— Конечно, Друзилла — образец добродетели, — насмешливо сказала Лавиния.

— Ну, что же, надеемся, что ты извлечешь пользу от общения с ней, — добавил Фабиан.

— Пойдемте лучше ужинать, — сказал Дугал. — Иначе Большой Хансам рассердится.

— В таком случае давайте задержимся, — сказал Фабиан. — Я полагаю, что мы должны устанавливать правила.

— С ним может быть трудно во многих отношениях, — напомнил ему Дугал. Он повернулся ко мне. — Он осуществляет полный контроль над слугами.

— Все равно, — запротестовал Фабиан. — Я не собираюсь позволять ему управлять моей жизнью. Но я полагаю, что, если мы не пойдем, пища может испортиться. Так что правила Большого Хансама, может быть, имеют свой резон. Мы не хотим произвести на мисс Друзиллу плохое впечатление, не так ли?

В столовой — большой, похожей на салон комнате с французскими окнами, выходящими на прекрасную лужайку с прудом, где плавали уже виденные мною цветы водяной лилии и лотоса, — было прохладно. В воздухе стояло легкое жужжание от бесчисленных насекомых, но я уже знала, что когда зажгутся лампы, окна будут зашторены, чтобы препятствовать проникновению в комнату назойливой мошкары.

— Вы должны нам рассказать все о вашем путешествии, — сказал Фабиан.

Я рассказала им и упомянула о нашем опасном продвижении через пустыню.

— Подружились ли вы с кем-нибудь из попутчиков-пассажиров? — спросил Фабиан. — И на корабле?

— Ну да, там был один француз. Он оказался очень нам полезен, но во время путешествия через пустыню он заболел, и мы больше его не видели. Мы встретили кое-кого из Компании. Я надеюсь, вы его знаете. Некий мистер Том Кипинг.

Фабиан кивнул.

— Я уверен, что он был вам полезен.

— О, очень.

— А что вы думаете об Индии? — спросил Дугал.

— Я пока очень мало что видела здесь.

— Все не так, как в Англии, — сказал он с легким сожалением.

— Это то, что я ожидала.

Большой Хансам вошел в комнату. Он был одет в бледно-голубую рубашку поверх бесформенных белых брюк, на нем был белый тюрбан и пара темно-красных туфель, которыми, как я обнаружила, он очень гордился. Он носил их с видом, который должен был внушить, что они служат признаком его высокого положения.

— Все для вашего удовольствия, — проговорил он особым тоном, давая понять, чтобы мы сказали, если что не так.

Лавиния тепло улыбнулась ему.

— Все очень хорошо, — проворковала она ему. — Спасибо.

— И сагибы?.. — сказал он.

Фабиан и Дугал сказали ему, что они всем удовлетворены.

Тогда он поклонился и удалился.

— Он действительно очень высокого мнения о себе, — пробормотал Дугал.

— Беда в том, — ответил Фабиан, — что в этом убеждены и остальные в доме.

— Почему он такой важный? — спросила я.

— Большой Хансам нанят Компанией. Это для него постоянный пост. Он считает дом своим, а те из нас, кто им пользуются — просто временные гости. Именно так он это понимает. Он, конечно, очень знающий и активный. Я полагаю, что именно за это его и терпят.

— Я думаю, с ним будет легко общаться, — сказала Лавиния.

— Да, если он добьется полного подчинения, — уточнил ей Фабиан.

— Что вам не нравится? — удивилась я.

— Я не хочу, чтобы моей жизнью управляли слуги.

— Я не думаю, что он видит себя в таком качестве, — сказал Дугал. — Он себя считает большим набобом, руководителем всех нас.

— В нем что-то настораживает, — произнес Фабиан. — Если он станет чересчур высокомерным, я приложу все силы, чтобы поставить его на место. А теперь, какие новости из дома?

— Я знаю, что кончилась война, — ответила я.

— Пора бы уже.

— Людей привезли из Крыма домой и сестры ухаживают за ними. У них благородная работа.

— Благодаря храброй мисс Найтингейл.

— Да, — подтвердила я. — Пришлось проделать много тяжелой работы, чтобы заставить людей прислушаться к ней.

— Ну что же, война окончена, — сказал Фабиан. — И для нас она окончилась победой — боюсь, Пирровой победой. Потери были грандиозными, и я полагаю, что французы и русские пострадали больше нас. Однако наши потери были огромными.

— Слава Богу, все это кончено, — проговорил Дугал.

— Понадобилось много времени, — прокомментировал Фабиан. — И… я не думаю, что здесь нам это принесло много пользы.

— Вы имеете в виду в Индии? — спросила я.

— Они пристально следят за тем, что делают британцы, и я пришел к заключению, что с тех пор, как война началась, их отношение немного изменилось.

Он, нахмурившись, смотрел в свой стакан.

Лавиния зевнула:

— Я надеюсь, что магазины здесь очень похожи на бомбейские?

Фабиан рассмеялся.

— И это проблема огромной важности, которую ты, без сомнения, быстро исследуешь.

— Почему их позиция должна измениться из-за далекой отсюда войны? — спросила я.

Фабиан облокотился руками на стол и внимательно посмотрел на меня.

— Компания приносит Индии много добра… так думаем мы. Но для страны не так просто поменять свои обычаи на другие. Даже если изменения в некоторых случаях могут быть и к лучшему, неизбежно некоторое возмущение.

— Здесь несомненно возникает протест, — согласился Дугал.

— И это вас тревожит? — спросила я.

— Не совсем, — ответил Фабиан. — Но я думаю, что мы должны быть начеку.

— Не это ли одна из причин, по которой здесь терпят деспотичное правление Большого Хансама?

— Я вижу, что вы очень быстро схватываете ситуацию.

— О, Друзилла такая умная, — сказала Лавиния. — Гораздо умнее, чем я могла бы быть.

— Ты демонстрируешь определенные успехи, поскольку смогла это понять, — прокомментировал ее брат. — Хотя я должен сказать, что это очевидно.

— Фабиан всегда груб. со мной, — надув губы, сказала Лавиния.

— Дорогая сестра, я правдив. — Он повернулся ко мне. — Все немного изменилось в последние год или два. И я думаю, что это может быть как-то связано с войной. В газетах были сообщения о страданиях, перенесенных нашими людьми, и о долгой осаде Севастополя. Я чувствую, что некоторые относятся к этому с определенным удовлетворением.

— Но ведь наше благосостояние действительно помогает им.

— Да, но весь народ думает не так логично, как мы с вами. Некоторые, желая досадить другому, причиняют вред себе. Я полагаю, что здесь есть много таких, кто готов поступать именно так… позволить уничтожить свое благосостояние ради того, чтобы увидеть нас униженными.

— Эта позиция выглядит довольно бессмысленной, чтобы придерживаться ее.

— Все мы имеем сильное чувство национальной гордости, — вставил Дугал. — Независимость дорога большинству из нас, и возникает страх потерять ее, даже если ее сохранение означает потерю некоторого комфорта.

— И что явилось бы результатом этого чувства? — спросила я.

— Ничего, что было бы нам неподвластно, — ответил Фабиан. — Но время от времени это проявляется. Как вы видите, Хансам этого дома — человек непомерной гордости.

— Я считаю его довольно забавным, — сказала Лавиния.

— Если вы признаете его главой дома, все будет хорошо, — пояснил Фабиан. — Но я полагаю, что он не тот человек, с которым было бы разумно столкнуться.

— Что он мог бы сделать?

— Доставить неудобства тысячью способами. Слуги слушаются его. Они не посмеют сделать ничего против него. Если в стране и нарастает беспокойство, то это, вероятно, из-за тех методов, с помощью которых мы вводим новые законы. Они боятся, что мы собираемся навязывать им наши пути до такой степени, что их национальные институты не будут учтены.

— Правильно ли поступать так? — спросила я.

Фабиан посмотрел на меня и кивнул.

— Обычаи тхаггери, сати… это зло, которое запрещено британцами. Вы выглядите удивленной. Я понимаю, что вы о них, видимо, не знаете. Эти злые, жестокие обычаи давно подлежат запрещению. Мы запретили их зако-ном Очень многие индийцы жили в страхе перед этими обычаями, но в то же время они возмущены нашим приходом сюда и признанием их криминальными актами, Дугал, конечно, изучил все это.

— Он изучал, — сказала Лавиния.

Дугал не взглянул на нее. Он повернулся ко мне.

— Это Тхага Индостана. Мы называем это тхаггери. Это поклонение богине Кали, которая, должно быть, самая кровавая из всех известных богов и богинь. Она постоянно требует крови. Те, кто присягают ей, — убийцы по профессии. Считается почетной профессией… убивать.

— Конечно, все согласны с тем, что необходимо прекратить это, — уверенно проговорила я.

— Все… кроме самих тхагов. Но это уже вмешательство иностранцев в обычаи страны.

— Людей, должно быть, терроризировали.

— Это было религиозное сообщество. Эти люди, принявшие присягу, были убийцами. Так как они убивали, то было неважно, кого. Они жили за счет добычи, захваченной у жертв, но мотивом убийства был не грабеж, а ублажение своей богини. Они собирались в группы, присоединялись к путешествующим, входили к ним в доверие и, выбрав подходящий момент, убивали их.

— Как… жестоко!

— Обычно они удушали жертву.

— Многие из них использовали «колючее яблоко», — вставил Фабиан.

— О, это особый вид наркотика, — пояснил Дугал. — Оно растет здесь в изобилии. Его листья и плоды используются в медицине. Когда листья высыхают, они имеют наркотический запах. Вы узнаете растение, когда его увидите. На самом деле оно носит название дурмана, но здесь его называют «колючим яблоком». Вы можете увидеть чашечку из пяти чашелистиков в виде трубки с большим венчиком, имеющим вид воронки. Его плод — своего рода коробочка, покрытая колючками.

— Полагайся на научное описание Дугала, — насмешливо сказала Лавиния.

— В этом нет ничего научного, — проговорил Дугал. — Это так просто понять любому.

— Держу пари, что не могла бы узнать его, если бы увидела, — возразила Лавиния. — А ты, Друзилла, смогла бы?

— Я думаю, что ни за что.

— Вот, видишь, Дугал. Ты надоел нам своими описаниями. Я хочу услышать больше о яде.

— Он смертельный, — пояснил Дугал. — Из него можно извлечь специальный алкалоид, называемый атропином. Некоторые из местных жителей используют его как наркотик. Приняв его, они становятся страшно возбужденными. Мир кажется им прекрасным, а сами они находятся почти в бреду.

— И им это нравится? — удивилась я.

— О, да, конечно, — воскликнул Дугал. — Они испытывают изумительные ощущения… пока продолжается его действие. Но я полагаю, потом наступает резкая депрессия, которая обычна в таких случаях. Более того, это может быть очень опасно и иметь летальный исход.

— Вы говорили, что эти тхаги используют его, чтобы убивать свои жертвы.

— Это один из способов, — ответил Фабиан, — но я знаю, что гораздо чаще используют удушение.

— Мне бы хотелось думать, что большинство людей испытало огромное облегчение, когда действия этих тхагов были запрещены законом.

Фабиан пожал плечами и посмотрел на потолок.

— В этом суть того, о чем мы говорим… Независимость или лучшее управление. Всегда найдутся те, кто хотят первое. То же самое и, с сати.

— Оно было запрещено примерно в то же время, что и тхаггери, — сказал мне Дугал. — В действительности они во многом должны быть благодарны лорду Уильяму Бентинку. В течение двадцати лет он был губернатором Мадраса, а затем стал Губернатором страны с 1828 по 1835 год. Вы знаете, как происходит сати. Муж умирает, а его жена бросается в погребальный костер и сгорает вместе с его телом.

— Как ужасно!

— Так думали мы все, и лорд Уильям ввел закон, запрещающий сати и тхаггери, — добавил Фабиан.

— Это было большим шагом вперед, — прокомментировал Дугал.

— Знаете, — вставил Фабиан, — я уверен, что оба они продолжают осуществляться в некоторых удаленных местах. И это демонстративное неповиновение британской власти.

Лавиния вновь зевнула:

— Это действительно уже становится просто уроком истории!

— Восхитительным уроком, — сказала я.

— Друзилла, не будь таким педантом. Ты приводишь меня в бешенство. Ты просто воодушевляешь их. Я знаю, что ты собираешься сказать: «Если тебе это не нравится, я уеду обратно домой». Она постоянно угрожает мне своим отъездом.

— Это то, — серьезно проговорил Фабиан, — что мы должны убедить ее не делать.

Я вдруг обрадовалась. Мне уже приходилось испытывать такое чувство, будто оживаешь вновь.

Оставшуюся часть вечера мы говорили об Индии, о различных кастах и религиях. Глядя на лужайку, я подумала, что это был один из самых мирных пейзажей, которые я когда-либо встречала.

Когда в эту ночь я легла спать, я долго, не могла заснуть, продолжая думать о вечере, о древних жестоких обычаях страны и о том, что живу под одной крышей с двумя мужчинами — и должна признать это — которые были самыми важными в моей жизни: Дугалом и Фабианом! Какими разными они были! Я была немного встревожена грустью, которую заметила в глазах Дугала; он был печальным и полным сожаления. Было нетрудно понять, что его женитьба принесла ему разочарование, и хотя мы были вместе очень короткое время, он, казалось, обратился ко мне за утешением. Я подумала, что должна быть осторожной. Что касается Фабиана, он мало изменился. Я не должна позволять, чтобы он производил на меня сильное впечатление. Я должна помнить, что он был одним из Фремлингов, а они не меняются. Они всегда полагают, что мир устроен для них, а все люди — чтобы служить их целям. Более того, я не должна забывать, что скоро может приехать леди Джеральдин, чтобы выйти за него замуж.

Рошанара вышла замуж почти сразу же. Мы не присутствовали на церемонии, которая проводилась в соответствии с древним индийским обычаем. Я слышала от айи, что Ашраф, юный жених, был примерно на два года старше Рошанары.

— Бедное дитя, — сказала Элис. — Молюсь, чтобы жизнь не была слишком трудной для маленькой Рошанары и ее мужа.

Мы видели украшенные кареты, так как это было огромное событие под председательством Большого Хансама, который выглядел великолепно: в его тюрбане сверкали драгоценности.

Я не видела Рошанару после свадьбы. Она отбыла со своим мужем на чайную плантацию, где он работал на своего дядю, и это было довольно далеко. Мне хотелось знать, был ли дядя таким же большим, как отец Ашрафа, но было трудно вообразить, что такое возможно.

Мы погрузились в рутину. Сделали в детской классную комнату, и я учила там детей. Мы все скучали по Рошанаре. Алан становился уже маленькой личностью.

Дети были счастливы. Смена обстановки очень мало повлияла на них, потому что все, кто любил их и заботился о них, оставались с ними. Элис сказала, что ходили слухи, будто их мать не интересуется ими, но я ответила, что она никогда и не интересовалась своими детьми, поэтому они не замечают этого. Действительно, она была их матерью, но ничего не значила для них, и им было хорошо с Элис, аей и со мной. Мы заполнили их маленький тесный мир, и они ни о чем больше не спрашивали.

Теперь, когда все устроилось, Лавиния была до некоторой степени довольна переездом. Дели был более фешенебельным, чем Бомбей, здесь было больше мест, куда можно было пойти, и, естественно, больше военных, что было ей приятно.

— Больше красивых офицеров, — язвительно сказала я ей.

Она показала мне язык.

— Ревнуешь? — спросила она.

— Нисколько.

— Врунишка.

Я пожала плечами.

— Это твоя сфера.

— Бедная Друзилла, если бы ты только попыталась представить, какие они чудесные. Они полюбили бы тебя.

— Оставляю все это тебе. Она тихо рассмеялась.

Как всегда, она была очень занята своим внешним видом и тем, что следует надеть, чтобы усилить впечатление. Она нашла какие-то экзотические духи, которые ей очень нравились. Я удивлялась тому, как мало изменила ее жизнь. Отвратительный случай с фальшивым графом прошел бесследно, оставив ее нераскаявшейся и способной забыть о Флер так, будто ее и не было. О ней заботились другие. Я думаю, что Лавиния, должно быть, вообразила, будто вокруг нее всегда будут те, кто станет ей потакать. Но она по-своему любила меня, она любила мой завуалированный критицизм. Если я когда-либо грозилась уйти, она била тревогу. Это давало мне преимущество, в котором я постоянно нуждалась. Она поняла и примирилась с этим. И, несмотря на все это, я тоже испытывала к ней любовь, хотя часто находила ее поведение возмутительным.

Лавиния, следуя обычаю хозяйки дома, каждое утро общалась с Хансамом, обсуждая меню на день. Это удивило меня, поскольку в Бомбее, где это тоже было ее долгом, она избегала этого. Но теперь она проделывала это регулярно. Я должна была выяснить, почему.

Большой Хансам с обычной пышностью приходил в верхнюю часть дома, и Лавиния принимала его в небольшой комнате типа будуара рядом со своей ванной комнатой. Она бывала одета в украшенный лентами пеньюар или другую женскую одежду, которую я считала неблагоразумной.

Казалось, она не понимала, что это была церемония — почти ритуал. Хозяйка дома должна сидеть за столом, величественная и аккуратная, и внимательно слушать предложения Хансама, иногда спрашивая, делая предложения, а затем, возможно, уступая или настаивая, как того требует этикет.

С Лавинией вся процедура была иной. Я знала, почему она раздражена. Это было потому, что величественный Хансам, успешно выходя из своей царской ауры, показывал, что он находит ее красивой.

Дугал и Фабиан, как правило, отсутствовали большую часть дня; иногда они ужинали дома, иногда — в другом месте. Дугал приходил чаще, чем Фабиан; тот, казалось, был более тесно связан с Компанией.

Я ела с ними. Мне хотелось знать, что по этому поводу думает Элис, поскольку она ела в детской или в своей комнате. Я пыталась объясниться с ней.

— Я думаю, это потому, что меня считают кем-то вроде компаньонки графини. Я знаю ее с детства… понимаете… В данный момент Лавиния, оказывается, хочет, чтобы я была там. Конечно, она может изменить свое решение. Она очень непредсказуема.

— Мне так лучше, — проговорила Элис. — Это меня устраивает.

— Я надеюсь, что вы не придаете этому значения… правда?

— Моя дорогая Друзилла, почему я должна это делать? Мне иногда жаль вас… что вы должны проводить так много времени с графиней.

— Я хорошо ее знаю. Я не позволяю ей кидаться на меня.

— Она кажется очень безрассудной женщиной.

— Она всегда была такой.

— Я так и подумала, но считала, что жизнь здесь должна бы отличаться от жизни в Англии.

Я согласилась; Лавиния часто была моей головной болью. Ну что ж, если неприятности возникнут здесь, у нее есть муж и брат, чтобы помочь ей.

Мы ужинали. Фабиана с нами не было; были только Дугал, Лавиния и я. Мы вели общий разговор и вскоре, когда закончили еду, Лавиния сказала, что она собирается ложиться спать.

Так Дугал и я остались вдвоем.

Мы были в гостиной. Дневная жара спала, и вечерняя прохлада была восхитительной.

— Парки так прекрасны при лунном свете, — сказал Дугал. — Если мы погасим лампы и отдернем шторы, мы полюбуемся видом.

Он так и сделал, раздвинув шторы. Он оказался прав. Вид был захватывающе прекрасным. Я могла видеть пруд с цветами, плавающими на его поверхности, и баньян, выглядевший таинственно при бледном свете.

— Не так часто нам предоставляется возможность поговорить наедине. Это редкая удача, Друзилла, — проговорил Дугал.

— Я знаю, что вы тоскуете по дому, Дугал.

— Каждый день немного приближает к дому.

— Вы решили уехать, когда истекут ваши два года?

Он кивнул.

— Я так думаю. Люди должны проживать свою жизнь так, как они хотят, вы согласны?

— Да, я думаю, что вы правы… предполагая, что, поступая так, они никому не вредят.

— Я никогда к этому не стремился.

— Нет. Вы стремились спокойно жить под сенью науки, в окружении своих книг.

— Я думаю, что вы меня хорошо знаете, Друзилла.

— Вряд ли кто должен понимать, что вы хотите от жизни.

— Я хотел бы читать… учиться все время. Нет ничего более волнительного, чем обнаруживать новые факты о мире, в котором мы живем. Я удивляюсь, как можно не понимать этого. Мне кажется, что многие гоняются за тенью.

— Возможно, что другие то же самое думают о вас. Взгляд на жизнь у всех разный. То, что волнует одного, раздражает другого.

— Как вы правы.

— Это то, что мы должны помнить.

— Я очень хочу вернуться домой. Здесь я не чувствую себя счастливым. Мне кажется, что здесь в воздухе ощущается нарастающее зло.

— Вы действительно чувствуете это?

— Мне кажется, что эти люди следят за нами… намеренно. Кажется, что они говорят: «Вы чужие. Убирайтесь».

— Вы говорили с Фабианом?

— Мой шурин — практичный человек. Как говорится, он твердо стоит на земле. Ему подходит быть здесь авторитетом, что это не годится для меня. Поэтому вы понимаете, почему я твердо планирую уехать домой, когда закончатся два года, и жить там.

— Если у вас такое настроение, почему вы не уедете раньше?

— Я должен предупредить заранее. Во всяком случае, я намекнул. Я сказал им, что дома у меня имеются на это кое-какие причины. Вся беда в том, что семья много лет связана с Компанией. Ожидается, что тот, кто входит в эту семью, продолжит традицию.

— Бедный Дугал!

— О, я заслужил такую судьбу. Я делал одну ошибку за другой.

— Я думаю, что это присуще большинству из нас.

— Вы не совершили ни одной.

Я подняла брови и рассмеялась..

— Я уверена, что делала.

— Ни одной серьезной, Друзилла. Бессмысленно пытаться скрывать то, что очевидно. Я совершил как раз ту самую ужасную ошибку, на которую способен человек.

— Вы уверены, что хотите говорить об этом со мной, Дугал?

— С кем же еще я должен говорить?

— Может быть, с Фабианом.

— С Фабианом? Эти Фремлинги слишком эгоцентричны, чтобы вникать в проблемы других.

— Я уверена, что Фабиан посочувствовал бы. — Он не отвечал и я продолжала. — Это ваша женитьба?

— У нас с Лавинией нет абсолютно ничего общего.

Меня внезапно захлестнула волна гнева. Я подумала:

«Почему вы осознали это только сейчас? Это должно было быть очевидно с самого начала и почему вы говорите это мне?»

— Я всегда наслаждался временем, проведенным в пасторском доме, — грустно продолжал он.

— Мой отец тоже.

— У меня создалось впечатление, что все мы получали удовольствие.

— О, да, мы обсуждали интересные вещи.

— Вы всегда с энтузиазмом подхватывали любую тему. Если бы только…

— Это, должно быть, самая ваша любимая фраза.

— Вы никогда ею не пользуетесь?

— Я так полагаю. Но это всегда неэффективно. Ничто, из того, что прошло, нельзя изменить.

— Это не мешает мне говорить… если бы только…

— Вы не всегда будете здесь, и если вы решили вернуться обратно и изучать, когда приедете домой… что же, тогда есть что-то, к чему можно стремиться.

— Лавиния никогда бы не согласилась жить той жизнью, которой я хочу.

— Кажется, это так, но почему же вы не подумали об этом раньше?

— Я был ошеломлен.

— Ах, да, я знаю.

Над нами нависла тишина. Она была нарушена только звуком огромного летящего насекомого, влетевшего в открытую дверь.

— Оно было бы в комнате, если бы горела лампа, — сказал Дугал.

— Оно выглядит очень красивым.

— Здесь так много красивого, — сказал Дугал. — Посмотрите на сад. Разве он не изысканный… деревья, пруд, цветы. Все вызывает чувство глубокого покоя… но на самом деле оно совершенно ложное. Все в этой стране таинственно. Я думаю, что здесь все не такое, каким кажется.

— Это особенно относится к этому дому.

— Вероятно. Эти слуги, которые приходят исполнять наши приказания… Мне иногда интересно, что у них на уме. Кажется, будто они затаили обиду и обвиняют в чем-то нас. Посмотрите на этот сад. Где могли бы вы увидеть более мирно выглядящее место, однако здесь в траве прячутся опасные змеи. Вы могли бы даже встретить кобру, скрывающуюся в подлеске.

— У вас это звучит, как сад Эдема со скрывающимся гадом, — со смехом сказала я.

— Не так уж они и не похожи. Вы должны быть осторожны в саду, Друзилла. Здесь змеи есть повсюду.

— Я уже видела одну или две. Они бледно-желтоватые?

— Да… пестрые. На них овальные пятна, коричневые с белым на конце. Избегайте их! Их укус может быть смертельным.

— Я видела их на базаре, выглядывающими из корзинок заклинателей змей.

— Ах, да, но у этих удалены их ядовитые зубы. А у тех, что находятся в саду, — нет.

— Меня пробирает дрожь, когда я думаю о мирном виде этого места и всей той опасности, которая здесь таится.

— Это правдивое отображение жизни. Часто большая красота скрывает пустоту… а иногда и зло.

В полутьме я увидела его грустную улыбку. Я знала, что он думает о Лавинии, и хотела его успокоить.

Несколько мгновений мы сидели молча, и именно так застал нас Фабиан.

Он внезапно вошел в комнату.

— Ах, — воскликнул он. — Извините меня. Я не знал, что здесь кто-то есть, ведь вы сидите в темноте.

— Нам хотелось воздуха, а не насекомых, — сказала я.

— Ну что же, осмелюсь сказать, что некоторые из них нашли сюда путь.

Он сел рядом со мной.

— У вас был трудный день? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Не больше чем обычно. — Он вытянул свои длинные ноги. — Вы правы, — продолжал он, — сидеть здесь в темноте очень спокойно. Скажите, не прервал ли я какой-то интересный разговор?

— Мы говорили о контрастах здесь. О красоте и скрывающемся уродстве. Прекрасные цветы, зеленая трава и невидимые опасные змеи, готовые нанести смертельный удар.

— Опасность, таящаяся повсюду, — беспечно сказал Фабиан. — Но разве это не то, что возбуждает?

— Я полагаю, что большинство сказало бы «да», — подтвердил Дугал.

— А как вы? — спросил Фабиан меня.

— Я не уверена. Я думаю, что это зависело бы от опасности.

— И от того, могли бы вы, встретившись с ней, избежать ее? — предположил Фабиан.

— Думаю, да; — я встала. — Осмелюсь сказать, что у вас, видимо, есть деловой разговор. Хочу пожелать вам доброй ночи.

— О, вы не должны позволить, чтобы мой приход нарушил этот приятный тет-а-тет.

— Мы просто праздно болтали, — пояснила я. — А теперь я пошла.

Фабиан проводил меня до двери.

— Спокойной ночи, — сказал он. Его глаза имели насмешливое выражение.

Через несколько дней мне пришлось вспомнить этот разговор. Я находилась в саду с Элис и детьми. Айя была с нами. Я говорила с ней о Рошанаре и спрашивала, слышала ли она что-нибудь о ней.

Она покачала головой.

— Нет… нет. Она уехала далеко. Может быть, я больше никогда не увижу ее.

— О, но она приедет навестить вас! — запротестовала я. — Она не может быть так уж далеко.

Айя подняла руки и слегка покачала из стороны в сторону. В ее позе было что-то фаталистическое.

К нам подбежала Луиза. В руке она что-то держала.

— Что это? — спросила я.

— Я сорвала это для вас, — сказала она и протянула мне растение. Я посмотрела на него. Никогда раньше я не видела ничего похожего на него.

Айя взяла это. Ее лицо побледнело. Она произнесла испуганным голосом:

— Колючее яблоко.

В моей памяти что-то зашевелилось. Что я слышала уже о «колючем яблоке»? Ко мне вернулись обрывки разговора. Это было «колючее яблоко», из которого извлекали наркотик. В прошлом тхаги использовали его, чтобы отравлять свои жертвы, когда не умертвляли их с помощью удушения..

И вот Луиза… срывающая его в этом саду.

Я поняла, что айе было известно о нем.

Я сказала:

— Я… я кое-что слышала об этом растении. Она кивнула.

— Где Луиза нашла его?

Она покачала головой.

— Не здесь. Его не могло быть здесь. Его не разрешают…

Луиза смотрела на нас с некоторым испугом. Она была смышленным ребенком и сразу же поняла, что что-то не так.

— Спасибо, Луиза, — сказала я. — Было очень мило с твоей стороны принести мне этот цветок. — Я поцеловала ее. — Скажи мне, где ты его нашла?

Она развела руки и взмахнула ими, как бы охватывая весь сад.

— Здесь? — сказала я. — В саду?

Она кивнула.

Я взглянула на айю.

— Покажи нам, — попросила я.

Я осторожно держала растение и ощущала слабый наркотический запах.

Луиза повела нас к небольшой калитке. Она была заперта, но позволяла маленькому человеку, подобно Луизе, проползти под ней, что она и проделала.

— Это сад Большого Хансама, — качая головой, проговорила айя.

— Луиза, вернись, — позвала я.

Она стояла по другую сторону калитки, с удивлением глядя на меня.

— Это здесь я нашла ваш цветок, — сказала она, указывая. — Там.

— Это сад Большого Хансама, — повторила айя. — Ты не должна туда ходить. Большой Хансам… он будет очень сердиться.

С испуганным видом Луиза проползла обратно.

— Никогда больше не ходи туда, — сказала айя. — Это нехорошо.

Луиза схватила ее за сари как бы в поисках защиты. Все слышали о власти Большого Хансама.

Я взяла побег домой и сожгла его. Потом я подумала, что должна была бы сохранить его и показать Дуталу или Фабиану.

Вскоре после этого я увидела Дутала и рассказала ему о том, что произошло.

— Вы уверены? — сказал он.

— Айя назвала его «колючим яблоком», и я вспомнила то, что вы говорили.

— Вы смогли узнать его из моего описания?

— Ну, нет… не точно, но, может быть, и смогла бы. Но айя его знает. Она узнала его сразу же.

Он молчал. Затем проговорил:

— Сад Большого Хансама — его личная собственность, и мы не можем указывать ему, что он может выращивать и что нет.

— А если он выращивает этот наркотик…

— Он сам себе закон.

— Но он нанят Компанией, и если нарушает закон…

— Я думаю, что разумнее пока ничего об этом не говорить. В конце концов, мы должны получить доказательства, и это могло бы вызвать большое беспокойство, если бы мы попытались запретить ему выращивать то, что он хочет, на том клочке земли, который, по решению компании, предназначен исключительно для его пользования.