А дальше позвонил телефон.

— Алло? — осторожно поинтересовалась я, не будучи уверенной, на каком языке следует отозваться.

— Ну наконец-то! — ответил голос Гжегожа. — У меня не хватило терпения ждать до завтра, и я на всякий случай решил звякнуть сегодня, вдруг ты уже здесь?

Я просто физически ощутила, как меня всю залило тёплой волной счастья и облегчения. Напряжения как не бывало.

— Если ты позвонил в надежде на сенсацию… — опять же осторожно начала я, но Гжегож не дал закончить.

— Я позвонил в надежде услышать тебя!

— Не волнуйся, получишь все сразу. Сенсация прибыла вместе со мной, и я намерена передать её тебе, ибо не знаю, что с ней делать.

— Что-нибудь случилось?

— Ещё как случилось! Когда мы увидимся?

— Боюсь, только завтра.

— Холера!

— Погоди… попытаюсь, может, получится. Но всего-то минут на десять, буквально, если вообще смогу.

— Не стану вникать в твои сложности, десять минут тоже неплохо. Со всех точек зрения. Так когда тебя ждать?

— В пределах часа…

Позвонил, потому что знал, где я остановилась, знал даже номер комнаты, не было необходимости сообщать свой адрес. Надо же, всего несколько слов, а на меня его голос получше всякого коньяка подействовал! Правильно, выходит, сделала, что с ходу занялась головой… своей, теперь есть время заняться и лицом. Испытывая необыкновенный прилив энергии, я распаковала оставшиеся вещи, разложила по местам и принялась ждать. Господи, сколько раз в своей жизни я вот так ждала его! А он, если уж обещал прийти, никогда не подводил.

Разумеется, ожидая, я думала, и результат раздумий легко было предвидеть.

— Привет, Гжесь! — грустно произнесла я, открывая любимому дверь. — С головой я управилась, но у меня осталась ещё одна…

В ответ услышала:

— Это твоя машина стоит перед входом в гостиницу?

— Моя. А что?

— Так немедленно убери её оттуда. Стоянка гостиницы напротив, на улице нельзя оставлять машины, вот-вот здешние менты её приберут, и ты намучаешься, прежде чем получишь её обратно. Это дьявольски сложно, не говоря уже о стоимости.

Я вся похолодела.

— Если в твоём распоряжении всего десять минут и все десять мы потратим на парковку моей машины…

— В моем распоряжении полчаса, ровно. А ну-ка быстренько!

В лифте я попросила:

— А теперь молчи и слушай, времени у нас в обрез. Похоже, наше романтическое свидание обретает несколько неожиданную форму, холера! В багажнике моей машины лежит человеческая голова.

Бегом бросились мы к машине, я заняла место водителя, он сел рядом.

— Вон туда. Какая голова?

— Обыкновенная, отрезанная от туловища. Настоящая, не искусственная.

Больше ничего не успела сообщить до въезда в гостиничный гараж. Гжегож глянул на меня, вышел и сам оформил стоянку у дежурного. Место мне выделили на третьем ярусе.

— Сначала поставишь машину в бокс, потом продолжим разговор. Пока я ничего не понял.

Поставив машину на указанное место, я вышла и засомневалась.

— Вообще-то лучше бы тебе на неё взглянуть…

— Ужасы не моя стихия, но раз ты так считаешь…

Я подняла крышку багажника, осторожно, двумя пальчиками, раздвинула в стороны половинки пластиковой сумки. Гжегож взглянул, в лице его ничего не изменилось, но решение он принял моментально.

— Тут у нас установилась прекрасная погода. Поехали в моей машине. В ближайшем магазине купим сумку-холодильник и успеем сюда вернуться. По дороге все расскажешь.

Рассказывать я начала сразу же, когда мы с ним спускались по пандусу с верхнего яруса гаража. Машина Гжегожа стояла за углом гостиницы. Ровно через двенадцать минут мы вернулись с сумкой-холодильником и кусочками искусственного льда, сунули в холодильник пластиковую сумку, не рассматривая лишний раз её содержимого. Не пытались скрытно это делать, ведь сунуть в собственную машину какую-то покупку — дело нормальное, в этом нет ничего подозрительного. Холодильник занял три четверти багажника, не страшно, сумку с вещами помещу в салоне машины, в моем распоряжении все заднее сиденье.

Мне стало намного легче. Заключительную часть моего рассказа Гжегож выслушал у меня в номере с часами в руках. Ни разу не перебил. Потом так же молча прочёл письмо Елены. Ненадолго задумался.

— От тебя я мог ожидать многое, — сказал он подумав, — но признаюсь, ты превзошла ожидания. Идиотская история. Завтра увидимся, постараюсь ещё в первой половине дня. Жди моего звонка.

Гжегож встал со стула, я тоже встала. Он двинулся к двери и остановился у порога.

— Я рад видеть тебя! — нежно произнёс он.

— Я тоже, — отозвалась я.

Только-то и было радости от столь долгожданной встречи. Всего полминуты.

Гжегож ушёл, но это уже не имело значения. Мне хватило и того, что я его увидела. Он совсем не изменился, немного седины в волосах и все, остальное — без изменения, время пощадило его. Для счастья мне хватило уже одного сознания, что вот он есть, что я его только что видела, что увижу ещё… Бальзам на душу, нет, куда там бальзаму! Небесное блаженство переполняло меня с ног до головы, хорошо, что случайно взглянула в зеркало, — до чего же глупо-счастливое выражение на лице! Приведя выражение в норму, я немного поуспокоилась и вдруг почувствовала аппетит. Кажется, по ту сторону площади я заметила бистро…

И подумать только, я ещё сомневалась!…

Тогда, после двадцатилетнего молчания услышав в телефонной трубке голос, я сразу его узнала.

— Наконец-то мне удалось тебя разыскать, — сказал Гжегож. — Номер твоего телефона засекречен, адрес ты переменила, пришлось покрутиться. Ну, как ты?

— Очень рада слышать твой голос, Гжесь! — ответила я. — Ты откуда звонишь?

— Из Парижа, откуда же? Когда ты сюда собираешься?

Я планировала поездку во Францию, но не сейчас, а весной, где-то под конец апреля или в начале мая, чтобы не угодить в летнюю жару. И не намеревалась ограничиться только Парижем. Даже не была уверена, что начну именно с него.

— А как твоя жена? — осторожно поинтересовалась я.

— Долго рассказывать. А как твой муж?

— Совсем нечего рассказывать. Недавно избавилась от него. И знаешь из-за чего? «Родничок зарос», Езус-Мария…

— Не очень ухватываю смысл метафоры, но меня очень бы обрадовал твой приезд сюда, пока ты ещё свободна.

— А ты сюда?

— А я пока никуда не могу…

Разговор получился сумбурный, хотелось расспросить и рассказать сразу обо всем. Я поняла лишь, что с женой у него какие-то осложнения, о которых он не мог сообщить в телефонном разговоре. О детях мы не упоминали, дети уже стали самостоятельными, сами о себе заботились. Вспомнив о детях, я вдруг осознала, что мы с ним — уходящее поколение, так сказать, старая перечница и старый хрыч, о чем не преминула ему сообщить. Оба посмеялись. Гжегож упорно возвращался к моей поездке во Францию, я ещё сомневалась, много было срочной работы, но в глубине души поняла — обязательно поеду, не посчитаюсь ни с какими препятствиями.

И, как всегда, мне было понятно каждое его слово, да что там слово — понимала его с полуслова, по телефонным проводам, связывающим нас, порхали некие флюиды… Хотя о каких это проводах я говорю? Ведь существовала уже спутниковая связь. Ну все равно, флюиды порхали в космосе и возвращались к нам, тоже неплохо.

И мы стали общаться по телефону. Разговаривали каждый день за исключением уик-эндов. Ясное дело, из-за этой его холерной жены!

Во время одного из разговоров я деликатно намекнула:

— Когда-то у тебя была вредная секретарша…

— Её уже давно нет. У меня нормальная контора и нормальный персонал. А вот у тебя, разреши заметить, ненормированный рабочий день и зависишь ты только от самой себя. Я работаю в коллективе, ты индивидуально. Так что мне не вырваться, не говоря уже и о других уважительных причинах, а вот ты давай-ка приезжай. Хотелось бы мне заключить тебя в так называемые объятия.

— А тебе не приходит в голову, что ты заключишь в объятия бабу, постаревшую на двадцать лет?

— Не морочь мне голову, дорогуша. Я недавно видел твою последнюю фотографию.

И все-таки я колебалась, ведь целых двадцать лет пыталась выбросить его из сердца и из памяти, хотя и знала, что напрасны все старания. Уж очень глубоко он засел во мне, где-то на клеточном уровне. Вот интересно, как засевшая в клетках память отреагирует на встречу с ним? И все сомневалась, сомневалась… А теперь ясно — при одном взгляде на него исчезли разделявшие нас годы и время просто перестало существовать.

Уж не знаю, какое выражение было у меня на лице во время ужина. Наверное, не банальное, во всяком случае гарсон поглядывал на меня с явным интересом, и наверняка не потому, что таинственное блюдо из птицы я запила полбутылкой вина. В этом отношении я не отличалась от нормальных посетителей.

И вообще пришла в норму во всех отношениях. До такой степени, что, вернувшись в номер гостиницы, смогла позвонить в Штутгарт и спокойно пообщаться со своей знакомой.

— Пани Гражина, — попросила я, — пожалуйста, попытайтесь сосредоточиться. Вы были со мной, когда я запарковала машину на гостиничной стоянке, на задах отеля, там ещё вокруг кусты росли, помните? Так вот, уверены ли вы, что я включила автосигнализацию?

— Ясное дело, не включили! — живо откликнулась пани Гражина, ни секунды не сомневаясь. — Вот теперь вы припомните — я ещё сказала вам, пани Иоанна, что жалко батареек, и вы уходя ничем не щёлкнули. А что, случилось что-нибудь?

Ну вот и выяснила. Выходит, на всю ночь моя машина оказалась в распоряжении неизвестных злоумышленников, и наверняка именно тогда они мне и всучили эту Елену…

— Да ничего особенного, — меланхолично ответила я знакомой. — Просто захотелось проверить, стала ли я полной склеротичкой или не совсем.

— И к какому выводу пани пришла?

— Вы удивитесь, но, оказывается, не совсем…

Сумка-холодильник в достаточной степени охлаждала кипящие во мне страсти, так что спать я легла почти спокойная.

В десять Гжегож сообщил по телефону, что забежит через полчаса. Я, разумеется, не покидала номера, кажется, мне туда принесли завтрак, возможно, я его и съела. В конце концов, настоящие парижские круассаны-рогалики не из тех вещей, которыми можно пренебречь.

Кажется, увидев Гжеся, я, ни слова не говоря, кинулась ему на шею. И сразу же отстранилась. Бросаться на шею и в молодые годы у нас не было принято, но тут он тоже обнял меня как-то по-новому.

— Головой займёмся через минутку, — сказал Гжегож. — Знаешь, моя хорошая, я чувствую себя так, словно мне восемнадцать лет и я первый раз в жизни пришёл…

— …в бордель? — подхватила я, уже сожалея, что не сдержала романтического порыва.

— О Боже, пожалуйста, не добивай меня. И к черту робость!

Через три минуты — а это были весьма заполненные минуты — кто-то постучал в незапертую дверь и на пороге возник негр. Очень большой, очень чёрный и очень недовольный.

— Извините! — произнёс он внушительно и осуждающе. — Я тут убирать должен. Так вы остаётесь или как?

Я поспешила успокоить разгневанного уборщика.

— Нет, нет, мы уходим. Через десять минут! Негр явно колебался, но все-таки вышел, хотя и очень неохотно. Я раскрыла дверцу бара и сообщила Гжегожу:

— Стрессы сокращают жизнь. Коньяк я вылакала вчера, может, ещё что найдётся? Что-нибудь, что вернёт человеку утраченное душевное равновесие.

— Польская житнювка вернёт, — решил Гжегож, обследовав содержимое бара. — Вот стограммовая бутылочка, маловато, да что делать? Такой громадный негр для меня слишком большое потрясение. Ты понимаешь, надеюсь, расизм здесь ни при чем.

Естественно, я его прекрасно понимала. Войди вместо громадного чёрного негра громадная баба, белая, как вот эта простыня, я бы тоже испугалась Так что здесь дело не в цвете, а в размере и характере. Негр говорил по-французски лучше меня и наверняка был французом, но проклятый мавр сделал своё дело. У Гжегожа блестели глаза, у меня, наверное, тоже, мы молча и быстро изничтожили житнювку. Езус-Мария, а что нам ещё оставалось?

— Ну что ж, пошли, он наверняка ожидает под дверью, — сказал Гжегож. — А поговорить можно где угодно. Перекусить тоже можно везде. Ты не против Венсьенского леса?

Естественно, я была не против. Я бы ни слова не возразила, предложи он отправиться хоть в каменоломни, хоть да кладбище автомобилей. Главное, был бы везде он!

Разговор по дороге начала я.

— Прежде чем займёмся проклятой головой, не мог бы ты рассказать мне о том, о чем нельзя было говорить по телефону? От Горгоны-секретарши, насколько я понимаю, ты избавился, о жене не хотел говорить, потому что долго. В чем дело? Если не хочешь — не рассказывай, просто знай, что меня это интересует.

— Нет, почему же, расскажу. Я и сам собирался. Видишь ли, жена моя серьёзно больна уже продолжительное время. У неё лёгкая форма шизофрении — это если говорить о психическом состоянии. А если о физическом, то её частично парализовало. Врачи считают: всему причиной патологическая ревность, о которой я тебе когда-то говорил, и тяжёлая наследственность. Теперь она страдает одним из видов мании преследования и успокаивается лишь тогда, когда я рядом. Честно скажу — мне её безумно жаль, но и выдерживать больше я не в состоянии. Попробовала бы ты круглые сутки держать за руку психопатку, шепча ей ласковые слова, а она не сводит с тебя глаз и бдительно подмечает каждое мимолётное выражение на твоём лице…

— …и не переставая расспрашивает, о чем ты думаешь, почему не улыбаешься, чем огорчён, на что смотришь в окно, наверное, она тебе уже надоела, наверняка ненавидишь её, наверняка не дождёшься её смерти…

— А ты откуда знаешь?

— Со многим пришлось столкнуться за свою долгую жизнь.

— Удивляюсь, как ты ещё сама не спятила.

— Не скажу, чтобы совсем… А как ты спасаешься?

— Работой. Может быть, именно жене я обязан своими непреднамеренными успехами в работе. Хватаюсь за всякие более-менее интересные заказы, желательно в самых отдалённых уголках Европы, чтобы иметь возможность чаще уезжать из дому. Уезжать ненадолго, потому что она сразу переходит на транквилизаторы и снотворное и старается спать все время моего отсутствия. А этим нельзя злоупотреблять, тогда лучше уж сразу убить её…

— Не дай Бог, если она сразу от чего-то помрёт, ведь обязательно подумают на тебя.

— Я принимаю к сведению этот факт, но помимо всего прочего просто не намерен её убивать. Чувствовал бы себя некомфортно…

— Вот видишь, выходит, ты благороднее меня, я в своё время чувствовала бы себя очень даже комфортно.

— Ты о чем?

— В своё время двух человек я убила бы просто с наслаждением. Не волнуйся, это уже неактуально. А парализовало её почему?

— Инсульт в момент приступа ярости, страшно подскочило давление. Объективных причин для ярости не было никаких. Впрочем, об этом я тебе потом как-нибудь расскажу.

Мы доехали до парка, заняли столик на открытой террасе кафе, и Гжегож заказал бутылку шампанского. И ещё креветки и какое-то мясо по-итальянски, но мне было не до еды, я просто её не заметила.

Подняв бокал с шампанским, Гжегож улыбнулся мне.

— Несмотря ни на что, давай все-таки отпразднуем нашу встречу. Твоё здоровье!

И я вдруг в этот момент почти поверила тому, что для него наша встреча имеет такое же значение, как и для меня.

— И твоё! — ответила я, стараясь справиться с волнением.

Помолчали. Мне хотелось знать, что же случилось с его женой, и я напомнила об обещании рассказать.

Гжегож не заставил себя просить.

— И дело-то гроша ломаного не стоит, а вот поди же… Я собирался поработать, предупредил жену, что задержусь в мастерской, но выяснилось, что дома забыл нужный эскиз, ну и вернувшись домой раньше обычного, засел за работу. Дома у меня, как ты догадываешься, тоже есть мастерская. Когда я вернулся, жены ещё не было дома. Она приехала позже и не знала, что я уже дома. У нас, кстати, большая вилла, чтобы ты знала. Ждала она меня, ждала, наконец не выдержала и позвонила на работу. И надобно же так случиться, что в тот вечер задержались допоздна в мастерской двое моих молодых сотрудников, парень и девушка. Воспользовались случаем, что они там одни, и пустились во все тяжкие. Дома у них условий не было…

— Дело житейское, — прокомментировала я.

— Ты права. Трубку подняла девушка, запыхавшись произнесла «алло» и ещё, идиотка этакая, добавила «Да перестань же, дорогой» или что-то в этом роде. Моей жене многого не требовалось, она, естественно, вообразила, что я остался на работе с очередной девкой и обрабатываю её, потеряв всякую совесть, прямо у телефона…

— Для этого любое место сгодится, — философски заметила я, задумчиво изучая набор экзотических приправ к мясу по-итальянски.

— Может, ты и права, да меня там не было, а та девица меня совсем не привлекала. Я сидел, работал, даже стука падающего тела не услышал. К счастью, в доме ещё находилась приходящая уборщица, она и вызвала врача и ту самую её кузину. И только когда в доме поднялся шум, я вышел посмотреть, что происходит. Спустился сверху, моя мастерская на третьем этаже, трудно предположить, что я поднялся туда по водосточной трубе. Меня сразу все и увидели. И очень удивились, потому что Луиза успела выкричать своё горе, дескать, я остался на работе и сейчас забавляюсь там с девкой. На другом конце города. Ошибочка произошла. Доктор высказал мне своё сочувствие, это был наш домашний врач, хорошо знал и жену, и меня. Много толку мне от его сочувствия…

— Твоё здоровье! — поднимая бокал, произнесла я. — Глупо получилось. Не нравится мне это.

— Думаешь, мне нравится?

— Надеюсь, их ты не уволил? Я имею в виду ту пару.

— Нет, конечно, они чем виноваты? Лишиться хорошей работы только из-за того, что жена их шефа спятила? Да они даже понятия не имеют, что оказались как-то причастны к этому. Но знаешь, я уже находился на последнем издыхании, когда на выставке польской книги вдруг неожиданно увидел твою фотографию. Подействовала на меня как целительный бальзам! Принялся тебя разыскивать, и на самоистязание уже не оставалось времени. Мне просто жизненно необходимо было встретиться с тобой.

— Ну вот, видишь, чем это закончилось. Разыскал, я приехала, какое счастье, да ещё с мёртвой головой…

— О голове немного позже. Так что там с родничком?

— С каким ро… А, довольно глупая история, и тоже долго рассказывать. Попробую вкратце. Видишь ли, когда рождается младенец, на макушечке у него остаётся так называемый «родничок», место, где кости черепа ещё мягкие и не срослись…

Гжегож перебил меня:

— Об этом явлении мне известно. Давай сразу о сути.

Какое счастье, что не надо ничего разжёвывать и можно сразу перейти к главному! При таких условиях мой третий брак вдруг сразу отодвинулся куда-то на третий план, и я разделалась с ним раньше, чем с креветками. Я обошлась без подробностей, хотя некоторые из них могли и насмешить Гжеся, но сейчас времени на мелочи не было.

Наконец мы перешли к голове.

— Не даёт мне покоя тот факт, что жертву катастрофы я увидела в неподходящем месте, — призналась я. — Если даже допустить, что она вылетела из машины в момент столкновения, куда, по-твоему, она бы упала? Вперёд, в крайнем случае — в сторону. И не могла приползти в то место, где я её увидела. Ползла по асфальту со скоростью метра в час, а я подъехала к месту катастрофы ну минуты через две после столкновения. За две минуты она бы ни в жизнь не успела проползти восемнадцати метров!

— А если она вылетела из встречной машины?

— Допустим, ехала в кабине грузовика и вылетела из неё, тогда и в самом деле её могло выбросить на много метров вперёд, но ведь по другую сторону шоссе! Сколько я над этим думала, никак не могу понять. Просто прохожая? Да ведь даже у нас никто не расхаживает по скоростным магистралям, ведь не в глухой же деревне было дело!

— По-твоему, оно красное или розовое? — поинтересовался Гжегож.

— Красное.

— Смотри-ка, даже цвет вина одинаково воспринимаем. Ты права, я бы тоже грузовик исключил. Назад она вылететь не могла. Погоди, дай немного подумаю…

Он поглядел в окно, поглядел на официанта, отпил вина и перестал сомневаться.

— Может, это прозвучит совсем неправдоподобно, но, по-моему, такое могло произойти лишь в одном случае, а именно: за секунду до катастрофы женщина или сама выскочила из машины, или её вытолкнули. Других вариантов не существует. Ты в состоянии такое представить себе?

Хотя наличие мёртвой головы в багажнике очень негативно сказалось на состоянии моих умственных способностей, воображение по-прежнему действовало безотказно. И в своём воображении я совершенно отчётливо, как на экране кино, представила мчащийся на полной скорости автомобиль. Вот распахивается дверца, вижу сжавшуюся в комок женскую фигурку на переднем сиденье и водителя, пытающегося её удержать от прыжка. Одной рукой вцепился в руль, второй в женщину, оглядывается назад, перескакивает на левую полосу, не успевает вернуться на правую, женщина вылетает из машины, он врезается во встречный «фиат», и тут же сцепившиеся машины врубаются в грузовик… Нет, не так, грузовик врубается в сцепившиеся легковые машины… А тот кретин в «фиате», пусть ему земля станет пухом, видел ведь, что машина перед ним едет как-то странно, перескакивает с полосы на полосу, какого черта попытался её обойти? Минутку, там была ещё одна машина, ехала за той, в которой находилась Елена, она почти не пострадала, ткнувшись в месиво из трех машин только бампером, ну, может, немного капот пострадал, фары разбились, а больше ничего…

— Две машины, — доложила я Гжегожу, досматривая кадры на своём внутреннем экране. — Баба вылетела из машины под носом мчавшейся за ними следующей, все тормозили, у неё были шансы остаться в живых. И если уж настраиваться на детективный сюжет, в нем задействованы обе машины, одна сопровождала другую. Елена ехала в первой. У меня получается, что она сама попыталась выскочить на ходу. И это привело к столкновению.

Высказывала свои соображения и чувствовала, как все существо охватывает блаженство, которого хватило бы на всю мою жизнь — и прошлую, и будущую. Ни капельки не сомневалась, что Гжегож понимает меня с полуслова, мы работали на одной волне, какое неимоверное счастье! Ничего не надо ему разжёвывать, ничего доказывать с помощью подручных средств, как бестолковой корове на меже.

— И я так думаю, но хотелось, чтобы ты сама пришла к этому выводу. Меня там не было, приходится смотреть на происшедшее твоими глазами.

— Если хочешь, изображу графически.

— Будь добра.

И на салфетке я изобразила нечто напоминающее, ну как бы это поточнее определить… детективный комикс, скажем. Рисовать я всегда умела, а теперь постаралась по возможности точно изобразить объекты и отмерить расстояния. Сделала три наброска, соответствующие трём фазам автокатастрофы. Гжегож последовательно вникал в каждую и понимающе кивал.

— Я точно так же вижу развитие событий и, скажу честно, ещё вчера вечером пытался изобразить это графически, получилось похоже. Значит, приходим к выводу: в машине Елена ехала не по собственной воле и попыталась выскочить…

— Выскочила! — поправила я его. — Сумела-таки выскочить.

— Правильно, согласен, выскочила. До этого момента дедуцировать было нетрудно, помогали законы физики, вот дальше будет потруднее.

— Ты прав. А теперь помолчи, ведь это я специалист по детективам, а не ты. Сразу возникают вопросы. Primo, почему её увозили насильно? Secundo, почему она велела мне убегать? «Беги, беги скорее» — её слова. Tertio, почему её везли по той самой трассе, по которой ехала и я, случайное совпадение или специально? Quarto, связано ли это как-то с письмом, если, разумеется, письмо писано ею и адресовано мне, а я головой ручаюсь… Тьфу, спятить можно с этими головами. Quinto…

— Погоди, — заинтересовался вдруг Гжегож, — а почему ты считаешь по латыни, а не по-польски? До скольких ты умеешь считать по латыни?

Я обиделась.

— Да до скольких угодно, и вообще считать я могу на восьми языках, это не должно тебя удивлять. Ведь наша профессия, моя бывшая, а твоя нынешняя, всегда основывалась на подсчётах.

— А на каких языках? — не отставал Гжегож.

— По-польски, по-датски, по-английски, по-немецки, по-французски, по-итальянски, по латыни и по-русски. Правда, по-русски мне никогда не было необходимости считать, и сама удивляюсь, что умею. К сожалению, должна откровенно признаться, почему-то каждый раз мне приходит на память не тот язык, который в данный момент требуется. Так получается, что, например, во Франции выясняется, как свободно я владею датским…

— Не имеет значения, я искренне восхищаюсь. Ну, пошли дальше, мы остановились на quinto.

— Quinto, что там произошло и как получилось, что Елене отрубили голову? Видела я её сразу после катастрофы, и она была в целости… Sexto, какого черта отрубленную голову подбросили мне и где это произошло? Я уже думала на сей счёт, у меня получается — или на границе, в Згожельце, когда я оформляла зеленую карточку и без конца бегала из Германии в Польшу и обратно, оставив незапертую машину без присмотра, или уже в Штутгарте, ночью, на гостиничной стоянке…

— Зачем подбросили — это как раз мне ясно, в качестве предупреждения тебе.

С разбегу замолчав, я заметила наконец на своей тарелке ломтики говядины, не толще бумажного листа, в нервах съела их и запила на редкость приятным вином.

— Послушай, милый, — предостерегающе заметила я, — во Францию я приехала не для того, чтобы ты меня откармливал на убой…

— Я пока ещё не стал людоедом, — серьёзно ответил Гжегож, но глаза его смеялись и было в них что-то такое, от чего счастье разлилось по мне от головы до пяток.

И неожиданно вспомнились мне другие глаза, всегда одинаковые, невыразительные. Лицо, на котором располагались эти глаза, выражало всевозможные чувства — нежность, интерес, веселье, осуждение, заботу, негодование и все на свете, а глаза всегда оставались одни и те же, не меняли выражения. Нет, я несправедлива, один раз мелькнуло в них выражение, вроде бы подёрнулись дымкой животной страсти. Никак не могла вспомнить, с чем это у меня ассоциировалось. Потом дошло — точно такое же выражение видела я у норки в момент вожделения в знакомом питомнике. Меня передёрнуло — ну точь-в-точь влюблённая норка, и даже ситуация сходная…

Воспоминание промелькнуло в доли секунды, но совсем изгнать его из памяти я не сумела, вцепилось в меня, как нетопырь в пещеру. Плохо различимый в тёмном углу, висит он и качается, и качается… Тьфу! Как хорошо, что рядом был Гжегож, вот он, близко, можно потрогать.

— Ну? — спросил Гжегож, как-то по-особенному вглядываясь мне в глаза. — О чем думаешь?

— Вспомнилось кое-что, но слишком долго говорить. Лучше давай опять вернёмся к голове. А на десерт только сырок и больше ничего, никаких сладостей!

— Боюсь, в те стародавние времена я все-таки умудрился тебя недооценить, — признался Гжегож. — А может, просто случая не было. Ну ладно, вернёмся. Согласен, я тоже думаю — письмо от неё. Погоди, может, на один из твоих вопросов мы сможем дать ответ уже сейчас. Ты как ехала? Медленно, быстро?

— Не знаю, я считаю — со средней скоростью, но моя машина любит сто сорок. Понимаю тебя, ведь я их догнала. Ни один нормальный человек не мог предположить, что во Вроцлав я поеду через Лодзь!

— Выходит, случайность. Значит, исключаются заранее запланированные действия. Зато не исключено, что именно встреча с тобой заставила их убить ту бабу.

— Ничего не скажешь, обрадовал ты меня.

— Не волнуйся, вряд ли в твоей истории найдутся ещё поводы для радости.

— Нет худа без добра, может, тогда наконец потеряю аппетит, не придётся худеть специально.

— Идиотка, зачем же тебе худеть?

…Идиотка… Сколько нежности в этом слове, сколько понимания, уж не любовь ли? Нет, я сейчас разревусь… Более искреннего признания мне не доводилось слышать. Зато сколько раз это же слово, сказанное другим и в других обстоятельствах, ранило душу сильнее, чем удар кинжалом в сердце! Сколько раз это слово буквально вдавливало меня в землю, как дорожный каток, сколько презрения и ненависти заключалось в нем… Оно буквально убивало человека.

Человека? Ну да, ведь женщина тоже человек. И даже если услышав слова: «Придёт человек и принесёт шкаф», ты ожидаешь только мужчину, ибо никогда ни одна баба не приносила шкафа, это ещё ни о чем не говорит… Ладно, оставим шкаф в покое, есть у женщин человеческие качества, что бы там ни утверждали мусульмане. А вот в той, прежней «идиотке» мусульманское отношение к женщине ощущалось явно.

Господи, да что это я никак не могу отвязаться от этого типа, то глаза, то ислам, а ведь он не был каким-нибудь арабом. Ну что за напасть такая, чего привязался именно сейчас?

— Холера! — выругалась я, стараясь блаженное ощущение справедливо размазать по всем внутренностям. — И почему только я раньше не вынула из почтового ящика то письмо? Из одного любопытства смоталась бы в Груец, подумаешь, большое дело, полчаса езды от Варшавы! Переговорила бы с бабой, прекрасно знаю, где в груецком костёле находится купель, кстати, памятник старины, тринадцатый век. Лично мне знакома.

Гжегож подхватил:

— Вот я и думаю, что с твоей несчастной жертвой кто-то успел пообщаться. Выскакивая из машины, получила травмы, находилась в шоке, у неё могло вырваться, что она все рассказала в написанном тебе письме. Ты появилась буквально через минуту, легко предположить, что ты за ними следила, ну они и… того, решили тебя серьёзно предупредить. Я продолжаю думать, что голова — их грозное предупреждение. И одновременно информация, что с бабой ты уже поговорить не сможешь.

Меня осенило.

— В таком случае, голову мне подбросили в Штутгарте, а не на границе. На границе бы побоялись, ведь таможенникам могло прийти в голову заглянуть в мой багажник, а голова, говоришь, мне предназначалась, не таможенникам. Да и могло ведь так случиться: загляну я к себе в багажник и крик подниму, сбегутся пограничники и таможенники, а по-твоему, такое им ни к чему. А вот оказавшись за границей, в чужой стране, одна-одинёшенька, увижу я эту голову — и офонарею, и растеряюсь, и ничего умного придумать не смогу. Видишь, они правильно рассчитали. И время… Может, они заинтересованы в том, чтобы выиграть время?