Смятение чувств

Адам с радостью принял первое из этих предложений, поскольку мистер Шоли выказывал тревожные признаки того, что буквально жаждет не только распланировать медовый месяц, но также и оплатить его; но от второго отказался, сделав своим шафером долговязого Тимоти Бимиша, виконта Броу, старшего сына графа Адверсейна.

Его дружба с Броу вела свой счет с его первого периода службы в Харроу и пережила как разлуку, так и разительную разницу интересов. Редкая переписка держала их в курсе дел друг друга, а через несколько лет связь укрепилась с прибытием в штаб 52-го полка мистера Вернона Бимиша, необстрелянного и застенчивого младшего офицера, для которого Броу настойчиво добивался покровительства Адама.

« Если он не свалится за борт или не заблудится в португальских дебрях, ты вскоре получишь подкрепление из моего младшего брата, мой дорогой Дев, – нацарапал Броу. – Мальчишка просто замечательный, так что будь с ним подобрее и не разрешай играть с этими гнусными лягушатниками…»

Броу не было в Лондоне, когда Адам вернулся из Франции, но через два дня после того, как сообщение о предстоящей женитьбе Адама появилось в «Газетт», он прибыл в отель «Фентон» и, когда ему сообщили, что лорд Линтон вышел, сказал, что дождется его возвращения. Час спустя Адам вошел в свои частные покои и застал друга развалившимся в кресле у камина; его очень длинные ноги были вытянуты перед ним, а остальное тело – спряталось за номером «Курьера». Он опустил его, открыв изможденное лицо, на котором застыло выражение неизбывной грусти.

– Броу! – радостно воскликнул Адам.

– Только не говори, что ты рад меня видеть! – попросил его светлость. – Ненавижу бакенбарды!

– Черт с ними, с бакенбардами! Я еще никого не был так рад видеть!

– Ну, это уж ты загнул! – вздохнул Броу, выбираясь из кресла и потягивая руку. – Или ты только что прибыл в Англию? Ну давай! Не бойся, жми как следует!

Адам, улыбаясь, схватил его костлявую ладонь.

– Я уже несколько недель как в Англии. Три – но кажется, что больше.

– Все хитришь, да? – протяжно произнес его друг. – Нет, честное слово! Я искал тебя в Бруксе, но мне сказали, что ты все еще в Нортгемптоншире. И написал тебе вчера: наверняка ты еще не получил моего послания. Как ты меня отыскал? Что привело тебя в город?

– Нет, я не получал твоего письма и нашел, расспросив о тебе на Гросвенор-стрит; меня привело в город сообщение в «Газетт», – ответил Броу, подсчитывая вопросы на своих длинных пальцах. – Это, знаешь ли, навело мой могучий ум на мысль, что ты уже вернулся в Англию. Но с чего мне пришло в голову, что ты можешь быть мне каким-то образом полезен, – ума не приложу!

– Если только твой могучий ум не предвидел, что я захочу сделать тебя своим шафером! – сказал Адам, улыбаясь ему и глядя в его глубоко посаженные голубые глаза. – Ты сделаешь это для меня, Броу?

– Ну еще бы! С величайшим удовольствием, Дружище! Я не знаком с мисс Шоли, но мой отец говорит, что это отличная партия. Говорит, ты поступил именно так, как следовало, и я передаю тебе его поздравления. Между прочим, как мой младший брат?

– Он был в полном порядке, когда я последний раз его видел. Хотелось бы знать, что происходило с тех пор, как я уехал! Сульта тогда обратили в бегство, но еще не разбили. И в такой момент мне пришлось просить об отпуске! Но дело не в этом, конечно. Я увольняюсь.

– Уверяю, тебе показалось бы смертной скукой служить в мирное время, – заметил Броу. – По слухам, Бурбоны вернутся до окончания лета. Я не знаю, насколько их задержит это печальное происшествие в Берген-оп-Зом. Грэм[10] , кажется, наломал там дров. Адам кивнул, поморщившись, но сказал:

– Серьезным поражением нам это не грозит. Если мы сможем обойти Сульта с фланга и прижать его к Пиренеям, лишить снабжения, посмотрим, не развалится ли весь карточный домик! Ты не представляешь, каково настроение в Южной Франции. Мы считали, что местные жители расположены более к нам, чем к испанцам! – Он вдруг рассмеялся. – Мы, видишь ли, платим за те, что реквизируем, чего не делает армия Бони. Господи, хотелось бы мне знать, где мы сейчас! Прошел уже почти месяц после Ортизей – полагаю, нас сдерживает возня политиков!

На следующий день была опубликована весть о победе при Тарбе двадцатого марта. Части легкой дивизии пришлось жарко, но не похоже было, чтобы 52-й полк принимал в боевых действиях большое участие, – обстоятельство, которое слегка примирило Адама с его вынужденным отсутствием. Но тем не менее Веллингтону не удалось отрезать коммуникации Сульта. Маршал в строгом порядке отступал к Тулузе.

Теперь дела более личного свойства потребовали внимания Адама. Мистер Шоли, которому помешали осуществить планы относительно пышной брачной церемонии, хотел знать, предстоит ли его Дженни ждать до следующего года, прежде чем ее представят в свете. Он понимал, под влиянием миссис Кворли-Бикс, что дочь не может появиться в обществе до тех пор, пока не состоится эта торжественная церемония. А с другой стороны, если бы она не появилась ни на одном светском приеме, это выглядело бы так, словно господин милорд стесняется своей невесты, а он (мистер Шоли говорил об этом, задиристо выпятив вперед подбородок) договаривался совсем не об этом.

Адам был не в восторге от характера этих увещеваний и не желал принимать участие в сезонных празднествах, но он понимал, что возражения мистера Шоли вполне обоснованны. Мистер Шоли щедро платил ему за то, чтобы утвердить Дженни в кругу аристократии, и хотя букву сделки можно было соблюсти возведением той в сословие пэров, но дух требовал предпринять все усилия, чтобы представить ее в обществе. Невелика радость стать виконтессой, если при этом придется провести целый год в затворничестве. Более того, Адам опасался, что, если не делается никаких представлений, не рассылаются открытки, возвещающие о готовности жениха и невесты принимать церемониальные визиты, некоторые ревнители этикета, чье мнение имело первостепенную важность для дамы, жаждущей попасть в круг избранных, к которому они принадлежали, могли посчитать, что, таким образом, период траура совершенно освободил их от обязанности наносить визиты леди Линтон. Могли даже подумать, что строгое соблюдение периода траура – безмолвный сигнал о том, что обычных церемоний не ожидается, потому что это, конечно, может показаться очень странным – прерывать этот период ради празднования бракосочетания, которое уместнее было бы отложить.

– Да, но ваши дела не терпят отлагательства, милорд, – напомнил мистер Шоли, когда Адам пытался объяснить ему это затруднение. – Я не опрокину фишки до тех пор, пока не увижу, что узелок завязался, потому что я не из тех, кто раскошеливается, не имея гарантий более надежных, чем те, что вы в состоянии мне предложить. Ну, не нужно сердиться! Не сомневаюсь, что вы будете неукоснительно соблюдать уговор. Но кто может поручиться, что вы будете в живых, чтобы это сделать? С вами всякое может произойти. И с чем я тогда останусь? С носом!

Такая точка зрения вряд ли была по вкусу Адаму, но чувство юмора пришло ему на выручку, и, вместо того чтобы поддаться безрассудному порыву и разорвать помолвку, он обратился за советом к леди Оверсли.

Она тут же обдумала этот вопрос и оценила сложность ситуации.

– Ее нужно представить, – решила она, – а иначе это произведет очень странное впечатление, потому что, как ты знаешь, так всегда поступают по случаю вступления в брак. И нет ничего предосудительного в том, чтобы появиться на официальном приеме во время траура; правда, как я считаю, не одеваясь в яркие тона, за исключением разве что лилового. Вот только кто ее представит? Вообще-то это делает мать, но у бедной Дженни нет матери, а если бы и была… Боже мой, да! Это некоторое неудобство, потому что, вряд ли ты сможешь просить об этом свою собственную мать, то есть я хочу сказать, не сможешь, пока она в такой глубокой скорби! Ладно, это сделаю я, хотя почти убеждена, что, если бы нам удалось подыскать члена твоего собственного семейства, это произвело бы более благоприятное впечатление.

– А моя тетя Нассингтон? – предложил Адам.

– Она согласится?

– Думаю, может.

– Ну, если ты в состоянии уговорить ее, сделай это! Никто так не подошел бы для этой цели, потому что она обладает большим весом в обществе и прославилась тем, что дает порой сокрушительный отпор самым почтенным людям! Ее одобрение будет очень ценно. А что до остального, не думаю, что тебе следует ходить на балы, – обеды и собрания! Никаких балов! В крайнем случае ты можешь сходить, но танцевать тебе не следует.

– Я не смогу, – заметил Адам. – Хромота, мэм! Ну и зрелище я бы собой представлял!

– Вот именно! – согласилась леди, просияв на глазах.

Она не показала виду, что напоминание о его увечье сняло тяжелый камень с ее души; и если он и догадывался, что она ломает голову над тем, как уговорить, надменных патронесс «Альмака» поручиться за Дженни, то не сказал этого вслух. Он же наверняка знал, что право войти в эти целомудренные залы для собраний на Кинг-стрит приносило тому, кто его удостоился, гораздо больший почет, нежели представление ко двору, и добиться его было гораздо труднее. Клубом заправляли шесть благородных дам, которые устанавливали правила столь же неукоснительные, сколь и деспотичные. Знатность сама по себе еще не служила пропуском в «Альмак», и хотя отвергнутые удивлялись, что кто-то мечтает о билете на собрание, где не найдешь напитков крепче оршада и где не танцуют ничего, кроме шотландского рила и деревенских плясок, эти злые нападки никого не вводили в заблуждение. Возможно, веселее было вихрем кружиться на балу в новом германском вальсе или постигать тонкости кадрили, и ни одной хозяйке в Лондоне не пришло бы в голову потчевать гостей чаем и черствым хлебом с маслом; но никто не мог делать вид, что приглашение на все великолепнейшие балы сезона шли хотя бы в какое-то сравнение с тем, чтобы один-единственный раз появиться в «Альмаке».

Окинув мысленным взором шестерых хозяек, леди Оверсли испытала такое облегчение от того, что ей не придется упрашивать леди Сэфтон или леди Каслри – очень благожелательных, как одна, так и другая, – поручиться за Дженни, что предложила быть замужней подругой невесты на свадьбе. Дженни, однако, отказалась от этого, говоря, что поддержать ее во время этого события она уже пригласила мисс Тивертон. Она сказала Адаму, что мисс Тивертон по-настоящему благовоспитанная женщина. Это замечание вызвало у него раздражение, но он непринужденно заметил:

– Если она тебе нравится, то наверняка она славная. Твоя компаньонка мне не по душе! Тебе придется приглашать ее на свои приемы ?

– О нет! Я не собираюсь продолжать это знакомство, – сказала она спокойно. – Она мне самой очень не нравится.

В этом было что-то от отцовской безжалостности, и это встревожило Адама. Она увидела его серьезный взгляд и добавила:

– Знаешь, не чувствую себя чем-то обязанной ей. Она получала отличное жалованье, и у нее появилась уйма возможностей свить собственное гнездышко. Видишь ли, все свадебные платья шьются в самых дорогих ателье, а она, само собой, получила комиссионные за то, что подкинула им работу.

– Боже правый! Конечно, это весьма некрасиво с ее стороны, наживаться на тебе, подбивая тебя на расточительство. Тебе действительно лучше от нее избавиться!

– О да, но она, наверное, считает, что это не имеет значения, поскольку папе нравится, чтобы я делала все покупки в самых дорогих заведениях. – После некоторого колебания она застенчиво спросила:

– Я вспомнила в связи с этим, что хотела спросить тебя: следует ли мне нанять горничную? Миссис Кворли-Бикс говорит, что следует, а я сделаю то, что считаешь правильным ты. Правда, я с гораздо большим удовольствием оставила бы прежнюю служанку, потому что знаю, что важная горничная стала бы презирать меня.

– Если все горничные такие, как мисс Пулсток у моей мамы, она будет задирать нос перед нами обоими. Более напыщенной особы я еще не встречал.

– Тогда можно я скажу папе, что ты не видишь в этом необходимости?

– Да. Скажи ему; мисс Пулсток привила мне такую ненависть к горничным, что я не хочу держать их в доме! А если уж речь зашла о домах, скажи, как ты хочешь, чтобы я поступил с городским домом. Уиммеринг говорит мне, что будет совсем не сложно продать дом на Гросвенор-стрит, так что, возможно, нам не мешает поискать другой – если кто-то из нас сумеет выкроить время, в чем я сомневаюсь! Нужно ли сказать Уиммерингу, чтобы он попробовал что-нибудь для нас найти, пока мы будем в Гемпшире? Тогда, если ему попадется что-нибудь, на его взгляд, подходящее, мы сможем осмотреть это до того, как я отвезу тебя в Фонтли.

Она туг же согласилась и спросила, поедут ли они в Фонтли сразу же после медового месяца.

– Если только ты не будешь против. Я хочу познакомить тебя и с ним, и со своими родными.

– Ты хотел бы остаться там? Не приезжать в город весь этот сезон?

– Как, пропустить весь сезон? – откликнулся он шутливым тоном. – Нет, в самом деле! Ты разве забыла, что тебя нужно представлять? Нам нужно постараться вернуться в город до середины мая, и это сведет наше пребывание в Фонтли всего лишь к нескольким дням.

– Я просто думала, что, возможно, поскольку ты в трауре, то предпочел бы не ходить на приемы.

– Совсем наоборот. Я советовался с леди Оверсли, и она уверяет, что нам приличествует все, кроме танцев. А я, ты знаешь, не танцую – хотя мне и предстоит сопровождать тебя на балы в следующем году и стоять, как, по словам моей сестры, стоит Байрон, мрачно озирая гостей!

Глава 6

У леди Линтон ушло шесть недель на то, чтобы добраться до Лондона, поскольку она предпочла путешествовать в фамильной карете, старомодном экипаже, который не был приспособлен для быстрой езды. Он обладал тем преимуществом, что оказался достаточно просторен, чтобы вместить мисс Пулсток, помимо нее самой и Шарлотты, но она не упомянула об этом, когда объясняла Адаму, почему притащилась в город именно в нем. Вместо этого она напомнила сыну, что одной из его первых мер по экономии стало увольнение форейторов, которых всегда держал его отец.

– Я предоставляю судить тебе, дорогой, насколько это было мудро. И уверена, ты сделал то, что считал правильным, потому что не беру в расчет собственные неудобства!

– Но ты могла подыскать наемных форейторов и приехать в почтовом дилижансе, мама! – возразил Адам.

Уж лучше бы он промолчал, потому что ему мигом припомнили все его недостатки – особенно черствость, позволявшую ему хладнокровно относиться ко всем тем опасностям, которым подверглась бы его мать, доверь она себя наемным форейторам. Пока читалась эта нотация, у Адама было время вникнуть в детали ее туалета, и он, как только остался наедине с сестрой, спросил, не собирается ли мама нанести визит на Рассел-сквер одетая в гофрированный кресс единственным своим украшением – большой траурной брошью с изображением в серых тонах на перламутре женщины, горестно склонившейся над могилой.

– А кстати, почему Лидия не поехала с тобой? Шарлотте пришлось признаться, что Лидия сама этого не пожелала.

– Она так сильно к тебе привязана, что ей казалось, она не вынесет… то есть она…

– Понимаю тебя, – перебил он. – Однако она ошибается. Мисс Шоли очень славная девушка. Думаю, Лидии она понравится. Надеюсь, что понравится, потому что если нет, то это вызовет размолвку между нами, что очень бы меня огорчило.

Она склонила голову, но рискнула заметить:

– Позволь хотя бы раз сказать тебе, дорогой брат, как глубоко я осознаю приносимую тобой жертву! Когда я размышляю о том, что, обладая твоей решимостью…

– Шарлотта, не будь дурочкой! Ты не участница трагедии! О, я знаю, что у тебя на уме! Но такого вопроса – жениться мне или оставаться холостым – не стояло. Прошу тебя, не нужно устраивать из этого целое событие! – Он слегка обнял ее, и это сказало ей больше, чем все его слова. – Мама уже решила, где она хочет жить? Она останется в Фонтли или по-прежнему думает о Бате?

– Думает о Бате, и… ах, Адам, меня это так беспокоит, я не могу избавиться от чувства, что, возможно, мой долг – сопровождать ее! Но Ламберт считает, что стоит мне поехать в Бат, как мама снова станет противиться моему замужеству. Я в ужасной нерешительности и хочу, чтобы ты дал мне совет!

– Ты конечно же выйдешь замуж за Ламберта. У мамы будет Лидия, чтобы составить ей компанию. А также тетя Брайдстоу. Почему ты колеблешься?

– Ну, если ты не считаешь, что это дурно, – ведь мама совсем недавно овдовела! – произнесла она, запинаясь.

Он заверил ее, что вовсе не считает, от чего она тотчас повеселела, а он впоследствии удостоился сердечного рукопожатия мистера Райда, который сказал ему:

– Вдовствующая леди подает тревожные признаки того, что готова взять обратно свое согласие на брак. Вся штука в том, старина, что теперь, когда ты так удачно устроил все дела, эта партия нравится ей не больше, чем прежде, – поведал он. – Дай ей только увезти Шарлотту в Бат, и она будет находить то один, то другой предлог, чтобы удерживать ее там!

– Понимаю! Ну, если моя мать настаивает на том, чтобы ехать туда немедленно, нам лучше всего назначить твою свадьбу неделей позже моего… нашего с Дженни возвращения из Гемпшира.

Эта договоренность так и не получила одобрения Вдовствующей. Она сказала, что две столь поспешные свадьбы в одной семье произведут очень странное впечатление.

– Я должен признаться, что считаю: было бы лучше отложить замужество Шарлотты на несколько месяцев, – согласился Адам. – Если и ты того же мнения, то не переезжай в Бат до осени! У тебя, если на то пошло, вообще нет для этого никакой причины.

– Дорогой, тебе не следует просить у меня слишком многого! – возразила ее светлость. – Если мое дальнейшее пребывание в Фонтли могло бы принести тебе пользу, я бы, собрав последние силы, осталась, чтобы подавить мучительное чувство, непременно возникшее бы при виде на моем месте посторонней женщины. Но я ничем не смогу тебе помочь, мой бедный мальчик.

Это не сулило ничего хорошего от предстоящего визита на Рассел-сквер; но он, похоже, насколько Адам мог судить, прошел вполне благополучно. Леди Линтон и Шарлотта застали мисс Шоли и ее компаньонку доме, но поскольку они наносили утренний визит, то не повстречали хозяина дома. Шарлотта считала, что мисс Шоли приятно удивила маму, потому что хотя та и сожалела о невзрачности ее лица и предсказывала, что она растолстеет прежде, чем ей исполнится сорок, но сказала, когда они с Шарлоттой возвращались обратно на Албемарл-стрит, что она, по крайней мере, рада, что ей не придется краснеть за манеры своей невестки.

– И в самом деле, Адам, я считаю ее очень естественной и милой и уверена, что научусь относиться к ней хорошо, – благородно пообещала Шарлотта.

Суровую критику леди Линтон припасла для миссис Кворли-Бикс, которую описывала как противную и навязчивую. По ее словам, худшего испытания, чем быть вынужденной терпеть общество этой особы, невозможно себе представить. Но это было до того, как она познакомилась с мистером Шоли.

Встреча состоялась в отеле «Лотиан» и носила неофициальный характер; задачу пригласить семью Шоли на обед доверили Адаму. Леди Линтон, готовясь к этому скромному празднеству с мужеством мученика, умоляла его сделать все возможное, чтобы исключить из числа приглашенных миссис Кворли-Бикс, но весьма великодушно заранее сняла с него вину, сказав, что нисколько не надеется на успех, поскольку такие бесцеремонные особы непременно влезут туда, где их меньше всего ждут. Тем не менее все было с легкостью улажено мистером Шоли, который, выразив свою благодарность за то, что ее светлость, как он выразился «снизошла до них», добавил:

– Только смотрите, ни слова миссис Кью-Би, потому что я уверен: вашей светлости ни к чему ее бесконечные жеманные улыбки и кривляния.

Соответственно в назначенное утро в отель Лотианд появились только Шоли, и их провели в покои леди Линтон. Драгоценности мисс Шоли были слишком уж броскими и для ее возраста, и для такого повода. Но ее платье из сиреневого шелка было безупречно; и если панталоны и сверкающая заколка на галстуке ее родителя больше подходили для придворного торжества, нежели для праздничного обеда в семейном кругу, этот старомодный стиль не оказал ему плохой услуги в глазах Вдовствующей.

Хотя ее сын смотрел на атрибуты скорби матери с некоторой тревогой, на мистера Шоли они оказали немедленное воздействие. Он низко склонился к протянутой ему хрупкой ладони и сказал, что это очень любезно с ее стороны – пригласить его на обед. И добавил:

– Что наверняка потребовало мужества от вашей светлости – ведь вам сейчас не до гостей.

Грустная улыбка стала признанием этому комплименту.

– Очень радей – пролепетала вдова, снова усаживаясь в свое кресло и указывая взмахом веера, что ему следует занять соседнее. Пока молодые участники обеда вели между собой довольно вымученную беседу, вдова изо всех сил старалась перед мистером Шоли. К тому времени, когда пришел лакей возвестить, что обед ожидает в соседнем зале, мистер Шоли узнал, сколь многочисленны и ужасны перенесенные ею страдания и как мужественно она держалась под ударами судьбы. Он узнал даже, каких усилий ей стоило предпринять путешествие в Лондон в условиях крайнего дискомфорта, и он был потрясен настолько, насколько ей этого хотелось. Он посчитал чудовищным, что знатной леди явно слабого здоровья пришлось трястись по скверной дороге в громоздком экипаже, да еще без единого всадника, способного защитить ее. Он заверил, что почел бы за чисть, или бы ему позволили доставить ее обратно в Фонтли в его собственной карете.

– Без всяких там трусливых прохвостов, миледи, – сказал он ей. – Она подрессорена не хуже любой из тех, в которых вы ездили, да так оно и должно быть, учитывая, сколько я за нее заплатил. И отличные, выученные в Хаунслоу форейторы, в этом можете не сомневаться, потому что Джонатану Шоли подходит только все самое лучшее.

За обедом он с внушавшей тревогу энергией вникал в планы ее светлости относительно Бата, предлагая не только устроить, учитывая все детали, ее путешествие, но и немедленно отправить в Бат смышленого молодого парня из своей конторы, чтобы выяснить, какие дома в городе сдаются внаем. Леди Линтон прерывистым голосом сказала, что не смеет доставлять ему лишние хлопоты, но он заверил ее, что для него будет удовольствием, а вовсе не хлопотами избавить ее от утомительных поисков дома. Уже начинало казаться, что бедную даму выпроводят в Бат и поместят, помимо ее воли, в любое здание, выбранное для нее смышленым молодым парнем из конторы; но как раз в тот момент, когда она бросила страдальческий взгляд на своего сына, мисс Шоли без обиняков сказала:

– Леди Линтон предпочитает сама выбрать для себя дом, папа.

– И у ее светлости есть два сына, чтобы помогать ей, сэр, – весело прощебетал Ламберт. – Да будет мне позволено так себя называть!

Говоря это, он бросил на Вдовствующую лукавый взгляд, что побудило ее любезно улыбнуться мистеру Шоли и сказать, что она ему очень признательна, но уверена Уиммеринг сумеет уладить ее дела.

– Еще бы! – согласился мистер Шоли, добавив с улыбкой:

– Это такая продувная бестия! Уж он позаботится о том, чтобы вы не остались в накладе, миледи. – Он увидел, что его замечание вызвало напряженность, и бодро сказал:

– Вовсе незачем краснеть, милорд: Вам также не стоят утруждать себя этим делом – предоставьте мне и Уиммерингу устроить все как надо! Ручаюсь, мы поймем друг друга так, как вам ни за, что не удалось бы!

Избавив семейство от смущения столь мастерским способом, он затем обратил свое внимание на Шарлотту. Его проницательные глаза оглядели ее с одобрением, но разговор между ними не клеился. При всем огромном желании разговаривать с ним любезно, чрезмерная утонченность заставляла Шарлотту смотреть на Шоли с таким же нервным удивлением, которое она испытывала бы, если бы к ней обращался туземец. Мистер Шоли обращался с молодыми дамами в шутливой и покровительственной манере. Он был убежден, что они любят, когда им делают комплименты по поводу их внешности и подшучивают насчет их кавалеров, но подобные комплименты вгоняли Шарлотту в краску, а когда он отпустил озорное замечание по поводу ее предстоящей свадьбы, предсказывая, что, когда новость огласят, будет множество разбитых сердец, она в изумлении подняла глаза на него, не в состоянии скрыть, насколько ей не по вкусу эта неуклюжая галантность. На выручку пришел Ламберт, шутливо ответив за нее. Его усилия занять мистера Шоли получили достойную оценку, но попытка подобрать верный тон привела к тому, что он стал вести себя примерно так, как человек, добродушно сюсюкающий с ребенком, и потому вскоре получил достойный отпор.

Мисс Шоли была спокойна, но весьма немногословна – обстоятельство, по поводу которого ее отец иронизировал, когда они ехали обратно на Рассел-сквер. Она сказала:

– Просто мне больше нравится слушать, чем говорить. Но я разговаривала, папа, с милордом и с мисс… Шарлоттой! Она попросила так себя называть.

– Огромное одолжение с ее стороны! – проворчал он. – Как ты с ней ладишь? Она из гордячек, да?

– О нет! Она была очень добра и хочет меня полюбить, что по-настоящему хорошо, я думаю, она не хочет; чтобы милорд женился на мне. Она изо всех сил старалась выглядеть радостной. Мне хотелось сказать ей, что я понимаю, как она должна себя чувствовать, но я недостаточно хорошо ее знаю, и, наверное, это было бы не вполне уместно.

– А теперь, Дженни, скажи мне, – потребовал мистер Шоли, положив руку ей на коленку, – ты не хочешь пойти напопятную, девочка моя? Учти, я тебя не неволю.

– Нет, я не хочу этого делать, – ответила сдержанно дочь.

Он снова уселся в углу кареты, заметив, что рад этому.

– Уже не говоря о положении, которое у тебя будет, – а этого не так легко добиться, согласись! – мне нравится его светлость. Это не значит, что он со мной одного поля ягода или что я хотел бы вести с ним совместное дело, но он такой, каким я представляю себе настоящего джентльмена. А что касается его семьи, уверен, что его матушка – милая дама, горемычная душа! Мне самому не понравилась эта сестра, но если она обращается с тобой так, как и подобает, – а ты говоришь, что так оно и есть, – пусть себе строит из себя недотрогу, коли хочет, мне все равно. Если сложить все плюсы и минусы, семья его светлости нравится мне больше, чем я ожидал.

К несчастью, семья его светлости не отвечала взаимностью на эти сантименты. Леди Линтон, с таким видом, словно она не падает в обморок лишь благодаря частому прикладыванию к своему флакону с нюхательной солью, умоляла объяснить, что она сделала, чтобы заслужить такую напасть, как мистер Шоли, а Шарлотта, заламывая руки, воскликнула:

– О, мой дорогой Адам, тебе следовало нас предупредить! Какой удар для бедной мамы! Мы никак не ожидали, что он настолько вульгарный!

– Да будет вам! – смеясь, сказал Ламберт. – Это естественно, что вы так думаете, но я могу вам сказать, что бывают еще хуже! Хотя, должен сказать. – Он осекся, встретившись со взглядом Адама, поморгал, а потом довольно поспешно закончил:

– Прошу прощения! Бывает, язык сболтнет невесть что!

Адам кивнул и отвернулся от него. Но заткнуть рот дамам было не так-то просто, и, обсудив, как водится, за глаза, чужие огрехи, те вскоре обнаружили у мистера Шоли гораздо больше серьезных недостатков, чем им бросилось в глаза поначалу. Защищать его было бесполезно, и попытка положить конец дебатам привела лишь к тому, что леди Линтон трагически воскликнула:

– Хороший оборот приняло дело, когда мать уже не может откровенно поговорить со своим сыном!

Она добавила, что слишком уважает его чувства, чтобы проронить хоть одно пренебрежительное слово о его будущей жене. Ей остается лишь уповать на то, что он убедит ее не увешивать себя драгоценностями, которые, помимо того что слишком броски, не приличествуют ее возрасту, и их ношение всегда невыигрышно для маленьких и толстых женщин, не обладающих ни манерами, ни внешностью.

Шарлотта почувствовала, что это заходит слишком далеко. Она быстро сказала:

– Не сомневайся, она делает это только потому, что так хочет ее отец! Какая радость для нас, что она совсем на него не похожа!

– Вот именно! – сказал Ламберт. – Очень милая девушка и очень тактичная, я бы сказал. А что касается ее отца, видите ли, мэм, о нем вообще не нужно думать! Я слышал, как он говорил вам, что не собирается себя навязывать.

– Хочется верить, что он не шутит!

– По крайней мере, ты, мама, можешь не сомневаться, что я вполне серьезен, когда говорю тебе, что он всегда будет желанным гостем в моем доме! – сказал Адам довольно твердо:

– Ах, Адам! Только не в Фонтли! – невольно воскликнула Шарлотта.

– Именно в Фонтли! Ты, кажется, забыла, что, если бы не он, Фонтли пришлось бы продать! Ты можешь себе представить, что я не предложу ему навестить нас там? Хорош же я буду!

Сестра отвернулась, произнеся тихим голосом:

– Я забыла или, возможно, не позволяла себе думать о таком унизительном обстоятельстве, с которым просто невозможно смириться! Больше я ничего не скажу.

– Думаю, уже сказано достаточно, – ответил брат устало.

Эти переживания не разделяла его мать, которая заявила, что она вынуждена признать: никто не посчитался с ее чувствами, и ее единственное утешение в том, что несчастного отца Адама уже нет в живых и он не испытывает подобных терзаний.

Шарлотта разрыдалась, сдавленно протестуя, но в глазах Адама проступила горькая усмешка. Однако он лишь сказал:

– Очень хорошо, мама. Мне отказаться? Ты этого хочешь?

Если он рассчитывал, что Вдовствующая смутится от этого вопроса, то недооценивал ее. Она сказала ему, что у нее нет никаких желаний, которые не были бы тесно связаны со счастьем ее дорогих детей.

– Я далека от того, чтобы попытаться на тебя повлиять! – сказала она. – Увы, у нас натуры настолько разные, дорогой, что я не в состоянии угадать, что сделает тебя счастливым! Для меня богатство ничего не значит. С тобой дело обстоит иначе, и ты должен решать сам. В одном ты можешь быть уверен: ни одного слова упрека никогда не сорвется с уст твоей матери!