Пани Иоанна (№14) - Две головы и одна нога

Меньше всех пострадала скатерть, она повисла на ручке ванной целая и невредимая. Хорошо, что дверца шкафчика с обувью не вылетела, её вдавило внутрь, из-за чего пострадала только одна пара туфель. Больше других досталось старой нейлоновой куртке, её почему-то разорвало в клочья. Очень жаль, хоть и старая была, я к ней очень привыкла и часто пользовалась, выбросить рука не поднималась. Теперь поднимется… Что ж, оказывается, есть и положительные моменты в этом несчастье.

Отвалившись наконец от дверного косяка, я разыскала свои тапки — они оказались целы, только разбросало их в разные стороны, — повытряхивала из них извёстку и штукатурку, переобулась и пошла осматривать квартиру. Кроме осколков люстры, ничего интересного в ней не обнаружила. Судя по всему, взрыв не отличался особыми амбициями и ограничился тем, что разгромил прихожую.

Раздался звонок у двери. Приоткрыв её на длину цепочки, я увидела соседа и сняла цепочку. Сосед был обеспокоен взрывом в моей квартире, который слышали все соседи, и поинтересовался, что же взорвалось.

Я не собиралась информировать соседей о наличии в моей квартире посторонних голов и печально ответила:

— Кинескоп. К тому же не мой, подруга попросила отнести его в ремонт, был неисправный, а я ногу сломала, стоял себе в прихожей. Надо было в чулан отнести, да все времени не было, опять же нога…

— В чулан! — перебил меня обычно такой вежливый сосед. — Как можно! Разве к пани ещё не вломились?

— Нет, — растерянно и немного виновато ответила я. — А что, уже ко всем вламывались? Кто?

— Не знаю, воры, должно быть. Ко мне уже два раза забирались. Первый раз, скажу я пани, даже без особого ущерба для меня, аккуратненько так дверь открыли, даже замков не выломали, и особого беспорядка в чулане не наделали, зато во второй раз просто по-хамски! Ведь я там, проше пани, сделал что-то вроде мастерской, так они все перерыли. Хулиганьё, наверное.

— А что украли?

— Да в том-то и дело, ничего не украли, только набезобразничали. Ну прямо как смерч пронёсся по моему чулану! Может, драку там устроили, уж и не знаю…

Рассказ соседа о его злоключениях я слушала вполуха, думая о собственных, но из вежливости поинтересовалась:

— А когда это было?

— Да недели две назад.

Выразив соседу соболезнование, я подумала — даже если бы в мой чулан и забрался кто, я бы не заметила, ведь там царил дикий беспорядок и без участия взломщиков. Представляю, как были бы они озадачены, увидев такое нагромождение хлама. Так им и надо!

Ещё раз заверила соседа, что у меня в квартире все в порядке, поблагодарила его за беспокойство, и мы распрощались. А я решила, прежде чем взяться за уборку, передохнуть, сил набраться. И подумать.

Заварила свежий чай и уселась за стол на кухне.

Как это могло произойти? Дверь не взломана, замки целые. Значит, проникли в квартиру с помощью отмычки Ничего особенного, нет на свете запоров, которые нельзя отпереть. Проникли, значит, в квартиру, подложили бомбу или какое другое взрывное устройство, не разбираюсь я в них, скрылись, а устройство взорвалось, чтобы меня прикончить. Только почему же в прихожей? Думают, я здесь провожу все своё время? О террористических актах мне известно лишь из книг да сообщений в средствах массовой информации, так что все равно сама ничего умного не решу.

Значит, надо обратиться в полицию. Ну, позвоню я им, они убедятся, что я жива-здорова, сижу взаперти, ничего мне в данный момент не угрожает, и не станут торопиться. Скажут — приедем завтра. А завтра приезжает Гжегож, из-за них я могу не встретиться с любимым человеком, ещё чего! А так оно наверняка и будет. Вот будь я министром, председателем банка или акционерного предприятия или каким другим мафиози на высшем уровне — как миленькие явились бы через несколько минут, всех на ноги бы поставили, а я, председатель банка или владелец крупной фирмы, информировав о случившемся, укатила бы на охоту в Беловежскую пущу. А так…

Что бы такое придумать, чтобы заставить полицию явиться сегодня? И придумала: завтра с самого утра придёт моя уборщица, а она женщина аккуратная, такого безобразия не потерпит, живо наведёт порядок, менты же предпочитают иметь дело с такими местами преступлений, к которым не прикасалась рука человеческая. Моя-то не прикоснётся, к тому же вот нога ещё… Так что у полиции есть все шансы застать нетронутым все это безобразие, если только не откладывать дела до завтра. А почему не откладывать? А потому, что завтра я обязательно отправляюсь к врачу, ортопеду… нет, лучше кардиологу, моё сердце имеет право почувствовать себя неважно после взрыва в квартире. Скажу — чуть вообще не померла, увидев такое.

Повезло, капитана Борковского я застала на его рабочем месте. Не потребовалось никаких аргументов.

— Выезжаем немедленно! — бросил он в трубку. — Только ничего не трогайте там!

А я и не собиралась, ещё чего!

Через полчаса мы с капитаном сидели в комнате, а из прихожей доносился треск штукатурки и битого стекла под ногами следственной бригады. Капитан изо всех сил старался казаться спокойным, что ему давалось с трудом. Причины я не понимала, но очень скоро поняла.

Отнюдь не смущаясь моим присутствием, возглавляющий следственную бригаду эксперт сухо информировал капитана, что взрывчатое устройство помещалось в гипсовой голове. Снабжённое дистанционным управлением, оно было взорвано злоумышленниками, находившимися где-то недалеко от дома. Меня бы не убило, даже если бы в момент взрыва я сидела в прихожей. Мощность взрывного устройства рассчитана была на то, чтобы меня лишь ранить, возможно, серьёзно, но не смертельно. А может быть, последние слова эксперт высказал только для меня, чтобы не очень нервничала?

Капитан, хоть и мент, не лишён был человеческих чувств.

— В холерной голове! — вырвалось у него сквозь стиснутые зубы. — Не могу себе простить, допустил такую оплошность! Надо было обязательно забрать её из вашей квартиры. Как же оно все произошло? Минуточку, дайте подумать.

А я уже сама догадалась, но из вежливости не стала лезть поперёк батьки в пекло, позволила представителю властей высказаться первому.

А тот довольно долго молчал, и по лицу было видно — не столько думал, сколько поносил себя последними словами за допущенную оплошность. Наконец спросил почти спокойным голосом:

— С тех пор как голову принесли, пани часто покидала свою квартиру?

— Совсем не покидала. Сегодня первый раз вышла.

— А, ну тогда понятно.

— Мне тоже.

И мы с капитаном обменялись своими версиями случившегося. Когда хотят пришить одно конкретное лицо, лучше всего это сделать в закрытом помещении, по возможности пустом. В комнатах обычно расставлена мебель, отдельные предметы меблировки могут испортить хитроумную операцию, к тому же намеченное лицо в момент взрыва вздумает принять ванну и закроется в ванной, тогда и вовсе взрыв прогремит впустую. А в прихожей — все условия: вешалка, столик с двумя стульями, шкафчики для обуви и голова Елены, возвышающаяся на столике. Под скатертью, правда, но ведь скатерть — не препятствие. Даже зеркала не было в моей прихожей, все собиралась купить, такое специальное, с полочкой, да все руки не доходили.

— Итак, они запланировали взорвать устройство в тот момент, когда пани войдёт в прихожую, чтобы иметь стопроцентную гарантию достижения цели, — уверенно произнёс капитан. — Следовательно, они выжидали, следили за пани, подстерегли…

— Ясное дело, следили и подстерегли, дождались, когда я вернусь домой, рассчитали по минутам, сколько мне понадобится времени для того, чтобы подняться по лестнице, отпереть дверь квартиры, войти в прихожую… О, сообразила, ведь отдельные участки лестницы в подъезде дома видны через окна подъезда, видно и человека, поднимающегося по лестнице, но ведь… Ну конечно, соседка!

И тут ясно припомнились все детали происшедшего. Вернулась я со свидания с ксендзами, вошла в подъезд своего дома, поздоровалась со встретившейся соседкой, которая принялась подниматься по лестнице, я же прошла в холл и вышла через второй выход на другую улицу, чтобы зайти в парикмахерскую, расположенную в нашем же доме, только с другой стороны. Соседка несла тяжёлые сумки, это вспомнилось только теперь, и по лестнице поднималась она, а не я, причём в таком же темпе, как тащилась бы я со своей ногой. Злоумышленники наблюдали с улицы за моими передвижениями, решили, что это карабкаюсь я, подсчитали время, необходимое мне для того, чтобы отпереть дверь, возможно, накинули немного, ведь я всегда копаюсь в сумочке в поисках ключа, ну и нажали на кнопку или что там у них… И если бы не решение посетить парикмахерскую, если бы я отправилась прямиком домой, не сидела бы я сейчас в своей комнате, а находилась бы в гораздо менее приятном месте. В морге, например, или, если бы повезло, в больничной палате. Да за что же Ренусь с Мизюней так ополчились на меня?!

— Интересно, с чего это они так на пани ополчились? — пробормотал капитан, когда я додумала до этого места.

Надо же, как синхронно мыслим! Не отвечая, я саркастически заметила:

— Нет худа без добра, зато избавилась от проклятой головы. Надеюсь, третью не станут мне подбрасывать?

— Не волнуйтесь, если и подбросят, немедленно заберу её к себе, — успокоил меня капитан. — Второй раз подобной ошибки не допущу. И очень прошу извинить меня за промашку, моя вина, ничего не попишешь. А как прореагировали соседи?

— Довольно спокойно, без истерии и паники, — ответила я и только теперь должным образом оценила сказанные мне соседом слова.

Осторожные намёки ксёндза пробоща и слова соседа до такой степени совпали, что я не смогла удержаться и прежде, чем спохватилась, слова уже полились из меня рекой.

— О Господи, ведь я же поменялась с ним чуланами! Это в мой чулан вломились, а не в его! Это у меня пытались что-то найти!

— Если можно, меньше эмоций и больше смысла, — попросил капитан, весь обратясь в слух.

Я очень разволновалась, нелегко было заставить себя рассказать обо всем спокойно и доходчиво. Надо сделать перерыв, взять себя в руки.

Встав, я заковыляла на кухню, принесла всевозможные напитки, в том числе и тот самый недопитый коньяк, которого никогда не любила, но который был безотказным в стрессовых ситуациях. Главное, сдержать словоизвержение, а то наговорю такого, о чем позже придётся пожалеть.

О чулане решила поведать всю правду.

— Сразу же, как переехала в этот дом, мы с соседом поменялись чуланами. В нашем доме, в подвале, для всех жильцов предусмотрены подсобные чуланчики, проше пана, и мне достался небольшой, но зато с окошком. Сосед же получил просторный чулан, но без окна, а он любит мастерить, вот ему окно и необходимо. Я такими вещами не занимаюсь, зато мне нужна была дополнительная площадь для всяких бебехов. Предложение поменяться исходило от соседа, я охотно согласилась, но официально мы не оформили эту замену, на чуланах остались прежние номера, соответствовавшие номерам квартир, вот и получается, что на его чулане прибит номер моей квартиры и наоборот. Об этом в доме не знают. Нет, мы не держали сделку в секрете, просто до этого никому нет дела. Вот сосед и пострадал…

Капитан, похоже, понял, потому что задал правильный вопрос:

— А как вы думаете, в ваш чулан зачем залезать злоумышленникам?

— Как зачем? Да ведь они ищут старую обшарпанную папку, вернее, чёрные пластиковые корочки, оставшиеся от папки, — вырвалось у меня. Хочешь не хочешь, теперь пришлось рассказывать все…

Только у ипподрома я осознала, что опять еду на встречу с мужчиной моей жизни.

Правда, теперь уже все выглядело иначе. Я не терзалась сомнениями, как мы отнесёмся друг к другу, в этом отношении была полная ясность, зато мною целиком овладели чувства, волновавшие много лет подряд. И я дала им волю.

Наконец-то после долгих лет я его настигла, или он меня настиг, один черт, главное, мы воссоединились. Правда, не совсем, между нами пролегало немалое расстояние, но вот же, оно преодолевается! И вскоре я опять увижу любимого, смогу к нему прикоснуться, поделюсь своими проблемами, и, уверена, он все поймёт. Опять у нас появилось много общего, вот хотя бы проклятый Ренусь и все, связанное с ним. А Мизюня, чтоб ей подавиться, когда-то позаботилась о том, чтобы нас разделить. Теперь, по иронии судьбы, она же, можно сказать, нас сплотила. Я ни секунды не сомневалась, что Гжегож тоже желает ей только всего самого наихудшего.

В конце концов, мы ещё не такие старые, ещё могли бы навеки соединить наши жизни. Нет, исключено! Его работа, моя работа, пришлось бы многим пожертвовать, от чего-то совсем отказаться, а ведь и для него, и для меня работа являлась самым важным, так что лучше уж сразу умереть. Боже, о чем это я, где логика? Вот если бы не его жена… Нет, его жене я не могла желать плохого, глупо строить счастье на чьём-то несчастье. Будь я на её месте, велела бы ему навсегда порвать со мной, аминь. Она и велела, да что толку, он порвал и ничего хорошего из этого не вышло. Нет, с судьбой не поспоришь…

Из дому я выехала пораньше, чтобы было время отделаться от хвоста, если бы таковой капитан решил пустить за мной. Общительная по натуре, я всегда радовалась людям, но не в такой же ситуации. Я просто не имела права напустить на Гжегожа всю варшавскую полицию. Ну, пусть не всю, даже её часть, все равно не стоит.

Отделаться от хвоста легче всего или в толпе автомашин, или на многочисленных перекрёстках, развилках, поворотах. К сожалению, на трассе в Пясечно ничего этого не имелось. Пришлось прибегнуть к единственному в этих условиях средству, а именно — проскочить на красный свет перекрёсток под самым носом рванувших поперёк машин. Никто из следующих за мной не мог уже повторить такое, не рискуя врезаться в поперечный транспорт. Мне повезло, гаишники не привязались, не погнались за мной, в конце концов, не такой уж я важный преступник. Все-таки, на всякий случай, решила проверить и свернула к мастерской по обслуживанию машин марки «тойота». Перед мастерской оказалась прорва «тойот», я на своей простояла минут десять, никто не присоединился к ожидающим, никто не делал вид, что едет в Мысядло. Значит, все в порядке.

Потом я узнала, что уже начиная с первого перекрёстка полиция изменила ко мне своё отношение на негативное, даже стала подумывать над тем, чтобы отобрать у меня права. Когда же я во второй раз сиганула через перекрёсток на красный свет, махнули на меня рукой и сообщили по рации своим, чтобы поджидали меня при въезде в Пясечно. Но я туда и не собиралась.

На место я прибыла раньше назначенного времени и не торопясь принялась разыскивать нужную виллу. Гжегож появился минут через пятнадцать.

За эти четверть часа ожидания я успела много чего передумать, много чего сопоставить. Боже мой, сколько раз в жизни приходилось мне вот так ждать мужчину, и какие же разные были эти ожидания! Ждала с тревогой и беспокойством, в блаженном предвкушении счастья, в дикой ярости, ждала переполненная подозрениями и смертельной обидой на то, что заставляют ждать. Сердце терзали опасения — а не стряслось ли с ним чего, а не променял ли он меня на кого, вот не успела навести красоту и что теперь? Сколько раз в слезах и отчаянии хотела бросить все к чёртовой матери и сбежать куда глаза глядят. И как редко, как страшно редко доводилось ожидать мне возлюбленного со спокойной душой, ни о чем не думая, кроме предстоящего свидания, вот как сейчас.

А ведь бывали случаи, когда и не следовало бы ждать вовсе. Был раз у меня такой, что опаздывал нарочно в расчёте на скандал, который я ему закачу. Обожал скандалы, ему доставляло наслаждение раздражать меня. Вместо того чтобы ждать, стиснув зубы, и изображать спокойствие, стоившее неимоверных усилий, чрезвычайно вредных для здоровья и нервной системы, надо было покинуть место ожидания, даже если этим местом была собственная квартира, даже если ждать приходилось ночной порой! Хотя… куда в те нецивилизованные времена могла отправиться одинокая женщина ночной порой? Допустим, ей не хотелось будить среди ночи родителей, знакомых, друзей. Оставался Центральный вокзал. Сейчас было бы легче, сейчас можно отправиться в любое ночное казино и даже развлечься.

Да, разных приходилось ждать, по-разному они опаздывали. Любая женщина поймёт меня. Женщине понятно, сколько требуется душевных сил, чтобы после многочасового ожидания, когда ты уже вся кипишь от сдерживаемой ярости, встретить вернувшегося мужчину радостной улыбкой и нежными словами: «Ах, как хорошо, дорогой, что ты уже вернулся!» Женщине понятно, как трудно иной раз не устроить вполне заслуженный скандал, если в долгие часы ожидания ты не раз видела хладный труп любимого на улицах города или в морге. А главное, откуда уверенность, что скандал заслуженный?

Так вот, ничего такого мне не приходилось переживать из-за Гжегожа, уж не знаю, как это у него получалось. Зациклившийся на жене, вечно с головой ушедший в работу и многочисленные житейские проблемы, которые ему то и дело подбрасывала жизнь, он, естественно, иногда опаздывал, но как-то по-другому. И если мне и приходилось его ждать, я это делала с удовольствием. Да, да, мне доставляло просто физическое наслаждение ждать любимого.

Может, он посылал мне какие-то флюиды? Вот интересно, что такое флюиды и как они до меня добирались. По ветру летели? А может, телепатия какая-то? Или плазма, исходящая от медиума гипнотизёра? Как бы то ни было, а ждала я Гжегожа всегда с удовольствием, вот как сейчас…

Повернула к себе зеркальце в машине, причёска и лицо в порядке. А вот и машина Гжегожа!

Гжегож легко открыл незнакомые ворота, мы оба въехали на травку, где намеревались оставить машины. Отсюда до дорожки, выложенной плитками, было четыре шага, и эти четыре шага по неровной травке я преодолела раскорякой, дождавшись, когда он повернулся ко мне спиной, сражаясь с замками входной двери. Не оглядываясь, он пожаловался:

— Меня предупредили, что верхний замок капризничает, и оказались правы. Извини, пожалуйста, что заставляю тебя ждать.

— Ну что ты! — искренне возразила я. — Какие милые люди!

Поскольку я ещё не полностью стряхнула с себя воспоминания, появление Гжегожа казалось мне каким-то нереальным. В Париже ещё куда ни шло, в Париже Гжегож имел право существовать, но здесь, под Варшавой?! Сколько лет представляла я нашу встречу в Варшаве, в ушах звучало ностальгическое танго «Ноктюрн», сколько раз я теряла надежду и вновь обретала её, сколько раз погружалась в сладкую грусть и опять всплывала на поверхность реальности… И вот теперь просто не верила своим глазам. До двери добрела как раз в тот момент, когда она распахнулась.

— Можно, я потрогаю тебя? — робко попросила я, не успев подумать над словами.

— И я тоже! — ответил он, тоже не раздумывая.

Все правильно, как в старые добрые времена. Сначала покончим с главным, чтобы потом спокойно заняться всем остальным. Боюсь, даже ту самую дверь мы как следует не прикрыли…

Немного погодя Гжегож занялся изучением содержимого бара, мне нечем было заниматься, и воображение, некогда чрезвычайно живое и яркое, притупившееся с годами, обрело былую мощь и свободно устремилось сразу в две противоположные стороны. Половина вновь занялась прошлым с его сравнениями в пользу Гжегожа, а вторая половина застряла в современности.

Мой первый муж охотно разрешил бы себя потрогать — разумеется, в те годы, когда ещё меня любил, в последующие гневно и высокомерно воспротивился бы. Второй назло мне ответил бы «нет», вызвав желанный скандал. Третий принялся бы расспрашивать о причинах столь необычного желания, а потом научно доказал бы вред таких спонтанных реакций. Интересно, чем эти мужчины думали и на кой черт они вообще были мне нужны? Хотя… ведь тогда у меня не было Гжегожа.

— Мне сказали, тут поблизости неплохое кафе, — сказал Гжегож. — Сбегаем туда пообедать, а пока давай выпьем что-нибудь.

— Давай, но только не крепкое, ведь нам предстоит обсудить весьма сложные проблемы, а для этого понадобится трезвая голова.

— Скажу тебе откровенно, дорогая, в это болото я погружаюсь только потому, что ты в нем увязла по уши. Сиди, сиди, у меня пока обе ноги в порядке…

Попивая максимально не крепкий напиток — сухое белое вино, к тому же на две трети разбавленное минералкой — я информировала любимого о событиях последних дней, попутно присовокупляя некоторые собственные выводы и соображения.

Больше всего сомнений вызывал сам Ренусь как таковой. Я могла понять неприязнь ко мне, как-никак пыталась подпортить им бизнес. Логичным представлялось мне и стремление избавиться от Елены. Какой-то смысл был и в таинственных, якобы хранящихся у меня бумагах. А вот Ренусь… Ну никак он не подходил ни к одному из перечисленных выше моментов, не тот человек, не тот характер. Правда, лично его я не знала, но в последнее время переговорила с людьми, знавшими его хорошо, и вывод был один: на роль предприимчивого афериста и хладнокровного преступника он годился так же, как дохлая коза в качестве тягловой силы при золочёной карете. Разумеется, люди могли не заметить, как он изменился, как из рохли превратился в закоренелого преступника и законченного негодяя, у человека с годами меняется характер, но мне не давал покоя огонёк, сверкнувший в глубине глаз ксёндза викария.

И я задумчиво произнесла:

— Вот и смущает меня это обстоятельство, ну никак не укладывается в образ того Ренуся, которого все знали. Правда, он связался с Новаковским, настоящим подонком, но и Новаковский никогда не был орлом. Обычная вошь… И знаешь к чему я постепенно прихожу? К тому, что это не Ренусь кого-то убил, а его убили. Абсурдная идея, тем не менее не идёт из головы. Однако… если делом заправляет Мизюня — все возможно. Вот уж она всегда была девушкой неглупой, хотя, глядя на неё, такого не скажешь…

Гжегож перебил меня.

— Теперь моя очередь. Боюсь, телефонные разговоры меня разорят. Итак, по порядку. Дядюшка отпадает, Ренусь его не убивал, не было тогда Ренуся в США. И вообще, с тех пор как он после тридцатилетнего отсутствия на родине опять вернулся в Польшу, за океаном его никто не видел. Между континентами курсировала Мизюня, муж дал ей полную доверенность на ведение всех своих дел. Как-то на Ренуся наткнулся один из его приятелей студенческой поры, вряд ли ты его знала, некий Владек Ягелло…

— Знала, очень рассеянным парнем был этот король.

— Рассеянный не рассеянный, а с Ренусем они вместе учились, в одной группе. Так вот, Владек уверяет, что сразу узнал старого знакомого, тем более, что тот опять вернулся к давней студенческой моде — вся рожа заросла волосами: борода, бакенбарды и снова патлы до плеч. А вот что касается характера, в этом отношении Ренусь изменился до неузнаваемости. Раньше Ренусь был болтливым, теперь напротив, раньше симпатичный и открытый — теперь наоборот, ну и все в таком же духе. Мизюня же почти не изменилась, хотя неумолимое время её основательно поклевало. Оба супруга единодушно разорвали все связи с прежними знакомыми, стараются ни с кем не общаться. И рискну высказать предположение — Ренусь вовсе не Ренусь, как бы по-идиотски это ни звучало.

Я обрадовалась — хорошо, что он первым сказал это.

— Точно такая же мысль мелькнула у меня в голове, когда я сидела у постели ксёндза викария. Я вслух высказывала свои соображения, и, когда заявила — преступником является Иреней Либаш, у ксёндза лицо окаменело. Нет, не Либаш. Значит, если что — оба мы с тобой идиоты.

— Вместе с тобой — все, что угодно! Только вот сначала расскажи мне подробней о таинственных бумагах, что-то я не понял. У тебя и в самом деле они припрятаны?

Я вздохнула.

— Если бы знать! Бумаг у меня в чулане побольше, чем на складе макулатуры, а вот есть ли среди них секретные — одному Богу известно. Знаешь, мой бывшенький недоумок из тайных служб был прямо маньяком по части собирания вссвозможного компромата на всех и вся. Возможности у него были, вот и пользовался ими. Правда, ограничивался только сбором, на то, чтобы привести в порядок архив, у него не было ни времени, ни желания. Сколько раз его драгоценный блокнот извлекала я из-под дивана. Мне вменялось в обязанности беречь его как зеницу ока, впрочем, не только блокнот, но и бесчисленные записки, а такими наша квартира была просто усыпана. Поскольку я была лично ответственной за бесценные записи, старалась их собирать в кучу. Сам знаешь, я тоже не отношусь к аккуратным педанткам, но много раз выскакивала за своим повелителем в парадное и возвращала его с лестницы, ибо снова забыл у телефона очередную бесценную запись. Господи, сколько нервов мне все это стоило! Часами спорил со мной о двадцати злотых, которые якобы я осталась ему должна или он мне, без разницы, а может, не двадцать, а двести, памяти у него — никакой, все путал, перевирал и из-за этого становился ещё более дотошным. Раз помню, довёл меня до нервного припадка из-за ста злотых, которые у него куда-то задевались, а когда я, желая прекратить спор, вручила ему свои сто злотых, обиделся на меня смертельно.

— Так что же ты в нем такого нашла?

— Были у него и достоинства. Хотя, с другой стороны, тоже оборачивались недостатками. Вот представь, тебе захотелось… иметь дело с твоим собственным мужчиной…

— Такого не могу представить! — решительно заявил Гжегож.

— Ну ладно, в твоём случае тебе захотелось со своей женщиной… поговорить в постели. А она намертво приросла к кухонной мойке и бренчит бесконечными грязными тарелками…

— Тарелки отберу, кран прикручу, а её силой утащу в спальню.

— Возможно, но наверняка в твоей женщине нет ста восьмидесяти сантиметров роста и мускулов как у борца-тяжеловеса. Тебе хватит сил, возможно, не просто утащишь, но по дороге ещё и подтолкнёшь пару раз… Нет, ты представь эти два метра с мускулами, как они скалой высятся посередине кухни. Попробуй подтолкни такой памятник! А посуду он мыл по собственному почину, добровольно, хотя я почему-то не испытывала особой радости по этому поводу. Ну, ещё тяжести таскал свободно… И внешне был красив, к тому же чистюля. Не вонял!

— Послушай, давай лучше вернёмся к нашим баранам, а то мне что-то нехорошо становится, из двух зол уж лучше преступление.

— Согласна. Так вот, чем черт не шутит, возможно, кое-что из записей этого моего детектива и валяется у меня в чулане до сих пор. Думаю, это скоро обнаружится, потому что я рассказала полиции о чулане и даже дала капитану ключ от него. Не исключено, они в данный момент там шуруют, и я им не завидую.

— А что ты вообще держишь в своём чулане?

— Я не держу, оно там просто лежит само. Дубовые двухдюймовые доски четырехметровой длины, стремянка, изумительно сохранившаяся деталь обшивки парусника, выброшенная морем на пляж, громадное количество бутылок, запчасти к автомашине, в том числе часть кузова, поломанная мебель и немного дров, книги, которые я никогда не стану читать, неисправная газовая колонка, водопроводные трубы, два велосипедных колёса и многое другое, чего я уже и не помню, но его намного больше того, что я запомнила. Ага, ещё три пластиковых ящика для рыбы, тоже выброшенных морем.

Смеясь, Гжегож принялся приготавливать нам ещё по одному лёгкому коктейлю.

— Кончай смеяться, я ещё не закончила.

— Погоди, давай я тебе вот ещё что скажу. В числе моих бесчисленных телефонных разговоров был один особенный. Ты помнишь Ганю? Она до сих пор сидит в Канаде.

Я вся превратилась в слух. Ганя была некогда лучшей подругой Мизюни, так что следовало ожидать сенсации. И я не была обманута в своих ожиданиях.

— …расчувствовалась и разговорилась, — продолжал Гжегож. — Как только я упомянул Ренуся, она ударилась в воспоминания. Воспоминания, так что речь шла только о прошлом, но я узнал одну очень важную вещь, а именно: в этом прошлом Мизюня пережила любовную драму. Тот, которого она пламенно любила, разбил её сердце, так что Мизюня вышла за Ренуся, чтобы забыться. И ещё потому, что он, Ренусь, был внешне очень похож на её большую любовь…

— Интересно, когда же это все происходило? — недоверчиво спросила я. — В те времена, когда мы дружили, что-то я не замечала в ней никаких любовных страданий.

— Говорят, драму она пережила в семнадцать лет.

— А, ну тогда другое дело. Мы подружились, когда нам обеим было по восемнадцати.

— Моя дорогая, ты ведь сама напомнила мне о сцене перед зеркалом в кафе, когда увидели свои отражения в зеркале Ренусь и второй стиляга, столь на него похожий. Погоди, не перебивай ход моих рассуждений. Итак, зеркало в кафе. Идём дальше. Ты сама сообщила мне, что Ренусь связался с Новаковским. Возможно, ты не в курсе, но Новаковский представлял собою, так сказать, верхний, наружный слой, за ним стоял Спшенгель. Последний обделывал свои делишки тайно, старался использовать подставных лиц, сам предпочитал оставаться в тени. Вот и на меня напустил Новаковского, поэтому люди знали много нехорошего о Новаковском, считали его законченной свиньёй, а я не стал опровергать распространённое мнение. Со Спшенгелем мне довелось беседовать лишь раза два, и то по телефону, и я с большой неохотой вспоминаю эти беседы. Лично я Спшенгеля никогда не видел в глаза.

— И даже не представляешь, как он выглядит?

— Понятия не имею. И не испытывал желания лично встретиться с таким типом. Мне кажется, единственным человеком, знавшим в лицо Спшенгеля, была моя бывшая жена Галина, вряд ли они занимались любовью только в темноте.

— А ведь он был крупной шишкой в тайных службах, — задумчиво произнесла я. — Интересно, твою Галину ему назначили или он заинтересовался ею по собственной инициативе? Вынуждена признать — вполне мог заинтересоваться, твоя Галина была бабой что надо.

— Наверняка они не афишировали свою связь, но близкие подруги Галиночки знали о ней. Слушай, может, не стоит больше о Галиночке? В твоей афёре Спшенгель представляет пока лишь одно звено в цепи моих рассуждений. Не знаешь, что с ним происходит в настоящее время?

— Не могу сказать, возможно, получу информацию, опять повисев на телефоне. Ты не представляешь, какого труда это стоит…

— Очень даже представляю, сам немало повисел за последние дни. Попытайся.

— Разумеется, попытаюсь и обещаю тебе — стану безжалостно пытать своих ближних.