За час до полуночи (пер. Максима Дронова)

– Боже, какой же я дурак! Я ведь с самого начала подозревал, что в этом деле кроется подвох, но все-таки позволил себя одурачить.

– Почему же, Шон? – спросил я.

– Знаешь ли, он предложил хорошие деньги, и, кроме того, это была единственная работа, за которую стоило браться. – Берк пожал плечами. – Когда человек стареет, он меняется, Стейси. Когда-нибудь ты почувствуешь это сам. Начинаешь хвататься за соломинку, валять дурака, бросаться, очертя голову, в разные сомнительные авантюры. Ведь ты начинаешь ощущать, что годы неумолимо проходят, к тому же если у тебя это...

Внезапно он закашлялся с полным ртом дыма и согнулся пополам от напряжения. Кашель долго не отпускал его. Тогда я обнял его за плечи, и Берк тяжело оперся на меня, продолжая захлебываться в кашле.

Через некоторое время он отдышался и болезненно улыбнулся.

– Теперь лучше. – Он похлопал себя по груди. – Боюсь, что мои старые легкие уже не те, что раньше.

Болезнь Берка явилась для меня ответом на многое.

– Насколько это серьезно?

Он попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло.

– Очень серьезно, Стейси.

И он рассказал мне. Это был не рак, как я уже начал было подозревать, но нечто столь же опасное. Какая-то редкая болезнь легких, при которой напоминающая грибок субстанция распространяется внутри, словно ядовитая паутина, и человек в конце концов задыхается. Болезнь была неизлечима – лекарства только приостанавливали неизбежное угасание.

Сказать, что я чувствовал себя виноватым по отношению к Берку, было бы недостаточно. Я был просто опустошен. Мне не было прощения. Следовало догадаться по состоянию человека, которого я слишком хорошо знал, что с ним происходит что-то неладное... Однако сейчас мне не пришло в голову ничего лучше, как только выразить свое сочувствие самым банальным образом:

– Извини меня, Шон.

Берк улыбнулся и хлопнул меня по плечу:

– Ничего страшного, мой мальчик. Чему быть, того не миновать.

Я рассказал ему о предложении Джоанны Траскотт.

– Не знаю, что конкретно она имела в виду, но, по крайней мере, никто ничего не потеряет. А наказать Хоффера все-таки хочется.

– Да, хочется, – согласился Берк. – Но надо посоветоваться с Пайетом и Леграном.

Они отошли в сторону и немного посовещались. Только сейчас я заметил, каким усталым выглядел Легран.

– Решено, – сказал Берк, подходя ко мне. – Половину денег мы уже и так получили вперед. Теперь надо заставить негодяя немного понервничать.

Внезапно он сглотнул слюну и замер, отчего я подумал, что у него начинается новый приступ, но это было не так.

– Боже мой! – Берк хлопнул себя по лбу. – Мы же совсем забыли одну вещь. Хоффер собственной персоной будет ждать нас с машиной на дороге в Беллону, начиная с полудня.

– Думаешь, у нас есть шанс слегка удивить его?

Он улыбнулся той своей хищной улыбкой, которая напоминала скорее свирепый оскал, и я снова узнал в нем старого Берка – безжалостного наемника.

– Мы получили прекрасную возможность отомстить, однако зря теряем время на разговоры. Нам лучше побыстрее присоединиться к остальным и выработать какой-то план действий.

Мы двинулись вперед цепью; я снова шел впереди. Я ощущал прилив энергии, так как чудовищная ноша свалилась с меня. Что касается Берка, то, как ни плохо было его состояние, на нем это никак не отражалось. Вероятно, его старая сущность на какое-то время возобладала над болезнью.

Перед выходом на лужайку я помедлил, находясь ярдах в тридцати от хижины. Наше приближение, без сомнения, не осталось незамеченным, так как никого не было видно. Я подождал, пока меня нагонят остальные, затем сказал Берку, что дальше мне лучше пойти одному для обеспечения безопасности. Братья Вивальди и Джо Рикко, казалось, были способны на многое, и мне не хотелось неприятностей на этом самом сложном, первом этапе.

Я заскользил на каблуках вниз по холму, выкрикивая Серафино по имени и подняв руки над головой. Когда я прошел уже полпути до хижины, дверь приоткрылась и он показался, держа мой «калашников» наготове.

– Все в порядке! – закричал я. – Не стреляйте!

Из-за плеча Серафино появилось недоверчивое лицо Джоанны Траскотт.

– Ну же, вам удалось убедить их?

– Даже более того. Сегодня в полдень Хоффер сам будет ждать нас по дороге на Беллону. Так что мы можем поквитаться с ним.

Я говорил на итальянском, и лицо Серафино оживилось.

– Черт, мне это нравится. Я сам перережу подонку горло. Хорошо, Стейси Виатт, зови своих друзей.

Он резко свистнул, и из-за деревьев в разных местах лужайки показались братья Вивальди и Джо Рикко. Серафино хмыкнул, извиняясь:

– Не люблю быть неподготовленным к неожиданностям.

Я махнул Берку, что можно спускаться, и ко мне подошла Джоанна.

– Вы уверены, что мой отчим прибудет сюда сам?

– Так сказал вот этот человек. – Берк уже вышел на лужайку, остальные двое следовали за ним. Я легонько подтолкнул девушку по направлению к Берку. – Вот она какая, Шон. Цель нашей экспедиции.

И в то единственное, ужасное мгновение, когда я бросил взгляд на Берка, я осознал выражение на его лице, столь часто виденное мной раньше. Однако было уже слишком поздно. Автомат подпрыгнул к его плечу, и Берк прострелил девушке голову.

.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Я остался жив благодаря Жюлю Леграну, который прострелил мне плечо в ту же секунду, когда Берк убил девушку.

Пуля китайского Калашникова обладает убойной силой в полторы тонны, и не только останавливает врага, но и сбивает его с ног, отбрасывает назад. Это означало, что я был распластан на спине, когда Пайет Джагер начал поливать из своего «узи».

Серафино оказался единственным, кто сумел дать ответную очередь, оказавшуюся удачной, так как она снесла полголовы Леграну – насколько я успел заметить, перекатываясь за укрытие из упавшего бревна.

«Узи» взбивал фонтанчики грязи рядом со мной, которые внезапно прекратились, когда магазин опустел, и я, не раздумывая, вскочил на ноги и бросился к деревьям, пригнув голову.

Правая рука бессильно болталась, из простреленного плеча текла кровь. Боли я не чувствовал, поскольку находился в шоке, – боль должна была прийти позже. Сейчас мною двигало единственное желание – выжить.

Я бежал, спотыкаясь, и слышал позади предсмертные крики и беспорядочные выстрелы; несколько пуль просвистело совсем рядом, срезая ветки над головой.

«Узи» снова заговорил – Джагер действовал методично, водя автоматом из стороны в сторону, словно пробивая дорогу в зарослях. Если бы я оставался на месте, то не прожил бы и минуты, а меня это, прямо скажем, не устраивало – особенно теперь, когда нужно было уплатить по стольким счетам. Я рванулся вправо, продираясь сквозь кусты, и бросился вниз головой в ручей.

Ледяная вода окончательно привела меня в чувство. Я всплыл, набрал в грудь побольше воздуха и снова ушел под воду. Если бы мне пришлось рассчитывать только на свое умение плавать, я бы далеко не ушел. Правая рука совершенно не слушалась, но течение оказалось сильнее, чем я ожидал, – оно подхватило меня железными тисками, унося от берега, так что, когда я опять вынырнул, то находился уже на середине потока.

С берега послышался крик, и из кустов выбежал Джагер.

Он зашел по колено в воду, и, как только поднял автомат и начал стрелять, к нему присоединился Берк. Я снова нырнул и почти тотчас же попал в водоворот, который заставил меня израсходовать весь запас воздуха в легких, а потом вышвырнул на поверхность.

Потом я увидел, словно в замедленном кино, как взметнулась рука Берка и граната, описав дугу, шлепнулась в воду в каком-нибудь ярде от меня. Меня спасло течение, которое в ту же секунду увлекло мое тело в проход между двумя гранитными глыбами и затем успело протащить над ровной гладкой скалой и сбросить в заводь двадцатью футами ниже перед тем, как граната взорвалась.

Глубина ручья здесь была футов девять или десять. Я коснулся дна, вынырнул, и поток понес меня к противоположному берегу, полого спускавшемуся к воде, и выбросил на черный песок, под нависавшие над водой ветви кустов.

Через мгновение я был под их защитой, движимый той невероятной, удивительной энергией, которая таится в каждом из нас, но проявляется лишь в минуты величайших потрясений или опасности. Я высмотрел место, где заросли были погуще, забрался в них и лег, дрожа от холода.

Я обнаружил, что «смит-вессон» был по-прежнему со мной, благодаря тому, что находился в кобуре; я осторожно вытащил его левой рукой, и прилег, выжидая.

В лесу было очень тихо; я был один в первозданном мире, в девственных зарослях. Где-то рядом прокричала птица, другая откликнулась, и тут я услышал приглушенные голоса. Казалось, они доносятся откуда-то издалека и не имеют ко мне ни малейшего отношения. Кроме того, смысла сказанного я не различал. Единственное, что я смог уловить, была фраза: «Ты не видишь, где его тело?», произнесенная с сильным южноафриканским акцентом, который мог принадлежать только Джагеру. Это означало, что они считают меня погибшим – по всей видимости, убитым второй гранатой.

Голос Берка отвечал, затем все смолкло. Лежа на животе, я ощутил, как что-то упирается мне в грудь, и вспомнил о прощальном подарке Розы. Я отвинтил зубами крышку фляги и сделал глоток. Словно жидкий огонь, бренди растеклось во мне, вспыхнув блаженным жаром.

Прозвучал одиночный выстрел – очевидно, кого-то прикончили. Я продолжал выжидать. Боль в руке с каждой минутой усиливалась; кроме того, меня мучила мысль о Берке, который обошелся со мной столь подло. Нет, он просто водил меня за нос с самого начала. Я стал напряженно думать, как рассчитаюсь с ним, прикидывая множество ситуаций, прихлебывал бренди и ждал.

Искусство ожидания – самая трудная наука для солдата, однако она иногда становится главной, если он хочет выжить. Однажды в Кассаи мы с Берком и еще четверо наших людей сидели, скрючившись в траншее глубиной три фута, в то время как пространство над нашими головами простреливалось сильнейшим пулеметным огнем. Берк сказал нам, что нужно запастись терпением, что соваться наружу сейчас было бы чистым безумием. Но остальные один за другим не выдерживали, бросались наверх и погибали. Пять часов спустя, когда сгустилась темнота, мы с Берком в полной безопасности ушли в джунгли.

Плечо перестало кровоточить – вероятно, из-за купания в ледяной воде, а пулевое отверстие сомкнулось двумя отвратительными пурпурными губами. Пуля, слава Богу, прошла навылет – я обнаружил это, осторожно ощупав рану кончиками пальцев левой руки. Края отверстия на выходе, похоже, также сошлись, и хотя, по-видимому, я потерял много крови, пока что немедленной необходимости в перевязке не было.

Выждав еще с час, я стал осторожно пробираться сквозь заросли вверх по холму. Я видел хижину, дым от костра, но не замечал никаких признаков чьего-либо присутствия.

Кто-то зашевелился в кустах справа от меня, и я замер, присев на корточки: на поляну вышел осел. Хрипло прокричал гриф, и, сделав круг над поляной, снова взмыл в высоту. В конце концов он опустился на крышу хижины, чего никогда бы не сделал в присутствии человека.

Это окончательно убедило меня. Я поднялся с колен и осторожно двинулся вперед. Когда подошел ближе, гриф взлетел, тяжело махая крыльями, и скрылся из виду, оставив меня наедине с кучей мертвецов.

* * *

Первое тело, на которое я наткнулся, принадлежало Леграну, хотя определить это было довольно сложно. На нем уже не было прыжкового камуфляжного костюма – его сняли, вероятно, затем, чтобы не наводить нашедших труп на нежелательные мысли.

Серафино и трое его друзей лежали рядом, их раскинутые руки и ноги касались друг друга. Смуглое лицо Робин Гуда было искажено в предсмертном оскале, обнажавшем зубы; я насчитал на его теле семь или восемь огнестрельных ранений. То же было и у других, кроме Джо Рикко, который, скорее всего, бросился бежать и получил пулю в спину.

Теперь я наконец-таки начал осознавать, что произошло. Джоанна Траскотт была права на все сто: Хоффер хотел убрать ее и тщательно это спланировал при помощи дьявольской логики Берка. Теперь австриец пойдет в полицию, убитый горем, и поведает о похищении падчерицы и напрасно заплаченном выкупе. Полиции, разумеется, придется принять меры, которые выразятся в обследовании местности, неоднократно проводившемся ранее, с предчувствием того, что Серафино, как всегда, окажется на шаг впереди. Однако на этот раз все будет иначе. На этот раз, когда они прибудут на знакомое место, то обнаружат вот эту мясную лавку, которую, как предсказывала девушка, сочтут последствием схватки между двумя соперничающими бандами.

В палермском соборе поставят несколько свечек за упокой, приятели Хоффера будут выражать ему соболезнования, а сам он, одной рукой смахивая слезу, другой будет подписывать документы, предоставляющие два с половиной миллиона в его полное распоряжение.

Джоанна лежала на боку, вытянувшись. Когда я перевернул ее на спину, мне стало нехорошо. Лицо девушки было покрыто коростой из засохшей крови, на которую уже начали садиться мухи. Я не раз видел смерть в самых отвратительных ее проявлениях, но все-таки ноги у меня подкосились, и я ощутил тошноту, переполненный жалостью к гибели столь юного создания.

Мысль о Берке снова начала мучить меня. Он дурачил меня, как мальчишку, с самого начала, прихватив к себе в компанию Джагера, и даже бедного, постаревшего Леграна, которому, очевидно, пообещал даже большую сумму, чем мне. Отличный спектакль, ничего не скажешь.

Тут меня как будто что-то ударило, и я неожиданно для самого себя услышал, что кляну Берка на чем свет стоит, во весь голос. Под напором клокотавшего внутри бешенства во мне проснулся настоящий сицилиец, ибо я произнес:

«ВОТ ТАКЖЕ Я БУДУ ПИТЬ КРОВЬ ТОГО, КТО УБИЛ ТЕБЯ».

Эту древнюю формулу выдохнула из себя моя внутренняя сущность. Я коснулся лица девушки, и кровь окрасила мои пальцы. Именно в это мгновение Джоанна пошевелилась и тихо застонала.

* * *

В том, что ее сочли мертвой, не было ничего удивительного. Она была обязана своей жизнью тому огромному количеству крови, которое вытекло из раны и превратило ее лицо в ужасную посмертную маску.

Костер почти погас, но вода в ржавой кастрюле была еще теплой. Я левой рукой снял кастрюлю с поперечины и вылил половину на лицо девушки, смыв сразу почти всю кровь. Джоанна застонала, повернула голову набок, затем снова положила ее прямо.

Присев на корточки, я достал свой мокрый носовой платок и осторожно вытер с ее лица остатки крови. Пуля порвала кожу на голове – рана начиналась над правым виском и шла вдоль черепа; кровь еще сочилась, но не сильно. Сквозь разорванную плоть хорошо просматривалась кость.

На правой ноге моего десантного комбинезона был карман с полевым санитарным пакетом. Я достал его, зубами разорвал водонепроницаемую оболочку и вынул содержимое – два рулона бинта и маленькую пластмассовую коробочку с тремя ампулами морфия. Две ампулы, одну за другой, я сразу же вколол в руку девушки. В течение следующих часов ее организму понадобится вся возможная в данных условиях поддержка, ведь нам предстоял нелегкий путь через горы.

Над третьей ампулой я помедлил, решая, не вколоть ли ее себе, но, наконец, не стал этого делать. Мне требовалась ясная голова, и я, не без основания, надеялся, что боль в плече, которая продолжала усиливаться, поможет мне оставаться в форме.

Я осторожно приподнял девушку в сидячее положение, подставив колено ей под спину. Каждый рулон бинта был фута по три длиной, и к тому времени, когда я затратил один, перевязав Джоанне голову, морфий уже начал действовать на нее. С лица сошло напряжение, и, когда я положил ее на спину, вид у нее был спокойный и даже безмятежный. Только невероятная бледность говорила о том, что ранение серьезное.

Переместив кобуру с правого бока на левый, я умудрился кое-как перевязать свое простреленное плечо вторым рулоном бинта. Затем я снял ремень с винтовки Серафино, обернул его вокруг талии и пристегнул правую руку так, чтобы она плотно прижималась к телу.

Сквозь тучи уже начало вовсю пробиваться солнце. Посмотрев на часы, я обнаружил, что еще только семь утра. Я вынул карту, которая не промокла благодаря защищавшей ее полиэтиленовой пленке, и стал прикидывать ситуацию.

Итак, Хоффер сказал, что будет ждать в определенном месте по дороге на Беллону, начиная с полудня, в чем я, собственно, и не видел причин сомневаться. Даже если он и не явится лично, то, безусловно, пришлет кого-нибудь с машиной. Берк и Пайет Джагер, не обремененные ничем, кроме самих себя, летят сейчас туда во весь дух, подгоняемые, без сомнения, мыслью о хорошо проделанной работе. Скорее всего, они прибудут к месту встречи даже раньше назначенного времени.

Мне же не оставалось ничего другого, как только идти в Беллону, причем, по самым оптимистичным подсчетам, мне никак не добраться туда раньше, чем за семь или восемь часов, если не учитывать того, что я могу ослабеть настолько, что не буду способен двигаться дальше.

Меня осветило солнце, и я поежился, только сейчас осознав, насколько же я вымок. Я вынул фляжку Розы и отхлебнул еще немного бренди. Джоанна Траскотт лежала спокойно; ее руки были вытянуты вдоль тела. Признаки того, что она жива, были столь незначительны, что девушку вполне можно было принять за статую, высеченную из мрамора на собственной могиле.

Если оставить ее здесь и постараться идти быстрее, то, может быть, я доберусь до Беллоны часов за пять-шесть – опять же, если не свалюсь по дороге. Даже такому энергичному человеку, как Серда, понадобится не меньше часа, чтобы собрать спасательный отряд, а обратный путь в горы займет еще уйму времени. Итак, если я ее оставлю, ей придется пролежать одной по меньшей мере часов пятнадцать, а, наверное, еще дольше. К тому времени она может умереть, что вовсе не входило в мои планы. Джоанна должна жить, и мне хотелось увидеть выражение лица Хоффера, когда тот узнает об этом.

Животные, которые до этого столь мирно паслись поблизости, исчезли – вероятно, разбежались, напуганные стрельбой. На стене хижины у двери висела упряжь. Я взял одну из уздечек, зашел в лес, и, поискав немного, обнаружил двух коз и осла, которые дружно ощипывали куст. Осел без сопротивления позволил мне взнуздать себя, после чего я отвел его на поляну и привязал рядом с хижиной.

Я подумал, что Серафино держал осла, скорее всего, для доставки провизии, и это означало, что где-то поблизости должно храниться вьючное седло. Внутри хижины я нашел целых два таких седла, оба своеобразного местного образца, изготовленные из дерева и кожи, с большой v-образной выемкой для перевозки мешков.

Бренди, наконец, возымело на меня свое действие, и боль в плече, казалось, немного поутихла. Я вынес седло из хижины и с третьей попытки умудрился приладить его на спину осла. Бог знает, чем бы все это могло кончиться, если бы осел оказался слишком норовистым, или же просто не вовремя дернулся бы. К счастью, животное не двигалось, мирно пощипывая травку, пока я подтягивал подпругу.

Поднять в седло Джоанну Траскотт оказалось гораздо более трудной задачей, однако после некоторых усилий мне удалось поставить девушку на колени, после чего я присел и взгромоздил ее на здоровое плечо. Затем я не слишком бережно опустил ее в деревянную ложбинку седла. Она не издала не звука и лежала, не двигаясь, лицом вверх; ноги ее свешивались у осла по бокам. Найдя в хижине одеяло, я укрыл ее, как мог, а затем привязал к седлу обрывком старой веревки.

Когда я закончил, пот тек с меня градом. Я сел и машинально полез в карман за сигаретами. Комок намокшей, испачканной табаком бумаги – вот и все, что от них осталось. Пройдя туда, где лежали трупы, я отыскал пачку в нагрудном кармане у Джо Рикко. Это был сорт сигарет, популярный у местных жителей – дешевых и омерзительных на вкус, но все же это было лучше, чем ничего. Я закурил одну, глотнул бренди, накрепко обмотал поводья осла вокруг руки и тронулся в путь.

* * *

Буддисты верят, что если достаточно долго заниматься медитацией, то человек сумеет в конце концов познать свою истинную сущность и обрести блаженство, ведущее к нирване. По крайней мере, вполне можно погрузиться в себя настолько, что внешний мир потускнеет, и время, в его общепринятом смысле, перестанет существовать.

Старый еврей, с которым я сидел в камере каирской тюрьмы, научил меня некоторым приемам, и этим, по сути говоря, спас мне жизнь, так как только благодаря медитации мне удалось выжить в Яме. Тогда я то и дело уходил от окружающего, плавая в теплой, непроницаемой тьме, и, поднимаясь на поверхность, обнаруживал, что прошел уже день, два, или даже три – а я все еще живой.

Когда я брел, спотыкаясь, по диким, безлюдным склонам горы Каммарата этим утром, то чувствовал, что со мной происходит нечто подобное. Время исчезло, а скалы, бесплодные лощины и голые склоны сливались с небом, словно на нечеткой фотографии, и я продвигался вперед машинально, точно слепой.

Я мало что осознавал. То я чувствовал, что иду, ковыляя, впереди осла, то вдруг слышал голос, который совершенно отчетливо говорил: «Существует два типа людей в этом мире. Инструменты и те, кто на них играет».

Это произнес Берк, который сидел за обитой цинком стойкой бара в Мавандзе. Я потягивал теплое пиво, поскольку электричества не было и холодильник не работал, а Берк, как обычно, свой кофе – единственный напиток, который он употреблял в те дни. Мы тогда отпахали уже половину предусмотренного контрактом срока в Катанге, потеряли половину людей и собирались потерять чуть ли не всех остальных до его окончания.

Я сидел тогда в баре, мой автомат лежал рядом на стойке, а из побитого пулями зеркала на меня смотрело мое отражение. Помню, что на улице слышались стрельба, глухие хлопки минометных мин, да время от времени раздавалась стрекочущая дробь пулемета – наши враги пытались очистить от снайперов правительственные здания на другой стороне площади.

По всем правилам, а также еще и потому, что мне не исполнилось и двадцати, все происходившее должно было бы представляться мне этаким романтическим приключением, вроде сцены из какого-нибудь голливудского фильма. Однако это было далеко не так. Я тогда уже пресытился убийствами, жестокостью и бесчеловечностью этой войны.

Я дошел до предела, готовый сорваться, перешагнуть некую грань, и Берк чувствовал это. Он заговорил, спокойно и непринужденно. Он умел быть невероятно убедительным в те дни, или, может быть, это я хотел его видеть таким.

Еще не закончив, он заставил меня поверить, что мы, подобно крестоносцам, облечены священной миссией спасти чернокожих от их собственного безумия.

«НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАЙ, СТЕЙСИ, МОЙ МАЛЬЧИК, – В ЭТОМ МИРЕ ЕСТЬ ТОЛЬКО ДВА ТИПА ЛЮДЕЙ: ИНСТРУМЕНТЫ И ТЕ, КТО НА НИХ ИГРАЕТ».

Как бы то ни было, я тогда поверил ему. Позже в тот же день, правда, у нас произошло небольшое столкновение с местной полицией, и всю последующую неделю я был слишком занят, спасая собственную шкуру, чтобы думать о чем-то постороннем.

Теперь, когда я стоял на склоне горы, слова эти неожиданно настигли меня из прошлого, и я, отчетливо прокрутив в голове всю эту сцену, вдруг с некоторым удивлением понял, что Берку всегда было наплевать на меня – всегда, все эти годы он заботился исключительно о себе. Просто в тот момент ему необходимо было внушить мне свои понятия, поскольку он нуждался во мне, ведь я сделался неотъемлемой, существенной частью его самого, неким постоянным дополнением, вроде «браунинга», с которым он никогда не расставался. Первоклассное смертоносное оружие. Так вот чем я был для него все эти годы.

Я брел, с трудом передвигая ноги, осел тащился за мной, а мысли мои были заняты прошлым, а именно Берком. Его отношения с Пайетом Джагером были, по всей видимости, несколько иного плана, но он никогда бы не осмелился предложить мне такого – вероятно, чутье подсказывало ему, что этого делать не следовало.

Как я уже говорил, поначалу Берк с трудом переносил мою тягу к женщинам и крепким напиткам. Теперь, оглядываясь назад, я отметил про себя, как он переменился впоследствии и стал добродушно взирать на все мои шалости сквозь пальцы. Я удивился, наконец-таки осознав, каких трудов ему стоило понять, что мои наклонности значительно облегчали ему задачу, позволяя лепить из меня все, что ему заблагорассудится.

Мы шли по горам уже не менее четырех часов. Я остановился взглянуть на девушку и обнаружил, что состояние ее не изменилось, а главное – что она продолжала дышать.

Что касается меня, то я уже давно перешел ту грань, где боль исчезает, – перенесся за ее пределы, как это неоднократно бывало со мной в Яме. Простреленное плечо теперь казалось мне каким-то постоянно ноющим фоном, принадлежащим мне только отчасти, а правой руки будто не существовало вовсе.

Солнце между тем скрылось, и тяжелые капли дождя забарабанили по камням. Я приободрился и заковылял быстрее – я, Стейси Виатт, великий чемпион по выживанию.

* * *

Поздней весной или в начале лета, когда настоящая жара только начинается, неистовые грозы – частое явление в горных местностях Сицилии, и, бывает, проливные дожди не прекращаются по полдня и больше.

Теперь мне кажется, что именно тот дождь нас и спас. Есть люди, которых дождь только взбадривает, если застает их в пути, – сил у них прибавляется, и они наслаждаются, ощущая, как капли бьют по телу. К этой славной категории принадлежал и я, поэтому буря, которая разразилась в то утро над Каммаратой, вдохнула в меня жизнь, открыла во мне второе дыхание. Более того, земля у меня под ногами внезапно ожила, это не была уже омертвевшая пустошь, во всем ощущались свежесть и новизна.

Я, должно быть, немного бредил, так как внезапно обнаружил, что распеваю во все горло знаменитый походный марш Иностранного Легиона, которому научил меня Легран тысячу лет назад, когда мы были братьями и губительные микробы продажности еще не проникли в нас, разъедая наши души.

Дождь разошелся не на шутку, и я, перевалив через хребет в конце небольшой лощины, глянул вниз, и сквозь серую пелену увидел деревню Беллона рядом с белой полоской дороги.

Я громко засмеялся и крикнул во все горло, обратив лицо к небу:

– Теперь ты не уйдешь от меня, Берк! Клянусь Богом, теперь ты от меня не уйдешь!

Я обернулся, потянув осла за поводья, и заметил, что Джоанна слегка повернула голову и глаза ее открыты. Она смотрела на меня невидящим взглядом, затем, невероятно медленно, ее губы растянулись в улыбку.

Не в силах произнести ни слова, я лишь легонько коснулся ее щеки, взял в руку поводья и побрел вниз по склону. Слезы, смешанные с дождем, катились у меня по лицу.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Последний час на спуске, почти у самого подножия горы, был самым трудным из-за расползавшегося под ногами, намокшего от непрестанного дождя дерна. Идти было невероятно трудно. Я дважды поскальзывался и терял равновесие, а один раз чуть не упал, когда осел заскользил, заваливаясь набок и выдергивая поводья из моей руки, так что сердце у меня в груди подпрыгнуло, и какое-то мгновение казалось, что осел перевернется и произойдет катастрофа.

Глаза Джоанны Траскотт были закрыты, и я решил, что она опять впала в беспамятство. Перехватив вожжи поближе к морде осла, я снова двинулся вниз по размокшему склону, собрав оставшиеся силы и оттягивая вверх голову животного.

Я опять не ощущал течения времени – на этот раз, вероятно, из-за того, что у меня сильно кружилась голова. Мы вместе с ослом брели под проливным дождем, скользя по грязи, и внезапно я услышал, как чей-то голос настойчиво убеждает осла держаться и быть человеком. Потом тот же голос еле слышно запел походный марш – боевой призыв, катившийся эхом от гор Южной Сахары до болот Индокитая.

Мне представлялось, что я плыву посреди черной бездны, где не было ничего, кроме крохотной мерцающей точки света в конце длинного, бесконечного туннеля. Я механически хватался, словно за жизнь, за монотонно дергавшиеся поводья, и почти не воспринимал окружающего.

Я не помню, как высвободил из ремня правую руку. Знаю только, что пользовался ею – вероятно, не мог иначе – и что кровь просочилась через повязку.

Я даже залюбовался этим великолепным красным цветом – таким ярким на на моем защитном комбинезоне. Мир показался мне чудесным, восхитительным местом, где красная кровь смешивается с зеленью комбинезона, а серый дождь все идет, не переставая.

На склон высыпали овцы, словно поток грязной воды, и закружились вокруг меня, а позади пастух в драной одежде долго разглядывал меня, а потом повернулся и бросился бежать по тропинке обратно в деревню.

Я прошел то место, где сидел вместе с Розой и лежал с ней в ложбинке на солнцепеке. Милая, милая Роза... Она хотела предупредить меня, но слишком уж боялась этого негодяя Карла Хоффера...

Внизу, где-то под ногами, теперь была кровь, что показалось мне довольно странным. Я потряс головой, и кровавое пятно обернулось красной «альфа-ромео», которая стояла на заднем дворе заведения Даниэло Серды, в двух сотнях футов подо мной. Послышались крики; по тропинке в мою сторону бежали люди.

Однажды, еще мальчишкой, я упал с дерева в саду виллы Барбаччиа и пролежал без сознания около часа, пока меня не нашел Марко. Сейчас Марко выглядел в точности таким же, ни часом старше, и это поразило меня. На его лице было совершенно такое же выражение – смесь испуга и любви. Невероятно – после всех этих лет.

Я лежал на грязной земле; Марко поднял меня и положил к себе на колени.

– Все хорошо... Все теперь будет хорошо, ты слышишь, Стейси!

Я ухватился за ворот его дорогой дубленки и потянул на себя:

– Марко – Хоффер и Берк. Хоффер и Берк – мои. Скажи об этом Вито. Это мое дело, только мое. МОЯ ВЕНДЕТТА!

Я орал эти слова во весь голос, а мужчины деревни Беллона стояли вокруг, сомкнувшись молчаливым кольцом; их лица были точно высечены из камня. Они напоминали фурий из какой-нибудь древнегреческой трагедии, невозмутимо ожидавших кровавой развязки.

* * *

Трещины на потолке образуют, оказывается, очень интересный узор, который похож на карту Италии, если всматриваться в него достаточно долго, – даже каблук имеется. Только вот Сицилии нет.

СИЦИЛИЯ.

Я закрыл глаза, мысли мои путались. Потом я увидел, что у постели стоит Марко, засунув руки в карманы своей великолепной дубленки.

– У тебя чудесная дубленка, – проговорил я.

Он улыбнулся мне улыбкой, знакомой с детства.