— Я не знаю, Сильвия…

— Я тоже не знаю. Но сдаётся мне, в письме упоминалось о гостинице. И о нашем доме тоже, в том смысле, что мы её примем. Никого другого у неё в Польше не осталось, кроме нас. А нотариус говорил, что она богата, помнишь? Так могла бы и в отеле поселиться.

Фелиция резко возразила:

— А с какой стати выбрасывать деньги на отель, если может и у нас пожить! До тех пор, пока не купит квартиру.

— Интересно, где у нас она поселится? — холодно поинтересовалась Меланья. — На чердаке? Или в твоей комнате?

— А почему не в твоей? — взъерепенилась Фелиция. — А ты переедешь к Сильвии. Доротка может спать здесь, на диване.

— Я бы предпочла в чулане, на раскладушке, — робко предложила Доротка.

— Как же, держите карман шире, разбежалась — отдам свою комнату! — раскричалась Меланья. — Старуха не ко мне приезжает. И что ты так заботишься о её состоянии, все равно тебе ничего не перепадёт!

— И вовсе я не забочусь об американке, просто здраво рассуждаю, — отбивалась Фелиция. — А если Доротка в чулане… Что ж, неплохая идея.

— Правильно! Доротка в чулане, а Сильвия здесь, на диване. А я останусь в своей комнате. Так же, как и ты.

— Сильвия на диване не поместится, это раз. А два — тогда нам всем придётся ложиться спать с курами, — отказалась от неплохой идеи Фелиция.

— Не нравится с курами — можешь с утками, с гусями, с кем хочешь, но я своей комнаты не отдам. Я работаю!

А Доротка размечталась о чулане, небольшой комнатке при кухне. Наконец был бы свой угол, пусть и крохотный, пусть и тесный. Она давно просила Фелицию разрешить ей поселиться в чуланчике, не прямо просила, намекала деликатно, но Фелиция всегда была против. Ведь тогда пришлось бы очистить чулан от издавна скопившихся там бесценных сокровищ: старого испорченного холодильника, ещё более старой и тоже испорченной швейной машинки, ставшей уже антикварной редкостью, сундука с драными половиками и прочим тряпьём, обшарпанных и поломанных рам для картин, довоенного котла для кипячения белья и ещё кое-какой мелочи. Доротка вызывалась одна перетащить весь этот хлам на чердак, впрочем, тоже забитый до отказа. Предлагала навести порядок на чердаке, кое-что выбросить, а на освободившееся место затолкать вещи из чулана, но Фелиция твёрдо стояла на своём. Патологически скупая, она в глубине души надеялась, что холодильник удастся отремонтировать, старинную швейную машинку продать в антикварный магазин, а рамы отреставрировать, и тогда им не будет цены. Лично она прекрасно помнила, что ещё до войны её отец очень дорого заплатил за них.

Ликвидировать свалку на чердаке Фелиции было тоже не под силу. Ещё бы, ведь более столетия туда стаскивали всякие ненужные вещи: поломанную трухлявую мебель, дырявые кастрюли, тряпьё, некогда бывшее одеждой, фрагменты чемоданов и сундуков, непригодных к употреблению стремянок и конфорок от печей, ещё довоенных. Впрочем, Фелиция и сама не знала, что хранится на чердаке, но подозревала — большие ценности, и не позволяла ничего выбрасывать.

Теперь же, в связи с приездом американской старушки, у Доротки появились кое-какие шансы.

Меж тем Фелиция снова сцепилась с Меланьей. Та ни в какую не уступала. Было ясно: она скорей дом подожжёт, чем уступит свою комнату. В чем-то она даже была права, слишком много вещей, необходимых для работы, находилось в её комнате, даже на короткое время лишиться их было затруднительно. Проще было лишить комнаты Сильвию с Дороткой.

Проблему решила Сильвия.

— Ну, хорошо, — вздохнув, произнесла она почти нормальным голосом, резко отличающимся от раздражённых выкриков сестёр. — Будь по-вашему. Я переселяюсь в чуланчик, а Доротка пусть спит здесь на диване. Она полуночница, та что никакие куры вам не помешают.

— Кура! — страшным голосом вскрикнула Фелиция, срываясь со стула. — Боже мой, я забыла сунуть курицу в морозильник! Теперь она протухла! Провонялась!

— Идиотка! — немедленно отозвалась Меланья. — Что за курица? Где?

— В кухне. В сумке. Под буфетом. Или под столом. Доротка, сходи погляди.

— Когда я была в кухне, там ничем не воняло, — попыталась успокоить тётку девушка, вставая со стула.

— Что за курица? Откуда? — строго допытывалась Сильвия.

— Троякова принесла, деревенскую. А я забыла тебе сказать. Хотела предложить потушить на завтра.

— Лучше из неё сварить бульон, — авторитетно заявила Сильвия.

— Ты думаешь?

— Ну да. Если эта курица из таких… свободно гуляющих, то из неё получится вкусный бульон.

— А не жалко? — сомневалась Фелиция.

— Все зависит от того, какого возраста курица. Если старая, то тушить её без толку, а вот бульон получится наваристый. А потом из мяса можно сделать котлетки или фрикадельки.

— Фрикадельки, говоришь? Неплохая идея.

Курицу Доротка обнаружила в кухне не под столом, а на сушке для посуды. Вытащила её из целлофана, обнюхала, обмыла под краном, вытерла чистой тряпочкой и, завернув в фольгу, сунула в морозилку. Хорошо ощипанная и выпотрошенная птица была в полном порядке. Покончив с ней, девушка опять поставила чайник. По опыту знала — потребуется.

Возвратившись в столовую, Доротка сообщила:

— Курица в полном порядке, я спрятала её в морозилку, но подумала — не мешало бы её перед замораживанием на части разделить, в кастрюлю она целиком не поместится. Это большая курица.

— Значит, старая, — заключила Меланья. — На бульон. А ты подай мне ещё чаю.

— И мне, — сказала Сильвия.

— И мне тоже. А раз уж ты такая умная, сама и разрежь на несколько частей, — подытожила Фелиция.

К счастью, Доротка была молодой, здоровой и физически выносливой девушкой. И хотя после рабочего дня ей хотелось дома отдохнуть, спокойно посидеть, почитать книгу, возможно, вместо книги приняться за новую редактуру — тоже чтение, однако у неё хватило сил и выдержки на все. Курицу она разрезала быстро и ловко, по этой части у девушки был большой опыт, ибо главная повариха в доме Сильвия давно привыкла сваливать на племянницу обязанности поварёнка.

Когда Доротка с очередным подносом появилась в столовой, там опять бушевали страсти.

— Не иначе ты спятила! — раздражённо выкрикивала Фелиция. — Откуда я могу помнить такие вещи? Мне ведь в ту пору и пяти не было.

— Неправда, тебе было больше, — безжалостно выводила её на чистую воду Меланья. — Кристина родилась в тридцать четвёртом, а крестили через год, ей уже годик был, это я твёрдо знаю, мамуля сколько раз рассказывала. Ты в ту пору уже в школу ходила. А крестины откладывали, потому что сначала умер крёстный…

— Ещё до крещения? — вырвалось у Доротки.

— До, я же ясно говорю!

— Тогда как же он мог быть моим крёстным? — не понимала Доротка.

— Он и не был, только собирался быть. Умер по какой-то глупой случайности, вроде бы аппендицит, гнойный, вовремя не заметили, а пенициллина тогда ещё не изобрели. Пришлось искать другого кандидата в крёстные отцы. Крёстной же матерью с самого начала назначили Вандзю Ройкувну.

Фелиция не выдержала.

— Гляди-ка, она прекрасно обо всем информирована, а как письмо читали, ничего не могла понять…

Меланья пресекла попытки старшей сестры сделать ей выговор.

— Потому что потом вспомнила. Я пока ещё не склеротичка, как моя старшая сестра. А кроме того, в те времена Вандзя была Ройкувной, незамужней панной, потом вышла замуж и сменила фамилию, как было догадаться, что Войцеховский пишет именно о ней? Ну так вот, потом нашли другого крёстного, это был… мамуля говорила… фамилия с водой связана… ага, вспомнила, Люциан Кринич! Сын банкира Кринича, наш дальний родственник, очень богатый, погиб в войну, а собирались за него выдать Вандзю. Так вот, банкирский сынок тогда по Ривьере шастал, пришлось ждать, а он все не возвращался, кажется, ногу сломал. Если не ошибаюсь, левую. Наконец вернулся, и только тогда Кристину окрестили, но целый год прошёл. И выходит, когда Кристину крестили, тебе было не меньше восьми, а если ничего не помнишь, значит, с малолетства была недоразвитой. А вроде бы ребёнком ты была нормальным, поглупела уже позже…

— Кретинка! — огрызнулась Фелиция. — Я как раз прекрасно помню все эти разговоры о Криниче. И Вандзю тоже помню, похоже, богатенькой была, потому что вечно ходила в брильянтах. Понятное дело, я не могла оценить их стоимости, но уж очень все эти побрякушки на ней сверкали, даже девчонка обратила внимание. Сколько ей сейчас может быть?

— А сколько ей было, когда её крестили? — задала Сильвия встречный вопрос.

Сестры уже привыкли к вечным, языковым ляпсусам Сильвии и её неумению логично сформулировать свои мысли.

— Кажется, она была в возрасте нашей мамы, — задумчиво ответила Фелиция. — Помнится мне, поговаривали, что Вандзя — старая дева, ещё удивлялись, чего она не выходит замуж при её богатстве…

— А маме сколько тогда было? — гнула своё Сильвия.

— Не знаю… Погоди, попробую вычислить. Когда мне было семь… Потом родилась Кристина… Тридцать пятый год… Выходит, тогда Вандзе было лет двадцать шесть.

— Выходит, теперь ей… Господи, восемьдесят семь! Неплохо.

— И в этом возрасте она надумала покинуть свою Америку и навсегда вернуться в Польшу? — Сильвия была явно шокирована. — Да ещё к нам! Чтобы мы за ней ухаживали?! Спятила!

Услышав это, Доротка невольно вздрогнула. Уж она-то прекрасно знала, на кого свалят обязанности ухаживать за немощной старухой, если такое произойдёт.

— Тамошние старушки неплохо сохраняются, — заметила Меланья. — Эта старушенция может нам всем сто очков вперёд дать. К тому же она богата. А другие родственники у неё есть?

Отчаянно порывшись в своей склеротической памяти, Фелиция дала ответ:

— Если не ошибаюсь, все её родственники вымерли. Братьев-сестёр у неё никогда не было, единственный ребёнок в семье, мамочка с папочкой не могли на неё надышаться. Если они до сих пор живы… ну, это было бы феноменом, достойным книги Гиннеса. Мужа и детей у неё наверняка нет, раз возвращается одна… Ведь Войцеховский чётко написал — одна?

— Да, в письме стояло единственное число, — подтвердила Сильвия.

— Если вздумает платить нам за содержание — только через мой труп! — железным голосом заявила Фелиция.

Сильвия вздохнула, Меланья пожала плечами, Доротка воздержалась от проявления чувств. Стремясь всеми силами скрыть свою феноменальную скупость, Фелиция внешне проявляла небывалые щедрость и великодушие. Всегда с показной расточительностью принимала гостей, делала вид, что не знает о вкладе Доротки в домашний бюджет и о докупаемых Меланьей по собственной инициативе яствах, всячески подчёркивала, что проводит политику рациональной экономии, упорно не замечая разорительного воздействия на домашнее хозяйство этой политики. Вот и теперь даже язвительная Меланья не осмелилась возразить старшей сестре, хотя и отдавала себе отчёт, что если в доме поселится американская старуха, все расходы по её содержанию Фелиция просто не «заметит». Как «не заметила» бы расходы на генеральный ремонт дома, если его наконец произвести. Единственное, во что она без возражений вкладывала деньги, было, вернее, был Мартинек.

— А кто он вообще, этот Войцеховский? — спросила Доротка. — Откуда взялся? Он не её родственник?

Ответила Сильвия:

— Я поняла — вроде бы её поверенный. Нет, не родственник. Ведёт все её дела.

— Ещё довоенный приятель нашего отца, — добавила Фелиция. — Даже немного помню его. Такой высокий и страшно худой. Вроде бы мама о нем тоже рассказывала?

— Ты больше моего прожила с мамой, могла бы и сама запомнить, — не преминула всадить в сестру очередную шпильку Меланья. — Стоило бы уделять больше внимания рассказам родительницы. Да говорила, а как же! Очень хотел быть крёстным Кристины в паре с Вандзей, а выбрали Кринича из-за его богатства. Но Войцеховский не обиделся, продолжал всей нашей родне оказывать услуги, такой уж он был великодушный. А Вандзя Ройкувна… о, вспомнила! Она уехала в Штаты ещё до войны и пропала с концами.

— Как пропала? Что она там делала?

— Я не знаю, Войцеховский, возможно, написал, да я письма не читала, как мои сестры. А мамуля упоминала неоднократно, что Вандзя была очень красива, удивляюсь, почему оставалась в старых девах. Наверняка в Штатах вышла замуж.

— Придётся, наверное, кому-то поехать в аэропорт встречать её? — предположила Сильвия.

— А как же иначе? Наверняка кто-то должен поехать. Ведь как-никак она не была в Польше… минутку… с начала войны сколько прошло?

— Пятьдесят восемь лет. С ума сойти, больше полувека!

— Варшава за это время немного изменилась… Вряд ли Вандзя самостоятельно доберётся до нас, — рассуждала простодушная Сильвия.

— Ты и в самом деле думаешь, что она станет с чемоданами по Варшаве мотаться? — издевательски переспросила Меланья. — Возьмёт такси и доедет куда надо. В письме не упоминалось, что она идиотка.

— Она нет, а вот ты — идиотка! — взорвалась Фелиция. — Как ты себе это представляешь? Почти столетняя развалина примется искать такси, получать багаж, а в аэропорту, всем известно, мафия.

— И все равно, на Окенче и носильщики имеются, и бесплатные тележки для багажа и чемоданов. Таксист же элементарно загрузит её с багажом в машину и доставит по адресу.

Фелиция пошла на уступки:

— Ну, не знаю… может, и так.

— Ей будет очень неприятно, если её никто не встретит, — вдруг подала голос Доротка. — Всех встречают, а она… столько лет не была на родине… Сами же вечно твердите — надо думать не только о себе, надо заботиться о ближнем. Нельзя её так оставить!

Тётки сразу замолчали.

— В таком случае, ты и поедешь её встречать! — приняла решение Фелиция. — Возможно, с тобой поедет Мартинек. Время подготовиться ещё есть, она приезжает лишь на будущей неделе…

Лишь поздно вечером удалось Доротке без свидетелей вытащить письмо из тайника. Запершись в ванной и пустив воду, она внимательно прочла его.

Незнакомый Войцеховский написал обо всем обстоятельно и понятно. Он представился другом и поверенным пани Ванды Паркер. У последней, бедняжки, в целом мире не осталось никого из родни, в Польше тоже, это проверено, муж её недавно скончался, а детей у них не было. Пани Паркер истосковалась по родине и теперь надумала вернуться в Польшу, чтобы там и умереть. Со времени эмиграции в Америку, ещё до второй мировой войны, она ни разу не приезжала в Польшу, её отпугивал государственный строй, теперь — другое дело. Остаться в Штатах она не желает, здесь у неё нет друзей и близких, а главное, она за все эти годы так и не выучила английский, как-то не получалось. Ей известно, в Польше у неё имеется крестница, вернее, имелась, но у крестницы осталась дочь, которую она, Ванда Паркер, считает своей крёстной внучкой, поскольку была её матери крёстной матерью. По поручению пани Паркер он, Войцеховский, связался с нотариальной конторой в Польше, поручив ей разыскать вышеупомянутую крёстную внучку. На это ушли годы, но наконец девочку отыскали. Он, Войцеховский, кстати, прекрасно помнит крестины матери девочки, пани Кристины, годовалой очаровательной девчушки, и всячески поддерживает намерение своей подопечной вернуться в Польшу, где и провести остаток дней в окружении пусть не родственников, но как-никак близких людей. Она так истосковалась, бедняжка, по близким людям, ей так одиноко среди чужих!

Далее пан Войцеховский сообщал о том, что отдал распоряжение подыскать для пани Ванды подходящую квартиру, что не составит труда, ибо его подопечная — женщина весьма состоятельная, откровенно говоря, просто очень богата, так что в средствах не нуждается. Нуждается она в заботе и ласке со стороны ближних своих, ибо нет у неё больше… ах, да, об этом он уже писал. В Польшу пани Ванда прибывает четырнадцатого самолётом в двенадцать двадцать по среднеевропейскому времени и охотно остановилась бы у родных, то есть в семье своей крёстной внучки, но если это невозможно, тогда в отеле, который ей на всякий случай заказан. Гостиница «Форум». Пани Паркер ждёт не дождётся встречи с милой девочкой, своей крёстной внучкой, теперь уже молодой девушкой, дочерью её крёстной дочери и внучкой её ближайшей подруги, светлая ей память.

Дочитав до этого места, Доротка удивилась, ибо тётки никогда не упоминали о дружбе её бабушки с крёстной её матери. Возможно, сама бабушка забыла о ближайшей подруге, потеряв её из виду, ведь столько потом всего было — и война, и послевоенная разруха. Вандзе в этом отношении повезло, она прожила жизнь в благополучной стране, так что и память лучше сохранилась.

В общем, письмо было искренним, деловым и чрезвычайно трогательным. Тем более что в конце стояла приписка, сделанная другой рукой и начинающаяся словами: «Моё дорогое дитя!» Так обращалась к Доротке крёстная мать её матери, обращалась как к родной внучке, жалуясь на одиночество, с робкой просьбой уделить ей немного внимания и теплоты. Доротка была тронута. Уж она-то знала наверняка — от её тёток несчастной американке не дождаться ни внимания, ни теплоты, а в них, судя по всему, так нуждалась эта очень немолодая женщина. И Доротка тут же решила: письмо опять спрячет, непременно поедет в аэропорт встречать крёстную бабушку, а если потребуется, скроет от тёток время прилёта, чтобы избавиться от паршивого Мартинека.

Мартинек Янчак, приятный юноша, на год моложе Доротки, отличался на редкость спокойным характером. Природа не наделила его особой живостью и темпераментом, зато не поскупилась на здравый смысл. А здравый смысл велел ему беречь свои жизненные силы, чтобы их растянуть подольше, и по возможности пользоваться жизненными силами ближних своих, всячески при этом скрывая данное кредо и, наоборот, демонстрируя горячее желание в любую минуту помочь окружающим, не щадя не только сил, но и живота своего. Открыв два года назад Фелицию, он сразу понял: вот источник, из которого можно без конца черпать жизненные блага. И стал черпать.

Как раз в то время его собственный, вернее, родительский дом сотрясался от природного катаклизма, каковым является генеральный ремонт, в котором ему, Мартинеку, велено было тоже принимать посильное участие. Мартинеку этого очень не хотелось. Найти уважительную причину избежать участия в ремонте оказалось проще простого. Мартинек «вывихнул» ногу и смылся с горизонта. Вскоре, однако, выяснилось, что деться парню, собственно, некуда. Матери его дружков почему-то неодобрительно относились к пребыванию в их доме дармоеда более двух дней, вот и пришлось бедолаге целые дни напролёт ошиваться где попало — в магазинах, читальнях, парках. Однажды холодным дождливым вечером он помог пожилой женщине собрать с земли вылетевшие из её рук книги и благодаря этому благородному поступку нашёл в доме Фелиции приют и пропитание.

Пока они с Фелицией добирались до дома, Мартинек с обезоруживающей искренностью признался, что он только притворяется хромым, нога в порядке, а притворяться приходится из чувства самосохранения, ибо опасность грозит не только его здоровью, но даже и жизни. В принципе разумная и рассудительная Фелиция тут ни с того ни с сего поверила (наверное, очень уж хотелось поверить) в то, что у парня просто жуткая семейка, совсем его заездили, работает без устали, света божьего не видит, к тому же не кормят совсем, каждым куском хлеба попрекают. Безжалостный отец заставляет парня таскать непосильные тяжести, злодейка мать последний кусок отнимает, чтобы отдать своему любимчику — младшему брату Мартинека, мегера-сестрица выгнала из своего дома, куда сбежал было несчастный юноша, и негде ему преклонить голову.

Он студент, учится, но стипендии не получает, время от времени подрабатывает, тем и живёт. Ведь он не лентяй какой-нибудь, наоборот, трудяга, только с работой непосильной не справляется, а если посильная, так он всегда пожалуйста. Если не двадцать восемь часов в сутки, не как вьючное животное, а как человек.

Не размышляя долго и не смущаясь явным недовольством сестёр, Фелиция тут же нашла для бедного юноши нормальную работу в своём доме: покрасить оконные рамы. Если это делать не спеша, такую работу нельзя назвать непосильной. А спать Мартинек будет на надувном матрасе в кухне.

Спальное место не вызвало у Мартинека никаких нареканий, он моментально прижился в кухне, тем более что она была просторной, матрас занимал всего третью часть пола, поэтому встававшая раньше всех Сильвия могла свободно крутиться в кухне, не наступая на квартиранта. Впрочем, не наступала только первую неделю. В начале второй она ощутила в себе непреодолимое желание вылить невзначай на спящего кипяток или уронить на него сковородку со скворчащими шкварками. Или ещё лучше — нечаянно обрушить кухонную полку с множеством банок, прибитую как раз в изголовье безмятежно почивавшего нахлебника…

Получив от Фелиции аванс под упомянутые оконные рамы, Мартинек энергично принялся за работу. Сначала внимательно осмотрел рамы. Очень внимательно, полдня ушло на это. Затем принялся подбирать орудия труда. Нашёл наконец отвёртку, она оказалась мала, пришлось искать другую. Фелиция сама вручила ему инструмент нужного размера. Работник, воспользовавшись случаем, потребовал у хозяйки наждачную бумагу, чтобы ошкурить рамы, это хозяйка особо подчёркивала.

Наждачная бумага, ответила хозяйка, хранится в ящике, в чулане. Получив столь нужную информацию, работник счёл себя вправе на сегодня покончить с трудами, замаялся. Тем более, что уйму времени отнимали перерывы на завтрак, обед и ужин.

На следующий день он вновь изучал первую раму и нечаянно разбил её. Бранить его у Фелиции не хватило духу — таким сокрушённым выглядел парень, каялся, бил себя в грудь и настоятельно требовал вычесть из будущей оплаты стоимость рамы. В просьбе Фелиция великодушно отказала, тем более что современные шведские рамы, вернее, целые окна в комплекте, стоили безумно дорого, и неизвестно, какие же тогда платить работнику деньги. Взамен она обязала Мартинека просто вставить разбитое стекло. Тот немного оживился, открутил винты, вынул раму и потащил её к стекольщику. Там он провёл остаток дня, наблюдая за работой мастера и овладевая новой профессией, а также следя за тем, чтобы все делалось путём. К ужину парень вернулся со вставленным стеклом и даже прикрутил раму на прежнее место, после чего отлично справился с заслуженным ужином.

Половина третьего дня ушла на выбор наждачной бумаги. Парень не привередничал, испробовал и новую бумагу, и уже бывшую в употреблении, возвращался к отвергнутому варианту и ещё не пришёл к решению, когда, к сожалению, пришлось прерваться на обеденный перерыв. После обеда Фелиция попросила работника достать с верхней полки стеллажа в её комнате атласы и карты — что-то ей понадобилось в них найти. После долгих поисков в одном из атласов была обнаружена нужная бумажка. Мартинек с ангельским терпением пережидал все это время, не торопил хозяйку, развлекая её красочным описанием своей мартирологии, а затем аккуратно, без суетливости, вернул на полки географические пособия и по собственной инициативе красиво выровнял их.

Если учесть, что рост Фелиции не превышал метра с половиной, а рост Мартинека равнялся метру и семидесяти восьми сантиметрам, не приходится удивляться, что хозяйка решение приняла правильное. Сидя в кресле, она с удовольствием наблюдала за работой этого верзилы — всю жизнь любила высоких мужчин. Будь Мартинек коротышкой, наверняка он бы не пользовался её симпатией.

Покончив с книгами, оба продолжили приятную беседу до самого ужина.

С утра четвёртого дня Мартинек приступил наконец к ошкуриванию. Задумчиво прошёлся шкуркой по дереву раза два. И тут Сильвия оторвала его от работы. Надо сбегать в магазин за картошкой. На обед она запланировала отбивные, а к ним лучшим гарниром, как известно, являются картофельные клёцки, «копытки». Если картошки не принесут, она, Сильвия, слагает с себя ответственность за обед, не будет сегодня обеда — и баста! Устрашённый такой перспективой, Мартинек вынужден был с болью в сердце отложить малярные работы и отправиться в магазин, даже не испросив разрешения Фелиции. И, как ни странно, из магазина вернулся быстро. Сообразил, наверное, что приготовление «копыток» требует много времени. А вернувшись, сам, по собственной инициативе сел помогать Сильвии чистить картошку, и очистил целых три штуки. Остальные девять очистила Сильвия, зато Мартинек вынес мусор и даже самостоятельно подготовил торбу для следующего. С присущей ему старательностью и аккуратностью, так что торба заняла часа два, в общем, как раз до обеда.

После обеда вернулся к окнам — допекла Меланья. Аккуратненько и не торопясь ошкурил один угол рамы, содрал с него старую краску, так что стало видно дерево, продемонстрировал его Фелиции, получил от неё порцию благодарностей и для отдохновения вместе с хозяйкой уселся смотреть по телевизору футбольный матч. В футболе Фелиция совсем не разбиралась, зато Мартинек владел всеми его тайнами и теперь без устали и с энтузиазмом принялся знакомить с ними хозяйку, вследствие чего та прониклась большим уважением к познаниям эрудированного молодого человека.

На пятый день пришлось опять браться за проклятое окно. Медленно и раздумчиво проводил Мартинек шкуркой по слою старой краски, не нанося ей ни малейшего ущерба. Деревянная основа рамы проглядывала в тех местах, где краска сошла сама, в остальных местах держалась неплохо, и Мартинек с ней особо не боролся. Фелиция не контролировала работника, напомнила лишь, что перед покраской следует заклеить стекло у рамы клейкой лентой, чтобы потом не соскребать краску со стекла.

Сильвия, уверенная, что наготовила «копытки» на два дня, была немного озадачена: отбивные остались на второй день, это правда, но лишь потому, что на стол она подала лишь половину мяса, а «копытки» неосторожно принесла все. В принципе, Сильвия любила кухарничать, но особым трудолюбием не отличалась, снова чистить картошку и готовить клёцки не хотелось; решила — завтра к отбивным подаст отварной рис. Правда, к рису со свиным соусом понадобятся шампиньоны. И вот теперь, поскольку Доротки дома не было, в магазин за шампиньонами опять погнала Мартинека.

Мартинек прекрасно понимал, что добавить шампиньоны в соус потушить — это вопрос четверти часа, поэтому с покупками вернулся из магазина через полтора часа. В оставшееся до обеда время не имело смысла приниматься за окна. Отдохнув за чтением журналов, парень принялся рассматривать коллекцию Фелициных зажигалок. Как всегда, та не решалась выбросить уже опустевшие зажигалки, и теперь попросила Мартинека наполнить газом одну из них. Попытка выполнить поручение не удалась, несмотря на то что зажигалка была ему подарена, и парень пообещал, когда будет время, сходить к одному такому, в общем, специалисту, который наполнит все пустые зажигалки — зачем же добру пропадать? Фелиция обрадовалась. Золотой юноша! Теперь в доме появятся восемнадцать действующих зажигалок. Поинтересовалась, правда, во что это обойдётся, и одобрила идею.

За обедом Сильвия с большим интересом наблюдала за тем, как со стола сметаются её блюда. Она привыкла к тому, что сестры вечно пилили её за нерациональное расходование продуктов. Сильвия не могла приготовить еды в самый раз, вечно у неё получалась прорва, которую никто не хотел доедать, и масса добра пропадала. Тщетными оказались попытки склонить Доротку к пожиранию завалявшихся Сильвиных кулинарных поделок — девушка наконец в отчаянии заявила: нет у неё возможности покупать новую одежду, а на старой уже трещат петли и «молнии». Толстая Сильвия считала Доротку худющей и очень обижалась, что та не хочет чуточку постараться — могла бы и доесть.

И вдруг оказалось, ничего лишнего не готовится, никаких остатков от обедов нет, ничего не приходится выбрасывать, и если бы, например, она, Сильвия, завела кабанчика, как ей зловредно советовали сестры, бедняга просто бы помер с голоду.

И вот теперь Сильвия в немом восторге наблюдала, как в Мартинеке, словно в бездонной пропасти, исчезает рис под грибным соусом. Не привыкшая делать далекоидущие выводы, она сначала просто радовалась, потом устыдилась — парень так старательно подбирал хлебом остатки со своей тарелки, может ему ещё чего предложить? Подумает, она жалеет… Вон и Меланья как-то странно смотрит на парня.

И Сильвия принялась лихорадочно думать над завтрашним обедом. Что бы такое посытнее изготовить? Впрочем, на очереди ещё сегодняшний ужин. Остались шампиньоны: может, гренки с сыром и шампиньонами?

Вернувшуюся с работы Доротку немедленно погнали в магазин для закупки целого списка продуктов. Доротка удивилась — что за приём готовится? С трудом приволокла мясо, птицу, сыры, разные овощи и фрукты. Уже в кухне, глядя на принесённую ею кучу продуктов, девушка почувствовала, как в душе зреет протест — ведь это ноша для сильного мужчины. Сделала попытку объясниться с Сильвией, но той было не до разговоров, все душевные силы поглощало приготовление сытного ужина.

На шестой день Мартинек занимался работой с большим удовольствием. Заклеивать стекло в раме на стыке с деревом клейкой лентой было занятием не очень утомительным, зато требовало большого внимания и аккуратности, работка как раз для него. Она заняла все дообеденное время. Обед тоже занял много времени. Сильвия впала в амбицию и приготовила такой обед, что даже если бы сто человек сели за стол — все равно что-то да осталось бы на завтра!

Закуска в виде селёдочки тронула в Фелиции какие-то душевные струны, и она потребовала спиртного.

— Рыбка любит плавать! — заявила Фелиция, разливая непочатые пол-литра.

Сестры очень умеренно употребляли алкоголь, Мартинек тоже не был пьянчугой. Две стопочки всех удовлетворили. А Фелиция опять удивила. Потребовала бутылку красного. Бутылку принесли и дали открывать Мартинеку. Красное вино под говяжьи зразы с макаронами, зелёным салатом и помидорами оказалось в самый раз. Впрочем, оно неплохо шло и под изысканное блюдо — тушёную утку с рисом. На десерт были поданы пирожные из слоёного теста с кремом и вареньем, а тут как нельзя кстати пришлась горьковатая вишнёвая наливка. Она же хорошо пилась с кофе, в виде исключения заменившего обычный чай.

Никто не был пьян, но все пришли в отличное настроение. Все, за исключением Сильвии. Последняя с ужасом наблюдала за исчезновением — без остатка! — всех блюд. Всех, начиная с первого и кончая последним. Ни кусочка не осталось от зраз и уточки, слоёные пирожные исчезли как сон, как утренний туман. Все пожирал Мартинек.