– она сделала чисто славянский жест, скорее мужской, чем подобающий начинающей стареть женщине. – Сначала уходил в город надолго, а затем возвращался – с деньгами, уже порядком набравшись. И уходил в штопор... Ну и разговоры на тему об этом месте... К нему временами приходят... другие – из тех, кто тоже работает на этих заказчиков... А как ты сам понимаешь, у нас на Нимфе не очень то уединишься...
      Обычно, я не понимала, о чем идет речь, но тему Старого Дома – для себя отметила. А потом – просто проследила его... походы.
      – Вот как... – Пер откашлялся.
      Подумал немного.
      – Там – среди тех, кто приходил к Кондрату – не было наших общих знакомых? Ну – Васина, например... Карла...
      Мери подумала с минуту.
      – Нет... Пожалуй, что – нет. А с Карлом он, действительно, временами встречался – ты же знаешь, он в этих делах посторонний, но за небольшой процент позволяет использовать свою контору в темную. Передает когда надо, кому надо все что угодно – без лишних вопросов... Такой был , таким и остался. С него все как с гуся вода...
      Она неожиданно попридержала Пера за локоть.
      – Теперь подожди... Дальше я пойду первой...
      Они двигались по лесополосе, протянувшейся вдоль пригородной – а может, уже и загородной – аллеи.
      Старались не светиться в просветах между деревьями, держались ложбинок, сочащихся влагой прошедших дождей.
      – Это уже близко... – тихо предупредила Мери-Энн. – По крайней мере, прошлый раз он был где-то здесь...
      – Ты о чем? – чуть недоуменно осведомился Пер. – О доме этом? Он что – способен м-м... менять местоположение, что-ли?
      Мери только коротко махнула рукой.
      – Может и не меняет, но вот с памятью у всех, кто его находил, что-то явно происходит...
      – Черт, какие-то надгробия пошли... – с досадой отметил Пер, подсвечивая вокруг фонариком, выведенным на минимум мощности.
      – Да уж, – невесело усмехнулась Мери, – готический калорит у нас на высоте. Эта штука постороена впритык к погосту. С этой стороны кладбище не огорожено, а дальше – будет чугунный заборчик. Не зацепись... А дом уже виден – это вон та руина – за деревцами прямо по курсу... Охраняет его один только тип – из тех, что не просыхают с вечера до утра... Видно, тоже не любит этого места. Побаивается.
      Пер вздохнул: куда бы не заносили представителей рода людского вихри технического прогресса, под какие бы небеса, к каким бы солнцам ни приходили люди, всегда за ними тянется это их древнее наследие: заброшенные погосты на окраинах, тоска дождливых ночей и страх чего-то, чего – каждый твердо знает это – нет и быть не может...
      – Мери... – тихо окликнул он. – Откуда... Откуда на кладбище – светлячки?
      Он погасил фонарик.
      Мери приостановилась. Присмотрелась в направлении, в котором указывал Пер.
      – Здесь не бывает светлячков... Это... Как ты только заметил... Ч-черт, подойдем ближе. У тебя есть шпалер?
      – Нет... Оружие мне не положено, – с одному ему понятной усмешкой вздохнул Пер.
      Мери удивленно оглянулась на него, пожала плечами.
      – Я теперь всегда таскаю с собой разрядник... Пошли.
      Свечение было, и впрямь, еле заметным, но оно не померещилось Перу – зыбкий бело-голубой огонек высвечивал мох, которым заткана была каменная ниша, когда-то служившая раковиной, в которую стекали вечные слезы из фонтанчикакапельницы, украшавшим надгробие с давно стершимися именем того, кто лежит под ним и датами его жизни. Сейчас нечто иное гнездилось в этом каменном ложе – нечто, что всколыхнуло в памяти Пера замершую было темную гладь пруда, под которой таились странные образы и смутные страхи...
      – Смотрите, – с каким-то облегчением в голосе сказала Мери. – Забавная кроха... Первый раз вижу такое. Наверное – какая-то здешняя мышь... Или – хомяк...
      Она шагнула к осевшему надгробию.
      Пер приостановил ее коротким движением руки.
      – Не стоит... Это не тот зверек, которого я хотел бы встретить сейчас...
      – Опасная тварь? – с недоумением спросила Мери, делая небольшой шаг назад. – Никогда даже не слышала ни о чем таком...
      – Слышала, Мери, слышала – просто не сопоставила сейчас...
      – Пер положил ладонь на вскинутый было его спутницей ствол разрядника. – Это Пушистый Призрак.
      Таинственный зверек с Шарады. И еще – они водятся на Харуре... И еще на паре планет.
      Как правило там, где мало кислорода и господствуют ледяные пустыни... Очень неприхотлив. Сам по себе – безобиднее таракана.
      Но считается дурным знаком встретить его, если не искал. Купить, выменять, прийти посмотреть в вольере зоосада – пожалуйста, но когда он является непрошенным... Надо менять планы...
      – Так то – Шарада... Откуда эта тварь взялась здесь?
      – Вот и я – про то же... – задумчиво заметил Пер. – Вот что, Мери: выбирайся на дорогу, вызывай такси и жди меня там. В домик этот мне лучше наведаться одному...
      – И не подумаю, – Мери высоко подняла плечи. – Ты первый заметил эту тварь – значит знак – тебе, а не мне... Это – во-первых. А во-вторых – я сыта по горло суевериями, которых ты понабрался на Чуре...
      – Делаем так, как сказал я, – коротко оборвал ее Пер тоном, которому не приходилось возражать.
      Когда надо, он умел говорить так.
      – И вот что – передай мне разрядник... Где только достала такой... Или лучше вот что – оставь-ка его себе. Обойдусь.

* * *

      В сотне шагов от здания Пер включил свой блок связи и через канал Кима вызвал картинку с орбитального спутника наблюдения. Повозившись минуту-другую, он узнал на экране слегка плывущий образ того квадратного километра, на котором находился сам и на котором стоял Старый Дом... Включил преобразование инфракрасного диапазона... Как и предупредила Мери, Дом охранялся: позади него был приткнут к кустам кар, марку и номер которого спутник наблюдения тут же отрепетировал по радиоэху. Неподалеку ошивался и тип в нахлобученной по уши шляпе.
      Спутник заботливо вывел на экран информацию о том, что при типе имеется единица огнестрельного оружия и блок связи, зарегестрированный на анонимный номер. Пер выключил блок и спрятал его в траве у ограды.
      Теперь уже не расконвоированный заключенный П-1414 владел навыками боевых искусств Чура. Теперь боевое искусство Чура владело им. Бесшумно преодолеть расстояние до темнеющего впереди кара было просто упражнением для разминки. Пер дождался момента, когда сторож, совершая свое, видно, порядком осточертевшее ему маятникообразное движение, приблизится к машине, и приголубил нерадивого стража коротким ударом за ухо. Тот послушно опустился ему на руки. Пер закрепил отключку клиента аккуратным нажатием на магические точки и пристроил его на сиденье. Обыск показал совершенную правоту системы орбитального мониторинга: в карманах клиента ,кроме умеренной суммы наличными, полупустой фляжки Джонни Уолкера и Смит и Вессона были только носовой платок, потертый цивильного вида ножик и блок связи.
      Виски, наличность и платок Пер оставил пострадавшему, револьвер осмотрел не без опаски – он был снабжен зарядами повышенной мощности, разносящими вдребезги бронежелеты – и сунул себе за пояс, а из блока связи вытряхнул элементы питания и сунул их себе в карман.
      После чего осторожно двинулся к Дому.

* * *

      – Они здесь. Можно не сомневаться... Здесь... Или недавно были здесь... Оцените тепловой след...
      Джон повернул монитор так, чтобы Киму лучше был виден его экран, а на экране – светлые пятна дверей и полуподвальных окон помещения номер сорок по Птичьим Пустошам. Все остальные пространства кирпичных стен, забранных решетками и железными дверьми дверей и окон, которыми изобиловал заброшенный товарный двор, были мертвенно темны и находились явно в температурном равновесии со средой.
      – Ну что же... – Ким постучал пальцем по схеме выведенной на экран его ноутбука. – Выставляйте людей здесь и здесь, а я, с вашего позволения, попробую двинуться вот так – через разгрузочный люк... Передайте мне камеру...
      – Пойду с вами, – уточнил диспозицию Джон. – А Сэм попробует поторговаться с клиентами через дверь. Если там, конечно, есть с кем торговаться...
      Спрыгнув в благоухающую пригорелой яичницей темноту, Ким мгновенно понял, что он в подвале не один. Для того, чтобы быть пустым и безлюдным, этому подвалу нехватало гулкости. В нем было слишком много тишины – ватной, глухой, напряженной. Слегка посапывающей от этого напряжения тишины.
      Только за тяжелой дверью слышался голос Филдинга, сообщавшего обитателям помещения, что они окружены и сопротивление – бессмысленно...
      Ким типовым финтом рванул в сторону от того места, в котором его должны были бы ждать предполагаемые невидимые противники, расшиб локоть обо что-то отменно твердое и железное, однако, не стал торопиться бросать во мрак свето-звуковую глушилку. Он только тихо, но внятно спросил сопящую темноту:
      – Господа?...
      Господа не заставили себя ждать слишком долго.
      Тьму складского подвала осветила неполная дюжина ярчайших карманных прожекторов. На каждый такой прожектор приходилось по одному плотно сколоченному и хмурому типу в пятнистой форме.
      Майор Свирский устало смотрел на Кима и осуждающе жевал спичку.
      – Похоже, что и вы и мы немного припозднились, а? – флегматично поинтересовался майор. – А как хорошо было бы согласовывать свои действия, хотя бы на час вперед, господин Агент на Контракте...
      Ким молча посмотрел на свою, явно ставшую ненужной, камеру голографической регистрации и глухо спросил:
      – Надеюсь, господа, вы хотя бы засняли э-э... место?
      – Да, не беспокойтесь... – Свирский поморщился и махнул своим людям отбой. – Если это вас так волнует... Это, похоже, действительно то место, где держали Гостя. Вон, глядите: наручник на трубе еще болтается. Много следов и отпечатков. И еще – здесь стреляли, – он кивнул на обломки портативного телевизора. – Следов крови, правда, не нашли...
      – А что же нашли? – без энтузиазма поинтересовался Ким.
      – Собачью шерсть... – криво улыбнулся майор. – Разной масти. Довольно много собачьей шерсти...

* * *

      Если верить изображению в голографическом окошке дисплея, госпожа Шпак не была идеалом женской красоты – скорее уж воплощением энергии и предприимчивости, свойственных потомкам амазонок. Первого из неполной дюжины слушателей своего семинара, она выдернула из сладостной дремы как морковку из грядки. Тот был лупоглаз и бестолков, однако, честно стал выдавать некий текст. Его невнятное блекотание Роше слушать не стал, прокрутив запись вперед. Энергичный допрос жертв длился довольно долго. Наконец слово взяла сама госпожа Шпак, и слово это было Псы.
      – Псы... – Клавдия потерла лоб. – Это легко понять, друзья... И нелегко – одновременно... С самого начала роль собачьего племени в жизни колонистов Чура была несравненно выше, чем роль этих четвероногих в истории земной цивилизации: Псы стали как бы продолжением рук первопроходцев.
      Здесь, мы только с долей условности говорим о языке, на котором хозяин общается со своим псом, а для Псов Чура был разработан очень совершенный, унифицированный язык. Существовал детально регламентированный ритуал обучения ему и Пса и человека. Уже тогда Псы стали общей собственностью, и за своего Пса человек нес ответственность не только перед другими людьми, но и перед Стаей. И Пес отвечал за своего Подопечного. Это уже были партнерские отношения. Не простой симбиоз. Стая вправе была ожидать от людей определенного поведения. Если ожидания не оправдывались, умела своего добиться.
      Научилась вести себя с людьми на равных.
      Из редких рядов слушателей потянулась поднятая в знак недоуменного вопроса рука.
      – У вас вопрос, Карим? – повернулась к ней доктор Шпак.
      – Так что, получилось так, что люди на Чуре стали у своих Псов рабами? – c возмущением в голосе спросил кудлатый Карим.
      Тут же протестующе взвилась другая рука – шоколадно-коричневая, чуть светловатая.
      – Нет, все не так! – не дожидаясь приглашения, вступила в полемику ее обладательница – метиска лет восемнадцати с модно раскрашенной прической. – Это – развитие тотемизма: Псы стали для них живыми тотемами...
      – Нет, и не так, друзья, – энергично остановила Клавдия рождающуюся мысль.– Вы накладываете старые структуры на качественно новый цивилизационный феномен... – она даже прищелкнула пальцами, чтобы сосредоточиться на втолковывании слушателям своей мысли. – После краха цивилизации землян на Чуре роль Псов неизмеримо возросла: собственно, Псы и спасли остатки рода человеческого. Для того, чтобы выжить самим. Дело ускорил быстро протекавший жестокий отбор среди множества мелких и раздробленных сообществ, боровшихся за жизнь в погребенных под радиоактивным пеплом шахтах-убежищах. Свое сделал и усилившийся мутационный процесс. О роли последних остатков взрослого населения Чура в истории раннего постапокалипсиса практически неизвестно ничего. Может и они, уходя со сцены, сделали последнюю ставку на Псов. И еще – какую-то свою, зловещую роль сыграла Нелюдь. Не будем забывать про нее...
      – Кстати, о Нелюди... – попробовал вклиниться в разговор тот – потревоженный первым – пучеглазый оболтус.
      Нелюдь, видимо, волновала его гораздо больше, чем Псы.
      – Об этом – не сейчас, Людовик, – госпожа Шпак продолжала удерживать бразды в своих руках. – Сейчас мы говорим об итогах психо-социальной эволюции цивилизации Чура... О том, что и люди и Псы Чура изменились биологически. Не настолько сильно, чтобы стать чем-то чуждым Земле, но и не настолько слабо, чтобы разница не была видна невооруженным глазом. Утвердилась измененная – ювенильная – форма человеческого организма: они все очень молодо выглядят, жители Чура. Они не приучены к долгому сну, к обильной еде, они в постоянной готовности подняться по тревоге. Они очень деятельны, но способны, сутками сохранять неподвижность, исчезать в каком-нибудь самом невероятном, с нашей точки зрения, убежище, а если такового нет, то – слиться с обстановкой, стать неприметной деталью ландшафта. Они очень восприимчивы, догадливы. По-детски чутки. И по-детски жестоки. Способны к языкам. У них – тончайшая интуиция. У многих явно проявляются паранормальные способности. Они переносят стрессы и нагрузки гораздо лучше обычных людей. И они совершенно беспомощны. Несамостоятельны. Увлеченный игрой житель Чура может помереть с голоду. Или уморить голодом партнера. А игр у них много, и чуть ли не все виды деятельности они воспринимают как игру. Могут, забросив дела, до очумения спорить по пустякам – если пустяки интересные, конечно. Предоставленные самим себе, до бесконечности способны отлынивать от дела. Этим они мне напоминают кого-то...
      Мадам строго глянула на подопечных.
      – Полное доминирование игрового поведения над социальным. Начисто лишены чувства ответствености. И не могут шагу ступить без своих Псов. Побаиваются и уважают их...
      – Но все-таки – уважать неразумную тварь, как себе подобного... – подал голос кто-то с последней скамьи.
      – Разум вовсе не есть безусловный источник самоуважения... – парировала реплику Шпак. – Там, на Чуре, Псов вовсе не считают младшими братьями. Надо сказать, на Чуре не так уж ценится наш, привычный, людской интеллект. Не считается самодостаточной ценностью, по крайней мере. И разум, степень его развития вовсе не положены в основу шкалы ценностей. Да, логика, хваткость ума считаются полезными качествами – как способность хорошо стрелять или переносить жажду – но не более того... Многие инстинкты и способности ценятся гораздо выше. Честность, кстати, там относят к инстинктам. Не к навыкам, не к абстрактным понятиям, подлежащим усвоению и постижению, вовсе нет! Господь наделил эту новую расу избытком интуиции. Но начисто избавил от чувства ответственности. Ответственности в них не больше, чем в стае уличных мальчишек, всерьез играющих в войну. В рыцарей Круглого Стола, точнее...
      – И что – эти недоросли, играющие в войну, – осведомился лупоглазый Людовик, – сумели построить целую цивилизацию ? Псы что – им заменили нянек и учителей?
      Столь примитивное понимание ее мыслей до глубины души возмутило госпожу Шпак.
      Не надо понимать эти слова об их несамостоятельности и безответственности так, что, мол, бедные создания не могут ложку поднести ко рту, и требуется утирать им носы и умывать поутру, – с досадой стала объяснять она. – Эти создания вполне могут приготовить себе обед на походном костре, который разожгут без спичек и зажигалок. И умываться они не забывают. Чистоплотность у них в генах – иначе не выживешь в сочащейся радиацией среде, в глухих бункерах и в безжизненных просторах Поверхности. Это для них что-то вроде чужой планеты – Поверхность. Нечто, что ближе к Космосу, чем к родным колодцам. И обучать друг друга способны и грамоте и вещам посложнее. Мастерить могут такое, что не по силам здешним спецам. Если это для них достаточно интересно. Но вот спланировать свою жизнь, твердо идти к своей цели, изменить ее, если надо, тут уж – увольте! И чтобы не передраться – честно, по благороднейшим мотивам, но на мечах и с выпусканием кишок – этого нет. Чтобы удержать их от самоуничтожения нужны Псы...

* * *

      Зуммер блока связи снова запел, и Каховский доложил, что в двери Проката гробов долго звонил и стучал какой-то чудак, подъехавший на такси. На вид – турист из Метрополии.
      – Надо было снестись с дорожным патрулем, пусть придерутся к машине, а заодно и выяснят личность чудака, – раздраженно посоветовал комиссар.
      – Уже, шеф... – устало вздохнул на том конце канала сержант Каховски. – Я примерно так и сделал: патруль беспокоить не стал. Сам подошел к машине с удостоверением, сказал, что ищем угнанный таксомотор. Чудак сейчас пьет со мной кофе. Зоолог из Метрополии. Большая шишка. Академик. Ему сдалась какая-то тварь, которую содержал у себя Мепистоппель. Он, говорит, здесь проездом, но очень обеспокоен тем зверьком – даже намерен задержаться на Прерии – дожидаться, когда господин Фюнф, наконец, объявится...
      – Успокойте его, – посоветовал Роше. – И пусть он пока посмотрит достопримечательности столицы, а уж полиция постарается, чтобы господин Фюнф нашелся поскорее...
      Комиссар со вздохом посмотрел на часы, скинул остаток записи семинара госпожи Шпак на свою магнитку и тяжело поднялся с сидения. Интуиция подсказывала ему, что завтра предстоит тяжелый день. Чтобы быть в форме стоило хоть немного выспаться.

* * *

      Возня со странными малышами заняла черт знает сколько времени, но Харр чувствовал, что каким-то образом эти таинственные созданьица связаны с судьбой его Подопечного, и потерянное время окупится сторицей. Одно было хорошо – созданьица с аппетитом пожирали все, что Харр приволок им для подкрепления сил. Он позаботлся о том, чтобы хорошо замаскировать наскоро найденное убежище и поспешил в тишину замерших на время улиц – его бестолковое воинство давно уже требовало о себе заботы. Откуда-то издалека подал голос Рваное Ухо.
      Конечно, на Рваное Ухо надежда была маленькая – Харр и не надеялся тут на многое – разве что, на его гены – абориген был, конечно, туп, шелудив и нахален, но от него пахло умом – хорошим природным умом, закаленным борьбой за жизнь в этой чертовой дыре.
      Внушению он поддался легко – способность к сопротивлению, неплохая от природы, у него была совершенно не тренирована – и теперь он должен был бы неплохо постараться на Харра – лишь бы не потерялся. Временами Харр пытался настроиться на него, но с дальней связью у здешних псов дело обстояло просто никак или почти никак. Он поспешил на сближение.
      Сближение... Хотя, какое может быть грамотное сближение тут, в этом лабиринте, провонявшем брошенной едой, нечистотами, целым букетом невероятной химии и к-о-ш-к-а-м-и?!!
      Более неподходящего места для обитания нормальных псов придумать было невозможно! Харр замер, прислушиваясь к той какафонии звуков, которую вызвали к жизни кто-то из его четвероногих соратников в своем движении. Тут было и призывное подвывание, и приглушенное побрехивание и шерох, шелест и хруст кустов и других естественных препятствий, преодолеваемых верным Рваным Ухом. Кого-то он влек с собой, то понукая, то ободряя, то кляня, но кого – догадаться было трудно.
      Харр осторожно подал голос. И осторожно двинулся на пересечение бестолковым сподвижникам.
      Рваное Ухо был не один – вел с собой какого-то чужака. Они заметили Харра только тогда, когда он приблизился к нему на расстояние прыжка. Развернулись и кинулись навстречу. Ну прямо, как безмозглые щенки... Впрочем, это мелочное раздражение тут же ушло, как только Харр понял, что чужак, которого привел Рваное Ухо, изо всех сил тужится передать ему что-то от его Подопечного!
      Он был совсем иной – этот чужак – не такой, как вся эта – грязная и ободранная, разношерстная, голодная орава здешних псов, с которыми был уже достаточно хорошо знаком Харр. От этого франта пахло человеком, он был хорошо – слишком хорошо и неумело – откормлен... И очень, очень зажат... Травмирован...
      Харр сначала даже не понял, в чем было дело, но быстро сориентировался: пес был неумело перекрашен и чьей-то злой волей обречен был теперь слоняться по белому свету в чужом окрасе! Такое изощренное издевательство над живым существом Харр видел впервые. К тому же для чужака пребывание в одиночестве – без хозяина – на темных городских улицах было делом непривычным и страшным. Компания Рваного Уха только усугубляла его душевный дискомфорт.
      Чужак отчаянно пытался донести что-то важное до сознания Харра. Но и у Рваного Уха было нечто такое, что, по его разумению, Харру следовало бы немедленно знать.
      Все их усилия – вместе взятые – почти полностью блокировали друг друга.
      Пришлось потратить порядком времени на то, чтобы понять, кого из этих обормотов надо выслушать первым, и что же все-таки означает этот их поток эмоций, немногим более членораздельный, чем мычание коровы. Решающим оказалось все-таки то, что Подопечный сумел-таки втолковать сообразительному и послушному, но столь же полоумному, как и все здешние звери и люди, Крашеному. Харр понял, что действовать надо молниеносно.

* * *

      Ни одна из хитроумных игрушек, которыми Агент на Контракте снабдил расконвоированного заключенного П-1414 не зарегестрировала ни малейшего признака существования системы охраны этого странного места. Старый дом был пуст и мертв. И все-таки Пер не стал даже пробовать входить в него через тяжелую дверь, некогда выходившую на массивное каменное крыльцо, от которого мало что осталось теперь. Он влез на прикрытый кустами подоконник и поколдовав немного с заржавленными запорами ставен и оконной рамы, бесшумно спрыгнул в сырую тьму покинутых комнат.
      Нет, дом не был разорен. Он был именно покинут. И вещи, оставленнные в нем неведомыми хозяевами медленно доживали свой век, лишенные заботливых прикосновений человеческих рук. Луч фонарика вырывал из мрака то диван с начавшей облезать обивкой, то тронутые плесень, обои, то картины в тяжелых рамах с облупившейся позолотой...
      Пер осторожно толкнул дверь. Когда-то – белую, тоже с позолотой. С чудовищным скрипом открылся проход в холодный мрак коридора. Скудный луч фонарика метнулся туда-сюда...
      Расползающийся, отсыревший ковер под ногами, двери направо, двери налево... Лестница в конце. Пойдем дальше...
      А зачем, собственно, идти? Что там может быть – в этой скучной темноте?... Пер провел рукой по глазам и ему показалось, что невидимая, едва ощутимая паутина мешает ему видеть и сожранять напряженное внимание к тому странному, что наполняло темноту вокруг. Прижимаясь к стене, подсвечивая свой путь еле заметным лучиком, он стал подниматься вверх, туда, где – это подсказывало ему шестое чувство его ждала странная, темная душа этого покинутого людьми дома...
      А темнота не просто норовила сомкнуться вокруг – она вела себя – словно перетекала из угла в угол, пыталась сгуститиься где-то позади, за спиной, словно готовилась напасть на него. Шорох, движение почудились ему выше – на ступеньках второго марша скрипучей лестницы. Тяжеловатый револьвер словно сам прыгнул ему в ладонь. Собачка предохранителя легко, с характерным металлическим шелестом, поддалась под пальцами. Пер поморщился – он, вообще – еще в той, свободной жизни – не любил чужого оружия, а когда оружие это оказалось слишком послушным, он испытал что-то вроде подозрения к такой сговорчивости чертовой железяки.
      Еще пара шагов вверх по шершавым ступеням... И тут темнота метнулась от него. Нет – не в темноте метнулось что-то, а именно сама темнота метнулась, сжавшись на мгновение в нечто почти осязаемое, реальное и суетное. Дохнувшее на него нездешним холодом. Он прибавил мощность фонарика и быстрыми уверенными мазками ставшего ослепительно-белым луча, перекрестил площадку лестницы и глубину коридора. И готов был поклясться, что в сторооны, по углам метнулись торопливые клочья ледяного мрака.
      Они и сейчас были здесь, но зыбко ускользали, играли с ним в прятки эти прорехи в ткани мироздания, ускользая от прямого взгляда, но оставляя после себя матовые пятна изморози, заставляя воздух клубиться еле заметным дыханием потустороннего мороза.
      Стиснув зубы, Пер снова убавил мощность своего карманного прожектора, миновал заколдованный пролет и оказался перед незапертой дверью, ведущей в помещения второго этажа. Отвел в сторону тяжелую портьеру и шагнул в просторную и, как показалось ему сначала, пустую комнату. Собственно – в зал, с широким столом, занимающим всю его середину. Тяжелые, сработанные под старинные люстры, светильники нависали над ним.
      Ни кванта света они, впрочем, не излучали. Вдоль стола по обе стороны в ряд стояли тяжелые кресла с отменно высокими спинками. Настолько высокими, что если бы не свет ночного неба, сочившийся в незашторенные окна, можно было бы подумать, что они пусты, эти кресла. Но они не были пусты.
      Сутоловатые, одинаковые фигуры словно манекены в музее восковых фигур сидели в них. Но они не были манекенами.
      Безразличные, плохо различимые в темноте лица – неполные пол дюжины – были повернуты к стоящему в дверях, в слабом свете, падающем из окон. Его внимательно разглядывали. Человеческому глазу едва хватало такого освещения. Но они не были людьми. Вот, собственно и все.
      Детали кошмара сложились в картинку-мозаику.
      Теперь надо было уходить.
      Пер вовремя отбросил себя назад и вбок – через перильца лестничной площадки второго этажа. Через долю секунды то пространство, которое только что занимало его тело, одна за другой прошили три жестко закрученных звездочки. Ему удалось отмобилизовать свое неплохо отработанное когда-то чутье пространства и вторым броском он зашвырнул себя к примеченному заранее торцевому окну. Но и те кто играл против него не медлили.
      Точно так же, как и он сам – бесшумно и стремительно – между ним и окном опустилась почти неразличимая в темноте фигура.
      – Зачем?.. – спросил его картонный голос. – Зачем ты пришел сюда?
      И снова – не дожидаясь ответа – воздух рассекла сумасшедшая, бешено вращающася сталь. В этот раз Пер уклонился от встречи с разящим металлом не без труда. И тут же – один за другим выпустил в едва различимый силуэт пять зарядов своего револьвера. Этого вполне хватило бы, чтобы в клочья разнести обычное человеческое создание из плоти и крови, но тому, что стояло перед ним, бронебойные патроны с их грозной маркировкой были – не указ. Удары пуль только отбросили того к стене, и дорога Перу на несколько секунд была освобождена. Но уже вскочив на широкий каменный подоконнник, ударом плеча выламывая не слишком прочную раму, он снова увидел... В зыбком свете, что дарило ему еще не очистившееся от дождевых облаков звездное небо он увидел шагнувшее к нему этого. Ему приходилось нелегко – выходцу из кошмара: пули спецпатронов сделали свое. Ему нечем было смотреть. Ему трудно было удерживать равновесие – с разбитым позвоночником. Ему трудно было управиться с правой рукой – пули начисто снесли плечевой сустав. Но он шел. Преодолевал те три или четыре шага, что разделяли их. И из остатков глотки хрипело: З-а-ч-е-е-е-м-м-м-м?... А за его спиной на гнилой ковер непривычно тихо спрыгивали вторая, третья неуклюжие на вид фигуры – одна за другой... Смит и Вессон, зажатый в правой руке Пера словно сам по себе ударил огнем – последним зарядом.
      Выбив раму и проделав довольно крутой кульбит, Пер рухнул туда – вовне. Прочь из мира затхлого кошмара, в мир зябкой ночной прохлады, остро пахнущей после дождя земли, в мир городского зарева – там за недалекими деревьями. И тут же – он готов был в этом поклясться – внутреннее пространство Дома содрогнулось, пронизанное странной, черной молнией... Он не обращал внимания на изрезанные стеклом руки и на заливавшую глаза кровь из рассеченного лба – в две короткие перебежки он преодолел расстояние до кара, в котором продолжал пребывать в прострации беспечный страж плохого места.
      Только укрывшись за металлическим корпусом кара, он смог оглянуться, чтобы внимательно приглядеться к тому, что происходит с Домом.
      И обмер.
      Дом сотрясали судороги тьмы. Он не знал, как иначе назвать то, что онвидел, точнее чувствовал. Но не эта странность была самой страшной из того, что происходило. Нет – расползаясь белесой кляксой, от как-то внезапного поседевшего, ставшего зимним Дома, в стороны от него разбегалось по траве озеро изморози, инея над которым тут же начинал клубиться индевеющий, студеный воздух...
      Пер рванул с пояса блок связи, надавил клавишу включения кодового канала. Но аппарат молчал. Он быстро включил второй – замаскированный под часы – передатчик.
      Мини-дисплей просигналил: Сбой. Визит в царство ледяной тьмы не прошел даром для электроники. Пер подхватил передатчик сторожа, вытянул из кармана реквизированные батареи и торопливо втиснул их в гнездо блока питания. Надавил клавишу выхода в эфир – черта с два! Из динамика зашумел хрип кодовой приставки. Разбираться с ней было уже некогда. Пер кинул аппарат на колени все еще бесчувственному охраннику и перебежками кинулся прочь – буераками, к шоссе.

* * *

      Адельберто прорвало – он излагал все беды, обрушившиеся на его прекрасно составленный и так хорошо начавший осуществляться план, уже ни сколько не заботясь о том, что не все, что наболело у него на душе, стоило бы доносить до ушей такой аудитории, как преобретший теперь совсем уж непонятный статус Тор Толле и адвокат Гонсало Гопник, которого теперь тоже вовсе непонятно было кем числить.