За час до полуночи (пер. Максима Дронова)

Это были чудесные времена – лучшие в моей жизни. Тяжелые, но прекрасные. В первый раз я ощущал в себе силу, испытывал свою смелость – как я подозреваю, этим занимались большинство наших людей – и обнаружил, что в минуту опасности был способен идти, а не бежать, что, если вы действительно понимаете в этом толк, было немаловажно.

Берк никогда не успокаивался. Во время короткого затишья он как-то заставил нас тренироваться в прыжках с парашютом из старенького «рапида» на аэродроме в Лумба. Через месяц мы уже применяли этот навык на практике, высадившись на станцию в Кассаи и опередив таким образом отряд симбов – свирепых партизан, обитателей этого района. Мы пробили себе дорогу через две сотни миль недружественных джунглей, освободив по пути восемь монахинь.

За эту маленькую увеселительную прогулку Берк стал полковником, а я получил звание капитана – в то время я должен был всего лишь заканчивать третий курс Гарварда. Жизнь, полная напряжения и опасностей, была страсть как хороша, а деньги действительно текли рекой, как и обещал Берк. Два года спустя те, кто остался в живых, уволились и определенно ни о чем не жалели.

* * *

Вопреки общепринятому мнению, большинство наемников в Конго шли туда по той же причине, по которой молодые люди обычно вступают в Иностранный Легион. Сложности, однако, начинались тогда, когда действительность такой службы представала во всей своей красе. Однажды мне пришлось наблюдать останки местных жителей, разрезанных на куски циркулярной пилой. Я также знал наемников, которые имели привычку закладывать пленных в пустые зарядные ящики и сбрасывать в озеро Киву – но и то только в том случае, когда уставали использовать их в качестве живых мишеней.

Между двумя этими полюсами – Конго и Ямой – я сильно изменился, чего нельзя было сказать о Пайете Джагере – он оставался таким же, каким я его увидел впервые. Выходец из маленького городка в южном Трансваале, где еще верили, что у кафров нет души, он был одним из немногих уцелевших из первоначального состава. Как ни странно, Пайет не был расистом. Он присоединился к нам, поскольку возможность непыльной работы и кое-каких денег в кармане выгодно контрастировала с жизнью на семейной ферме под началом отца, у которого в одной руке была Библия, а в другой – хлыст, одинаково применяемый как к сыну, так и к кафрам, которым не посчастливилось работать на ферме.

Пайет, я думаю, выжил исключительно благодаря тому, что поклонялся Берку, как богу, и с радостью шел за ним в преисподнюю и обратно, не подвергая ни малейшему сомнению его действия.

Я наблюдал за его отражением в зеркале, пока он аккуратно сбривал мне бороду, – загорелый, тщательно причесанный юный бог, мечта любого режиссера на роль молодого офицера СС, озабоченного муками совести и приносящего себя в жертву ради красивой девушки в финальной сцене фильма.

В дверях стоял Легран; его добродушное крестьянское лицо было бесстрастным, из-под густых шикарных усов выглядывал окурок сигары. Как я уже говорил, большинство наемников в Конго были искателями легкой наживы, однако встречались и исключения; Легран был одним из них – убийца, отправлявший людей на тот свет без малейших угрызений совести. Стрелок Иностранного Легиона, который сбежал в Конго в поисках убежища, он всегда относился ко мне подчеркнуто уважительно, несмотря на мою молодость. Как мне кажется, за мое умение владеть оружием, впрочем, как и всем остальным.

Пайет аккуратно убрал горячее полотенце и сделал шаг назад. Из зеркала на меня уставился незнакомец, на смуглом от загара лице которого резко выступали скулы, а темные, слегка запавшие глаза смотрели задумчиво и спокойно, словно чего-то ожидая.

– Кости целы, а мясо нарастет, – заметил Пайет. – Хорошая пища и обилие красного вина определенно поправят дело.

– И немного женской ласки, – серьезно отозвался Легран. – Ласки женщины, которая знает, что от нее требуется. Вот тогда набор будет полным.

– На Сицилии девушек хватает, – сказал Пайет.

Я резко посмотрел на него, но прежде чем успел спросить, что он имеет в виду, в комнату со стороны веранды вошла похожая на гречанку женщина, в глазах которой стоял вопрос. Ей было лет тридцать-тридцать пять на вид – точнее определить возраст местной жительницы, очевидно крестьянки, было невозможно. Иссиня-черные волосы свободно ниспадали на плечи, кожа имела оливковый оттенок, во взгляде светилась доброта.

Легран и Пайет рассмеялись, и Джагер показал французу на дверь.

– Мы оставляем тебя, Стейси. Желаем приятного отдыха.

Пока отголоски смеха стихали за закрытой дверью, женщина подошла и положила на кровать два чистых полотенца и белую рубашку. Затем улыбнулась и сказала что-то по-гречески. Греческий располагался за пределами моих познаний, поэтому я перешел на итальянский, вспомнив, что Греция была захвачена Италией во время войны. Но это не помогло, так же как и немецкий.

Тогда я беспомощно пожал плечами, а женщина улыбнулась снова и почему-то погладила меня по голове, как школьника. Я все еще сидел напротив зеркала, где Пайет брил меня. Женщина стояла совсем близко, ее груди были на уровне моего лица. Запаха каких-либо духов не чувствовалось, однако ее дешевое хлопчатобумажное платье было только что выглажено, и поэтому от женщины исходил кружащий голову аромат свежести, от которого во мне начало просыпаться нечто давно забытое.

Я, не отрываясь, смотрел на женщину, пока она шла по комнате, затем вышла на веранду, после чего я несколько раз глубоко вздохнул. Да, чертовски давно это было, и Легран, как всегда, угодил прямо в точку. Я снял халат и начал одеваться.

* * *

Вилла стояла на склоне холма, в паре сотен футов над белым песчаным пляжем. Ее, очевидно, переоборудовали из сельскохозяйственной фермы; кто-то, видимо, израсходовал на отделку небольшое состояние.

Я сидел за столиком на краю веранды под горячими солнечными лучами, когда появилась гречанка с подносом, на котором были грейпфруты, яичница с ветчиной и чайничек с заваренным английским чаем. Это было не что иное, как мой любимый завтрак. Кто же еще, как не Берк, мог все это предусмотреть. Не думаю, чтобы пища казалась мне когда-нибудь более вкусной, чем здесь, за столиком с видом на Эгейское море, в дымке которого плыли Кикладские острова.

Во всей ситуации чувствовался сильный налет нереальности – картина внезапно приобрела резкие очертания, как в худшем из снов. Где я находился? Здесь или в Яме?

Я закрыл глаза, а когда открыл их, то обнаружил, что меня с самым серьезным видом разглядывает Берк.

* * *

На нем были выцветшая армейская рубашка и джинсы, старая фетровая шляпа оставляла лицо в тени, за спиной болтался карабин.

– Как всегда, стараешься не потерять форму? – спросил я.

Он кивнул.

– Стреляю во все, что движется. Что за утро! Ну, как ты себя чувствуешь?

– Значительно лучше. Доктор, которого ты приставил ко мне, накачал меня всякой всячиной. Между прочим, спасибо за завтрак. Как ты угадал?

– Я ведь немного знаю твои вкусы, а Стейси? – Берк улыбнулся той своей редкой улыбкой, которая, казалось, могла растопить что-то скрытое у него внутри, однако этого никогда не происходило.

Глядя на войлочную шляпу и армейскую рубашку Берка, я снова вспомнил нашу первую встречу в Мозамбике. Он оставался все тем же. Комплекция борца-тяжеловеса удивительно сочеталась в нем с энергией человека, вдвое моложе его по возрасту. Но изменения все же были – незначительные, однако заметные.

Под глазами у него виднелись мешки, а лицо казалось более округлым, чего я не разглядел ранее. Если бы речь шла о ком-либо другом, я бы мог сказать, что этот человек любит прикладываться к спиртному. Однако Берк никогда раньше не проявлял интереса к выпивке – и к женщинам, если уж говорить прямо. Он всегда едва выносил мою неодолимую склонность к обоим этим предметам.

Когда же он сел и снял темные очки, я был просто поражен. Глаза, его прекрасные серые глаза, были пусты. В них присутствовал оттенок полнейшего безразличия. В то мгновение, когда они источали безудержную ярость во время моего побега из Фуадского лагеря, я видел прежнего Шона Берка. Теперь же я смотрел в глаза человеку, который каким-то странным образом сделался незнакомым самому себе.

Берк налил себе чаю, достал пачку сигарет и прикурил одну – этого я тоже за ним не замечал. Рука, державшая спичку, мелко, мелко дрожала.

– С нашей последней встречи у меня прибавилась пара грешков, Стейси, – констатировал он.

– Вижу.

– В тюрьме было очень плохо?

– Сначала ничего. Каирская тюрьма нисколько не хуже любой другой. А вот в лагере было действительно неважно. Мне кажется, Хуссейни был слегка не в своем уме после приключений на Синае. Ему мерещился еврей под каждой кроватью.

Берк удивленно посмотрел на меня, и я рассказал, в чем дело. Он серьезно кивнул:

– Мне приходилось встречаться с подобного рода личностями.

Возникла пауза; ему, видимо, было нечего добавить. Я налил себе другую чашку и взял у Берка сигарету. Дым подействовал на мое горло, словно кислота, и я закашлялся.

Берк привстал, и на его лице отразилось беспокойство.

– Что с тобой? Что случилось?

Мне удалось подавить кашель, и я показал ему сигарету.

– Это то, без чего я так долго обходился. Кажется, что куришь первый раз в жизни. Ничего, привыкну снова.

– А стоит ли начинать опять?

Я затянулся второй раз. Мне стало лучше, и я ухмыльнулся.

– Я согласен с Вольтером. Есть некоторые удовольствия, ради которых стоит сокращать себе жизнь.

Берк нахмурился и выбросил свою сигарету через перила веранды, как если бы пытался сохранить некий внутренний баланс, ведь то, что я сказал, шло вразрез с его собственными убеждениями. Мужчина по его понятиям – настоящий мужчина – должен быть абсолютно уверенным в себе, дисциплинированным созданием, способным контролировать свои чувства и сопротивляться мелким грешкам и страстишкам.

Он сидел, все еще хмурясь, и неподвижно глядел в пространство. Я внимательно наблюдал за ним. Шон Берк всегда являлся для меня олицетворением наилучшего, идеального бойца, из всех, кого я знал. Вечный солдат, Ахиллес без признаков какой-либо пяты. И все же под поверхностью скрывались неведомые глубины. Как я уже говорил, он редко улыбался – что-то темное затронуло его в прошлом и до сих пор не оставляло. Душой он по-прежнему принадлежал армии, регулярной армии – я был абсолютно уверен в этом. По логике вещей, Берк должен был сделать в ней ослепительную карьеру.

Во время короткого периода известности в Конго газеты детально описывали прошлое Берка. Родом из Ирландии, сын англо-ирландского священника-протестанта, который в свое время преданно воевал за республику, Берк семнадцати лет, во время Второй мировой войны, вступил в Ирландскую Гвардию и вскоре был переведен в десантный полк. Будучи молодым лейтенантом, получил под Арнемом медаль за отвагу, а капитаном во время действий в Малайзии – орден и звание майора. Так почему же он ушел из армии? Ни одна из газет не приводила на сей счет ни одного мало-мальски вразумительного объяснения. Сам Берк говорил, что армия просто стала чересчур скучна для него. Однако я все же видел одну статью, полную недосказаний и инсинуаций, которая наводила на другое толкование этого факта – возможность военного трибунала над Берком, если бы тот не ушел сам; трибунала, который выслал бы его из армии полностью опозоренным.

Я снова вспомнил нашу первую встречу в «Огнях Лиссабона». Что тогда Лола говорила про него? «Не мужчина. Серьезный во всем, кроме главного». Все может быть... Ведь в этом худшем из возможных миров случается всякое.

Но чего только не напишут в газетах! По крайней мере, в такое утро все мое существо отказывалось верить в грязные истории. Мир вокруг был прекрасен – мир снаружи Ямы. Здесь было так много тепла, света и воздуха, приятных звуков и солнца, что мозг отказывался принимать плохое.

Берк встал и облокотился на перила, глядя на море.

– Ничего местечко, а?

Я кивнул.

– Кому принадлежит вилла?

– Его зовут Хоффер, Карл Хоффер.

– И кто же он такой, когда не спит?

– Австрийский финансист.

– Не могу сказать, что наслышан о нем.

– Все правильно. Он старается, чтобы его имя не попадало в газеты.

– Богат?

– Миллионер. Я имею в виду, миллионер по моим стандартам, а не по твоим понятиям янки. Кстати, когда тебя прихватили египтяне, ты вез его золото.

Весьма интересный факт. Миллионеры-финансисты, которые занимаются мелкой контрабандой золота, также редко встречались мне, как и голубые гуси. Герр Хоффер казался человеком не слишком определенных занятий.

– Где он сейчас?

– В Палермо, – ответил Берк несколько нетерпеливо – очевидно, задавая вопросы, я избавлял его от излишних объяснений.

ТЕПЕРЬ МНЕ СТАЛО ПОНЯТНЫМ ЗАМЕЧАНИЕ ПАЙЕТА НАСЧЕТ ДЕВУШЕК СИЦИЛИИ.

– Когда я очутился в самолете, то спросил тебя, куда мы направляемся, – сказал я. – Ты ответил, что первая остановка на Крите. Так значит вторая – на Сицилии?

– Стейси, нам предстоит заработать сто тысяч долларов на четверых плюс накладные расходы. – Берк снова уселся к столу, наклонившись вперед и так крепко сцепив пальцы, что костяшки побелели. – Что ты об этом думаешь?

– Работа? – сказал я. – Работа на Сицилии?

Берк кивнул:

– Дела всего на неделю. Но с тобой все будет значительно легче.

Картина начала постепенно проясняться у меня в голове.

– Со мной? Как с сицилийцем?

– Ты угадал. – Каждый раз, когда он становился возбужденным, ирландская кровь бросалась ему в лицо, как сливки всплывают на поверхность молока. – С твоими связями мы не должны прогореть. А без тебя у нас просто нет шансов.

– Очень интересно, – проговорил я. – Скажи-ка мне одну вещь, Шон. Где бы я сейчас находился, если бы не подвернулось это сицилийское дело? Если бы можно было обойтись без меня?

Берк уставился на меня, явно задетый за живое. Сейчас он напоминал бабочку, которую коллекционер пришпилил булавкой на доску. Он попытался что-то сказать, но, не найдя нужных слов, замолчал.

– Сволочь, – проговорил я. – Можешь засунуть эту сотню тысяч себе в задницу.

Его руки расцепились, непроизвольно сжавшись в кулаки, а лицо сделалось молочно-белым в соответствии с химической реакцией, происходившей в нем; в глубине серых глаз возникло замешательство.

– Мы прошли долгий путь со времен «Огней Лиссабона», не так ли, полковник? – Я поднялся, не дожидаясь ответа, и направился к себе в комнату, оставив Берка на веранде.

В затемненной спальне гнев накатил на меня с новой силой. У меня даже затряслись руки. Я вспотел и полез в ящик стола в поисках носового платка. Вместо него, однако, я обнаружил нечто другое. Пистолет был похож на тот, от которого меня избавили египтяне в ту памятную ночь тысячу лет назад – «смит-вессон» тридцать восьмого калибра с двухдюймовым стволом в открытой кожаной кобуре.

Прикрепив кобуру над правой ляжкой, я надел кремового цвета куртку, которую обнаружил на вешалке за дверью, и положил в карман коробку с патронами.

Прихватив лежавшую на столе в гостиной колоду карт – я знал, что Легран и Джагер любили поиграть, – я вышел из дому и двинулся по тропе, шедшей вниз по холму к белому песчаному пляжу. Стрельба по мишени – неплохой способ для снятия напряжения, к тому же настало время проверить, не потерял ли я форму.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Любой здравомыслящий солдат перед сражением пожелает держать в руках скорее хорошую винтовку, нежели пистолет. Несмотря на красочные описания в вестернах, короткоствольное ручное оружие имеет весьма малую ценность на расстоянии более пятидесяти ярдов, и большинство людей не попадет из пистолета даже в дверь сарая с десяти шагов.

Для работы вблизи, однако, – например, в помещении – нет ничего лучше револьвера с барабаном.

Раньше я обычно отдавал предпочтение автоматическому «браунингу», находившемуся в то время на вооружении британской армии, так как он давал мне тринадцать выстрелов без перезарядки. Однако автоматические пистолеты имеют определенные недостатки – много дополнительных деталей и большую вероятность их заклинивания. Я не придавал этому факту особого значения, хотя и знал, что ни один профессионал – из тех, кого я встречал, – не станет пользоваться в бою автоматическим пистолетом.

Однажды в кустах Кимпалы на меня мчался, словно курьерский поезд, разъяренный симб с трехфутовым копьем в руках. Я выстрелил и промахнулся, после чего в моем «браунинге» перекосило патрон, хотя это и случается весьма редко. В револьвере, например, ничто бы не помешало барабану вращаться, но это ведь был автоматический тринадцатизарядный «браунинг»... Таким образом, у меня в руке осталась бесполезная игрушка, а мой друг с глазами навыкате продолжал наступать на меня.

Итак, мы провели пару интереснейших минут, выясняя отношения посреди кустов, о чем я неоднократно вспоминал впоследствии. С тех пор я стал безоговорочным приверженцем револьвера с барабаном. Всего только пять выстрелов, если оставлять одно гнездо про запас – зато гарантия полная.

Когда я спустился к пляжу, море было неподвижным, как зелено-голубое зеркало; солнце припекало так сильно, что до разогретых скал было невозможно дотронуться, а белый песок слепил глаза.

Я снял куртку и тщательно зарядил «смит-вессон» пятью патронами, взвесил оружие в левой руке, потом переложил в правую. Старый алхимический процесс во мне уже заработал вовсю. Горячий песок жег через тонкие подошвы ботинок; тепло поднималось по спине и становилось частью меня самого, так же как револьвер уже стал частью моей руки. Палец ощущал плавный изгиб спускового крючка. Револьвер, однако, был стандартным – никакой специально подогнанной рукоятки или насечек. Обычное орудие убийства заводского производства – нечто вроде меня, Стейси Виатта.

Я вынул колоду, расставил пять карт в линию, засунув их в трещину базальтовой глыбы, и отсчитал пятнадцать шагов. Когда-то с такого расстояния я мог за пару секунд несколько раз прострелить симбу глаз, однако с тех пор утекло много воды. Я пригнулся, вытянул руку и выстрелил пять раз, держа оружие на уровне груди. Когда эхо растаяло над сонным морем, я перезарядил барабан и подошел к скале.

ДВА ПОПАДАНИЯ ИЗ ПЯТИ.

Если даже остальные три пули прошли недалеко от цели, результат все равно плачевный. Я вернулся на линию огня, принял прямую стойку, держа оружие на уровне глаз, и, тщательно прицеливаясь, выстрелил по очереди в каждую карту.

Все пять пуль угодили в цель, как я и ожидал. Установив новые карты, я проделал то же самое еще раз, опустошая барабан значительно быстрее.

СНОВА ПЯТЬ ПОПАДАНИЙ. Нужно опять попробовать боевую стойку. Поменяв карты, я обернулся и увидел приближающегося по тропе Берка. Он остановился, наблюдая за мной через свои темные, скрывавшие глаза очки; я резко повернулся и так быстро разрядил револьвер, что пять выстрелов слились в один. Пока я перезаряжал оружие, он прошел вперед и взял в руки карту. Четыре пробоины – три вместе, одна чуть выше. Еще бы немного, и пуля ушла бы в молоко.

– Немного времени, Стейси, – сказал Берк, – вот что тебе нужно.

Он протянул руку и я вложил в нее «смит-вессон». Переступив с ноги на ногу, он резко сделал выпад правой ногой вперед, приняв свою немного необычную стойку – с левым коленом почти у земли, револьвер на уровне груди – и быстро разрядил оружие.

Он не промахнулся ни разу – три пробоины рядом, две чуть правее. Я молча протянул ему карту. Берк серьезно кивнул, но без заметного удовлетворения.

– Неплохо. Совсем неплохо. Чуть уводит вправо. Наверно, стоит слегка ослабить курок.

– Понятно. – Я начал перезаряжать револьвер. – Только почему ты не привел с собой наш «корпус быстрого реагирования»?

– Пайета и Леграна? – Берк покачал головой. – Стейси, я хотел поговорить с тобой наедине – без свидетелей, так сказать.

– Итак, дружба скрепленная временем – ты это имеешь в виду? Секретные отношения Америки с Англией?

Он не взорвался, промолчав. Однако было заметно, что ему не понравились мои слова.

– Хорошо, я вытащил тебя чуть позже, чем намеревался. А ты не думал над тем, сколько хлопот потребовала операция? Сколько она стоила?

Берк ожидал, по-видимому, какой-либо реакции с моей стороны, и, когда ее не последовало, резко повернулся и подошел к урезу воды. Подобрав камень, он швырнул его в море, затем тяжело опустился на скалу и неподвижно застыл, глядя вдаль. У него был до странности подавленный вид. Впервые с тех пор, как я узнал его, он выглядел человеком своего возраста.

Я засунул «смит-вессон» в кобуру и присел на корточки рядом с ним. Затем молча протянул ему сигарету. Он отказался, коротко взмахнув рукой, будто стряхивая с себя грязь.

– Что с тобой, Шон? Ты изменился, как я успел заметить.

Он снял темные очки, провел рукой по лицу и вяло улыбнулся.

– Стейси, когда я был в твоем возрасте, будущее представлялось мне цепью сплошных обещаний. Сейчас мне сорок восемь, и все уже вроде бы немного позади.

Фраза прозвучала совсем тихо, но походила на крик души – казалось, он много размышлял над этим. Резюме ирландца, который не только читал Оскара Уайльда, но и успел кое-что повидать на своем веку.

– Я понял, – произнес я. – Сегодня прекрасное утро для подведения итогов.

Берк продолжал говорить, как бы не слыша меня:

– Жизнь имеет привычку рано или поздно ловить нас в свои сети, как мне представляется. Ты просыпаешься однажды утром и неожиданно обнаруживаешь – впервые обнаруживаешь, – что все кончено. Стоя на грани, ты понимаешь, что, вероятно, уже слишком поздно на что-то надеяться.

– Такой вопрос всегда слишком поздно решать, – проговорил я, – даже сразу после своего появления на свет.

Я был слегка зол на Берка, потому что не выносил подобных разговоров, однако отступать было поздно, несмотря на легкое, недавно возникшее у меня подозрение, что я уже попался в сети, которые плетет вокруг меня сладкоречивый ирландский обманщик, талант которого на посрамил бы даже сцену Шекспировского театра.

Берк посмотрел на меня, и в его голосе прозвучала настойчивость:

– А чем ТЫ живешь, Стейси? Во что веришь? Веришь по-настоящему, от всей души?

Мне не было необходимости отвечать себе на этот вопрос – после того, как я погостил в Яме.

– В Каире со мной в камере сидел один старик.

– За что сидел?

– Какое-то политическое дело. Я не вдавался. Потом его увели. Он был буддистом – дзен-буддистом. Знал наизусть каждое слово, когда-либо произнесенное Бодхитхармой. Это помогло нам продержаться три месяца.

– Не хочешь ли ты сказать, что он сделал из тебя буддиста? – Берк нахмурился. Мне показалось, он сразу подумал о том, не собираюсь ли я заявить, что больше не хочу ввязываться ни в какое насилие.

Я отрицательно помотал головой:

– Нет. Это можно выразить следующим образом: он помог мне определиться в моей жизненной философии. Я вечно сомневающийся. Не верю ни во что и ни в кого. Когда начинаешь во что-то верить, ты немедленно приглашаешь другого не соглашаться с тобой. И с этой минуты ты в опасности.

Мне показалось, что Берк не слушал меня, а, возможно, просто не хотел понимать.

– Все зависит от точки зрения, Стейси.

– Что приводит нас вновь к началу наших рассуждений. – Я выбросил окурок в воду. – Так насколько же плохо обстоят дела?

– Очень неважно, дружище.

Не только вилла принадлежала герру Хофферу. «Сессна» тоже была его, и он, оказывается, обеспечил всю наличность, которая ушла на операцию по вызволению меня из Фуада.

– Так тебе принадлежит что-нибудь, кроме твоей одежды? – спросил я.

– Это, к сожалению, все, что нам удалось вынести из Конго, – констатировал он. – Разве нужно напоминать тебе об этом?

– Но ведь и после Конго тоже была кое-какая работа, как я припоминаю.

Берк вздохнул и произнес с заметным облегчением:

– Теперь я уже могу рассказать тебе. Нам полагались проценты от того золота, с которым тебя прихватили в Рас-Эль-Канаисе.

– Насколько большие проценты?

– В это золото было вложено все, что у нас имелось. Той ночью мы могли получить в пять раз больше. Дело казалось стоящим.

– Спасибо за откровенность.

Я не был зол на него. Этот вопрос больше не занимал меня. Мне было просто интересно, что же произойдет дальше.

– Значит, теперь никаких войн, Шон? – сказал я. – А как насчет Биафры?^[3] Разве им не нужен хороший командир?

– У них нет твердой валюты. Кроме того, мне надоело играть в эти игрушки – нам всем надоело.

– Значит, Сицилия – единственный шанс?

Очевидно, он ждал такого заданного в лоб вопроса.

– Последний шанс, Стейси – последний и единственный. Сто тысяч долларов плюс расходы...

Я протянул ему руку:

– Не будем торговаться. Расскажи, в чем состоит дело.

Боже, как далеко я продвинулся за шесть лет после Мозамбика! Малыш Стейси Виатт говорит Шону Берку, что делать, а тот слушается – это ли не удивительно!

– Дело достаточно простое, – сказал он. – Хоффер – вдовец. У него осталась приемная дочь Джоанна – Джоанна Траскотт.

– Американка?

– Нет, англичанка, причем из весьма высоких слоев, как я слышал. Ее отец был бароном – или что-то в этом роде. По крайней мере, она благородных кровей, хотя в наши дни это и не имеет особого значения. Много лет доставляла Хофферу одни неприятности. Меняла мужчин одного за другим. В-общем, спала с кем попало.

– Сколько ей лет?

– Двадцать.

БЛАГОРОДНАЯ ДЖОАННА ТРАСКОТТ КАЗАЛАСЬ МНОГООБЕЩАЮЩЕЙ ОСОБОЙ.

– Должно быть, красивая девушка.

– Не знаю – я ее не видел. У Хоффера на Сицилии деловые интересы. Что-то связанное с месторождениями нефти в местечке под названием Гела. Слышал, где это?

– Бывшая греческая колония. Там умер Эсхил. Говорят, ему пробило голову черепаховым панцирем, который уронил пролетавший мимо орел. – Берк тупо уставился на меня, и я ухмыльнулся. – Шон, я ведь получил дорогостоящее образование, разве ты забыл? Ладно, не обращай внимания. Так что там насчет нашей подружки мисс Траскотт?

– Она исчезла около месяца назад. Хоффер не стал заявлять в полицию, так как решил, что она скрылась с очередным любовником. Затем он получил письмо с требованием выкупа от бандита по имени Серафино Лентини.

– Старая сицилийская традиция. Сколько?

– Вполне в разумных пределах. Двадцать пять тысяч долларов.

– И тогда он пошел в полицию?

Берк покачал головой:

– Он провел достаточно времени на Сицилии, чтобы знать – такие поступки не доводят до добра.

– Мудрый человек. Итак, он уплатил?

– Как сказать. Серафино взял деньги, а потом сообщил Хофферу, что решил подержать девушку у себя еще немного. И добавил, что если возникнут недоразумения – какой-либо намек, что вмешалась полиция – то он пришлет ее по кускам.

– Сицилиец до мозга костей, – заметил я. – У Хоффера есть идея, где они могут скрываться?

– В горной местности, называемой Каммарата. Слышал?

Я рассмеялся.

– Это последнее, что сотворил господь на белом свете. Нагромождение диких скал и безжизненных долин. Там множество пещер, которые служили пристанищем римским рабам еще две тысячи лет назад. Можешь мне поверить: если этот твой Серафино хорошо знает горы, никакая полиция не в состоянии выследить его – можно охотиться целый год и даже не встретить его ни разу. От вертолетов в таких местах тоже мало толку, так как в дневную жару возникает множество нисходящих потоков воздуха.

– Даже так?

– Хуже, чем ты можешь представить. Величайший бандит всех времен, Джулиано, действовал как раз в таких местах, и его не могли поймать, даже когда вызвали пару армейских дивизий.

Берк медленно кивнул.

– Так мы можем сделать это? Ты и я вместе с нашим «корпусом быстрого реагирования»?

Я начал думать. Представил Каммарату, жару, потоки застывшей лавы и Серафино, который, наверно, уже передал девушку последнему из своих людей. Когда я ответил, это произошло не из-за раздражения или ложной гордости. По всей видимости, Благородная Джоанна сейчас проводит лучшие в своей жизни дни. Я не думал также и о моей четверти от ста тысяч. Все крылось гораздо глубже – на уровне подсознания. Просто в моих отношениях с Берком присутствовало нечто, чего я в тот момент не мог объяснить даже для себя.

– Думаю, что дело не столь уж безнадежно. Со мной у вас действительно появляется шанс на успех.

– Итак, ты согласен?

Он нетерпеливо подался вперед, положив руку мне на плечо, однако я не собирался так легко сдаваться.

– Я подумаю.

Берк не улыбнулся, оставаясь бесстрастным внешне, однако я почувствовал, как напряжение отхлынуло от него, как грязная вода, и через секунду он превратился в человека, которого я знал раньше.

– Хороший мальчик. Итак, увидимся позже. На вилле.

Я наблюдал за ним, пока он поднимался по тропе и не скрылся в зарослях. Стрелять больше не хотелось. Море выглядело весьма привлекательно, и я прошел дальше вдоль берега, разделся и вошел в воду.

Берег в этом месте образовывал небольшой мыс, соединявшийся со склоном холма. Мыс был покрыт редкой травой и росшими в изобилии дикими цветами. Я взобрался повыше и лег на спину, глядя из-под полуоткрытых век на белое облачко размером не больше ладони. Солнце приятно грело обнаженное тело, и я полностью расслабился, ни о чем не думая.

Мир казался мне сейчас большой чашей, и я поплыл в ней, утопая в аромате цветов, и вскоре заснул.

* * *

Пробуждение оказалось возвращением к гнетущей тишине. Я различал запахи цветов, обступавшие меня стебли травы, похожие на джунгли, и женщину, которая наблюдала за мной, стоя чуть поодаль. Случайная встреча, или же ее подослал Берк? Злости во мне уже не было, и я машинально прикидывал ситуацию в уме. Я наблюдал за женщиной сквозь полуоткрытые веки, делая вид, что сплю, и не двигался. Она подождала минуты две или три с бесстрастным выражением на лице, затем осторожно пошла прочь.

Когда женщина ушла, я сел, оделся и снова спустился к пляжу, ощущая внутри себя легкое возбуждение. Во всяком случае, все дело становилось чем-то вроде шахматной игры между мной и Берком, который сделал очередной ход в ответ на мой.