За час до полуночи (пер. Максима Дронова)

Джек Хиггинс

За час до полуночи

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Должно быть, он умер еще ночью, хотя я обратил на это внимание только с наступлением дневной жары.

Нельзя сказать, чтобы его смерть как-то подействовала на меня, – мне ведь наплевать даже на трупный запах. Здесь все уже давно умерло, за исключением меня, Стейси Виатта, великого чемпиона по выживанию. Давно прошло то время, когда бы я был способен приветствовать смерть по-дружески, вступить с ней в соглашение. Теперь я нахожусь в преддверии ада собственного изобретения, надежно защищенный от всего, что еще могут сотворить со мной.

Я уже три дня как в Яме – заключенные и охранники называют ее одинаково – в полной темноте и невыносимой жаре, где ты гниешь в собственном дерьме и умираешь от недостатка воздуха.

Меня опускают сюда в четвертый раз с тех пор, как привезли в Фуадский лагерь, и каждая отсидка совпадает с приездом майора Хуссейни. Наш майор был в числе тысяч египетских солдат, вышвырнутых с Синая во время июньской войны, которым пришлось пробираться через одну из самых ужасных пустынь на Земле. Он видел смерть солдат, сотнями погибавших от жажды, и раскаленное солнце подействовало на него странным образом – зажгло в мозгу неугасимый огонь ненависти к Израилю, в дальнейшем приобретший параноидальный характер.

Казалось, майор повсюду видел евреев – постоянную угрозу безопасности Египта. И поскольку я был врагом его страны, осужденным за незаконную деятельность, то тоже был не кто иной, как еврей, которому каким-то образом удалось скрыть этот важный факт от суда.

В июле прошлого года я перегонял с Крита сорокафутовый катер, нагруженный золотыми слитками, для одного господина из Каира. Этот господин должен был встретить меня на берегу Рас-Эль-Канаиса и положить начало сложному обменному процессу, посредством которого кто-то в конце концов заработал бы состояние. Я так и не выяснил, что же произошло, однако в самый неожиданный момент появились два катера береговой охраны Объединенной Арабской Республики, а на берегу – с полроты солдат. В результате чего экономика ОАР получила подарок на сумму, эквивалентную стоимости полтонны золота, а Джон Смит – в ту пору неизвестный американский гражданин – семь лет лишения свободы.

Через шесть месяцев меня перевели из каирской тюрьмы в Фуад – рыбацкую деревушку в девяноста милях от Александрии. Сейчас нас здесь около тридцати человек, осужденных в основном по политическим статьям и приговоренных к дорожным работам в скованных цепью бригадах, хотя в данном случае мы строим новый пирс. Охраняют нас с полдюжины крестьян-волонтеров и надзиратель по имени Туфик – высокий толстый малый, который много и часто улыбается и ходит постоянно мокрый от пота. У него две жены и восемь детей. Туфик обращается с нами со всей возможной при данных обстоятельствах галантностью, хотя, как я полагаю, ему обещана премия, если он закончит пирс к концу июля. Это значит, что ему необходима вся наличная рабочая сила и он не заинтересован в чьей-либо смерти.

Человек, отошедший ночью в мир иной, не вписывался в какие-либо рамки: это был бедуин с юга, постоянно склонный к побегу, – агрессивное гордое животное, ни разу за свою жизнь даже не переночевавшее под крышей дома. Любая, достаточно хорошо охраняемая неволя означала для него смерть. Каждый знал об этом, даже Туфик, однако в лагере необходимо было поддерживать дисциплину, и наш приятель отправился в Яму в назидание остальным. Когда к нему присоединился я, он сидел здесь уже неделю.

Итак, вокруг моей шеи – деревянная колодка, к которой прикованы запястья на уровне плеч. Невозможно лечь или даже встать – концы колодки упираются в стену, и проклятая деревяшка больно давит на сонную артерию. Поэтому я сижу не шевелясь, задыхаясь от жары и плавая в собственном темном дерьме, и занимаюсь чтением любимых книг. Я читаю их страница за страницей, перелистывая в уме. Прекрасное занятие для мозга, которое постепенно уступает место следующей фазе – углубленному самоанализу. Я начал с детства, с самых ранних воспоминаний – с дома Виаттов, стоявшего в десяти милях от мыса Код, с семьи отца, который никогда не любил меня, хотя я и не понимал этого до той поры, пока он не погиб в Корее в 1953 году. Мне тогда было десять лет. Тогда же мне стало ясно, что кровь Виаттов являлась во мне нежелательным фактором, ибо мать была родом с Сицилии. Вскоре мы переехали на остров – в большую прохладную виллу на высоком берегу моря рядом с Палермо, к моему деду Вито Барбаччиа, при появлении которого мужчины дотрагивались до шляп, кто командовал полицией, словно шахматными фигурками, и заставлял политиков дрожать, когда хмурился...

Вито Барбаччиа, капо^[1] мафии, Повелитель Жизни и Смерти...

Добравшись до первого года учебы в Гарварде, я услышал над головой стук, загремела цепь, и по скребущим звукам я догадался, что с настила убирают камни. Когда дощатый настил был поднят, в яму хлынуло солнце, на мгновение ослепив меня. Я закрыл глаза, моргнул, и посмотрел на мир сквозь нежную золотистую дымку, которая подсказала мне, что день клонится к закату.

Над краем ямы нагнулся наш майор – маленький, высохший, прожаренный синайским солнцем, сдвинувшим ему мозги. Его оливковое лицо было истыкано прыщами. Рядом с ним стояли два солдата и Туфик, который почему-то выглядел несчастным.

– Ну что скажешь, еврей, – произнес Хуссейни по-английски, хотя мой арабский значительно улучшился за последние десять месяцев – вероятно, он считал недостойным использовать язык предков с типом вроде меня, затем поднялся на ноги и презрительно рассмеялся.

– Взгляните на это животное. – Хуссейни взмахнул рукой. – Скрючился в собственном дерьме. – Он посмотрел на меня сверху вниз. – Тебе это нравится, еврей? Приятно сидеть, измазанному в дерьме?

– Здесь не так уж плохо, майор, – ответил я по-арабски. – Один монах как-то спросил Бодхитхарму: «Что есть Будда?» – «Сушеное дерьмо», – ответил Учитель.

Майор в замешательстве уставился на меня. Он был так изумлен, что сам моментально перешел на арабский:

– О чем ты болтаешь?

– Для того чтобы понять это, нужны мозги, майор.

Пикантность ситуации заключалась в том, что я произнес эту фразу по-арабски, и все стоявшие рядом поняли меня. Глаза Хуссейни сузились, на скулах заиграли желваки. Он повернулся к Туфику:

– Вытащить его и немного прожарить на солнце. Когда я вернусь, то займусь с ним.

– Значит, еще не все потеряно, – сказал я и неизвестно отчего стал тихо смеяться.

* * *

Фуад – совсем маленькая деревушка, состоящая из нескольких десятков домишек с односкатными крышами и старой, покосившейся мечети. Здесь не больше двухсот жителей. Потрясающе нищая деревня – впрочем, как и большинство сел в Египте, хотя новый пирс был призван изменить ситуацию к лучшему.

В четырехстах ярдах от площади плескалось голубое Средиземное море. Прекрасно отдыхать на его берегу, если вы на пляже в Антибах. Мне удалось бросить взгляд на уходящий вдаль горизонт перед тем, как меня освободили от колодки и привязали за запястья к деревянному сооружению, сильно смахивающему на виселицу, которое стояло в центре площади.

При обычных обстоятельствах это доставило бы мне новые мучения, однако я настолько свыкся с болью за последние месяцы, что сама по себе она уже почти ничего не значила для меня. Быть привязанным подобным образом в дневную жару было бы, конечно, не очень приятно, но день уже клонился к вечеру. Во всяком случае, я открыл для себя, что если сосредоточиться на каком-либо удаленном предмете, возникает нечто вроде состояния загипнотизированности, которое заставляет время течь значительно быстрее.

Рядом с постом охраны на белом флагштоке бессильно повис флаг Объединенной Арабской Республики, а вдалеке трое мужчин и мальчик гнали из пустыни стадо овец в несколько сотен голов. Плотное облако пыли, поднятое стадом, подобно дыму, медленно окутывало деревню.

Картина вполне напоминала библейскую, откуда-нибудь из Ветхого Завета – за исключением, пожалуй, того, что один из пастухов нес автомат. Это что-нибудь да значило, однако я не мог догадаться, что именно. Господи, как же мне хотелось пить! Прикрыв глаза, я сделал несколько глубоких вдохов. Когда я снова приподнял веки, ничего не изменилось: та же площадь, те же покосившиеся домишки, то же безлюдье. Жителям, очевидно, хватало ума не показываться на улице, пока майор Хуссейни находился поблизости.

Из караулки показался Туфик с солдатской флягой в руке и направился в мою сторону. По его лицу градом тек пот. С трудом взгромоздившись на ящик, оставленный охранниками, он вставил флягу между моими зубами. Дав глотнуть, Туфик вылил остальную воду мне на голову.

– Будьте благоразумны, мистер Смит. Он скоро вернется. Обещайте мне. Совсем все испортите, если опять станете раздражать его понапрасну.

Туфик нетерпеливо уставился на меня, вытирая грязным платком струившийся по лицу пот. Я был заинтригован. Во-первых, он назвал меня «мистер», что произошло явно впервые; кроме этого, он почему-то тревожился за меня, и сильно тревожился. Все это показалось мне довольно странным, однако Хуссейни приехал до того, как я успел развить эту интересную мысль.

Разогнав овец на въезде в деревню, «лендровер» майора затормозил у караулки. Хуссейни вылез из машины и направился в мою сторону. Остановившись ярдах в десяти, он посмотрел на меня глазами, полными ненависти, затем резко развернулся и зашел в дом.

Овцы тем временем вошли в деревню, затопив пространство между домами, и побрели по площади, направляясь к водоему на другой стороне деревни. Замеченный мною ранее мальчишка был вертлявым и загорелым до черноты, лет десяти-одиннадцати на вид. Он бегал взад и вперед между овцами, посвистывая и хлопая в ладоши. Трое его напарников были типичными бедуинами в рваных накидках и закрывавших лицо бурнусах для защиты от пыли.

Пастухи прошли мимо, занятые своим делом. В неподвижном воздухе раздавался только перезвон колокольчиков. Было совсем тихо, солнце уже почти зашло за горизонт. Через каких-нибудь полчаса со стороны пирса покажется колонна заключенных.

Овцы толкались у воды, борясь за лучшее место; пастухи облокотились на изгородь, наблюдая за ними. Открылась дверь караулки, и появился Хуссейни в сопровождении двух солдат. Троица направились прямо в мою сторону. Они разрезали веревки, и я шлепнулся на землю, словно куча дерьма. Хуссейни что-то пробормотал, солдаты подняли меня и поволокли через площадь к дому Туфика.

Толстяк жил один, если не считать старухи, которая стирала и готовила ему еду. Дом также служил Туфику конторой, где он хранил немногочисленные официальные бумаги. В комнате стояли старый письменный стол и два колченогих стула.

Хуссейни пролаял какой-то приказ, и солдаты усадили меня на стул и крепко связали руки за спиной. Именно тогда я обратил внимание на хлыст из носорожьей кожи, от удара которого легко лопается кожа на спине. Майор снял китель и стал неторопливо закатывать рукава рубашки. Туфик выглядел перепуганным и вспотел больше обычного. Солдаты встали у стены, а Хуссейни взял в руки хлыст.

– Ну что, еврей, – проговорил он, сгибая хлыст двумя руками, словно охотничий лук, – начнем с дюжины ударов. А там будет видно.

– Майор Хуссейни, – мягко произнес по-английски чей-то голос.

Хуссейни резко обернулся, я тоже поднял голову. В дверях стоял один из пастухов, правая рука которого поднялась к бурнусу и сдернула его, открыв загорелое лицо европейца, и показавшийся мне знакомым рот, который, казалось, был готов растянуться в улыбку – однако этого не произошло, – и серые, холодные, как лед, глаза.

– Шон? – выдохнул я. – Шон Берк? Не может быть...

– Может, Стейси, может.

Из-под рваной накидки показалась рука с «браунингом». Первый выстрел поразил Хуссейни в плечо, развернув майора в мою сторону, поэтому я мог видеть его лицо, и то, что на нем отражалось, когда он умирал. Вторая пуля оторвала ему часть затылка, пригвоздив тело к стене комнаты.

Двое солдат наблюдали за происходящим с расширенными от ужаса глазами, винтовки по-прежнему висели у них за плечами. Они умерли так же быстро, когда ствол автомата разбил стекло и срезал обоих двумя длинными очередями.

В комнате повисло напряженное молчание. Первым заговорил Туфик, с трудом выдавливая из себя слова:

– Я очень беспокоился, эффенди^[2]. Думал, с вами что-то случилось, и вы уже не придете.

Берк не ответил, а медленно подошел и нагнулся надо мной.

– Стейси? – произнес он и дотронулся до моей щеки. – Стейси...

На его лице отразилась истинная боль, чего я раньше за ним не замечал, а затем Берка охватила та ужасная, убийственная ярость, в которой он был страшен. Повернувшись к Туфику, он прорычал:

– Что вы с ним сделали?

Туфик побелел.

– Что я сделал, эффенди? – пролепетал он. – Я же единственный, кто помогал вам.

– Я недоволен твоими расценками, приятель.

«Браунинг» приподнялся, Туфик в ужасе закричал и скрючился в углу. Я покачал головой и прошептал:

– Оставь его, Шон. Он мог оказаться и похуже. Забери-ка лучше меня отсюда.

Берк помедлил, и «браунинг» исчез в складках рваной накидки. Туфик обессиленно упал на колени и стал издавать слабые всхлипы.

* * *

Если бы я подумал хорошенько, то мог бы догадаться, кто были остальные двое. Пайет Джагер, южноафриканец – один из немногих, уцелевших из старой гвардии наемников со времен Катанги – и Легран, бывший стрелок Иностранного Легиона, завербованный Берком в Стенливилле, когда мы там переформировывались. Джагер сел за руль «лендровера», а Легран помог Шону дотащить меня и положить на заднее сиденье. Все было проделано быстро и без лишних слов – очевидно, что операция была продумана заранее.

Деревушка оставалась такой же безжизненной, когда мы выехали из нее на шедшую вдоль берега дорогу, мимо колонны заключенных, которые маршировали от пирса после трудов праведных.

– Быстро же вы сработали, ребята, – прошептал я.

Берк кивнул.

– Времени у нас в обрез. Но не волнуйся.

Проехав с милю, Джагер свернул с дороги и повез нас по песчаным дюнам к широкому, плоскому пляжу. Когда он выключил мотор, в воздухе обозначился другой звук, и над морем, на высоте не более двух-трех сотен футов, показался самолет. Легран вынул ракетницу и выстрелил; самолет сразу же повернул в нашу сторону и пошел на снижение.

Это была «сессна» – мне удалось разглядеть самолет, пока он прыгал по пляжу по направлению к нам. Зевать, однако, было некогда. Меня дотащили до кабины и втолкнули внутрь. Остальные сразу же присоединились ко мне, и, когда Легран запирал дверцу на задвижку, «сессна» уже разворачивалась по ветру, а рев двигателя резко усилился.

Берк поднес флягу к моим губам, и я закашлялся с непривычки, пока бренди прожигало себе дорогу в мой исстрадавшийся желудок. Я вяло улыбнулся.

– Куда теперь, полковник?

– Сначала – на Крит, – ответил Берк. – Через час будем там. Сможешь принять ванну.

Я отобрал у него флягу, сделал еще глоток и откинулся на спинку сиденья, давая возможность божественному теплу распространиться по телу. Жизнь начиналась снова – только об этом я был способен думать в данную минуту. Когда «сессна» набрала высоту и повернула в сторону моря, солнце уже зашло за горизонт и наступила ночь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Впервые я встретил Шона Берка в португальском Мозамбике, в городке Лоренцо Маркес в начале 1962 года, в прибрежном кафе под названием «Огни Лиссабона». Там я подрабатывал игрой на пианино, эксплуатируя этот попутно усвоенный мною предмет из дорогостоящего курса Гарварда.

По причинам, которые не заслуживают объяснения в данный момент, я в ту пору бесцельно кочевал по Африке, находясь в прекрасном возрасте перехода к старости – мне было уже девятнадцать. Я перемещался с остановками от Каира до мыса Доброй Надежды. В Лоренцо Маркес меня занесло потому, что денег у меня хватило ровно настолько, чтобы добраться сюда пароходом из Момбасы, что меня не особенно беспокоило – я пребывал в состоянии беспечности, стараясь убежать подальше из собственного прошлого, и поэтому не заглядывал вперед дальше одного дня.

Во всяком случае, городишко мне нравился. В те времена там еще сохранился старинный дух благообразности и полностью отсутствовала расовая напряженность, с которой сталкиваешься повсюду в Африке.

Человека, который содержал кафе «Огни Лиссабона», звали Куамбра. Это был тощий, бледный, как смерть, португалец с единственным интересом в жизни – к деньгам. Крайне неразборчивый в средствах для достижения этой цели, он, насколько я мог судить, повсюду имел «мохнатую лапу». Что бы вы ни пожелали, Куамбра мог достать для вас за определенную цену. В кафе был самый лучший выбор девочек на всем побережье.

Берка я заметил сразу, как только тот вошел в зал, – высокий рост и широкие плечи выделяли его среди массы посетителей. И, как мне казалось тогда, наиболее поражали в нем чувство собственного достоинства и скрытой силы, этакая могучая неторопливость, которая заставляет мужчин расступаться, даже в подобном месте. Тем более, что одет он был как отставной военный – охотничья куртка, галифе цвета хаки, войлочная шляпа и тяжелые армейские ботинки.

Рядом с ним сразу же возникла одна из девиц, стройная квартеронка с нежной золотистой кожей и таким гибким и податливым телом, что без труда заставила бы валяться у себя в ногах даже епископа. Берк посмотрел сквозь нее – не поверх нее, а так, будто бы девушки не существовало вовсе, и заказал себе пива.

Девушку звали Лола – мы были более чем хорошими приятелями, – и мне захотелось сказать незнакомцу, что тот упускает чертовски хороший вариант, но, возможно, меня успокоило виски. В то время я не очень-то привык пить, хотя алкоголь был ужасно дешев. Когда я поднял глаза, Берк стоял надо мной с кружкой пива в руке.

– Не стоит так накачиваться, приятель, – проговорил он, пока я наливал себе второй стакан. – Спиртное не доведет вас до добра, особенно в этом климате.

– За свои будущие поминки выпить просто необходимо.

Я полагал, что таков должен быть соответствующий ответ для крутого искателя приключений, которым я себя в то время считал. Я поднял стакан. Берк отсалютовал кружкой с пивом, хотя лицо его при этом оставалось бесстрастным. Первый глоток дался мне с трудом – я закашлялся и быстро поставил стакан на место, прикрыв рот рукой.

Лицо Берка не переменилось.

– Бармен сказал мне, что вы англичанин, – произнес он.

– Американец.

– По вашему произношению этого не скажешь.

– Свои лучшие годы я провел в Европе.

Берк отхлебнул пива.

– Тогда вы наверняка сможете сыграть «Жаворонка в чистом небе»?

– Как прикажете, сэр, – отозвался я и погрузился в чудесный мотив старинной ирландской песни.

Конечно, я был отнюдь не Джон Мак-Кормик, однако играл не так уж плохо. Во всяком случае, Берк серьезно кивнул, забыв на минуту о пиве.

– Неплохо, весьма неплохо для такого инструмента.

– Благодарю вас, – ответил я и стал разминать сигарету в пальцах.

– Пойду попрошу бармена, чтобы принес вам пива, – проговорил Берк. Он подошел к стойке, но через мгновение один из парней Куамбры положил руку ему на плечо. Перебросившись парой фраз, оба поднялись наверх.

Мимо прошла Лола, широко зевая.

– Теряешь такого клиента, – подмигнул я ей.

– Англичанина? – Лола сонно пожала плечами. – Мне иногда попадаются и такие. Это не мужчина. Серьезный во всем, кроме главного.

Она продефилировала дальше, а я сидел, наигрывая блюз, и размышлял над ее словами. Я был склонен считать, что в ней говорила уязвленная профессиональная гордость. Нельзя принимать мужчину чуть ли не за гомосексуалиста просто потому, что он не кидается на первую попавшуюся женщину – хотя я, честно говоря, не понимал, как можно пропускать любую такую возможность, сулящую одно из величайших удовольствий в жизни. Я рано познал женщин – вероятно, здесь сыграла роль моя сицилийская половина.

Закончив перебирать клавиши, я закурил. Почему-то в баре установилось странное затишье, которое иногда возникает в любой толпе. Разговоры сами собой стихли, и вся картина стала внезапно походить на сон. Я будто бы сидел где-то снаружи дома и смотрел сквозь стекло замедленное кино.

Что же я все-таки делал здесь, в самом сердце Черного Континента? Сквозь дым проступали лица: черные, белые, коричневые и вариации между ними – сборище подонков, неизвестно зачем собравшихся здесь...

Внезапно на меня накатило нечто вроде озарения. Образно говоря, я как бы взглянул на себя со стороны, но не на себя сегодняшнего, а на того, каким я вскоре должен был стать. Мне не очень понравилось то, что я увидел. Мне стало жарко, под мышками проступил пот. Я решил сменить рубашку. Тогда я просто не осознавал, что подсознательно искал предлог, чтобы подняться наверх.

Моя комната находилась на третьем этаже, апартаменты Куамбры на втором, а девушки располагались внизу. Как правило, наверху было тихо, ибо того требовал Куамбра, однако сейчас я помедлил в начале коридора второго этажа, потому что необычная тишина заинтриговала меня.

Когда я услышал голоса, то мне показалось, что они шли откуда-то издалека, и я двинулся по коридору, уловив чей-то раздраженный речитатив. Первая дверь вела в помещение, служившее прихожей. Я осторожно вошел и двинулся сквозь темноту к освещенной полоске приоткрытой двери.

Португалец сидел за письменным столом; один из его качков, Джильберто, стоял у него за спиной с револьвером в руке. Херрара – тот, который увел Берка из бара, – облокотился о дверной косяк со сложенными на груди руками.

Берк стоял в двух шагах от стола – ноги слегка расставлены, руки в карманах охотничьей куртки. Я видел его в профиль, лицо Берка казалось высеченным из камня.

– Вы, вроде бы, не совсем поняли нас, – говорил португалец. – Никто здесь не заинтересован в вашем предложении. Это же так просто понять.

– А мои пять тысяч долларов?

Куамбра посмотрел на Берка так, будто начинал терять терпение.

– Поймите, у меня тоже были большие расходы в связи с вашим делом – очень большие.

– Я верю вам.

– Вы же знаете, майор, в бизнесе может случиться всякое. Каждый должен осознавать риск, на который идет, если хочет получить быструю отдачу от вложенных средств. А теперь я прошу у вас прощения. Мои ребята проводят вас. Здесь очень неспокойный квартал. Я весьма огорчусь, если с вами что-нибудь случится.

– Кто его знает, – угрюмо произнес Берк.

Джильберто улыбнулся первый раз за время разговора и покачал в руке тяжелый «люгер». Берк снял войлочную шляпу и устало вытер лицо тыльной стороной правой руки.

Однако я заметил то, что не могли видеть остальные. Внутри шляпы был спрятан короткоствольный «банкер», прикрепленный специальным захватом. Первым выстрелом Берк поразил Джильберто из-за прикрытия шляпы, распластав его по стене, затем обернулся и накрыл Херрару, который выдергивал оружие из-за пояса.

– Вот и случилось, – сказал Берк, и я снова почувствовал скрытую в нем силу.

Он поставил Херрару лицом к стене и быстро обыскал. Однако португалец, любивший преподносить сюрпризы напоследок, открыл серебряный ящичек для сигар и вынул оттуда миниатюрный автоматический пистолет.

Однажды у меня был друг, который начал заниматься гольфом и за три месяца стал профессионалом. У него был природный талант к этой игре, подобный тому, как одни имеют склонность к языкам, а другие могут обогнать компьютер, считая в уме.

В один памятный для меня субботний вечер во время первого месяца обучения в Гарварде один студент привел меня в местный стрелковый клуб. До этого я никогда не держал оружие в руках, однако, когда мне дали «кольт» и объяснили, что с ним делать, я испытал совершенно новое чувство. Оружие стало частью меня самого, и то, что я проделывал с ним в течение часа, привело в изумление всех присутствовавших.

Так у меня выявился талант к владению ручным оружием, однако я никогда раньше не целился в человека. То, что случилось потом, произошло так внезапно, что, когда я вспоминаю об этом, мне становится не по себе. Я распахнул дверь, упал на одно колено и схватил лежавший на полу «люгер» Джильберто. Через мгновение я прострелил Куамбре правую руку.

Берк резко развернулся и пригнулся, готовый к атаке. Его собственный пистолет был у него в одной руке, оружие Херрары – в другой. Хотя я тогда и не оценил его выдержки, но он отлично контролировал себя – ведь ему ничего не стоило рефлекторно застрелить и меня.

Берк бросил на меня беглый взгляд, и я подумал, что он вот-вот улыбнется. Вместо этого он открыл дверь, ведущую в коридор, прислушался и снова закрыл ее.

– В таком заведении люди обычно озадачены только собственными проблемами, – сказал я ему.

Берк медленно подошел к письменному столу. Джильберто скрючился у стены, схватившись за свою челюсть; в углах его рта выступила кровь. Глаза были открыты, однако он, очевидно, пребывал в глубоком шоке. Португалец страшно побледнел, держась левой рукой за простреленную правую, и старался, видимо, остановить кровотечение. Берк приставил дуло револьвера к его переносице.

– Пять тысяч долларов.

Даже в такой ситуации Куамбра медлил. Тогда я сказал:

– В шкафу у двери спрятан сейф.

Берк с громким щелчком передернул затвор револьвера, и Куамбра торопливо пробормотал:

– Ключ в коробке для сигар под подносом.

– Возьми его, – приказал мне Берк, – и принеси все, что найдешь.

В выдвижном ящике, заполненном купюрами, было значительно больше, чем пять тысяч. Я поставил ящик на письменный стол, и Берк стал рассовывать пачки банкнот по многочисленным карманам своей охотничьей куртки.

– Каждый должен быть готов к неожиданностям, возникающим при желании получить быструю отдачу от вложенных средств, – вы, кажется, так выразились, мистер Куамбра?

Однако португалец уже ничего не воспринимал – его голова бессильно покоилась на столе. Херрара все еще стоял лицом к стене с поднятыми руками. Берк развернул его и резко двинул кулаком в челюсть. Херрара охнул и осел на пол.

Короткоствольный «банкер» занял свое место внутри войлочной шляпы, которую Берк торжественно водрузил на голову, осмотрев себя в зеркало. Затем обернулся ко мне:

– Главное правило бушмена на охоте, – сказал он, – иди, никогда не беги. Помни об этом, когда будем выходить отсюда.

Мы покинули заведение через черный ход, который обычно использовали клиенты, которые желали иметь прямой доступ к девушкам, избегая огласки. За углом нас дожидался грузовик «форд», за рулем которого дремал негр. Берк сказал, чтобы я забирался в кузов, поговорил с негром и присоединился ко мне.

Когда мы тронулись, я спросил:

– Куда теперь?

– Старый армейский аэродром в Карубе. Знаешь, где это?

– Я пребываю в этом городишке только две недели. Вовсе не намеревался проработать в «Огнях Лиссабона» всю жизнь. Просто копил деньги на билет до Кейптауна.

– На то есть причины?

– Должен же человек иметь цель в жизни.

Берк со всей серьезностью воспринял данное заявление, кивнув головой.

– Ты неплохо стрелял. Где научился?

Когда я объяснил, он был явно удивлен. В то время я еще не осознавал, как хорошо должен был выглядеть со стороны, потому что действовал как настоящий профессионал, который всегда старается первым выстрелом поразить противника в руку, держащую оружие, зная, что даже умирающий может ответить ему пулей.

Мы уже проезжали пригороды. Здесь отсутствовали уличные фонари, и дорога была окутана темнотой. Через некоторое время Берк спросил, есть ли у меня паспорт.

Я инстинктивно дотронулся до бумажника и кивнул:

– Помимо остальных достоинств.

И тогда, как будто ему это только что пришло в голову, он представился:

– Моя зовут Берк, Шон Берк.

– Стейси Виатт. – Я помедлил. – Куамбра вроде бы называл вас майором?

– Это правда. Как-никак двадцать лет прослужил в десантных войсках британской армии. Ушел в прошлом году. А сейчас помогаю правительству Катанги.

– В Конго? – спросил я.

– Занимаюсь формированием специального подразделения для поддержания порядка. Куамбра должен был найти мне несколько человек. Но выродок даже не попытался. Сейчас на аэродроме меня ждет старенький «Ди-Си-3». Только теперь в нем некому лететь.

– Кроме меня.

Слова сами собой соскочили у меня с языка, я даже не подумал, прежде чем произнести их. С одной стороны, меня снедало тщеславие. Однако все было не так просто. Я обнаружил, что мне не хотелось ударить в грязь лицом после его похвалы. Профессионального психолога, вероятно, не очень затруднил бы анализ моего состояния. Я слишком рано лишился отца, а вместе с ним и родственников по отцовской линии. Стал скитальцем, чтобы забыть события ужасных дней, унесших мою мать и оставивших меня совсем одного в этом мире, с единственным человеком, которому действительно был небезразличен – моим дедом. С единственным, которого боялся любить.

В мои мысли ворвался голос Берка:

– Ты говоришь серьезно?

– Куамбра был первым человеком, в которого я стрелял за свою жизнь, – ответил я. – Хочу, чтобы вы ясно это поняли.

– Четыреста тысяч франков в месяц, – сказал Берк, – включая все остальное.

– Включая саван? Я слышал, там неспокойно.

Берк на глазах изменился – от души рассмеялся в темноту, протянул руку и сжал мою кисть.

– Я научу тебя, Стейси, всему, что нужно. Мы прогрызем себе дорогу с одной стороны Конго до другой и выйдем, смеясь, с набитыми золотом карманами.

За горизонтом прогрохотал гром, как удар в огромный барабан, и начался ливень, плотный и теплый. Брезентовая крыша кузова прогибалась под тяжестью потоков воды. В воздухе запахло электричеством. Меня охватило возбуждение. Полагаю, что в тот момент я страстно желал быть таким, как Берк. Ничего не боящимся, ни о чем не заботящимся крутым парнем, способным смотреть судьбе прямо в глаза и склонять ее на свою сторону.

Боже, я был просто счастлив – счастлив в первый раз за много лет, сидя в кузове грузовика, везущего меня сквозь ночь и ливень, которые наполняли мои ноздри ароматами Африки.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Выродки Берка» – так некоторые газеты называли нас после первого же набега в Катангу. Мы потеряли много людей, однако другие потеряли больше, и газетные истории определенно помогали нам в вербовке. На некоторое время газетчики создали вокруг Берка нечто вроде легенды, совершенно позабыв о нем впоследствии, но уже тогда наша репутация как привилегированного формирования была незыблема. Отыскивать новых людей не составляло никакого труда, и Берк мог спокойно выбирать тех, кто ему нужен.

Это были чудесные времена – лучшие в моей жизни. Тяжелые, но прекрасные. В первый раз я ощущал в себе силу, испытывал свою смелость – как я подозреваю, этим занимались большинство наших людей – и обнаружил, что в минуту опасности был способен идти, а не бежать, что, если вы действительно понимаете в этом толк, было немаловажно.

Берк никогда не успокаивался. Во время короткого затишья он как-то заставил нас тренироваться в прыжках с парашютом из старенького «рапида» на аэродроме в Лумба. Через месяц мы уже применяли этот навык на практике, высадившись на станцию в Кассаи и опередив таким образом отряд симбов – свирепых партизан, обитателей этого района. Мы пробили себе дорогу через две сотни миль недружественных джунглей, освободив по пути восемь монахинь.

За эту маленькую увеселительную прогулку Берк стал полковником, а я получил звание капитана – в то время я должен был всего лишь заканчивать третий курс Гарварда. Жизнь, полная напряжения и опасностей, была страсть как хороша, а деньги действительно текли рекой, как и обещал Берк. Два года спустя те, кто остался в живых, уволились и определенно ни о чем не жалели.

* * *

Вопреки общепринятому мнению, большинство наемников в Конго шли туда по той же причине, по которой молодые люди обычно вступают в Иностранный Легион. Сложности, однако, начинались тогда, когда действительность такой службы представала во всей своей красе. Однажды мне пришлось наблюдать останки местных жителей, разрезанных на куски циркулярной пилой. Я также знал наемников, которые имели привычку закладывать пленных в пустые зарядные ящики и сбрасывать в озеро Киву – но и то только в том случае, когда уставали использовать их в качестве живых мишеней.

Между двумя этими полюсами – Конго и Ямой – я сильно изменился, чего нельзя было сказать о Пайете Джагере – он оставался таким же, каким я его увидел впервые. Выходец из маленького городка в южном Трансваале, где еще верили, что у кафров нет души, он был одним из немногих уцелевших из первоначального состава. Как ни странно, Пайет не был расистом. Он присоединился к нам, поскольку возможность непыльной работы и кое-каких денег в кармане выгодно контрастировала с жизнью на семейной ферме под началом отца, у которого в одной руке была Библия, а в другой – хлыст, одинаково применяемый как к сыну, так и к кафрам, которым не посчастливилось работать на ферме.

Пайет, я думаю, выжил исключительно благодаря тому, что поклонялся Берку, как богу, и с радостью шел за ним в преисподнюю и обратно, не подвергая ни малейшему сомнению его действия.

Я наблюдал за его отражением в зеркале, пока он аккуратно сбривал мне бороду, – загорелый, тщательно причесанный юный бог, мечта любого режиссера на роль молодого офицера СС, озабоченного муками совести и приносящего себя в жертву ради красивой девушки в финальной сцене фильма.

В дверях стоял Легран; его добродушное крестьянское лицо было бесстрастным, из-под густых шикарных усов выглядывал окурок сигары. Как я уже говорил, большинство наемников в Конго были искателями легкой наживы, однако встречались и исключения; Легран был одним из них – убийца, отправлявший людей на тот свет без малейших угрызений совести. Стрелок Иностранного Легиона, который сбежал в Конго в поисках убежища, он всегда относился ко мне подчеркнуто уважительно, несмотря на мою молодость. Как мне кажется, за мое умение владеть оружием, впрочем, как и всем остальным.

Пайет аккуратно убрал горячее полотенце и сделал шаг назад. Из зеркала на меня уставился незнакомец, на смуглом от загара лице которого резко выступали скулы, а темные, слегка запавшие глаза смотрели задумчиво и спокойно, словно чего-то ожидая.

– Кости целы, а мясо нарастет, – заметил Пайет. – Хорошая пища и обилие красного вина определенно поправят дело.

– И немного женской ласки, – серьезно отозвался Легран. – Ласки женщины, которая знает, что от нее требуется. Вот тогда набор будет полным.

– На Сицилии девушек хватает, – сказал Пайет.

Я резко посмотрел на него, но прежде чем успел спросить, что он имеет в виду, в комнату со стороны веранды вошла похожая на гречанку женщина, в глазах которой стоял вопрос. Ей было лет тридцать-тридцать пять на вид – точнее определить возраст местной жительницы, очевидно крестьянки, было невозможно. Иссиня-черные волосы свободно ниспадали на плечи, кожа имела оливковый оттенок, во взгляде светилась доброта.

Легран и Пайет рассмеялись, и Джагер показал французу на дверь.

– Мы оставляем тебя, Стейси. Желаем приятного отдыха.

Пока отголоски смеха стихали за закрытой дверью, женщина подошла и положила на кровать два чистых полотенца и белую рубашку. Затем улыбнулась и сказала что-то по-гречески. Греческий располагался за пределами моих познаний, поэтому я перешел на итальянский, вспомнив, что Греция была захвачена Италией во время войны. Но это не помогло, так же как и немецкий.

Тогда я беспомощно пожал плечами, а женщина улыбнулась снова и почему-то погладила меня по голове, как школьника. Я все еще сидел напротив зеркала, где Пайет брил меня. Женщина стояла совсем близко, ее груди были на уровне моего лица. Запаха каких-либо духов не чувствовалось, однако ее дешевое хлопчатобумажное платье было только что выглажено, и поэтому от женщины исходил кружащий голову аромат свежести, от которого во мне начало просыпаться нечто давно забытое.

Я, не отрываясь, смотрел на женщину, пока она шла по комнате, затем вышла на веранду, после чего я несколько раз глубоко вздохнул. Да, чертовски давно это было, и Легран, как всегда, угодил прямо в точку. Я снял халат и начал одеваться.

* * *

Вилла стояла на склоне холма, в паре сотен футов над белым песчаным пляжем. Ее, очевидно, переоборудовали из сельскохозяйственной фермы; кто-то, видимо, израсходовал на отделку небольшое состояние.

Я сидел за столиком на краю веранды под горячими солнечными лучами, когда появилась гречанка с подносом, на котором были грейпфруты, яичница с ветчиной и чайничек с заваренным английским чаем. Это было не что иное, как мой любимый завтрак. Кто же еще, как не Берк, мог все это предусмотреть. Не думаю, чтобы пища казалась мне когда-нибудь более вкусной, чем здесь, за столиком с видом на Эгейское море, в дымке которого плыли Кикладские острова.

Во всей ситуации чувствовался сильный налет нереальности – картина внезапно приобрела резкие очертания, как в худшем из снов. Где я находился? Здесь или в Яме?

Я закрыл глаза, а когда открыл их, то обнаружил, что меня с самым серьезным видом разглядывает Берк.

* * *

На нем были выцветшая армейская рубашка и джинсы, старая фетровая шляпа оставляла лицо в тени, за спиной болтался карабин.

– Как всегда, стараешься не потерять форму? – спросил я.

Он кивнул.

– Стреляю во все, что движется. Что за утро! Ну, как ты себя чувствуешь?

– Значительно лучше. Доктор, которого ты приставил ко мне, накачал меня всякой всячиной. Между прочим, спасибо за завтрак. Как ты угадал?

– Я ведь немного знаю твои вкусы, а Стейси? – Берк улыбнулся той своей редкой улыбкой, которая, казалось, могла растопить что-то скрытое у него внутри, однако этого никогда не происходило.

Глядя на войлочную шляпу и армейскую рубашку Берка, я снова вспомнил нашу первую встречу в Мозамбике. Он оставался все тем же. Комплекция борца-тяжеловеса удивительно сочеталась в нем с энергией человека, вдвое моложе его по возрасту. Но изменения все же были – незначительные, однако заметные.

Под глазами у него виднелись мешки, а лицо казалось более округлым, чего я не разглядел ранее. Если бы речь шла о ком-либо другом, я бы мог сказать, что этот человек любит прикладываться к спиртному. Однако Берк никогда раньше не проявлял интереса к выпивке – и к женщинам, если уж говорить прямо. Он всегда едва выносил мою неодолимую склонность к обоим этим предметам.

Когда же он сел и снял темные очки, я был просто поражен. Глаза, его прекрасные серые глаза, были пусты. В них присутствовал оттенок полнейшего безразличия. В то мгновение, когда они источали безудержную ярость во время моего побега из Фуадского лагеря, я видел прежнего Шона Берка. Теперь же я смотрел в глаза человеку, который каким-то странным образом сделался незнакомым самому себе.

Берк налил себе чаю, достал пачку сигарет и прикурил одну – этого я тоже за ним не замечал. Рука, державшая спичку, мелко, мелко дрожала.

– С нашей последней встречи у меня прибавилась пара грешков, Стейси, – констатировал он.

– Вижу.

– В тюрьме было очень плохо?

– Сначала ничего. Каирская тюрьма нисколько не хуже любой другой. А вот в лагере было действительно неважно. Мне кажется, Хуссейни был слегка не в своем уме после приключений на Синае. Ему мерещился еврей под каждой кроватью.

Берк удивленно посмотрел на меня, и я рассказал, в чем дело. Он серьезно кивнул:

– Мне приходилось встречаться с подобного рода личностями.

Возникла пауза; ему, видимо, было нечего добавить. Я налил себе другую чашку и взял у Берка сигарету. Дым подействовал на мое горло, словно кислота, и я закашлялся.

Берк привстал, и на его лице отразилось беспокойство.

– Что с тобой? Что случилось?

Мне удалось подавить кашель, и я показал ему сигарету.

– Это то, без чего я так долго обходился. Кажется, что куришь первый раз в жизни. Ничего, привыкну снова.

– А стоит ли начинать опять?

Я затянулся второй раз. Мне стало лучше, и я ухмыльнулся.

– Я согласен с Вольтером. Есть некоторые удовольствия, ради которых стоит сокращать себе жизнь.

Берк нахмурился и выбросил свою сигарету через перила веранды, как если бы пытался сохранить некий внутренний баланс, ведь то, что я сказал, шло вразрез с его собственными убеждениями. Мужчина по его понятиям – настоящий мужчина – должен быть абсолютно уверенным в себе, дисциплинированным созданием, способным контролировать свои чувства и сопротивляться мелким грешкам и страстишкам.

Он сидел, все еще хмурясь, и неподвижно глядел в пространство. Я внимательно наблюдал за ним. Шон Берк всегда являлся для меня олицетворением наилучшего, идеального бойца, из всех, кого я знал. Вечный солдат, Ахиллес без признаков какой-либо пяты. И все же под поверхностью скрывались неведомые глубины. Как я уже говорил, он редко улыбался – что-то темное затронуло его в прошлом и до сих пор не оставляло. Душой он по-прежнему принадлежал армии, регулярной армии – я был абсолютно уверен в этом. По логике вещей, Берк должен был сделать в ней ослепительную карьеру.

Во время короткого периода известности в Конго газеты детально описывали прошлое Берка. Родом из Ирландии, сын англо-ирландского священника-протестанта, который в свое время преданно воевал за республику, Берк семнадцати лет, во время Второй мировой войны, вступил в Ирландскую Гвардию и вскоре был переведен в десантный полк. Будучи молодым лейтенантом, получил под Арнемом медаль за отвагу, а капитаном во время действий в Малайзии – орден и звание майора. Так почему же он ушел из армии? Ни одна из газет не приводила на сей счет ни одного мало-мальски вразумительного объяснения. Сам Берк говорил, что армия просто стала чересчур скучна для него. Однако я все же видел одну статью, полную недосказаний и инсинуаций, которая наводила на другое толкование этого факта – возможность военного трибунала над Берком, если бы тот не ушел сам; трибунала, который выслал бы его из армии полностью опозоренным.

Я снова вспомнил нашу первую встречу в «Огнях Лиссабона». Что тогда Лола говорила про него? «Не мужчина. Серьезный во всем, кроме главного». Все может быть... Ведь в этом худшем из возможных миров случается всякое.

Но чего только не напишут в газетах! По крайней мере, в такое утро все мое существо отказывалось верить в грязные истории. Мир вокруг был прекрасен – мир снаружи Ямы. Здесь было так много тепла, света и воздуха, приятных звуков и солнца, что мозг отказывался принимать плохое.

Берк встал и облокотился на перила, глядя на море.

– Ничего местечко, а?

Я кивнул.

– Кому принадлежит вилла?

– Его зовут Хоффер, Карл Хоффер.

– И кто же он такой, когда не спит?

– Австрийский финансист.

– Не могу сказать, что наслышан о нем.

– Все правильно. Он старается, чтобы его имя не попадало в газеты.

– Богат?

– Миллионер. Я имею в виду, миллионер по моим стандартам, а не по твоим понятиям янки. Кстати, когда тебя прихватили египтяне, ты вез его золото.

Весьма интересный факт. Миллионеры-финансисты, которые занимаются мелкой контрабандой золота, также редко встречались мне, как и голубые гуси. Герр Хоффер казался человеком не слишком определенных занятий.

– Где он сейчас?

– В Палермо, – ответил Берк несколько нетерпеливо – очевидно, задавая вопросы, я избавлял его от излишних объяснений.

ТЕПЕРЬ МНЕ СТАЛО ПОНЯТНЫМ ЗАМЕЧАНИЕ ПАЙЕТА НАСЧЕТ ДЕВУШЕК СИЦИЛИИ.

– Когда я очутился в самолете, то спросил тебя, куда мы направляемся, – сказал я. – Ты ответил, что первая остановка на Крите. Так значит вторая – на Сицилии?

– Стейси, нам предстоит заработать сто тысяч долларов на четверых плюс накладные расходы. – Берк снова уселся к столу, наклонившись вперед и так крепко сцепив пальцы, что костяшки побелели. – Что ты об этом думаешь?

– Работа? – сказал я. – Работа на Сицилии?

Берк кивнул:

– Дела всего на неделю. Но с тобой все будет значительно легче.

Картина начала постепенно проясняться у меня в голове.

– Со мной? Как с сицилийцем?

– Ты угадал. – Каждый раз, когда он становился возбужденным, ирландская кровь бросалась ему в лицо, как сливки всплывают на поверхность молока. – С твоими связями мы не должны прогореть. А без тебя у нас просто нет шансов.

– Очень интересно, – проговорил я. – Скажи-ка мне одну вещь, Шон. Где бы я сейчас находился, если бы не подвернулось это сицилийское дело? Если бы можно было обойтись без меня?

Берк уставился на меня, явно задетый за живое. Сейчас он напоминал бабочку, которую коллекционер пришпилил булавкой на доску. Он попытался что-то сказать, но, не найдя нужных слов, замолчал.

– Сволочь, – проговорил я. – Можешь засунуть эту сотню тысяч себе в задницу.

Его руки расцепились, непроизвольно сжавшись в кулаки, а лицо сделалось молочно-белым в соответствии с химической реакцией, происходившей в нем; в глубине серых глаз возникло замешательство.

– Мы прошли долгий путь со времен «Огней Лиссабона», не так ли, полковник? – Я поднялся, не дожидаясь ответа, и направился к себе в комнату, оставив Берка на веранде.

В затемненной спальне гнев накатил на меня с новой силой. У меня даже затряслись руки. Я вспотел и полез в ящик стола в поисках носового платка. Вместо него, однако, я обнаружил нечто другое. Пистолет был похож на тот, от которого меня избавили египтяне в ту памятную ночь тысячу лет назад – «смит-вессон» тридцать восьмого калибра с двухдюймовым стволом в открытой кожаной кобуре.

Прикрепив кобуру над правой ляжкой, я надел кремового цвета куртку, которую обнаружил на вешалке за дверью, и положил в карман коробку с патронами.

Прихватив лежавшую на столе в гостиной колоду карт – я знал, что Легран и Джагер любили поиграть, – я вышел из дому и двинулся по тропе, шедшей вниз по холму к белому песчаному пляжу. Стрельба по мишени – неплохой способ для снятия напряжения, к тому же настало время проверить, не потерял ли я форму.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Любой здравомыслящий солдат перед сражением пожелает держать в руках скорее хорошую винтовку, нежели пистолет. Несмотря на красочные описания в вестернах, короткоствольное ручное оружие имеет весьма малую ценность на расстоянии более пятидесяти ярдов, и большинство людей не попадет из пистолета даже в дверь сарая с десяти шагов.

Для работы вблизи, однако, – например, в помещении – нет ничего лучше револьвера с барабаном.

Раньше я обычно отдавал предпочтение автоматическому «браунингу», находившемуся в то время на вооружении британской армии, так как он давал мне тринадцать выстрелов без перезарядки. Однако автоматические пистолеты имеют определенные недостатки – много дополнительных деталей и большую вероятность их заклинивания. Я не придавал этому факту особого значения, хотя и знал, что ни один профессионал – из тех, кого я встречал, – не станет пользоваться в бою автоматическим пистолетом.

Однажды в кустах Кимпалы на меня мчался, словно курьерский поезд, разъяренный симб с трехфутовым копьем в руках. Я выстрелил и промахнулся, после чего в моем «браунинге» перекосило патрон, хотя это и случается весьма редко. В револьвере, например, ничто бы не помешало барабану вращаться, но это ведь был автоматический тринадцатизарядный «браунинг»... Таким образом, у меня в руке осталась бесполезная игрушка, а мой друг с глазами навыкате продолжал наступать на меня.

Итак, мы провели пару интереснейших минут, выясняя отношения посреди кустов, о чем я неоднократно вспоминал впоследствии. С тех пор я стал безоговорочным приверженцем револьвера с барабаном. Всего только пять выстрелов, если оставлять одно гнездо про запас – зато гарантия полная.

Когда я спустился к пляжу, море было неподвижным, как зелено-голубое зеркало; солнце припекало так сильно, что до разогретых скал было невозможно дотронуться, а белый песок слепил глаза.

Я снял куртку и тщательно зарядил «смит-вессон» пятью патронами, взвесил оружие в левой руке, потом переложил в правую. Старый алхимический процесс во мне уже заработал вовсю. Горячий песок жег через тонкие подошвы ботинок; тепло поднималось по спине и становилось частью меня самого, так же как револьвер уже стал частью моей руки. Палец ощущал плавный изгиб спускового крючка. Револьвер, однако, был стандартным – никакой специально подогнанной рукоятки или насечек. Обычное орудие убийства заводского производства – нечто вроде меня, Стейси Виатта.

Я вынул колоду, расставил пять карт в линию, засунув их в трещину базальтовой глыбы, и отсчитал пятнадцать шагов. Когда-то с такого расстояния я мог за пару секунд несколько раз прострелить симбу глаз, однако с тех пор утекло много воды. Я пригнулся, вытянул руку и выстрелил пять раз, держа оружие на уровне груди. Когда эхо растаяло над сонным морем, я перезарядил барабан и подошел к скале.

ДВА ПОПАДАНИЯ ИЗ ПЯТИ.

Если даже остальные три пули прошли недалеко от цели, результат все равно плачевный. Я вернулся на линию огня, принял прямую стойку, держа оружие на уровне глаз, и, тщательно прицеливаясь, выстрелил по очереди в каждую карту.

Все пять пуль угодили в цель, как я и ожидал. Установив новые карты, я проделал то же самое еще раз, опустошая барабан значительно быстрее.

СНОВА ПЯТЬ ПОПАДАНИЙ. Нужно опять попробовать боевую стойку. Поменяв карты, я обернулся и увидел приближающегося по тропе Берка. Он остановился, наблюдая за мной через свои темные, скрывавшие глаза очки; я резко повернулся и так быстро разрядил револьвер, что пять выстрелов слились в один. Пока я перезаряжал оружие, он прошел вперед и взял в руки карту. Четыре пробоины – три вместе, одна чуть выше. Еще бы немного, и пуля ушла бы в молоко.

– Немного времени, Стейси, – сказал Берк, – вот что тебе нужно.

Он протянул руку и я вложил в нее «смит-вессон». Переступив с ноги на ногу, он резко сделал выпад правой ногой вперед, приняв свою немного необычную стойку – с левым коленом почти у земли, револьвер на уровне груди – и быстро разрядил оружие.

Он не промахнулся ни разу – три пробоины рядом, две чуть правее. Я молча протянул ему карту. Берк серьезно кивнул, но без заметного удовлетворения.

– Неплохо. Совсем неплохо. Чуть уводит вправо. Наверно, стоит слегка ослабить курок.

– Понятно. – Я начал перезаряжать револьвер. – Только почему ты не привел с собой наш «корпус быстрого реагирования»?

– Пайета и Леграна? – Берк покачал головой. – Стейси, я хотел поговорить с тобой наедине – без свидетелей, так сказать.

– Итак, дружба скрепленная временем – ты это имеешь в виду? Секретные отношения Америки с Англией?

Он не взорвался, промолчав. Однако было заметно, что ему не понравились мои слова.

– Хорошо, я вытащил тебя чуть позже, чем намеревался. А ты не думал над тем, сколько хлопот потребовала операция? Сколько она стоила?

Берк ожидал, по-видимому, какой-либо реакции с моей стороны, и, когда ее не последовало, резко повернулся и подошел к урезу воды. Подобрав камень, он швырнул его в море, затем тяжело опустился на скалу и неподвижно застыл, глядя вдаль. У него был до странности подавленный вид. Впервые с тех пор, как я узнал его, он выглядел человеком своего возраста.

Я засунул «смит-вессон» в кобуру и присел на корточки рядом с ним. Затем молча протянул ему сигарету. Он отказался, коротко взмахнув рукой, будто стряхивая с себя грязь.

– Что с тобой, Шон? Ты изменился, как я успел заметить.

Он снял темные очки, провел рукой по лицу и вяло улыбнулся.

– Стейси, когда я был в твоем возрасте, будущее представлялось мне цепью сплошных обещаний. Сейчас мне сорок восемь, и все уже вроде бы немного позади.

Фраза прозвучала совсем тихо, но походила на крик души – казалось, он много размышлял над этим. Резюме ирландца, который не только читал Оскара Уайльда, но и успел кое-что повидать на своем веку.

– Я понял, – произнес я. – Сегодня прекрасное утро для подведения итогов.

Берк продолжал говорить, как бы не слыша меня:

– Жизнь имеет привычку рано или поздно ловить нас в свои сети, как мне представляется. Ты просыпаешься однажды утром и неожиданно обнаруживаешь – впервые обнаруживаешь, – что все кончено. Стоя на грани, ты понимаешь, что, вероятно, уже слишком поздно на что-то надеяться.

– Такой вопрос всегда слишком поздно решать, – проговорил я, – даже сразу после своего появления на свет.

Я был слегка зол на Берка, потому что не выносил подобных разговоров, однако отступать было поздно, несмотря на легкое, недавно возникшее у меня подозрение, что я уже попался в сети, которые плетет вокруг меня сладкоречивый ирландский обманщик, талант которого на посрамил бы даже сцену Шекспировского театра.

Берк посмотрел на меня, и в его голосе прозвучала настойчивость:

– А чем ТЫ живешь, Стейси? Во что веришь? Веришь по-настоящему, от всей души?

Мне не было необходимости отвечать себе на этот вопрос – после того, как я погостил в Яме.

– В Каире со мной в камере сидел один старик.

– За что сидел?

– Какое-то политическое дело. Я не вдавался. Потом его увели. Он был буддистом – дзен-буддистом. Знал наизусть каждое слово, когда-либо произнесенное Бодхитхармой. Это помогло нам продержаться три месяца.

– Не хочешь ли ты сказать, что он сделал из тебя буддиста? – Берк нахмурился. Мне показалось, он сразу подумал о том, не собираюсь ли я заявить, что больше не хочу ввязываться ни в какое насилие.

Я отрицательно помотал головой:

– Нет. Это можно выразить следующим образом: он помог мне определиться в моей жизненной философии. Я вечно сомневающийся. Не верю ни во что и ни в кого. Когда начинаешь во что-то верить, ты немедленно приглашаешь другого не соглашаться с тобой. И с этой минуты ты в опасности.

Мне показалось, что Берк не слушал меня, а, возможно, просто не хотел понимать.

– Все зависит от точки зрения, Стейси.

– Что приводит нас вновь к началу наших рассуждений. – Я выбросил окурок в воду. – Так насколько же плохо обстоят дела?

– Очень неважно, дружище.

Не только вилла принадлежала герру Хофферу. «Сессна» тоже была его, и он, оказывается, обеспечил всю наличность, которая ушла на операцию по вызволению меня из Фуада.

– Так тебе принадлежит что-нибудь, кроме твоей одежды? – спросил я.

– Это, к сожалению, все, что нам удалось вынести из Конго, – констатировал он. – Разве нужно напоминать тебе об этом?

– Но ведь и после Конго тоже была кое-какая работа, как я припоминаю.

Берк вздохнул и произнес с заметным облегчением:

– Теперь я уже могу рассказать тебе. Нам полагались проценты от того золота, с которым тебя прихватили в Рас-Эль-Канаисе.

– Насколько большие проценты?

– В это золото было вложено все, что у нас имелось. Той ночью мы могли получить в пять раз больше. Дело казалось стоящим.

– Спасибо за откровенность.

Я не был зол на него. Этот вопрос больше не занимал меня. Мне было просто интересно, что же произойдет дальше.

– Значит, теперь никаких войн, Шон? – сказал я. – А как насчет Биафры?^[3] Разве им не нужен хороший командир?

– У них нет твердой валюты. Кроме того, мне надоело играть в эти игрушки – нам всем надоело.

– Значит, Сицилия – единственный шанс?

Очевидно, он ждал такого заданного в лоб вопроса.

– Последний шанс, Стейси – последний и единственный. Сто тысяч долларов плюс расходы...

Я протянул ему руку:

– Не будем торговаться. Расскажи, в чем состоит дело.

Боже, как далеко я продвинулся за шесть лет после Мозамбика! Малыш Стейси Виатт говорит Шону Берку, что делать, а тот слушается – это ли не удивительно!

– Дело достаточно простое, – сказал он. – Хоффер – вдовец. У него осталась приемная дочь Джоанна – Джоанна Траскотт.

– Американка?

– Нет, англичанка, причем из весьма высоких слоев, как я слышал. Ее отец был бароном – или что-то в этом роде. По крайней мере, она благородных кровей, хотя в наши дни это и не имеет особого значения. Много лет доставляла Хофферу одни неприятности. Меняла мужчин одного за другим. В-общем, спала с кем попало.

– Сколько ей лет?

– Двадцать.

БЛАГОРОДНАЯ ДЖОАННА ТРАСКОТТ КАЗАЛАСЬ МНОГООБЕЩАЮЩЕЙ ОСОБОЙ.

– Должно быть, красивая девушка.

– Не знаю – я ее не видел. У Хоффера на Сицилии деловые интересы. Что-то связанное с месторождениями нефти в местечке под названием Гела. Слышал, где это?

– Бывшая греческая колония. Там умер Эсхил. Говорят, ему пробило голову черепаховым панцирем, который уронил пролетавший мимо орел. – Берк тупо уставился на меня, и я ухмыльнулся. – Шон, я ведь получил дорогостоящее образование, разве ты забыл? Ладно, не обращай внимания. Так что там насчет нашей подружки мисс Траскотт?

– Она исчезла около месяца назад. Хоффер не стал заявлять в полицию, так как решил, что она скрылась с очередным любовником. Затем он получил письмо с требованием выкупа от бандита по имени Серафино Лентини.

– Старая сицилийская традиция. Сколько?

– Вполне в разумных пределах. Двадцать пять тысяч долларов.

– И тогда он пошел в полицию?

Берк покачал головой:

– Он провел достаточно времени на Сицилии, чтобы знать – такие поступки не доводят до добра.

– Мудрый человек. Итак, он уплатил?

– Как сказать. Серафино взял деньги, а потом сообщил Хофферу, что решил подержать девушку у себя еще немного. И добавил, что если возникнут недоразумения – какой-либо намек, что вмешалась полиция – то он пришлет ее по кускам.

– Сицилиец до мозга костей, – заметил я. – У Хоффера есть идея, где они могут скрываться?

– В горной местности, называемой Каммарата. Слышал?

Я рассмеялся.

– Это последнее, что сотворил господь на белом свете. Нагромождение диких скал и безжизненных долин. Там множество пещер, которые служили пристанищем римским рабам еще две тысячи лет назад. Можешь мне поверить: если этот твой Серафино хорошо знает горы, никакая полиция не в состоянии выследить его – можно охотиться целый год и даже не встретить его ни разу. От вертолетов в таких местах тоже мало толку, так как в дневную жару возникает множество нисходящих потоков воздуха.

– Даже так?

– Хуже, чем ты можешь представить. Величайший бандит всех времен, Джулиано, действовал как раз в таких местах, и его не могли поймать, даже когда вызвали пару армейских дивизий.

Берк медленно кивнул.

– Так мы можем сделать это? Ты и я вместе с нашим «корпусом быстрого реагирования»?

Я начал думать. Представил Каммарату, жару, потоки застывшей лавы и Серафино, который, наверно, уже передал девушку последнему из своих людей. Когда я ответил, это произошло не из-за раздражения или ложной гордости. По всей видимости, Благородная Джоанна сейчас проводит лучшие в своей жизни дни. Я не думал также и о моей четверти от ста тысяч. Все крылось гораздо глубже – на уровне подсознания. Просто в моих отношениях с Берком присутствовало нечто, чего я в тот момент не мог объяснить даже для себя.

– Думаю, что дело не столь уж безнадежно. Со мной у вас действительно появляется шанс на успех.

– Итак, ты согласен?

Он нетерпеливо подался вперед, положив руку мне на плечо, однако я не собирался так легко сдаваться.

– Я подумаю.

Берк не улыбнулся, оставаясь бесстрастным внешне, однако я почувствовал, как напряжение отхлынуло от него, как грязная вода, и через секунду он превратился в человека, которого я знал раньше.

– Хороший мальчик. Итак, увидимся позже. На вилле.

Я наблюдал за ним, пока он поднимался по тропе и не скрылся в зарослях. Стрелять больше не хотелось. Море выглядело весьма привлекательно, и я прошел дальше вдоль берега, разделся и вошел в воду.

Берег в этом месте образовывал небольшой мыс, соединявшийся со склоном холма. Мыс был покрыт редкой травой и росшими в изобилии дикими цветами. Я взобрался повыше и лег на спину, глядя из-под полуоткрытых век на белое облачко размером не больше ладони. Солнце приятно грело обнаженное тело, и я полностью расслабился, ни о чем не думая.

Мир казался мне сейчас большой чашей, и я поплыл в ней, утопая в аромате цветов, и вскоре заснул.

* * *

Пробуждение оказалось возвращением к гнетущей тишине. Я различал запахи цветов, обступавшие меня стебли травы, похожие на джунгли, и женщину, которая наблюдала за мной, стоя чуть поодаль. Случайная встреча, или же ее подослал Берк? Злости во мне уже не было, и я машинально прикидывал ситуацию в уме. Я наблюдал за женщиной сквозь полуоткрытые веки, делая вид, что сплю, и не двигался. Она подождала минуты две или три с бесстрастным выражением на лице, затем осторожно пошла прочь.

Когда женщина ушла, я сел, оделся и снова спустился к пляжу, ощущая внутри себя легкое возбуждение. Во всяком случае, все дело становилось чем-то вроде шахматной игры между мной и Берком, который сделал очередной ход в ответ на мой.

Карты и револьвер с патронами оставались в том же месте, где я и оставил их. Когда я встал на линию огня, то ощутил в себе такую силу и уверенность, как никогда раньше. Я вытянул руку, выстрелил и через секунду уже перезаряжал барабан. Мое естественное состояние вернулось ко мне – я был опять тем же Стейси перед Ямой... и однако не совсем тем же.

Второй раз я стрелял с левой, держа оружие на уровне груди, и, даже не смотря в карты, знал, что обнаружу.

ПЯТЬ ПОПАДАНИЙ... ПЯТЬ ХОРОШО СГРУППИРОВАННЫХ ПОПАДАНИЙ НА КАЖДОЙ ИЗ КАРТ.

Разорвав карты на мелкие кусочки, я выбросил их в море и пошел обратно на виллу.

Я проспал всю вторую половину дня, проснувшись перед самым заходом солнца, и лежал, не двигаясь, когда в комнату заглянул Берк, посмотрел на меня и тихо прикрыл дверь.

Когда стало совсем темно, я поднялся, надел джинсы и осторожно вышел на веранду. Услышав голоса, я двинулся в том направлении и замер у окна, которое, очевидно, было окном спальни Берка. Он сидел за столом в углу комнаты; перед ним стоял Пайет, чьи прекрасные волосы отливали золотом при свете лампы.

Берк взглянул на него и улыбнулся какой-то новой, прежде незнакомой мне улыбкой, похлопал Пайета по руке и что-то сказал. Тот нетерпеливо вышел из комнаты, подобно преданной овчарке, подобострастно выполняющей приказы своего хозяина.

Берк открыл ящик стола, вынул нечто, подозрительно напоминающее бутылку виски, откупорил ее и сделал глоток, что для непьющего человека казалось крайне странным. Когда он положил бутылку обратно в стол, дверь открылась и вошла женщина.

Я приготовился уйти, потому что явно не страдал вуайеризмом, однако в этом не было нужды. Берк просто продолжал сидеть с видом полковника и говорил преимущественно на греческом, который он, как я знал, изучил довольно прилично после пары лет службы на Кипре во время конфликта.

Как только женщина вышла, я немедленно скрылся в тень и вернулся в свою комнату. Все это дело определенно отдавало чьей-то заинтересованностью и скрытой драмой. Я прикурил сигарету, лег на кровать и начал думать.

Вся история почему-то не складывалась у меня в голове. История насчет Благородной Джоанны и свирепого Серафино. Да, конечно, все это могло случиться на самом деле. Однако сюжет казался до странности незавершенным, подобно нотам фуги Баха с отсутствующей третьей страницей.

Где-то в вышине угрожающе пророкотал гром. Возможно, боги на нас сердятся? О ВСЕМОГУЩИЙ ЗЕВС, ПРОСТИ НАС! Древняя греческая поговорка выплыла откуда-то из пыльной классной комнаты, чтобы преследовать меня вместе с темными морями, Ахиллесом с его пятой и хитроумным Одиссеем.

Я не слышал, как она вошла, но когда со стороны моря сверкнула молния, я разглядел женский силуэт у окна. Я не проронил ни звука. Когда сверкнуло снова, женщина стояла ближе, а платье лежало на полу позади нее. Белое тело светилось в темноте; черные волосы волнами струились по полным грудям.

В нахлынувшей темноте я ощутил прикосновение ее рук и губ; белая плоть была прижата ко мне. Одним яростным движением я схватил женщину за волосы; мои пальцы жестко сжимали ее кудри.

– Что он сказал тебе делать? – потребовал я. – Все, что бы я не пожелал, чтобы остался доволен?

Ее тело изогнулось в приступе боли, однако женщина не сопротивлялась, и, когда молния сверкнула снова, высвечивая полные груди, я увидел, что ее глаза смотрели на меня и в них не было страха.

Мои пальцы в ее волосах ослабли, и она легла на бок рядом со мной. Я нежно погладил ее по щеке, и ее губы придвинулись к моей ладони. Итак, уже вот до чего дошло? Маленький сатир Стейси – нужно всего лишь заполнить кем-нибудь половину его кровати и поддерживать его в состоянии счастья. Остальное было очень просто. Точно также, как английский завтрак – Берк все продумал. Отсутствовало только пианино, которое он, вероятно, очень старался достать, но потерпел неудачу.

Подойдя к окну, я остановился, уставившись в испещренное молниями небо. Внезапно, и без всякой видимой причины, вся история показалась мне чрезвычайно забавной – некая абсурдная игра для детей пожилого возраста с настолько выпяченной целью, что давно превратилась в фарс.

Я нужен Берку – очень нужен. Взамен я получаю двадцать пять тысяч долларов и удовлетворение всех своих более плотских утех. Разве может хорошо воспитанный сатир жаловаться на это?

Я медленно кивнул. Хорошо. Пусть будет так. Я поиграю в его игру, как уже играл раньше, однако на этот раз должна будет соблюдаться пара-тройка моих собственных правил.

За моей спиной произошло легчайшее из движений, и я ощутил ее присутствие в темноте. Вытянув руки, я притянул ее ближе.

Она была все еще без одежды и слегка поеживалась от холода. Я ощущал запах мимозы, тяжелый и пьянящий во влажном воздухе. Весь наэлектрилизованный мир ждал сигнала. И он наконец пришел, небеса разверзлись, и тяжелые струи ринулись на землю.

Свежесть заполнила мои ноздри, топя запах женщины, стоящей рядом. Я вышел на веранду и встал, подставив лицо дождю. Мой рот был полуоткрыт, и я смеялся так, как не смеялся давным-давно, готовый вступить в схватку со всем миром и победить в его собственной темной игре.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Когда мы приехали в Палермо, стояла Страстная Неделя – праздник, о котором я совершенно позабыл. Мы проехали тридцать пять километров, отделявшие аэродром Пунта Райси от города, и наш черный «мерседес» стал с трудом пробираться по запруженным народом улицам. Наконец нам пришлось остановиться, чтобы пропустить религиозную процессию, которая медленно двигалась сквозь толпу; богато украшенная Мадонна возвышалась поверх голов.

Во время всего перелета с Крита Берк был мрачен и раздражителен, и сейчас он с плохо скрываемым нетерпением опустил стекло и проговорил:

– Что все это значит?

– Старинная мистическая процессия, – сказал я ему. – Такого рода события происходят уже много тысяч лет во время Страстной Недели по всей Сицилии. Остальная жизнь в это время замирает. Здесь живут очень религиозные люди.

– Что, однако же, не очень-то сказалось на тебе, – сухо прокомментировал он.

Пайет Джагер раздраженно посмотрел на меня. Был ли он в курсе того, что произошло между мной и Берком, знал ли он о жесткости и торговле между нами? Я не был в этом уверен, однако изменения в наших отношениях проявились достаточно ясно в течение последних трех дней.

– Не знаю, – сказал я. – Вы не обратили внимание, что у Мадонны сердце пронзено ножом? Это и есть Сицилия – повсюду культ Смерти. Мне кажется, я хорошо вписываюсь в здешний порядок.

Пайет облегченно рассмеялся:

– Да, пожалуй в этом ты прав.

Я обернулся к нему:

– Тебе должно здесь понравиться. Чертовски интересная страна. В День Всех Святых дети получают подарки от мертвых. За могилами здесь следят, как нигде в мире.

Пайет ухмыльнулся, но Легран, который сидел рядом с шофером, взмок от пота и выглядел уставшим. Его глаза подернулись желтизной, которая не предвещала ничего хорошего. Может быть, одна из многочисленных лихорадок, которые он нахватал во вьетнамском лагере для заключенных после Дьен Бьен Фу, была готова завладеть им.

– Что это еще за мероприятие? – проворчал он.

Я игнорировал его реплику и высунулся из окна, когда «мерседес» стал пробивать себе дорогу сквозь толпу. Я заметил, что девушки были одеты чуть более нарядно, чем тогда, когда я последний раз присутствовал на таком празднике. То же касалось и молодых людей; я ощущал запах ладана и горящих свечей, слышал гул множества голосов, доносящихся с края площади. Внезапно толпа расступилась, и показались кающиеся грешники, сильно напоминающие местное отделение ку-клукс-клана в своих островерхих колпаках и длинных белых мантиях.

Нет, ничего так и не изменилось здесь – так будет, наверное, пока стоит свет.

* * *

За несколько миль от Палермо, по дороге, идущей вдоль берега к Мессине, вы попадаете на пляжи Романьоло, любимое место отдыха горожан в выходные дни. Вилла Хоффера находилась за пару миль дальше. Казалось, ее построили всего год или два назад и, очевидно, специально спроектировали таким образом, чтобы она хорошо вписывалась в холмистый пейзаж, располагаясь над головой на трех различных уровнях с садом, похожим на мавританский, который увенчивал самую высокую точку холма.

Вилла была окружена высокой стеной, и нам пришлось подождать, пока нас не опознает охранник, с плеча которого свешивалась автоматическая винтовка.

– У него своя вооруженная охрана? – спросил я Берка.

– Хоффер – богатый человек. С момента похищения девушки у него прибавилось забот. Кто знает, может, они собираются заглянуть и к нему?

Данное утверждение было не лишено оснований. Во всяком случае, похищение людей – один из старейших промыслов на Сицилии, и мне приходилось бывать на вечеринках в домах Бель-Эйра, где у ворот стоял вооруженный страж. Сицилия – не единственное место, где богатые нервничают насчет перспективы того, что кто-то попытается отнять у них деньги.

С другой стороны, Хоффер, очевидно, старался максимально застраховать все свои действия. Даже у нашего шофера, крепко сбитого рыжеволосого сицилийца норманнской внешности, под плечом была кобура – факт, который плотно сидящая на нем шоферская униформа делала слишком очевидным.

В воздухе стоял запах цветущей глицинии, и я мог видеть в изобилии разбросанные по сторонам дороги цветы. Растительность была средиземноморской и чрезвычайно пышной; пальмовые деревья были тщательно посажены таким образом, чтобы сделать каждую перспективу ласкающей взор, и, однако, вся эта гармония слегка выбивала из колеи. Все вокруг было чересчур идеальным, вроде чертежа на бумаге, продукта чьего-то опытного ума, запланированного таким образом, чтобы получить результат в наименьший срок. Не что иное, как мгновенный сад.

«Мерседес» затормозил на круглой, покрытой гравием лужайке напротив входа. Навстречу тут же выбежали двое мальчишек-слуг, чтобы принять наши чемоданы. Как только они поднялись по ступенькам с вещами в руках, на веранде показалась женщина, которая лениво посмотрела на нас.

Женщина была маленькая и темноволосая, и ее тело можно было описать только одним словом – спелое. Она казалась сицилийкой от рождения, двадцати двух или двадцати трех лет, на мой взгляд, хотя выглядела старше, как это часто бывает с южными женщинами. На ней были черные кожаные брюки для верховой езды, белая шелковая рубашка, завязанная узлом на талии, и испанская шляпа с широкими полями.

– И кто же это такая? – воскликнул Пайет.

– Подруга Хоффера. Сейчас я разведаю обстановку.

Берк поднялся по ступенькам и быстрым шепотом поговорил с женщиной. Беседа затихла, когда я приблизился.

– Хоффера сейчас нет, – сообщил мне Берк. – Ему пришлось поехать в Гелу вчера вечером, но сегодня он должен быть здесь. Хочу представить тебе синьорину Розу Солаццо. Роза, это мой добрый друг Стейси Виатт.

Ее английский был безупречен. Она коротко подержалась за мою руку, хотя и не сняла свои солнцезащитные очки.

– Очень рада, мистер Виатт. Много наслышана о вас.

Что могло вполне быть правдой, равно как и являться простой вежливостью. Хофферу вряд ли были нужны лишние доверительные разговоры, к тому же по виду девушки казалось более вероятным, что он держал ее единственно потому, что ему требовалась помощь во время длинных бессонных ночей.

Роза повернулась к Берку:

– Комнаты для вас уже приготовлены. Слуги покажут вам их. Полагаю, что вам необходимо принять душ и переодеться с дороги, поэтому я распоряжусь, чтобы обед подали не ранее, чем через час.

Она ушла, а мы последовали за мальчиками через большой прохладный холл, где все блистало золотым и зеленым, и вверх по короткой лестнице на второй этаж.

Пайета и Леграна разместили вдвоем, однако Берк и я были удостоены отдельных комнат. Моя была длинной и узкой, причем одна из стен состояла из раздвижных стеклянных дверей, выходящих на балкон с видом в сад. Мебель была английской, подобранной с отменным вкусом, а ковер таким толстым, что заглушал все звуки; открыв еще одну дверь, я обнаружил собственную ванную комнату.

Мальчик положил мой чемодан на кровать и вышел, а я включил душ. Вернувшись в комнату, я увидел стоявшего у окна Берка. Он изобразил улыбку.

– Итак, жизнь со всеми удобствами?

– Нечто вроде. Не знаю как ты, а я собираюсь принять душ.

Он, очевидно, ожидал такой постановки вопроса и сразу же двинулся к двери.

– Хорошая идея. Увидимся внизу через час.

ОДНАКО У МЕНЯ БЫЛИ НЕСКОЛЬКО ДРУГИЕ ПЛАНЫ.

Я постоял пару минут под леденяще холодными струями и переоделся, облачившись в чистую рубашку и легкий костюм из голубой тропической камвольной ткани. Солнцезащитные очки в позолоченной оправе довершили мой облик.

Я задумался насчет «смит-вессона», однако в конце концов это была Сицилия. Я прикрепил кобуру к ремню с правой стороны и быстро вышел из комнаты.

Казалось, что вокруг никого не было, и я помедлил на верхних ступеньках веранды. «Мерседес» все еще стоял здесь; шофер протирал ветровое стекло тряпкой.

– Вы куда-то собираетесь, мистер Виатт? – раздался из-за моей спины голос Розы Солаццо.

Я обернулся и приветливо сказал:

– Да, в Палермо, если вы не возражаете.

– Конечно, конечно, я скажу Чиччио доставить вас туда, куда пожелаете.

Это было сказано от души и без малейшего промедления. Местный диалект на Сицилии похож на общеитальянский, употребляемый в остальной части страны, за исключением одного или двух гласных звуков, а также акцента, на который вы можете не обращать внимания. Роза сразу же перешла на него, когда мы спустились по ступенькам.

– Американцу нужно в Палермо, – сказала она Чиччио. – Отвези его, куда он хочет, и не спускай с него глаз.

– Если попробуешь делать это, Чиччио, – сказал я, когда он раскрыл для меня дверцу, – я отрежу тебе уши.

Или, по крайней мере, примерно так я выразился на разновидности сицилийского диалекта, который вы можете услышать в Палермо и нигде более.

У Чиччио от удивления отвисла челюсть, а голова Розы резко повернулась в мою сторону. Я игнорировал ее сдвинутые брови и уселся на заднее сиденье «мерседеса». Чиччио захлопнул дверцу и сел за руль, потом вопросительно посмотрел на Розу, та кивнула, и мы тронулись.

* * *

Я сказал Чиччио высадить меня на Пьяцца Претория, потому что место было подходящим, как и любое другое, кроме того, мне всегда нравился этот удивительный фонтан в стиле барокко и прекрасно-вульгарные фигуры речных нимф, тритонов и менее значительных богов. В северной части бухты под полуденным солнцем высилась Монте Пеллегрино, и я миновал прекрасную старую церковь Санта Катерина, повернул на Виа Рома и двинулся к центральному вокзалу.

На одной из боковых улочек я повстречал небольшую толпу перед входом в театр марионеток. Это были в основном туристы – немцы, судя по языку. Им определенно предстояло пережить небольшой шок. Даже в период своего упадка старые мастера марионеточного жанра отказывались менять традицию, и диалоги звучали на разновидности сицилийского диалекта, который не в состоянии понять даже большинство итальянцев с материковой части страны.

По дороге из аэропорта я обратил внимание на одну-две ярко раскрашенные повозки с медным орнаментом, запряженных лошадьми с хохолками из перьев. Большинство крестьян, однако, предпочитало пользоваться привычными трехколесными «веспас» или «ламбреттас». Здесь любили отдавать дань традициям, и на углу Виа Линкольн я увидел наемный экипаж, стоящий у тротуара прямо передо мной.

Было заметно, что лучшие годы для него уже миновали, – деревянные поручни потрескались, а кожаная сбруя почти распадалась от времени. Однако за экипажем ухаживали с любовью – медные части блестели на солнце, и я ощущал запах воска, которым полировали обивку.

Кучеру было на вид около восьмидесяти; лицо его напоминало морщинистый каштан с длинными белыми усами, загибавшимися вокруг худых щек. Начиная с момента, когда я заговорил, он вполне определенно принял меня за сицилийца.

В Палермо необходимо договариваться с кучерами заранее о цене каждой поездки вне зависимости от расстояния, что, может быть, неудобно для туристов, однако у меня все прошло гладко. Когда я сказал ему, куда намереваюсь ехать, брови у старика поползли вверх, и на его лице отразилось глубочайшее уважение, что не было, впрочем, удивительно. Никто ведь не посещает кладбище ради забавы, а для всякого сицилийца смерть – серьезное дело. Дело постоянного и неугасимого интереса.

* * *

Целью нашего путешествия был старый бенедиктинский монастырь, расположенный в миле от города по направлению к Монте Пеллегрино, и экипажу потребовалось время, чтобы доехать туда, что пришлось весьма кстати, потому что я хотел немного подумать.

А действительно, стоит ли связываться с этим делом? Так уж ли это необходимо? Ответа не было, и, когда я серьезно поразмышлял, то с некоторым удивлением обнаружил, что вполне могу выполнить эту работу с полным отсутствием какого бы то ни было сопереживания, что, однако, не имело значения в данный момент. Совсем недавно моя голова была подобна открытой ране, каждая мысль при этом была до крайности болезненной, однако сейчас...

Солнце скрылось, а с моря надвинулись облака, гонимые холодным ветром. Когда мы достигли монастыря, я сказал кучеру подождать и вышел.

– Извините меня, синьор, – сказал старик, – у вас кто-нибудь похоронен здесь? Кто-то близкий?

– Моя мама.

Странно, но только теперь, в этот самый момент, я почувствовал внутри себя боль, которая поднималась, как наводнение, и грозила переполнить меня, поэтому я повернулся и пошел. Старик перекрестился.

Пройдя через боковые ворота под крытой аркадой, я очутился в небольшом монастырском дворе, где великолепный фонтан в арабском стиле разбрасывал в воздухе причудливые струи, напоминающие серебристые цветы. Дальше, за следующей аркой, находилось кладбище.

В хорошую погоду вид на долину, уходящую вниз к морю, был бы, наверное, весьма привлекателен, но сейчас ветер раскачивал ряды высоких кипарисов, и на мраморные надгробия падали редкие холодные капли начинающегося дождя. Кладбище было большим и тщательно ухоженным, так как похороненные здесь люди принадлежали к сливкам палермской буржуазии.

Я медленно шел по дорожке, под ногами скрипел гравий, и постепенно все вокруг стало приобретать в моих глазах некую нереальную субстанцию. Белесые мраморные лица медленно проплывали мимо, пока я шел, затерянный в лесу причудливых переплетений могильных оград.

Я без труда нашел могилу – она осталась в точности такой, как я ее помнил. Белое мраморное надгробие, окруженное шестифутовой железной оградой, окрашенной в черное с золотым, а в центре – статуя Святой Розалии Пелегринской в натуральную величину.

Приблизив лицо к ограде, я прочел надпись.

РОЗАЛИЯ БАРБАЧЧИА ВИАТТ,

ПРЕЖДЕВРЕМЕННО УШЕДШАЯ

МАТЬ И ДОЧЬ. ДА ОТОМЩЕНА

БУДЕШЬ, – СКАЗАЛ ГОСПОДЬ.

И я вспомнил то, другое утро, когда стоял здесь среди тех, кого это затронуло в Палермо. Священник читал над гробом молитву; рядом со мной стоял дедушка, такой же похолодевший и сурово притихший, как вот эти мраморные статуи. Улучшив момент, я повернулся и пошел сквозь толпу. Когда дед позвал меня, я перешел на бег и продолжал бежать вплоть до той знаменитой встречи в «Огнях Лиссабона» в Мозамбике.

Тем временем ветер стал бросать мне в лицо все более крупные капли. Я сделал пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться, отвернулся от ограды и обнаружил, что на меня смотрят. Рядом стоял Марко Гаджини – правая рука моего деда, его пуленепробиваемый жилет, его скала. Однажды я где-то читал, что Виатт Эрп пережил Надгробный Камень только потому, что Док Холлидэй прикрывал ему спину. Мой дед имел для этого Марко.

Марко имел лицо хорошего боксера-тяжеловеса, кем он, впрочем, и был когда-то, с мудрым выражением гладиатора, которому удалось пережить арену.

Его волосы стали чуть более сальными, на лице прибавилось морщин, но в целом он выглядел все так же. Он любил меня когда-то, этот человек, учил боксировать, водить машину, играть в покер и выигрывать – однако деда он любил больше.

Теперь он стоял здесь, засунув руки в карманы голубого нейлонового плаща, и наблюдал за мной, слегка хмурясь.

– Ну как дела, Марко? – непринужденно сказал я.

– Как всегда. Капо хочет видеть тебя.

– Как он узнал, что я вернулся?

– Наверно, кто-то из таможни или иммиграционной службы сказал ему об этом. Какая разница? – Он пожал плечами. – Рано или поздно капо узнаёт обо всем.

– Значит, он все такой же? – проговорил я. – Все еще капо. Я слышал, что Рим должен был поприжать мафию в последнее время.

Марко ухмыльнулся.

– Пойдем, Стейси, а то дождь собирается.

Я покачал головой.

– Не сейчас. Позже. Я приеду сегодня вечером, после того, как у меня будет время подумать. Скажи ему об этом.

Мне с самого начала было ясно, что Марко держит оружие в правом кармане. Он начал вынимать его и обнаружил, что на него смотрит дуло моего «смит-вессона». Он не побледнел – не такой был человек, но что-то все-таки с ним произошло. Он просто в недоумении уставился на меня – вероятно, его поразила скорость моей реакции и осознание того факта, что малыш Стейси наконец-то повзрослел.

– Помедленнее, Марко, слегка помедленнее.

Он вынул «вальтер» тридцать восьмого калибра; я сказал ему положить его на землю и отойти назад. Подобрав «вальтер», я покачал головой.

– Ты меня разочаровываешь, Марко. Мне казалось, ты должен знать, что от автоматического пистолета, применяемого из кармана, мало проку. При первом же выстреле затвор почти всегда цепляется за подкладку.

Он молча стоял, уставившись на меня и будто не узнавая, а я положил «вальтер» в карман.

– Сегодня, Марко, часов в девять. Приеду обязательно. Теперь иди.

Он не двигался, и из-за мраморного надгробия футах в пяти позади него появился Шон Берк с «браунингом» в руке.

– Будь я на вашем месте, я бы его послушался, – заявил он на своем специфическом итальянском.

Марко пошел, ни говоря ни слова, а Берк обернулся и серьезно посмотрел на меня.

– Старый друг?

– Вроде того. Откуда ты взялся?

– Роза быстро снарядила другую машину, и я поехал вслед за «мерседесом» в город – мы решили, что так надежнее. Интереснее нам стало после того, когда мы обнаружили, что у тебя кто-то на хвосте. Кто это был?

– Друг моего деда. Он хочет видеть меня.

– Он должен обладать чертовски хорошо поставленной службой информации, чтобы так быстро узнать о твоем приезде.

– Отменной.

Берк повернулся к ограде и прочел надпись на камне.

– Твоя мама? – Я кивнул. – Ты никогда не говорил мне об этом.

И тут я понял, что мне хочется рассказать ему, что было довольно странно. Будто бы мы снова стали близкими друзьями, или, возможно, я просто сейчас был в таком настроении, что рассказал бы каждому.

– Я как-то говорил тебе, что моя мать родом с Сицилии и что мой дед до сих пор живет здесь, но не припоминаю, чтобы вдавался в подробности.

– Да, что-то не припомню. Ты упоминал его фамилию, но я забыл ее, пока не увидел снова на этом камне.

Я уселся на край надгробия и закурил, задумавшись над тем, насколько много мне стоит говорить ему и как много он в состоянии понять. Для приезжего туриста Сицилия виделась Таорминой, Катаньей, Сиракузами – золотые пляжи, смеющиеся местные жители. Однако внутренняя часть острова представляла собой куда более мрачное место. Суровый пейзаж, бесплодная местность, где борьба велась не столько за хорошую жизнь, сколько за выживание. Мир, где главным словом было «омерта»^[4], которое вы можете трактовать как «мужество» для лучшего понимания. Мужество, честь, способность самому решать собственные проблемы, никогда не просить помощи у властей – все это ведет к концепции личной мести, вендетты, и является питательной средой для мафии.

– Что ты знаешь о мафии, Шон?

– Что она возникла в старину как некое секретное общество.

– Правильно. Мафия появилась в период сильного угнетения народа. В то время она была единственным оружием, которым обладал крестьянин, единственным средством борьбы за справедливость. Как и все движения подобного рода, мафия со временем делалась все более и более коррумпированной. Дело кончилось тем, что она схватила крестьянина и всю Сицилию за горло. – Я выбросил сигарету и втоптал ее в гравий. – И держит до сих пор, несмотря на все усилия правительства в Риме.

– Но какое это имеет к тебе отношение?

– Мой дед, Вито Барбаччиа, является «капо мафия» в Палермо, да и во всей Сицилии. Человек номер один. Повелитель Жизни и Смерти. Сейчас в Штатах живет около трех миллионов сицилийцев, и мафия, естественно, передвинулась туда и стала одной из главных ветвей организованной преступности. За последние десять лет некоторых боссов мафии депортировали из Америки. Они вернулись с новыми идеями – проституция, наркотики и так далее. Мафиозо старой закалки, вроде моего деда, ничего не имеет против того, чтобы убивать людей, однако он никогда не пойдет на такого рода дела.

– Так в чем же проблема?

– Понимаешь, они подложили бомбу в его машину – любимый метод устранения соперников в этих кругах. К несчастью, моей матери именно в этот момент захотелось куда-то поехать...

– Боже. – На лице Берка отразились шок и искренняя боль.

– Веришь или нет, – продолжал я, – но я ни черта про это не знал. А может быть, просто не хотел знать. Я вернулся домой на каникулы после окончания первого курса Гарварда, и это случилось на следующий день. В тот же вечер дед рассказал мне все.

– Он пробовал разобраться с человеком, который это подстроил?

– Да, нисколько не сомневаюсь. – Я поднялся. – Что-то я проголодался. Не пора ли возвращаться?

– Прости меня, Стейси, – сказал Берк. – Я виноват перед тобой.

– Почему? Теперь это всего лишь древняя история.

Однако я верил, что он искренен со мной. В кронах кипарисов стонал ветер, разбрасывая по дорожке капли дождя. Я повернулся и зашагал обратно к монастырю.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

После того как мы пообедали, я лег в кровать. Сон пришел сразу, стоило мне только закрыть глаза, а сны я вижу редко. Когда я снова открыл их, часы на прикроватном столике показывали семь тридцать, и было уже почти совсем темно.

Откуда-то доносился неясный шепот голосов. Я поднялся, надел халат и подошел к стеклянным дверям балкона.

Внизу во дворе стоял Берк, опираясь ногой на кромку арaбского фонтана. Его собеседник был плотным мужчиной с коротко подстриженными седыми волосами, который, вероятно, выглядел лучше, чем был на самом деле, благодаря портному, хорошо знающему свое дело.

В нем не было ничего нарочито показного. Очевидно, он подавил в себе желание носить на руке более одного кольца, а белые манжеты рубашки были открыты только на дюйм, будто он тщательно следовал чьим-то инструкциям хорошего тона. Но думаю, что именно галстук портил все дело – такие обычно носят только частные детективы. А когда он достал платиновый портсигар и предложил Берку сигару, то показался мне таким же иррациональным, как и его сад.

Прикурив, он слегка отвернулся и провел рукой по волосам жестом, немного напоминающим женский. Затем увидел меня, стоящего на балконе.

Очевидно, его мгновенная улыбка была натренированной.

– Приветствую вас, – воскликнул он. – Я Карл Хоффер. Как поживаете?

– Чудесно, – отозвался я. – Ваши кровати превосходят все ожидания.

Его произношение слегка удивило меня. Оно было чисто американским, насколько я мог судить, без каких бы то ни было признаков австрийского акцента.

Хоффер улыбнулся Берку:

– Эй, да он мне нравится. – Потом снова посмотрел на меня. – Мы тут собирались немного выпить. Почему бы вам не присоединиться? Заодно и поговорим о деле.

– Через пять минут, – сказал я и вернулся в комнату, чтобы одеться.

* * *

Когда я проходил через холл, из столовой появилась Роза Солаццо с одним из мальчиков, который нес поднос с напитками. Очевидно, в этом году была мода на английские платья. Ее, должно быть, обошлось Хофферу тысяч в пять долларов, не меньше – облако красного шелка, напоминающее пламя в ночи, которое отлично подчеркивало ее глаза и волосы.

– Погодите, – сказала она, приблизившись и поправляя мой галстук, – так, вот так лучше. Знаете, я сегодня вела себя очень глупо. Но я же ничего не знала.

Она говорила по-итальянски, и я отвечал так же.

– Не знали что?

– О, насчет вас. Что ваша мама была сицилийкой.

– Кто же вам сказал?

– Полковник Берк.

– Жизнь полна неожиданностей, не правда ли? – сказал я.

– Не стоит ли нам присоединиться к остальным?

– Как пожелаете.

Я расценил эту фразу как некое подобие отставки, хотя Роза и не казалась раздраженной, однако женщина в ее положении редко может позволить себе роскошь подобного рода эмоций.

Хоффер и Берк разместились в небольшой освещенной беседке, где бил еще один арабский фонтан, точная копия первого. Они сидели за металлическим столиком, украшенным кованым орнаментом, и поднялись, приветствуя меня.

Хоффер был не по сезону загорелым, что обычно означает применение специальной лампы или, в более редких случаях, достаточное количество денег, чтобы иметь возможность следовать за солнцем. На близком расстоянии он показался мне старше – лицо было покрыто сетью морщин. Несмотря на дежурную улыбку, глаза казались холодными и непроницаемыми.

Мы пожали друг другу руки, и он жестом предложил мне сесть.

– Прошу прощения за то, что отсутствовал во время вашего приезда. Мне приходится ездить в Гелу три-четыре раза на неделе. Вы же знаете, эти нефтяные игры отнимают много сил.

Я этого не знал, но помнил Гелу, древнегреческую колонию, в основном как приятный прибрежный городок на другой стороне острова, где были сделаны несколько интересных археологических находок. Я подумал о том, каким образом туда могут вписаться нефтяные вышки и очистные сооружения, и принял из рук Розы предложенный мне большой стакан водки с тоником.

Роза отпустила мальчика и сама обслуживала нас, после чего присела на стоявший чуть поодаль стул, и это означало, что Хоффер полностью доверял ей – факт, относительно которого я имел несколько превратное представление.

Он не стал тратить много времени на вступление и сразу перешел к делу.

– Мистер Виатт, полковник Берк рекомендовал мне вас, как самого подходящего человека для этой работы. Именно поэтому нам пришлось затратить столько усилий, чтобы освободить вас.

– Очень мило с его стороны, – проговорил я с иронией, очевидной для всех, кроме, вероятно, Хоффера, который невозмутимо продолжал:

– Нет нужды повторять, что все мы сейчас полностью зависим от вас, мой юный друг...

И положил руку мне на колено, чего я терпеть не мог, а в голосе его зазвучали сладкоречивые нотки прожженного политикана, который пытается убедить вас, что он так же прост и незатейлив, как доярка на ферме. Я ждал, что он вот-вот сорвется на дифирамбы типа: «Я верю в вас, как в Бога», поэтому прервал его.

– Давайте все-таки проясним одну вещь, мистер Хоффер. Я здесь затем, чтобы заработать двадцать пять тысяч долларов плюс оплаченные вперед издержки.

Хоффер резко выпрямился, а глаза у него сузились и сфокусировались на пучках голубой травы, росших рядом с беседкой. Мне показалось, что он приготовился торговаться, судя по реакции Берка, который смутился и начал было оправдываться:

– Простите меня, мистер Хоффер, Стейси просто не понимает...

Хоффер оборвал его резким движением руки, словно гильотиной.

– Неважно. Мне нравятся люди, которые знают себе цену. Итак, теперь мы знаем, на чем стоим.

Теперь он выглядел совершенно иначе – властный, жесткий человек, прекрасно знающий границу, за которую не отступит, чтобы получить свое. Даже его движения изменились. Щелчком пальцев он подозвал Розу с очередной порцией напитков.

– Половину я плачу вперед, – заявил он. – Вам и Берку.

– А если нам не удастся освободить девушку?

– Тогда вы спокойно выходите из игры.

– А остальные двое?

– Ваши проблемы.

Берк хмурился – оттого, вероятно, что чувствовал себя отстраненным от хода событий. Но вот он еле заметно кивнул. Это меня крайне удивило. Или мне показалось?

Как бы то ни было, я покачал головой и сказал Хофферу:

– Нет, этого недостаточно. Джагер и Легран будут на тех же условиях, или мы не идем вовсе.

Хоффер опять не стал спорить.

– Хорошо. Я дам вам чек, по которому в Палермо вам выдадут деньги хоть завтра. Но он будет выписан на имя полковника Берка, который будет держать банк, пока дело так или иначе не завершится. Мне нужна страховка против кого-нибудь, кто предпочтет синицу в руках.

– Весьма предусмотрительно с вашей стороны.

Берк просто кипел от ярости, но я, не обращая на него внимания, допил свой стакан. Роза поднялась, чтобы подать мне другой, а Хоффер сказал:

– Ну что, теперь можно поговорить о деле? Что вы намереваетесь предпринять?

– Вы уверены, что Серафино скрывается в Каммарате? – спросил я.

– Да, – кивнул он, – его пристанище определенно находится там. Вся информация, которую мне удалось собрать, подтверждает это. Как я полагаю, вы знаете эту местность?

– Я был там. Дикое место.

– Можете не объяснять. Мне пришлось ездить туда одному, чтобы заплатить первый раз.

– И вы встречались с ним?

– С Серафино? – Хоффер кивнул. – Вот как с вами. На мосту, где проходит шоссейная дорога, неподалеку от деревни, называемой Беллона.

– Как он выглядит?

– Я могу показать вам. – Он достал бумажник, вынул фотографию и протянул мне. – Удалось получить через одного знакомого в полиции. Наш друг проходил через их руки не один раз.

Это был типично полицейский снимок, который превращает человека в разновидность неандертальца, который способен, судя по облику, к изнасилованию, убийству и всему, что находится между.

Я покачал головой:

– Это фото ни о чем не говорит мне. Как он выглядит? Опишите его.

– Рост средний, сто шестьдесят пять – сто семьдесят. Темные волосы, длинные темные волосы. – Хофферу явно не нравился мой допрос. – У него одна из тех смуглых физиономий, которые встречаются здесь повсюду – арабская кровь сарацинов, как мне говорили. Типичный сицилиец.

– Похож на меня, не правда ли? – вставил я.

– Да, если хотите. – Он совсем не обиделся. – С тех пор, как была сделана фотография, Серафино потерял глаз. Когда я встретил его, он выглядел каким-то смешливым. Относился к делу, как к одной большой шутке.

Напряжение не покидало Хоффера: его правая рука сжалась в кулак, да так и осталась.

– Мне кажется, Беллона достаточно хорошее место, чтобы начать с него, – сказал я.

– Вы так думаете? – удивился Хоффер. – У меня сложилось впечатление, что большинство жителей деревни состоят в сговоре с бандитами вроде Серафино.

Я посмотрел на Берка.

– Ты будешь представлять туриста. А я сойду за наемного шофера.

– Подходяще, – кивнул он.

Затем я обратился к Хофферу:

– «Мерседес» не подойдет. Необходимо что-нибудь менее помпезное. Можете это организовать?

– Без сомнения. Еще что-нибудь нужно?

– Совсем немногое. Расскажите мне про девушку.

Хоффер озадаченно взглянул на меня.

– Про Джоанну? Я думал, что полковник уже сообщил вам все, что необходимо знать.

– Понимаете, мне бы хотелось послушать, что расскажете про нее лично вы. И как можно подробнее. Понимаете, в таких делах очень важно узнать побольше о главных действующих лицах и попытаться представить, как они могут повести себя в определенной ситуации.

– Да, да, понимаю, – одобрительно закивал Хоффер. – Итак, с чего же начать?

– Когда вы впервые встретили ее, например?

Это случилось, когда Джоанне было двенадцать. Двумя годами раньше ее отец скончался от лейкемии. Хоффер впервые увидел девочку вместе с матерью в Сент-Морице на Рождество; вскоре последовала свадьба и совместная жизнь, которая продолжалась до тех пор, пока жена не погибла в автокатастрофе. Это произошло во Франции четыре месяца назад.

– Насколько я знаю, девочка была далеко не подарок, – сказал я. – Не помогла даже смерть матери, не так ли?

Хоффер устало ссутулился, провел рукой по лицу и вздохнул.

– Подумать только, как же рано можно начать заниматься подобными вещами. Смотрите, Виатт, я все раскладываю для вас по полочкам. Когда Джоанне исполнилось четырнадцать, мать обнаружила ее в постели с нашим шофером, причем он не был первым. С тех пор от нее не было ничего, кроме неприятностей, – один грязный скандал за другим.

– Тогда почему вы идете ради нее на такие расходы?

Он удивленно посмотрел на меня, затем нахмурился, словно эта простая мысль раньше не приходила ему в голову.

– Хороший вопрос. Не из-за большой привязанности, естественно. В ней никогда не было, нет и, признаюсь откровенно, вряд ли будет что-либо хорошее. Может быть, это не ее вина, но дело обстоит именно так. Нет, Виатт, раз уж зашел разговор, я скажу вам так: только ради светлой памяти жены. Это была удивительная женщина. Она подарила мне семь незабываемых лет. После нее могут быть только ОСТАЛЬНЫЕ.

Он говорил вполне искренне, и присутствие Розы Солаццо нисколько не поколебало меня в этом ощущении. Отнюдь не я догадался первым, что сейчас ему просто нужна женщина в доме, ничего более.

– Мне непонятна одна вещь, – сказал я. – Вы не общались с полицией по этому поводу, об этом я знаю. На Сицилии это не просто бесполезно, а во много раз хуже. Но разве вам не приходило в голову просить помощи у мафии?

– Ну и что из этого получилось бы? – рассмеялся Берк. – Знаете, мистер Хоффер, у Стейси мафия просто не выходит из головы. И на то есть причины.

Хоффер успокаивающе помахал рукой.

– Безусловно, я пытался привлечь мафию. Она по-прежнему многим заправляет здесь. Не верьте всякой чепухе, будто Рим начал душить ее. Обычные россказни для туристов – власти не хотят отпугивать приезжих.

– Ну и что у вас получилось?

Он покачал головой:

– Насколько я знаю, Серафино Лентини не в ладах с мафией. И у меня создалось впечатление, что они тоже хотели бы добраться до него.

– Дедушка Стейси тоже имеет какое-то отношение к мафии, – сказал Берк. – Так, Стейси? Сегодня он как раз собирается его навестить.

– Ваш дедушка? – Хоффер нахмурился.

– Вито Барбаччиа, – сказал я, но последовавшего эффекта не ожидал. У Розы Солаццо перехватило дыхание, и она уронила стакан. Хоффер недоверчиво уставился на меня. Все молчали.

– Так вы внук Вито Барбаччиа? – проговорил, наконец, Хоффер.

– Вы слышали о нем, как я полагаю?

– Слышал о нем? А кто нет? И вы едете к нему сегодня?

Я кивнул, а Хоффер покачал головой.

– Невозможно поверить.

– Вы встречались с ним? – спросил Берк.

Хоффер улыбнулся.

– Дважды – на званых вечерах. Но никогда не говорил – такой чести удостаиваются только коронованные особы.

Берк хмуро взглянул на меня, и я понял, что все сказанное мной на кладбище не было до конца воспринято им, а именно такой фундаментальный факт, что мой дед – весьма важная персона.

Я допил свой стакан и поднялся.

– Пойду прогуляюсь немного по саду перед ужином.

– Конечно, конечно. – Хоффер кивнул Розе: – Покажи ему все, ангел мой. Там есть отличный пруд для разведения рыбы. Он просто чудо, мистер Виатт.

ИТАК, ОН СНОВА СТАЛ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ «МИСТЕР».

Странно все-таки влияет фамилия Барбаччиа на людей, ничего не скажешь. А Роза? Стоило мне улыбнуться ей, как она тотчас же смертельно побледнела и опустила глаза. В ее взгляде застыл страх.

БАРБАЧЧИА – МАФИОЗО. Полагаю, что для Розы эти слова были неразделимы. Когда я взял ее под руку, она вся дрожала.

* * *

Хоффер, без сомнения, нанял лучшего местного шеф-повара. Мы ели нарби ди Сан-Паоло – вид жареных пельменей, наполненных творожной массой с сахаром, а также канноли – вероятно, самое популярное сладкое блюдо на Сицилии, – рулет с яйцом и кремом. Все пили марсалу, слишком сладкое для меня вино, поэтому передо мной стояла бутылка «зибиббо» с острова Пантелерия – анисовое вино с весьма своеобразным вкусом, который вы отвергаете или признаете с первого раза.

Мы обедали на веранде, и получилось нечто вроде маленькой светской вечеринки; даже Пайет и Легран вели себя в высшей степени благообразно. Позднее, когда вино подействовало, беседа немного оживилась. Пайет уделял много внимания Розе, держась, однако, в строгих рамках приличий, а Легран раскрепостился настолько, что даже раз или два улыбнулся.

Затем подали кофе – йеменский «мокко». Я взял свою чашку и отошел к краю веранды. Смех сделался громче, и никто не обратил внимания на мое отсутствие.

Поднявшись к себе в комнату, я достал из ящика стола «смит-вессон» в кожаной кобуре и пристегнул оружие к поясу. Затем пару раз вытащил револьвер, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. Внезапно в комнату вошел Берк. Прикрыв дверь, он облокотился о косяк.

– Ждешь неприятностей?

– Не знаю.

Я засунул «смит-вессон» в кобуру, застегнул пиджак, и положил полдюжины патронов в левый карман, а «вальтер» Марко опустил в правый.

– Мне бы хотелось поехать с тобой, – сказал Берк. – Помощь может оказаться нелишней.

Я посмотрел на него в упор, но он выдержал взгляд, не теряя серьезности.

– Как хочешь, – проговорил я.

Берк облегченно улыбнулся – последнее время ему часто приходилось изображать улыбку – и хлопнул меня по плечу:

– Итак, старая команда, дружище Стейси?

Но ничто старое не возвращается – сейчас я был уверен в этом, как никогда ранее.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Гора Монте Пеллегрино, которая находится в трех милях от Палермо, подпирает небо в западной оконечности Конка д'Оро. Это интереснейшее место, пропитанное кровью и запахом истории, впрочем, как и вся остальная Сицилия. Во время Пунических войн Гамилькар Барка оборонял гору от римлян в течение трех лет, а в более современные времена она стала знаменитой благодаря культу Святой Розалии Пеллегринской, в честь которой и назвали мою матушку. Вилла деда находилась у подножия горы, немного в стороне от деревни Валдеса.

Когда я думаю о своем дедушке, то осознаю, какой большой путь он прошел. Он появился на свет в Велба – маленькой деревушке на западе Сицилии, весьма типичной для всего острова. Деревня представляла собой, образно выражаясь, кучу дерьма, где большинство детей умирало на первом году жизни, а существование напоминало жизнь в средние века.

Отец деда был нищим крестьянином, усилий которого еле хватало, чтобы удерживать семью от голодной смерти. Про ранние годы деда я не припомню ничего определенного, но, когда ему исполнилось двадцать три, он был уже «габелотто» – нечто среднее между сборщиком налогов и земельным агентом, чьи функции заключались в скручивании крестьян в бараний рог и удержании их в этом состоянии.

Такую работу мог получить только мафиозо, поэтому мне остается предполагать, что он довольно рано связался с мафией. Бог знает, что было после – пара убийств, или, возможно, больше. Таков был обычный для любого юнца способ пробить себе дорогу в Уважаемое Общество.

Не исключено, что он даже некоторое время работал в качестве «сикарио» – наемного убийцы, однако я сильно сомневаюсь в этом. Такое занятие никак не вязалось с жизненными принципами деда – сугубо личным взглядом на то, что являлось честным, а что нет. Идея выколачивания денег из проституции, например, наполняла его благородным негодованием, ведь он свято верил в незыблемость семьи, будучи глубоко религиозным человеком. С другой стороны, организация, которой он служил, уничтожила так много своих противников, что в некоторых местностях Сицилии убийство считалось вполне обыденным событием.

Фары «мерседеса» выхватили из темноты фигуры двух пожилых женщин, которые брели по обочине, увешанные корзинами.

– Что это, черт возьми, может означать? – проворчал Берк.

– Они идут в город, на рынок.

– Но почему ночью?

– Только так они смогут занять хорошее место для торговли.

Берк покачал головой:

– Что за идиотская страна!

Я обернулся и посмотрел на ночные огни города.

– Это одна сторона Сицилии, но вот в этой темноте проступает и другая. Склеп для множества поколений. Живительная среда для Римской империи, которая держалась исключительно на рабском труде. С тех пор и повелось, что все люди здесь обязательно закабалены кем-то.

– Знаешь ли, Стейси, мне трудно воспринимать все это всерьез, – сказал Берк. – Эти россказни про мафию и ее влияние. Я всегда думал, что мафия давно уже стала достоянием истории.

– Я мог бы рассказать тебе об одном городке, где за каких-нибудь четыре года произошло не менее ста пятидесяти убийств. А в городке всего двадцать тысяч жителей. Попробуй, найди-ка мне на карте мира другой подобный городок, а?

– Но зачем столько убивать? – воскликнул он. – В моей голове это не укладывается.

– Люди все время играют в те или иные игры, разве ты никогда не замечал этого?

– Я не совсем улавливаю твою мысль.

Конечно, я мог бы сказать ему, что он всю жизнь проиграл в солдатиков – особенно в Конго, – но это не привело бы ни к чему хорошему. Он вряд ли понял бы меня, да и не хотелось обижать его понапрасну.

– Могу выразиться яснее. В Лос-Анджелесе или Лондоне, например, каждодневная борьба за лучшую должность, сворачивание или расширение бизнеса, или даже просто интрижка с чужой женой как раз и привносят в жизнь тот привкус драмы, в котором так нуждаются люди.

– Так что же это доказывает?

– Да ничего особенного. На Сицилии это всего лишь более древняя и гораздо более жестокая игра. Например, обычай вендетты – око за око, – правила которой могут показаться варварскими для чужаков. Мы целуем раны на теле наших погибших, смачиваем губы в их крови и говорим: вот так же я буду пить кровь того, кто убил тебя.

Когда я представил себе то, о чем говорил, у меня внутри будто развернулась холодная и скользкая змея.

– Ты сказал «мы», – заметил Берк. – Считаешь себя истинным сицилийцем?

Я посмотрел вдаль – туда, где в море светились огни пассажирского парохода, направлявшегося в сторону материка, – конгломерат света, собственный мирок. Я вспомнил школу в лондонском Сент-Поле, дом Виаттов, Гарвард и рассмеялся.

– Если в любой сицилийской деревне я произнесу имя деда и объявлю о своем родстве, то наверняка найдутся люди, которые станут целовать мне руку. Здесь ты находишься в совершенно ином мире – постарайся понять это, Шон.

Все же я знал, что он не поверит мне. Все это казалось ему слишком невероятным в наше время. Вера должна была прийти позже.

* * *

У виллы Барбаччиа и поместья Хоффера не было решительно ничего общего. Взять хотя бы ограждающие стены, которые были старше по крайней мере на пару тысяч лет, поскольку большинство современных вилл на острове строились на месте древнеримских. Стены имели высоту не менее пяти метров, а сама вилла была выдержана в мавританском стиле, и ее окружал полутропический сад. Чиччио затормозил у ворот и просигналил.

Сторож не был вооружен, но в этом и не было нужды. Из будки позади него появился человек, который с трудом сдерживал на поводках двух больших догов, а из кустов вышел другой охранник с пистолетом наготове.

Сторож был в форме цвета хаки, и его аккуратные усики и очки в металлической оправе придавали его лицу сходство со страховым агентом. Все трое невозмутимо разглядывали нас, и даже собаки не лаяли, что казалось совсем уж недобрым признаком.

Я вышел из машины и приблизился к воротам.

– Меня ждут. Вас должны были предупредить.

– Только одного, синьор, а не троих. Машинам, кроме принадлежащих капо, запрещено проезжать через ворота. Это наше правило.

Я осторожно вынул из кармана «вальтер» и тут же услышал щелчок – охранник снял свой автоматический пистолет с предохранителя. Я протянул ему «вальтер» рукояткой вперед через прутья решетки.

– Это мой пропуск. Передайте его Марко – Марко Гаджини.

Он скажет вам, кто я такой.

Тот пожал плечами:

– Хорошо, вы можете пройти, но остальные должны остаться снаружи в машине.

Появился Марко, который стал пристально смотреть мимо меня на «мерседес», Берка и Чиччио, а затем кивнул.

– Открой ворота, пусть проезжают.

– Но вы же знаете правило – пропускать только наши машины, – начал было протестовать сторож, но Марко энергично встряхнул его за воротник:

– Дурак, разве убивают собственного деда? Убирайся.

Он вывернул «вальтер» из руки сторожа, положил оружие в карман и подтолкнул сторожа к будке. Ворота, вероятно, работали от электропривода. Они с легким скрипом раскрылись, и Марко присоединился к нам.

– Я прокачусь с вами до дома.

Он опустился на заднее сиденье рядом с Берком, и Чиччио медленно повез нас по дорожке.

– Да, времена меняются, – сказал я Марко. – Попасть в форт Нокс, наверное, легче.

– Поверх стен проходит электронная система, – серьезно сказал он. – Чтобы никто не мог перелезть через них незамеченным. Обычно, как вы слышали, чужие машины не допускаются внутрь. Несколько лет назад мы обнаружили в одной из них взрывное устройство, когда у капо был званый вечер. Если бы оно взорвалось, то от виллы мало бы что осталось.

– Весело вы живете.

Моя ирония, вероятно, не дошла до него, или он предпочел не заметить ее.

– За последние несколько лет на жизнь капо было совершено восемь покушений. Приходится быть начеку. Кто этот человек, которого ты привез с собой? – добавил он совершенно тем же тоном.

– Мой друг – полковник Берк. Он решил, что мне может понадобится помощь.

– Я ощущаю оружие у него в кармане. Это очень некстати. Скажи, что оно ему не понадобится.

– Моего итальянского вполне хватает, чтобы понимать, о чем речь, – произнес Берк и переложил свой «браунинг» в другой карман.

«Мерседес» остановился у подножия широких ступеней, поднимавшихся к гигантской дубовой двери, обитой железом, в которую, как я предполагал, в свое время вонзилась не одна стрела.

Мне вдруг показалось, что вплоть до этого самого момента чувство реальности у меня каким-то образом отсутствовало. Ведь только теперь я снова был дома, возвратясь в исходную точку. Однако, все-таки какая-то весьма существенная часть меня отказывалась поверить в это.

Берк двинулся за мной, а Марко приказал Чиччио переставить машину во двор с задней стороны дома. Когда «мерседес» медленно отъехал, я обернулся и, увидел стоящего на крыльце деда.

* * *

Дед был таким же высоким, как Берк, однако казался ниже из-за того, что плечи немного ссутулил возраст. Теперь ему, должно быть, лет шестьдесят семь или шестьдесят восемь. Все же его длинные волосы и тщательная ухоженная бородка еще не совсем обесцветились.

Если сказать о том, что у него был вид римского императора, то, значит, пришлось бы вспомнить то время, когда неугомонный искатель приключений получил необъятную власть над людьми и без каких бы то ни было угрызений совести стал пользоваться ею.

У него было запоминающееся лицо, на котором присутствовали безжалостность, надменность, а также гордость и недюжинный ум. Он, как всегда, был элегантно одет, несмотря на «моду» некоторых капо в старину выглядеть как можно более неряшливо на людях, как бы подчеркивая этим свою власть и влияние. Но не таким был Вито Барбаччиа: сын нищего крестьянина оставил свои отрепья в далеком прошлом.

Дед был в летнем костюме кремового цвета, сшитом по последней лондонской моде, в бордовой рубашке с темно-синим шелковым галстуком. Сигара во рту была длинна, как обычно, а старая трость черного дерева – если, конечно, это была та самая трость, которую я помнил, – содержала в себе остро отточенный стальной клинок пару футов длиной.

Пока я медленно брел вверх по ступенькам ему навстречу, дед молчал. Оказавшись чуть ниже его, я помедлил, а он пристально смотрел на меня сверху вниз, не произнося ни слова, а затем раскрыл объятия.

Он был силен по-прежнему – я ощутил это, пока дед долго прижимал меня к себе. Потом он расцеловал меня в обе щеки и слегка отодвинул, снова глядя мне в глаза.

– Да, ты, оказывается, вырос, Стейси – вырос, мой мальчик.

Я повернулся к поднимавшемуся по ступеням Берку и представил их друг другу. Голос с трудом повиновался мне, а глаза подернулись дымкой. Почувствовав мое состояние, дед взял меня за руку.

– Пойдем, пойдем в дом. Марко угостит вас выпивкой, полковник, пока я перекинусь парой слов со своим внуком.

Когда мы проходили через гигантскую дверь, у меня совсем пересохло в горле. Странно, что никогда не прекращаешь любить тех, кто тебе дорог, даже несмотря на то, что они могли совершить.

* * *

Когда я вошел в комнату деда, то будто погрузился в прошлое. Комната выглядела по-прежнему внушительно – по стенам стояли полки с многочисленными книгами, большинство из которых были прочитаны дедом, а в камине весело потрескивали поленья, и этот звук казался мне громким в тишине. Сверху на меня смотрела мама с написанного маслом портрета, который дед заказал одному английскому художнику в ту пору, когда мне было четырнадцать. Я тоже был представлен здесь на многочисленных фотографиях, запечатлевших все стадии моего роста.

Пианино стояло на старом месте у окна – концертный «бернштейн», который дед специально заказывал для меня в Германии. Всё только самое лучшее. Я стоял, глядя на клавиши, потом извлек пару нот.

За спиной закрылась дверь. Когда я обернулся, дед наблюдал за мной. Так мы и стояли, глядя друг на друга через комнату, и я первый раз в жизни совершенно не знал, о чем говорить. Дед понял мои чувства и улыбнулся:

– Сыграй что-нибудь, Стейси, оно настроено. Я регулярно приглашаю настройщика из Палермо.

– Это было так давно, – сказал я. – В тех местах, где мне приходилось бывать, подобных инструментов не встречалось.

Дед ждал, не двигаясь с места, и я присел на крутящийся стул, помедлил немного и начал играть. Только на середине произведения я осознал, что играю, каким-то отголоском памяти или ассоциативно. Равель, «На смерть Инфанты». Последняя вещь, которую я исполнял в этом доме в ночь перед похоронами матери. Её любимая вещь.

Сфальшивив, я остановился и тут же услышал резкий голос:

– Продолжай, продолжай!

Музыка снова завладела мной – музыка высшей пробы, которая струилась, словно вода по камням, никогда не заканчиваясь. Я забыл, где находился, забыл обо всем на свете, кроме музыки, и плавно перешел к импровизации Шуберта.

Когда я закончил и последний звук угас, я поднял голову и увидел, что дед стоит и пристально смотрит на портрет. Затем он повернулся ко мне и серьезно кивнул:

– Твоя музыка снова здесь, Стейси. Несмотря ни на что. Она была бы довольна.

– Я никогда не смог бы стать концертным исполнителем, ты же знаешь, – проговорил я. – Мне кажется, ты всегда знал об этом, в отличии от нее.

– Что плохого в том, что мать возлагает надежды на собственного сына? – Он снова улыбнулся, глядя на портрет. – Она всегда говорила, что у каждого человека обязательно есть какой-либо талант.

– В чем же заключается твой?

Фраза вырвалась у меня прежде, чем я успел прикусить язык, и я сразу же пожалел об этом. Дед резко обернулся и хищно наклонил подбородок, но взрыва не последовало. Он взял новую сигару из серебряной коробки и медленно опустился в кресло-качалку перед камином.

– Налей-ка бренди, Стейси, для нас обоих. Ты выглядишь как мужчина, который может себе это позволить. Потом мы поговорим. Я двинулся к шкафу в противоположном углу комнаты, где на серебряном подносе стояли хрустальные бокалы и графин.

– Я читал про тебя, мой мальчик. Года два назад.

– Да, да. – Я был удивлен, но старался не подавать виду.

– Во французском журнале – «Пари-Матч». Они рассказывали про наемников в Конго – в основном про твоего друга, но на фотографии ты стоял сразу позади него. Тебя называли капитаном.

– Это правда.

Я осторожно налил бренди, и он продолжил:

– Затем была статья в одной из римских газет – о том, как вы были разбиты и бежали, поджав хвосты.

– С тех пор прошло уже два года.

– Чем же ты занимался потом?

– Всем понемногу. – Я приблизился к нему с бокалом в руке. – Между прочим, я сейчас только что из тюрьмы. Из египетской. Ничего общего со всеми нами любимой Уччиардоне в Палермо, или мафия уже не держит ее под контролем?

Трость черного дерева поднялась, отведя в сторону полу моего плаща и обнажив кобуру со «смит-вессоном».

– Итак, Марко был прав. А я было не поверил ему. Значит, вот кем ты стал, да? «Сикарио» – наемным убийцей. И это мой внук.

Гнев и отвращение в его голосе казались мне немного странными, но никакой настоящий мафиозо никогда не думает о себе как о преступнике. Поза для светского общества, не более того. Я протянул ему бокал с бренди.

– А разве я хуже тебя? Действительно, чем я хуже тебя?

– Я никогда не убиваю просто так, – проговорил дед. – Человек умирает потому, что он против меня – против мафии.

– И ты считаешь это достаточной причиной?

– Я верю, что это так. – Дед пожал плечами. – Так было всегда. – Трость поднялась снова и уперлась мне в грудь. – Но ты, Стейси, из-за чего убиваешь ты? Из-за денег?

– Не совсем, – произнес я. – Из-за очень больших денег.

– Я могу дать тебе денег. Сколько захочешь.

– Именно это ты и делал на протяжении многих лет.

– А ты убежал.

– А я убежал.

Он серьезно кивнул.

– Около года назад я получил письмо от одного юриста из Штатов. Тебя пытались разыскать. Твой дед по отцу – старый Виатт – успел кой о чем подумать, лежа на смертном одре. Ты упомянут в его завещании. Сумма весьма приличная.

Я даже не разозлился.

– Пусть они вернут эти деньги индейцам.

– И ты не прикоснешься к ним?

– Смогу ли я переступить через могилу матери, как ты считаешь?

Сам того не замечая, я становился все более похожим на истинного сицилийца. Дед, несомненно, был весьма польщен.

– Рад слышать, что в тебе сохранились некоторые понятия о чести. А теперь расскажи-ка мне, почему ты здесь. Я не настолько льщу себе, чтобы думать, что ты вернулся на Сицилию только лишь для того, чтобы повидать меня.

Я подошел к графину и налил себе еще бренди.

– Просто зарабатываю на хлеб с маслом – ничего для тебя интересного.

Трость громыхнула в пол.

– Я задал тебе вопрос, мальчик, а ты будешь отвечать.

– Хорошо. Если это доставит тебе удовольствие. Берка и меня нанял человек по имени Хоффер.

– Карл Хоффер? – Дед слегка нахмурился.

– Да. Австриец, но говорит по-английски как настоящий американец. У него какие-то интересы в Геле, связанные с нефтедобычей.

– Я знаю, в чем его интересы. Что он хочет от тебя?

– Я думал, что мафия знает обо всем, – проговорил я. – Его приемная дочь была похищена несколько недель назад бандитом по имени Серафино Лентини, который удерживает ее в Каммарате и не отпускает, несмотря на то, что Хоффер сразу же уплатил оговоренную сумму.

– И тебе необходимо вернуть ее, не так ли? Ты и твой друг собираетесь пойти в Каммарату и привести девушку назад? – Дед рассмеялся этаким странным, жестким смехом, откинув назад голову.

– Эх, Стейси, Стейси. А я-то думал, что ты вырос.

Я аккуратно, чтобы не промахнуться, бросил свой хрустальный бокал в огонь и направился к двери. Голос деда, когда он выкрикнул мое имя, был зловеще-металлическим. Я обернулся, вновь превратившись в двенадцатилетнего школьника, которого застали за обламыванием веток в саду.

– Бокал был флорентийского хрусталя, семнадцатый век. Ты почувствовал себя лучше?

Я покачал головой:

– Прости.

Я не смог добавить ничего больше. А дед неожиданно рассмеялся.

– Этот Серафино Лентини – твой родственник по бабкиной линии. В третьем колене.

– Так ты его знаешь?

– Я не видел его много лет. Диковатый тип – застрелил полицейского, когда ему было восемнадцать, а потом ушел в горы партизанить. Когда его схватили, ему пришлось несладко. Ты слышал про «кассетту»?

В добрые старые времена при Муссолини это устройство часто применялось полицией для выпытывания признаний у самых трудных узников. «Кассетта» представляла из себя некое подобие деревянного ящика-рамы, к которой человека привязывали ремнями, чтобы тот не дергался во время пыток. Считалось, что она уже давно запрещена, однако что было на самом деле, оставалось только догадываться.

– И что же с ним проделывали?

– Обычный метод – каленое железо, после которого Серафино ослеп на один глаз, а потом ему раздавили яйца – лишили, так сказать, мужской гордости.

ЭТО СЛЕДОВАЛО БЫ СЛЫШАТЬ БЕРКУ.

– И как это на него повлияло? – спросил я.

– Да никак. – Дед взмахнул рукой. – Вот что. Не спускай с Хоффера глаз. Это очень жесткий человек.

– Миллионеры все такие. Именно так ими и становятся. – Я застегнул плащ. – Мне, пожалуй, пора. Завтра трудный день.

– Собираешься в Каммарату?

Я кивнул.

– Вместе с Берком. Мы прокатимся туда в качестве туристов, желающих осмотреть окрестности. Хочу сориентироваться на местности. Думаю, начнем с Беллоны.

– Владелец винной лавки – мэр этой деревни. Его зовут Серда – Даниэло Серда. – Дед вынул из нагрудного кармана шелковый носовой платок нежно-голубого цвета и протянул его мне. – Если покажешь ему это и скажешь, что ты от меня, то он окажет тебе любую помощь. Это один из моих людей.

Я сложил платок и положил в карман.

– Я думал, что Серафино не в ладах с мафией.

– Так оно и есть, – заметил дед, опираясь на мою руку и поднимаясь с кресла. – Теперь нам лучше присоединиться к компании. Надо поговорить с этим твоим полковником. Он меня заинтересовал.

Берк и Марко сидели в салоне-гостиной – изысканно обставленной комнате, которую дед сохранил в первоначальном мавританском стиле. Пол был выложен черно-белой керамической плиткой, а потолок голубел на фоне абсолютно белых стен. За деревянной перегородкой с вычурными резными окнами, которая также сохранилась со времен сарацинов, была веранда, выходящая в сад.

Из окон доносилось журчание воды в каналах, отводящих воду от множества фонтанов. В старые времена считалось, что тот, кто удерживает в своих руках скудные источники воды на острове, владеет Сицилией. Мафия занималась этим до сих пор.

За моей спиной разговаривали – я слышал, как Берк говорил на своем ужасном итальянском:

– Вы должны гордиться таким великолепным садом, синьор Барбаччиа.

– Он лучший на Сицилии, – вторил ему дед. – Пойдемте, я покажу его вам.

Марко остался допивать вино, а я последовал за ними на веранду. Небо снова очистилось, ярко светили звезды-бриллианты, а весь дом был покрыт густой полутропической растительностью.

Я чувствовал запах цветущих апельсинов и миндаля, хотя и не видел их. Легкий бриз покачивал темные пальмовые ветви на фоне звезд. Отовсюду доносилось журчание воды. Дед указал тростью на росший у пруда папирус – еще одно арабское нововведение – и предложил немного прогуляться напоследок.

Мы двинулись к ступеням, ведущим в сад; Берк помедлил, прикуривая сигарету, а затем все и случилось, причем очень быстро.

Шестое чувство, которое, наверное, выработалось у меня за годы странствий, окатило волной холода, и я застыл, готовый к прыжку, словно тигр в джунглях, который почувствовал чье-то присутствие.

В пяти ярдах от крыльца, по другую сторону вымощенной гравием дорожки, закачались листья и показался ружейный ствол. Дед уже падал – я послал его на землю сильным толчком левой руки, и сразу же выстрелил три раза. Винтовка взметнулась в воздух, раздалось нечто вроде захлебывающегося кашля, и из кустов выпал человек, распластавшись на спине.

Я упал на одно колено, наклонившись к деду.

– Ты в порядке?

– Там есть еще один, – произнес он спокойно.

– Слышал, Шон? – сказал я.

– Я прикрою тебя, – последовал ответ в виде холодного, как лед, голоса. – Вспугни его.

В дверях появился Марко с «вальтером» в руке, и в этот момент справа от меня из кустов полыхнул выстрел, однако слишком далекий, чтобы причинить мне какой-либо вред. В таких случаях надо быть очень аккуратным. Марко скрылся из виду, а я совершил мощный тройной прыжок на траву.

Больно ударившись локтем, я дважды перекатился по траве и очутился в двух метрах от номера второго. Он сжимал в руках обрез, так называемую «люпару» – традиционное оружие, применяемое мафией при покушениях на чью-то жизнь.

Я помедлил одно мгновение просто потому, что решил, что неплохо было бы сохранить ему жизнь, чтобы кое о чем расспросить, и, поднимаясь, прострелил ему левую руку. Он закричал и уронил «люпару». Однако это не помогло. Пока я поднимался на ноги, Берк, который был на веранде, всадил бедняге пулю между глаз.

Пареньку было лет семнадцать на вид – очевидно, он хотел заработать себе имя, завоевать уважение. Именно по этой причине мафия часто использовала молодежь для такого рода дел. Другой нападавший казался профессионалом – даже смерть не изменила жестокого выражения на его лице.

Дед подошел к распростертому телу, тростью отодвинул полу куртки с груди убитого и произнес, обращаясь к Марко:

– Ты говорил, что мой внук умеет обращаться с оружием. Посмотри-ка сюда.

Я трижды попал ему в сердце – пулевые отверстия отстояли друг от друга пальца на два, не более. Крови почти не было. Слышался заливистый лай догов, и, пока я перезаряжал «смит-вессон», появились охранники.

– Как они попали сюда?

Старик нахмурился и повернулся к Марко.

– Что ты на это скажешь? Ты уверял меня, что здесь абсолютно безопасно.

Марко молча махнул рукой охранникам, и те поспешили прочь, уводя собак. Я пошевелил ногой лежавший на земле труп.

– Значит, они еще не оставили своей затеи?

– Как видишь, – мрачно произнес дед. – Но это ненадолго, уверяю тебя. По всем счетам будет уплачено. Я еще не до конца рассчитался за твою матушку.

Я был потрясен.

– Вот это и есть мафия, Шон, – сказал я Берку. – Одна большая веселая семья. А с этими двумя теперь могут быть какие-либо неприятности?

Дед покачал головой:

– Я вызову полицию, и их заберут.

– Так просто?

– Да, кстати. Будет лучше, я думаю, чтобы вас здесь не было, когда они приедут.

Старик позвал Марко, который осматривал что-то в саду, и попросил его прислать «мерседес», а сам взял меня за локоть и отвёл в сторону.

– Если бы ты мог играть на пианино так же, как стрелять, Стейси...

– Позор, не правда ли? – сказал я. – Однако в одном мать была права: у всех нас есть какой-либо талант.

Дед вздохнул.

– Иди с Богом, мой мальчик. И заходи ко мне, когда вернешься из Каммараты, хорошо?

– Обязательно.

– Буду ждать. – Он обернулся к Берку и протянул ему руку:

– Благодарю вас, полковник.

* * *

Когда мы проезжали через ворота, Берк закурил еще одну сигарету, и в свете спички я заметил, как у него вспотело лицо. Неужели он испугался? Это казалось невероятным.

– С тобой все в порядке, Шон? – спросил я.

Впервые я подумал, что могу не дождаться от него ответа, но когда тот последовал, в нем прозвучала горечь:

– Бог знает, что они сделали с тобой в тюрьме, но я представляю, как тебе пришлось несладко.

Почему он заговорил об этом именно сейчас? Я смотрел на море и думал, но не о том, что случилось на вилле, а о Карле Хоффере, Благородной Джоанне и Великом Любовнике Серафино Лентини, который так сильно желал девушку, что настоял на том, чтобы подержать ее у себя еще немного. Серафино стал бесполым, как сказал дед, после пыток в полиции... И он был неспособен к физическому акту любви.

ТОГДА ПОЧЕМУ ВИТО БАРБАЧЧИА, ВЕЛИКИЙ СТРАТЕГ И ТАКТИК, РЕШИЛ СООБЩИТЬ МНЕ ОБ ЭТОМ?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Хоффер оказался верен слову и обеспечил нас «фиатом» с просторным салоном для нашей разведывательной поездки. Кроме того, он навязал нам еще и Розу Солаццо, аргументировав свое пожелание тем, что женщина придаст убедительность нашей легенде, однако я подозревал, что она поехала с нами в качестве простого соглядатая.

Совещание, состоявшееся ранним утром, происходило в спешке. Хоффер улетал по делам в Катанью на своей «сессне» и стремился вылететь пораньше, чтобы успеть вернуться к вечеру и подвести итоги дня.

Никакого упоминания о стрельбе на вилле Барбаччиа не последовало – этот факт я счел весьма интересным, принимая во внимание еще одну деталь. Когда мы возвращались с виллы деда, Берк попросил меня держать все случившееся при себе – казалось, он был сильно обеспокоен тем, чтобы не расстроить такого уважаемого бизнесмена, как господин Хоффер, – не дай Бог тот узнает, что каким-то образом оказался причастен к насилию подобного рода. Чиччио, однако, не мог не слышать выстрелов, хотя и пребывал в своем обычном флегматичном состоянии по пути назад. Мне было трудно представить, что он не передал впоследствии эту весьма будоражущую новость остальным обитателям поместья Хоффера.

Маршрут, которым мы следовали, ничем не отличался от обычного, который избрали бы туристы, задумавшие проехать на машине через остров по направлению к Агридженто в поисках красивых мест. Я сидел за рулем, как и планировалось, Берк рядом со мной, а Роза Солаццо получила в свое распоряжение заднее сиденье. Надо сказать, что она выглядела весьма привлекательной в голубом брючном костюме морского стиля, сшитом скорее по мужской моде, который был дополнен более чем женской белой нейлоновой блузкой с оборками. Красный шелковый шарф вокруг головы приятно довершал ее облик плюс, конечно, неизменные темные очки.

Она не пыталась завести разговор и читала журнал. Когда, проехав около десяти миль, я остановился в деревеньке Мисилмери, чтобы купить сигарет, то спросил ее, не желает ли она чего-нибудь. Ее ответом было лишь легкое покачивание головы.

Присутствие Розы сводило к минимуму разговор между мной и Берком, однако последний в любом случае казался не в настроении. Он откинулся на спинку сиденья, угрюмо размышляя над какими-то мировыми проблемами, а в его руках опять была заметна слабая дрожь.

Впервые я поймал себя на мысли о том, способен ли полковник выполнить то, на что мы подрядились. Судя по тому, как он действовал на вилле деда, никак нельзя было сказать, что он в какой-то мере потерял форму. Выстрел, прикончивший парня с «люпарой», был очень трудным, однако рука Берка была, как всегда, верной на спусковом крючке. Хотя некоторые нехорошие признаки все же ясно угадывались в нем... Но хватит об этом, сказал я себе, и постарался сконцентрироваться на удовольствии от поездки.

Стояло время весеннего сбора урожая; апельсиновые деревья благоухали спелыми плодами в теплом воздухе, и кругом цвели цветы. Красные маки, анемоны, а в некоторых местах ирис распростерся как ковер, уходящий за горизонт. Еще неделя, и железная рука лета схватит землю за горло и выжмет ее насухо, оставив горную страну умирать от жажды, и превратит в подобие голых скал и песков Северной Африки.

Чем дальше мы уезжали от Палермо в сердце острова, тем больше я осознавал, как мало изменилась страна. Здесь уже не встречались «веспас» и «ламбреттас», так привычных для сельскохозяйственной зоны, прилегающей к городу. Здесь мы проезжали через средневековый пейзаж, через такую бедность, которую вряд ли встретишь где-либо еще в Европе.

Миновав старика-крестьянина верхом на осле, мы проехали мимо вереницы изможденных женщин с корзинами на головах, одетых в старомодные черные платья, словно в траур по собственному существованию. Черные подолы колыхались в клубах пыли, и женщины поворачивали к нам коричневые морщинистые лица, состарившиеся задолго до срока.

Деревни производили то же впечатление – большинство домов было без окон, дверь являлась единственным источником света и воздуха и открывалась в темную полость, которая во многих случаях служила приютом не только людям, но также свиньям и козам. Обитали в деревнях в основном женщины, старики и вечно голодные дети.

В одном таком месте я остановился снаружи небольшой траттории, и мы сели за грубый деревянный стол в тени, и хозяин – очень старый человек с белесыми волосами – принес нам бутылку «пассито», обжигающе ледяную со дна ручья.

Хотя было только одиннадцать утра, но уже очень жарко, и, когда нас окружило кольцо благоговейно разглядывающих детей, мы ясно ощутили запах их немытых тел.

– У них что, здесь нет ни одного мужчины? – проворчал Берк. Он выглядел уставшим и много потел – гигантские темные пятна пропитывали под мышками его рубашку.

– Большинство мужчин эмигрировало, – сказал я ему. – В некоторых провинциях Сицилии восемьдесят пять процентов населения состоит из женщин и детей.

Берк с отвращением осмотрелся вокруг и вытер пот со лба.

– Что за чертова страна.

Роза Солаццо исчезла в поисках места, которое используется в качестве туалета в этих краях, и присоединилась к нам как раз в тот момент, когда полковник произносил свой последний комментарий. Он, очевидно, ей не понравился.

– Это одна из беднейших областей в Европе, полковник Берк. Летом здесь такой же климат, как и в Северной Африке, земля едва поддается обработке, а все источники воды контролируются мафией. Эти люди рождаются без какой-либо надежды. Что они еще могут предпринять, как только не попытаться уехать?

Она, очевидно, и не надеялась переубедить его. Люди, о которых она говорила, были ее соотечественниками – не исключено, что она начала свою жизнь в одной из подобных деревень.

Берк рассмеялся.

– Вы, как мне кажется, живете весьма прилично.

Роза резко протолкалась через толпу детей и забралась в «фиат». Я допил свой стакан и покачал головой, когда Берк стал наливать себе еще один.

– Я не стал бы на твоем месте повторять. Сильная штука «пассито».

Этого оказалось достаточно, чтобы заставить его наполнить стакан до краев. Тогда я оставил Берка за столом и сел в машину. Вынув сигареты, я предложил одну Розе.

– Примите мои извинения. Он просто не понимает.

Роза была взбешена.

– Я не нуждаюсь в ваших извинениях. Он, по крайней мере, говорит от невежества, но вы и вам подобные – вы и мафия – ответственны за все это.

Итак, я был все еще мафиозо? Я обернулся, и она наклонилась и дотронулась до моего плеча.

– Нет, я раздражена и вымещаю свой гнев на вас. Вы простите меня?

Я не мог сказать, что творилось за темными стеклами. Подумала ли она, что зашла слишком далеко, и просто пыталась восстановить отношения или же боялась самой мысли о том, что оскорбила внука Вито Барбаччиа? Или, возможно, это была всего лишь простая вежливость?

Мой ответ годился для всех трех вариантов.

– Все в порядке.

Берк тем временем допивал свой третий стакан. Закончив его, он встал, затем снова резко сел, выглядя удивленным.

– Вы предупреждали его насчет «пассито»? – спросила Роза.

– Он был не в том настроении.

Она начала смеяться. Мстительность, особенно когда это касается женщин, всегда сладка.

* * *

Мы были уже высоко в горах, на гигантских безлюдных скалах вокруг Монте Каммарата, причем сама гора поднималась в небо на высоту около шести тысяч футов.

Берк погрузился в оцепенение, а Роза положила руки на спинку моего сиденья, и мы беседовали; наши голоса становились тише, когда скалы смыкались вокруг нас. Съехав с главной дороги, мы стали подниматься по серпантину в горы, долина лежала глубоко под нами.

Чертова страна, как сказал Берк, пристанище беглых рабов и бандитов со времен Римской империи.

Во время войны здесь был главный опорный пункт итало-германской системы обороны, когда союзники оккупировали остров, однако американцы прошли через него без усилий благодаря тому, что, по слухам, большинство итальянских солдат дезертировали после приказа, поступившего от мафии.

Дорога сузилась, однако она полностью принадлежала нам, и я держался ближе к скале, медленно поднимаясь на второй передаче в облаке пыли. Единственными живыми существами, которых мы видели, были пастух со стадом высоко над линией буковых деревьев, и когда мы проехали поворот, то обнаружили Беллону в сотне ярдов впереди.

В течение многих лет из-за постоянного состояния анархии и бандитизма в сельской части Сицилии люди стремились объединяться в деревни, значительно большие по размеру, чем встречаются повсюду в Европе. Беллона была поменьше остальных, хотя, возможно, это было естественно в такой малонаселенной высокогорной стране.

Несколько улиц сбегали под уклон к площади, причем сточные канавы вдоль них были открытыми – видимо, никто не возражал против запаха мочи. В пыли вяло играли тощие дети.

Я затормозил у винной лавки. В тени стояли три деревянных стола со скамейками; двое мужчин сидели и пили красное вино. Один из них был старым крестьянином в потертой темной одежде. Его приятель выглядел иначе – низкорослый, крепко сложенный человек лет сорока, с типом лица, которое не подвержено загару, и с темными, глубоко посаженными глазами.

Что отличает мафиозо? Очевидно, особый взгляд, вид превосходства и отстраненности от других людей. Этот человек был Серда – я уже был уверен в этом, когда он поднялся на ноги и двинулся в нашу сторону.

– Что я могу сделать для вас, синьор? – сказал он, когда я вылез из машины, чтобы поприветствовать его.

Берк выглядел уже совершенно больным. Большие капли пота стекали с его лица, и он плотно прижимал руку к животу.

– Мы едем в Агридженто, – сказал я. – Один из моих пассажиров заболел. – Он наклонился, посмотрел на Берка, затем на Розу, и я добавил:

– Вы владелец?

Он кивнул.

– Кто он, американец?

– Ирландец. Выпил бутылку «пассито» на нашей последней остановке. Несмотря на то, что его предупреждали.

– Туристы. – Серда покачал головой. – Мы проводим его в дом.

– Лучше подождите снаружи, синьорина, – сказал я Розе. – Что мне заказать вам?

Она помолчала, затем слегка улыбнулась.

– Кофе, но убедитесь, чтобы они вскипятили воду.

– Я сразу же пошлю жену, синьорина, – сказал Серда. – Может быть, вы соизволите сесть за один из столиков?

Она вышла из машины, когда мы взяли под руки Берка.

Внутри дома находился мраморный прилавок с трещиной посередине, полдюжины столиков и проход за ними. Серда раскрыл дверь ударом ноги, и мы оказались в маленькой заставленной спальне, очевидно, его собственной. Мы уложили Берка на кровать, и я ослабил ему галстук.

– Через пару часов худшее закончится, – сказал Серда. – Похмелье неприятное, но он будет в состоянии путешествовать. Я вернусь через минуту.

Он вышел – очевидно, договориться насчет кофе, – а я прикурил сигарету и подошел к окну. Минуту спустя дверь открылась, и когда я обернулся, Серда стоял, прислонившись к косяку и держа руку за спиной.

– Теперь мы поговорим. Кто вы?

– Не слишком ли вы быстрый? – сказал я.

Он покачал головой:

– Никто в здравом уме по пути в Агридженто не едет в обход, выбирая самую дрянную дорогу в Сицилии ради забавы.

– Вы правы, конечно. Я собираюсь достать кое-что из своего правого кармана, поэтому не стреляйте в меня. Это не оружие.

Носовой платок произвел практически такой же эффект, как какая-нибудь древняя реликвия. На мгновение мне показалось, что он собирается поцеловать его. Он вынул из-за спины старый автоматический «кольт» сорок пятого калибра, возможно, оставшийся у него с войны, и положил на сундук с выдвижными ящиками.

– Итак, вы от капо. Я был почти уверен, что вы от Общества, с момента, когда увидел вас, но ведь каждый может ошибаться. Странно, что мы не встречались раньше. Я бываю в Палермо каждый месяц по делам Общества.

– Я уезжал на несколько лет. Только что вернулся. – Я решил полностью добить его. – Я внук капо.

Его глаза расширились на мгновение, и я подумал, что он может преклонить колена.

– Но, конечно, я помню вашу матушку, земля ей пухом. – Он перекрестился. – Ваш отец американец, я знаю. Я сразу подумал, что в вас есть что-то не совсем сицилийское. Кто такой ваш друг?

– Он работает со мной, но история с «пассито» совершенно верна.

Он ухмыльнулся:

– Мы оставим его здесь. Прохладней, чем на кухне, во всяком случае.

Кухня была большой просторной комнатой с небольшим окошком, так что в ней было почти совсем темно, несмотря на яркое солнце снаружи. Серда принес за столик бутылку вина, наполнил пару стаканов и предложил мне сесть. Его жена вспорхнула от плиты, словно темная птица, и исчезла за дверью с подносом.

– Ну так что же привело внука капо в Беллону?

– Серафино Лентини, – сказал я.

Он промолчал, так и не донеся стакана до рта, затем снова опустил его на стол.

– Вы хотите добраться до Серафино? – Он рассмеялся. – Матерь божья, я тоже этого хочу. И капо сказал вам встретиться со мной? Я не понимаю. Общество гоняется за Серафино вот уже почти два года. Он причинил нам много неприятностей, и наши люди давно охотятся за ним. – Он глотнул вина и вздохнул. – Ничего вдохновляющего.

– Кого он из себя строит? – сказал я. – Второго Джулиано? Робин Гуда?

Серда сплюнул на пол.

– Серафино такой же, как и все остальные, – старается быть номером первым. Он оказывает пастухам некоторые услуги время от времени или предотвращает выселение какой-нибудь старой женщины, так что они думают, что солнце светит ему за спиной. Шесть месяцев назад недалеко от Френтини он задержал местный автобус, который вез зарплату кооперативу. Застрелил водителя и банковского клерка. Водитель умер два дня спустя.

– Действительно, жестокий человек, – прокомментировал я.

– Дикий, – сказал он. – Никогда не образумится. Скажу вам, что он сильно пострадал в руках полиции, когда был моложе. Потерял глаз. Я лично думаю, что он никогда не смирится с этим. Но какое все-таки вам до него дело?

Я рассказал то, что ему можно было знать, и, когда закончил, Серда покачал головой:

– Но это чистое безумие. Вы никогда не сможете подойти близко к Серафино. Пойдемте, я покажу вам.

Он выдвинул ящик стола и вынул крупномасштабную карту района, на которой была изображена область горы Каммарата с подробными деталями.

– Вот здесь Серафино находится в настоящий момент. – Серда обозначил точку на карте с противоположной стороны горы, примерно в пятнадцати сотнях футов ниже вершины. – Там есть пастушья хижина рядом с ручьем. Он пользуется ею почти все время, за исключением того, когда находится в бегах.

– Вы уверены? – искренне удивился я.

Серда печально улыбнулся:

– Сейчас я вам все объясню. Знать, где находится Серафино, и схватить его там – две совершенно разные вещи. Ему поклоняется каждый пастух в горах. У них разработана сигнальная система от скалы к скале, которая предупреждает Серафино о приближении кого-либо, когда тем требуется еще три или четыре часа, чтобы забраться наверх. Я не раз пытался добраться до него с местными людьми, которые верны Обществу, – с людьми, которые выросли в горах. И мы всегда терпели неудачу.

– Сколько с ним людей?

– В настоящий момент трое – братья Вивальди и Джо Рикко.

Я изучал карту две или три минуты, затем попросил его описать район детально. Я не нуждался ни в каких пометках, ибо раньше слишком часто занимался этим. В конце концов я кивнул и сложил карту.

– Могу я оставить карту себе?

– Конечно. Это ведь невозможно, вы убедились?

– Напротив. – Я улыбнулся. – Я чувствую себя даже более уверенным, чем раньше. Теперь мне надо немного пройтись. Нужно осмотреть местность. Увидимся позже.

Я задержался у входной двери, ослепленный внезапным сиянием, и надел темные очки. Роза сидела за столом, ближайшим к машине; поднос стоял напротив нее. Она была не одна. Два парня, лениво развалившиеся у края стола, были типичными для молодежи, все еще остававшейся в этих краях. Жестокие, загрубевшие лица, потрепанная и залатанная одежда, разбитые ботинки и полотняные кепки вполне подходили бы в другом месте Европы для одного из прошедших веков.

Спина Розы была прямой и напряженной, и она курила сигарету, уставившись в пространство. Один из мужчин что-то сказал – я не расслышал, что именно, – и тут же остатки кофе из чашки Розы полетели ему в лицо.

Для сицилийского мужчины женщина не была человеком в полном смысле слова – она должна была делать то, что ей говорили. Быть оскорбленным женщиной, да еще публично, – об этом невозможно было даже и подумать. Некоторые из наблюдавших детей рассмеялись, и парень протянул руку через стол и криком заставил Розу встать, а другую занес для удара.

Я схватил его за плечо и развернул лицом к себе. Мы смотрели друг на друга достаточно долго, и выражение его лица уже начало постепенно меняться, когда я ударил его тыльной стороной руки. Я не сказал ни слова. Рука у парня потянулась к щеке, а друг дернул его за рукав. Оба попятились с побелевшими лицами, развернулись и поспешили прочь.

Роза присоединилась ко мне, застегивая блузку.

– Что бы вы сделали, если бы они вдвоем бросились на вас? Пристрелили бы их?

– Но они ведь не бросились, – заметил я.

– Нет, вы правы – они знают, что лучше не связываться с мафией.

– Но откуда им знать, с кем связываются?

– Не играйте со мной в игры, мистер Виатт. Вы давно не смотрелись в зеркало? На вашем лице ясно отпечатался мафиозо. Самодовольство, сила, тихая ярость. Вы ведь даже не заговорили с этими бедолагами. Большего оскорбления нельзя было и придумать.

– Для вас или для него? – Я перехватил руку Розы, готовую ударить меня. – Бедная Роза. Вы носите нейлоновое белье и платья из Лондона и Парижа и чувствуете себя виноватой перед ними. Почему? У вас, вероятно, есть братья и сестры, которые до сих пор живут в подобном дерьме?

– Нечто вроде. – Она кивнула. – Вы чересчур умный, мистер Виатт.

– Стейси, – сказал я. – Зовите меня Стейси. А теперь давайте прогуляемся.

* * *

За деревней мы обнаружили прекрасный склон, который плавно поднимался по направлению первой гряды с темным лесом на противоположной стороне, затем голая скала и вершина, слабо различимая и сверкающая на дневной жаре.

Я захватил из машины бинокль и, расстелив карту, которую дал мне Серда, стал тщательно сверять ориентиры с теми, что были на самом деле.

– Так можно это сделать? – спросила Роза, когда я складывал карту и убирал бинокль в футляр.

– Я думаю, да.

– И вы не собираетесь сказать мне, как именно?

– Я думал, вы поехали с нами только покататься.

Она ударила меня кулаком по плечу.

– Я уверена, вы первый из тех, кто способен вызвать ярость.

– Хорошо, – сказал я. – А теперь мы забудем все на свете, за исключением того, как здесь прекрасно. Мы проведем остаток дня, словно беззаботные любовники, и будем говорить друг другу прекрасную ложь.

Она рассмеялась, откинув голову назад, но, когда я взял ее руку в свою, она позволила ей остаться там.

* * *

Мы обнаружили на склонах васильки с гигантскими желтыми тычинками, амброзию, орхидеи и серебряно-голубую горечавку. Мы гуляли около часа, потом легли в небольшую ложбинку, нагретую солнцем, курили и разговаривали.

Я оказался прав: Роза была родом из деревни в провинции Мессина, очень похожей на Беллону. Дядя с материнской стороны, вдовец, владел небольшим кафе в Палермо, и его единственная дочь умерла. Ему нужен был кто-нибудь на ее место в деле, а никакой сицилиец не может подумать о том, чтобы пригласить человека со стороны, если в семье имеется подходящая кандидатура.

Она вышла замуж в восемнадцать за пожилого владельца подобного заведения, который умудрился удачно отойти в мир иной год спустя.

У меня создалось впечатление, что Хоффер просто занял пустующее место, – он умел удивлять ее, однако Роза была не очень откровенна насчет деталей. Важным являлось то, что она была способна подстраиваться под него, как самая искушенная женщина в мире, что было отнюдь не просто даже с ее умом и навыками.

Роза, в свою очередь, задала мне несколько вопросов, и я обнаружил, что отвечаю. Я не сказал ничего существенного, конечно, но глаза у нее неожиданно расширились:

– Невероятно, – проговорила она. – Вы совершенно обычный человек. Мне трудно представить, что вы можете так хладнокровно убивать, как прошлой ночью.

– Значит, вы знаете об этом? – удивился я. – Кто же вам сообщил?

– Ну, полковник Берк. – Ответ сорвался у нее с языка, прежде чем она смогла прикусить его. – Я слышала, как он говорил Карлу.

КОГДА ЖЕ ВСЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО ВСТАНЕТ НА СВОИ МЕСТА?

Я громко рассмеялся, и Роза спросила меня, что я нахожу столь забавным.

– Жизнь, – ответил я. – Одна большая шутка.

Я повалил ее на спину и поцеловал. Она лежала и смотрела на меня спокойными глазами и не пошевелилась, чтобы остановить мою руку, когда я просовывал ее под блузку, чтобы положить ей на грудь. Ее сосок расцвел под моим большим пальцем, и я заметил крошечные капли пота у нее на бровях.

Я уничтожил их поцелуем и рассмеялся.

– Брючные костюмы, несомненно, являются наилучшей защитой женской добродетели со времен пояса верности. Почти неразрешимая проблема.

– Но не совсем, – заметила она.

– Да, не совсем.

Я поцеловал ее снова, и на этот раз ее руки обвили мою шею, придвинули меня ближе. Роза действительно была очень желанной, но доверия к ней я все же не испытывал.

* * *

Мы спускались к деревне другой дорогой, и мне удалось заглянуть внутрь огороженного стеной сада, находившегося за винной лавкой, с высоты в пару сотен футов. У амбара был припаркован красный «альфа-ромео», а у входа разговаривали двое мужчин. Достав бинокль, я обнаружил, что это были Серда и Марко Гаджини.

Роза шла чуть впереди и собирала дикие цветы. Я ничего не сказал ни ей, ни тем более Серда, когда мы вернулись в лавку. Берк был снова на ногах, но выглядел крайне неважно. Я усадил его на заднее сиденье, а Розу посадил рядом с собой.

Берк сдерживал свой темперамент первую сотню ярдов, а затем взорвался:

– Так ты расскажешь мне наконец, ради всего святого? Что ты выяснил?

– Где обитает Серафино.

– Можем мы достать его?

– Я думаю, да. Помнишь высадку в Лагоне?

– Когда мы прыгали с парашютом, чтобы спасти монахинь? – Берк нахмурился. – Именно это ты и предлагаешь?

– Это единственный способ, – сказал я. – Можешь подготовить снаряжение?

Он кивнул.

– Нет проблем. Завтра оно будет доставлено с Крита.

Слушай, а ты на самом деле уверен в успехе?

– Я расскажу все по порядку, когда мы вернемся, – сказал я ему. – А сейчас почему бы тебе еще немного не поспать?

Берк с горечью рассмеялся:

– Спать? Я больше никогда не буду спать.

Он скрючился в углу, а я бросил «фиат» в первый поворот, подняв облако пыли. Посмотрев в зеркало, я увидел, что улыбаюсь.

* * *

Мы достигли Палермо, когда вечер еще не наступил, и здесь нам предстояло сделать еще одно дело, о чем я и напомнил Берку. Мы зашли в банк Хоффера, представили его чек и перевели деньги в вексель одного швейцарского торгового банка, на который я указал. Мы оставили вексель в хранилище банка, из которого его можно было извлечь только по представлении ключа, который нам дали, и подписи банкира.

Берк был недоволен – во многом потому, что я заставил его сделать то, что ему не хотелось делать. Клерк дал мне большой манильский конверт, в который мы положили вексель, и я позволил Берку самому запечатать его, отчего его настроение вроде бы немного улучшилось. Я сказал ему, что он может держать ключ при себе, и Берк аккуратно спрятал ключ в бумажник.

В конце концов полковник все же остался недоволен. Но я даже был обрадован этим обстоятельством.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда мы возвратились на виллу, Хоффера еще не было. Роза скрылась, чтобы принять ванну. Именно это хотел сделать и я, однако Берк снова вернулся к жизни. Я сказал ему:

– Прими-ка душ и выпей кофе. Если Хоффер увидит тебя в таком состоянии, то начнет тревожится за свои капиталовложения.

Мои слова произвели весьма специфический эффект.

– К черту Хоффера, – заявил Берк. – Я ему нужен, и он хорошо об этом знает. Давай-ка побеседуем. Мне надо знать, что ты выяснил сегодня.

И он потащил меня через холл на веранду. Пайет и Легран играли в карты, между ними на столе стояла бутылка.

Пайет вскочил, завидев Берка, и его лицо озарилось внутренним огнем.

– Слава Господу! – воскликнул Легран. – Сегодня здесь было так же живо и многолюдно, как на кладбище. Когда, наконец, мы возьмемся за дело?

– Скоро. – Берк широко улыбнулся Пайету и пожал ему руку.

– Хороший мальчик, принеси-ка нам кофе. Тогда мы приступим к делу.

Пайет ушел, а Берк уселся на стул, переставил поднос с бутылкой и стаканами на пол и взглянул на меня.

– О'кей, Стейси, давай начнем.

Я разложил на столе карту, которую мне дал Серда. Сообщив суть беседы с этим местным мафиозо, я обозначил место на карте, где, по его словам, должен скрываться Серафино. Появился Пайет с одним из мальчиков, который нес кофе на подносе. Я кратко описал окрестности горы, виденные мной, и закончил рассказ объяснением своего взгляда на решение проблемы.

Легран был мрачен. Он служил в колониальном десантном полку в Индокитае, а затем в Алжире – опыта прыжков ему было не занимать.

– Мне не нравится эта затея, – промолвил он. – Ночной прыжок на такую сложную местность не предвещает ничего хорошего. Не хватало только, чтобы кто-нибудь сломал ногу, – и вся операция коту под хвост.

– Но этот способ доставки – единственно возможный, – сказал я. – Иначе можно смело паковать чемоданы.

– Стейси прав, – отрезал Берк. – У нас нет выбора.

Давайте приступим к деталям.

Я поднялся из-за стола.

– Займитесь этим без меня. Я ухожу.

Берк хмуро взглянул в мою сторону и проговорил:

– Не идиотничай. Нам надо все продумать.

– Это ваша работа. Вы ведь в доле, не так ли? Я провел долгий, жаркий день, выясняя обстановку, пока ты пролежал на боку, нагрузившись до ушей.

Для большей выразительности я подался вперед, опираясь на стол. Как-никак это была наша первая стычка, да еще на людях. Лицо Берка отразило удивленную ухмылку, но чувствовалось, что я причинил ему боль. Он словно хотел спросить меня: «За что?», но только тихо произнес:

– Хорошо, Стейси, как хочешь.

Он снова принялся изучать карту, а я невольно напрягся. Легран был явно заинтригован, а Пайет побелел от гнева. Сделав вид, будто ничего не случилось, я молча вышел.

* * *

Я принял душ, надел халат и вошел в комнату. В эту самую минуту дверь распахнулась, и появился Пайет.

С силой захлопнув дверь, он уставился на меня.

– В какие чертовы игры ты играешь? Опозорил его при всех – человека, который так много сделал для тебя.

– Я могу сказать, что он для меня сделал. Он научил меня трем интересным вещам. Убивать из-за прикрытия, а не лицом к лицу, причем не ранить, а сразу насмерть, и, кроме того, посылать пулю в спину надежней, чем спереди. Прекрасная наука. Да, были еще один или два момента, но это уже детали.

– Ты обязан ему всем, понимаешь? – Пайет едва сдерживался. – Он дважды спас тебя от смерти. Помнишь, как в Лагоне мы договорились пристреливать раненых? А когда ты получил пулю в ногу, что он сделал?

– Заставил нести меня. Хотелось бы знать, почему.

– Ты гнилой ублюдок. – Его акцент южноафриканца заметно усилился. – Он стоит трех таких, как ты. В любой день недели. Ты, сволочь, недостоин даже наступать на его тень.

Как ни странно, мне было даже немного жаль Пайета. Я догадывался, что его гнев проистекал из-за самой настоящей ревности. Он любил Берка – я окончательно понял это сейчас – и, вероятно, всегда молча завидовал его отношению ко мне, ведь я был с Берком с самого начала. Пайет был прав – по неписаному правилу наемников, я должен был получить пулю в голову, чтобы не попасть живым в руки симбов. Однако Берк приказал нести меня. Это воспоминание стояло у Пайета, словно ком в горле.

– Хватит, проваливай, – сказал я. – Иди лучше разгладь морщины у него на лбу – или чем вы еще там привыкли заниматься на долгих ночных дежурствах.

Пайет резко бросил руку вперед – такой удар снес бы мне голову с плеч, если бы достиг цели. Но я упредил его, перекатившись спиной вперед через кровать. Я понимал, что в рукопашной схватке у меня нет никаких шансов. Пайет не вышел недавно из лагеря, к тому же у него было преимущество фунтов в двадцать пять веса.

Пытаясь достать меня, он повалился на кровать и запутался в простынях. Я ударил его пяткой по голове, что принесло мне не особенно много пользы, однако дало возможность выиграть лишнюю секунду, и, когда он поднялся на ноги, я уже держал в руке свой «смит-вессон».

– Тебе конец, Виатт.

Он резко подался вперед, и я отстрелил ему мочку левого уха. Он закричал, словно женщина, и прижал руку к ране, пытаясь остановить кровь. Затем недоуменно уставился на меня, и тут дверь распахнулась, и показался Легран. Секунду спустя его оттолкнул Берк с «браунингом» в руке.

Быстро встав между нами, Берк проговорил:

– Ради всего святого, что здесь происходит?

– Лучше забери-ка отсюда своего любимца, если хочешь сохранить его в целости, – сказал я. – Пока я только проучил его немного. Но мне очень хотелось бы всадить ему пару пуль в живот и дать немного помучиться.

Добрые девяносто процентов моего гнева, однако, были симулированы – я даже сымитировал легкую дрожь в руке, державшей «смит-вессон». Эффект, произведенной на Берка, оказался весьма значительным. Кожа на его скулах натянулась, в глазах промелькнула тень, и он с ненавистью посмотрел на меня. Мне показалось, что именно сейчас, в этот самый момент, между нами все окончательно рухнуло. Точнее говоря, то, что еще оставалось, превратилось в пыль.

Опустив «браунинг», Берк повернулся и взял Пайета за руку.

– Дай-ка взглянуть, что у тебя там.

Они молча вышли из комнаты, а Легран задержался и медленно произнес:

– Послушай, Стейси, давай-ка лучше поговорим.

Никогда раньше я не видел его таким напуганным.

– Выйди отсюда! – рявкнул я. – До смерти устал от всех вас!

Вытолкав Леграна в коридор, я захлопнул дверь. Затем с трудом сдержался, чтобы подавить внезапно нахлынувший смех.

ОЗВЕРЕВШИЙ СТЕЙСИ! ЧТО-ТО НОВЕНЬКОЕ.

Пускай теперь попробуют смириться с этим.

Потом я обнаружил, что моя рука на самом деле дрожит. Я бросил «смит-вессон» на кровать и быстро оделся.

* * *

Я нашел ключи от «фиата», и, когда спустился во двор, машина стояла на прежнем месте. Как только я сел за руль, появился Легран и открыл заднюю дверцу.

– Стейси, мне надо поговорить с тобой. Но я не знаю, куда ты направляешься.

Я покачал головой.

– Сомневаюсь, что ты будешь там желанным гостем.

– Тогда поехали в деревню, там есть кафе. Можно немного выпить.

– Садись, но долго разговаривать я не смогу.

Он залез в машину, и мы поехали. Закурив свой вечный «голуаз», он откинулся на спинку сиденья, и его крестьянское лицо приняло свое обычное мрачное выражение. Он напоминал баска, что не казалось мне удивительным, поскольку он родился на границе с Андоррой. Этот молчаливый человек был весьма опытным киллером – лучшим из всех, кого я знал. Однако, как это ни странно, его нельзя было назвать жестоким по натуре. Я помнил, например, случай, когда он двадцать миль нес грудного ребенка через ужаснейшую местность в Конго, чтобы не дать ему умереть.

Легран был, как никто более, человеком своего времени. Активный участник Сопротивления во время войны, он первый раз убил человека в возрасте четырнадцати лет. Затем пришли годы кровавого конфликта в болотах Индокитая, унижение Дьен Бьен Фу и заключение во вьетнамском лагере для военнопленных.

Подобные ему люди, которые прошли через огонь, обычно дают себе зарок, что подобное в их жизни больше никогда не повторится. Но, случайно наткнувшись на труды Мао Дзе-дуна о партизанской войне, они загораются желанием уйти от поражения, от внутреннего разлада и едут в Алжир, на новую бойню против очередного безликого врага, чтобы в результате получить еще большее унижение, чем прежде. Легран вступил в Иностранный Легион и вылетел в Конго только лишь потому, что хотел одержать победу над самим собой.

Смысл такой вечной борьбы, однако, мне был не совсем понятен, особенно сейчас, когда мы сидели за столиком кафе при свечах, и Жюль Легран показался мне старым, потрепанным жизнью человеком. Молча проглотив стакан бренди, он заказал себе еще один.

– Скажи мне, Стейси: какая кошка пробежала между тобой и полковником?

– Дорогой Жюль, от тебя первого это слышу.

Легран промолчал, а затем устало произнес:

– Понимаешь, он сильно изменился. Особенно за последние полгода. Его что-то гложет, как мне кажется.

– Ничего не могу сказать по этому поводу, – ответил я. – Потому что знаю не больше твоего. Может быть, Пайет в курсе дела. Они ведь, как я наблюдаю, весьма близки друг другу.

Легран удивленно поднял глаза.

– Стейси, я думал, ты знаешь. Их отношения длятся уже много лет, начиная с Кассаи.

Я улыбнулся.

– Понимаешь, до недавнего времени я верил только в книжных героев. Берк давно пьет?

– Не очень. Но что самое неприятное, он делает это в одиночку. Как думаешь, это сильно затягивает?

– Не знаю. Поживем – увидим. – Я допил бренди и поднялся. – Мне надо идти, Жюль. Доберешься сам?

Он кивнул и как-то странно посмотрел на меня.

– Наверно, он такой же, как и я, Стейси. Мы слишком долго задержались на этом свете. Иногда мне кажется, что я недостоин больше жить, понимаешь? Если думать об этом слишком долго, то можно просто сойти с ума.

Его слова стояли у меня в ушах, пока я садился за руль «фиата» и отъезжал.

* * *

Старый «бернштейн» звучал так же хорошо, как всегда. В ожидании деда я попытался сыграть немного из Дебюсси и начало «Сонатины» Равеля. Затем у меня прибавилось смелости, и я решил попробовать Баха – знаменитую «Прелюдию и фугу ре минор». Прекрасные, обжигающе-холодные звуки заполонили душу – даже несмотря на то, что моя техника пострадала со временем.

Я закончил играть, но дед все не появлялся. Тогда я вышел на веранду и с удивлением обнаружил, что дед сидит за столиком, а перед ним на подносе стоят бутылка и два стакана.

– Не хотелось мешать тебе, – проговорил он. – Ты хорошо играл.

– Это только кажется. На расстоянии.

Дед улыбнулся и наполнил для меня стакан. Марсала – очень хорошее вино, но оно не принадлежало к числу любимых мной напитков. Я не сказал ничего деду по этому поводу, потому что вдруг, безо всякой на то причины, между нами возникло молчаливое взаимопонимание. Нечто очень существенное, и мне не хотелось прерывать это ощущение случайным замечанием.

– Ну, рассказывай. Как прошло время в горах?

– А разве Марко не доложил тебе об этом? Еще не вернулся?

Фальшивое изумление на лице деда на меня ни капли не подействовало.

– С чего ты взял? Марко, как обычно, был в Палермо, куда он ездит каждую пятницу. Это очень важный для нас день недели – регистрация приходных ордеров в банке. Наш бизнес не терпит отлагательства, ты же знаешь.

Я улыбнулся.

– Хорошо, пусть будет по твоему. Я встречался с Серда, и он сказал мне, где скрывается Серафино. Поймать его там – совершенно другое дело, потому что пастухи свистят ему из-за каждой скалы. Но сделать это можно.

– Мне позволено спросить, как именно?

После моего объяснения дед слегка нахмурился.

– А раньше ты проделывал такие вещи?

– Я ведь бывший коммандо, дед.

– Но прыгать ночью на склон горы мне кажется весьма опасным делом.

– Возможно, но мы проделывали трюки и покруче.

– Но зачем тебе это нужно, Стейси? Зачем влезать не в свое дело? Тебе что, нравится такая жизнь?

– Мы ведь как-то говорили с тобой о деньгах, дед.

Он с сожалением покачал головой.

– Да, Стейси, да. Я вот смотрю на тебя сейчас и вижу себя сорок лет назад. В тебе бурлит кровь мафиозо.

– Что, если говорить другими словами, и подтверждает вышесказанное, – резюмировал я. – Да, это жестокие и кровавые игры, но больше у нас ничего не осталось. Я имею в виду себя и полковника.

Поднявшись, я подошел к перилам веранды, а дед тихо спросил:

– Но ты все же не в восторге от синьора Берка, не так ли?

– Это трудно объяснить словами. Понимаешь, мне не устают повторять о том, что я ему обязан абсолютно всем, что во мне есть хорошего. Честно говоря, я немного устал от таких заявлений. – Я пристально посмотрел на деда. – Он всегда учил меня, что убивать лучше в спину – так надежнее. Но, знаешь ли, я с этим не согласен.

Мне отчаянно хотелось, чтобы дед понял меня. Он же сидел и смотрел на меня с невозмутимым видом.

– Нельзя жить без каких-то правил – пропадает смысл. Я, наверное, наивен, да?

Старик едва заметно улыбнулся и сказал:

– Ты вынес еще что-нибудь из своей Ямы, Стейси?

– Полагаю, что да.

– Тогда это стоило пережить. – Дед взял сигару. – А теперь возвращайся за пианино, как хороший мальчик, и снова сыграй мне любимую вещь твоей матери.

Музыка казалась мне абсолютным совершенством и воскресила мне маму, словно живую. Возвратила всю печаль жизни, всю ее красоту, пойманную в исключительный момент, который, казалось, будет длиться вечно. Когда я закончил играть, на глазах у меня выступили слезы.

* * *

Вернувшись на виллу, я обнаружил в холле нечто вроде военного совета, возглавляемого Хоффером. Даже Берк выглядел иначе – он был чисто выбрит и в рубашке цвета хаки с погонами, что вызвало у меня приступ ностальгии по старым временам.

Однако перемены крылись гораздо глубже. В полковнике появились живость, подобие властности, чего я совершенно не замечал в нем после побега из лагеря.

Когда я вошел, Берк поднял глаза от карты и спокойно проговорил:

– А, это ты, Стейси. Я только что начал представлять наш план мистеру Хофферу.

Позади стоял Пайет, левое ухо которого было заклеено пластырем, а рядом сидел Легран. Южноафриканец старался не смотреть на меня.

Берк между тем продолжал бесстрастным голосом:

– Основная задача заключается в том, чтобы приблизиться к Серафино, не выдавая себя. Его лагерь, насколько мы знаем, находится на высоте четырех тысяч пятисот футов на восточном склоне. Идея состоит в том, чтобы совершить ночной прыжок на плато в тысяче футов ниже вершины на противоположной, западной стороне.

– Затем вы переходите через вершину и хватаете его прямо с опущенными штанами? – вставил Хоффер.

Выражение было несколько неудачным, принимая во внимание серьезность обстановки, однако Берк кивнул.

– Нам необходимо перевалить через вершину по крайней мере на рассвете. На той стороне лесной пояс, который тянется на тысячу футов вниз. Дуб, бук, немного сосны, как я полагаю. Как только мы достигнем леса, то получим прекрасное прикрытие для последнего броска.

Герр Хоффер был приятно возбужден, изучая карту.

– Знаете что? Вот сейчас я действительно верю, что у нас есть шанс. Предлагаю всем выпить за него.

– Я сделаю это в другой раз, если позволите, – сказал я.

– У меня был трудный день, нужно лечь пораньше.

Хоффер отнесся спокойно к такому заявлению, и, поскольку других предложений не поступило, я поднялся к себе в комнату. Лег в кровать, но сон не приходил. Было очень жарко, потом стал накрапывать дождь. Именно в это время появилась Роза.

Скинув шелковое кимоно, она сказала:

– Смотри, никакого брючного костюма.

Она легла рядом, и почему-то вся дрожала – то ли от желания, то ли от холода. Не совсем ясен был также побудительный мотив ее визита – она могла прийти сюда по приказу Хоффера, равно как и по собственной инициативе. К чертовой матери, однако! Было прекрасно лежать в темноте и слушать шум дождя, обнимая ее, после того, как она заснула.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Оказывается, Берк не ложился спать этой ночью. Вместо этого он слетал на «сессне» на Крит, чтобы подобрать снаряжение, которое мы собирались использовать в деле, и вернулся к одиннадцати утра в субботу.

Воскресенье, будучи стандартным днем отдыха, как нельзя лучше подходило для поимки Серафино, что означало вылет этой ночью. Стояла полная луна, которая не очень-то радовала Берка, однако ему так не терпелось вылететь сегодня, что настроение у него поднялось, и он бегал вокруг, полный энтузиазма, проверяя все и вся.

В нашем распоряжении была небольшая взлетная полоса, расположенная неподалеку от виллы, которая обычно служила коровьим пастбищем, но где был достаточно большой ангар, чтобы вместить «сессну».

Самолет был 401-й модели, с восемью сиденьями, которые мы демонтировали. Особенно удобным было расположение двери типа «айрстар» – посередине салона, что не создавало дополнительных помех для прыжка, ведь нам необходимо было прыгнуть вовремя хорошей плотной группой.

Наш пилот, которого звали Нино Верда, служил раньше в итальянских ВВС; ему было около тридцати лет на вид, и, как сказал Хоффер, лучшего пилота достать за деньги просто невозможно. Как раз такой летчик был нам необходим. Действительно, лететь в темноте над скалами, вплотную к горе высотой шесть тысяч футов, и сбросить группу с восьмисот футов на плато требовало по меньшей мере гениальности.

За нашими спинами были парашюты типа «Х», которые применяли британские десантники, пока не перешли к новому парашюту НАТО. Берк предпочитал тип «Х» – он быстрее шел вниз и управлялся с большей точностью. Запасные парашюты были того же типа, который мы использовали в Конго.

Набор оружия был нестандартным, по некоторым критериям, но проверенным в бою. Китайские автоматы Калашникова – возможно, самое надежное автоматическое оружие в мире, и новый израильский автомат «узи», который был лучше «стерлинга» во всех отношениях.

По две гранаты на человека, нож десантника – список казался бесконечным. Берк устроил проверку снаряжения, включая каждый камуфляжный костюм, который был разложен на траве рядом с остальными необходимыми предметами экипировки.

Кроме этого, он отработал все детали операции по карте с секундомером столько раз, что даже Пайет Джагер под вечер выглядел больным. Внешне Берк не изменил своего отношения ко мне, и, как я полагаю, объяснения между нами были отложены до лучших времен благодаря исключительности ситуации.

За обедом Хоффер был необычайно весел. Подавалось все только самое лучшее, хотя Берк и наложил руку на употребление спиртного. Но еда была отменной. К своему удивлению, я проявил недюжинный аппетит; Роза тоже присутствовала в своем самом красивом платье и выглядела великолепно.

После обеда Берк снова погнал нас отрабатывать каждую мелочь, включая отход с места действия, – на случай, если все пройдет хорошо, – который, как он оценивал, должен был занять не менее восьми часов, чтобы добраться до дороги на Беллону, где нас будет поджидать сам Хоффер с необходимым транспортом.

Когда Берк закончил тренировки, австриец торжественно пожал руку каждому из нас, и произнес небольшую, но пламенную речь о том, как он вдохновлен нашими деяниями и как сильно он надеется, что его дочь снова будет с ним, что – Бог свидетель – показалось мне несколько фальшивым и преждевременным.

Позднее, когда я переодевался в своей комнате, неожиданно появилась Роза. Она застегнула молнию на моем камуфляжном комбинезоне и поцеловала в щеку.

– От тебя или от Хоффера? – поинтересовался я.

– От меня. – Она погладила меня по щеке. – Возвращайся живым.

Затем она помедлила в дверях со странным выражении лица. Было ясно, что ей очень хотелось сказать мне что-то, однако она отчаянно боялась. Я ощутил прилив нежности к ней, но только покачал головой и улыбнулся.

– Не говори ничего, Роза, если боишься.

– Боюсь, – кивнула она, и ее лицо побелело. – Он может быть жестоким, о, таким жестоким, Стейси! Ты даже не можешь себе представить...

– Расскажешь мне об этом, когда я вернусь. Когда это уже не будет иметь значения. – Я поцеловал ее – так, как нужно целовать женщину, и добавил: – Я переживу всех, Роза Солаццо, особенно всех Хофферов и им подобных. Запомни это.

Когда она ушла, я надел ремень со «смит-вессоном» в кожаной кобуре и поправил берет на голове. Человек, который смотрел на меня из зеркала, был почти незнаком мне – кто-то, не переживший Яму. Что он делал здесь? Хороший вопрос, но он был задан не вовремя, поэтому я вышел и плотно прикрыл за собой дверь.

* * *

Крейсерская скорость «сессны-401» составляет около 260 миль в час, что означало, что мы будем над целью через двадцать минут. Мы отложили вылет на час, потому что стояла полная луна и ночь была слишком светлой, по мнению Берка. Однако прогноз обещал, что погода не изменится, и он назначил вылет на час ночи.

Верда получил разрешение на внутренний полет до Гелы от властей в Пунта Райси на случай непредвиденных вопросов. Небольшой крюк должен вывести нас к месту прыжка, и через несколько минут Верда сможет снова лечь на оговоренный курс.

Включая тренировки, которые устраивал нам Берк в Конго, я прыгал с парашютом девять раз, так что это должен был быть десятый прыжок – прекрасное круглое число. Мне никогда особенно не нравилось прыгать с парашютом. Воздушный десантник – довольно неуклюжее создание, загруженное всевозможной экипировкой. Парашют типа «Х» весит двадцать восемь фунтов, а резервный – около двадцати четырех. Прекрасный вес для начала. Прибавьте к этому мешок со снаряжением до сотни фунтов, и становится неудивительным, что прыжок на склон горы не вызывал особого энтузиазма.

Несмотря на снятые пассажирские сиденья, нам едва хватало места, чтобы двигаться внутри кабины со всем этим снаряжением. Берк приспособил страховочный конец собственной конструкции, и вместе с Верда аккуратно демонтировал дверь «айрстар», которая создавала лишний риск для прыжка.

Множество мыслей вертелось у меня в голове, когда я расположился на полу и «сессна» стала плавно подниматься в воздух. Кости были брошены, мы были в пути – ни о каком возвращении не могло идти и речи, а я еще ни в чем не был уверен; каждый, казалось, лгал мне, включая Розу.

По некоторой необъяснимой причине, это последнее обстоятельство сильно ранило меня, и когда я проанализировал свои чувства, то вдруг понял, что она мне нравится. На самом деле нравится. Это была девушка с характером и собственными представлениями о чести. Даже за тенью сомнений я знал, что ее последнее появление в моей комнате было целиком личным. Роза пришла попрощаться, ибо того хотела, и ни Хоффер, ни кто-либо другой не заставлял ее в этом случае.

Путешествие прошло совершенно спокойно и оказалось столь коротким, что я испытал нечто вроде шока, когда красный фонарь, укрепленный Вердой, мигнул несколько раз. Выглянув в иллюминатор, я увидел зазубренный пик Монте Каммарата, западный склон и, когда мы снизились, похожее на блюдце плато, которое было зоной прыжка, а рядом с ним небольшой водопад, ярко сверкавший в лунном свете.

Самолет закачался на ветру, и Верда повернул, пройдя так низко над вершиной, что сердце переместилось у меня внутри. Мысль об ударе на секунду взволновала меня, и тут же Верда бросил «сессну» в пустоту.

Когда он пошел на второй заход, Берк, который должен был прыгать первым, встал и передвинулся на страховочном конце. Пайет последовал за ним, затем Легран; я пошел замыкающим. В моем желудке было пусто, во рту сухо, и я продвинулся вслед за остальными, заблудившись в кошмаре подозрений.

Красный фонарь мигнул раз, потом другой; «сессна» закачалась в воздушной яме, и Берк вышел через дверь. Пайет прыгнул сразу вслед за ним, а Легран чуть задержался, заскользив на каблуках.

Затем настал мой черед. В открытую дверь свистел ветер. Только сумасшедший может прыгать в такую темень, сказал я себе, и пошел головой вперед, делая в воздухе сальто.

Я отпустил мешок со снаряжением, который крепко сжимал в руках, и он упал на двадцать футов ниже меня, до конца бечевки, привязанной к поясу. Я закачался под гигантским темным зонтиком цвета хаки – самое прекрасное чувство в этот момент.

Когда прыгаешь с восьми сотен футов, это занимает ровно тридцать секунд до земли, что не дает тебе много времени на размышления. На таком близком расстоянии от скал шли нисходящие потоки, и я начал раскачиваться. Как обычно, когда ты находишься в воздухе, свет нельзя рассматривать иначе, чем преимущество. Я бросил взгляд на один парашют, затем на другой, которые летели внизу, словно темный пух чертополоха, смещаясь в тень позади водопада, после чего сам быстро заскользил вниз.

Главная опасность ночного прыжка состоит в том, что земли не видно, и это является причиной высокого травматизма при такого рода операциях – люди не успевают сориентироваться и самортизировать.

Поэтому мне нравилось, что мешок со снаряжением висит на конце двадцатифутовой бечевки. Если сильно не раскачиваться, мешок гулко ударяется о землю, предупреждая тебя.

Я как раз подготовился вовремя. Мешок грохнулся о землю, и я последовал за ним полсекунды спустя, перекатившись на островке удивительно мягкого торфа. Перекатившись снова, я остановился, упершись в скалу, которая больно надавила мне на ребра.

Я лежал, обдуваемый ветром, и кто-то подошел и нагнулся надо мной. Блеснула сталь, но мой «смит-вессон» был уже наготове.

– Я только собирался перерезать бечевку, – сказал Пайет Джагер.

– А тебе не кажется, что ты добирался до моего горла?

– В другой раз, – сказал он. – Когда ты не будешь так полезен. Когда мы уже не будем в тебе нуждаться.

Его слова прозвучали так, словно он знал, о чем говорил. Он перерезал бечевку на моем поясе, и освободил мешок со снаряжением. Я вылез из сбруи и освободился от парашюта. Теперь, когда я приземлился, освещение, казалось, немного улучшилось, и я увидел приближающихся Берка и Леграна, несших парашюты и мешки со снаряжением. Француз хромал, но, как выяснилось, ничего серьезного у него не было. В воздухе он раскачивался столь сильно, что достиг земли раньше своего мешка, неподготовленным. Он, очевидно, получил хорошую встряску, но успел прийти в себя, пока мы распаковывались.

Мешки содержали рюкзаки коммандос, в которых были вода и пища, а также наше оружие и добавочная амуниция. Когда они были опустошены, мы спрятали их в удобную расселину вместе с парашютами.

Мы присели на корточки под прикрытием скал, и Берк передал по кругу фляжку с бренди. Я сделал большой глоток и обнаружил, что улыбаюсь, радостный, что остался жив; мои ноги снова были на твердой земле, а по телу распространялось приятное тепло.

– Ну все, опоминаться некогда, – сказал Берк. – Прямо сейчас к вершине. Нужно перевалить через нее и достичь леса, пока темно.

Что оставляло нам не так много времени до рассвета, который должен был наступить десять минут пятого. Мы двинулись вперед плотной группой. Я шел впереди, поскольку – по крайней мере теоретически – лучше других знал эти горы, и следовал маршрутом, который вывел нас к водопаду.

Нам открылся прекрасный вид – стояла почти полная луна с облачками вокруг нее, и отовсюду сверкали звезды. Горы уходили вдаль, гряда за грядой, а далеко на востоке в лунном свете блестел снежный пик Этны.

Долины были в темноте, но в четырех тысячах футов внизу и в паре миль справа в направлении Беллоны светился единственный огонек. Я сразу же подумал о Серда, который, наверное, сидел и переживал за нас, поскольку я был практически уверен, что дед сообщил ему обо всем.

Надо признать, Серда был неплохим актером. Даже пистолет за спиной являлся частью представления. Он вел себя таким образом, что было логично предположить – он очень умен. Чего стоил только один трюк – его очевидное незнание о присутствии в горах Джоанны Траскотт. Вряд ли похоже на человека, во всем остальном так хорошо осведомленном о Серафино.

Да, чудесный розыгрыш, когда Марко держался в стороне, сидя где-нибудь в задней комнате. Совершенно нельзя было доверять никому в этом деле... Или это только кажется мне?

* * *

Мы перевалили через вершину сразу после трех, и я расположился между скал, поджидая остальных. Я чувствовал себя уставшим и не до конца оправившимся для такого рода игр. С другой стороны, остальные выглядели не лучше, особенно Легран. У Берка, по всей вероятности, были проблемы с дыханием.

Полковник снова передал бренди по кругу – видимо, как предлог, чтобы выпить самому.

– Итак, пока все в порядке. У нас остался почти час, чтобы спуститься на тысячу футов или около того. Если мы сделаем это, ключик будет практически у нас в кармане.

Он кивнул мне.

– Давай, Стейси.

ИТАК, Я ВСЁ ЕЩЁ ДОЛЖЕН БЫЛ ИДТИ ВПЕРЕДИ.

Я поднялся и зашагал по склону, чувствуя, как никогда раньше, что он идет за моей спиной.

* * *

Спуск был совсем не из легких. Почва была неровной, и при почти зашедшей луне свет на этой стороне горы был действительно очень плохим. Местами попадались большие поля глинистых сланцев, которые были такими же предательскими под ногой, как лед, скользя при малейшем движении.

Через полчаса я помедлил на небольшом плато и подождал остальных. Небо на востоке уже заметно просветлело, и я знал, что мы не успеем дойти до леса, если почва не улучшится.

Пайет прибыл первым, находясь, очевидно, в отличной форме, за ним Легран, который тяжело опустился на землю и выглядел совершенно уставшим. Последним подошел Берк, и я снова заметил, как он тяжело дышит.

– Зачем мы остановились? – проворчал он.

Я пожал плечами.

– Я думал, нам следует отдышаться.

– К черту. Мы не успеем, если будем так ползти.

Он был раздражен, но как всегда прав, и я прервал его взмахом руки:

– Хорошо, ты же командир.

Я снова двинулся вперед, используя местами хорошую почву, чтобы оттолкнуться посильнее, а один раз даже съехал вниз на добрую сотню футов по большой волне сланца, которая, казалось, никогда не прекратит оползать. Этого, однако, оказалось недостаточно. В серой дымке рассвета мы все еще находились в трех сотнях футов от первых деревьев.

Я еще никогда не чувствовал себя таким голым, когда возглавлял группу в этом последнем броске по открытому склону. Было ровно без двадцати пять, когда мы достигли внешнего пояса деревьев.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Когда серый рассвет расползся среди деревьев, мы присели в круг и перекусили. Берку, казалось, стало лучше после того, как он отдышался. Однако взмокший от напряжения Легран выглядел гораздо старше своего возраста; морщины четче обозначились на его лице. Глядя на него, можно было сказать, что он уже слишком стар для подобного рода экспедиций.

От влажной земли поднимался пар, и холод забирался под одежду. Пайет Джагер – и тот выглядел уставшим. «Корпус быстрого реагирования» – так обычно называли его и Леграна в старые времена. Были моменты, когда вид этих двоих в бою, плечом к плечу пробивающих себе дорогу с силой танка, вызывал у вас желание аплодировать. Но все это осталось в далеком прошлом. Времена изменились, а с ними изменились и люди, – такова была жизнь, и связанный с нею естественный ход вещей.

Я слегка поежился. Этот серый рассвет мне не очень-то нравился, ибо напоминал мне слишком много подобных же рассветов, когда гибло немало хороших людей. Я закурил, и сигарета показалась мне ужасной на вкус, но я не выбросил ее. Берк придвинулся ближе и развернул свой экземпляр карты:

– Мы сейчас не можем находиться выше пятисот футов от этой пастушьей хижины. Возможно, тебе сейчас стоит произвести небольшую разведку. Даю тебе три четверти часа. Мы будем ждать тебя здесь. – Понизив голос, он добавил: – Мне кажется, Леграну необходим отдых. Он неважно выглядит.

– Хорошо, я скоро вернусь.

Я поднялся на ноги и двинулся вниз, через поросший лесом пологий склон. На этой высоте, между скал, рос в основном пробковый дуб. Когда я добрался до пояса из бука и сосны, идти стало значительно легче.

Из-за дерева вынырнула лисица, которая так сильно напугала меня, что я чуть было ее не пристрелил, тем самым чуть не поставив под сомнение всю операцию. У меня просто вылетело из головы, что в этих горах водятся дикие животные, помимо Серафино и его парней. Здесь было предостаточно волков, куниц и диких котов, хотя все они имели склонность при первом же запахе человека бежать в противоположном направлении.

Я уже покрыл приличное расстояние и перешел на бег трусцой, волоча за собой автомат, иногда съезжал по склону на спине, и уже через пятнадцать минут спустился на добрых триста футов.

Справа от меня тек ручей. Продравшись через кусты к берегу, я лег на живот и выплеснул пригоршню воды на лицо. По берегу ручья идти было приятнее; к тому же любой пастух, намереваясь строить хижину в этих засушливых краях, расположит ее, по всей видимости, как можно ближе к воде.

Сначала я услышал голос – нечто вроде вскрика, который затем резко оборвался. Я замер, упав на одно колено. Некоторое время было тихо, потом раздался мощный всплеск и новый вскрик.

Благородную Джоанну Траскотт я видел дважды, и оба раза только на фотографиях, которые показывал нам Хоффер. На одной из них она была одета для лыжной прогулки, на другой – для бала в Букингемском дворце. Было трудно вообразить, что девушка, за которой я наблюдал сейчас из кустов и которая плавала голой в небольшой заводи, образованной ручьем, была она же.

Волосы девушки были заплетены в огромную косу, какие, наверное, носили еще в восемнадцатом веке, а лицо, шея и руки были бронзовыми от загара. Остальная часть тела была белой и какой-то мальчишеской, поскольку грудей почти не было.

Она вышла на берег и принялась вытираться старым одеялом. Я даже не старался смотреть в сторону. Во-первых, девушка не знала, что я наблюдаю за ней, а, во-вторых, она казалась мне какой-то бесполой. Странно, как это одни женщины сразу воспламеняют вас, словно спичка, которую поднесли к политым бензином дровам, другие же оставляют совершенно безразличными.

Девушка между тем надела старые штаны, которые определенно знали лучшие времена, мужскую рубашку, зеленый шерстяной свитер с дырками на рукавах и повязала на голову красный шарф, сделав узел под подбородком.

Когда она присела, чтобы одеть свои испанские войлочные ботинки, я вышел из-за деревьев и бодро проговорил:

– Доброе утро!

Но никакого впечатления не произвел – она оказалась крепким орешком.

– И вам доброе утро, – спокойно ответила она, поднимаясь на ноги.

– Вы только не волнуйтесь, – несколько бессмысленно пробормотал я. – Меня зовут Виатт, Стейси Виатт. Я от вашего отчима, Карла Хоффера. Выше по склону меня ждут трое друзей. Мы пришли, чтобы освободить вас.

Боже, каким я оказался идиотом! Девушка была ведь совершенно одна, без охраны, и очевидно, вольна делать то, что ей заблагорассудится. Почему, черт возьми, это не дошло до меня сразу? Ночь выдалась напряженной – возможно, я устал и нервы были на пределе.

– Так вы хотите, чтобы я приветствовала вас аплодисментами? – холодно проговорила она своим хорошо поставленным, немного хрипловатым голосом англичанки. – Как он приказал вам избавиться от меня? Пистолетом, ножом или тупым предметом?

Я в изумлении уставился на нее. Стало уже значительно светлее, но все же я не заметил, как она слегка отвернулась от меня. Пришел в себя я только тогда, когда обнаружил, что девушка держит в правой руке старый автоматический пистолет «беретта». И по ее виду можно было сказать, что она прекрасно знает, что с ним следует делать.

* * *

– Не потрудитесь ли вы объясниться немного подробнее, – сказал я. – Боюсь, что не совсем понял вас.

– Положите оружие на землю, – потребовала она резко.

Я все еще держался за ремень «калашникова», который лежал позади меня на траве. Я бросил его под ноги и положил рядом «узи».

– Видите, в моих руках ничего нет.

Она не обращала внимания на мои слова.

– А там, в кобуре?

Я вынул «смит-вессон», положил его на землю, затем сделал три шага назад, присел на корточки у ствола дуба и вынул сигареты.

– Хотите закурить?

Она покачала головой:

– Хочу дожить до глубокой старости.

– Если вы к этому стремитесь, то пожалуйста. – Я прикурил сам. – Теперь я буду говорить, а вы послушайте. А потом можете пристрелить меня, если все еще захотите.

– Посмотрим, – спокойно проговорила она. – Только давайте побыстрее. Я еще не завтракала.

Я вкратце рассказал ей все, что знал, но, когда закончил, выражение ее лица нисколько не изменилось.

– Давайте-ка еще раз, – сказала она. – Итак, мой отчим сказал вам, что я была похищена Серафино Лентини, который удерживает меня здесь с целью получения выкупа? Что он заплатил, но Серафино решил опять провести его и потребовал новых денег? Так или нет?

– Ну, примерно так, – согласился я.

– Ложь, мистер Виатт, с начала и до конца.

– Я так и думал...

– Тогда я не понимаю вас, – наконец-таки удивилась девушка.

– Я случайно узнал, что в результате травмы, полученной в полицейском участке несколько лет назад, Серафино Лентини стал бесполым, и с этой точки зрения женщины его больше не интересуют.

– Но если вы это знали, если понимали с самого начала, что Хоффер лжет, то почему пришли сюда?

– Я всегда был ужасно любопытен. – Я ухмыльнулся. – Он пообещал хорошо заплатить, к тому же поведал о вас массу интересных вещей. Скажите, вы действительно спали со своим шофером, когда вам было четырнадцать?

Глаза девушки расширились, дыхание перехватило, а на щеках выступил – это я мог трактовать однозначно – не что иное, как девичий румянец.

– Извините, – пробормотал я. – Теперь мне понятно, что у вашего отчима слишком богатое воображение.

– Вы хотите факты? Я расскажу вам их. – Она больше не направляла на меня свою «беретту» и выглядела очень возбужденной.

– Как я знаю из завещания, мое мертвое тело оценивается гораздо выше, чем живое. Мама оставила свое состояние мне одной – правда, при условии опеки со стороны отчима. Это была большая ошибка с ее стороны. Через три недели мне исполнится двадцать один, и все состояние переходит в мое личное пользование. А если я умру до этого срока, то два с половиной миллиона долларов достанутся Хофферу.

Такая новость представляла обещанную нам плату весьма малой величиной.

– Единственный верный факт, который он сообщил вам, – продолжала она, – заключается в том, что Хоффер действительно дал Серафино двадцать пять тысяч долларов, однако совсем по другой причине. Серафино должен был устроить на меня засаду, когда я однажды вечером ехала одна к друзьям в Виллабу. Он должен был ограбить меня и пристрелить рядом с машиной, чтобы потом можно было легко опознать и представить в качестве жертвы бандитского нападения.

– Но почему же Серафино не сделал этого?

– Вначале он намеревался. Когда я стояла в тот вечер рядом с машиной, после того, как Серафино и его люди остановили меня, я на самом деле думала, что пришел мой смертный час. Но все получилось иначе.

– Что же заставило его передумать?

– Потом Серафино сказал, что я понравилась ему в тот момент, – напомнила младшую сестру, которая умерла при родах год назад. Но мне кажется, правда состоит в том, что Серафино недолюбливает отчима. У них были какие-то общие дела и раньше, но Серафино не очень-то любит говорить на эту тему.

– Тогда почему же он связался с Хоффером на этот раз?

– Ему нужны деньги, много денег. Он хочет покончить с прошлым и эмигрировать из Италии – куда-нибудь в Южную Америку. Как мне представляется, я осталась жива только благодаря тому, что Серафино неожиданно осенила идея: как забавно было бы взять деньги Хоффера и не выполнить обещанного.

– И Серафино предложил вам погостить у него в горах?

– Да, с тех пор я здесь.

– А вам ни разу не приходила мысль о том, что он может изменить свои намерения на противоположные?

Девушка покачала головой:

– Не думаю. Когда я рассказала о действительном положении вещей, Серафино и его люди слишком хорошо понимают, с какой стороны намазан маслом их кусок хлеба.

– Итак, – заключил я, – если теперь они сохранят вашу жизнь в течении трех недель, вы получите все сокровища мира, не так ли?

– Если все пройдет хорошо, я обещала переправить их в Южную Америку и дать им четверть миллиона на четверых.

Теперь все окончательно встало на свои места.

ОКОНЧАТЕЛЬНО?

Конечно, она объяснила мне многое, чего я не мог понять раньше, однако оставались серьезные моменты, которые были мне абсолютно неясны.

Один из них Джоанна Траскотт сразу же сформулировала для меня следующим образом:

– Мне непонятна одна вещь: что же вам полагалось сделать со мной после «освобождения»?

– Ну, доставить к Хофферу. Он сам будет ждать нас на беллонской дороге...

– А разве он не мог предположить, что я ведь могу все рассказать вам? Вам что, запретили заметить такой немаловажный факт, что я вовсе не являюсь пленницей Серафино Лентини, которую тот удерживает насильно?

Эта совершеннейшая нелепость уже давно вертелась у меня в голове, однако я был не в состоянии придумать для нее какого-либо внятного толкования, за исключением того, которое девушка предложила сама минуту спустя.

– Что вновь возвращает нас к пункту первому, – проговорила она. – К единственному разумному объяснению. Вы прибыли сюда для того, чтобы прикончить меня вместе с Серафино и его людьми. А затем отчим пойдет в полицию, ломая руки и рассказывая басню о том, как он боится за мою жизнь и как не решался ранее обращаться за помощью к властям, но теперь не может больше терпеть. Полиция прочешет местность и обнаружит наши похолодевшие останки.

– Разве они не захотят выяснить, кто это сделал?

– В горах скрывается несколько подобных банд. – Джоанна пожала плечами. – Логично будет предположить, что одна из них напала на другую. Все это весьма печально, однако очень удобно для Хоффера. Подумайте хорошенько – другого правдоподобного объяснения просто не существует.

Она снова начала поднимать на меня «беретту». Однако ее глаза и внезапно покривившийся рот предупредили меня об этом, к тому же я и так был наготове.

Распрямившись, я прыгнул, подобно сжатой пружине, ударил девушку плечом по коленям и сразу повалил ее на спину. Сопротивление, таким образом, было сломлено, хотя некоторая борьба все же продолжалась до тех пор, пока я не прижал ее руки к земле своими коленями.

Я взял в руки «беретту», снял оружие с предохранителя и проговорил:

– Эта штука не сработает, если не сделать вот так. А теперь попытайтесь снова.

Я уронил пистолет Джоанне на грудь, поднялся на ноги и повернулся к ней спиной. Затем демонстративно прикурил сигарету. Когда я обернулся, девушка изумленно смотрела на меня, а «беретта» в ее руке дрожала и была направлена в землю.

– Все равно я ничего не понимаю, – сказала девушка.

И она была права: единственная правдоподобная трактовка ситуации состояла в том, что нас послали убить ее. Однако это было не так.

НЕ ТАК...?

Внезапно я похолодел и у меня запершило в горле. Нет, не может быть... Я гнал прочь ужасную мысль. Берк никогда бы не подписался на такое дело...

Во всяком случае, развить эту мысль мне не дали: кто-то прыгнул мне на спину, а вокруг горла замкнулась рука. Я упал навзничь.

* * *

Кто-то однажды сказал, что Бог сделал одних людей крупными, а других маленькими, предоставив чёрту внести дальнейшие коррективы. Что касается физической силы, то я всегда знал, что относительно низкорослые люди – вроде меня – не особенно сильны в рукопашной схватке.

Сжимавшая мое горло рука все более эффективно выполняла свою работу по прекращению доступа воздуха. Я хрипел, в ушах звенело. Девушка кричала откуда-то издалека, но затем нападавший опрометчиво переменил позицию, и мне удалось нанести удар локтем по его гениталиям.

Хотя удар получился несильным – я почти промахнулся – однако и этого оказалось достаточно. Я был освобожден с крепким выражением, дважды перекатился через голову и, ударившись о ствол пробкового дуба, остановился.

Пользы, однако, от этого получилось мало. От следующего внезапного удара моя голова откинулась назад, а сбоку в шею уперся винтовочный ствол.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

«Эм-Ай» – полуавтоматическая винтовка, которой пользовались большинство американских пехотинцев во время Второй Мировой войны, поэтому тот ее экземпляр, из которого сейчас намеревались сделать дырку в моей голове, по всей видимости, служил весьма долго. С другой стороны, за винтовкой ухаживали, как за любовницей – ствол был отполирован и сверкал свежей смазкой, что со всей определенностью предвещало для меня летальный исход, как и внешность Серафино Лентини, державшего ее.

– Серафино, не стреляй! – закричала девушка по-итальянски, – не надо убивать его, не надо!

На Серафино был видавший виды вельветовый костюм с кожаными заплатками на коленях, а лицо под выцветшей полотняной кепкой было на удивление симпатичным, невзирая на щетину недельной давности и грязную черную повязку на правом глазу. Этакий миловидный Робин Гуд прямо из шестнадцатого века. Я даже представил его в камзоле и с луком за спиной. Поцелуи женщинам, стрелы мужчинам. Я невольно улыбнулся, хотя осознавал, что вести себя подобным образом с этим парнем не следовало бы: можно легко схлопотать нож под лопатку.

Как в тумане, я различал позади Серафино еще двоих, однако лицо одноглазого Робин Гуда закрывало мне весь мир в этот момент. По-волчьи оскалившись, Серафино снял винтовку с предохранителя.

– Осторожнее, – проговорил я. – Будет проклят тот, кто прольет свою собственную кровь.

Старая сицилийская поговорка произвела практически такой же эффект, как и хороший хук в челюсть. Единственный глаз Серафино расширился, но, что самое важное, ствол «Эм-Ай» отодвинулся от моей шеи.

– Только быстро, – сказал он. – Говори, кто ты?

– Внук Барбаччиа. Мы с тобой родственники по линии моей бабки.

– Матерь Божья – но я же помню тебя еще маленьким. – Затвор щелкнул, становясь на прежнее место – весьма приятный для меня звук, если учесть ситуацию. – Когда мне было четырнадцать, мой старик привел меня к капо по одному семейному делу. Мне пришлось ждать за воротами, и я увидел тебя, играющего в саду с большой собакой. Такая белая с черными пятнами – забыл, как называется порода.

– Далматский дог, – сказал я и в первый раз за много лет вспомнил доброго старого Труди.

– Значит, американский внучек капо в лучшем виде. Матерь Божья, как я ненавидел тебя в тот день. Хотел измазать грязью твои светленькие чистые волосишки. – Он извлек окурок сигары из кармана, прикурил и выдохнул дым мне в лицо. – Слышал, что ты не общался с капо после того, что они сделали с твоей матерью. – Он сплюнул. – Мафиозные свиньи. Однако я слышал, что капо очистил почти всю их лавочку.

Мне хотелось спросить, что он имеет в виду, однако ситуация казалась не совсем подходящей. Серафино протянул руку и пощупал ткань моего прыжкового костюма.

– Что это? Как только я увидел тебя за деревьями, я подумал, что за нами опять прислали солдат.

Теперь я уже ясно видел все вокруг, включая девушку и двух типов, которые с интересом изучали мой автомат Калашникова. Оба, также как и Серафино, были небриты и в весьма потрепанной одежде; с плеча у каждого свисала винтовка.

Я сел в траву и вяло проговорил:

– У меня нет сил рассказывать все снова. Спроси у нее.

Серафино не стал спорить, а просто повернулся и подошел к Джоанне. Они отошли немного поодаль в чащу, негромко разговаривая, а я вынул пачку сигарет и закурил. Как только я сделал это, человек, который с интересом заглядывал в ствол АК, опустил его на землю и щелкнул пальцами.

Я передал ему пачку. Эти двое были определенно похожи друг на друга, и я спросил:

– Вы ведь братья Вивальди, не так ли?

Тот, что с винтовкой, кивнул:

– Да. Я Огюст, а он Пьетро. Но от него мало чего добьешься. – Огюст постучал по своей голове. – У него свои трудности. Короче, он не может говорить.

Пьетро производил впечатление непоседы; он раскрыл рот, обнажив полдюжины черных, прокуренных обломков зубов. Его глупая ухмылка сильно напоминала мне Чеширского Кота. Полагаю, что он ухмылялся именно так же, вышибая кому-нибудь мозги.

Причем эти мозги вполне могут быть моими, подумал я, но тут же вздохнул с облегчением, так как Серафино подошел ко мне, и по выражению его лица я понял, что пока все будет в порядке.

– Странно, – проговорил он, – не могу даже припомнить, сколько раз старик Барбаччиа пытался добраться до меня. Однако сейчас мы не собираемся проливать чью-либо кровь.

НЕПЛОХАЯ, А ГЛАВНОЕ, ВЕСЬМА СВОЕВРЕМЕННАЯ МЫСЛЬ.

– Могу я получить назад свое оружие? – спросил я.

– Насчет этого не знаю. Скорее всего, мы подержим его пока у себя. – Ему явно не хотелось вооружать меня снова, однако он все же решился на жест доброй воли. – Отдайте ему его карманную игрушку. Остальное держите у себя.

Огюст, ухмыльнувшись, протянул мне «смит-вессон», и я засунул его в кобуру. Если бы они только могли догадаться, что из этой «игрушки» я мог бы за секунду продырявить головы всем троим!

* * *

Мы стали цепью спускаться вниз по склону, я и Серафино чуть позади остальных. Серафино, очевидно, все еще держал «хофферовские» двадцать пять тысяч в какой-нибудь консервной банке, спрятанной в лесу. Он явно воспринимал все происходящее как шутку, и часто смеялся, пока рассказывал:

– Да, в свое время мне пришлось-таки отправить на тот свет пару человек. Такова жизнь. – Он нервно почесал ногтями щеку. – Я делал кое-что для Хоффера, когда у того были неприятности со строительными рабочими на новой дороге через горы. Завалили пару человек и уронили со скалы одного профсоюзного деятеля. А потом он связывается со мной через общего знакомого и предлагает эту работу насчет девчонки.

– Так ты не знал, кто она такая?

– Откуда? Хоффер сказал, что она шантажистка – что она может разрушить его жизнь, если не заткнется навеки. Я настоял на оплате вперед, так что деньги были мои во всяком случае, но когда увидел девчонку, она мне понравилась. – Серафино жестко ухмыльнулся. – Но я теперь только наполовину мужчина, поэтому на этот счет здесь ей не о чем беспокоиться.

– Да, я слышал об этом.

Он громко рассмеялся.

– Ничего житуха, да? Нет, мне особенно понравилось, как она вздернула носик и выпрямилась, когда подумала, что я собираюсь застрелить ее. Именно это и заставило меня изменить свое намерение – то, как она стояла, словно принцесса из Рима. Потом мне пришло в голову, как прекрасно было бы кидануть Хоффера, ведь деньги были уже у меня. Он ведь большая крыса. К тому же я не люблю мафию.

Он сплюнул снова, чуть не попав мне на ногу, и я споткнулся, едва не потеряв равновесие. Я резко схватил его за руку:

– Так Хоффер – это мафия?!

– А ты разве не знал? Один из того американского синдиката, что янки выслали из страны за последние несколько лет.

И ДЕД НЕ СКАЗАЛ МНЕ НИ СЛОВА.

– А Джоанна знает об этом?

– Ну что, подумай только, она может знать? – Серафино покачал головой. – Она знает, конечно, что он большая свинья, но ведь она только второй раз на Сицилии. Мафия для нее – всего лишь две строчки в туристском справочнике, в которых говорится, что это наша романтическая история.

Звучало вполне резонно. Что, действительно, она могла знать, проводя большую часть года в какой-нибудь закрытой английской привилегированной школе, а в каникулы путешествуя по Франции, Швейцарии и тому подобным местам. Здесь у нас с ней явно было нечто общее.

– Итак, Хоффер работает здесь на Общество?

– Сделай мне одолжение. – Он, казалось, испытывал некоторую неловкость. – Ты знаешь правила. Что услышал – о том молчи. Так вот, Хоффер последний из полдюжины ему подобных.

– Что же случилось с остальными?

– Двое нажали на стартеры в своих «альфах» и прямиком угодили в ад. Остальных убрали тем или иным способом, как я предполагаю. Все они имели зуб против Барбаччиа, однако сделали большую ошибку. Старый волк переиграл их.

– А эта попытка покушения на него? – спросил я. – Бомба, которая убила мою мать. Кто ответственен за это?

Серафино пожал плечами:

– Кто знает? Кто-нибудь из них. Какое это имеет значение? Рано или поздно Барбаччиа доберется до всех.

Я внутренне содрогнулся. Вито Барбаччиа, Повелитель Жизни и Смерти. Хорошо сказано... Я в задумчивости зашагал вслед за Серафино, который устремился вперед, весело насвистывая что-то себе под нос.

* * *

Пастушья хижина выглядела так, словно стояла здесь с начала времен. Она была сооружена из обломков скал и камней различных размеров, дыры между которыми были залеплены глиной, а низкая крыша состояла из дерна, уложенного на дубовые ветки.

Ручей в этом месте превращался в журчащий поток, который быстро спускался через несколько небольших водоемов и исчезал за каменным выступом пятьюдесятью ярдами ниже. Хижина стояла на пологом берегу ручья посреди лужайки и выглядела удивительно по-домашнему. Рядом паслись два осла и три козла, и полдюжины цыплят появлялись и исчезали под ветвями, энергично выклевывая что-то в земле.

Парень лет восемнадцати или девятнадцати – вероятно, тот самый Джо Рикко, о котором упоминал Серда – нагнулся над небольшим костром, подпитывая пламя под ржавой кастрюлей обломками веток. За исключением своей молодости и рыжей шевелюры, он был удручающе похож на остальных бандитов – та же полотняная кепка, такой же залатанный костюм и потертые кожаные краги, те же жестокие черты лица. Он поднялся, с удивлением глядя на меня, а братья Вивальди подошли к костру и стали по очереди отхлебывать из побитой эмалированной кружки нечто, по запаху отдаленно напоминающее кофе.

Серафино и Джоанна Траскотт сели на бревно у ручья, и первый достал откуда-то еще один окурок сигары и прикурил его. Потом посмотрел на серый рассвет и проговорил:

– Все-таки я до сих пор ничего не понимаю. – Он покачал головой. – Много бы я дал, чтобы узнать, какую игру ведет Хоффер.

– Возможно, все гораздо проще, чем мы думаем, – сказала Джоанна. – Может быть, он думает, что ты по-прежнему можешь сделать что угодно за деньги.

– Как раз здесь он, может быть, и недалек от истины, – согласился я, однако шутка сразу же показалась мне не столь уж смешной, потому что она невольно навела меня на мысль, которую я всячески старался избегать. Серафино тут же добавил масла в огонь:

– А эти твои друзья, ты полностью доверяешь им? Они не делают из тебя дурачка?

На некоторое время я задумался, потом произнес как можно убедительнее:

– В этой жизни, конечно, все возможно, но я все-таки так не думаю. По крайней мере, у нас есть метод прояснить ситуацию.

– И какой же?

– Я пойду и поговорю с ними.

Серафино кивнул, прикусив сигару, и нахмурился.

– Вы даже можете попробовать переманить их на мою сторону, – сказала Джоанна. – Было бы здорово сразу повернуть оружие против моего отчима. – Она сорвала ветку с дерева и хлопнула себя по руке. – Он ведь женился на моей матери только из-за денег, разве вы не знали? Когда она перестала субсидировать его, он от нее избавился.

– Вы уверены в этом?

Она кивнула:

– Только доказать, конечно, не могу. Он думал, что получит все, потому что она любила его – любила до безумия, но он ошибся. Она оставила все мне, а у него сейчас неприятности, и очень большие.

– Какого рода неприятности?

– Ему нужны деньги – много денег. Кроме того, он явно чего-то боится.

НЕУЖТО И ЗДЕСЬ КРОЕТСЯ МАФИЯ?

– Хорошо, ждите меня здесь. – Я посмотрел на часы и обнаружил, что прошел почти час с тех пор, как я покинул Берка и компанию; это означало, что они уже начали спуск. – Я вернусь через полчаса.

Мне казалось, что меня могут остановить, однако никто не пошевелился. Когда я обернулся, дойдя до кромки деревьев, Джоанна Траскотт сняла свой красный шарф, и ее светлые волосы сверкнули в первых лучах утреннего солнца, которые пробились сквозь облака.

* * *

Я шел вверх по склону, спотыкаясь на камнях, прикрытых растительностью, и подъем был столь тяжел, что у меня не оставалось времени, чтобы думать о чем-то постороннем. Однако на душе скребли кошки. По правде говоря, я никогда до конца не верил в историю Хоффера. Определенные моменты в ней были совершенно невероятными, и мне было абсолютно неясно, как же мог так ошибаться Берк?

Но в таком случае я не мог упускать из виду еще одну возможность.

Берк натворил за свою жизнь много неприятных вещей – иногда он признавался мне кое в чем. Безжалостно убивал, часто с откровенной жестокостью – но всегда как солдат. Мне казалось невероятным, чтобы он смог подписаться на убийство молодой девушки за деньги... Во всяком случае, выполнить это было бы проблематично в присутствии остальных...

Я был так погружен в свои раздумья, что с некоторым удивлением обнаружил, что вышел к тому месту у ручья, где первый раз увидел девушку. Я остановился перевести дыхание и услышал хруст ветки за спиной.

– Стой, где стоишь.

Из-за дерева показался Пайет Джагер, который направлял на меня свой автомат.

* * *

– Стейси, что случилось? Мы уже начали волноваться.

На лужайку вышли Берк с Леграном, и одновременно с этим Пайет Джагер занял наблюдательную позицию у края деревьев. Он всегда был хорошим солдатом – в этом ему нельзя было отказать.

– Ну, что случилось? – повторил Берк. – Тебе удалось что-нибудь выяснить? – Внезапно он нахмурился: – Где твой автомат?

– Сдан на хранение, – ответил я, – одному из парней Серафино.

Берк замер и проговорил:

– Ты бы лучше объяснил.

Я передвинулся к берегу ручья, подальше от Леграна и Пайета, и присел на камень. Берк прикурил сигарету и сел на корточки рядом со мной, положив автомат на колени.

– Итак, что случилось? Тебе полагалось просто разведать, а не вступать в контакт.

– Я обнаружил девушку здесь, совершенно одну. Она купалась. Никакой охраны, никакого насилия. Когда я сказал ей, кто меня послал, она решила, что мне приказали ее убить.

– Убить?! – На лице Берка отразилось искреннее изумление.

– Что касается Серафино и его парней, – продолжал я, – то они не тряслись в очереди за ее прекрасным белым телом, как утверждал Хоффер. Они работали на нее. Оставаясь здесь, она оставалась жива – в этом-то и заключается правда.

Я рассказал ему услышанную мной историю во всех подробностях, даже подозрения девушки насчет смерти матери, и в то же время не спускал с Берка глаз. Когда я закончил, он поднялся на ноги и молча уставился на воду, поигрывая пригоршней гальки.

– По крайней мере, теперь кое-что становится понятным. Хоффер сообщил мне одну интересную деталь перед отлетом. Он сказал, что переживает из-за того, что девушка страдает некоторым умственным расстройством. Что она несколько раз лечилась, но безуспешно. Помешана на сексуальной почве, и, вероятно, в горах получает массу удовольствий от плотских утех. В связи с этим Хоффер считает, что она не очень-то захочет возвращаться вместе с нами, поскольку быстро впадает в истерику и способна на самые нелепые обвинения в его адрес. – Берк обернулся ко мне. – Ты уверен, что она не того...?

Я покачал головой:

– Серафино сказал, что Хоффер нанял его убить девушку, что он и намеревался сделать, но передумал, поскольку, как он говорит, Хоффер ему никогда не нравился.

– Мне он тоже никогда не нравился. – Берк развернулся и с силой швырнул камешки в воду.

Итак, главная проблема, которая беспокоила меня больше всего, теперь прояснилась, и я почувствовал, как напряжение отхлынуло от меня. Я даже ощутил симпатию к Берку, которая смешивалась с чувством вины – ведь я усомнился в нем...

Берк снова вынул пачку сигарет. Она оказалась пуста, и Берк выбросил ее в воду. Я дал ему сигарету из своей пачки, и, когда он прикуривал, я заметил, как дрожат его руки. Затем он опять уставился в воду.

– Боже, какой же я дурак! Я ведь с самого начала подозревал, что в этом деле кроется подвох, но все-таки позволил себя одурачить.

– Почему же, Шон? – спросил я.

– Знаешь ли, он предложил хорошие деньги, и, кроме того, это была единственная работа, за которую стоило браться. – Берк пожал плечами. – Когда человек стареет, он меняется, Стейси. Когда-нибудь ты почувствуешь это сам. Начинаешь хвататься за соломинку, валять дурака, бросаться, очертя голову, в разные сомнительные авантюры. Ведь ты начинаешь ощущать, что годы неумолимо проходят, к тому же если у тебя это...

Внезапно он закашлялся с полным ртом дыма и согнулся пополам от напряжения. Кашель долго не отпускал его. Тогда я обнял его за плечи, и Берк тяжело оперся на меня, продолжая захлебываться в кашле.

Через некоторое время он отдышался и болезненно улыбнулся.

– Теперь лучше. – Он похлопал себя по груди. – Боюсь, что мои старые легкие уже не те, что раньше.

Болезнь Берка явилась для меня ответом на многое.

– Насколько это серьезно?

Он попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло.

– Очень серьезно, Стейси.

И он рассказал мне. Это был не рак, как я уже начал было подозревать, но нечто столь же опасное. Какая-то редкая болезнь легких, при которой напоминающая грибок субстанция распространяется внутри, словно ядовитая паутина, и человек в конце концов задыхается. Болезнь была неизлечима – лекарства только приостанавливали неизбежное угасание.

Сказать, что я чувствовал себя виноватым по отношению к Берку, было бы недостаточно. Я был просто опустошен. Мне не было прощения. Следовало догадаться по состоянию человека, которого я слишком хорошо знал, что с ним происходит что-то неладное... Однако сейчас мне не пришло в голову ничего лучше, как только выразить свое сочувствие самым банальным образом:

– Извини меня, Шон.

Берк улыбнулся и хлопнул меня по плечу:

– Ничего страшного, мой мальчик. Чему быть, того не миновать.

Я рассказал ему о предложении Джоанны Траскотт.

– Не знаю, что конкретно она имела в виду, но, по крайней мере, никто ничего не потеряет. А наказать Хоффера все-таки хочется.

– Да, хочется, – согласился Берк. – Но надо посоветоваться с Пайетом и Леграном.

Они отошли в сторону и немного посовещались. Только сейчас я заметил, каким усталым выглядел Легран.

– Решено, – сказал Берк, подходя ко мне. – Половину денег мы уже и так получили вперед. Теперь надо заставить негодяя немного понервничать.

Внезапно он сглотнул слюну и замер, отчего я подумал, что у него начинается новый приступ, но это было не так.

– Боже мой! – Берк хлопнул себя по лбу. – Мы же совсем забыли одну вещь. Хоффер собственной персоной будет ждать нас с машиной на дороге в Беллону, начиная с полудня.

– Думаешь, у нас есть шанс слегка удивить его?

Он улыбнулся той своей хищной улыбкой, которая напоминала скорее свирепый оскал, и я снова узнал в нем старого Берка – безжалостного наемника.

– Мы получили прекрасную возможность отомстить, однако зря теряем время на разговоры. Нам лучше побыстрее присоединиться к остальным и выработать какой-то план действий.

Мы двинулись вперед цепью; я снова шел впереди. Я ощущал прилив энергии, так как чудовищная ноша свалилась с меня. Что касается Берка, то, как ни плохо было его состояние, на нем это никак не отражалось. Вероятно, его старая сущность на какое-то время возобладала над болезнью.

Перед выходом на лужайку я помедлил, находясь ярдах в тридцати от хижины. Наше приближение, без сомнения, не осталось незамеченным, так как никого не было видно. Я подождал, пока меня нагонят остальные, затем сказал Берку, что дальше мне лучше пойти одному для обеспечения безопасности. Братья Вивальди и Джо Рикко, казалось, были способны на многое, и мне не хотелось неприятностей на этом самом сложном, первом этапе.

Я заскользил на каблуках вниз по холму, выкрикивая Серафино по имени и подняв руки над головой. Когда я прошел уже полпути до хижины, дверь приоткрылась и он показался, держа мой «калашников» наготове.

– Все в порядке! – закричал я. – Не стреляйте!

Из-за плеча Серафино появилось недоверчивое лицо Джоанны Траскотт.

– Ну же, вам удалось убедить их?

– Даже более того. Сегодня в полдень Хоффер сам будет ждать нас по дороге на Беллону. Так что мы можем поквитаться с ним.

Я говорил на итальянском, и лицо Серафино оживилось.

– Черт, мне это нравится. Я сам перережу подонку горло. Хорошо, Стейси Виатт, зови своих друзей.

Он резко свистнул, и из-за деревьев в разных местах лужайки показались братья Вивальди и Джо Рикко. Серафино хмыкнул, извиняясь:

– Не люблю быть неподготовленным к неожиданностям.

Я махнул Берку, что можно спускаться, и ко мне подошла Джоанна.

– Вы уверены, что мой отчим прибудет сюда сам?

– Так сказал вот этот человек. – Берк уже вышел на лужайку, остальные двое следовали за ним. Я легонько подтолкнул девушку по направлению к Берку. – Вот она какая, Шон. Цель нашей экспедиции.

И в то единственное, ужасное мгновение, когда я бросил взгляд на Берка, я осознал выражение на его лице, столь часто виденное мной раньше. Однако было уже слишком поздно. Автомат подпрыгнул к его плечу, и Берк прострелил девушке голову.

.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Я остался жив благодаря Жюлю Леграну, который прострелил мне плечо в ту же секунду, когда Берк убил девушку.

Пуля китайского Калашникова обладает убойной силой в полторы тонны, и не только останавливает врага, но и сбивает его с ног, отбрасывает назад. Это означало, что я был распластан на спине, когда Пайет Джагер начал поливать из своего «узи».

Серафино оказался единственным, кто сумел дать ответную очередь, оказавшуюся удачной, так как она снесла полголовы Леграну – насколько я успел заметить, перекатываясь за укрытие из упавшего бревна.

«Узи» взбивал фонтанчики грязи рядом со мной, которые внезапно прекратились, когда магазин опустел, и я, не раздумывая, вскочил на ноги и бросился к деревьям, пригнув голову.

Правая рука бессильно болталась, из простреленного плеча текла кровь. Боли я не чувствовал, поскольку находился в шоке, – боль должна была прийти позже. Сейчас мною двигало единственное желание – выжить.

Я бежал, спотыкаясь, и слышал позади предсмертные крики и беспорядочные выстрелы; несколько пуль просвистело совсем рядом, срезая ветки над головой.

«Узи» снова заговорил – Джагер действовал методично, водя автоматом из стороны в сторону, словно пробивая дорогу в зарослях. Если бы я оставался на месте, то не прожил бы и минуты, а меня это, прямо скажем, не устраивало – особенно теперь, когда нужно было уплатить по стольким счетам. Я рванулся вправо, продираясь сквозь кусты, и бросился вниз головой в ручей.

Ледяная вода окончательно привела меня в чувство. Я всплыл, набрал в грудь побольше воздуха и снова ушел под воду. Если бы мне пришлось рассчитывать только на свое умение плавать, я бы далеко не ушел. Правая рука совершенно не слушалась, но течение оказалось сильнее, чем я ожидал, – оно подхватило меня железными тисками, унося от берега, так что, когда я опять вынырнул, то находился уже на середине потока.

С берега послышался крик, и из кустов выбежал Джагер.

Он зашел по колено в воду, и, как только поднял автомат и начал стрелять, к нему присоединился Берк. Я снова нырнул и почти тотчас же попал в водоворот, который заставил меня израсходовать весь запас воздуха в легких, а потом вышвырнул на поверхность.

Потом я увидел, словно в замедленном кино, как взметнулась рука Берка и граната, описав дугу, шлепнулась в воду в каком-нибудь ярде от меня. Меня спасло течение, которое в ту же секунду увлекло мое тело в проход между двумя гранитными глыбами и затем успело протащить над ровной гладкой скалой и сбросить в заводь двадцатью футами ниже перед тем, как граната взорвалась.

Глубина ручья здесь была футов девять или десять. Я коснулся дна, вынырнул, и поток понес меня к противоположному берегу, полого спускавшемуся к воде, и выбросил на черный песок, под нависавшие над водой ветви кустов.

Через мгновение я был под их защитой, движимый той невероятной, удивительной энергией, которая таится в каждом из нас, но проявляется лишь в минуты величайших потрясений или опасности. Я высмотрел место, где заросли были погуще, забрался в них и лег, дрожа от холода.

Я обнаружил, что «смит-вессон» был по-прежнему со мной, благодаря тому, что находился в кобуре; я осторожно вытащил его левой рукой, и прилег, выжидая.

В лесу было очень тихо; я был один в первозданном мире, в девственных зарослях. Где-то рядом прокричала птица, другая откликнулась, и тут я услышал приглушенные голоса. Казалось, они доносятся откуда-то издалека и не имеют ко мне ни малейшего отношения. Кроме того, смысла сказанного я не различал. Единственное, что я смог уловить, была фраза: «Ты не видишь, где его тело?», произнесенная с сильным южноафриканским акцентом, который мог принадлежать только Джагеру. Это означало, что они считают меня погибшим – по всей видимости, убитым второй гранатой.

Голос Берка отвечал, затем все смолкло. Лежа на животе, я ощутил, как что-то упирается мне в грудь, и вспомнил о прощальном подарке Розы. Я отвинтил зубами крышку фляги и сделал глоток. Словно жидкий огонь, бренди растеклось во мне, вспыхнув блаженным жаром.

Прозвучал одиночный выстрел – очевидно, кого-то прикончили. Я продолжал выжидать. Боль в руке с каждой минутой усиливалась; кроме того, меня мучила мысль о Берке, который обошелся со мной столь подло. Нет, он просто водил меня за нос с самого начала. Я стал напряженно думать, как рассчитаюсь с ним, прикидывая множество ситуаций, прихлебывал бренди и ждал.

Искусство ожидания – самая трудная наука для солдата, однако она иногда становится главной, если он хочет выжить. Однажды в Кассаи мы с Берком и еще четверо наших людей сидели, скрючившись в траншее глубиной три фута, в то время как пространство над нашими головами простреливалось сильнейшим пулеметным огнем. Берк сказал нам, что нужно запастись терпением, что соваться наружу сейчас было бы чистым безумием. Но остальные один за другим не выдерживали, бросались наверх и погибали. Пять часов спустя, когда сгустилась темнота, мы с Берком в полной безопасности ушли в джунгли.

Плечо перестало кровоточить – вероятно, из-за купания в ледяной воде, а пулевое отверстие сомкнулось двумя отвратительными пурпурными губами. Пуля, слава Богу, прошла навылет – я обнаружил это, осторожно ощупав рану кончиками пальцев левой руки. Края отверстия на выходе, похоже, также сошлись, и хотя, по-видимому, я потерял много крови, пока что немедленной необходимости в перевязке не было.

Выждав еще с час, я стал осторожно пробираться сквозь заросли вверх по холму. Я видел хижину, дым от костра, но не замечал никаких признаков чьего-либо присутствия.

Кто-то зашевелился в кустах справа от меня, и я замер, присев на корточки: на поляну вышел осел. Хрипло прокричал гриф, и, сделав круг над поляной, снова взмыл в высоту. В конце концов он опустился на крышу хижины, чего никогда бы не сделал в присутствии человека.

Это окончательно убедило меня. Я поднялся с колен и осторожно двинулся вперед. Когда подошел ближе, гриф взлетел, тяжело махая крыльями, и скрылся из виду, оставив меня наедине с кучей мертвецов.

* * *

Первое тело, на которое я наткнулся, принадлежало Леграну, хотя определить это было довольно сложно. На нем уже не было прыжкового камуфляжного костюма – его сняли, вероятно, затем, чтобы не наводить нашедших труп на нежелательные мысли.

Серафино и трое его друзей лежали рядом, их раскинутые руки и ноги касались друг друга. Смуглое лицо Робин Гуда было искажено в предсмертном оскале, обнажавшем зубы; я насчитал на его теле семь или восемь огнестрельных ранений. То же было и у других, кроме Джо Рикко, который, скорее всего, бросился бежать и получил пулю в спину.

Теперь я наконец-таки начал осознавать, что произошло. Джоанна Траскотт была права на все сто: Хоффер хотел убрать ее и тщательно это спланировал при помощи дьявольской логики Берка. Теперь австриец пойдет в полицию, убитый горем, и поведает о похищении падчерицы и напрасно заплаченном выкупе. Полиции, разумеется, придется принять меры, которые выразятся в обследовании местности, неоднократно проводившемся ранее, с предчувствием того, что Серафино, как всегда, окажется на шаг впереди. Однако на этот раз все будет иначе. На этот раз, когда они прибудут на знакомое место, то обнаружат вот эту мясную лавку, которую, как предсказывала девушка, сочтут последствием схватки между двумя соперничающими бандами.

В палермском соборе поставят несколько свечек за упокой, приятели Хоффера будут выражать ему соболезнования, а сам он, одной рукой смахивая слезу, другой будет подписывать документы, предоставляющие два с половиной миллиона в его полное распоряжение.

Джоанна лежала на боку, вытянувшись. Когда я перевернул ее на спину, мне стало нехорошо. Лицо девушки было покрыто коростой из засохшей крови, на которую уже начали садиться мухи. Я не раз видел смерть в самых отвратительных ее проявлениях, но все-таки ноги у меня подкосились, и я ощутил тошноту, переполненный жалостью к гибели столь юного создания.

Мысль о Берке снова начала мучить меня. Он дурачил меня, как мальчишку, с самого начала, прихватив к себе в компанию Джагера, и даже бедного, постаревшего Леграна, которому, очевидно, пообещал даже большую сумму, чем мне. Отличный спектакль, ничего не скажешь.

Тут меня как будто что-то ударило, и я неожиданно для самого себя услышал, что кляну Берка на чем свет стоит, во весь голос. Под напором клокотавшего внутри бешенства во мне проснулся настоящий сицилиец, ибо я произнес:

«ВОТ ТАКЖЕ Я БУДУ ПИТЬ КРОВЬ ТОГО, КТО УБИЛ ТЕБЯ».

Эту древнюю формулу выдохнула из себя моя внутренняя сущность. Я коснулся лица девушки, и кровь окрасила мои пальцы. Именно в это мгновение Джоанна пошевелилась и тихо застонала.

* * *

В том, что ее сочли мертвой, не было ничего удивительного. Она была обязана своей жизнью тому огромному количеству крови, которое вытекло из раны и превратило ее лицо в ужасную посмертную маску.

Костер почти погас, но вода в ржавой кастрюле была еще теплой. Я левой рукой снял кастрюлю с поперечины и вылил половину на лицо девушки, смыв сразу почти всю кровь. Джоанна застонала, повернула голову набок, затем снова положила ее прямо.

Присев на корточки, я достал свой мокрый носовой платок и осторожно вытер с ее лица остатки крови. Пуля порвала кожу на голове – рана начиналась над правым виском и шла вдоль черепа; кровь еще сочилась, но не сильно. Сквозь разорванную плоть хорошо просматривалась кость.

На правой ноге моего десантного комбинезона был карман с полевым санитарным пакетом. Я достал его, зубами разорвал водонепроницаемую оболочку и вынул содержимое – два рулона бинта и маленькую пластмассовую коробочку с тремя ампулами морфия. Две ампулы, одну за другой, я сразу же вколол в руку девушки. В течение следующих часов ее организму понадобится вся возможная в данных условиях поддержка, ведь нам предстоял нелегкий путь через горы.

Над третьей ампулой я помедлил, решая, не вколоть ли ее себе, но, наконец, не стал этого делать. Мне требовалась ясная голова, и я, не без основания, надеялся, что боль в плече, которая продолжала усиливаться, поможет мне оставаться в форме.

Я осторожно приподнял девушку в сидячее положение, подставив колено ей под спину. Каждый рулон бинта был фута по три длиной, и к тому времени, когда я затратил один, перевязав Джоанне голову, морфий уже начал действовать на нее. С лица сошло напряжение, и, когда я положил ее на спину, вид у нее был спокойный и даже безмятежный. Только невероятная бледность говорила о том, что ранение серьезное.

Переместив кобуру с правого бока на левый, я умудрился кое-как перевязать свое простреленное плечо вторым рулоном бинта. Затем я снял ремень с винтовки Серафино, обернул его вокруг талии и пристегнул правую руку так, чтобы она плотно прижималась к телу.

Сквозь тучи уже начало вовсю пробиваться солнце. Посмотрев на часы, я обнаружил, что еще только семь утра. Я вынул карту, которая не промокла благодаря защищавшей ее полиэтиленовой пленке, и стал прикидывать ситуацию.

Итак, Хоффер сказал, что будет ждать в определенном месте по дороге на Беллону, начиная с полудня, в чем я, собственно, и не видел причин сомневаться. Даже если он и не явится лично, то, безусловно, пришлет кого-нибудь с машиной. Берк и Пайет Джагер, не обремененные ничем, кроме самих себя, летят сейчас туда во весь дух, подгоняемые, без сомнения, мыслью о хорошо проделанной работе. Скорее всего, они прибудут к месту встречи даже раньше назначенного времени.

Мне же не оставалось ничего другого, как только идти в Беллону, причем, по самым оптимистичным подсчетам, мне никак не добраться туда раньше, чем за семь или восемь часов, если не учитывать того, что я могу ослабеть настолько, что не буду способен двигаться дальше.

Меня осветило солнце, и я поежился, только сейчас осознав, насколько же я вымок. Я вынул фляжку Розы и отхлебнул еще немного бренди. Джоанна Траскотт лежала спокойно; ее руки были вытянуты вдоль тела. Признаки того, что она жива, были столь незначительны, что девушку вполне можно было принять за статую, высеченную из мрамора на собственной могиле.

Если оставить ее здесь и постараться идти быстрее, то, может быть, я доберусь до Беллоны часов за пять-шесть – опять же, если не свалюсь по дороге. Даже такому энергичному человеку, как Серда, понадобится не меньше часа, чтобы собрать спасательный отряд, а обратный путь в горы займет еще уйму времени. Итак, если я ее оставлю, ей придется пролежать одной по меньшей мере часов пятнадцать, а, наверное, еще дольше. К тому времени она может умереть, что вовсе не входило в мои планы. Джоанна должна жить, и мне хотелось увидеть выражение лица Хоффера, когда тот узнает об этом.

Животные, которые до этого столь мирно паслись поблизости, исчезли – вероятно, разбежались, напуганные стрельбой. На стене хижины у двери висела упряжь. Я взял одну из уздечек, зашел в лес, и, поискав немного, обнаружил двух коз и осла, которые дружно ощипывали куст. Осел без сопротивления позволил мне взнуздать себя, после чего я отвел его на поляну и привязал рядом с хижиной.

Я подумал, что Серафино держал осла, скорее всего, для доставки провизии, и это означало, что где-то поблизости должно храниться вьючное седло. Внутри хижины я нашел целых два таких седла, оба своеобразного местного образца, изготовленные из дерева и кожи, с большой v-образной выемкой для перевозки мешков.

Бренди, наконец, возымело на меня свое действие, и боль в плече, казалось, немного поутихла. Я вынес седло из хижины и с третьей попытки умудрился приладить его на спину осла. Бог знает, чем бы все это могло кончиться, если бы осел оказался слишком норовистым, или же просто не вовремя дернулся бы. К счастью, животное не двигалось, мирно пощипывая травку, пока я подтягивал подпругу.

Поднять в седло Джоанну Траскотт оказалось гораздо более трудной задачей, однако после некоторых усилий мне удалось поставить девушку на колени, после чего я присел и взгромоздил ее на здоровое плечо. Затем я не слишком бережно опустил ее в деревянную ложбинку седла. Она не издала не звука и лежала, не двигаясь, лицом вверх; ноги ее свешивались у осла по бокам. Найдя в хижине одеяло, я укрыл ее, как мог, а затем привязал к седлу обрывком старой веревки.

Когда я закончил, пот тек с меня градом. Я сел и машинально полез в карман за сигаретами. Комок намокшей, испачканной табаком бумаги – вот и все, что от них осталось. Пройдя туда, где лежали трупы, я отыскал пачку в нагрудном кармане у Джо Рикко. Это был сорт сигарет, популярный у местных жителей – дешевых и омерзительных на вкус, но все же это было лучше, чем ничего. Я закурил одну, глотнул бренди, накрепко обмотал поводья осла вокруг руки и тронулся в путь.

* * *

Буддисты верят, что если достаточно долго заниматься медитацией, то человек сумеет в конце концов познать свою истинную сущность и обрести блаженство, ведущее к нирване. По крайней мере, вполне можно погрузиться в себя настолько, что внешний мир потускнеет, и время, в его общепринятом смысле, перестанет существовать.

Старый еврей, с которым я сидел в камере каирской тюрьмы, научил меня некоторым приемам, и этим, по сути говоря, спас мне жизнь, так как только благодаря медитации мне удалось выжить в Яме. Тогда я то и дело уходил от окружающего, плавая в теплой, непроницаемой тьме, и, поднимаясь на поверхность, обнаруживал, что прошел уже день, два, или даже три – а я все еще живой.

Когда я брел, спотыкаясь, по диким, безлюдным склонам горы Каммарата этим утром, то чувствовал, что со мной происходит нечто подобное. Время исчезло, а скалы, бесплодные лощины и голые склоны сливались с небом, словно на нечеткой фотографии, и я продвигался вперед машинально, точно слепой.

Я мало что осознавал. То я чувствовал, что иду, ковыляя, впереди осла, то вдруг слышал голос, который совершенно отчетливо говорил: «Существует два типа людей в этом мире. Инструменты и те, кто на них играет».

Это произнес Берк, который сидел за обитой цинком стойкой бара в Мавандзе. Я потягивал теплое пиво, поскольку электричества не было и холодильник не работал, а Берк, как обычно, свой кофе – единственный напиток, который он употреблял в те дни. Мы тогда отпахали уже половину предусмотренного контрактом срока в Катанге, потеряли половину людей и собирались потерять чуть ли не всех остальных до его окончания.

Я сидел тогда в баре, мой автомат лежал рядом на стойке, а из побитого пулями зеркала на меня смотрело мое отражение. Помню, что на улице слышались стрельба, глухие хлопки минометных мин, да время от времени раздавалась стрекочущая дробь пулемета – наши враги пытались очистить от снайперов правительственные здания на другой стороне площади.

По всем правилам, а также еще и потому, что мне не исполнилось и двадцати, все происходившее должно было бы представляться мне этаким романтическим приключением, вроде сцены из какого-нибудь голливудского фильма. Однако это было далеко не так. Я тогда уже пресытился убийствами, жестокостью и бесчеловечностью этой войны.

Я дошел до предела, готовый сорваться, перешагнуть некую грань, и Берк чувствовал это. Он заговорил, спокойно и непринужденно. Он умел быть невероятно убедительным в те дни, или, может быть, это я хотел его видеть таким.

Еще не закончив, он заставил меня поверить, что мы, подобно крестоносцам, облечены священной миссией спасти чернокожих от их собственного безумия.

«НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАЙ, СТЕЙСИ, МОЙ МАЛЬЧИК, – В ЭТОМ МИРЕ ЕСТЬ ТОЛЬКО ДВА ТИПА ЛЮДЕЙ: ИНСТРУМЕНТЫ И ТЕ, КТО НА НИХ ИГРАЕТ».

Как бы то ни было, я тогда поверил ему. Позже в тот же день, правда, у нас произошло небольшое столкновение с местной полицией, и всю последующую неделю я был слишком занят, спасая собственную шкуру, чтобы думать о чем-то постороннем.

Теперь, когда я стоял на склоне горы, слова эти неожиданно настигли меня из прошлого, и я, отчетливо прокрутив в голове всю эту сцену, вдруг с некоторым удивлением понял, что Берку всегда было наплевать на меня – всегда, все эти годы он заботился исключительно о себе. Просто в тот момент ему необходимо было внушить мне свои понятия, поскольку он нуждался во мне, ведь я сделался неотъемлемой, существенной частью его самого, неким постоянным дополнением, вроде «браунинга», с которым он никогда не расставался. Первоклассное смертоносное оружие. Так вот чем я был для него все эти годы.

Я брел, с трудом передвигая ноги, осел тащился за мной, а мысли мои были заняты прошлым, а именно Берком. Его отношения с Пайетом Джагером были, по всей видимости, несколько иного плана, но он никогда бы не осмелился предложить мне такого – вероятно, чутье подсказывало ему, что этого делать не следовало.

Как я уже говорил, поначалу Берк с трудом переносил мою тягу к женщинам и крепким напиткам. Теперь, оглядываясь назад, я отметил про себя, как он переменился впоследствии и стал добродушно взирать на все мои шалости сквозь пальцы. Я удивился, наконец-таки осознав, каких трудов ему стоило понять, что мои наклонности значительно облегчали ему задачу, позволяя лепить из меня все, что ему заблагорассудится.

Мы шли по горам уже не менее четырех часов. Я остановился взглянуть на девушку и обнаружил, что состояние ее не изменилось, а главное – что она продолжала дышать.

Что касается меня, то я уже давно перешел ту грань, где боль исчезает, – перенесся за ее пределы, как это неоднократно бывало со мной в Яме. Простреленное плечо теперь казалось мне каким-то постоянно ноющим фоном, принадлежащим мне только отчасти, а правой руки будто не существовало вовсе.

Солнце между тем скрылось, и тяжелые капли дождя забарабанили по камням. Я приободрился и заковылял быстрее – я, Стейси Виатт, великий чемпион по выживанию.

* * *

Поздней весной или в начале лета, когда настоящая жара только начинается, неистовые грозы – частое явление в горных местностях Сицилии, и, бывает, проливные дожди не прекращаются по полдня и больше.

Теперь мне кажется, что именно тот дождь нас и спас. Есть люди, которых дождь только взбадривает, если застает их в пути, – сил у них прибавляется, и они наслаждаются, ощущая, как капли бьют по телу. К этой славной категории принадлежал и я, поэтому буря, которая разразилась в то утро над Каммаратой, вдохнула в меня жизнь, открыла во мне второе дыхание. Более того, земля у меня под ногами внезапно ожила, это не была уже омертвевшая пустошь, во всем ощущались свежесть и новизна.

Я, должно быть, немного бредил, так как внезапно обнаружил, что распеваю во все горло знаменитый походный марш Иностранного Легиона, которому научил меня Легран тысячу лет назад, когда мы были братьями и губительные микробы продажности еще не проникли в нас, разъедая наши души.

Дождь разошелся не на шутку, и я, перевалив через хребет в конце небольшой лощины, глянул вниз, и сквозь серую пелену увидел деревню Беллона рядом с белой полоской дороги.

Я громко засмеялся и крикнул во все горло, обратив лицо к небу:

– Теперь ты не уйдешь от меня, Берк! Клянусь Богом, теперь ты от меня не уйдешь!

Я обернулся, потянув осла за поводья, и заметил, что Джоанна слегка повернула голову и глаза ее открыты. Она смотрела на меня невидящим взглядом, затем, невероятно медленно, ее губы растянулись в улыбку.

Не в силах произнести ни слова, я лишь легонько коснулся ее щеки, взял в руку поводья и побрел вниз по склону. Слезы, смешанные с дождем, катились у меня по лицу.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Последний час на спуске, почти у самого подножия горы, был самым трудным из-за расползавшегося под ногами, намокшего от непрестанного дождя дерна. Идти было невероятно трудно. Я дважды поскальзывался и терял равновесие, а один раз чуть не упал, когда осел заскользил, заваливаясь набок и выдергивая поводья из моей руки, так что сердце у меня в груди подпрыгнуло, и какое-то мгновение казалось, что осел перевернется и произойдет катастрофа.

Глаза Джоанны Траскотт были закрыты, и я решил, что она опять впала в беспамятство. Перехватив вожжи поближе к морде осла, я снова двинулся вниз по размокшему склону, собрав оставшиеся силы и оттягивая вверх голову животного.

Я опять не ощущал течения времени – на этот раз, вероятно, из-за того, что у меня сильно кружилась голова. Мы вместе с ослом брели под проливным дождем, скользя по грязи, и внезапно я услышал, как чей-то голос настойчиво убеждает осла держаться и быть человеком. Потом тот же голос еле слышно запел походный марш – боевой призыв, катившийся эхом от гор Южной Сахары до болот Индокитая.

Мне представлялось, что я плыву посреди черной бездны, где не было ничего, кроме крохотной мерцающей точки света в конце длинного, бесконечного туннеля. Я механически хватался, словно за жизнь, за монотонно дергавшиеся поводья, и почти не воспринимал окружающего.

Я не помню, как высвободил из ремня правую руку. Знаю только, что пользовался ею – вероятно, не мог иначе – и что кровь просочилась через повязку.

Я даже залюбовался этим великолепным красным цветом – таким ярким на на моем защитном комбинезоне. Мир показался мне чудесным, восхитительным местом, где красная кровь смешивается с зеленью комбинезона, а серый дождь все идет, не переставая.

На склон высыпали овцы, словно поток грязной воды, и закружились вокруг меня, а позади пастух в драной одежде долго разглядывал меня, а потом повернулся и бросился бежать по тропинке обратно в деревню.

Я прошел то место, где сидел вместе с Розой и лежал с ней в ложбинке на солнцепеке. Милая, милая Роза... Она хотела предупредить меня, но слишком уж боялась этого негодяя Карла Хоффера...

Внизу, где-то под ногами, теперь была кровь, что показалось мне довольно странным. Я потряс головой, и кровавое пятно обернулось красной «альфа-ромео», которая стояла на заднем дворе заведения Даниэло Серды, в двух сотнях футов подо мной. Послышались крики; по тропинке в мою сторону бежали люди.

Однажды, еще мальчишкой, я упал с дерева в саду виллы Барбаччиа и пролежал без сознания около часа, пока меня не нашел Марко. Сейчас Марко выглядел в точности таким же, ни часом старше, и это поразило меня. На его лице было совершенно такое же выражение – смесь испуга и любви. Невероятно – после всех этих лет.

Я лежал на грязной земле; Марко поднял меня и положил к себе на колени.

– Все хорошо... Все теперь будет хорошо, ты слышишь, Стейси!

Я ухватился за ворот его дорогой дубленки и потянул на себя:

– Марко – Хоффер и Берк. Хоффер и Берк – мои. Скажи об этом Вито. Это мое дело, только мое. МОЯ ВЕНДЕТТА!

Я орал эти слова во весь голос, а мужчины деревни Беллона стояли вокруг, сомкнувшись молчаливым кольцом; их лица были точно высечены из камня. Они напоминали фурий из какой-нибудь древнегреческой трагедии, невозмутимо ожидавших кровавой развязки.

* * *

Трещины на потолке образуют, оказывается, очень интересный узор, который похож на карту Италии, если всматриваться в него достаточно долго, – даже каблук имеется. Только вот Сицилии нет.

СИЦИЛИЯ.

Я закрыл глаза, мысли мои путались. Потом я увидел, что у постели стоит Марко, засунув руки в карманы своей великолепной дубленки.

– У тебя чудесная дубленка, – проговорил я.

Он улыбнулся мне улыбкой, знакомой с детства.

– Как ты себя чувствуешь?

Я был укутан в толстое серое одеяло. Приподняв его, я обнаружил, что на мне по-прежнему тот же защитный парашютный комбинезон, а плечо перебинтовано заново чем-то напоминавшим полоски, оторванные от белой льняной простыни. Я с трудом оттолкнулся и сел, опустив ноги на пол.

– Ну, ну, не так шустро, – проговорил Марко. – Это счастье, что ты еще жив остался.

– Ты не прав, – возразил я. – Ты крайне и бесконечно не прав, Марко. Я абсолютно неуязвим и собираюсь жить вечно.

Марко больше не улыбался, и, когда дверь отворилась и в комнату быстро вошел Серда, по выражению его лица до меня дошло, что я, должно быть, кричал.

На тумбочке у кровати лежал «смит-вессон»; я потянулся за ним, взял и прижал к лицу. Металл был обжигающе-холодным, или это только показалось мне? Потом я посмотрел на встревоженные лица Марко и Серды и спросил:

– Где она?

– У меня в спальне, – ответил Серда.

Я уже вскочил на ноги и, слегка пошатываясь, бросился к дверям, вырываясь из рук Марко. Передо мной стоял Серда, который распахнул дверь, и в полумраке спальни печальная женщина, оказавшаяся его женой, с тревогой подняла на меня глаза, отвернувшись от кровати.

Благородная Джоанна Траскотт лежала совершенно неподвижно, лицо ее было словно вылеплено из воска, а голова перевязана чистой полосой из простыни.

Я повернулся к Марко:

– Что происходит?

– Ей нехорошо, Стейси. Я разговаривал с капо по телефону. Ближайший доктор в двух часах езды отсюда, но его уже вызвали.

– Она не должна умереть, ты слышишь?

– Конечно, Стейси. – Он похлопал меня по плечу. – Из Палермо уже выехала «скорая» с двумя лучшими на Сицилии врачами из частной клиники. С девушкой все будет в порядке; я сам пригляжу за ней. Состояние тяжелое, но рана не смертельная. Тебе не о чем беспокоиться.

– Кроме как о Хоффере, – уточнил я. – Он-то думает, что она умерла, и для него это очень важно. – Внимательно посмотрев на Марко, я покачал головой: – Но ты-то ведь знаешь об этом, правда? Тебе же все известно?

Марко не знал, что ответить, и попытался ободряюще улыбнуться.

– Забудь о Хоффере, Стейси. Капо сам с ним разберется. У него уже все схвачено.

– И когда же это случится? Через неделю? Через месяц? Хоффер использовал меня, разве не так, Марко? Он использовал меня, так же, как тебя и всех остальных.

Я обнаружил, что все еще сжимаю «смит-вессон» в левой руке и засунул его в кобуру.

– Этого больше не будет. Я сам сведу с ним счеты.

Обернувшись, я посмотрел на девушку. Если она еще дышит, то жить ей осталось недолго – так, по крайней мере, мне показалось. Я повернулся к Марко:

– Поехали. На твоей «альфе». Встретим их по дороге.

Он нахмурился.

– Нет, лучше подождать, Стейси. Опасно ехать по горным дорогам после такого дождя. Покрытие наверняка расползлось.

– Он прав, – вмешался Серда. – Если дождь вскоре не прекратится, никаких дорог вообще не останется.

– В таком случае «скорая» сюда не доберется, – спокойно заметил я.

Серда, нахмурившись, повернулся к Марко; тот пожал плечами, словно сдаваясь.

– Может быть, он и прав.

Все сразу засуетились. Джоанну завернули в одеяла, снесли вниз и поместили в стоявшую во дворе «альфу», предварительно напихав между сиденьями побольше одеял. Я сел рядом с водителем, и Серда нагнулся, пристегнув меня для верности ремнем.

– Не забудь передать от меня привет капо и слова глубочайшего уважения, – сказал он мне. – Скажи, что я выполнил все его указания в точности.

– Непременно передам, – ответил я, откинулся на сиденье и в ту минуту, когда мы отъезжали, воскликнул по-английски:

– Вперед! На мафию!

Боюсь, однако, что значение этого емкого английского выражения не дошло до старого трактирщика.

* * *

Я оказался абсолютно прав относительно горных дорог: они расползались буквально под колесами нашей машины. Мы тащились вниз по склону со скоростью не более двадцати миль в час – если бы Марко попытался ехать быстрее, мы, без всякого сомнения, улетели бы в пропасть, а «альфа» явно не создана для полетов.

Не то чтобы я очень волновался. От судьбы, как говорится, не уйдешь – я был готов ко всему. Сицилийцы древний народ, и их спокойное восприятие неизбежности заговорило во мне сейчас. Нечто подсказывало мне, что игра еще не закончена и развязка впереди. Она казалась мне неотвратимой, как рок, от которого никому не уйти. Ни мне, ни Берку.

Меня согревала также мысль о том, что Марко когда-то занял третье место на тысячемильном ралли, управляя автомобилем, который был снаряжен на деньги деда и его деловых партнеров.

Я задремал. А когда открыл глаза, мы уже проезжали Викари – это означало, что я проспал два часа.

Джоанну Траскотт переносили в санитарную машину на носилках. Я попытался вылезти из машины и обнаружил, что ноги меня не слушаются; тут дверца отворилась, и я повалился вбок, прямо на руки седобородого человека в белом халате.

Дальше я почти ничего не помню, за исключением того, что где-то неподалеку маячил Марко, но в основном мне запомнилось лицо человека с седой бородой и очки в золотой оправе. Удивительно, до чего же респектабельно может выглядеть доктор, даже если он мафиозо.

Рядом лежала Джоанна – это я помню, – и доктор склонился над ней, а потом его седая борода снова надвинулась на меня, золотая оправа заблестела, а в руке оказался шприц.

Я попытался было сказать «нет», воспротивиться и поднять руку, но ничто, казалось, во мне уже не действовало. Потом снова нахлынула тьма – мы с ней успели крепко сдружиться.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Снаружи за высокими – от пола до потолка – французскими окнами, выстроились в ряд тополя, словно солдаты в ожидании сигнала, черные на рдеющем пламени заката. Длинные белые занавески колыхались, надуваемые легким ветерком, совсем призрачные в прохладном полумраке комнаты.

Возвращение к жизни всегда болезненно, но оно далось мне легче благодаря этому прекрасному вечеру. Я был снова здоров, спокойный и отдохнувший, и не ощущал боли, пока не шевельнулся, и она не полыхнула, обжигая правое плечо. Сиделка в ногах кровати читала книгу при свете ночника. Она повернулась, заслышав шорох, и накрахмаленная белая косынка нимбом засияла вокруг ее лица Мадонны. Она склонилась надо мной; никогда в жизни я не знал ничего прохладнее этой руки, коснувшейся моего лба.

Сиделка вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь. Та почти тотчас же открылась опять, и в комнату вошел седобородый.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он по-итальянски.

– Снова живым. Необычайно приятное ощущение. Где я?

– На вилле Барбаччиа.

Он включил лампу на столике у постели и проверил мой пульс. Вид у него был чрезвычайно сосредоточенный и серьезный. Затем, как и следовало ожидать, появился стетоскоп, который некоторое время тыкался мне в грудь.

Врач кивнул головой – самому себе, разумеется, и сунул стетоскоп в карман.

– Ну как плечо? Беспокоит?

– Немного, когда двигаюсь.

Дверь за спиной доктора отворилась. Я почувствовал присутствие деда еще прежде, чем различил ни с чем не сравнимый аромат гаванской сигары, и тут он предстал передо мной – лицо задумчивое и спокойное, как всегда. Просто Цезарь Борджиа, вновь возродившийся к жизни, бессмертный и неуязвимый.

– Ты, похоже, вечно будешь таким, дед? – проговорил я.

Словно угадав ход моих мыслей, он улыбнулся.

– Он ведь нас всех переживет, мой внучок, а? Как ты считаешь, Таска?

– Ну уж эту-то пулю – без сомнения. Хотя придется потрудиться над его правой рукой, а то она может стать не такой подвижной, как левая.

Доктор Таска взглянул на меня с легким укором.

– Не нужно вам было ею пользоваться, молодой человек. Напрасно вы это делали.

Я промолчал, а он повернулся к деду:

– Меня беспокоит его общее состояние. Откровенно говоря, он стоит на краю пропасти. Достаточно легкого толчка – и он полетит в бездну.

– Слышал? – Дед еле удержался, чтобы не ткнуть меня тростью. – Хочешь умереть молодым, да?

– А что ты можешь предложить взамен?

Я пытался говорить весело и беспечно, однако Таска, по всей видимости, не разделял моего настроения.

– Вы, по-моему, были в тюрьме.

Я кивнул:

– Нечто в этом роде – в египетском лагере.

– В кандалах, вместе с каторжниками? – На лице его впервые за все это время появилось выражение озабоченности. – Теперь все ясно.

Он снова повернулся к деду.

– Когда он снова встанет на ноги, он должен прийти ко мне для тщательного обследования, капо. У него, очевидно, поражены легкие; есть также определенные признаки, что он не окончательно оправился после черной лихорадки, а это может вызвать осложнения на почки. Ему потребуется не только лечение, но и хороший уход и отдых – несколько месяцев полного, абсолютного покоя.

– Благодарю вас, доктор Килдаре, – сказал я. – Вы меня просто осчастливили!

Таска, казалось, совершенно растерялся, не зная, как понимать мою реплику, но тут дед отпустил его.

– А теперь возвращайтесь к девушке. Я хочу поговорить с моим внуком наедине.

К стыду своему, я только теперь о ней вспомнил.

– Так значит, Джоанна Траскотт тоже здесь? Как она?

Дед пододвинул себе стул и сел.

– С ней все в порядке, Стейси. Таска – опытный специалист по нейрохирургии, лучший на Сицилии. Он привез с собой портативный рентгеновский аппарат и тщательно обследовал девушку. Ей повезло – кости черепа не затронуты. Конечно, останется шрам, может быть, даже на всю жизнь, но, думаю, хороший парикмахер сумеет это поправить.

– А не лучше ли было бы перевезти ее в клинику?

Дед покачал головой.

– Нет никакой необходимости. Здесь ей обеспечены наилучшие уход и лечение, и здесь безопаснее для нее.

Я попробовал сесть, ощущая где-то внутри, под сердцем, противную сосущую пустоту.

– Так значит, Хофферу все известно?

Дед ласково подтолкнул меня обратно на подушку.

– Только о том, что его падчерица погибла. Это, разумеется неофициальные сведения, поэтому еще рано говорить об этом открыто. Хоффер говорил со мной по телефону.

– И сказал тебе?..

Дед покачал головой:

– Он попросил, чтобы собрание Общего Совета назначили на сегодняшний вечер. Он будет здесь через полчаса.

– Не понимаю, – сказал я. – Какого еще Общего Совета?

– Ты что же, думаешь, я один представляю всю мафию, Стейси?

Он засмеялся.

– Конечно, я капо – капо на всей Сицилии, но наиболее важные решения принимает Совет. У нас есть законы, которым следует подчиняться. Даже я не могу их нарушить.

Дед передернул плечами:

– Без этих законов мы ничто.

ДОСТОПОЧТЕННОЕ ОБЩЕСТВО. Я потряс головой.

– Ладно, может быть, в голове у меня не совсем прояснилось, но я все же не понимаю, что тут понадобилось Хофферу.

– Сначала расскажи мне, что произошло в горах. А потом уж продолжим.

– Ты что, хочешь убедить меня, что не знаешь?

– Лишь кое-что. Ну же, будь умницей и расскажи мне все по порядку.

Я рассказал ему обо всем, во всех подробностях, в том числе и о подозрениях, зародившихся у меня с самого начала, и он выслушал все это совершенно бесстрастно – даже мое умышленно красочное описание бойни.

Когда я закончил, он с минуту сидел молча.

– Почему ты пошел на это, Стейси, вот чего я никак не могу понять. Ты же знал, что этот Берк что-то крутит, ты не доверял Хофферу, ты понимал, что даже я не был честен с тобой до конца, и все-таки пошел туда.

– Бог его знает, – ответил я; теперь, размышляя обо всем этом, я и правда не мог понять, почему так поступил. – Нечто вроде стремления к смерти, наверное. – Слова были мои, и все-таки, когда я произносил их, все во мне восставало против случившегося.

– Нет, к дьяволу! Это все Берк – всегда Берк. Что-то такое между нами, чего я даже себе не могу объяснить. Нечто, в чем я еще должен удостовериться. Больше я ничего не могу сказать тебе.

– Ты ненавидишь его, правда? Вот в чем все дело.

Я немного помолчал, обдумывая его слова, потом медленно произнес:

– Нет, это больше, чем ненависть. Гораздо больше. Он увлек меня за собой в темный, им самим сотворенный мир, превратил меня в то, чем я не был, лепил из меня все, что ему требовалось. Там, наверху, в горах, он сказал мне, что болен, чтобы хоть как-то объяснить свои действия. Думаю, он пытался таким образом оправдать свой поступок, но он лжет даже себе самому. Порча проникла в него гораздо раньше, чем его легкие начали гнить. И оправдания тут ни к чему.

– Ага, вот теперь для меня что-то забрезжило, – заметил дед. – Ты ненавидишь его за то, что он оказался не таким, каким представлялся тебе прежде.

Он был прав, разумеется, и все-таки дело было не только в этом.

– Что-то в нем было. В те дни, когда я встретил его впервые, он показался мне единственной реальностью, чем-то надежным в этом безумном, свихнувшемся мире. Я верил ему безоглядно.

– Ну а потом? Что случилось потом?

– Ничего. Это я изменился, он-то остался прежним. Он всегда оставался тем, что и теперь, – вот в чем весь ужас. Того Шона Берка, которого – как мне представлялось – я знал в Лоренцо Маркесе и позже, просто никогда не существовало в действительности.

Воцарилось молчание. Я некоторое время лежал, размышляя, потом внимательно посмотрел на деда.

– Скажи, ты ведь знал, что они затевают?

– Только частично. Об остальном догадывался. Хоффера выслали из Штатов несколько лет назад, когда ему грозила тюрьма за уклонение от уплаты налогов. Он сотрудничал с Cоsa Nоstra^[5] в Америке, а приехав сюда, прихватил с собой несколько приятелей из американо-сицилийской мафии. Они привезли на Сицилию кое-что новое, как я уже говорил тебе. Наркотики, проституцию и прочую гадость. Мне это не нравилось, но все-таки это были наши люди.

– С тех пор они тут и укоренились?

– Именно. Совет решил, что они имеют на это право.

– Так значит, вы приняли их к себе?

Дед кивнул.

– Надо сказать, они оказались неплохими организаторами, этого у них не отнимешь. Хоффер, к примеру, взялся вести наши дела по нефтяным разработкам в Геле. В общем-то, он проделал хорошую работу, но я никогда не доверял ему – да и его приятелям тоже.

– Эти-то люди и действовали против тебя?

– Все это далеко не так просто. Иногда сообща, а зачастую поодиночке, они пробовали давить на меня. Они думали, им не составит труда улестить тупоголового сицилийского крестьянина, заставить его плясать под свою дудку. Одурачить его. Когда же им это не удалось, они попытались действовать по-другому, иными методами.

– Включая бомбу, убившую мою мать? Ты же знал, что они готовы уничтожить тебя в любую минуту, и все-таки сотрудничал с ними? – Я покачал головой. – Акулы, раздирающие друг друга на части, учуяв запах крови.

– Ты все еще не понимаешь. – Он вздохнул. – Мафия – это Совет, Стейси, а не один только Вито Барбаччиа. По закону они имели право быть принятыми. А это, другое, – мое личное дело.

– И ты убивал их всех исключительно по закону, это ты мне пытаешься доказать?

– Любой из них мог быть причастен к той бомбе, которая убила твою мать, – а может быть, и все сразу.

– Тогда почему же Хоффер до сих пор жив?

– Не люблю спешки. Я привык по-своему обделывать такие дела, – ответил дед мрачно. – Хоффер тупица, как и вообще все те, кто считает себя умниками. Он женился на этой английской вдовушке, этой аристократке, из-за денег. К несчастью, она оказалась сметливее, чем он думал, и вскоре его раскусила. Она не давала ему ни пенни.

– Почему же она просто не ушла от него?

– Кто их поймет, этих женщин! Может любила. Ну, вот он и избавил ее от тягот этого бренного мира, отправив в иной, лучший, очень ловко и аккуратно подстроив несчастный случай, – он, кстати, до сих пор еще знает, что мне известно об этом, – а после этого обнаружил, что она ему ничегошеньки не оставила.

– Все перешло к Джоанне.

– Вот именно; на тех условиях, что он все это унаследует, если девушка умрет прежде, чем успеет вступить в свои права. Как только она достигнет совершеннолетия, для него все будет кончено. Она может тут же, не сходя с места составить завещание и оставить все состояние благотворительному обществу или какой-нибудь неизвестной кузине – все, что угодно. Тогда даже убийство оказалось бы бессмысленным.

Дед встал и подошел к окну, снова превратившись в темную тень.

– Однако в этом желании прибрать к рукам имущество падчерицы им двигала не одна только жадность. Он боялся. Его ожидал смертный приговор. Он использовал наши деньги, деньги мафии, в различных операциях с золотом, в основном в Египте, в надежде и самому сорвать большой куш. К несчастью, кто-то намекнул властям. Дважды его суда были пойманы с поличным.

– Кто-то предупредил власти? Кто-то по имени Вито Барбаччиа?

Я так расхохотался, что чуть было не задохнулся, и дед торопливо подошел к кровати и налил мне воды в стакан. Я сделал глоток и вернул стакан. Да. Заставил-таки поволноваться старика.

– Забавно, не правда ли? – выговорил я наконец. – Ты же не знал, что я был на одном из этих судов? Что из-за этого я и угодил в египетскую тюрьму?

Единственный раз за всю эту жизнь мне удалось потрясти деда. Он протянул ко мне руку, и на лице его отражалась крайняя растерянность.

– Стейси, – пробормотал он, – что я могу сказать? Так оно и было. Я виноват перед тобой.

– Забудь об этом, – сказал я. – Это слишком смешная история, чтобы быть трагичной. Лучше расскажи-ка мне еще что-нибудь занимательное.

Дед опустился на стул. Он все еще не мог оправиться от потрясения.

– Так вот, Хофферу нужно было дать шанс возместить ущерб, чтобы Общество не пострадало. Собрался Совет, чтобы обсудить положение. Он честно во всем признался, но делал вид, будто заключая подобные сделки, хотел принести пользу Обществу. Но это ему не помогло, ведь Совет не давал ему таких полномочий. Хоффер признал, что обязан вернуть этот долг, и попросил дать ему время, чтобы собрать необходимую сумму.

– И ему дали время.

– Не было никаких причин отказывать. Он сказал на Совете, что по условиям завещания его покойной жены ему был оставлен существенный пай в акциях американских предприятий. Что он реализует их месяца за два-три и выручит больше чем достаточно, чтобы рассчитаться.

– И Совет поверил ему?

– А зачем ему было лгать? Если бы он не явился с деньгами к назначенному сроку, им и так занялись бы, даже если бы он и попытался сбежать.

– Но ведь ты знал, что он лжет?

Дед спокойно кивнул.

– В том-то и заключается тупость Хоффера: ему, понимаешь ли, все не верится, что старый сицилийский крестьянин оказался умнее его. Я всегда был на шаг впереди него – всегда. Я видел фотокопию завещания его жены раньше, чем он узнал о его содержании.

– Почему же ты не сказал Совету?

– Мне было любопытно посмотреть. Мне хотелось узнать, как он будет выкручиваться.

– И оставаться, как обычно, на шаг впереди него? Ты ведь знал, что у него один выход – избавиться от падчерицы, прежде чем ей исполнится двадцать один год?

– Скажем так – после того как я увидел завещание, это представлялось мне как один из возможных вариантов. Позднее до меня дошли слухи об этой кутерьме с Серафино и как оно все неожиданно пошло наперекосяк.

– И тут тебе подвернулся я и открыл недостающие карты. – Я опять разозлился. – Если ты знал, что девушка остается у Серафино, так как хочет укрыться от Хоффера до своего совершеннолетия, ты должен был понимать, что цель нашей маленькой экспедиции в горы, в таком виде как мне ее представили, – ложь. Что единственное, для чего мы могли туда отправиться, – это уничтожить Джоанну.

Я заговорил громче.

– Что же, черт побери, ты думал, могло произойти, когда я окажусь там и все откроется? Или может ты считал, что я лгу тебе? Ты, что, думал, я заделался убийцей молоденьких девушек!?

– Не будь идиотом, Стейси, – сказал дед сухо. – Ты плоть от плоти моей – и я знаю это. Представим такого рода дела разным там Хофферам и Беркам. Людям без совести.

– Совесть? – Я расхохотался. – Разве ты не понимал, что Берку придется убить меня, ведь он знал, что я не стану стоять рядом и смотреть, как они расправляются с девушкой! Что ты своим молчанием, посылаешь меня на верную смерть, точно так же, как Хоффер?

– Но у меня не было выбора, неужели ты не понимаешь? – возразил он спокойно. – Послушай меня и постарайся понять, Стейси. Совет дал Хофферу время – время, чтобы он вернул деньги, а как – это уж его личное дело. Или деньги на бочку к назначенному сроку, или смерть – другого выбора у него не было. Но если уж кому-нибудь дали время, он может действовать по своему усмотрению, и Общество не должно вмешиваться. Если бы я предупредил тебя, что он намеревается убить девушку, я тем самым подтолкнул бы тебя к тому, чтобы не допустить этого, и оказался бы таким образом виновен в нарушении одного из старейших законов мафии.

– И это означало бы смерть для Вито Барбаччиа, так?

– Смерть? – Он, казалось, был искренне изумлен. – Ты думаешь, это пугает меня? А я надеялся, что ты наконец-то понял. Законы существуют для всех, и все обязаны им подчиняться, даже капо. Без них мы ничто. В них – сила, благодаря им мы до сих пор существуем. О, нет, Стейси, тот, кто нарушает законы, заслуживает смерти – он ДОЛЖЕН умереть.

На какое-то мгновение мне почудилось, что я сошел с ума.

Я очутился в незнакомой стране, где были свои правила и обычаи, такие же закостенелые, архаические, как у средневековых рыцарей.

Не так-то легко мне было собраться с мыслями, однако я заметил:

– И все-таки, что-то не сходится. Ну хорошо, предположим, я не знал, что Хоффер из мафии, но он-то знал, что я твой внук, и я достаточно ясно намекнул Берку, что разговаривал с тобой об этом деле.

– А почему это должно волновать его? История о похищении падчерицы была состряпана вполне правдоподобно, включая причины, по которым ему не хотелось поднимать шума: и он думал, что все, в том числе и я, приняли его версию насчет денег, которые будут выручены за акции. Так при чем тут девчонка Траскотт и то, что с ней приключилось?

Все это было не лишено смысла. Без сомнения, объяснение казалось таким же приемлемым, как и все остальные, которые предлагались мне в этом темном, кошмарном мире мафии.

– Тем не менее, мы остаемся при том, что ты мог предупредить меня, – медленно произнес я. – Ты мог бы мне как-нибудь намекнуть, о том что происходит, сказать мне, по крайней мере, что Хоффер из мафии, в тот первый вечер, когда мы с тобой разговаривали.

– Тогда я нарушил бы закон, Стейси, а этого я никак не мог сделать. Хоффер знал это, и для меня даже выгодно было помалкивать. Это ведь Хоффер втянул тебя в это дело. Хоффер да еще этот Берк, который обманывал тебя. Если бы ты вдруг пошел против них, Хофферу некого было бы в этом винить, кроме меня.

– У этого твоего Совета могут оказаться другие соображения по этому поводу, – заметил я. – Возможно, они не захотят поверить, что твой внук действовал не по твоим прямым указаниям.

– Ну что ж, поживем – увидим, – ответил Вито. – Но ты должен сам придти на заседание, Стейси, и увидеть все своими глазами. Думаю, это будет забавно.

– Забавно? – Если бы я был поближе к нему, я бы, наверное, мог ударить его в эту минуту. – Меня могли убить, ты что, не понимаешь? Я любил тебя – я всегда тебя любил. Несмотря ни на что, а ты послал меня на смерть – молча, без единого слова – ради каких-то дурацких замшелых законов, нелепой ребяческой игры!

Вито нахмурился.

– На смерть, Стейси? Ты и в правду так думаешь? – Он хрипло расхохотался. – Ну что ж, ладно, признаюсь. Я собирался удержать тебя от этого в тот первый вечер, когда ты приехал повидаться со мной, хотя бы силой, если понадобится. Но потом я поговорил с моим внуком – увидел его в деле, увидел, каков он есть мафиозо, такой же, как его дед, только рангом выше. А этот Берк – это ничтожество, эта ходячая развалина, гниющая заживо, – ты что же думал, я поверю, будто бы моему внуку не справиться с ним?!

Его голос упал до хриплого шепота, и он нагнулся ко мне совсем близко, одной рукой опираясь на край кровати. Я смотрел на него, не в силах отвести глаз.

– Неужели ты не понимаешь, Стейси? Хоффер должен был получить свой шанс – таковы законы – но я хотел, чтобы он ползал на брюхе, раздавленный, жалкий, так как я уверен, что из всех них именно он наверняка виновен в гибели моей дочери. Я хотел, чтобы его план провалился, а потому позволил лучшему и самому безжалостному из мафиози, какого я когда-либо знал, выполнить это для меня.

Меня словно обдало ледяной волной, я содрогнулся, а он сел на свое место и спокойно закурил еще одну сигару.

– Для тебя это только игра, не так ли? И чем она сложнее, тем лучше. Ты мог бы расправиться с Хоффером когда угодно и где угодно. Дома, на улице – но это было бы для тебя слишком просто. Тебе нужна была классическая трагедия.

Дед встал, лицо его было бесстрастно; он смахнул пепел с лацкана пиджака и поправил галстук.

– Они скоро будут здесь. Я пришлю к тебе Марко с одеждой.

Дверь за ним затворилась. С минуту я невидящим взглядом смотрел в потолок, потом сбросил ноги с кровати, встал и попытался пройти хоть немного.

Я прошел до окна и обратно. Голова сильно кружилась, и плечо болело невыносимо, когда я двигал рукой, но главное – я мог двигаться, а это было все, что мне требовалось.

Я рылся в ящиках ночного столика, когда вошел Марко. Он кинул замшевый пиджак, габардиновые брюки и белую нейлоновую рубашку на постель и достал «смит-вессон».

– Ты случайно не это ищешь?

Он бросил его мне. Я вытащил револьвер из кобуры, с минуту подержал его в левой руке, потом крутанул барабан и высыпал патроны на одеяло.

Я аккуратно перезарядил его, вернул барабан на место и сунул револьвер в кобуру.

– Был еще бумажник.

– Вот он.

Марко вынул его из кармана и протянул мне, молча глядя, пока я проверял содержимое.

– Они уже здесь?

– Почти все.

– А Хоффер?

– Нет еще.

Я заметил, что руки у меня слегка дрожат.

– Помоги мне одеться. Не следует заставлять их ждать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Они ждали в гостиной, и я уселся в плетеное кресло на террасе, за увитой виноградом шпалерой, рядом с Марко, и стал смотреть.

Мне было прекрасно все видно, и слышимость была великолепная. Их было восемь вместе с дедом – судя по всему, самая что ни на есть избранная публика. Трое из них были настоящие капо старого закала, одетые тщательно, в намеренно поношенные костюмы. Четвертый скинул пиджак, выставив напоказ дешевые, слишком яркие подтяжки. Все остальные были в дорогих летних костюмах, хотя никто не мог сравниться с моим дедом по великолепию. Вито Барбаччиа восседал во главе стола в кремовом костюме, который он впервые надел в этот вечер.

Хоффер был в темных очках – вероятно, намеренно – и мрачно кивнул в ответ на то, что сказал ему сосед справа. Он выглядел достаточно собранным, и я подумал: интересно, что у него сейчас на уме?

Дед позвонил в маленький серебряный колокольчик, и приглушенный звук голосов тотчас же смолк. Все головы повернулись к нему, и он выждал еще мгновение, прежде чем заговорить:

– Карл Хоффер специально попросил нас собраться. Мне не больше, чем вам, известно, что он нам скажет, но, думаю, все мы знаем, о чем идет речь. Так что давайте послушаем.

Хоффер не встал. Он казался спокойным, но, когда на минуту снял свои темные очки, стало видно, что лицо у него усталое. Когда он заговорил, в голосе его зазвучали грусть и подавленность. Можно сказать, представление получилось убедительным.

– Когда я стоял перед Советом несколько месяцев назад, объясняя мотивы своих действий в некоторых неудачно окончившихся деловых операциях, я пообещал возместить Обществу все, до последнего цента, потерянное из-за моей неосмотрительности. Я попросил дать мне шесть месяцев – время, достаточное, чтобы я мог реализовать кое-какие ценности в Штатах, оставленные мне покойной женой. Я знаю, что некоторые из присутствующих здесь думали, что я просто тяну время, и Обществу никогда уже не видать своих денег. Слава Богу, нашлись и другие, которые были склонны верить мне.

Этого замечания при других обстоятельствах было бы достаточно, чтобы заставить меня рассмеяться. За столом не было никого, кто верил бы своему соседу более пяти минут, стоило им только оказаться вне рамок суровых законов мафии.

Они это знали, и Хоффер знал, если только – но это казалось невероятным – что он и в самом деле был настолько глуп, чтобы смотреть на них только как на шайку немытых сицилийских крестьян, которых он запросто может обвести вокруг пальца.

– Ты пришел, чтобы сказать нам, что не сможешь заплатить, Карл?

В голосе деда я уловил еле заметный оттенок злорадства и плохо скрытое возбуждение. Спектакль Хоффера бледнел по сравнению с этим.

– Вовсе нет, Вито. – Хоффер повернулся к деду; на глазах у него снова были темные очки. – Я вполне мог бы управиться за то время, что было мне отпущено – во всяком случае, так меня уверяли американские адвокаты. Теперь же, когда произошло... – он запнулся, потом словно бы через силу, продолжал: – ужасное, я для меня в особенности трагическое событие, я могу заверить Совет, что мысль о возвращении денег, утраченных по моему небрежению, менее всего меня сейчас беспокоит.

Большинство из собравшихся явно взволновало это сообщение. Все зашевелились, послышался приглушенный, невнятный гул голосов, затем дед поднял руку.

– Может быть, ты объяснишь нам, Карл?

Хоффер кивнул.

– Все достаточно просто. Как всем вам известно, не так давно моя дорогая жена погибла в автомобильной катастрофе во Франции. Естественно, она оставила весьма значительное состояние, унаследованное от первого мужа, своей дочери Джоанне. По условиям завещания, я был следующим наследником, если бы девушка не успела вступить в свои права ко дню совершеннолетия. – Хоффер сжал руки, костяшки его пальцев побелели, он не отрывал глаз от стола. – Мне нелегко в это поверить, но я узнал из достоверных источников, что моя падчерица погибла сегодня утром в районе Монте Каммарата при весьма трагических обстоятельствах.

Что сицилийцы действительно любят – так это занимательные истории, и с этой минуты все обратились в слух.

– Несколько недель тому назад падчерицу похитил разбойник, прекрасно известный многим из присутствующих здесь – Серафино Лентини.

Мужчина в подтяжках сплюнул на пол при этом имени, и все зашевелились.

– Я не стал обращаться к Совету, так как понимал, что это не поможет. Все мы знаем, что Серафино держался в стороне от Общества, хотя пару раз его и использовали в качестве сикарио^[6].

– Ты говоришь о нем в прошедшем времени, Карл, – заметил дед. – Следует ли понимать, что он действительно ему принадлежит?

– Это единственная хорошая новость, которую я могу сообщить сегодня Совету, – ответил Хоффер. – Полиция, как всем известно, беспомощна в подобных делах, так что, когда Лентини прислал записку с требованием о выкупе, я наскреб необходимую сумму и встретился с ним лично, как и было условлено, на дороге в Беллону. Он взял деньги и рассмеялся мне в лицо, когда я попросил вернуть приемную дочь. Он надумал оставить ее себе.

– Странно, – негромко прервал его дед. – Как мне известно, у Серафино отсутствует нечто, весьма существенное и необходимое для донжуана.

Хоффер помолчал, пронзительно глянув на него, и довольно находчиво возразил:

– Он метил не в меня, поступая подобным образом. Он хотел выказать презрение к Обществу – ко всем нам. – Пожав плечами, он широко развел руками. – Я не мог сидеть сложа руки, ничего не предпринимая, когда несчастная девушка подвергалась немыслимым надругательствам от людей Серафино. В прошлом мне уже приходилось пользоваться услугами ирландского наемника, полковника Берка, прославившегося своими подвигами в Конго. Мне подумалось, что такой человек сумеет выполнить то, на что не способен никто другой, – проникнуть в неприступные отроги Каммараты и вызволить мою приемную дочь. Я полетел на Крит, встретился там с Берком, и он согласился взяться за это рискованное дело, подрядив себе в помощники еще трех парней, из тех, что служили под его началом в Конго.

Даже я теперь слушал его с интересом, а в гостиной стояла тишина, как в соборе.

– Только когда полковник Берк и его парни приехали сюда, я обнаружил кое-что примечательное. Один из них был внуком нашего капо, молодой человек по имени Виатт.

Удар был рассчитан точно, и мяч полетел прямо в ворота Вито Барбаччиа. Дед ловко поймал его – думаю он ждал этого. Он откашлялся, и лицо его стало печальным и строгим:

– Все знают, что моя дочь с ребенком переехала ко мне после того, как ее мужа-американца убили в Корее. Она погибла от рук подлого наемного убийцы, покушавшегося на мою жизнь. К несчастью, мой внук отчасти обвинил меня в том, что произошло с его матерью.

Это, по-видимому, был вечер откровений и разговоров по душам.

– Мы отдалились друг от друга, и мальчик – тогда ему было девятнадцать – бежал с острова. На какое-то время я потерял его из виду, затем узнал, что он служит наемником в Конго. Он был у меня на днях с этим самым Берком и рассказал, для чего они приехали на Сицилию. Меня поразила эта история, и я не мог понять, почему Карл не обратился ко мне за помощью, но решил, что у него были на то свои причины.

– За помощью? – Хоффер опять воздел руки, точно взывая к Совету. – Разве кто-нибудь мог тут помочь? Моя единственная надежда была на Берка и его парней.

Затем, словно это только что пришло ему в голову, он как-то неуверенно повернулся к Барбаччиа.

– Мне нечего скрывать. При создавшихся обстоятельствах мне казалось, что, чем меньше людей будет знать об этом, тем лучше для девушки.

– Ну разумеется, – кивнул дед. – Во всяком случае, мой внук подробно рассказал мне об своих замыслах. Спуститься с парашютом на Каммарату – дерзкая мысль.

К этому времени, разумеется, атмосфера переменилась: все уже чувствовали, что тут что-то кроется, что-то происходит между Хоффером и моим дедом.

– Мне жаль, что девушка умерла, – заметил Барбаччиа. – Я знаю, как она была дорога тебе, Карл. Потерять дочь – что может быть страшнее! Я понимаю.

– Капо! – хрипло воскликнул Хоффер. – Бог свидетель – это немыслимо, но я должен сказать вам. В этой схватке – в перестрелке между группой полковника Берка и людьми Серафино – ваш внук также нашел свою смерть; насколько мне известно, он погиб, безуспешно пытаясь спасти жизнь моей названой дочери.

И тут я понял, для чего Хоффер устроил весь этот спектакль: он так подробно рассказывал обо всем, подводя повествование к последнему сокрушительному удару, желая нанести его публично, в присутствии самых значительных лиц.

Дед съежился, уронил свою трость – точно состарился на глазах.

– Стейси? – сказал он хрипло. – Стейси погиб?

Хоффер, разумеется, не позволил себе торжествующе улыбнуться, но уголки его рта слегка дрогнули. Дед выбрал именно эту минуту для нанесения ответного удара. Он вынул новую сигару и чиркнул спичкой, снова став прежним.

– Отлично, Карл, замечательно. Ты мог бы далеко пойти в Обществе, если бы только не был так глуп.

Марко тронул меня за плечо, но я уже встал и шагнул в гостиную. Небеса не разверзлись, и Зевс-громовержец не посылал своих громов и молний, однако впечатление было почти такое же.

Хоффер страшно побледнел, в основном от потрясения, но, думаю, также и от внезапного осознания того, что его карта бита. Для других я был просто неожиданно появившимся чужаком, посторонним, и самый толстый и безобидный на вид из сидевших в гостиной мгновенно выхватил автоматический «манлихер», выказывая сноровку настоящего профи.

Мой дед остановил его жестом руки.

– Мой внук, Стейси Виатт, господа, который – если верить словам нашего друга – с честью погиб в горах Каммараты этим утром, напрасно пытаясь спасти жизнь Джоанны Траскотт. Следует, кстати, упомянуть, что эта юная леди в эту самую минуту находится в другой части виллы, где ей обеспечены уход и лечение.

Рука Хоффера нырнула в карман, но смерть уже смотрела на него из дула «смит-вессона», зажатого в моей левой руке.

– Нет, Стейси! Не здесь. Здесь он неприкосновенен, – крикнул дед. – Таков закон.

Господин в слишком ярких подтяжках отобрал у Хоффера «вальтер», а я сунул «смит-вессон» обратно в кобуру.

– А теперь – истина, господа.

Вито Барбаччиа щелкнул пальцами, и Марко, который уже подошел и стоял за моей спиной, извлек из конверта серую официальную бумагу с печатью, развернул и положил на стол.

– Фотокопия завещания, на которое Хоффер ссылался: только сегодня днем она попала мне в руки.

«Интересно, – подумал я, – сколько человек из присутствующих поверили этому?»

– Оно на английском, но среди вас есть достаточно людей, знающих этот язык, и они могут заверить Совет, что Хоффер солгал. Жена ничего ему не оставила. У него нет никаких акций в Америке, которые он мог бы реализовать, чтобы покрыть долг. – Он посмотрел на Хоффера. – Будешь возражать?

– Иди ты к дьяволу! – крикнул Хоффер.

Дед продолжал:

– Единственной его надеждой было уничтожить девушку, но Лентини провел его. Тогда он нанял этого Берка. Но им нужен был кто-нибудь, кто знал бы местность и говорил по-итальянски, и тут Берку пригодился мой внук. Мой внук, которого он считал, вплоть до этой минуты, убитым – спокойно и хладнокровно – вместе с Серафино и девушкой; так думал и я, пока не прочитал завещания и не услышал рассказа Стейси о том, что произошло в Каммарате. Можно лишь возблагодарить Всевышнего и некомпетентность этого Берка за то, что Стейси остался жив и сумел доставить девушку в Беллону.

Хофферу нечего было добавить; никто не мог помочь ему здесь, в этой комнате, где люди с непроницаемыми, суровыми лицами стояли вокруг стола. А потому он ответил так, как позволяла его грубая, животная натура, ударив по больному месту.

– Ну что ж, Барбаччиа, ты победил. Но это я подложил ту бомбу, что убила твою дочь. Я, своими собственными руками.

Он плюнул в лицо деду. Марко быстро шагнул вперед, но Вито уперся рукой ему в грудь.

– Нет, Марко, брось. Он уже ходячий мертвец. – Дед вытер лицо носовым платком и швырнул его на пол. – Этот Берк. Где он, на твоей вилле?

Хоффер, наверняка проклиная Берка и, более чем себя самого виня его в этом провале, кивнул.

– Прекрасно. А теперь убирайся! И пеняй на себя, когда окажешься за воротами.

Хоффер повернулся и, нетвердо ступая, направился к высоким французским окнам. Он шел через террасу, когда я схватил его. Я уже замахнулся, но Марко зажал мою руку; дед тоже был тут, подоспев на удивление быстро для человека его возраста.

– Нет, Стейси, не здесь. Здесь, на собрании Совета, он неприкосновенен. Таков закон. Если ты нарушить его, ты тоже умрешь.

– К чертям ваши проклятые законы! – закричал я, и он ударил меня по лицу.

Я отшатнулся, и Хоффер рассмеялся, пронзительно, резко.

– Прекрасно – вот это мне нравится. Именно это получила от меня Роза Солаццо вчера ночью, Виатт, и даже больше. Она хотела предупредить тебя, ты ведь не знал об этом, а? Не знаю, что уж ты там с ней проделывал, но глупой шлюхе это, по-видимому, пришлось по вкусу.

Я пытался добраться до него, но Марко и двое других оттащили меня назад.

– Хочешь знать, что я сделал с ней? – Он опять засмеялся.

– Я отдал ее Чиччио. Он давно уже на нее облизывался. Настоящий самец. Сейчас он, конечно, уже перепробовал с ней все возможные способы и добавил кое-что от себя для забавы.

Он хотел причинить мне боль, и это ему удалось. Я выплеснул на него все известные мне ругательства, и меня удерживали, пока он шел через сад к своему «мерседесу», стоявшему за воротами. Только когда он отъехал, дед приказал отпустить меня. Я повернулся и растолкав всех, бросился в свою комнату.

Я стоял там, в темноте – плечо мое пульсировало болью, нейлоновая рубашка намокла от пота – и думал о Розе. Бедная Роза.

ТАК ЗНАЧИТ ОНА ВСЕ-ТАКИ РЕШИЛА ОТБРОСИТЬ СТРАХ, НО СЛИШКОМ ПОЗДНО.

Я вспомнил, что Хоффер сказал о Чиччио, и мысль об этом потном, сопящем на ней животном добила меня окончательно. Единственным светлым проблеском во всем этом вонючем деле была напрасная попытка этой девушки спасти меня. Я выбежал на террасу и через сад во двор позади дома.

Я мог выбирать из трех машин, стоявших в гараже, но взял красную «альфу» Марко, главным образом потому, что скорости у нее переключались автоматически и мне нетрудно было бы управлять ею одной рукой. То, что он оставил ключи на виду, тоже сыграло свою роль.

Должно быть, они услышали, что я еду, когда я заворачивал за угол, но привратник уже стоял в дверях сторожки и узнал меня, когда я подъехал ближе. Ворота отворились долей секунды позже, слишком поздно для Марко, который бежал по аллее и был еще в десяти ярдах от меня, когда я выжав скорость, послал «альфу» в ночь.

* * *

Милях в трех от Палермо я увидел огни в темноте и несколько машин, перегородивших дорогу. Я затормозил и влился в медленно продвигавшийся поток автомобилей, который полицейский переводил на другую полосу.

В луже бензина, разлившейся по шоссе, вспыхивали язычки пламени, а сзади, врезавшийся в бетонное ограждение, пылал «мерседес».

Поравнявшись с полицейским, я высунулся из окна машины.

– Что с водителем?

– А вы как думаете?

Он махнул мне, чтобы я проезжал, и я опять окунулся в ночь. Так вот каково правосудие мафии. Быстрое и неумолимое... Дед отомстил. Но остальные – мои, остальные – моя «вендетта». Тут уж я никому не позволю себя провести.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В Палермо все еще была Страстная Неделя – я совсем позабыл об этом, – и улицы были запружены народом. Казалось, все веселились и радовались жизни, и, когда хлынул дождь, никто не обратил на это ни малейшего внимания.

Фейерверк начался, когда я свернул на Виа Витторио Эммануэле и поехал к собору. Гигантские красочные цветы распускались в небе, и всюду вокруг меня царила смесь карнавального веселья и набожности, столь характерная для Сицилии.

Машин почти не было – это был вечер гулянья, но продвигался я медленно, поскольку толпа зачастую выплескивалась с тротуаров, запруживая мостовую.

Я снова вспотел, и голова моя, как и прежде, кружилась. Наверно, после снотворного, но, может быть, силы мои были уже на исходе. Как бы там ни было, я чувствовал себя чужаком на этом празднике, посторонним, который заглядывает в щелку.

Все казалось мне каким-то нереальным: хлопки фейерверка, всполохи огней, гул толпы. Позади приближалась процессия кающихся грешников в одеяниях из мешковины; впереди брели трое, пошатываясь под тяжестью креста, и Мадонна плыла над толпой, освещенная горящими факелами.

Пение ширилось, отдаваясь у меня в голове, подобно гулкому морскому прибою. Бичи взлетали над головами и громко щелкали, а смрад ладана и горящего свечного сала казался невыносимым. Но тут процессия кончилась, толпа расступилась, и я поехал дальше.

Опустив стекло, я вдохнул свежий влажный воздух, обдумывая, что ждет меня на вилле Хоффера.

Во-первых, охранник у ворот со своей винтовкой. Но другого пути все равно нет, разве что перелезать через стену в пятнадцать футов высотой. На самой вилле еще двое слуг и двое работников кухни... Оставались Чиччио, Пайет Джагер и мой друг Берк. Со своей стороны, я мог противопоставить им только свою левую руку и «смит-вессон» с пятью патронами в барабане. Вполне достаточно, если учесть мое состояние.

Вооруженный человек – если он, конечно, профессионал – может убивать двумя способами. Первый – в мгновенном ослеплении, вызванном вспышкой ярости или гнева. Обычно такое бывает, когда защищаешь собственную жизнь или жизнь своего патрона.

Второй способ в корне отличается от первого. Это хладнокровное, преднамеренное убийство, где тщательно просчитаны все ходы, а опасные, рискованные моменты заранее предусмотрены. Но это еще не все. Внутренний настрой не менее важен – когда ты весь, словно заведенная пружина часового механизма, и в нужный момент готов убивать.

В конечном счете, именно это отличает профессионала от обычных убийц. Готовность убить без колебаний – то, на что большинство людей просто не способны.

Я это мог. Я, Стейси Виатт, мог. Не раз делал это прежде, сделаю и сегодня. Странно, но мысль о собственной смерти не приходила мне в голову, также как преступник не думает о том, что его могут схватить.

Я затормозил, попав в пробку у моста через Орето по дороге на Мессину. Лицо у меня горело, возможно, от начинавшегося жара, и я подставил его под дождь. Струи были прохладными и освежающими, и тут вдруг произошло нечто странное. На мгновение гул двигателей словно растаял, все звуки исчезли, остался лишь шум дождя, шелестящего в листьях деревьев по ту сторону шоссе. Ощущение это было не похоже ни на что, испытанное мною ранее. Благоухание глицинии в саду дома, стоявшего на обочине, заполнило ночь, нестерпимое в своей сладости.

Но хрупкое очарование разбилось, когда сзади засигналили, и, трогаясь с места, я опять окунулся в действительность. Но была ли она реальна? Кто я? Что, черт возьми, происходит?

Когда после смерти матери я бежал с Сицилии, я убегал от множества вещей. От боли, пожалуй, и отвращения перед жестокостью жизни. И от деда, которого любил и который теперь представлялся мне чудовищем, наживающемся на несчастьях других и распоряжавшимся жизнью и смертью с уверенностью Господа Бога.

Однако в этом бегстве от внука Барбаччиа я также бежал и от того парня, которого все Виатты из клана Виаттов в Америке отказывались признавать. Я бежал от того Стейси Виатта, которого сделали из меня обстоятельства.

И у меня была возможность обрести самого себя, собственную сущность – себя, и никого более. На какое-то время этого было достаточно, и все шло как надо. Я был занят этим до Мозамбика и Лоренцо Маркеса, мог бы заниматься и дальше и обрести направление, цель в жизни без посторонней помощи.

Но тут на пути возникли «Огни Лиссабона». Я встретил Шона Берка, стал зависим от него. И так оно и шло вплоть до Ямы. Да, я изведал и это – полностью, до конца – был в дерьме и во мраке. Но выжил и нашел в себе другого Стейси Виатта, такого, которого не знал прежде – кто задавал вопросы, множество всяких вопросов.

Мое возвращение на остров было неизбежно, теперь я это понял. Мне нужно было снова увидеть этого невероятного человека, неотделимого от моего детства – Вито Барбаччиа, капо мафии всей Сицилии, который пытался убедить меня, что я такой же мафиозо, как и он, только рангом повыше. И который уже видел меня во главе Совета, когда его самого не станет.

Однако он ошибается. Я не тот человек, которого вылепил Берк, не наемный убийца, выдающий себя за солдата, но также и не улучшенный вариант собственного деда. К дьяволу их обоих!

Но кто же я в таком случае? Я шел в горы с открытыми глазами, догадываясь, что дело обстоит совсем не так, как кажется, с неясной надеждой победить Берка в его темной игре, какова бы она ни была. Я проиграл, но и он тоже. Теперь мне надо выбить его из седла, действуя на его территории, если хочу освободиться от него окончательно. Какой бы кровавой ни была эта схватка, какой бы жестокости ни потребовала, этого не избежать. Слишком долго я оставался в его тени.

Неистовая ярость захлестнула меня и, когда я еще раз свернул и оказался на последнем отрезке пути, а ярдах в трехстах от меня вонзался в ночь луч прожектора виллы Хоффера, мною овладело нечто вроде безумия. Я с силой нажал на акселератор, посылая «альфу» во тьму, так что двигатель дико, отчаянно взревел.

Охранник заметил меня, но когда он осознал мои намерения, было уже поздно. Он схватился было за винтовку, но вовремя передумал и отскочил в сторону, когда «альфа», сорвав бронзовые ворота с петель, помчалась по подъездной аллее.

То, что произошло потом, сродни было превратностям войны, когда только внезапность решает, кто победит, а кто проиграет. Из-за поворота аллеи медленно выехала «ламбретта», поскольку водитель, по-видимому, только что запустил двигатель. Я резко затормозил, крутанул руль здоровой рукой и врезался в заросли кустарника, так что из-под колес полетели камни.

«Ламбретту» тоже занесло; водитель отчаянно жал на тормоз, и машина завертелась на месте, потом остановилась бампером в сторону дома. За рулем сидел один из работников, который был в выходном костюме и, очевидно, собрался провести вечер в городе. Выбравшись из «альфы» и сжимая в руке «смит-вессон», я краем глаза заметил белое испуганное лицо, и тут он дал газ, и «ламбретта» с ревом понеслась по аллее к дому, мгновенно скрывшись за деревьями.

Я мог бы в два счета убрать его, но он здесь был совершенно ни при чем, и я не стал его трогать – хоть это и означало, что он сейчас поднимет на ноги весь дом, и Берк с Пайетом будут готовы встретить меня. Возможно, все дело было в том, что я хотел, чтобы они узнали. Однако раздумывать было некогда, поскольку парень, охранявший ворота, уже бежал ко мне, всадив на ходу пару пуль в «альфу», так что я бросился в укрытие.

Правое плечо пекло невыносимо – его точно поджаривали на медленном огне, но боль только подстегивала меня, заставляя чувствовать свое тело – живое и сильное. Дождь полил еще пуще, и я скрючился за кустами, присев на корточки и выжидая, как уже не раз выжидал прежде – в других местах, в других зарослях, – прислушиваясь к малейшему шороху или хрусту.

По каким-то непонятным ассоциациям мне вдруг вспомнилась высадка в Лагоне; мы тогда спустились на парашютах и вывезли монахинь из здания осажденной миссии. Время стояло ужасное – начало сезона дождей, и нам всю дорогу приходилось пробираться через густые заросли кустарника. Мне почему-то вспомнилось, что Берк хотел прорваться туда на бронемашинах. Тогда я предложил парашютный прыжок, а он возражал, говоря, что нам не на чем будет оттуда выехать. Но я настаивал, доказывая, что на обратном пути внезапность сыграет нам на руку, и мы прорвемся прежде, чем они сообразят, что мы вообще там были.

Он согласился в конце концов, но на первом же совещании каким-то образом оказалось, что это его идея. Сколько же раз так случалось? Сколько же раз, до этой последней операции в Каммарате?

В течение многих лет это было у меня перед носом, но я ничего не замечал, ослепленный верой в этого человека... Я вдруг ощутил странное облегчение, точно освободился от чего-то, – и бешеная, сумасшедшая ярость захлестнула меня.

Я – СТЕЙСИ ВИАТТ, И НИКТО ИНОЙ.

Мысль эта эхом отдавалась у меня в голове, и тут хрустнула ветка. Итак, события начали разворачиваться. Где-то в ночи послышался окрик, я поднял камень и бросил его в кусты. Мой друг охранник явно не стоил тех денег, что Хоффер платил ему. Он выскочил из зарослей и несколько раз выстрелил туда, куда упал камень.

Я прострелил ему правую руку чуть повыше локтя; он вскрикнул и обернулся, бросив винтовку. Мы стояли под дождем лицом к лицу, и статуя древнегреческой богини у него за спиной смотрела на нас невидящим взглядом. В глазах парня не было страха. Возможно, Хоффер все-таки не зря платил ему.

– Если хочешь жить, говори, – сказал я ему. – Что с синьориной Солаццо?

– Она весь день заперта в своей комнате.

– А Чиччио? Чиччио с ней?

– Он был там. – Парень передернул плечами. – Я не знаю. Я тут совершенно ни при чем. Ее комната с желтой дверью на втором этаже. – Он зажал руку, пытаясь остановить кровь. – Чиччио сказал мне, что вы и француз убиты.

– Он ошибся, не так ли? Где остальные?

– Где-то здесь.

Я кивнул.

– Хоффер мертв. Теперь иди – это не имеет к тебе отношения.

Он скрылся в кустах, и тут щелкнул выстрел. «Калашников», его ни с чем не спутаешь. Пуля отколола кусок от мраморной головы богини. Я припал на одно колено, услышав, как наверху, у меня над головой, кто-то отскочил за балюстраду, ограждавшую сад в мавританском стиле, разбитый на крыше.

Я тихонько окликнул:

– Шон, это я, Стейси. Я сейчас поднимусь.

Ответа не последовало, но прожекторы, освещавшие сад, внезапно погасли. Не знаю, кому пришла в голову эта светлая мысль, но мне это было как раз на руку. Я шагнул в долгожданную темноту, перелез через невысокую стену террасы и вошел в холл через открытое французское окно.

Здесь царил полумрак, которого почти не рассеивал тусклый свет единственной лампы, но мне нельзя было останавливаться – только стремительность могла обеспечить успех.

Я неслышно, словно привидение, поднялся по лестнице, стараясь держаться поближе к стене, пробрался по коридору мимо собственной комнаты и поднялся еще на один пролет.

До меня не доносилось ни звука. Я замер в полумраке у желтой двери и на мгновение задумался. Следующая дверь, выходившая на площадку, была обита кожей и открылась, когда я толкнул ее. Это, похоже, была комната Хоффера, и на другом ее конце раздвижные стеклянные двери выходили на террасу.

Я снова вышел в коридор, прижался к стене и тихо позвал:

– Роза, ты здесь?

– Беги, Стейси! Беги! – раздался ее отчетливый звонкий голос.

Послышался звук удара, и три пули прошили дверь, так что щепки брызнули во все стороны.

Я на цыпочках прошел через комнату Хоффера, прокрался вдоль террасы и заглянул внутрь. Роза в халатике лежала на полу, а у двери стоял Чиччио, спиной ко мне. Он был босиком, в брюках и в майке; в правой руке у него был пистолет.

Роза приподнялась, и Чиччио осторожно приоткрыл дверь. Я шагнул в комнату и выстрелил ему в руку в ту минуту, когда он стал оборачиваться. Он взвизгнул, пистолет упал на площадку и скатился вниз по ступенькам.

Роза плакала, лицо ее было в синяках и плечо тоже – я заметил это, когда халатик соскользнул, обнажив грудь. Она машинально попыталась прикрыться, лицо ее выражало изумление.

– Стейси... Стейси, это ты! Они сказали, что ты умер.

Она обвила мою шею руками и прижалась ко мне. Я ни на мгновение не сводил глаз с Чиччио.

– Я-то жив, – сказал я. – А вот Хоффер уже покойник.

– Слава богу! Я хотела предупредить тебя, Стейси, вчера вечером, когда уходила из твоей комнаты. Я хотела вернуться. Ты был прав – я боялась. Боялась по многим причинам, но Хоффер коечто заподозрил. Он избил меня, а потом отдал этому... этому зверю.

Чиччио отступил на шаг, и я потянул Розу за собой из полумрака туда, где узенькая полоска света пробивалась с площадки. Синяки на ее лице были даже страшнее, чем мне показалось вначале, и что-то внезапно обожгло меня изнутри.

– Это его рук дело?

Роза даже не пыталась возражать. Она откинула голову, и в этом жесте чувствовалась прежняя гордость.

– На нем тоже остались мои отметины.

Я повернулся, и Чиччио, увидев мое лицо, тотчас же отскочил, придерживая раненую руку.

– Пожалуйста, не надо, синьор! – Он попытался заговорщицки улыбнуться мне, как мужчина мужчине. – Эта женщина – шлюха из самых грязных закоулков Палермо. Все знают, кем она была раньше, до того, как ее подобрал синьор Хоффер.

Он снова подобострастно улыбнулся, повернувшись спиной к лестнице. Ярость заклокотала во мне, как раскаленная лава.

– Ты находишь, что это забавно? Тебе нравятся шутки? Ну так посмейся!

Я изо всех сил ударил его ногой в пах. Он заверещал, согнувшись пополам, и я двинул его коленом в лицо, так что он покатился с лестницы. Дважды перевернувшись, он распластался на нижней площадке. С минуту он лежал неподвижно, потом – к моему величайшему изумлению – поднялся и заковылял прочь: одна его рука – очевидно, сломанная – беспомощно свисала.

Я повернулся к Розе.

– В тот день, когда ты начнешь стыдиться своего прошлого, я расскажу тебе кое-что про себя, отчего ты поймешь, что грешна не более, чем Пресвятая и Непорочная Дева Мария. Но сейчас мне надо идти. Берк ждет меня наверху, в висячем саду на крыше.

– Нет, Стейси, их там двое. Они убьют тебя!

– Навряд ли. Хотя все возможно в этой жизни. – Я вынул из кармана бумажник и протянул ей. – Если что-то сорвется, эти деньги помогут тебе. А теперь оденься и жди меня внизу, в одной из машин.

Я уже начал поворачиваться, но Роза обхватила меня, притянула к себе, но не поцеловала. Она молчала, но ее лицо было красноречивее всяких слов. Я осторожно высвободился из ее объятий, и она не пыталась остановить меня.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Дверь на верхней площадке лестницы распахнута настежь, сад снова залит светом прожекторов – чудное, восхитительное местечко, благоухающее под дождем.

Я на секунду остановился у двери, обдумывая ситуацию, потом прошел дальше по коридору, толкнул еще одну дверь и очутился в какой-то комнате, напоминающей рабочий кабинет.

Здесь темно, неизменные стеклянные двери на крышу открыты.

ОТКУДА ОН ЖДЕТ МЕНЯ – ВОТ ЧТО СЕЙЧАС САМОЕ ГЛАВНОЕ.

Я стоял в темноте, опустошенный, внезапно ощутив себя очень усталым и охваченным каким-то странным фатализмом, который, казалось, нашептывал мне, что в действительности все это не имеет значения – ничто не имеет значения сейчас. Наш путь предопределен – мой и Берка. Чему быть, того не миновать.

Я в три прыжка проскочил стеклянные двери и нырнул в зеленые джунгли сада.

Его голос прозвучал очень ясно:

– Сюда, Стейси, наверх. Я знаю, что ты здесь.

– Я и ты, Шон? Только мы двое?

– Как всегда, Стейси, малыш. – Чем сильнее ощущался его ирландский акцент, тем меньше я верил ему. – Пайета нет. Он понес наш багаж к самолету. Мы улетаем сегодня ночью.

Это была ложь. Несомненно. Ведь сколько бы Хоффер ни успел заплатить ему, оставался еще чек на предъявителя на пятьдесят тысяч долларов в том банковском сейфе в Палермо, и, так как сегодня воскресенье, он никак не мог получить чек после возвращения из Каммараты. А такие деньги он ни за что не оставит.

Однако, повинуясь все тому же необъяснимому фатализму, я решил играть по его правилам и, продравшись сквозь папоротники, вышел на узкую тропинку между двумя живыми изгородями. Он стоял в конце тропинки, на террасе, за кованым железным столом; руки его были убраны за спину.

– Что у тебя там, Шон? – окликнул я.

– Ничего, Стейси. Ты что, мне не веришь?

– После того, что случилось в горах – после Каммараты?

Он вытянул обе руки перед собой: в них ничего не было. Потом медленно произнес:

– Мне очень жаль, но я же знаю – ты ни за что бы не пошел на это убийство. – Он покачал головой, и в его голосе послышалось нечто, похожее на восхищение. – Но ты, Стейси – о, Господи, ты неуязвим. Я думал, от тебя и мокрого места не осталось.

– Теряешь нюх, Шон, – возраст... – заметил я. – Если хочешь знать, девушке вы тоже не причинили большого вреда. С ней все в порядке. А вот Хофферу повезло меньше. Сейчас он, должно быть, уже пытается оправдаться перед дьяволом.

Это его проняло, и с его лица исчезла усмешка.

– Ты – грязная свинья, Шон, – сказал я. – И всегда был ею, только раньше я этого не замечал. Нет никаких оправданий тому, что ты сделал там, наверху в горах. Вы с Хоффером, должно быть, отлично поладите, когда встретитесь в следующий раз.

– Ты ведь не можешь убить меня – вот так, хладнокровно, – Стейси, после всего, через что мы прошли вдвоем?!

Он, словно в недоумении, развел руками.

– Именно это я и намереваюсь сделать, – сказал я, и тут Роза пронзительно закричала в дверях, у меня за спиной.

Метнувшись в сторону, я упал на живот, и боль пронзила мое правое плечо, а Пайет Джагер выскочил из-за увитой виноградом решетки не далее чем ярдах в семи или восьми от меня.

Как ни странно, оружием, которое он сжимал обеими руками, оказалась «люпара», по-видимому, принадлежащая одному из людей Хоффера; как раз то, что надо, для убийства на близком расстоянии.

Я выстрелил в него трижды; две пули вошли ему в сердце, а третья – в горло, когда он повалился вперед, уронив «люпару». Я повернулся – «смит-вессон» на изготовку – и посмотрел прямо в дуло «браунинга», неподвижного в руке Берка.

– Я сунул его сзади за пояс, – объяснил он. – Ну и кто же на этот раз потерял нюх?

– Неужто ты не прольешь ни слезинки по возлюбленному дружку? – спросил я.

Лицо его словно окаменело.

– Ублюдок, я давно уже хотел посмотреть на тебя вот так!

– Но я был нужен тебе, не правда ли? – сказал я. – Я только сегодня вечером это понял. Ты заставил их тащить меня там, в Лагоне, когда я был ранен, только из-за того, что нуждался во мне. Без меня ты был ничто. – Я хрипло рассмеялся. – Великий Шон Берк. Ну не смешно ли?! Каждый сделанный тобою когда-либо шаг, каждый план был рожден у меня в голове. Без меня ты был ничто, а я-то считал тебя чем-то вроде Бога. Без меня ты даже не смог бы проникнуть в Каммарату или подойти ближе чем на десять миль к Серафино и девушке.

– Ты – жалкий, ничтожный тупица, – сказал он. – Ты думаешь, что был нужен мне, для того чтобы провернуть это дельце в Каммарате? Думаешь, для этого я вывез тебя из Египта, вместо того, чтобы оставить там гнить?

– А у тебя есть сказочка получше?

– Что ж, слушай. – Он медленно, точно смакуя каждое слово, заговорил: – Хофферу нужна была голова Вито Барбаччиа, но добраться до него было невозможно, пока он не нанял меня, а я не вспомнил о моем старом дружке Стейси Виатте, сидевшем в Яме в Фуаде. Трудность была в том, чтобы проникнуть на виллу Барбаччиа – автомобили всех посетителей оставались за воротами, – но относилось ли это и к внуку Барбаччиа? Стоило попытаться.

Я шагнул к нему, а он громко расхохотался – это был первый и единственный раз, когда я слышал, как он смеется.

– Те двое вооруженных парней, что оказались той ночью на вилле, – были в багажнике машины. Вот так они туда попали. Моя идея, Стейси, – прямо как с Троей и тем деревянным конем. Ради этого стоило вывезти тебя из Фуада, и ведь это почти сработало!

Насколько это все соответствовало действительности, я не мог проверить, однако мне не очень-то верилось, чтобы он только из-за этого стал вывозить меня из Фуада. Нет, я был нужен ему для операции в Каммарате, как бы он ни пытался теперь скрыть это от себя самого. С другой стороны, я, без сомнения, раньше упоминал ему о деде, и имя, которое тогда ничего для него не значило, приобрело совсем иной смысл, когда он впервые услышал его от Хоффера.

Так значит, он снова использовал меня. Забавно, что на этот раз я же и обставил его; теперь я понял, почему он так быстро пристрелил парня с «люпарой» в тот вечер в саду. Это был единственный способ заставить его замолчать.

Я припал на одно колено, а он покачал головой.

– Зря теряешь время, малыш. Я считал. Один в саду, один на лестнице, три в Пайета. Итого пять – а ты никогда не заряжаешь больше, разве что перезарядил, пока поднимался.

ИГРА – ЧУДОВИЩНАЯ ИГРА, В КОТОРОЙ КАЖДОМУ ИЗ НАС ОТВЕДЕНА СВОЯ РОЛЬ.

Я покачал головой и сунул «смит-вессон» в карман.

– Нет, ты прав, он пуст.

– Вот так-то, Стейси, – сказал он. – Мы с тобой прошли долгий путь от «Огней Лиссабона».

Я поднял «люпару».

– Знаешь, что это?

– А как же – Хоффер мне показывал. Излюбленное оружие мафии – традиционное для вендетты. Но на расстоянии более шести футов от него мало проку. Тебе нужно подойти ко мне поближе, малыш.

– Я подойду ближе, – сказал я, поднялся и взвел курок. – Ты ведь ни разу и куска не проглотил, без того чтобы я его тебе не разжевал и не сунул в рот. Теперь посмотрим, на что ты способен сам.

Он был прав, разумеется: ружье с таким коротким, обрезанным стволом дает настолько большой разброс, что не было не малейшей надежды серьезно ранить его там, где он стоял, – шагах в двадцати от меня, не менее.

Я пошел, глядя смерти в лицо, и Роза отчаянно вскрикнула. Где-то послышался шум мотора подъезжавшей машины, потом еще, хлопанье дверей, голоса в темноте. Мафия прибыла слишком поздно.

Был только дождь и Берк, стоявший там – в конце темного туннеля, – лицо его застыло, на нем резко обозначилась каждая черточка; взгляд его сверлил меня, и на какое-то бесконечное мгновение в мире больше не было никого, кроме меня и его.

И тут произошло нечто странное. «Браунинг» качнулся. Берк отступил на один шаг, потом еще. Не знаю, отчего это случилось. Быть может, виной тому было мое неумолимое приближение, мое явное презрение к собственной смерти, выражение лица. Что бы там ни было, он сломался – рассыпался, распался на части.

– Не приближайся ко мне! Не подходи!

Он быстро отступил на три шага назад, пошатнулся, наткнувшись на ограждение, и с отчаянным криком полетел вниз.

Я еще постоял, чуть покачиваясь, потом бросил «люпару». Роза была уже здесь, она крепко прижималась ко мне и плакала, уткнувшись мне в грудь. Я рассеянно погладил ее по волосам, потом подошел к ограждению и посмотрел вниз, на него, безжизненно лежавшего на ступенях террасы в шестидесяти футах подо мной.

Когда я наконец повернулся, дед был уже тут, с ним Марко и еще трое довольно суровых на вид джентльменов, сжимавших автоматические пистолеты так, словно родились с ними.

– Вы опоздали, – сказал я. – Все уже кончено.

Барбаччиа шагнул ко мне.

– С тобой все в порядке?

– Со мной? Отлично. Вот только Берк и его дружок мертвы, да пара ребяток Хоффера малость пострадали. Сколько, по-твоему, мне дадут? Лет десять? Пятнадцать? В Риме подобные вещи уже не приветствуются. Это плохо для туристского бизнеса.

Дед положил руку мне на плечо.

– Стейси, послушай меня. Все это ерунда. Берк и его дружок просто исчезнут, испарятся, так что никто никогда и не вспомнит о них. Что же до остальных – я улажу. Я все улажу. Они поостерегутся связываться с мафией.

– Это хорошо, – сказал я. – Это просто замечательно, потому что, сказать по правде, я сыт по горло тюрьмой, насытился ей на всю жизнь. К тому же у меня несколько другие планы – к примеру, сесть на первый же самолет и убраться подальше, куда угодно с Сицилии. Завтра же.

Вито был потрясен до крайности и неуверенно протянул ко мне руку:

– Стейси, ты сам не знаешь, что говоришь. Ты должен остаться со мной.

– Остаться с тобой?

Я расхохотался.

– Да я бы не обрезал веревку, если бы ты вздумал повеситься. Кстати, хотел кое-что сообщить тебе. Сегодня вечером я сделал невероятно интересное открытие. Я понял, кто убийца моей матери. Ты.

Это было самое страшное, что я мог ему сказать, пусть даже это и была правда. Он как-то съежился и мгновенно постарел у меня на глазах. Я повернулся и пошел мимо его здоровенных молодчиков; я вдруг почувствовал, что очень устал.

Дойдя до дверей, я покачнулся, и тут чья-то рука поддержала меня. Рядом стояла Роза, с гордостью, высоко подняв голову. Она уже не плакала.

– Позволь, я помогу тебе, Стейси.

– А ты готовить умеешь?

– Ты никогда в жизни не пробовал таких макарон.

– Тогда ты как раз та девушка, которая мне нужна. Только с одним условием: мы все оформим, как надо, при первой же возможности. С меня хватит случайных связей.

Она снова заплакала, когда мы спускались по лестнице, и я погладил ее по плечу.

– Моя одежда, наверно, по-прежнему в моей комнате. Собери вещи и что там тебе может понадобиться. Паспорт не забудь. Я буду ждать тебя внизу. Отдай мне мой бумажник.

Она отдала мне бумажник и пошла в свою комнату, а дальше я пошел уже один. Дождь лил как из ведра. Я вышел в сад и прошел мимо террасы перед домом.

Вид у Берка был довольно спокойный, когда он лежал вот так, под дождем, хотя, по всей видимости, у него был сломан позвоночник, а череп на затылке расколот.

Множество мыслей пронеслось у меня в голове, пока я стоял и смотрел на него. Особенно я вспоминал нашу первую встречу в Мозамбике, в кафе «Огни Лиссабона». Если бы только можно было остановить мгновения, сохранить их навеки. Если бы только люди не менялись. Но это немыслимо. Так не бывает.

Я устал, и теперь хотел только укрыться от мрака и обрести хоть немного тепла, если мне повезет. А мне обязательно должно повезти – мне повезет, как никогда и никому не везло. С Розой у меня это получится. Мне поможет в этом также клочок бумаги стоимостью в пятьдесят тысяч долларов, который лежал за подкладкой в моем бумажнике. Я усмехнулся, вспомнив, как торжественно Шон запечатывал в банке конверт с вложенным в него бланком отказа, которым я в тот день заменил настоящий чек.

Бедняга Шон, бедняга Шон Берк. Я вынул «смит-вессон», кинул ему на грудь и оставил там, под дождем. Неважный обмен, вероятно – для него, но не для меня.

Примечания

1

капо (итал.), здесь – глава мафии

2

эффенди – господин (арабск.)

3

Биафра – восточная часть Нигерии, которая в 1967 году объявила о своей независимости. Снова стала частью страны в 1970 году. (Прим. перев.)

4

Омерта (оmerta) (итал.) – молчание. (Прим. перев.)

5

«Наше дело» (итал.) – так называет себя итальянская мафия, особенно в США (прим. перев.)

6

сикарио (итал.) – наемный убийца