Пани Иоанна (№14) - Две головы и одна нога

К тому же наверняка надеются получить от вас информацию по этому поводу. Думаю, их план предусматривал сначала запугивание вас, а потом — личный контакт с вами. Возможно, личный контакт оставляли напоследок, не очень надеясь на его результат, предварительно намеревались сами поискать у вас как следует, вот чем я объясняю покушение на ваше здоровье с помощью гипсовой головы. Вас положат в больницу, пролежите вы там долго, и у них будет время порыться в вашей квартире и чулане. Жаль, не получилось…

— Вы что, пан капитан?

— Да нет, вы меня не так поняли. Я жалею, что они не стали рыться в вашем чулане, вот уж не завидую…

— А, понятно. И в самом деле, в квартире могли хоть поселиться и навести порядок в моих бумагах.

И я обвела комнату печальным взглядом. Бумаги в самом деле заполняли её если не целиком, то уж наполовину точно, оставляя мне очень мало жилого пространства. Давно следовало разобраться в них, половину выбросить, да все как-то руки не доходили. Страшная работа! Капитан тоже огляделся, но тактично воздержался от комментариев.

— Думаю, об Иоланте Хмелевской они не знали, напрасно она боялась, и после ликвидации Елены Выстраш были уверены, что у вас больше не найдётся источников информации.

— «Они»! — недовольно повторила я. — Вы все употребляете множественное число, пан капитан. Поясните, будьте любезны, кого вы подразумеваете под этим местоимением множественного числа? Псевдо-Ренусь с Мизюней плюс Новаковский, так? Но насколько я понимаю, из них никто лично не принимал участия в катастрофе под Лодзью? И вряд ли кто из них преследовал меня по пятам по всей Европе и подбрасывал головы. Как же тогда понимать это «они»?

— Не смешите меня! — разгневался вдруг капитан. — Действует целая шайка, тут и боевики, и охранники, и прочие специалисты. У Либаша достаточно наёмников, которые даже не знают, на кого работают. Их нанимает Новаковский, да, тот самый Новаковский, бывший сотрудник спецслужб, специалист с большим опытом.

— Понятно. И очень логично, что именно к нему обратился Сшпенгель, тоже бывший специалист в этой области и тоже с большим опытом. Интересно, что вы теперь намереваетесь предпринять?

— Сначала подожду вашего звонка, вы помните, завтра?

Трогательное доверие! Сердце моё смягчилось, возможно, я испытала прилив тёплых чувств к этому хорошему человеку, потому что неожиданно для себя предложила:

— Пан капитан, дайте мне номер вашего служебного факса. Есть же у вас хоть факс на работе? Есть? Очень хорошо, возможно, удастся немного облегчить вам жизнь, раз уж вы так благородно предпочитаете меня колючей проволоке…

Похоже, капитан и в самом деле предпочитал меня, ибо дал номер своего служебного факса.

* * *

Одних переговоров с полицией было мало для того, чтобы целиком заполнить этот день, пустой день после отъезда Гжегожа. Вечер предстоял пустой, охватит тоска, ещё разревусь, в меланхолию ударюсь. Не хватало мне меланхолии на старости лет! Ну уж дудки! Надо срочно заняться делом.

Раскопала старые записные книжки и календарики вдобавок к тем, которые уже давно вытащила, разложила на письменном столе и принялась копаться в них.

Листала я старые записи, и одна из них привела на память новогодние гадания, которые мы, девчонки, устроили как раз у Мизюни в самом начале моей дружбы с ней. Собрались мы, значит, одни девушки, занялись обычными в таких случаях вещами. Лили воск, выбрасывали башмаки за порог дома, писали мужские имена на клочках бумаги… И, как живую, увидела разгневанную Мизюню, которая кричала со слезами на глазах: «Не хочу я Анджея! Пусть его возьмёт кто-нибудь из вас! Хочу Ярека! Отдайте мне Ярека!» Вот интересно, почему мне так запомнилась эта сцена? А, поняла, я страшно завидовала Мизюне, у неё было чудесное платье. Вот и сейчас, увидев в своём воображении ту сцену из давних лет, разгневанную Мизюню я представила в том самом платье: модная, обтягивающая фигуру «труба» цвета морской волны. Мизюня была рыжеволосой, её волосы замечательно гармонировали с цветом платья, на шее тоненькая золотая цепочка, большое декольте. Единственная замужняя среди собравшихся подружек, я была в интересном положении и, несчастная, напялила на себя какое-то старьё. Так и вижу Мизюню: сверкающая морская зелень чудесного платья, большой узел медно-рыжих волос между теменем и затылком, в одной руке рюмка, в другой — клочок бумаги с Анджеем. Стоит она на фоне буфета, тоненькая, очаровательная, в отчаянии вся изогнулась и пытается обмануть судьбу, заменить свою бумажку с Анджеем на другую, их много разложено на буфете…

Потом она громко кричала, что гадание вышло неправильное из-за присутствия замужней особы, должны гадать одни девицы, и вот из-за меня результаты гадания следует признать недействительными. Я не стала возражать, жаль мне было подружку, и что стоило отдать ей какого-то неизвестного Ярека, Ярослава…

Я сама удивилась — до того чётко припомнились вдруг те давние события. А все потому, что раскрыла табель-календарь тридцатипятилетней давности на страничке с записью новогоднего гадания. Чтобы быть точной, записаны оказались одни предсказания, я лично перед гаданием записала их перечень, и пожалуйста, какое значение имеет записанное слово!

Жаль, от того памятного дня в календарике остался лишь этот список и запись — «Новогоднее гадание у Мизюни», нет чтобы записать побольше… Стала припоминать, кто из подружек ещё был на гадании. Эх, где они, подруги моих юных лет? Ганя в Канаде, Баська умерла, Люся, говорят, в Австралии, Эва… Минутку, как же я забыла, Эва Гурская! Совсем недавно встретила её фамилию в еженедельнике «Жиче Варшавы» и ещё подумала — надо же, до сих пор работает под своей девичьей фамилией. Сейчас она известный модельер женской одежды, в её креациях подвизаются самые знаменитые артистки нашего театра, кино, телевидения. Правда, после того, как обе закончили Академию архитектуры и изобразительных искусств, мы ни разу не встречались, но что стоит попытаться?…

Разыскала её телефон в варшавской телефонной книге десятилетней давности. Новые телефонные книжки так как-то составлены, что в них я никогда не могу найти нужные мне номера телефонов, злюсь, у меня появляется неприятное ощущение, что я впадаю в дебилизм. А вот в этой, десятилетней давности, очень понятно написано: Гурская Эва, художник-модельер. Настучала номер телефона на своём аппарате и услышала женский голос.

— Эва? — беззаботно спросила я. — Привет. Интересно, помнишь ли ты подружек юных лет? Баську Боберскую, Мизю Арендарскую, Ганю Костюк, Иоанну Хмелевскую…

— Хватит, перестань валять дурака! — радостно заорала в трубку Эва. — Это ты! Я видела тебя по телевидению. Господи Боже, сколько же лет прошло?

— Тридцать. У тебя есть внуки?

— Представь себе, есть! Такое мне устроила эта идиотка, моя дочка!

— Да что ты переживаешь, внуки украшают человека! У меня тоже есть и уже читать научилась.

— Кто?

— Да внучка моя. Но это пустяки, я с тобой собиралась поговорить не о внуках, а о Мизюне. Посплетничать. Ты не против?

Эва оживилась.

— Ах, с большим удовольствием! Мизюня всегда была яркой личностью, о ней интересно сплетничать. Она вернулась, ты знаешь? Пока процветает в Польше, но не думаю, что задержится здесь надолго.

— О том, что она вернулась, я знаю, и очень даже хорошо… Представь себе, пытается меня прикончить! А вот почему…

— Что ты говоришь! — перебила меня Эва. — Неужели у неё это до сих пор не прошло? Столько лет!

— О чем ты, Эва? Знаешь, почему она собирается меня прикончить?!

— Ну ещё бы, это все знали. Ведь она же всегда жутко тебе завидовала и считала тебя соперницей.

Ты что, в самом деле не знала? Помню, как-то на новогоднее гадание она призналась мне — как хорошо, что ты беременна, по крайней мере на какое-то время выбываешь из игры, можно тебя не опасаться. А то вечные угрозы с твоей стороны…

— Эва, да ты, никак, спятила! Какие угрозы?!

— Ну вот, опять валяешь дурака, не могла же ты не догадываться. Ведь ты же была такой красоткой, такой жутко привлекательной девушкой…

Тут уж я перебила подругу:

— Могла бы хоть из вежливости сказать, что не только была, но и есть.

Эва решительно не согласилась со мной.

— Ну уж нет! Сейчас ты можешь быть в крайнем случае жутко привлекательной женщиной! На девушку я не согласна. Учти, я в этих делах разбираюсь, так что выбей себе из головы!

— Ну, положим, — согласилась я. — Но ведь Мизюня… ей-то чего не хватало?

— Боялась конкуренции. Кто-то мог предпочесть тебя. Её как раз недавно бросил парень, она переживала депрессию и лучшим способом выбраться из неё считала победы на каждом шагу. У тебя к тому времени появился любящий муж, очень хотела она отбить у тебя мужа, тогда бы сразу вылезла из депрессии, да ты его усиленно скрывала.

Я чуть не завопила в трубку:

— Да не я скрывала его, он сам скрывался! Ему, видите ли, неловко было показываться в обществе в одном и том же костюме, а другого не было. Впрочем, я позвонила тебе, чтобы посплетничать не о моем бывшем муже, а о Мизюне, так что переключайся. Меня дико интересует парень, который её бросил, и есть основания полагать, что это её теперешний муж…

— Её теперешний муж перекупил у меня фирму! — опять перебила меня Эва. И вообще, наш разговор шёл сумбурно, мы то и дело перебивали друг дружку. — Я только на неё нацелилась, а он из-под носа увёл, вот почему я все о Мизюне знаю и готова перемывать косточки этой стерве хоть до утра! Либаш его фамилия. Уж и не знаю, как я удержалась на плаву, не разорилась, но сказать, что я их люблю, — значит сильно преувеличить…

— А о том парне что знаешь?

— Не уверена, что хоть что-то знаю. Давно это было, может, и знала, да позабыла. Вот припоминается, вроде бы кто-то говорил — он был в постели орёл! Нет, не в этом дело, постой, говорили, потребовал от Мизюни компромат на профессора… забыла, на какого профессора, мы все у него учились в Академии, может, ты помнишь, этот профессор был другом отца Мизюни, старенький уже. Девчонки говорили, Мизюня отказалась, тогда в ней ещё оставались остатки благородства, и из-за этого парень её бросил… А, поняла, вот почему!…

— Что «почему»? И почему ты замолкаешь на самом интересном месте? — рассердилась я.

— Тогда девчонки устроили диспут, как сейчас помню. Мизюня с пеной у рта доказывала, что в наше время просто нельзя быть порядочной, «с волками жить…» говорила, иначе пропадёшь. Я ещё удивлялась — что на неё нашло? Вот только сейчас поняла — она локти кусала, что не согласилась на его предложение, что не стала свиньёй. Из-за него, того самого агента-осведомителя. Кто он был, не знаешь?

— Вот те на! Это я от тебя надеялась узнать. Я в этих диспутах не участвовала, — вздохнула я.

— Да, не до того тебе было, как раз рожала.

— Но в принципе все совпадает. Я так и думала, что тот первый её возлюбленный был из органов.

— И что? — осторожно поинтересовалась Эва после довольно продолжительного молчания. — Это привело к каким-то последствиям?

— Получается — привело…

— Тогда подожди, — опять задумалась Эва. — Минутку… Вспоминается мне, как Кристина, сестра её первого мужа, говорила… Да, сестра Анджея, именно Анджея. Она сейчас в Швеции живёт, но иногда приезжает. Три года назад мы случайно встретились… О, дрррррянь…

— Ну! — подгоняла я Эву. — Чего замолчала опять на самом интересном месте? Что говорила Кристина?

— Она встречалась с Мизюней за два года до этого. Вообще-то они недолюбливали друг друга, ну да все-таки родня, неудобно было не пообщаться, вот и отправились в бар, напротив «Гранд-Отеля», выпить по чашечке кофе. Посидели, поболтали, а когда выходили из отеля, Мизюня так в дверях и окаменела. Тут какой-то мужчина выходил и тоже окаменел. Вот так стояли и пялились друг на друга. Кристина вежливо распрощалась с Мизюней, но та даже не услышала её, напрочь про золовку забыла, с тем мужиком вернулась в кафе. Кристина в окно видела, но её это не интересовало, пошла по своим делам. Может быть, это тот парень был, любовь её первая?

Боясь перевести дыхание, слушала я это захватывающее описание.

— Думаю, именно он! И по времени совпадает. И вообще, я так себе все и представляла. Встретились они неожиданно, и угасшие было чувства вновь запылали…

— Ты думаешь, такое возможно? — недоверчиво произнесла Эва. — Столько лет прошло, столько пережито…

— А Кристина не сказала тебе, как тот мужчина выглядел?

— По её словам — интересный, и даже очень. Такой джентльмен, знаешь. В самом расцвете сил. На Кристину можно положиться, у неё хороший вкус.

— С бородой?

— Исключено, Кристина не выносила бородатых. Её шведскому мужу пришлось сбрить бороду.

— Знаешь, разговор с тобой для меня просто подарок небес, — честно призналась я Эве. — Теперь я перед тобой в долгу. И кажется мне, это был тот, кто теперь называет себя Либашем.

— Почему ты так сказала? — насторожилась Эва. — «Теперь называет себя». А раньше не называл? Раньше называл себя по-другому?

— Так у меня получается. Очень хотелось знать, откуда он взялся, как они встретились, и вот, пожалуйста, судьбоносная встреча на пороге варшавской гостиницы. Наконец-то я что-то поняла!

— Я тоже, — отозвалась Эва. — Он из наших новых бизнесменов, а ведь известно, мало у кого из них честный бизнес. Ну и дела…

В заключение я с благодарностью приняла предложение Эвы подобрать для меня весеннюю коллекцию одежды, и мы расстались.

Вот таким образом, в непринуждённой болтовне с подругой юных лет, можно сказать в бабьих сплетнях, раскрылся передо мною самый, пожалуй, существенный фрагмент биографии Мизюни. В поворотный момент жизни встретилась она случайно с мужчиной своей мечты, и они моментально нашли общий язык. Ну прямо аналогия с моим Гжегожем.

Мизюня знала, на что шла, меняя мужей. Не только давняя любовь, в деловом отношении Ренусь и в подмётки Спшенгелю не годился. Только вот почему она не сделала этого нормально, например, разведясь с Ренусем? Ну как же, в случае развода пришлось бы делить общее имущество…

В дальнюю даль отодвинулся вдруг тёмный угол, куда мне следовало забиться после отъезда Гжегожа и оплакивать свою долю. Какие слезы, когда меня ожидало столько приятных вещей: завтра телефонный разговор с Гжегожем, а потом та самая весенняя коллекция, к весне у меня обе ноги будут в порядке…

С трудом сдерживая нетерпение, ждала я звонка Гжегожа. И опять воспоминания… Сколько раз в прошлом приходилось мне вот так же ожидать, пока он позвонит, потому что сама звонить я не могла — к чему нарываться на Галиночку? А если уж срочно требовалось позвонить, я набирала номер его телефона и, когда он поднимал трубку, в двух словах излагала суть дела, после чего Гжегож вежливо отвечал: «Ошибка» — и клал трубку. В более сложных случаях он начинал уточнять номер, по которому я звоню, и тут всегда появлялась возможность вставить «нет» или «да», так что удавалось получить от него ответ. И я так привыкла к сложностям в общении с Гжегожем по телефону, что даже теперь старалась говорить с ним коротко и безлично, хотя и звонила ему на работу, а не домой. Все никак не решалась поднять трубку и позвонить первой, а когда наконец убедила себя, что времена изменились, и уже рука потянулась к трубке, Гжегож позвонил сам.

— Я тебе сказал, почему могу звонить только с работы? — спросил он.

— Нет, но я сама понимаю, наверняка в твоём доме несколько телефонных аппаратов и кузина в другой комнате может поднять трубку.

— Правильно. И жена тоже, у неё аппарат всегда под рукой стоит. Ну, значит, теперь понимаешь.

— Да я всегда понимала! А сейчас скажу тебе приятную вещь. Установлено, что действительно Спшенгель тогда сгорел в машине во время автокатастрофы. По документам он давно мёртв. Ну как, доволен, что догадался?

— Ещё бы!

— Но это ещё не все. По всему выходит — погиб за несколько месяцев до смерти дядюшки. Мне очень нужна дата смерти дядюшки!

— У меня с собой все бумаги. Подожди секундочку, поищу.

Я всегда верила в Гжегожа, и он опять не обманул моих ожиданий. Правда, приезжая сейчас в Польшу, должен был бы эти документы захватить с собой, но тогда мы ещё не все понимали. Гжегож признался, что только взрыв в моей прихожей заставил его со всей серьёзностью взглянуть на это дело и угрожающую мне опасность, а до этого все мои страхи представлялись ему проблемой чисто теоретической и его больше интересовали практические контакты между нами.

Я на него не обижалась за это и претензий к нему не имела. Наши взаимоотношения… Да разве может быть что-либо важнее этого? Любая женщина, более того — любое человеческое существо должно обязательно, хоть раз в жизни, почувствовать себя желанным и дорогим, иначе в нем, этом существе, неизбежно разовьются комплексы и депрессии.

— Нашёл! — сказал Гжегож. — Шестого ноября.

— А псевдо-Сшпенгель отдал концы девятнадцатого июня! — подхватила я. — Как мы с тобой все здорово отгадали, даже не верится! А кроме того, я теперь знаю, как они с Мизюней вышли друг на друга, об остальном нетрудно догадаться.

Я коротко пересказала Гжегожу свежие сплетни, мы наскоро обменялись мнениями. Гжегож лучше меня знал Ренуся и подтвердил, что в делах он был не очень расторопен, а уж в современном стремительном мире ему и вовсе трудно было идти в ногу со временем. Вот Спшенгель — совсем другое дело.

Похоже, разговаривая со мной, Гжегож продолжал копаться в бумагах, потому что заметил:

— И я тебе могу сказать приятную вещь. Вот, документы ясно говорят — Ренусь был единственным наследником дядюшкиного состояния, другой альтернативы завещание не предусматривает, и выходит, теперь все состояние покойного дядюшки должно достаться государству. Никакая страна на свете, даже богатая, не любит, когда её в этом отношении надувают. Интересно, что теперь предпримут Штаты? И ещё надо учесть гнев и старания адвокатов, которых обвели вокруг пальца, уж они-то сделают все от них зависящее.

— Получается, мерзавцы правильно делали, когда хотели заткнуть мне рот! — обрадовалась я. — Но вот только методы применяли неправильные.

— Вот что меня интересует, — продолжал Гжегож. — Теперь, когда твоё присутствие не отвлекает и я могу целиком предаться умственной деятельности, усматриваю во всем этом некоторую непоследовательность, отсутствие логики. Причём вдвойне. Почему полиция не могла получить информацию и документы у твоего бывшенького? Ведь он давно собирал компромат на Спшенгеля и компанию. И почему Сшпенгель и компания его не… не устранили?

У меня было достаточно времени подумать об этом, и потому я смогла сразу дать ответ.

— Ну, во-первых, у него манера такая — молчать. Собирать, копить и молча чахнуть над своим богатством. Возможно, частично это объясняется тем, что не так уж он и много знает. Сколько раз убеждалась — он занимается саморекламой, а когда доходит до дела, выясняется: за душой у него очень немного, в основном он располагает предположениями, намётками, а не конкретными доказательствами. А в данном случае, если у него и были документы, в своём бардаке он их не смог разыскать. Теперь, почему его не убили? Он никаких преступлений не совершает, поэтому полиция им не заинтересуется и обыска в его бумагах делать не станет. Нет оснований для обыска: правовых, юридических, законных. А вот если его убьют, тогда уж полицейские вынуждены будут перевернуть у него все вверх дном. То же самое, между прочим, и со мной. Им выгодней, чтобы я оставалась живой.

— А ты откуда знаешь, что у него бардак?

— Он же не изменился, каким был со мной, таким и остался. Я как-то попросила его принести мне очень нужные оставшиеся у него документы, так он с раздражением ответил — не станет из-за меня перетряхивать все двенадцать тонн своей макулатуры. И я ему верю. Таким он был всегда, такой и сейчас. Недавно захотел что-то мне доказать, так две недели перерывал у себя горы бумаг, но так и не нашёл нужной. Я тогда специально считала дни. Боюсь, полиция не принимает его всерьёз, а его бывшие коллеги избегают его, как чумы или холеры какой. Правда, молодёжь его не знает, некоторые с ним общаются.

— Понимаю, — отозвался Гжегож, внимательно выслушав меня. — И даже начинаю немного сочувствовать вашей полиции.

Я ухватилась за возможность поймать его на слове.

— А раз сочувствуешь, так помоги ей немного. Анджей переслал тебе факсом некоторые сведения, ты говорил…

— Говорил, вот они, передо мной.

— Окажи услугу симпатичному парню, передай ему весь этот факс. Очень поможешь им! Можно, я назову тебе номер?

— Ты знаешь, у меня нет склонности к парням, даже симпатичным. Ну да ладно, охотно окажу услугу полиции, если это поможет разоблачить Мизюню, знаешь, никак не могу простить ей «услуги», оказанной мне двадцать пять лет назад. Диктуй цифры.

Вот таким образом через полчаса капитан Борковский уже располагал столь нужными ему сведениями. Надеюсь, если возникнет необходимость, он мне тоже окажет услугу…

На голову можно было не обращать внимания, раз Гжегожа здесь нет. Парик помогал решить проблемы всех официальных встреч, ведь на них не вступаешь в личные контакты… И я опять пожалела о том, что, обнаружив магазин с прекрасными париками, сразу не приобрела себе несколько штук в запас.

Впрочем, ещё не все потеряно. Местонахождение магазина я помнила прекрасно, в Кобленце, на торговой аллее, закрытой для транспорта, в старой части города. Никто не помешает мне туда съездить ещё раз. Не сейчас, разумеется, немного позже, когда разделаюсь с проблемами. И я заранее радовалась предстоящей поездке.

Нога понемногу приходила в норму. Я уже могла спускаться со ступенек как человек, а не как раскоряка, только все ещё боком. А вот танцевать ещё не могла. Три дня я просидела неподвижно дома, пока ремонтировали прихожую, а потом начала деликатно навязываться капитану.

Очень хотелось узнать наконец ещё не разгаданные тайны всей этой афёры. Многое сама поняла, о многом догадывалась, но меня не устраивали только догадки, хотелось знать наверняка. И Гжегож по телефону торопил, его не только интересовали те же неразгаданные тайны, но он ещё и беспокоился за меня, как бы Спшенгель с супругой Мизюней все-таки не решили мне отомстить.

Я в это не верила.

— Думаю, в настоящее время головы у них заняты другим, им сейчас не до мести. В конце концов, не я заварила всю эту кашу, — решительно заявила я.

Гжегож не менее решительно возразил:

— В их распоряжении две головы, из них одна Мизюнина, а мы хорошо знаем, на что способна эта особа. К тому же, если мне не изменяет память, именно ты и заварила, во всяком случае, все началось с тебя. Я просто-напросто боюсь за тебя!

— Ну ладно, свяжусь с ментами…

Капитан Борковский не скрывался от меня, по телефону я его сразу заловила. Уж не знаю почему, но он не хотел, чтобы я приходила к нему в Управление, предпочитал встречи у меня дома, как я ни заверяла его, что уже почти не хромаю. Но раз предпочитает прийти ко мне в гости — пожалуйста.

Капитан явился с цветами и, вручая их, галантно произнёс:

— Мне хотелось как-то загладить свою вину перед вами, ну, за тот недосмотр с головой. И ещё хочу поблагодарить за информацию. Вы уже столько знаете, что, полагаю, могу и остальное выложить. Здесь, у вас, я вроде как беседую частным образом, не в служебном порядке, так что, понимаете, мне легче рассказать о кое-каких вещах. Надеюсь, вы не напишете на меня донос?

С удовольствием разглядывая прекрасные пурпурные пионы и ставя их в вазу с водой, я рассеянно отозвалась:

— Нет. Вернее, да, — поправилась, поняв, что ответ прозвучал двусмысленно. — Не напишу. И по-прежнему буду бороться с преступностью. Если хотите, могу прицепиться к другой статье, выбор у нас громадный, бешеный, можно сказать. Афёры и махинации на каждом шагу.

— Другие афёры меня не интересуют, например хозяйственные, — как вам известно, я занимаюсь особо тяжкими уголовными преступлениями, так что пусть другие переживают. Впрочем, что касается Либаша…

— Ну? — нетерпеливо спросила я, усаживаясь в кресло и подсовывая ему банку пива. Пусть сам обслуживается, не люблю крутиться вокруг стола.

Капитан автоматически налил себе пива и продолжил начатую фразу:

— …то кое-что удалось установить. Слабым звеном оказался… ни за что не отгадаете!

— Ясное дело, не отгадаю! — рассердилась я. — Как я могу отгадать, если не знаю людей?

— Этого вы как раз знаете. Новаковский признался без зазрения совести, и, как ни странно, ему ничто не грозит. Эта сволочь умеет приспосабливаться к обстоятельствам, в нужный момент сразу перестроился да перешёл на другую сторону баррикады. Как только понял, что Спшепгель разоблачён, так и перешёл. Больше денег с него не получишь, ничего не вытянешь, так почему и не заговорить?

— А чистосердечное признание является смягчающим вину обстоятельством, — догадалась я.

— Именно так, хотя он никакой вины за собой не признает. Он свидетель. И в качестве такового разговорился — не остановишь. Обо всем, бедняга, узнавал пост фактум, когда уже ничего нельзя было сделать.

— И о Елене тоже? Как все-таки с ней обстояло дело?

— Глупая баба! — вырвалось у капитана, но он тут же спохватился. — То есть, того… О покойниках не принято плохо говорить, тем более о женщинах, но она сама вляпалась. Сначала случайно что-то увидела и услышала, потом принялась подслушивать и подглядывать, потом в истерике кричала Либашовой, что не желает прислуживать преступникам, не желает больше служить в таком доме. Этого оказалось достаточным. Либашова… вы знаете, что они знакомы с детства?

— Из письма Иоланты Хмелевской узнала. Незадолго до войны мать Елены, совсем молодой женщиной, работала кухаркой у мамули Мизюни. Их дочки могли знать друг дружку.

— Да, знали и после войны встретились. А теперь, когда эта дура… извините, покойница, светлая ей память, устроила истерику хозяйке, та у неё по знакомству все вытянула. И в числе прочих обстоятельств она вышла и на вас. Как раз к этому времени вы принялись писать разоблачительные фельетоны о дельцах чёрного бизнеса. Тут уж и Спшенгель встревожился, потому что он знал о нелегальном хобби вашего мужа и немного его опасался. Елена сбежала от них, он пустил по её следу своих мальчиков, Елену схватили и повезли в Лодзь, чтобы там хорошенько допросить и вытянуть все, что знает. С помощью медицины — уколы, скополамин и все такое прочее.

— А зачем же в Лодзь? — удивилась я.

— У Спшенгеля там малина, в Лодзи ему свободнее действовать, там его пока не знают. Елена, как вы и догадались, по дороге попыталась выскочить из машины. Подручные Спшенгеля ехали двумя машинами, в первой сидел один из них с Еленой, во второй двое других. Первый погиб в столкновении на шоссе, с теми двумя ничего плохого не случилось, если не считать, что встретились вы, извините. Они не сомневались, что вы следовали за Еленой. Парням не откажешь в сообразительности, они воспользовались суматохой, доехали до больницы, куда транспортировали жертв автокатастрофы, там царило форменное столпотворение, Елену им без труда выдали, а они принялись сразу же за вами следить. Пани не заметила тогда слежки?

— Не обратила внимания.

— Так я и думал. Мерзавцы допросили Елену, и она скончалась во время этого «допроса». И тогда в их головы пришла гениальная мысль сразу и от трупа избавиться, и вас припугнуть. Елена знала вас, а вы её не знали, пани Иоанна?

— Нет, откуда же? Никогда не видела её. Из того, что вы мне сказали, пан капитан, делаю вывод, что, если бы не поехала через проклятую Лодзь, ничего худого со мной бы не произошло?

— Думаю, что так. С чего вдруг, извините, вас туда понесло? И трасса длиннее, и дорога хуже.

Долго объяснять, да и хотелось узнать продолжение. И я, вместо ответа, попросила рассказать, что было потом. Капитан исполнил желание дамы.

— Во время «допроса» Елена призналась, что написала вам письмо. Рассказала и об исповеди у груецкого викария. Мерзавцы поняли, что Елена знала очень много, ведь и о документах тоже говорила. Знаете, что она у них украла? Из мусорной корзины извлекла клочки бумаги, на которой они пытались подделать подпись Либаша. И ещё разыскала и припрятала фотографии настоящего Либаша в молодости. Они так и не поняли, что она сделала с этими документами, могла передать их вам или этому своему… то есть не своему, а вашему… то есть…

— Да успокойтесь, пан капитан, своему, своему, — перебила я запутавшегося вконец капитана. — Ведь именно такие бабы, как Елена, обожали его всю жизнь.

— Ну и прекрасно. А Либашова, как только узнала, что вам подбросили голову Елены, впала в ярость, такое им устроила — страшно сказать. Кретины они, дескать, каких свет не видел, теперь вы, пани Иоанна, обязательно вцепитесь в них, в неё с мужем, потому что вы, пани Иоанна, гангрена — хуже не бывает. Это она, Либашова, кричала. А они, идиоты и кретины, вас ещё не знают, так вот теперь узнают! Забрать сию же секунду у Хмелевской голову! Ну они и забрали, ещё в Париже.

— А подбросили где?

— На границе. Вы им очень облегчили задачу, занимаясь своей зеленой карточкой. Вообще-то они собирались ликвидировать труп Елены. Голову отделили от тела, чтобы тело не опознали, и с помощью пани выслали из страны, а тело закопали. С ним у них были неприятности. Позже, когда с вашей помощью удалось установить, кем была погибшая, они вновь собрали тело Елены и передали в морг, всучив кому надо взятку. Новаковский лично и всучал. Сейчас он, разумеется, утверждает, что ни о чем не знал, был, дескать, уверен — Елена погибла в автокатастрофе, и его коллеги виновны лишь в профанации трупа, от профанации же до убийства очень далеко. А всю правду он, Новаковский, узнал лишь после возвращения пани.

— Выходит, Мизюня меня неплохо знает, — задумчиво прокомментировала я. — Теперь начинаю немного понимать их дальнейшие поступки.

— А вот о них Новаковский рассказывает очень охотно, ибо не принимал в них участия. После дурацкой выходки с головой Елены Либашова пришла к выводу, что вас, пани Иоанна, надо как-то приструнить. Желательно сделать так, чтобы вы вынуждены были заниматься своими, а не их делами. Вот и придумала. Стрелял в вас снайпер, и в его задачу входило ранить вас в ногу. Тогда вы не сможете вести машину и останетесь на какое-то время в Париже, а голову Елены они отберут у вас, и все затихнет.