Он не стал тратить много времени на вступление и сразу перешел к делу.

– Мистер Виатт, полковник Берк рекомендовал мне вас, как самого подходящего человека для этой работы. Именно поэтому нам пришлось затратить столько усилий, чтобы освободить вас.

– Очень мило с его стороны, – проговорил я с иронией, очевидной для всех, кроме, вероятно, Хоффера, который невозмутимо продолжал:

– Нет нужды повторять, что все мы сейчас полностью зависим от вас, мой юный друг...

И положил руку мне на колено, чего я терпеть не мог, а в голосе его зазвучали сладкоречивые нотки прожженного политикана, который пытается убедить вас, что он так же прост и незатейлив, как доярка на ферме. Я ждал, что он вот-вот сорвется на дифирамбы типа: «Я верю в вас, как в Бога», поэтому прервал его.

– Давайте все-таки проясним одну вещь, мистер Хоффер. Я здесь затем, чтобы заработать двадцать пять тысяч долларов плюс оплаченные вперед издержки.

Хоффер резко выпрямился, а глаза у него сузились и сфокусировались на пучках голубой травы, росших рядом с беседкой. Мне показалось, что он приготовился торговаться, судя по реакции Берка, который смутился и начал было оправдываться:

– Простите меня, мистер Хоффер, Стейси просто не понимает...

Хоффер оборвал его резким движением руки, словно гильотиной.

– Неважно. Мне нравятся люди, которые знают себе цену. Итак, теперь мы знаем, на чем стоим.

Теперь он выглядел совершенно иначе – властный, жесткий человек, прекрасно знающий границу, за которую не отступит, чтобы получить свое. Даже его движения изменились. Щелчком пальцев он подозвал Розу с очередной порцией напитков.

– Половину я плачу вперед, – заявил он. – Вам и Берку.

– А если нам не удастся освободить девушку?

– Тогда вы спокойно выходите из игры.

– А остальные двое?

– Ваши проблемы.

Берк хмурился – оттого, вероятно, что чувствовал себя отстраненным от хода событий. Но вот он еле заметно кивнул. Это меня крайне удивило. Или мне показалось?

Как бы то ни было, я покачал головой и сказал Хофферу:

– Нет, этого недостаточно. Джагер и Легран будут на тех же условиях, или мы не идем вовсе.

Хоффер опять не стал спорить.

– Хорошо. Я дам вам чек, по которому в Палермо вам выдадут деньги хоть завтра. Но он будет выписан на имя полковника Берка, который будет держать банк, пока дело так или иначе не завершится. Мне нужна страховка против кого-нибудь, кто предпочтет синицу в руках.

– Весьма предусмотрительно с вашей стороны.

Берк просто кипел от ярости, но я, не обращая на него внимания, допил свой стакан. Роза поднялась, чтобы подать мне другой, а Хоффер сказал:

– Ну что, теперь можно поговорить о деле? Что вы намереваетесь предпринять?

– Вы уверены, что Серафино скрывается в Каммарате? – спросил я.

– Да, – кивнул он, – его пристанище определенно находится там. Вся информация, которую мне удалось собрать, подтверждает это. Как я полагаю, вы знаете эту местность?

– Я был там. Дикое место.

– Можете не объяснять. Мне пришлось ездить туда одному, чтобы заплатить первый раз.

– И вы встречались с ним?

– С Серафино? – Хоффер кивнул. – Вот как с вами. На мосту, где проходит шоссейная дорога, неподалеку от деревни, называемой Беллона.

– Как он выглядит?

– Я могу показать вам. – Он достал бумажник, вынул фотографию и протянул мне. – Удалось получить через одного знакомого в полиции. Наш друг проходил через их руки не один раз.

Это был типично полицейский снимок, который превращает человека в разновидность неандертальца, который способен, судя по облику, к изнасилованию, убийству и всему, что находится между.

Я покачал головой:

– Это фото ни о чем не говорит мне. Как он выглядит? Опишите его.

– Рост средний, сто шестьдесят пять – сто семьдесят. Темные волосы, длинные темные волосы. – Хофферу явно не нравился мой допрос. – У него одна из тех смуглых физиономий, которые встречаются здесь повсюду – арабская кровь сарацинов, как мне говорили. Типичный сицилиец.

– Похож на меня, не правда ли? – вставил я.

– Да, если хотите. – Он совсем не обиделся. – С тех пор, как была сделана фотография, Серафино потерял глаз. Когда я встретил его, он выглядел каким-то смешливым. Относился к делу, как к одной большой шутке.

Напряжение не покидало Хоффера: его правая рука сжалась в кулак, да так и осталась.

– Мне кажется, Беллона достаточно хорошее место, чтобы начать с него, – сказал я.

– Вы так думаете? – удивился Хоффер. – У меня сложилось впечатление, что большинство жителей деревни состоят в сговоре с бандитами вроде Серафино.

Я посмотрел на Берка.

– Ты будешь представлять туриста. А я сойду за наемного шофера.

– Подходяще, – кивнул он.

Затем я обратился к Хофферу:

– «Мерседес» не подойдет. Необходимо что-нибудь менее помпезное. Можете это организовать?

– Без сомнения. Еще что-нибудь нужно?

– Совсем немногое. Расскажите мне про девушку.

Хоффер озадаченно взглянул на меня.

– Про Джоанну? Я думал, что полковник уже сообщил вам все, что необходимо знать.

– Понимаете, мне бы хотелось послушать, что расскажете про нее лично вы. И как можно подробнее. Понимаете, в таких делах очень важно узнать побольше о главных действующих лицах и попытаться представить, как они могут повести себя в определенной ситуации.

– Да, да, понимаю, – одобрительно закивал Хоффер. – Итак, с чего же начать?

– Когда вы впервые встретили ее, например?

Это случилось, когда Джоанне было двенадцать. Двумя годами раньше ее отец скончался от лейкемии. Хоффер впервые увидел девочку вместе с матерью в Сент-Морице на Рождество; вскоре последовала свадьба и совместная жизнь, которая продолжалась до тех пор, пока жена не погибла в автокатастрофе. Это произошло во Франции четыре месяца назад.

– Насколько я знаю, девочка была далеко не подарок, – сказал я. – Не помогла даже смерть матери, не так ли?

Хоффер устало ссутулился, провел рукой по лицу и вздохнул.

– Подумать только, как же рано можно начать заниматься подобными вещами. Смотрите, Виатт, я все раскладываю для вас по полочкам. Когда Джоанне исполнилось четырнадцать, мать обнаружила ее в постели с нашим шофером, причем он не был первым. С тех пор от нее не было ничего, кроме неприятностей, – один грязный скандал за другим.

– Тогда почему вы идете ради нее на такие расходы?

Он удивленно посмотрел на меня, затем нахмурился, словно эта простая мысль раньше не приходила ему в голову.

– Хороший вопрос. Не из-за большой привязанности, естественно. В ней никогда не было, нет и, признаюсь откровенно, вряд ли будет что-либо хорошее. Может быть, это не ее вина, но дело обстоит именно так. Нет, Виатт, раз уж зашел разговор, я скажу вам так: только ради светлой памяти жены. Это была удивительная женщина. Она подарила мне семь незабываемых лет. После нее могут быть только ОСТАЛЬНЫЕ.

Он говорил вполне искренне, и присутствие Розы Солаццо нисколько не поколебало меня в этом ощущении. Отнюдь не я догадался первым, что сейчас ему просто нужна женщина в доме, ничего более.

– Мне непонятна одна вещь, – сказал я. – Вы не общались с полицией по этому поводу, об этом я знаю. На Сицилии это не просто бесполезно, а во много раз хуже. Но разве вам не приходило в голову просить помощи у мафии?

– Ну и что из этого получилось бы? – рассмеялся Берк. – Знаете, мистер Хоффер, у Стейси мафия просто не выходит из головы. И на то есть причины.

Хоффер успокаивающе помахал рукой.

– Безусловно, я пытался привлечь мафию. Она по-прежнему многим заправляет здесь. Не верьте всякой чепухе, будто Рим начал душить ее. Обычные россказни для туристов – власти не хотят отпугивать приезжих.

– Ну и что у вас получилось?

Он покачал головой:

– Насколько я знаю, Серафино Лентини не в ладах с мафией. И у меня создалось впечатление, что они тоже хотели бы добраться до него.

– Дедушка Стейси тоже имеет какое-то отношение к мафии, – сказал Берк. – Так, Стейси? Сегодня он как раз собирается его навестить.

– Ваш дедушка? – Хоффер нахмурился.

– Вито Барбаччиа, – сказал я, но последовавшего эффекта не ожидал. У Розы Солаццо перехватило дыхание, и она уронила стакан. Хоффер недоверчиво уставился на меня. Все молчали.

– Так вы внук Вито Барбаччиа? – проговорил, наконец, Хоффер.

– Вы слышали о нем, как я полагаю?

– Слышал о нем? А кто нет? И вы едете к нему сегодня?

Я кивнул, а Хоффер покачал головой.

– Невозможно поверить.

– Вы встречались с ним? – спросил Берк.

Хоффер улыбнулся.

– Дважды – на званых вечерах. Но никогда не говорил – такой чести удостаиваются только коронованные особы.

Берк хмуро взглянул на меня, и я понял, что все сказанное мной на кладбище не было до конца воспринято им, а именно такой фундаментальный факт, что мой дед – весьма важная персона.

Я допил свой стакан и поднялся.

– Пойду прогуляюсь немного по саду перед ужином.

– Конечно, конечно. – Хоффер кивнул Розе: – Покажи ему все, ангел мой. Там есть отличный пруд для разведения рыбы. Он просто чудо, мистер Виатт.

ИТАК, ОН СНОВА СТАЛ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ «МИСТЕР».

Странно все-таки влияет фамилия Барбаччиа на людей, ничего не скажешь. А Роза? Стоило мне улыбнуться ей, как она тотчас же смертельно побледнела и опустила глаза. В ее взгляде застыл страх.

БАРБАЧЧИА – МАФИОЗО. Полагаю, что для Розы эти слова были неразделимы. Когда я взял ее под руку, она вся дрожала.

* * *

Хоффер, без сомнения, нанял лучшего местного шеф-повара. Мы ели нарби ди Сан-Паоло – вид жареных пельменей, наполненных творожной массой с сахаром, а также канноли – вероятно, самое популярное сладкое блюдо на Сицилии, – рулет с яйцом и кремом. Все пили марсалу, слишком сладкое для меня вино, поэтому передо мной стояла бутылка «зибиббо» с острова Пантелерия – анисовое вино с весьма своеобразным вкусом, который вы отвергаете или признаете с первого раза.

Мы обедали на веранде, и получилось нечто вроде маленькой светской вечеринки; даже Пайет и Легран вели себя в высшей степени благообразно. Позднее, когда вино подействовало, беседа немного оживилась. Пайет уделял много внимания Розе, держась, однако, в строгих рамках приличий, а Легран раскрепостился настолько, что даже раз или два улыбнулся.

Затем подали кофе – йеменский «мокко». Я взял свою чашку и отошел к краю веранды. Смех сделался громче, и никто не обратил внимания на мое отсутствие.

Поднявшись к себе в комнату, я достал из ящика стола «смит-вессон» в кожаной кобуре и пристегнул оружие к поясу. Затем пару раз вытащил револьвер, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. Внезапно в комнату вошел Берк. Прикрыв дверь, он облокотился о косяк.

– Ждешь неприятностей?

– Не знаю.

Я засунул «смит-вессон» в кобуру, застегнул пиджак, и положил полдюжины патронов в левый карман, а «вальтер» Марко опустил в правый.

– Мне бы хотелось поехать с тобой, – сказал Берк. – Помощь может оказаться нелишней.

Я посмотрел на него в упор, но он выдержал взгляд, не теряя серьезности.

– Как хочешь, – проговорил я.

Берк облегченно улыбнулся – последнее время ему часто приходилось изображать улыбку – и хлопнул меня по плечу:

– Итак, старая команда, дружище Стейси?

Но ничто старое не возвращается – сейчас я был уверен в этом, как никогда ранее.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Гора Монте Пеллегрино, которая находится в трех милях от Палермо, подпирает небо в западной оконечности Конка д'Оро. Это интереснейшее место, пропитанное кровью и запахом истории, впрочем, как и вся остальная Сицилия. Во время Пунических войн Гамилькар Барка оборонял гору от римлян в течение трех лет, а в более современные времена она стала знаменитой благодаря культу Святой Розалии Пеллегринской, в честь которой и назвали мою матушку. Вилла деда находилась у подножия горы, немного в стороне от деревни Валдеса.

Когда я думаю о своем дедушке, то осознаю, какой большой путь он прошел. Он появился на свет в Велба – маленькой деревушке на западе Сицилии, весьма типичной для всего острова. Деревня представляла собой, образно выражаясь, кучу дерьма, где большинство детей умирало на первом году жизни, а существование напоминало жизнь в средние века.

Отец деда был нищим крестьянином, усилий которого еле хватало, чтобы удерживать семью от голодной смерти. Про ранние годы деда я не припомню ничего определенного, но, когда ему исполнилось двадцать три, он был уже «габелотто» – нечто среднее между сборщиком налогов и земельным агентом, чьи функции заключались в скручивании крестьян в бараний рог и удержании их в этом состоянии.

Такую работу мог получить только мафиозо, поэтому мне остается предполагать, что он довольно рано связался с мафией. Бог знает, что было после – пара убийств, или, возможно, больше. Таков был обычный для любого юнца способ пробить себе дорогу в Уважаемое Общество.

Не исключено, что он даже некоторое время работал в качестве «сикарио» – наемного убийцы, однако я сильно сомневаюсь в этом. Такое занятие никак не вязалось с жизненными принципами деда – сугубо личным взглядом на то, что являлось честным, а что нет. Идея выколачивания денег из проституции, например, наполняла его благородным негодованием, ведь он свято верил в незыблемость семьи, будучи глубоко религиозным человеком. С другой стороны, организация, которой он служил, уничтожила так много своих противников, что в некоторых местностях Сицилии убийство считалось вполне обыденным событием.

Фары «мерседеса» выхватили из темноты фигуры двух пожилых женщин, которые брели по обочине, увешанные корзинами.

– Что это, черт возьми, может означать? – проворчал Берк.

– Они идут в город, на рынок.

– Но почему ночью?

– Только так они смогут занять хорошее место для торговли.

Берк покачал головой:

– Что за идиотская страна!

Я обернулся и посмотрел на ночные огни города.

– Это одна сторона Сицилии, но вот в этой темноте проступает и другая. Склеп для множества поколений. Живительная среда для Римской империи, которая держалась исключительно на рабском труде. С тех пор и повелось, что все люди здесь обязательно закабалены кем-то.

– Знаешь ли, Стейси, мне трудно воспринимать все это всерьез, – сказал Берк. – Эти россказни про мафию и ее влияние. Я всегда думал, что мафия давно уже стала достоянием истории.

– Я мог бы рассказать тебе об одном городке, где за каких-нибудь четыре года произошло не менее ста пятидесяти убийств. А в городке всего двадцать тысяч жителей. Попробуй, найди-ка мне на карте мира другой подобный городок, а?

– Но зачем столько убивать? – воскликнул он. – В моей голове это не укладывается.

– Люди все время играют в те или иные игры, разве ты никогда не замечал этого?

– Я не совсем улавливаю твою мысль.

Конечно, я мог бы сказать ему, что он всю жизнь проиграл в солдатиков – особенно в Конго, – но это не привело бы ни к чему хорошему. Он вряд ли понял бы меня, да и не хотелось обижать его понапрасну.

– Могу выразиться яснее. В Лос-Анджелесе или Лондоне, например, каждодневная борьба за лучшую должность, сворачивание или расширение бизнеса, или даже просто интрижка с чужой женой как раз и привносят в жизнь тот привкус драмы, в котором так нуждаются люди.

– Так что же это доказывает?

– Да ничего особенного. На Сицилии это всего лишь более древняя и гораздо более жестокая игра. Например, обычай вендетты – око за око, – правила которой могут показаться варварскими для чужаков. Мы целуем раны на теле наших погибших, смачиваем губы в их крови и говорим: вот так же я буду пить кровь того, кто убил тебя.

Когда я представил себе то, о чем говорил, у меня внутри будто развернулась холодная и скользкая змея.

– Ты сказал «мы», – заметил Берк. – Считаешь себя истинным сицилийцем?

Я посмотрел вдаль – туда, где в море светились огни пассажирского парохода, направлявшегося в сторону материка, – конгломерат света, собственный мирок. Я вспомнил школу в лондонском Сент-Поле, дом Виаттов, Гарвард и рассмеялся.

– Если в любой сицилийской деревне я произнесу имя деда и объявлю о своем родстве, то наверняка найдутся люди, которые станут целовать мне руку. Здесь ты находишься в совершенно ином мире – постарайся понять это, Шон.

Все же я знал, что он не поверит мне. Все это казалось ему слишком невероятным в наше время. Вера должна была прийти позже.

* * *

У виллы Барбаччиа и поместья Хоффера не было решительно ничего общего. Взять хотя бы ограждающие стены, которые были старше по крайней мере на пару тысяч лет, поскольку большинство современных вилл на острове строились на месте древнеримских. Стены имели высоту не менее пяти метров, а сама вилла была выдержана в мавританском стиле, и ее окружал полутропический сад. Чиччио затормозил у ворот и просигналил.

Сторож не был вооружен, но в этом и не было нужды. Из будки позади него появился человек, который с трудом сдерживал на поводках двух больших догов, а из кустов вышел другой охранник с пистолетом наготове.

Сторож был в форме цвета хаки, и его аккуратные усики и очки в металлической оправе придавали его лицу сходство со страховым агентом. Все трое невозмутимо разглядывали нас, и даже собаки не лаяли, что казалось совсем уж недобрым признаком.

Я вышел из машины и приблизился к воротам.

– Меня ждут. Вас должны были предупредить.

– Только одного, синьор, а не троих. Машинам, кроме принадлежащих капо, запрещено проезжать через ворота. Это наше правило.

Я осторожно вынул из кармана «вальтер» и тут же услышал щелчок – охранник снял свой автоматический пистолет с предохранителя. Я протянул ему «вальтер» рукояткой вперед через прутья решетки.

– Это мой пропуск. Передайте его Марко – Марко Гаджини.

Он скажет вам, кто я такой.

Тот пожал плечами:

– Хорошо, вы можете пройти, но остальные должны остаться снаружи в машине.

Появился Марко, который стал пристально смотреть мимо меня на «мерседес», Берка и Чиччио, а затем кивнул.

– Открой ворота, пусть проезжают.

– Но вы же знаете правило – пропускать только наши машины, – начал было протестовать сторож, но Марко энергично встряхнул его за воротник:

– Дурак, разве убивают собственного деда? Убирайся.

Он вывернул «вальтер» из руки сторожа, положил оружие в карман и подтолкнул сторожа к будке. Ворота, вероятно, работали от электропривода. Они с легким скрипом раскрылись, и Марко присоединился к нам.

– Я прокачусь с вами до дома.

Он опустился на заднее сиденье рядом с Берком, и Чиччио медленно повез нас по дорожке.

– Да, времена меняются, – сказал я Марко. – Попасть в форт Нокс, наверное, легче.

– Поверх стен проходит электронная система, – серьезно сказал он. – Чтобы никто не мог перелезть через них незамеченным. Обычно, как вы слышали, чужие машины не допускаются внутрь. Несколько лет назад мы обнаружили в одной из них взрывное устройство, когда у капо был званый вечер. Если бы оно взорвалось, то от виллы мало бы что осталось.

– Весело вы живете.

Моя ирония, вероятно, не дошла до него, или он предпочел не заметить ее.

– За последние несколько лет на жизнь капо было совершено восемь покушений. Приходится быть начеку. Кто этот человек, которого ты привез с собой? – добавил он совершенно тем же тоном.

– Мой друг – полковник Берк. Он решил, что мне может понадобится помощь.

– Я ощущаю оружие у него в кармане. Это очень некстати. Скажи, что оно ему не понадобится.

– Моего итальянского вполне хватает, чтобы понимать, о чем речь, – произнес Берк и переложил свой «браунинг» в другой карман.

«Мерседес» остановился у подножия широких ступеней, поднимавшихся к гигантской дубовой двери, обитой железом, в которую, как я предполагал, в свое время вонзилась не одна стрела.

Мне вдруг показалось, что вплоть до этого самого момента чувство реальности у меня каким-то образом отсутствовало. Ведь только теперь я снова был дома, возвратясь в исходную точку. Однако, все-таки какая-то весьма существенная часть меня отказывалась поверить в это.

Берк двинулся за мной, а Марко приказал Чиччио переставить машину во двор с задней стороны дома. Когда «мерседес» медленно отъехал, я обернулся и, увидел стоящего на крыльце деда.

* * *

Дед был таким же высоким, как Берк, однако казался ниже из-за того, что плечи немного ссутулил возраст. Теперь ему, должно быть, лет шестьдесят семь или шестьдесят восемь. Все же его длинные волосы и тщательная ухоженная бородка еще не совсем обесцветились.

Если сказать о том, что у него был вид римского императора, то, значит, пришлось бы вспомнить то время, когда неугомонный искатель приключений получил необъятную власть над людьми и без каких бы то ни было угрызений совести стал пользоваться ею.

У него было запоминающееся лицо, на котором присутствовали безжалостность, надменность, а также гордость и недюжинный ум. Он, как всегда, был элегантно одет, несмотря на «моду» некоторых капо в старину выглядеть как можно более неряшливо на людях, как бы подчеркивая этим свою власть и влияние. Но не таким был Вито Барбаччиа: сын нищего крестьянина оставил свои отрепья в далеком прошлом.

Дед был в летнем костюме кремового цвета, сшитом по последней лондонской моде, в бордовой рубашке с темно-синим шелковым галстуком. Сигара во рту была длинна, как обычно, а старая трость черного дерева – если, конечно, это была та самая трость, которую я помнил, – содержала в себе остро отточенный стальной клинок пару футов длиной.

Пока я медленно брел вверх по ступенькам ему навстречу, дед молчал. Оказавшись чуть ниже его, я помедлил, а он пристально смотрел на меня сверху вниз, не произнося ни слова, а затем раскрыл объятия.

Он был силен по-прежнему – я ощутил это, пока дед долго прижимал меня к себе. Потом он расцеловал меня в обе щеки и слегка отодвинул, снова глядя мне в глаза.

– Да, ты, оказывается, вырос, Стейси – вырос, мой мальчик.

Я повернулся к поднимавшемуся по ступеням Берку и представил их друг другу. Голос с трудом повиновался мне, а глаза подернулись дымкой. Почувствовав мое состояние, дед взял меня за руку.

– Пойдем, пойдем в дом. Марко угостит вас выпивкой, полковник, пока я перекинусь парой слов со своим внуком.

Когда мы проходили через гигантскую дверь, у меня совсем пересохло в горле. Странно, что никогда не прекращаешь любить тех, кто тебе дорог, даже несмотря на то, что они могли совершить.

* * *

Когда я вошел в комнату деда, то будто погрузился в прошлое. Комната выглядела по-прежнему внушительно – по стенам стояли полки с многочисленными книгами, большинство из которых были прочитаны дедом, а в камине весело потрескивали поленья, и этот звук казался мне громким в тишине. Сверху на меня смотрела мама с написанного маслом портрета, который дед заказал одному английскому художнику в ту пору, когда мне было четырнадцать. Я тоже был представлен здесь на многочисленных фотографиях, запечатлевших все стадии моего роста.

Пианино стояло на старом месте у окна – концертный «бернштейн», который дед специально заказывал для меня в Германии. Всё только самое лучшее. Я стоял, глядя на клавиши, потом извлек пару нот.

За спиной закрылась дверь. Когда я обернулся, дед наблюдал за мной. Так мы и стояли, глядя друг на друга через комнату, и я первый раз в жизни совершенно не знал, о чем говорить. Дед понял мои чувства и улыбнулся:

– Сыграй что-нибудь, Стейси, оно настроено. Я регулярно приглашаю настройщика из Палермо.

– Это было так давно, – сказал я. – В тех местах, где мне приходилось бывать, подобных инструментов не встречалось.

Дед ждал, не двигаясь с места, и я присел на крутящийся стул, помедлил немного и начал играть. Только на середине произведения я осознал, что играю, каким-то отголоском памяти или ассоциативно. Равель, «На смерть Инфанты». Последняя вещь, которую я исполнял в этом доме в ночь перед похоронами матери. Её любимая вещь.

Сфальшивив, я остановился и тут же услышал резкий голос:

– Продолжай, продолжай!

Музыка снова завладела мной – музыка высшей пробы, которая струилась, словно вода по камням, никогда не заканчиваясь. Я забыл, где находился, забыл обо всем на свете, кроме музыки, и плавно перешел к импровизации Шуберта.

Когда я закончил и последний звук угас, я поднял голову и увидел, что дед стоит и пристально смотрит на портрет. Затем он повернулся ко мне и серьезно кивнул:

– Твоя музыка снова здесь, Стейси. Несмотря ни на что. Она была бы довольна.

– Я никогда не смог бы стать концертным исполнителем, ты же знаешь, – проговорил я. – Мне кажется, ты всегда знал об этом, в отличии от нее.

– Что плохого в том, что мать возлагает надежды на собственного сына? – Он снова улыбнулся, глядя на портрет. – Она всегда говорила, что у каждого человека обязательно есть какой-либо талант.

– В чем же заключается твой?

Фраза вырвалась у меня прежде, чем я успел прикусить язык, и я сразу же пожалел об этом. Дед резко обернулся и хищно наклонил подбородок, но взрыва не последовало. Он взял новую сигару из серебряной коробки и медленно опустился в кресло-качалку перед камином.

– Налей-ка бренди, Стейси, для нас обоих. Ты выглядишь как мужчина, который может себе это позволить. Потом мы поговорим. Я двинулся к шкафу в противоположном углу комнаты, где на серебряном подносе стояли хрустальные бокалы и графин.

– Я читал про тебя, мой мальчик. Года два назад.

– Да, да. – Я был удивлен, но старался не подавать виду.

– Во французском журнале – «Пари-Матч». Они рассказывали про наемников в Конго – в основном про твоего друга, но на фотографии ты стоял сразу позади него. Тебя называли капитаном.

– Это правда.

Я осторожно налил бренди, и он продолжил:

– Затем была статья в одной из римских газет – о том, как вы были разбиты и бежали, поджав хвосты.

– С тех пор прошло уже два года.

– Чем же ты занимался потом?

– Всем понемногу. – Я приблизился к нему с бокалом в руке. – Между прочим, я сейчас только что из тюрьмы. Из египетской. Ничего общего со всеми нами любимой Уччиардоне в Палермо, или мафия уже не держит ее под контролем?

Трость черного дерева поднялась, отведя в сторону полу моего плаща и обнажив кобуру со «смит-вессоном».

– Итак, Марко был прав. А я было не поверил ему. Значит, вот кем ты стал, да? «Сикарио» – наемным убийцей. И это мой внук.

Гнев и отвращение в его голосе казались мне немного странными, но никакой настоящий мафиозо никогда не думает о себе как о преступнике. Поза для светского общества, не более того. Я протянул ему бокал с бренди.

– А разве я хуже тебя? Действительно, чем я хуже тебя?

– Я никогда не убиваю просто так, – проговорил дед. – Человек умирает потому, что он против меня – против мафии.

– И ты считаешь это достаточной причиной?

– Я верю, что это так. – Дед пожал плечами. – Так было всегда. – Трость поднялась снова и уперлась мне в грудь. – Но ты, Стейси, из-за чего убиваешь ты? Из-за денег?

– Не совсем, – произнес я. – Из-за очень больших денег.

– Я могу дать тебе денег. Сколько захочешь.

– Именно это ты и делал на протяжении многих лет.

– А ты убежал.

– А я убежал.

Он серьезно кивнул.

– Около года назад я получил письмо от одного юриста из Штатов. Тебя пытались разыскать. Твой дед по отцу – старый Виатт – успел кой о чем подумать, лежа на смертном одре. Ты упомянут в его завещании. Сумма весьма приличная.

Я даже не разозлился.

– Пусть они вернут эти деньги индейцам.

– И ты не прикоснешься к ним?

– Смогу ли я переступить через могилу матери, как ты считаешь?

Сам того не замечая, я становился все более похожим на истинного сицилийца. Дед, несомненно, был весьма польщен.

– Рад слышать, что в тебе сохранились некоторые понятия о чести. А теперь расскажи-ка мне, почему ты здесь. Я не настолько льщу себе, чтобы думать, что ты вернулся на Сицилию только лишь для того, чтобы повидать меня.

Я подошел к графину и налил себе еще бренди.

– Просто зарабатываю на хлеб с маслом – ничего для тебя интересного.

Трость громыхнула в пол.

– Я задал тебе вопрос, мальчик, а ты будешь отвечать.

– Хорошо. Если это доставит тебе удовольствие. Берка и меня нанял человек по имени Хоффер.

– Карл Хоффер? – Дед слегка нахмурился.

– Да. Австриец, но говорит по-английски как настоящий американец. У него какие-то интересы в Геле, связанные с нефтедобычей.

– Я знаю, в чем его интересы. Что он хочет от тебя?

– Я думал, что мафия знает обо всем, – проговорил я. – Его приемная дочь была похищена несколько недель назад бандитом по имени Серафино Лентини, который удерживает ее в Каммарате и не отпускает, несмотря на то, что Хоффер сразу же уплатил оговоренную сумму.

– И тебе необходимо вернуть ее, не так ли? Ты и твой друг собираетесь пойти в Каммарату и привести девушку назад? – Дед рассмеялся этаким странным, жестким смехом, откинув назад голову.

– Эх, Стейси, Стейси. А я-то думал, что ты вырос.

Я аккуратно, чтобы не промахнуться, бросил свой хрустальный бокал в огонь и направился к двери. Голос деда, когда он выкрикнул мое имя, был зловеще-металлическим. Я обернулся, вновь превратившись в двенадцатилетнего школьника, которого застали за обламыванием веток в саду.

– Бокал был флорентийского хрусталя, семнадцатый век. Ты почувствовал себя лучше?

Я покачал головой:

– Прости.

Я не смог добавить ничего больше. А дед неожиданно рассмеялся.

– Этот Серафино Лентини – твой родственник по бабкиной линии. В третьем колене.

– Так ты его знаешь?

– Я не видел его много лет. Диковатый тип – застрелил полицейского, когда ему было восемнадцать, а потом ушел в горы партизанить. Когда его схватили, ему пришлось несладко. Ты слышал про «кассетту»?

В добрые старые времена при Муссолини это устройство часто применялось полицией для выпытывания признаний у самых трудных узников. «Кассетта» представляла из себя некое подобие деревянного ящика-рамы, к которой человека привязывали ремнями, чтобы тот не дергался во время пыток. Считалось, что она уже давно запрещена, однако что было на самом деле, оставалось только догадываться.

– И что же с ним проделывали?

– Обычный метод – каленое железо, после которого Серафино ослеп на один глаз, а потом ему раздавили яйца – лишили, так сказать, мужской гордости.