Каменное эхо

      Хара-нги еще раз удивили меня своей смелостью. Они не бросились в бегство, как сделал бы это я сам при виде подобного монстра, а собрались кучкой и достали луки. Я удивленно покачал головой, а хара-нги принялись всаживать в моего монстра стрелу за стрелой. Поскольку фантом, понятное дело, состоял из одного лишь воздуха, то никакого вреда ему стрелы не причинили, но мне пришлось попотеть, рисуя образы отскакивающих от чешуи обломков. Я двинул своего монстра вперед, лихорадочно соображая, что же делать, если степняки не бросятся бежать, когда змея подберется вплотную. Пару Стрел Огня я еще соберу, но на большее у меня сил уже не осталось. Но, к счастью, придумывать ничего не пришлось – змею от степняков отделяло еще шагов десять, когда нервы у них не выдержали, и они ударились в бегство. Впрочем, это было не бегство, а скорее отступление – довольно организованное и без паники. Они даже труп своего колдуна с собой прихватили. Я наложил Отвод Глаз на себя, отправил фантом потихоньку ползти за ними, а сам продолжил свой путь к реке, который порядком осложнился в силу того, что мои невидимые одежды степняки тоже успели подобрать и унести с собой. На проводнике не было ничего, кроме набедренной повязки, которую я немедленно отобрал, оставив его совершенно нагим. Повязку я набросил на плечи, но живот мой, ноги и руки от солнца к концу путешествия сплошь покраснели и покрылись волдырями. Путь до первого селения вууль-ду и дальнейший – вверх по реке я помню смутно, урывками. Кажется, дело поначалу сильно осложнилось тем, что жители селения нас не видели, а я все никак не мог понять, чего от меня хочет мой проводник и почему он не ведет меня в тень.
      Как один человек может изменить ход многовекового противостояния двух многотысячных племен? Сам по себе – никак, будь он хоть полубог. Величайшие вожди, завоевывавшие громадные территории, не добились бы ровным счетом ничего, если бы за ними не шли преданные им армии отличных бойцов. Я один могу противостоять атаке пятидесяти… ну, сотни врагов. Тысяча степняков сметет меня, сколь ни готовь оборону. Возглавить племя и повести его в бой? Я же не смогу стоять рядом с каждым, а без этого мои селяне разбегутся, едва хара-нги подойдут на полет стрелы. Как мне поднять… нет, не поднять – создатьбоевой дух своих людей, если они сотни лет только и умели, что быстро убегать?
      Я принялся размышлять над этими вопросами сразу, как только оправился от последствий своей вылазки. Пытался советоваться с Рим-Са, но он вдруг принялся изображать дурака, низко кланяясь и отвечая на мои вопросы одно и то же: «Ты – сын бога, тебе и знать». Я отлично видел, что он просто увиливает от разговора и ведет какую-то свою игру, но не мог понять какую и злился. По-моему, он умел врать, даже будучи под Словом Принуждения, хоть я и не представлял себе, что такое возможно. Во всяком случае, моя попытка выяснить, что у старикана на уме, наложив на него это самое Слово, благополучно провалилась. Эх, жаль, что я не запомнил схему Слова Правды… Хотя, слышал я, его тоже можно обмануть. Не удивлюсь, если мой старикан это умеет.
      Тем временем на мою жизнь покушались еще дважды, но я был к этому готов и окружил свой дом тремя концентрическими кругами сторожилки, а потом, немного поднапрягши мозги, прицепил к внутреннему кругу Призрачное Лезвие. Правда, это стоило жизни одному из моих селян, нечаянно зацепившему рукой внутренний круг, но безопасность мою повысило – второго убийцу посекло на куски уже без всякого моего участия, хотя я проснулся сразу, как он пересек наружный круг, и был наготове, на случай, если ловушка вдруг не сработает. После этого попытки убить меня прекратились. Я решил посоветоваться с Рим-Са. Против моего ожидания, увиливать на этот раз он не стал, а блеснул глазами и ответил с поклоном: «Теперь они соберут совет вождей, забудут распри и нападут всеми силами. Я думаю, они даже обрадуются, что мы наконец-то перестали убегать». «Сколько их будет?» – поинтересовался я, подумав. «Тысяч пять-шесть, не больше», – пожав плечами, ответил старикан. «И что тогда?» – спросил я. «Тогда, о Великий, ты их всех убьешь, и они на долгое время оставят Народ Реки в покое». Я вскочил и принялся ходить по комнате. «Как?! – заорал я. – Как я их всех убью? Я один, а их – пять тысяч!» «Ты – сын бога, тебе и знать», – заявил Рим-Са. «Убирайся», – процедил я, и старик, поклонившись, направился к двери. «Стой, – остановил его я, – когда они придут? Если ответишь то же, что и на предыдущий вопрос, я вырву тебе язык». «Не стоит утруждаться, Великий, – ответил Рим-Са без тени страха. – Я думаю, они придут, когда кончатся дожди и высохнет земля – дней через пятьдесят». – И он молча выскользнул наружу.
      Итак, шесть седмиц на то, чтобы из овечек сделать волков. На следующее же утро я отправился вниз по реке, прихватив подобающий случаю эскорт – еще три лодки следовали на почтительном отдалении от той, в которой сидели я и Рим-Са. В каждой встречной деревеньке старикан выходил на берег, толкал непродолжительную, но горячую речь, в которой говорилось, что Аль-Хуту, сын бога и Великой Орлицы, призванный освободить их народ, набирает себе верных соратников. После чего мужское население деревни выстраивалось вдоль береговой кромки, и следовал мой выход. Для начала я пускал пару эффектных фантомов, потом вбивал в кромку берега три-четыре Стрелы Огня и. если на берегу еще кто-то оставался, выходил сам. И те, кто при моем приближении не падал ниц и не причитал в ужасе: «Пощади, о Великий», тут же пополняли ряды «верных соратников».
      Двигались мы в хорошем темпе и прошли половину верхнего течения Великой Реки за четыре с половиной дня. Ниже я решил не спускаться – из шести десятков встреченных селений я отправил в свой лагерь аж четырнадцать смельчаков. Ну, будет их семнадцать или даже двадцать – невелика разница, когда нападающих шесть тысяч. Я и раньше особо не обманывался насчет смелости людей, десять седмиц безропотно кормивших и всячески ублажавших одного, ничем себя не показавшего человека. Пусть даже он и прилетел на гигантском орле и шаман объявил его сыном бога. В моем родном селе такого «сына бога» на третий день бы на вилы подняли. Так что я не рассчитывал набрать большую армию. Но четырнадцать человек из всего племени – это было как-то слишком.
      Пригорюнившись, я сидел в петляющей по излучинам лодке и думал. «Не вини их, Великий, – перервал мои раздумья Рим-Са, – сотни лет отцы говорили нам: все, что мы можем сделать в случае опасности, – быстро убежать. Что хара-нги, что хиссум – бороться бессмысленно, так нас учили». Я лениво поинтересовался, что это за новая напасть такая. Оказалось, что напасть весьма старая, не сильно опасная, но неприятная. Впрочем, как и хара-нги. В верхнем течении Баравуль, высоко в горах, иногда случаются обвалы, перекрывающие русло реки – иногда ненадолго, иногда – на полдня, совсем редко – на день. Потом река проламывает себе дорогу через обвал, и происходит хиссум –волна, которая проходит по течению реки и смывает все, что есть на берегах. Вууль-ду решают проблему хиссума своим коронным методом – сматываются. К счастью, у этого явления есть характерный признак – резкое обмеление реки. Как только это случается, все племя снимается и уходит в глубь степей, пока не пройдет разрушительная волна. Само по себе это не приносит проблем, но иногда хара-нги успевают воспользоваться происходящим.
      Я задумался. Вот сделать бы как-нибудь, чтобы хара-нги подошли к берегу реки одновременно с этим… хиссумом. Невозможно? Надо подумать. В принципе, устроить обвал в нужное время – можно. Всего-то нужно смешать алкахест с подогретым до кипения масляным составом. Допустим, масляный состав я добуду. В конце концов, жир для него можно добыть из рыб. Вот алкахест… М-да, сильно непростое это дело, даже когда ингредиенты все нужные под рукой. Хорошо, что можно и другими растворителями обойтись. Скажем, ржавилку путем несложной трансмутации можно сделать из воды и воздуха – эти ингредиенты у меня, слава небесам, пока в достатке. Залить гремучую воду под скалу и рвануть – вот вам и обвал. Два вопроса – как при этом в живых остаться и как объяснить хара-нги, что в это время надо у русла реки выстроиться? А еще надо быстро добраться до гор и найти там подходящее для обвала место… да, задачка. Ну, хоть что-то. Буду пока думать в этом направлении, авось что-нибудь придумаю.
      Вернувшись в свой дом, я занялся приготовлениями к величайшей битве в истории местного народа. Вниз по реке отправились несколько человек добывать рыбий жир. Вверх по реке я тоже направил людей – искать место для обвала. А сам занялся натаскиванием своей «гвардии», каковое занятие выбило из меня все остатки человеколюбия. Эти четырнадцать были не трусы, но на сем их достоинства исчерпывались. Пятеро ничего не боялись только потому, что были тупы, как статуи. Шестеро ничего не боялись, потому что были законченными мерзавцами и привыкли, что все боятся их. Один из оставшихся был немного сумасшедшим – таскал на шее сушеного тритона, разговаривал с ним и кормил его мальками. А в остальном – нормальный человек. И только двое из многотысячного племени оказались неплохими людьми. Их я и сделал своими первыми помощниками, наделив правом карать и миловать. Но поначалу ничего хорошего не получалось – шестеро мерзавцев сбились в кучку, зазвав туда двоих тупых, зажили в свое удовольствие, начисто игнорируя приказы моих помощников и крайне нехотя выполняя мои. На третью ночь самый мерзкий из мерзавцев зачем-то попытался пролезть в мой дом, и сторожевое заклинание отправило его в Бесплодные Долины, о чем я ничуть не сожалел. Еще одного пришиб я сам, уж больно нагло он себя вел и совершенно вывел меня из себя. Хотя боец был неплохой, я на него возлагал некоторые надежды. Вовсе не обязательно было его до смерти убивать, это я, признаюсь, погорячился. Потом я вспомнил деревенское детство, навыки плетения из лозы, и ввел совершенно невиданную в здешних краях новинку – телесные наказания. За неповиновение назначалось десять ударов плетью, за воровство – двадцать, за драку – тридцать зачинщику и по пять каждому участнику. Дня через три стало полегче, хотя поначалу мои помощники совершенно изматывались, с утра до ночи работая плетью. Да и мне самому приходилось все время приглядывать, чтобы наказуемый вдруг не поменялся с наказующим.
      Пошли первые лодки с рыбьим жиром. Я сделал из глины большой чан и круглые сутки окуривал окрестности смердящими ароматами перегретого рыбьего жира. Выход масляного состава был удручающе низок, девятнадцать двадцатых сырья шло в отход, пропитывая все вокруг (и меня самого) отвратительным запахом. Аппетит у меня пропал напрочь, за седмицу я похудел так, что сам пугался своего отражения. Что любопытно, дикари мои, которых я учил вываривать состав, на тошнотворный дух не обращали ни малейшего внимания. В конце концов, пяток мехов с масляным составом у меня все же получилось. Я очистил его от примесей и отправил вверх по реке, наказав гребцу беречь уложенные в лодку мехи, как родное дитя. Приказал ученикам варить состав из всего приходящего рыбьего жира и отправлять вверх по реке. После чего пустил это дело на самотек.
      Прошла уже почти половина срока, а я все еще не видел, каким образом я могу победить. Двенадцать моих гвардейцев ежедневно разминались друг с другом в учебных схватках, в результате чего их стало десять – один чересчур увлекся боем, выхватил припрятанный костяной нож и вонзил его в живот напарнику. Раненый скончался к вечеру, его убийцу я, после некоторых колебаний, повелел казнить. Эдак у меня скоро совсем народу не останется, и с кем я буду шеститысячную армию уничтожать? То, что я пока так и не придумал, каким образом заставить эту армию стоять у русла реки, когда по нему пойдет волна, также ничуть не способствовало моему душевному спокойствию.
      Вдобавок в один ничуть не прекрасный, а, наоборот, дождливый, холодный и ветреный день ко мне заглянул Рим-Са и заявил, что нам надо покинуть деревню, пока нас всех не смыло. Поначалу я решил, что дождался того самого хиссума, и рассвирепел – меньше всего мне хотелось выходить из своей хижины и брести по грязи куда-то, не зная даже, как скоро удастся снова оказаться под крышей. Этим-то дикарям что – они и под дождем чувствовали себя очень хорошо, и спать умудрялись, лежа прямо в луже. Но оказалось, что нам грозит иная напасть – река собиралась менять русло. Поначалу я не придал этому особого значения – мало ли по какой причине мне придется покинуть единственное в этих краях сухое место. Но какая-то смутная мысль заставила меня начать расспросы. «Это очень опасно?», «Каким образом река меняет русло?», «А что будет с этим местом, где находится наша деревня?», «Когда это случится?». Рим-Са послушно отвечал, а я все больше и больше преисполнялся уверенности, что наконец-то нашел искомое. «На некоторое время деревня окажется на острове, а потом с одной стороны река совсем перестанет течь, и это место просто окажется на другом берегу. Это не очень опасно, но нельзя с уверенностью сказать, где будет новое русло – оно может и по деревне пройти, лучше отсюда убраться подобру-поздорову. Когда будет, сказать сложно, – может, до начала сухого сезона, может – после, но будет обязательно. Река сильно подмыла берег излучины в двух ли выше по течению, а за берегом начинается лощина, и вообще – там земля ниже». «Погоди-ка, – перебил я старика, – говоришь, здесь будет остров? А что случится с людьми, которые останутся на этом острове, если в это время пройдет хиссум?» Рим-Са поднял голову, и в его глазах блеснула искорка интереса. «Если эти люди умеют плавать…» – начал он задумчиво, но я его опять перебил: «А скажи-ка, многие ли хара-нги умеют плавать?» «Ни один, – торжественно ответил Рим-Са, в глазах его горел мрачный огонь. – Если ты сможешь сделать так, чтобы Великая сменила русло, когда сюда придут хара-нги, и чтобы сразу после этого пришла большая вода, то я сам поверю, что ты – сын бога». Я хмыкнул: «Можешь начинать тренироваться, старина».
      Тяжелыми и грязными работами у Народа Реки занимались женщины. Поначалу это вселяло в меня смутное беспокойство, и при виде аборигенки, сгорбившейся под весом переносимой лодки, я чувствовал неловкость. Еще и потому, что хозяин лодки обычно вальяжной походкой шел рядом. Но со временем привык. Мало ли какие у них обычаи, нечего мне к ним со своим укладом лезть. И чем дальше, тем больше мне нравились женщины вууль-ду. Нет, не как женщины, а как люди. В противоположность трусоватым, хвастливым и непостоянным мужчинам, они были основательны, трудолюбивы, не боялись трудностей и всегда доводили начатое до конца. Мой дом, кстати, именно они и построили – в считаные дни натаскали камней со всей округи и быстро, как только я показал, как это делается, сложили стены и возвели кровлю. Меня, кстати, они боялись намного меньше, чем мужчины, осмеливаясь на шутки и чуть ли даже не на заигрывания. Но, увы, насколько они были мне привлекательны в плане личных качеств, настолько (если не больше) их стандарт красоты был далек от моих представлений. Все как одна коренастые, крепко сбитые – племя вууль-ду было довольно низкорослым, но любую из его представительниц запросто можно было бы в темноте принять за какого-нибудь подмастерья кузнеца даже у меня на родине. Большая грудь считалась главным показателем красоты, первые красавицы моего племени щеголяли такими бюстами, что любая корова зачахла бы от зависти, но меня выставляемые напоказ прелести местных красавиц скорее пугали, чем возбуждали, – пришибет еще в темноте ненароком. Поэтому я никогда не позволял отношениям перейти за рамки сугубо деловых, что, впрочем, не мешало поддерживать их (отношения, в смысле) довольно теплыми. Так что в своем новом начинании я сразу направился к Хави-Сна – Теплому Утру, матери рода. Это вовсе была не старуха, родившая всех живущих в этом племени людей, как я поначалу подумал, а что-то вроде должности выборного управляющего. В ее обязанности входило заботиться о том, чтобы у рода всегда хватало запасов еды, чтобы дети не шатались без присмотра, чтобы лодки не рассыхались и не разбухали, чтобы шатры не протекали и прочая, и прочая. Поначалу я удивлялся, как такую, вполне командную должность может занимать женщина – в племени царил дремучий патриархат, и не могло даже и мысли быть о том, чтобы какой-нибудь мужчина послушался приказа женщины. Пусть даже этот мужчина – хромой доходяга тринадцати лет от роду, а женщина – сама мать рода. Но вскоре удивляться перестал – женщины Народа Реки никогда не перечили своим мужчинам и всегда слушались их приказов, но как-то так выходило, что мужчины приказывали именно то, что решили женщины. Мать рода умело и мудро правила своим родом, и это было нелегким занятием – не так-то просто заставить толпу самовлюбленных великовозрастных детей заняться общественно полезным делом. Пожалуй, это было бы вообще невозможно, не будь у матери рода великого количества всяких уловок и хитростей.
      Особенно мне нравилась уловка по организации рыбной ловли. Когда подходили к концу запасы рыбы, группа женщин выходила в центр круга, образованного шатрами, и устраивала спектакль «Мы глупые слабые женщины». Спектакль только выглядел стихийным, на самом деле это было умело срежиссированное действо. Актрисы поначалу во всю глотку жаловались, что они голодны, что они не умеют себя накормить, и если мужчины не смилостивятся, то они скоро умрут от голода. Потом они начинали ходить по селению, бурно рыдать и прощаться со всеми встречными. В результате через некоторое время какое-то количество мужчин собирали снасти, садились в лодки и уплывали, провожаемые выражениями бурного восторга в исполнении тех же актрис. По возвращении мужчин с уловом бурный восторг только увеличивался, удачливых рыбаков всячески восхваляли, не забывая, впрочем, с благоговейным молчанием выслушивать их рассказы о великих сложностях, возникших во время рыбной ловли, и о героических действиях рыбаков по их преодолению. И чем большими были потребности племени в еде, тем большее количество женщин участвовало в представлении.
      Самым забавным во всем этом было то, что женщинам вовсе не нужны были мужчины, чтобы обеспечить себя едой, – два раза в год, седмицу перед сезоном дождей и седмицу после, рыба уходила в глубину, и остроги мужчин становились бесполезны. Если случалось так, что еда кончалась именно в этот момент, никаких спектаклей женщины не устраивали – они доставали сплетенную из водорослей большую сеть-кошель и шли с ней к ближайшей крутой излучине. Там ее на длинной веревке спускали вниз по течению, сеть раскрывалась, и женщины общими усилиями тащили ее обратно. Трех-четырех проводок обычно бывало достаточно, чтобы племя безбедно прожило до окончания неблагоприятного периода. Но такой способ добычи рыбы был довольно тяжел, и ничего удивительного, что мужчины не принимали в нем ни малейшего участия. Между тем про этот способ ловли мужчины отлично знали, но относились к нему крайне пренебрежительно, считая «немужским» занятием и утверждая, что крупную рыбу в сеть поймать невозможно, а добытая таким образом мелюзга годится лишь для того, чтобы не помереть с голоду в межсезонье. Хотя лично я не видел большой разницы во вкусе крупной и мелкой рыбы, но стремление мужчин сохранить свою значимость было мне понятно.
      Поначалу меня забавляло то, как устроены отношения мужчин и женщин в этом племени, но потом, после одного разговора с матерью рода, я задумался. И сделал удививший меня самого вывод, что в развитых обществах (ну или тех, которые считаются таковыми) отношения между мужчиной и женщиной, в сущности, не столь уж отличаются от тех, что я наблюдал здесь. Бывают, конечно, варианты, но случаи, когда мудрая жена вдохновляет своего недалекого мужа подняться так высоко, как он никогда не смог бы самостоятельно, – не так уж редки. И никто над ними не смеется. Так что и я усмехаться перестал и лишь преисполнился уважения к женщинам племени. Теперь, если у меня возникала проблема, требующая скоординированных действий нескольких человек, я сразу шел к Хави-Сна.
      На этот раз, правда, людей мне требовалось на порядок больше, чем раньше, но я был уверен, что мать рода поможет и сейчас. И не ошибся. Хави-Сна относилась к тем людям, которых трудности только вдохновляют, и чем сложнее проблема, тем с большим рвением они берутся за ее устранение. Вот и сейчас – я заявил, что мне потребуется от пятисот до тысячи человек (десять десятков десяток) для тяжелой работы, а матерь рода лишь ненадолго задумалась, нахмурившись, и тут же развила бурную деятельность, собирая женщин со всего течения Баравуль под мое начало. И, только раздав все распоряжения, поинтересовалась, зачем мне такая уймища народу. «Подчинить своей воле Великую», – ответил я и ушел, оставив женщину с открытым ртом и хлопающими глазами.
      Часть прибывших женщин я отправил рубить кустарник и плести веревки. Потом мы скидывали эти кусты в воду чуть выше излучины, которую подмывала Великая, чтобы успокоить воду и замедлить разрушение берега. Веревками привязывали их к берегу, чтобы кусты оставались на нужном месте. Потом мы начали таскать камни и укреплять ими подмываемый участок.
      Но укрепить берег, чтобы вода не пошла раньше времени, мне было мало. Мне еще нужно было, чтобы он пошла тогда, когда нужно, и туда, куда нужно. Поэтому основную часть прибывающих женщин я направлял на рытье канала, который начинался непосредственно за укрепленным участком берега и тянулся в обход нашего селения, выходя к реке почти в полу-ли ниже по течению. Когда работа вошла в русло и моего постоянного вмешательства уже не требовалось, я занялся другой проблемой – приручением хиссума. Гонцы с верховьев реки еще две седмицы назад вернулись с хорошими новостями – там было полным-полно мест, где возникший обвал преградил бы дорогу реке. Масляного состава я отправил туда предостаточно, оставалось только отнести его к месту предполагаемого обвала и сварить из него гремучую воду. Однако надо было еще подорвать ее в нужный момент. Опасность состояла в том, чтобы она самопроизвольно не рванула от малейшего сотрясения в самый неподходящий момент. Можно было бы установить камень над сосудом и столкнуть его заклинанием в нужный момент, если бы не одно «но»: мне не очень-то давались дистанционные заклинания. Моя Длинная Рука тянулась на пол-ли, а требовалось в десятки раз дальше – ведь в момент подрыва я должен находиться в селении. Оставался только один способ – оставить в верховьях человека, связав его со мной симпатической связью, и в нужный момент скомандовать ему, скажем, бросить камень в лужу. Единственная загвоздка – остаться в живых этому человеку вряд ли удастся. Да что говорить – там, пожалуй, даже хоронить нечего будет.
      Поначалу я полагал задурить голову кому-нибудь из селян, придумав легенду поправдоподобнее. Я даже начал ее придумывать – про духа, спящего в горах, которого следует разбудить, чтобы он напал на подошедших хара-нги. Легенда получалась неплохая, но что-то удерживало меня от ее обнародования. А потом, когда уже пора было выдвигаться к верховьям, я пошел к матери рода. Поначалу, когда я сказал, что у нас есть большая проблема, Хави-Сна нахмурилась и подобралась. Но чем больше я объяснял, тем больше недоумения было на ее лице и все меньше – настороженности. В конце концов, она рассмеялась и легонько стукнула меня кулаком в грудь. «Это ты называешь проблемой? – спросила она. – Хорошо бы, если бы все наши проблемы были не сложнее этой». После чего вызвала одну из женщин (увы, почти все аборигенки казались мне на одно лицо, очень немногих из них я узнавал при встрече). «Вот, – сказала мне мать рода, – это Хама-И, Вечерняя Звезда, она разбудит для тебя твоего духа, и скорее Великая потечет вверх, чем она сбежит, не сделав своего дела». Я смутился. «Но ведь она… скорее всего…» Может, Хави-Сна не поняла, чем это закончится для Вечерней Звезды? Но Хави-Сна все поняла правильно: «Погибнет? Ну и что? Если в результате умрут все хара-нги и берег Великой станет безопасным для Народа Реки, то все остальное неважно. Жизнь женщины немногого стоит». Хама-И стояла спокойно, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Я смутился окончательно и поспешил откланяться.
      До намеченного срока оставалось две седмицы, когда мы выступили в верховья. И хотя оставшегося времени было вполне достаточно, чтобы добраться до нужного места, сделать все необходимые приготовления и вернуться обратно, я беспокоился. Ведь Рим-Са вовсе не ясновидящий, и срок он мне указал наверняка весьма приблизительно – а ну как хара-нги придут дней на пять раньше? Тогда весь мой план полетит к Шихару, да и я вместе с ним, пожалуй. Но делать было нечего, я собрал все необходимое, и на трех лодках мы отправились вверх по реке. Плавсредства пришлось оставить уже к концу первого дня – мощь реки росла с каждым ли, и сноровки гребцов уже не хватало противостоять потяжелевшему норову Великой. Это была настоящая игра со смертью – идти против стремительного течения, отчаянно бросая лодки от излучины к излучине, находясь на волосок от бурлящих водоворотов с одной стороны и на такой же волосок от острых прибрежных камней – с другой. От внешнего проявления страха меня удерживал только невозмутимый вид гребцов – я-то прежде считал их людьми трусоватыми. Так что на берег я ступил с нескрываемым облегчением.
      Через день мы добрались до начала гор. и я потратил некоторое время на поиски скального навеса, под который мои посланцы складывали мехи с масляным составом. К счастью, место было и в самом деле приметным, и много времени его поиск не занял. К моему вящему удовольствию, мехи практически все были полные, только один оказался сшит с изъяном и за время лежания наполовину опустел. Мы взяли каждый по емкости – не стоило излишне отягощать себя, пока не было ясно, куда идти, – и отправились дальше.
      Дорога до первой намеченной разведчиками точки заняла еще три дня. Место я забраковал – спору нет, обрушь я эту гору, через которую с неистовой яростью прогрызал себе дорогу бурный поток, запруда бы получилась что надо. Вот только одного взгляда на сплошной скальный массив без единой трещинки мне хватило, чтобы понять, – безнадежно. Обрушить такую скалу по силам только богам, а я был всего лишь, как помнится, сыном бога. Поэтому мы направились ко второму месту, которое я тоже чуть было не отверг – уж больно оно походило на первое. Но потом присмотрелся, заметил растущие, казалось, прямо на камнях деревца, отметил несколько зеленых полянок и средних размеров ручеек, втекающий в русло Великой, и решил присмотреться получше. Эта гора была то ли более старой, то ли менее крепкой – сеть трещин покрывала скалы, вселяя надежду на успех предприятия. А пройдя по руслу ручейка и заметив, что он вытекает из небольшой пещерки в скале, я вообще приказал начать переноску сюда мехов с масляным составом – выход из пещеры был невелик, но протиснуться туда можно было без особого труда.
      С неприятным холодком в груди – еще жили во мне воспоминания о каменной кишке, в которой я чуть не окончил свои дни, – я околдовал небольшой светильник и полез внутрь пещеры. К моему удивлению, скоро она расширилась настолько, что местами можно было идти в полный рост, не нагибаясь. Под ногами весело журчал ручей; местами по бокам обнаруживались проходы, которые я тщательно помечал, – не хватало еще заблудиться в этих подземных чертогах. Чем глубже я забирался, тем больше уверялся в реализуемости своего плана – скала была не слишком прочной, а Баравуль, похоже, текла совсем недалеко от прохода, по которому я пробирался, поскольку временами ощутимо слышался гул, стены на некоторых отрезках мелко дрожали, и я не видел иной причины тому, кроме близкого течения Великой. Наконец, дойдя до небольшой залы, которая, вероятно, была когда-то внутренним озерцом, я остановился. В гладком камне пола виднелось несколько довольно глубоких выемок, наполненных водой, вдоль одной из стен залы струился знакомый ручей. На дальней от него стене я заметил нишу, а подойдя и заглянув в нее, обнаружил, что она расширяется вниз и в стороны, образуя почти идеальной формы сосуд. Уж не знаю, какие природные процессы образовали эту подземную ванну, но лучшего места было не сыскать. Оставалось только осушить ее, вылить туда масляный состав и настроить пару заклинаний. Одно – чтобы подогревать содержимое ванной, а другое – трансмутировать воздух с водой в ржавилку и сливать получившийся результат в ту же ванну. Я еще раз осмотрелся и пошел обратно, через каждые пятнадцать – двадцать шагов колдуя Объемный Свет.
      Когда я сообщил, что всю кучу мехов надо перетаскать под землю, женщины моего отряда и бровью не повели, всем видом выразив готовность следовать за мной хоть в Бесплодные Долины. А вот все трое мужчин чуть ли не хором вызвались охранять вход, чтобы туда не проникли дикие звери. Ну, я так и полагал.
      В течение следующих суток, с короткими перерывами на отдых и принятие пищи, мой отряд перетаскал все мехи в глубь пещеры и вылил их в осушенный каменный сосуд. Я все это время занимался заклинаниями; подогрев ванной я запустил сразу, но у меня никак не выходила алхимическая связка вода – воздух: я собирал ее раз двести, но на выходе все время получалось что угодно, но не долгожданный растворитель. В итоге я так и не понял, как оно у меня получилось, но, когда поверхность ножа, к которому я привязал свое заклинание, в очередной раз запотела, я чуть было не провел по ней пальцем, как делал несколько раз прежде. Уже поднеся палец к ножу, я вдруг заметил, что блеск его куда-то пропал. А появившиеся через мгновение на поверхности ножа рыжие пузырьки отчетливо показали, что цель наконец достигнута.
      Я быстро отнес нож к каменному сосуду и положил его на край так, чтобы лезвие оказалось под поверхностью жидкости. Железо, разумеется, скоро проржавеет насквозь и разрушится, но заклинание никуда не денется и будет потихоньку производить ржавилку, покуда поблизости есть воздух и вода. Я приказал своему отряду собираться в обратный путь, а сам обмакнул в сосуд рядом с ножом пучок сухой травы и вышел наружу. Отошел шагов на двадцать, положил пучок на скалу и стукнул его сверху большим камнем. Результат порядком напугал даже меня самого – камень вырвало у меня из руки и раскололо на три куска, один из которых ощутимо ударил меня в грудь. Действо это сопровождалось таким грохотом, что у меня уши заложило, а один из мужичков у входа, уронив копье, бросился бежать и остановился только шагов через двести. Я быстро привел одежду в порядок и вернулся к собравшемуся отряду. Хама-И выглядела совершенно невозмутимой. «Ты знаешь, что делать», – сказал я ей. Она спокойно кивнула.