большие индивидуалисты.
      - Шведы очень организованный и культурный народ, но вы - пацифисты. Даже вы, самые крайние левые, - пацифисты. Ваши крупные буржуа видят это яснее, чем вы. Царская, империалистическая Россия была и остается опасностью для скандинавских народов. Вы не можете встретить царскую армию с молитвами, без оружия. Русская революция освобождает вас от военной опасности... Революционная Россия должна освободить завоеванные царизмом и угнетаемые народы, - ответил Ленин.
      - Но как же будет обстоять дело с внутренней демократией? - мучает вопрос Стрема. И снова ясный ленинский ответ:
      - Товарищ Стрем, а как обстоит дело с Либкнехтом в Германии, с Маклином в Англии, с Хеглундом в Швеции? Это демократия? Это свобода слова? Это личная безопасность? Буржуазная демократия гнила и формальна. Как обстоят дела с пролетариатом в Швеции? Имеет ли он право голоса, социальную безопасность, гарантии от эксплуатации? А ведь в Швеции наиболее развитая буржуазная демократия в мире. Социалистическая революция принесет действительную свободу и демократию.
      Поезд уже скрылся за пакгаузами и домами, разошлись провожающие. А Фредерик Стрем медленно идет по платформе, боясь утратить то свежее чувство почти осязаемого прикосновения к великому делу, к гениальному человеку необычайной судьбы, которое оставила в нем встреча с Владимиром Лениным...
      67. Выборг - Петроград, 3 апреля 1917 года
      Поезд номер 12, Гельсингфорс - Петроград, прибыл на станцию Выборг в четверть восьмого вечера. Остановившиеся у перрона вагоны сразу же осадила толпа солдат, следовавших по разным делам в Питер. Когда поезд тронулся, среди нижних чинов неведомо как пополз слух, что в вагоне третьего класса номер пять едут в столицу уж больно замечательные люди - бывшие политические эмигранты, революционеры, которые только теперь попали на российскую землю. Солдаты побойчее, из тех, кто особенно охоч был до митингов, потихоньку потянулись к пятому вагону.
      Один из солдат, маленький, чернявый, бойкий, едущий по делам в "военку", то бишь военную организацию при Петербургском комитете партии, попал сначала в крайнее купе, где народу было поменьше. Разговорились. Чернявый солдат нахваливал большевиков, особенно за то, что не любили они пустых разговоров, а сразу приступали к делу. Слушатели солдата оживились.
      - Товарищ, может быть, вы пройдете в купе рядом, к товарищу Ленину? спросил один из пассажиров, широколицый пожилой грузин с седой бородой, которого остальные называли почему-то уменьшительно - Миха.
      Солдат, едва услышав имя Ленина, не прощаясь, заспешил в соседнее отделение.
      За окном было еще светло, но в купе, где набилось особенно много людей, царил полумрак. Беседа здесь велась оживленно, а порой даже и очень горячо. Внимание всех устремлено было на невысокого крепкого человека в черном демисезонном пальто и сером костюме, с рыжеватыми волосами по сторонам лысого лобастого черепа. Его глаза, прятавшиеся под густыми бровями, лучились и сверкали. Солдат протолкнулся в купе, встал перед этим человеком и сказал ему:
      - Здравия желаю! Не вы ли, товарищ, будете Ленин?
      - Да, я! Здравствуйте, товарищ! - ответил человек. Его хитро прищуренные глаза загорелись еще большим интересом. - Вы очень кстати, товарищ! - встал и пожал он руку солдату. - Мы как раз ведем разговор об армии... Ее роли в революции...
      Сидевшие напротив Ленина гражданские потеснились и освободили место солдату. Уже через несколько минут Владимир Ильич и чернявый солдат, оказавшийся Чернышевым по фамилии, беседовали, как старые знакомые. Ленин заинтересованно спрашивал солдата о том, как живет армия, чем она дышит, каковы настроения солдат. Видно было, что для него очень важно выяснить подлинную обстановку в войне, интересы и чаяния солдат, их ожидания от революции...
      Чернышеву же было приятно, что такой умный, простой и душевный человек оказался тем самым Лениным, про которого с таким восторгом говорили полковые большевики. И вождь большевиков теперь разговаривает с ним, нижним чином, как равный с равным. Смущение солдата быстро испарилось, и он с охотой отвечал на расспросы Ленина.
      - Кто занимает у вас в полку командные должности? - спросил вдруг Владимир Ильич.
      - Большинство командиров наших, - ответил солдат, - из тех офицеров, кто, по нашему мнению, заслуживает доверия...
      - А есть ли у вас заслуживающий доверия младший командный состав и принимает ли он участие в руководстве армией?
      - Конечно, есть, - отвечает Чернышев. - Как мы, нижние чины, так и унтер-офицеры, старшие и младшие, назначены на командные должности постановлением полкового комитета. Но ведь не каждого, кто нас устраивает, назначишь - нет необходимого образования... Поэтому приходится оставлять на командных должностях некоторых и старых офицеров...
      Ленин тут же отреагировал:
      - Смелее надо выдвигать людей из народа, - сказал он. - Унтер-офицеры могут отлично справиться с делом. Своим людям масса может доверять больше, чем офицерам...
      Владимир Ильич говорил, что солдаты привыкли безропотно подчиняться офицерам, а теперь им надо помочь освободиться от этой привычки, осознать и отстаивать свои права, свое человеческое достоинство. Он советовал избирать в комитеты частей и соединений больше солдат, чем офицеров.
      Чернышев слушал Владимира Ильича открыв рот. Ленин заметил этот неподдельный интерес к его словам, продуманным за долгие часы и дни переезда из Швейцарии, остановился и сказал, что не худо бы побеседовать и с другими солдатами, едущими в поезде. Чернышев буквально схватился с места.
      - Я пойду, Владимир Ильич, позову товарищей, - быстро, словно боясь опоздать, промолвил он. - Там, в соседних вагонах, нашего брата десятков семь наберется...
      Через несколько минут солдаты заполнили отделения вагона, узкий проход. Началась беседа о земле, о власти, о войне. Этот разговор продолжался до станции Белоостров.
      Здесь Ильича встречала делегация питерских рабочих и приехавшая из Петрограда группа партийных работников. Среди них - Мария Ильинична Ульянова, Шляпников, Коллонтай. Когда поезд остановился у невзрачного здания вокзала, на площадке пятого вагона появился Владимир Ильич.
      - Ленин! Ленин! - восторженные крики рабочих раздались на перроне. В здании вокзала собрался стихийный митинг. Ильич произнес небольшую ответную речь о том, что надо бороться дальше, что первый этап революции - буржуазный - пройден. Плотной толпой стояли вокруг Ленина рабочие делегаты, партийцы, и каждый из них был счастлив тем, что Ленин теперь с ними, с революцией...
      От Белоострова поезд, наверстывая опоздание, на всех парах помчался к Петрограду. Ленин не может сидеть на месте, переходит из одного отделения вагона в другое... Вот он, сняв пальто и шляпу, присел и, словно сбросив усталость, накопившуюся за долгую дорогу, сам ставит вопросы, внимательно слушает...
      Наморщив брови, он вдруг спрашивает, а не арестуют ли эмигрантов по приезде? Товарищи только улыбнулись в ответ...
      68. Петроград, 3 апреля 1917 года
      Моцион в жизни дипломата играет важную роль. Он не только поддерживает хорошее физическое состояние тела, но, совмещенный с неслучайной встречей на улице, дает массу материала для шифрованных телеграмм в родной департамент. Сэр Джордж Бьюкенен обожал моцион - для удовольствия и пользы. Особенно он ценил совместные прогулки со старым другом, послом Франции месье Палеологом. Такие прогулки не только доставляли ему некоторую информацию, которой считал возможным поделиться Палеолог, но и пищу для размышлений о том, чем не желал делиться французский посол...
      Нужда в дипломатическом моционе с месье Палеологом день ото дня возрастала. Ведь раньше - до революции - круг знакомых Бьюкенена, дававших ему информацию, был весьма широк. Теперь же все его контакты с великими князьями и просто князьями, министрами царя и царедворцами иного ранга были порваны, их либо арестовали, либо иным путем удалили от дел. Следовало искать и развивать новые связи. Очень помогал Брюс Локкарт. Его давнишнее доброе знакомство по Москве с князем Львовым, нынешним премьером Временного правительства, пришлось и сэру Бьюкенену, и резиденту СИС в России Самюэлю Хору как нельзя кстати. Через Локкарта были завязаны контакты и с другими "москвичами" в правительстве - Гучковым, Коноваловым... Все это создавало те каналы влияния на русскую политику и прежде всего на активизацию русского фронта, которых постоянно требовал Лондон.
      Лорд Мильнер, с которым у сэра Джорджа установились особо дружеские отношения со времен недавней союзнической конференции в Петрограде, давал послу кое-какие советы из Лондона, но их было довольно трудно выполнить, если действовать в одиночку. Главное требование Уайтхолла осталось неизменным: так влиять на Временное правительство, чтобы оно отказалось от притязаний на Константинополь, но при этом не уменьшило бы военных усилий России. С одной стороны, это было легко выполнить, поскольку лозунг "мир без аннексий и контрибуций" начинал звучать в российской столице и на фронте все громче. С другой стороны, этот лозунг подрывал цели Антанты в послевоенном мире, и надо было помешать его распространению за пределами России. Было и еще одно обстоятельство, препятствующее усилиям сэра Джорджа и месье Палеолога по укорочению претензий русских на что-либо после войны - позиция Милюкова. Хотя князь Львов и был целиком на стороне Британии и был готов вместе с Керенским, Коноваловым и Терещенко отказаться от Царьграда, министр иностранных дел Временного правительства оказался неуступчив. Он буквально приходил в ярость, когда слышал что-либо, сулившее препятствия к захвату Проливов. Надо было подумать сообща над тем, как свалить Милюкова, а на его место посадить несмышленыша Терещенко, дабы получить некоторые гарантии на будущее.
      Тяжелые думы одолевали сэра Джорджа, когда секретарь доложил ему, что его превосходительство посол Франции приглашает своего друга британского посла на прогулку...
      - Это как раз то, что надо, - решил Бьюкенен. Вчера вечером он получил телеграмму из Лондона о проезде через Стокгольм Владимира Ульянова с требованием нейтрализовать вождя большевиков, который, без сомнения, будет настаивать на скорейшем выходе России из войны. Необходимо было скомпрометировать вернувшихся через Германию революционеров. Поэтому прогулка с Палеологом была как нельзя кстати - можно было согласовать свои действия и представления по этому поводу Временному правительству...
      Палеолог был точен и появился перед подъездом британского посольства, выходящим на Неву, в тот самый момент, когда сэр Джордж вышел из дверей. Оба посла уже привыкли, что Троицкий мост слишком многолюден. По нему с первых дней революции носятся рычащие легковые и грузовые моторы под красными знаменами, везущие неизвестно куда вооруженных пассажиров. Но в центре города постоянно гудела толпа, оркестры играли "Марсельезу", и невозможно было поговорить. Поэтому господа послы отправились через Троицкий мост на Петроградскую сторону, чтобы обойти Неву по набережной Петра Великого или по Большой Дворянской и Пироговской набережным и вернуться к дворцу французского посольства по мосту Александра II. Миновали мост, вышли на Троицкую площадь. Бьюкенена всегда поражало, как замусорена она была у цирка и мечети. Заборы, пристроечки, клозеты, свалка всякой рухляди - по одну сторону. Прекрасный особняк Кшесинской - по другую.
      Над особняком развевался теперь красный флаг. Господа дипломаты, обратив на него внимание, посудачили о том, что несчастная балерина никак не может найти управу на броневой дивизион и большевиков, захвативших насильственным путем ее дом для своей штаб-квартиры.
      - Да, революция не только смела монархию в России, - задумчиво произнес Палеолог, проходя мимо особняка Кшесинской, - но и лишила собственности фаворитку последнего самодержца...
      Сэр Джордж завел речь о том, что следовало бы одновременно сделать представление Временному правительству об опасности пропаганды ленинцев против войны и использовать факт проезда вождя большевиков через Германию в запломбированном вагоне для компрометации Ленина и его соратников.
      Приблизившись к дворцу Кшесинской, дипломаты увидели необычное для воскресного, к тому же пасхального дня оживление. Сюда стремились ручейки людей, от него отъезжали авто, мотоциклетки. Среди людей, группами входивших внутрь и выходивших из дворца, царило радостное возбуждение. Палеолог и Бьюкенен нарочно прошли совсем рядом с высокой чугунной оградой. Здесь, у калитки, один из явно спешащих куда-то людей крикнул другому, только что подъехавшему на авто:
      - Иван, сегодня Ленин приезжает! Готовься встречать!
      Палеолог, знавший русский язык лучше, чем Бьюкенен, скорее интуитивно догадался, чем точно понял смысл сказанного. Он передал свои подозрения сэру Джорджу. По срокам действительно получалось, что Ульянов мог именно сегодня прибыть в российскую столицу. Моцион не получился: следовало торопиться с запланированной акцией. Господа послы заспешили. Но теперь уже кратчайшим путем каждый к своему посольству.
      ...В министерстве иностранных дел Российской империи с февральских дней ничего не изменилось, кроме хозяина министерского кабинета. Здесь теперь восседал в кресле с золоченой бронзой за огромным письменным столом профессор Милюков, столь ненавидимый британским послом. Но не сегодня. В это пасхальное воскресенье новый министр, утомленный многими бессонными ночами, охрипший на сотнях митингов в Таврическом дворце, отправился после праздничной службы в Казанском соборе разговляться на казенную дачу министра на Островах. В департаменте дежурил из старших чиновников лишь товарищ министра Нератов.
      С небольшим интервалом в министерство прибыли сначала секретарь британского посла, а затем и секретарь посла французского. В меморандуме посольства Англии говорилось о том, что, как осведомлено правительство его величества, "Ленин - хороший организатор и крайне опасный человек, и, весьма вероятно, он будет иметь многочисленных последователей в Петрограде". Памятная записка Палеолога, почти идентичная по духу и тону меморандуму Бьюкенена, шла еще дальше. Французский посол особо упирал на то, что к Ленину "благожелательно" относится германское правительство, разрешившее ему проезд через свою страну. Месье Палеолог не вдавался в подробности, потому что не хотел их знать. Он только подсказывал Временному правительству его следующие ходы.
      Весьма исполнительный товарищ министра иностранных дел быстро уловил настроение союзников. Он затребовал отдельную папку, собственноручно подшил в нее оба меморандума, присоединил к ним телеграмму российского посла в Стокгольме Гулькевича, доносившего об обстоятельствах проезда группы русских эмигрантов во главе с Ульяновым через Швецию. На всем этом Нератов начертал каллиграфическим, разборчивым почерком старого служаки резолюцию: "Все сведения из трех источников нужно поместить в газетах завтра же, не указывая источников, и подчеркнуть благожелательность германского правительства к Ленину и проч.".
      Нератов прозвенел колокольчиком. Вошел с поклоном секретарь. Товарищ министра протянул ему папку.
      - Ознакомьте господина министра юстиции для принятия мер по его ведомству! И с богом в печать!
      69. Петроград, 4 апреля 1917 года
      Необыкновенное ощущение праздника наполняло все существо Анастасии вчера вечером, выйдя из Таврического, она попала в огромную толпу рабочих и солдат, пришедших со всех концов Петрограда к Финляндскому вокзалу встречать Ленина. Уже более месяца бушевали вокруг революционные события. Но такого подъема, какой охватил народ, заполнивший площадь у Финляндского вокзала, Нижегородскую, Симбирскую, Нюстадскую, Боткинскую улицу, подходивший с Большого Сампсониевского проспекта и набережных, она никогда еще не видела.
      Анастасия смогла подойти к ступеням вокзала, где уже рычали моторами два огромных чудовища-броневика, а военные электрики устанавливали передвижные армейские прожекторы.
      Был теплый апрельский вечер, толпа колыхалась словно море, и над его волнами плыли красные знамена, транспаранты лозунгов. Рокот тысяч людских голосов напоминал шум работающей огромной машины.