– Как ты себя чувствуешь?

Я был укутан в толстое серое одеяло. Приподняв его, я обнаружил, что на мне по-прежнему тот же защитный парашютный комбинезон, а плечо перебинтовано заново чем-то напоминавшим полоски, оторванные от белой льняной простыни. Я с трудом оттолкнулся и сел, опустив ноги на пол.

– Ну, ну, не так шустро, – проговорил Марко. – Это счастье, что ты еще жив остался.

– Ты не прав, – возразил я. – Ты крайне и бесконечно не прав, Марко. Я абсолютно неуязвим и собираюсь жить вечно.

Марко больше не улыбался, и, когда дверь отворилась и в комнату быстро вошел Серда, по выражению его лица до меня дошло, что я, должно быть, кричал.

На тумбочке у кровати лежал «смит-вессон»; я потянулся за ним, взял и прижал к лицу. Металл был обжигающе-холодным, или это только показалось мне? Потом я посмотрел на встревоженные лица Марко и Серды и спросил:

– Где она?

– У меня в спальне, – ответил Серда.

Я уже вскочил на ноги и, слегка пошатываясь, бросился к дверям, вырываясь из рук Марко. Передо мной стоял Серда, который распахнул дверь, и в полумраке спальни печальная женщина, оказавшаяся его женой, с тревогой подняла на меня глаза, отвернувшись от кровати.

Благородная Джоанна Траскотт лежала совершенно неподвижно, лицо ее было словно вылеплено из воска, а голова перевязана чистой полосой из простыни.

Я повернулся к Марко:

– Что происходит?

– Ей нехорошо, Стейси. Я разговаривал с капо по телефону. Ближайший доктор в двух часах езды отсюда, но его уже вызвали.

– Она не должна умереть, ты слышишь?

– Конечно, Стейси. – Он похлопал меня по плечу. – Из Палермо уже выехала «скорая» с двумя лучшими на Сицилии врачами из частной клиники. С девушкой все будет в порядке; я сам пригляжу за ней. Состояние тяжелое, но рана не смертельная. Тебе не о чем беспокоиться.

– Кроме как о Хоффере, – уточнил я. – Он-то думает, что она умерла, и для него это очень важно. – Внимательно посмотрев на Марко, я покачал головой: – Но ты-то ведь знаешь об этом, правда? Тебе же все известно?

Марко не знал, что ответить, и попытался ободряюще улыбнуться.

– Забудь о Хоффере, Стейси. Капо сам с ним разберется. У него уже все схвачено.

– И когда же это случится? Через неделю? Через месяц? Хоффер использовал меня, разве не так, Марко? Он использовал меня, так же, как тебя и всех остальных.

Я обнаружил, что все еще сжимаю «смит-вессон» в левой руке и засунул его в кобуру.

– Этого больше не будет. Я сам сведу с ним счеты.

Обернувшись, я посмотрел на девушку. Если она еще дышит, то жить ей осталось недолго – так, по крайней мере, мне показалось. Я повернулся к Марко:

– Поехали. На твоей «альфе». Встретим их по дороге.

Он нахмурился.

– Нет, лучше подождать, Стейси. Опасно ехать по горным дорогам после такого дождя. Покрытие наверняка расползлось.

– Он прав, – вмешался Серда. – Если дождь вскоре не прекратится, никаких дорог вообще не останется.

– В таком случае «скорая» сюда не доберется, – спокойно заметил я.

Серда, нахмурившись, повернулся к Марко; тот пожал плечами, словно сдаваясь.

– Может быть, он и прав.

Все сразу засуетились. Джоанну завернули в одеяла, снесли вниз и поместили в стоявшую во дворе «альфу», предварительно напихав между сиденьями побольше одеял. Я сел рядом с водителем, и Серда нагнулся, пристегнув меня для верности ремнем.

– Не забудь передать от меня привет капо и слова глубочайшего уважения, – сказал он мне. – Скажи, что я выполнил все его указания в точности.

– Непременно передам, – ответил я, откинулся на сиденье и в ту минуту, когда мы отъезжали, воскликнул по-английски:

– Вперед! На мафию!

Боюсь, однако, что значение этого емкого английского выражения не дошло до старого трактирщика.

* * *

Я оказался абсолютно прав относительно горных дорог: они расползались буквально под колесами нашей машины. Мы тащились вниз по склону со скоростью не более двадцати миль в час – если бы Марко попытался ехать быстрее, мы, без всякого сомнения, улетели бы в пропасть, а «альфа» явно не создана для полетов.

Не то чтобы я очень волновался. От судьбы, как говорится, не уйдешь – я был готов ко всему. Сицилийцы древний народ, и их спокойное восприятие неизбежности заговорило во мне сейчас. Нечто подсказывало мне, что игра еще не закончена и развязка впереди. Она казалась мне неотвратимой, как рок, от которого никому не уйти. Ни мне, ни Берку.

Меня согревала также мысль о том, что Марко когда-то занял третье место на тысячемильном ралли, управляя автомобилем, который был снаряжен на деньги деда и его деловых партнеров.

Я задремал. А когда открыл глаза, мы уже проезжали Викари – это означало, что я проспал два часа.

Джоанну Траскотт переносили в санитарную машину на носилках. Я попытался вылезти из машины и обнаружил, что ноги меня не слушаются; тут дверца отворилась, и я повалился вбок, прямо на руки седобородого человека в белом халате.

Дальше я почти ничего не помню, за исключением того, что где-то неподалеку маячил Марко, но в основном мне запомнилось лицо человека с седой бородой и очки в золотой оправе. Удивительно, до чего же респектабельно может выглядеть доктор, даже если он мафиозо.

Рядом лежала Джоанна – это я помню, – и доктор склонился над ней, а потом его седая борода снова надвинулась на меня, золотая оправа заблестела, а в руке оказался шприц.

Я попытался было сказать «нет», воспротивиться и поднять руку, но ничто, казалось, во мне уже не действовало. Потом снова нахлынула тьма – мы с ней успели крепко сдружиться.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Снаружи за высокими – от пола до потолка – французскими окнами, выстроились в ряд тополя, словно солдаты в ожидании сигнала, черные на рдеющем пламени заката. Длинные белые занавески колыхались, надуваемые легким ветерком, совсем призрачные в прохладном полумраке комнаты.

Возвращение к жизни всегда болезненно, но оно далось мне легче благодаря этому прекрасному вечеру. Я был снова здоров, спокойный и отдохнувший, и не ощущал боли, пока не шевельнулся, и она не полыхнула, обжигая правое плечо. Сиделка в ногах кровати читала книгу при свете ночника. Она повернулась, заслышав шорох, и накрахмаленная белая косынка нимбом засияла вокруг ее лица Мадонны. Она склонилась надо мной; никогда в жизни я не знал ничего прохладнее этой руки, коснувшейся моего лба.

Сиделка вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь. Та почти тотчас же открылась опять, и в комнату вошел седобородый.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он по-итальянски.

– Снова живым. Необычайно приятное ощущение. Где я?

– На вилле Барбаччиа.

Он включил лампу на столике у постели и проверил мой пульс. Вид у него был чрезвычайно сосредоточенный и серьезный. Затем, как и следовало ожидать, появился стетоскоп, который некоторое время тыкался мне в грудь.

Врач кивнул головой – самому себе, разумеется, и сунул стетоскоп в карман.

– Ну как плечо? Беспокоит?

– Немного, когда двигаюсь.

Дверь за спиной доктора отворилась. Я почувствовал присутствие деда еще прежде, чем различил ни с чем не сравнимый аромат гаванской сигары, и тут он предстал передо мной – лицо задумчивое и спокойное, как всегда. Просто Цезарь Борджиа, вновь возродившийся к жизни, бессмертный и неуязвимый.

– Ты, похоже, вечно будешь таким, дед? – проговорил я.

Словно угадав ход моих мыслей, он улыбнулся.

– Он ведь нас всех переживет, мой внучок, а? Как ты считаешь, Таска?

– Ну уж эту-то пулю – без сомнения. Хотя придется потрудиться над его правой рукой, а то она может стать не такой подвижной, как левая.

Доктор Таска взглянул на меня с легким укором.

– Не нужно вам было ею пользоваться, молодой человек. Напрасно вы это делали.

Я промолчал, а он повернулся к деду:

– Меня беспокоит его общее состояние. Откровенно говоря, он стоит на краю пропасти. Достаточно легкого толчка – и он полетит в бездну.

– Слышал? – Дед еле удержался, чтобы не ткнуть меня тростью. – Хочешь умереть молодым, да?

– А что ты можешь предложить взамен?

Я пытался говорить весело и беспечно, однако Таска, по всей видимости, не разделял моего настроения.

– Вы, по-моему, были в тюрьме.

Я кивнул:

– Нечто в этом роде – в египетском лагере.

– В кандалах, вместе с каторжниками? – На лице его впервые за все это время появилось выражение озабоченности. – Теперь все ясно.

Он снова повернулся к деду.

– Когда он снова встанет на ноги, он должен прийти ко мне для тщательного обследования, капо. У него, очевидно, поражены легкие; есть также определенные признаки, что он не окончательно оправился после черной лихорадки, а это может вызвать осложнения на почки. Ему потребуется не только лечение, но и хороший уход и отдых – несколько месяцев полного, абсолютного покоя.

– Благодарю вас, доктор Килдаре, – сказал я. – Вы меня просто осчастливили!

Таска, казалось, совершенно растерялся, не зная, как понимать мою реплику, но тут дед отпустил его.

– А теперь возвращайтесь к девушке. Я хочу поговорить с моим внуком наедине.

К стыду своему, я только теперь о ней вспомнил.

– Так значит, Джоанна Траскотт тоже здесь? Как она?

Дед пододвинул себе стул и сел.

– С ней все в порядке, Стейси. Таска – опытный специалист по нейрохирургии, лучший на Сицилии. Он привез с собой портативный рентгеновский аппарат и тщательно обследовал девушку. Ей повезло – кости черепа не затронуты. Конечно, останется шрам, может быть, даже на всю жизнь, но, думаю, хороший парикмахер сумеет это поправить.

– А не лучше ли было бы перевезти ее в клинику?

Дед покачал головой.

– Нет никакой необходимости. Здесь ей обеспечены наилучшие уход и лечение, и здесь безопаснее для нее.

Я попробовал сесть, ощущая где-то внутри, под сердцем, противную сосущую пустоту.

– Так значит, Хофферу все известно?

Дед ласково подтолкнул меня обратно на подушку.

– Только о том, что его падчерица погибла. Это, разумеется неофициальные сведения, поэтому еще рано говорить об этом открыто. Хоффер говорил со мной по телефону.

– И сказал тебе?..

Дед покачал головой:

– Он попросил, чтобы собрание Общего Совета назначили на сегодняшний вечер. Он будет здесь через полчаса.

– Не понимаю, – сказал я. – Какого еще Общего Совета?

– Ты что же, думаешь, я один представляю всю мафию, Стейси?

Он засмеялся.

– Конечно, я капо – капо на всей Сицилии, но наиболее важные решения принимает Совет. У нас есть законы, которым следует подчиняться. Даже я не могу их нарушить.

Дед передернул плечами:

– Без этих законов мы ничто.

ДОСТОПОЧТЕННОЕ ОБЩЕСТВО. Я потряс головой.

– Ладно, может быть, в голове у меня не совсем прояснилось, но я все же не понимаю, что тут понадобилось Хофферу.

– Сначала расскажи мне, что произошло в горах. А потом уж продолжим.

– Ты что, хочешь убедить меня, что не знаешь?

– Лишь кое-что. Ну же, будь умницей и расскажи мне все по порядку.

Я рассказал ему обо всем, во всех подробностях, в том числе и о подозрениях, зародившихся у меня с самого начала, и он выслушал все это совершенно бесстрастно – даже мое умышленно красочное описание бойни.

Когда я закончил, он с минуту сидел молча.

– Почему ты пошел на это, Стейси, вот чего я никак не могу понять. Ты же знал, что этот Берк что-то крутит, ты не доверял Хофферу, ты понимал, что даже я не был честен с тобой до конца, и все-таки пошел туда.

– Бог его знает, – ответил я; теперь, размышляя обо всем этом, я и правда не мог понять, почему так поступил. – Нечто вроде стремления к смерти, наверное. – Слова были мои, и все-таки, когда я произносил их, все во мне восставало против случившегося.

– Нет, к дьяволу! Это все Берк – всегда Берк. Что-то такое между нами, чего я даже себе не могу объяснить. Нечто, в чем я еще должен удостовериться. Больше я ничего не могу сказать тебе.

– Ты ненавидишь его, правда? Вот в чем все дело.

Я немного помолчал, обдумывая его слова, потом медленно произнес:

– Нет, это больше, чем ненависть. Гораздо больше. Он увлек меня за собой в темный, им самим сотворенный мир, превратил меня в то, чем я не был, лепил из меня все, что ему требовалось. Там, наверху, в горах, он сказал мне, что болен, чтобы хоть как-то объяснить свои действия. Думаю, он пытался таким образом оправдать свой поступок, но он лжет даже себе самому. Порча проникла в него гораздо раньше, чем его легкие начали гнить. И оправдания тут ни к чему.

– Ага, вот теперь для меня что-то забрезжило, – заметил дед. – Ты ненавидишь его за то, что он оказался не таким, каким представлялся тебе прежде.

Он был прав, разумеется, и все-таки дело было не только в этом.

– Что-то в нем было. В те дни, когда я встретил его впервые, он показался мне единственной реальностью, чем-то надежным в этом безумном, свихнувшемся мире. Я верил ему безоглядно.

– Ну а потом? Что случилось потом?

– Ничего. Это я изменился, он-то остался прежним. Он всегда оставался тем, что и теперь, – вот в чем весь ужас. Того Шона Берка, которого – как мне представлялось – я знал в Лоренцо Маркесе и позже, просто никогда не существовало в действительности.

Воцарилось молчание. Я некоторое время лежал, размышляя, потом внимательно посмотрел на деда.

– Скажи, ты ведь знал, что они затевают?

– Только частично. Об остальном догадывался. Хоффера выслали из Штатов несколько лет назад, когда ему грозила тюрьма за уклонение от уплаты налогов. Он сотрудничал с Cоsa Nоstra^[5] в Америке, а приехав сюда, прихватил с собой несколько приятелей из американо-сицилийской мафии. Они привезли на Сицилию кое-что новое, как я уже говорил тебе. Наркотики, проституцию и прочую гадость. Мне это не нравилось, но все-таки это были наши люди.

– С тех пор они тут и укоренились?

– Именно. Совет решил, что они имеют на это право.

– Так значит, вы приняли их к себе?

Дед кивнул.

– Надо сказать, они оказались неплохими организаторами, этого у них не отнимешь. Хоффер, к примеру, взялся вести наши дела по нефтяным разработкам в Геле. В общем-то, он проделал хорошую работу, но я никогда не доверял ему – да и его приятелям тоже.

– Эти-то люди и действовали против тебя?

– Все это далеко не так просто. Иногда сообща, а зачастую поодиночке, они пробовали давить на меня. Они думали, им не составит труда улестить тупоголового сицилийского крестьянина, заставить его плясать под свою дудку. Одурачить его. Когда же им это не удалось, они попытались действовать по-другому, иными методами.

– Включая бомбу, убившую мою мать? Ты же знал, что они готовы уничтожить тебя в любую минуту, и все-таки сотрудничал с ними? – Я покачал головой. – Акулы, раздирающие друг друга на части, учуяв запах крови.

– Ты все еще не понимаешь. – Он вздохнул. – Мафия – это Совет, Стейси, а не один только Вито Барбаччиа. По закону они имели право быть принятыми. А это, другое, – мое личное дело.

– И ты убивал их всех исключительно по закону, это ты мне пытаешься доказать?

– Любой из них мог быть причастен к той бомбе, которая убила твою мать, – а может быть, и все сразу.

– Тогда почему же Хоффер до сих пор жив?

– Не люблю спешки. Я привык по-своему обделывать такие дела, – ответил дед мрачно. – Хоффер тупица, как и вообще все те, кто считает себя умниками. Он женился на этой английской вдовушке, этой аристократке, из-за денег. К несчастью, она оказалась сметливее, чем он думал, и вскоре его раскусила. Она не давала ему ни пенни.

– Почему же она просто не ушла от него?

– Кто их поймет, этих женщин! Может любила. Ну, вот он и избавил ее от тягот этого бренного мира, отправив в иной, лучший, очень ловко и аккуратно подстроив несчастный случай, – он, кстати, до сих пор еще знает, что мне известно об этом, – а после этого обнаружил, что она ему ничегошеньки не оставила.

– Все перешло к Джоанне.

– Вот именно; на тех условиях, что он все это унаследует, если девушка умрет прежде, чем успеет вступить в свои права. Как только она достигнет совершеннолетия, для него все будет кончено. Она может тут же, не сходя с места составить завещание и оставить все состояние благотворительному обществу или какой-нибудь неизвестной кузине – все, что угодно. Тогда даже убийство оказалось бы бессмысленным.

Дед встал и подошел к окну, снова превратившись в темную тень.

– Однако в этом желании прибрать к рукам имущество падчерицы им двигала не одна только жадность. Он боялся. Его ожидал смертный приговор. Он использовал наши деньги, деньги мафии, в различных операциях с золотом, в основном в Египте, в надежде и самому сорвать большой куш. К несчастью, кто-то намекнул властям. Дважды его суда были пойманы с поличным.

– Кто-то предупредил власти? Кто-то по имени Вито Барбаччиа?

Я так расхохотался, что чуть было не задохнулся, и дед торопливо подошел к кровати и налил мне воды в стакан. Я сделал глоток и вернул стакан. Да. Заставил-таки поволноваться старика.

– Забавно, не правда ли? – выговорил я наконец. – Ты же не знал, что я был на одном из этих судов? Что из-за этого я и угодил в египетскую тюрьму?

Единственный раз за всю эту жизнь мне удалось потрясти деда. Он протянул ко мне руку, и на лице его отражалась крайняя растерянность.

– Стейси, – пробормотал он, – что я могу сказать? Так оно и было. Я виноват перед тобой.

– Забудь об этом, – сказал я. – Это слишком смешная история, чтобы быть трагичной. Лучше расскажи-ка мне еще что-нибудь занимательное.

Дед опустился на стул. Он все еще не мог оправиться от потрясения.

– Так вот, Хофферу нужно было дать шанс возместить ущерб, чтобы Общество не пострадало. Собрался Совет, чтобы обсудить положение. Он честно во всем признался, но делал вид, будто заключая подобные сделки, хотел принести пользу Обществу. Но это ему не помогло, ведь Совет не давал ему таких полномочий. Хоффер признал, что обязан вернуть этот долг, и попросил дать ему время, чтобы собрать необходимую сумму.

– И ему дали время.

– Не было никаких причин отказывать. Он сказал на Совете, что по условиям завещания его покойной жены ему был оставлен существенный пай в акциях американских предприятий. Что он реализует их месяца за два-три и выручит больше чем достаточно, чтобы рассчитаться.

– И Совет поверил ему?

– А зачем ему было лгать? Если бы он не явился с деньгами к назначенному сроку, им и так занялись бы, даже если бы он и попытался сбежать.

– Но ведь ты знал, что он лжет?

Дед спокойно кивнул.

– В том-то и заключается тупость Хоффера: ему, понимаешь ли, все не верится, что старый сицилийский крестьянин оказался умнее его. Я всегда был на шаг впереди него – всегда. Я видел фотокопию завещания его жены раньше, чем он узнал о его содержании.

– Почему же ты не сказал Совету?

– Мне было любопытно посмотреть. Мне хотелось узнать, как он будет выкручиваться.

– И оставаться, как обычно, на шаг впереди него? Ты ведь знал, что у него один выход – избавиться от падчерицы, прежде чем ей исполнится двадцать один год?

– Скажем так – после того как я увидел завещание, это представлялось мне как один из возможных вариантов. Позднее до меня дошли слухи об этой кутерьме с Серафино и как оно все неожиданно пошло наперекосяк.

– И тут тебе подвернулся я и открыл недостающие карты. – Я опять разозлился. – Если ты знал, что девушка остается у Серафино, так как хочет укрыться от Хоффера до своего совершеннолетия, ты должен был понимать, что цель нашей маленькой экспедиции в горы, в таком виде как мне ее представили, – ложь. Что единственное, для чего мы могли туда отправиться, – это уничтожить Джоанну.

Я заговорил громче.

– Что же, черт побери, ты думал, могло произойти, когда я окажусь там и все откроется? Или может ты считал, что я лгу тебе? Ты, что, думал, я заделался убийцей молоденьких девушек!?

– Не будь идиотом, Стейси, – сказал дед сухо. – Ты плоть от плоти моей – и я знаю это. Представим такого рода дела разным там Хофферам и Беркам. Людям без совести.

– Совесть? – Я расхохотался. – Разве ты не понимал, что Берку придется убить меня, ведь он знал, что я не стану стоять рядом и смотреть, как они расправляются с девушкой! Что ты своим молчанием, посылаешь меня на верную смерть, точно так же, как Хоффер?

– Но у меня не было выбора, неужели ты не понимаешь? – возразил он спокойно. – Послушай меня и постарайся понять, Стейси. Совет дал Хофферу время – время, чтобы он вернул деньги, а как – это уж его личное дело. Или деньги на бочку к назначенному сроку, или смерть – другого выбора у него не было. Но если уж кому-нибудь дали время, он может действовать по своему усмотрению, и Общество не должно вмешиваться. Если бы я предупредил тебя, что он намеревается убить девушку, я тем самым подтолкнул бы тебя к тому, чтобы не допустить этого, и оказался бы таким образом виновен в нарушении одного из старейших законов мафии.

– И это означало бы смерть для Вито Барбаччиа, так?

– Смерть? – Он, казалось, был искренне изумлен. – Ты думаешь, это пугает меня? А я надеялся, что ты наконец-то понял. Законы существуют для всех, и все обязаны им подчиняться, даже капо. Без них мы ничто. В них – сила, благодаря им мы до сих пор существуем. О, нет, Стейси, тот, кто нарушает законы, заслуживает смерти – он ДОЛЖЕН умереть.

На какое-то мгновение мне почудилось, что я сошел с ума.

Я очутился в незнакомой стране, где были свои правила и обычаи, такие же закостенелые, архаические, как у средневековых рыцарей.

Не так-то легко мне было собраться с мыслями, однако я заметил:

– И все-таки, что-то не сходится. Ну хорошо, предположим, я не знал, что Хоффер из мафии, но он-то знал, что я твой внук, и я достаточно ясно намекнул Берку, что разговаривал с тобой об этом деле.

– А почему это должно волновать его? История о похищении падчерицы была состряпана вполне правдоподобно, включая причины, по которым ему не хотелось поднимать шума: и он думал, что все, в том числе и я, приняли его версию насчет денег, которые будут выручены за акции. Так при чем тут девчонка Траскотт и то, что с ней приключилось?

Все это было не лишено смысла. Без сомнения, объяснение казалось таким же приемлемым, как и все остальные, которые предлагались мне в этом темном, кошмарном мире мафии.

– Тем не менее, мы остаемся при том, что ты мог предупредить меня, – медленно произнес я. – Ты мог бы мне как-нибудь намекнуть, о том что происходит, сказать мне, по крайней мере, что Хоффер из мафии, в тот первый вечер, когда мы с тобой разговаривали.

– Тогда я нарушил бы закон, Стейси, а этого я никак не мог сделать. Хоффер знал это, и для меня даже выгодно было помалкивать. Это ведь Хоффер втянул тебя в это дело. Хоффер да еще этот Берк, который обманывал тебя. Если бы ты вдруг пошел против них, Хофферу некого было бы в этом винить, кроме меня.

– У этого твоего Совета могут оказаться другие соображения по этому поводу, – заметил я. – Возможно, они не захотят поверить, что твой внук действовал не по твоим прямым указаниям.

– Ну что ж, поживем – увидим, – ответил Вито. – Но ты должен сам придти на заседание, Стейси, и увидеть все своими глазами. Думаю, это будет забавно.

– Забавно? – Если бы я был поближе к нему, я бы, наверное, мог ударить его в эту минуту. – Меня могли убить, ты что, не понимаешь? Я любил тебя – я всегда тебя любил. Несмотря ни на что, а ты послал меня на смерть – молча, без единого слова – ради каких-то дурацких замшелых законов, нелепой ребяческой игры!

Вито нахмурился.

– На смерть, Стейси? Ты и в правду так думаешь? – Он хрипло расхохотался. – Ну что ж, ладно, признаюсь. Я собирался удержать тебя от этого в тот первый вечер, когда ты приехал повидаться со мной, хотя бы силой, если понадобится. Но потом я поговорил с моим внуком – увидел его в деле, увидел, каков он есть мафиозо, такой же, как его дед, только рангом выше. А этот Берк – это ничтожество, эта ходячая развалина, гниющая заживо, – ты что же думал, я поверю, будто бы моему внуку не справиться с ним?!

Его голос упал до хриплого шепота, и он нагнулся ко мне совсем близко, одной рукой опираясь на край кровати. Я смотрел на него, не в силах отвести глаз.

– Неужели ты не понимаешь, Стейси? Хоффер должен был получить свой шанс – таковы законы – но я хотел, чтобы он ползал на брюхе, раздавленный, жалкий, так как я уверен, что из всех них именно он наверняка виновен в гибели моей дочери. Я хотел, чтобы его план провалился, а потому позволил лучшему и самому безжалостному из мафиози, какого я когда-либо знал, выполнить это для меня.

Меня словно обдало ледяной волной, я содрогнулся, а он сел на свое место и спокойно закурил еще одну сигару.

– Для тебя это только игра, не так ли? И чем она сложнее, тем лучше. Ты мог бы расправиться с Хоффером когда угодно и где угодно. Дома, на улице – но это было бы для тебя слишком просто. Тебе нужна была классическая трагедия.

Дед встал, лицо его было бесстрастно; он смахнул пепел с лацкана пиджака и поправил галстук.

– Они скоро будут здесь. Я пришлю к тебе Марко с одеждой.

Дверь за ним затворилась. С минуту я невидящим взглядом смотрел в потолок, потом сбросил ноги с кровати, встал и попытался пройти хоть немного.

Я прошел до окна и обратно. Голова сильно кружилась, и плечо болело невыносимо, когда я двигал рукой, но главное – я мог двигаться, а это было все, что мне требовалось.

Я рылся в ящиках ночного столика, когда вошел Марко. Он кинул замшевый пиджак, габардиновые брюки и белую нейлоновую рубашку на постель и достал «смит-вессон».

– Ты случайно не это ищешь?

Он бросил его мне. Я вытащил револьвер из кобуры, с минуту подержал его в левой руке, потом крутанул барабан и высыпал патроны на одеяло.

Я аккуратно перезарядил его, вернул барабан на место и сунул револьвер в кобуру.

– Был еще бумажник.

– Вот он.

Марко вынул его из кармана и протянул мне, молча глядя, пока я проверял содержимое.

– Они уже здесь?

– Почти все.

– А Хоффер?

– Нет еще.

Я заметил, что руки у меня слегка дрожат.

– Помоги мне одеться. Не следует заставлять их ждать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Они ждали в гостиной, и я уселся в плетеное кресло на террасе, за увитой виноградом шпалерой, рядом с Марко, и стал смотреть.

Мне было прекрасно все видно, и слышимость была великолепная. Их было восемь вместе с дедом – судя по всему, самая что ни на есть избранная публика. Трое из них были настоящие капо старого закала, одетые тщательно, в намеренно поношенные костюмы. Четвертый скинул пиджак, выставив напоказ дешевые, слишком яркие подтяжки. Все остальные были в дорогих летних костюмах, хотя никто не мог сравниться с моим дедом по великолепию. Вито Барбаччиа восседал во главе стола в кремовом костюме, который он впервые надел в этот вечер.

Хоффер был в темных очках – вероятно, намеренно – и мрачно кивнул в ответ на то, что сказал ему сосед справа. Он выглядел достаточно собранным, и я подумал: интересно, что у него сейчас на уме?

Дед позвонил в маленький серебряный колокольчик, и приглушенный звук голосов тотчас же смолк. Все головы повернулись к нему, и он выждал еще мгновение, прежде чем заговорить:

– Карл Хоффер специально попросил нас собраться. Мне не больше, чем вам, известно, что он нам скажет, но, думаю, все мы знаем, о чем идет речь. Так что давайте послушаем.

Хоффер не встал. Он казался спокойным, но, когда на минуту снял свои темные очки, стало видно, что лицо у него усталое. Когда он заговорил, в голосе его зазвучали грусть и подавленность. Можно сказать, представление получилось убедительным.

– Когда я стоял перед Советом несколько месяцев назад, объясняя мотивы своих действий в некоторых неудачно окончившихся деловых операциях, я пообещал возместить Обществу все, до последнего цента, потерянное из-за моей неосмотрительности. Я попросил дать мне шесть месяцев – время, достаточное, чтобы я мог реализовать кое-какие ценности в Штатах, оставленные мне покойной женой. Я знаю, что некоторые из присутствующих здесь думали, что я просто тяну время, и Обществу никогда уже не видать своих денег. Слава Богу, нашлись и другие, которые были склонны верить мне.

Этого замечания при других обстоятельствах было бы достаточно, чтобы заставить меня рассмеяться. За столом не было никого, кто верил бы своему соседу более пяти минут, стоило им только оказаться вне рамок суровых законов мафии.

Они это знали, и Хоффер знал, если только – но это казалось невероятным – что он и в самом деле был настолько глуп, чтобы смотреть на них только как на шайку немытых сицилийских крестьян, которых он запросто может обвести вокруг пальца.

– Ты пришел, чтобы сказать нам, что не сможешь заплатить, Карл?

В голосе деда я уловил еле заметный оттенок злорадства и плохо скрытое возбуждение. Спектакль Хоффера бледнел по сравнению с этим.

– Вовсе нет, Вито. – Хоффер повернулся к деду; на глазах у него снова были темные очки. – Я вполне мог бы управиться за то время, что было мне отпущено – во всяком случае, так меня уверяли американские адвокаты. Теперь же, когда произошло... – он запнулся, потом словно бы через силу, продолжал: – ужасное, я для меня в особенности трагическое событие, я могу заверить Совет, что мысль о возвращении денег, утраченных по моему небрежению, менее всего меня сейчас беспокоит.

Большинство из собравшихся явно взволновало это сообщение. Все зашевелились, послышался приглушенный, невнятный гул голосов, затем дед поднял руку.

– Может быть, ты объяснишь нам, Карл?

Хоффер кивнул.

– Все достаточно просто. Как всем вам известно, не так давно моя дорогая жена погибла в автомобильной катастрофе во Франции. Естественно, она оставила весьма значительное состояние, унаследованное от первого мужа, своей дочери Джоанне. По условиям завещания, я был следующим наследником, если бы девушка не успела вступить в свои права ко дню совершеннолетия. – Хоффер сжал руки, костяшки его пальцев побелели, он не отрывал глаз от стола. – Мне нелегко в это поверить, но я узнал из достоверных источников, что моя падчерица погибла сегодня утром в районе Монте Каммарата при весьма трагических обстоятельствах.

Что сицилийцы действительно любят – так это занимательные истории, и с этой минуты все обратились в слух.