Глава 4

Адам был оставлен в одиночестве и постепенно приходил, в себя от воздействия этого сногсшибательного визита, испытав после отвращения веселье и думая, что окончательно выбросил этот эпизод из головы. Но визит мистера Шоли снова пришел на ум, когда он сел, чтобы закончить прерванное письмо сестре, а с ним – и эхо ее голоса, говорящего: «Я считаю, нужно быть готовым на жертвы ради своей семьи». Она определенно была готова на это, но слишком молода, чтобы понимать в полной мере, что это означает. И ей еще не приходилось влюбляться. Он улыбнулся, припоминая наивный план, который она придумала, чтобы ему помочь, но улыбка эта не была радостной и вскоре угасла. Он спрашивал себя, как в конечном счете сложится судьба Лидии, и пытался нарисовать картину ее дальнейшей жизни с леди Линтон в Бате. Казалось, не такая уж мрачная перспектива, но он обнаружил, что относится к ней с опасением, и решил, что нужно не только оградить хотя бы часть ее приданого от финансового краха, но и найти способ обеспечить ее содержание, потому что не приходилось сомневаться: любую экономию леди Линтон будет осуществлять за счет Лидии.. Единственный раз, когда он рискнул предложить ей несколько путей сокращения расходов, и среди них такие, как замена ее безумно дорогой горничной на более скромную прислугу, она разнесла его в пух и прах, ответив, что подумывала об этой мере, но когда спросила себя, захотел бы бедный папа, чтобы она произвела эту гнетущую замену, то получила недвусмысленный ответ: он бы этого никак не захотел.

– И с этим не поспоришь, – заметила Лидия, – потому что это правда! Он лишь сказал бы: «Тьфу! Чепуха!»

Один из способов сэкономить, к которому, как опасался Адам, может прибегнуть его мать, был связан с выездом Лидии в свет. Леди Линтон была не слишком общительной натурой, ей никогда не нравились большие приемы, и можно было предположить, что она использует бедность как оправдание, чтобы пренебречь этой частью своих материнских обязанностей. В сознании Адама лишь промелькнула мысль, что, будь он сам женат и не стеснен в средствах, его жена смогла бы вывозить Лидию в свет.

Мысль исчезла; он обмакнул высохшее перо в чернильницу и закончил письмо Лидии довольно внезапно, не посмешив ее, как собирался вначале, рассказом о своей беседе с мистером Шоли.

День был неприятно оживлен запиской, доставленной с нарочным из конторы Уиммеринга. Задерганный делами стряпчий получил тревожное письмо, уведомлявшее о еще одном обязательстве, взятом на себя покойным лордом Линтоном. И очень опасался, что и его придется выполнить наследнику. Никакими документами, относящимися к сделке, он не располагал и в спешке написал запрос: не обнаружил ли нынешний виконт чего-либо подобного в частных бумагах отца.

Адам, понимая, что люди, совершающие самоубийство, не обязательно безумны, поставил перед собой задачу еще раз тщательно изучить бумаги своего беспечного родителя.

Он был поглощен этим занятием, когда ему вдруг доложили о визите лорда Оверсли.

– У меня всего несколько минут, – сказал тот, пожимая ему руку, – но я посчитал, что должен постараться с тобой увидеться, а то вдруг наломаешь тут дров прежде, чем у меня появится возможность объяснить тебе… Ты виделся с Шоли, знаю – он зашел ко мне сразу после этого. Ты ему понравился, и я знал, что ты понравишься.

– Очень ему благодарен! – бросил в ответ Адам. – И я ответил бы ему тем же комплиментом, если бы мог.

– Ага! – сказал его светлость. – Вот этого-то я и боялся. А потому и решил выкроить момент, чтобы повидаться с тобой!

– Боже правый! – воскликнул Адам. – Не могли же вы допустить – уж от вас-то я никак не ожидал! – будто есть хоть малейший шанс на то, что я… Да это немыслимо!

– Тогда я не постесняюсь сказать тебе, Адам, что ты не тот человек, за которого я тебя принимал! – отрезал его светлость. – Я также скажу, что, если ты упустишь такую прекрасную возможность спасти Фонтли, обеспечить сестер и подчистую избавиться от долгов, я настолько хуже стану о тебе думать, что буду рад, а вовсе не опечален тем, что ты не стал моим зятем! – Гость увидел, как оцепенел Адам, поэтому добавил более мягким тоном:

– Я знаю, это очень, трудный шаг, и это не та партия, которую кто-нибудь хотел бы для тебя, но горькая правда состоит в том, мой мальчик, что дела твои дрянь! Скажу со всей прямотой, что твое имя обязывает тебя ухватиться за любой достойный шанс выкарабкаться.

– Достойный?! – не выдержал Адам. – Продать себя дочери богатого простолюдина? Да нет! Не себя – свой титул!

– Ха! Не нужно разводить тут челтенхемских трагедий! Поверь, это честная сделка, из тех, которые заключаются чаще, чем ты думаешь. Да, да, у тебя возникло чувство к Джулии, которое ты считаешь вечной страстью! Господи, если бы мы все женились на своих первых возлюбленных, какое море неудачных браков образовалось бы! Выброси мою дочь из головы! Ты можешь поверить, когда я говорю, что она годится в жены разве что отставному офицеру, не более…

– В этом нет необходимости, сэр! – вставил Адам. – Даже если я не сумел бы выбросить ее из головы, вы можете быть совершенно уверены, что у меня вообще нет мысли о женитьбе на ней или на ком-то другом!

– Да послушай, Адам! – попросил Оверсли. – Если ты думаешь, что мисс Шоли вроде своего отца, то это далеко не так! Она не красавица, но всегда казалась мне милой, благонравной девушкой. Поэтому не вижу причины, по которой она не сможет стать тебе хорошей женой. Она немного застенчива, это верно, но вполне разумна и никогда не даст тебе повода краснеть за ее манеры. Что касается Шоли, не думаю, что и он может поставить тебя в неловкое положение. Он не навязчив. Да, я знаю, что у него есть пунктик относительно дочери, но сам он не мечтает быть допущенным в высшее общество. Можешь в это не поверить, но до сегодняшнего дня он никогда не переступал порога моего дома. Я весьма ему обязан и действительно считаю, что мог бы по-настоящему в этом помочь ему, но об этом и речи не идет! Все, что он хотел от меня, так это посодействовать Дженни в знакомстве с теми, кого он называет важными персонами! Отказался даже от единственного приглашения, которое я ему послал, отобедать на Маунт-стрит, сказав, что с удовольствием пообедал бы со мной в Сити, но ко мне домой не пойдет. В нем много такого, что мне нравится, и нет в Сити человека, который заслуживал бы большего доверия!

– Уверен, что он весьма почтенный человек, – согласился Адам, – но у меня нет никакого желания жениться на его дочери.

– Спустись с небес, Адам! – сурово призвал Оверсли. – Говорят – и я в это верю! – что он один из богатейших людей в стране и что эта девчонка унаследует все его состояние! Он известен тем, что проворачивает дьявольски трудные сделки, но он не скряга, и, кажется, чем больше тратит на Дженни, тем становится счастливее. Женись на ней – и ты будешь кататься как сыр в масле всю оставшуюся жизнь! Ты не только сможешь сохранить Фонтли, ты сможешь снова сделать его таким, каким они было при твоем дедушке. – Он положил руку на плечо Адама, стиснув его. – Послушай меня, ты, молодой дурень! У тебя нет никакого права отказываться от единственного предлагаемого тебе шанса восстанем вить то, что промотал твой отец! Если бы ты смог сделать это собственными силами, я бы не склонял тебя к этому браку, но ты этого сделать не сможешь. Ты говоришь о возвращении в полк, и, насколько я знаю, мог бы дослужиться до высших чинов. Но стоит только упустить из своих рук фонтан – и ты уже никогда его не вернешь. Обдумай это, мой мальчик, и помни, что ты – глава семьи и в твоей власти помешать ее падению, если ты решишь приложить к этому усилия! – Его хватка стала еще крепче. – Не делай из этого трагедии! – сказал Оверсли грубовато-добродушно. – Это честная сделка: не нужно чувствовать себя так, будто ты предлагаешь кому-то фальшивую монету! Девушка знает, что ты ее не любишь. А что до, остального – я всем сердцем хочу, чтобы у тебя было время прийти в себя, прежде чем все это на тебя свалится, но, поверь мне, Адам, ты придешь в себя! Вот и все, что я хотел сказать… Боже правый, взгляни, который час! Мне уже нужно идти!

Быстрое рукопожатие – и он исчез за дверью, огорчаясь от одного вида перекошенного лица Адама, но, как он позже признался своей супруге, не считая это дело безнадежным.

А на следующий день, после бессонно проведенной ночи, Адам написал мистеру Шоли, что принимает приглашение посетить его дом. Два дня спустя в наемном экипаже он отправился на Рассел-сквер «отобедать чем Бог послал».

Свидание было назначено на шесть часов. Виконт сначала решил, что следует явиться в дневном туалете, позднее его стали одолевать сомнения, и в результате он выбрал фрак, белый жилет, черные панталоны и шелковые чулки, составившие безупречный вечерний наряд. Возможно, он находил себя одетым чересчур парадно, но слишком будничная одежда, как он подозревал, могла быть воспринята как знак неуважения.

Потребовалось немало времени, чтобы добраться до Рассел-сквер, улицы сравнительно новой, появившейся на месте Бедфорд-Хаус четырнадцать лет назад, когда там снесли герцогский особняк. У Адама сохранились смутные воспоминания о том", как его ребенком привозили в Бедфорд-Хаус, но, пока кляча медленно тащилась по булыжникам, ему, в его подавленном настроении, казалось, что его увозят к черту на рога. Однако когда он, наконец, прибыл на место, то был приятно удивлен размерами и стилем новых застроек на площади. Она занимала довольно обширное пространство и была почти сплошь окружена кирпичными домами, достаточно внушительными, чтобы агенты по продаже недвижимости могли рекламировать их как «особняки, о которых мечтают». В центре находился огражденный сквер с несколькими живописно растущими деревьями, кустарником и огромной статуей человека, опершегося на плуг.

Заплатив извозчику, Адам по низким ступенькам поднялся к парадной двери дома мистера Шоли. Она распахнулась настежь, едва он успел поднести руку к массивному бронзовому молоточку, и его с поклонами пригласили в дом те, кто на первый взгляд показались ему взводом лакеев. На самом деле их было четверо, помимо дворецкого, куда более величавого, чем, его собственный, в Фонтли, проводившего его вверх по устланной малиновым ковром лестнице в гостиную на первом этаже и звучно объявившего о его прибытии.

Еще не истекло светлое время суток, но, хотя шторы на окнах не были задернуты, свечи горели и в великолепной хрустальной люстре, висевшей под потолком, и во всех настенных канделябрах. Мириады светящихся точек на какой-то момент ослепили Адама. У него возникло ощущение сумбурного сверкания, перемежавшегося с желтым атласом, позолоченными зеркалами, стульями и рамами картин, прежде чем его вниманием завладел хозяин, который устремился ему навстречу, выставив вперед руку, с многоречивым приветствием на устах.

– Заходите, милорд, заходите! – проговорил он радушно. – Я сердечно рад, что имею честь принимать вас, да к тому же точно в назначенное время, на что я и не надеялся после того нагоняя, который получил от своих дам здесь за то, что пригласил вас на обед к такому раннему часу! Да, да, я знаю, это не по-светски – обедать раньше восьми, но, надеюсь, вы нас простите. Дело в том, что, когда обед задерживают, я просто изнемогаю от голода. Однако не знаю, когда еще был так потрясен! Подумать только, ваша светлость приехал в наемном экипаже! Да если бы вы только сообщили мне, что не привезли в город своей карету, я бы послал за вами свою собственную! Ну уж обратно к «Фентону» вы не поедете на извозчике – это я вам обещаю! Эй, Баттербанк! Отправь кого-нибудь на конюшню сказать, что позднее нам понадобится экипаж!

– Глубокоуважаемый сэр, вы очень любезны, но, уверяю вас, в этом нет необходимости! – сказал Адам. – Прошу вас, не гоняйте из-за меня кучера!

Его возражение было отвергнуто, мистер Шоли заметил, что все его слуги, похоже, прижились у яслей и кормушек, а было бы лучше, чтобы они занялись каким-нибудь делом.

До этого момента внушительная фигура Шоли заслоняла от взора Адама двух других обитателей комнаты, но теперь он, вспомнил о своих обязанностях хозяина и повернулся, чтобы сделать необходимые представления. Сделал он это в своей манере, сказав:

– Итак, это наша миссис Кворли-Бикс, милорд, а это – моя дочь!

Женщина с угловатыми манерами вышла вперед, протянув руку и произнеся голосом, выражающим непомерный восторг:

– Лорд Линтон! Как поживаете? Кажется, я прежде не имела удовольствия вас видеть, но наверняка узнала бы благодаря сходству с вашей любезной матушкой!

Адам пожал ей руку, отвечая с какой-то машинальной учтивостью. Он с радостью осознал, что интуиция не подвела его, когда побудила явиться во фраке. На миссис Кворли-Бикс было платье из лиловой тафты, с низким вырезом, со шлейфом и отделанное многочисленными лентами. Ее голову увенчивал тюрбан, на руках были лайковые перчатки, а помимо ридикюля, она держала веер.

Молодая дама, которая густо залилась краской и сделала легкий реверанс, когда взор Адама обратился на нее, была наряжена еще богаче, потому что, хотя платье из узорчатого французского муслина вполне соответствовало ее годам, оно настолько изобиловало кружевами, что из-под них видна была лишь очень малая его часть. Нитка изумительно красивого жемчуга охватывала ее горло; жемчужные серьги, несколько длинноватые для короткой шеи, свисали из ее ушей; несколько сверкающих браслетов украшали каждое запястье; и брошь из рубинов и бриллиантов была приколота к кружевам на груди. Парчовая шаль и отделанные блестками туфли довершали ансамбль, про который лишь такой пристрастный критик, как ее отец, мог подумать, что он к лицу молодой девушке.

Мисс Шоли не унаследовала крупность своего родителя. Было известно, что злые языки недоброжелателей описывали ее как маленькую толстушку. Адам был невысоким мужчиной, но ее голова доставала ему лишь до плеча. В ней угадывалась предрасположенность к полноте: девушка уже была пухлой и, вероятно, впоследствии должна была раздобреть еще более. Она определенно не была красавицей, но в ее наружности не было ничего отталкивающего. Глаза были не большие, но ясно-серые, широко раскрытые (за исключением тех моментов веселости, когда они сужались до сверкающих щелочек) и смотрели серьезно и вдумчиво; волосы, тщательно уложенные и завитые, имели пепельный оттенок; у нее был маленький, решительный рот; нос пуговкой и цвет лица, который был бы хорош, если бы она изжила неуместную склонность густо вспыхивать каждый раз, когда смущалась, Она была так не похожа на мисс Оверсли, как только можно себе вообразить! Не было блеска в ее глазах, не было шарма в улыбке, никакой мелодичности в ровном голосе и ни малейшего намека на воздушность ни в лице, ни в манере держать себя. В то время как Джулия, казалось, плыла по воздуху, эта ступала твердым, энергичным шагом; в то время как Джулия могла быть очаровательно игривой, эта была неизменно прозаичной. Она умела по достоинству оценить шутку, но не всегда улавливала юмор и, похоже, обладала скорее здравым смыслом, нежели чувствительностью.

Узнавание вовсе не пронзило Адама ослепительной вспышкой, но он сумел соотнести ее с той невзрачной девицей, которую слишком часто заставал на Маунт-стрит годом раньше. Он подошел к мисс Шоли, проговорив со своей подкупающей улыбкой и непринужденной учтивостью:

– Нет нужды представлять меня мисс Шоли, сэр, поскольку мы давние знакомые. Как много времени, кажется, прошло с нашей последней встречи!

Она подала ему руку, но ответила лишь быстрой, какой-то судорожной улыбкой и совсем мимолетным взглядом. Румянец на ее щеках стал еще гуще; ее смущение вызвало у Адама искреннюю жалость, и он попытался помочь ей пережить неловкий момент, отпустив замечание по поводу размеров Рассел-сквер, безусловно самой большой улицы в Лондоне.

К счастью, поскольку девушка продолжала держать рот на замке, ему ответил мистер Шоли, который с удовольствием рассказал об истории площади, обстоятельствах, побудивших его переехать сюда из района Саут-гемптон, и о цене, которую он заплатил за дом здесь.