Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Смятение чувств

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Хейер Джорджетт / Смятение чувств - Чтение (стр. 1)
Автор: Хейер Джорджетт
Жанр: Исторические любовные романы

 

 


Джорджетт Хейер

Смятение чувств

Пэту Уолласу с любовью

Глава 1

Библиотека в поместье Фонтли, подобно большинству основных помещений в вытянутом здании, бывшем когда-то монастырем, выходила окнами на юго-запад, откуда открывался вид на запущенные сады и кленовые насаждения, служившие защитной лесополосой и заслонявшие от взора однообразие простирающихся дальше топей Даже солнечным мартовским днем свет не заглядывал в готические окна, отчего и комната, и ковер, и шторы, и тисненые кожаные корешки книг в резных шкафах казались такими же сумрачными, вылинявшими, как и униформа человека, который недвижно сидел за письменным столом, сцепив руки на кипе бумаг, и не сводил взгляда с желтых нарциссов, кивавших на ветру, устремлявшемся за утлы здания и проносившемся, подобно тени, над некошеной лужайкой На униформе, такой же вытертой, как и ковер, виднелись желто-коричневые нашивки и серебряные галуны 52-го полка, но, при всей своей поношенности, она казалась какой-то еще и несообразной, неуместной в этой тихой комнате, впрочем, таким же неуместным чувствовал себя и носивший эту форму человек Однако человек этот не должен был чувствовать себя так, дом в Фонтли был местом его рождения и принадлежал ему, но его взрослые годы прошли в местах, весьма отличающихся от тихих топей и пустошей Линкольншира, а переход от величия Пиренеев был слишком внезапен и сопровождался обстоятельствами слишком ужасными, чтобы казаться ему чем-то иным, нежели просто дурным сном, от которого его вот-вот поднимет на ноги команда «в ружье!», или побежавший в панике мул, поваленный оттяжками его палатки, или просто бивачная суматоха на рассвете.

Письма из Англии настигли его в последний день января. Сначала он прочитал письмо от матери, написанное в смятении от тяжелой утраты и доводящее до его сведения через едва различимую череду наползающих друг на друга строчек, что его отец умер. Никогда не удостаиваясь большего, нежели шапочное знакомство с покойным виконтом, он был скорее потрясен, чем опечален. Лорд Линтон, хотя и был грубовато-добродушным и благожелательным, когда сталкивался с кем-либо из своих отпрысков, не был наделен семейными добродетелями. Он предпочитал общество своего близкого друга принца-регента обществу собственной семьи и поэтому проводил очень мало времени в своем доме и вовсе не предавался размышлениям по поводу надежд и стремлений единственного выжившего сына и двух дочерей.

Лорд погиб на охоте, при первом же залпе, стреляя дуплетом на скаку, – неудивительный конец для бесстрашного и зачастую безрассудного всадника. Что действительно удивило сына, так это открытие, что, вопреки советам и увещеваниям, отец его поскакал на неопытной и норовистой молодой лошади, прежде никогда не опробованной в поле. Лорд Линтон был бесшабашным наездником, но не дураком; его наследник, зная, какой дикий переполох поднимали при первом залпе Кворн и Бельвуар, заключил, что он поскакал, намеренно выбрав молодую норовистую лошадь на пари, и перешел к той части письма, где содержался материнский наказ немедленно оставить армию и вернуться в Англию, ибо его присутствие дома было крайне необходимо.

Новый лорд Линтон (правда, прошло еще много недель, прежде чем он стал с готовностью откликаться на непривычное обращение после «капитана Девериля») не сумел отыскать в письме своей матери какой-либо веской причины, по которой ему следовало бы пойти по столь претившей ему стезе. Письмо от поверенного в делах лорда Линтона было менее пылким, но более ясным.

Он прочел его дважды, прежде чем его мозг сумел объять ужасающую новость, и еще много раз, прежде чем он положил его перед своим полковником.

Никто не мог бы быть добрее к нему, да никому другому Адам Девериль и не смог бы показать это письмо. Полковник Колборн прочел его не изменившись в лице и не проявил никакого непрощеного сочувствия.

– Вы должны ехать, – сказал он. – Я немедленно дам вам отпуск, чтобы ускорить дело, но, конечно, придется оставить армию. – Потом, догадавшись о мыслях, бродивших на застывшем лице Адама, он добавил:

– Год назад еще могли быть какие-то сомнения, каким путем вас должен повести долг, но теперь их нет вовсе. Мы скоро обратим Сульта[1] в самое настоящее бегство. Я не скажу, что вас не будет не хватать, – будет, и еще как! – но ваше отсутствие не повлияет на дела здесь. Знаете, в этом нет никакого сомнения: вы должны ехать домой, в Англию.

Он, конечно, знал это и, не споря ни со своим полковником, ни со своей совестью, отплыл на первом же доступном транспорте. После короткой остановки в Лондоне на почтовых лошадях поскакал в Линкольншир, предоставив своему поверенному в делах вникнуть в круг своих новых обязанностей, а своему портному – доставить с возможной поспешностью одежду, приличествующую штатскому джентльмену в глубоком трауре.

Одежда еще не прибыла, но весть о том, что его полк отличился в битве при Ортизеях, достигла Фонтли, сделав Адама одновременно ликующим и несчастным; а мистер Уиммеринг появился в Фонтли за день до этого. Он провел ночь в поместье, но младшая мисс Девериль придерживалась мнения, что ему выпало не более чем два-три часа сна, поскольку он оставался взаперти вместе с ее братом до рассвета. Он был очень учтив с дамами, так что было немилосердно с ее стороны уподобить его предвестнику беды. Он также был очень учтив с новым виконтом и очень терпелив, отвечая на все его вопросы, не подавая виду, что находит его удручающе несведущим.

Адам сказал с улыбкой в усталых серых глазах:

– Вы, должно быть, считаете меня дураком за то, что я задаю вам так много глупых вопросов. Но, видите ли, я новичок. И никогда не имел дела с подобными вещами. Я не разбираюсь в них, а должен был бы.

Нет, мистер Уиммеринг не считал его светлость дураком, зато глубоко сожалел, что покойный виконт не считал нужным посвящать его в свои тайны. Но покойный виконт не считал нужным посвящать в свои тайны даже собственного поверенного в делах: на фондовой бирже заключались сделки, к которым привлекались агенты, неизвестные Уиммерингу Он с печалью сказал:

– Я бы не мог посоветовать его светлости вложить свои деньги так, как он порой это делал. Но он был оптимистом по натуре – и я должен признать, что иногда ему везло в предприятиях, которые я как поверенный в делах ни за что бы ему не порекомендовал. – Он освежился щепоткой табаку из видавшей виды серебряной табакерки, по которой постукивал кончиком тонкого худого пальца, и добавил:

– Я был хорошо знаком с вашим почтенным родителем, ваша светлость, и долгое время был убежден, что он надеялся вернуть былое процветание поместью, которое унаследовал и которое, как он знал, должно, согласно естественному ходу вещей, перейти впоследствии в ваши руки. Рискованное и, увы, неудачное предприятие, в которое лорд ввязался незадолго до своей безвременной кончины… – Поверенный в делах прервался и перевел взгляд с лица Адама на покачивающиеся вдали верхушки деревьев за садами. К ним, очевидно, он и обратил остаток своей речи:

– Никак не следует забывать при этом, что его покойная светлость был, как я уже отметил, оптимистом по натуре. Бог ты мой! Получай я по сотне фунтов каждый раз, когда его светлость терпел неудачу на бирже без малейшего уменьшения своего оптимизма, я был бы богатым человеком, уверяю вас, сэр!

Никакого ответа на эту тираду не последовало. И вместо того чтобы искать какие-то иные утешения в сложившейся ситуации, Адам ровным голосом спросил:

– Проще говоря, Уиммеринг, как обстоят мои дела в настоящее время?

Такая прямота в ситуациях сугубо деликатных всегда несколько претила Уиммерингу, но, побуждаемый каким-то особым свойством негромкого голоса наследника, он ответил с непривычной откровенностью:

– Плохо, милорд.

Адам понимающе кивнул:

– Насколько плохо?

Мистер Уиммеринг аккуратно сложил кончики пальцев вместе и уклончиво ответил:

– Это в высшей степени прискорбно, что дедушка вашей светлости скончался прежде, чем вступил в возраст его покойной светлости. У него было намерение вернуть поместье в прежнее состояние. В те времена, о чем мне нет нужды напоминать вашей светлости, мой собственный достопочтенный родитель находился в таких же отношениях с четвертым виконтом, в каких я находился с пятым и – да будет мне позволено выразить это пожелание – в каких я надеюсь состоять с вашей светлостью. Когда вы, милорд, достигли своего совершеннолетия, моим искреннейшим желанием было побудить его покойную светлость исправить упущения, которые сделали неизбежными неисповедимый промысел Господен. Его светлость тем не менее не счел момент благоприятным для осуществления замысла, который, уверяю вас, пришелся ему очень по сердцу. Ваше присутствие, милорд, стало бы очень важным; мне нет нужды воскрешать в вашей памяти обстоятельства, которые сделали по-настоящему трудным для вас просить об отпуске именно тогда. Битва на Коа! Кажется, еще вчера мы жадно вчитывались в сообщение об этом сражении, содержащее слова благодарности лорда Веллингтона, обращенные к офицерам и солдатам полка вашей светлости!

– Земельные владения, насколько я понимаю, к тому времени уже были заложены? – вставил его светлость.

Мистер Уиммеринг склонил голову в скорбном признании, но снова поднял ее, чтобы предложить смягчающее обстоятельство:

– Однако вдовья часть наследства ее светлости была сохранена, – А доли моих сестер ?

Уиммеринг, вместо ответа, вздохнул.

Помолчав, Адам подвел итог:

– Положение, кажется, отчаянное. Что я должен делать?

. – Серьезное, милорд, но, смею полагать, не отчаянное. – Он поднял руку, когда Адам растерянно указал жестом на кипу бумаг на своем столе. – Позвольте мне просить вас не слишком принимать во внимание требования, которые в данных обстоятельствах неизбежны! Ни одно из них не является безотлагательным. Определенной степени тревоги у кредиторов следовало ожидать, и унять ее поистине было моей первейшей заботой. Ни в коей мере я не отчаиваюсь уладить эти дела.

– Я не слишком разбираюсь в цифрах, – ответил Адам, – но полагаю, долги составляют сумму большую, нежели имеющиеся в моем распоряжении средства. – Он взял со стола бумагу и изучил ее. – Вы, как я вижу, не назначили никакой цены на конюшни. Их, я считаю, следовало бы продать немедленно, и городской дом тоже.

– Ни в коем случае! – с горячностью перебил его Уиммеринг. – Подобные действия, милорд, окажутся гибельными, поверьте мне! Позвольте повторить, что моей главной заботой было унять беспокойство кредиторов: до тех пор, пока мы не увидим ясно, что к чему, – это самое необходимое.

Адам отложил бумагу:

– Мне это уже ясно. Что, нависла угроза разорения, да?

– Ваша светлость смотрит на вещи слишком мрачно. Потрясение выбило вас из, колеи. Но нам не следует отчаиваться.

– Если бы я имел достаточно времени и средств, возможно, я смог бы вернуть наше состояние. Наверняка Фонтли процветало во времена моего дедушки? С тех пор как я приехал домой, я ходил повсюду с нашим управляющим, стараясь научиться у него за неделю вещам, которые мне следовало бы узнать, когда я был еще мальчиком. Вместо этого, – он грустно улыбнулся, – я был помешан на армии. Эх, знать бы заранее!.. Впрочем, слезами горю не поможешь. Земля здесь такая же плодородная, как и повсюду в Линкольншире, но как много предстоит сделать! А будь у меня средства, я больше всего хотел бы выкупить закладные, но на это у меня определенно нет денег.

– Милорд, не все ваши земли заложены! Прошу вас, не нужно…

– К счастью, не все. Дом и прилегающий к нему участок не заложены. Вы можете сказать мне, какую цену нам следует назначить за них? И то и другое в запущенном состоянии, но монастырь, по общему мнению, прекрасен и, кроме того, представляет исторический интерес.

– Продать Фонтли?! – в ужасе воскликнул Уиммеринг. – Вы ведь это не всерьез, ваша светлость! Вы, конечно, говорите шутки ради!

– Нет, я не шучу, – спокойно ответил Адам. – Вряд ли когда-нибудь в жизни мне так мало хотелось шутить. Если бы вы могли подсказать мне, как избавиться от долгового бремени, как обеспечить моих сестер, не продавая Фонтли, – но вы ведь не можете, правда?

– Милорд, – сказал Уиммеринг, придя немного в себя, – я верю, что, возможно, мне удастся это сделать. Наверное, задача не из легких, но мне пришла в голову одна мысль – могу ли я говорить откровенно о предмете довольно интимного свойства?

Адам посмотрел удивленно, однако кивнул.

– Злополучные ситуации вроде этой – не такой уж редкий случай, как хотелось бы, милорд, – сказал мистер Уиммеринг, пристально разглядывая свои пальцы. – Я мог бы вспомнить истории из своего собственного опыта, когда печальным образом рухнувшее благосостояние благородного дома восстанавливалось с помощью разумного брака.

– Боже правый, уж не предлагаете ли вы, чтобы я женился на богатой наследнице? – спросил Адам обескураженно.

– Так часто поступают, милорд.

– Полагаю, что наверное, но, боюсь, не следует ждать этого от меня, – возразил Адам. – Да и среди моих знакомых нет богатой наследницы, кроме того, я уверен, что меня не восприняли бы как подходящего мужа.

– Совсем наоборот, милорд! Вы – из очень знатного рода, вы – обладатель титула, собственник значительной земельной собственности и поместья, как вы сами сказали, представляющего исторический интерес – Я никогда не подозревал, что вам может прийти в голову подобная ерунда! – перебил поверенного Адам. – Названия моих владений лишь красиво звучат, но стоит о них узнать побольше, как все это превращается в пустой звук. В любом случае я не собираюсь выставлять себя на продажу!

В голосе молодого виконта зазвучали категоричные нотки, и Уиммеринг смирился, довольствуясь уже тем, что заронил идею в его голову. Он мог сколько угодно возмущаться, но Уиммеринг был совсем неплохого мнения о здравом смысле лорда и надеялся, что когда тот окончательно оправится от потрясения, оказавшись на грани разорения, то осознает преимущества того, что являлось, на взгляд его адвоката, весьма простым выходом из трудного положения. Вот ведь счастье, что он не был помолвлен, – если он и в самом деле не был помолвлен. Уиммеринг знал: год назад Адам вообразил, что влюблен в дочь лорда Оверсли, но нигде никаких известий о помолвке не появилось, и роман сей не нашел одобрения у пятого виконта. Пятый виконт желал, так же страстно, как и Уиммеринг, чтобы его сын женился на деньгах, а на основании того, что он знал о состоянии лорда Оверсли, Уиммеринг не мог предположить, что тот, в свою очередь, с энтузиазмом отнесется к подобному союзу. Мисс Джулия была признанной красавицей, и если кто-либо мог иметь точное представление о степени финансовых затруднений лорда Линтона, так это его старинный друг Оверсли. Нет, Уиммеринг склонялся к мысли, что его покойная светлость был прав, когда посчитал этот роман простым юношеским увлечением.

« Мой молокосос вообразил, что у него любовь с девчонкой Оверсли! – возмутился как-то его светлость в момент гнева. – Все это – надуманная болезнь! Его от девчонок за уши не оттащишь с тех пор, как он научился ковылять по Маунт-стрит. Двое желторотых! Уж я-то сон не потеряю из-за такой чепухи!»

Уиммеринг тоже не потерял сон. Новый виконт с отвращением отверг предложение поискать богатую наследницу, но он не проявил никаких признаков того, что его чувства уже кому-то отданы, было не удивительно, тогда, год назад, что он избавлялся от боли и усталости во время месяца, проведенного в руках хирургов, благодаря флирту с очаровательной мисс Оверсли; еще менее удивительно было, что романтическая девушка поощряла ухаживания героя Саламанки. По мнению Уиммеринга, удивительнее было бы другое: если бы такой мимолетный роман пережил бы разлуку.

Что же до сомнений его светлости относительно собственной состоятельности, то Уиммеринг их не разделял. Лорд Оверсли мог не одобрять этот союз, но не о таких родителях, как Оверсли, думал Уиммеринг. Виконту явно не приходило в голову, что ему следует искать жену в кругах богатых коммерсантов; возможно, поначалу эта идея пришлась бы ему не по вкусу, но он казался разумным молодым человеком, и, скорее всего, из тех, кто, вероятно, пойдет почти на все, чтобы сохранить место, которое из поколения в поколение было домом Деверилей. В таком браке не было бы ничего необычного – его светлости вовсе не нужно жениться на наследнице какого-нибудь вульгарного выскочки. Мистер Уиммеринг мог припомнить не одного весьма благопристойного джентльмена, занимающегося торговлей, который горел бы желанием подтолкнуть своих отпрысков вверх по социальной лестнице, но адвокат скорее склонялся к мысли, что невесту следует искать в одном из крупных банкирских домов. Это было бы просто идеально. Да к тому же, если бы девушка попалась не слишком уж привередливой, его светлость наверняка пришелся бы ей по душе. Адам был молодым человеком приятной наружности, хотя и без той несколько вульгарной красоты, какой обладал его отец. У него было тонкое живое лицо, становившееся обаятельным от улыбки, которая была необычайно приветливой. Он выглядел старше своих двадцати шести лет, может быть, из-за сильно обветренной кожи и чуть заметных морщин: он постоянно щурил глаза от палящего солнца. Молодой лорд был среднего роста, хорошо сложен, но ему недоставало физической мощи своего отца: в самом деле, не будь в его осанке подтянутости, выдававшей мускулы, можно было бы заподозрить, что он хлипок и слаб, настолько он был худым. Он слегка прихрамывал при ходьбе после битвы при Саламанке, но это, казалось, не слишком его смущало. Уиммеринг не знал, сколько мучительных операций пришлось перенести молодому офицеру, прежде чем хирургам удалось извлечь пулю и осколки кости. Адаму повезло, что ногу не ампутировали, хотя вряд ли в то время он так думал.

Адвокат больше не возвращался к идее с женитьбой и вместо этого посвятил себя задаче провести виконта по запутанному лабиринту отцовских дел. Он неподдельно горевал, замечая все более глубокую озабоченность во взгляде умных привлекательных глаз молодого человека, но не пытался приуменьшать тяжесть его положения: чем более полно милорд осознает все, тем более вероятно, что он преодолеет свое нежелание жениться ради богатства. Уиммеринг, уезжая из поместья, был почти уверен в том, что здравый смысл его нового патрона возьмет верх. Тот воспринял потрясающую новость молодцом, не ропща на судьбу, не произнося никаких горьких слов. Если он и винил в чем-то своего отца, то безмолвно, – казалось, виконт более склонен винить себя самого. Он несомненно был слегка ошарашен, но когда он придет в себя, был уверен адвокат, то, в поисках преодоления невзгод, вспомнит сделанное ему предложение и, возможно, обдумает его более спокойно.

Мистер Уиммеринг был не слишком душевным человеком, но, прощаясь с Адамом, он ощутил чисто человеческое желание помочь ему. Тот вел себя прекрасно, гораздо лучше, чем его отец вел себя в моменты внезапного потрясения. Усаживая Уиммеринга в один из своих экипажей, который должен был доставить адвоката в Маркет-Дипинг, Адам напутствовал его со своей восхитительной улыбкой;

– Боюсь, вы всю душу растрясете! Дорога такая же скверная, как в Португалии. Спасибо вам, что вы предприняли столь утомительное путешествие, я вам очень признателен! Я буду в городе через несколько дней – как только улажу некоторые дела здесь и посоветуюсь со своей матерью.

Он крепко пожал руку Уиммеринга и подождал, пока экипаж не тронется с места, прежде чем вернуться в библиотеку.

Адам снова сел за письменный стол с намерением навести некоторый порядок в разбросанных на нем бумагах, но когда собрал во внушительную стопку многочисленные счета от продавцов, то какое-то время сидел неподвижно, глядя в окно на желтые нарциссы, но совсем не замечая их.

Он был выведен из задумчивости звуком открывающейся двери и, оглянувшись, увидел, что в комнату заглядывает его младшая сестра.

– Он уехал? – заговорщически спросила она. – Можно войти?

Его глаза весело загорелись, но он ответил с подобающей степенностью:

– Да, но постарайся, чтобы тебя не было заметно! Она понимающе подмигнула.

– Из всей семьи ты нравишься мне больше всех, – призналась она, проходя по комнате к креслу, в котором недавно сидел Уиммеринг.

– Спасибо!

– Не то чтобы это о многом говорило, – добавила она задумчиво, – потому что я не беру в расчет тетушек, дядюшек и двоюродных братьев и сестер. Так что нас теперь только четверо. И сказать по правде, Адам, я любила папу только по велению долга, а Стивена не любила вовсе. Конечно, я могла бы любить Марию, если бы она не умерла до моего рождения, но я не думаю, что любила бы, так как, судя по тому, что рассказывает нам мама, она была гнуснейшим ребенком!

– Лидия, мама никогда не говорила таких вещей! – возразил Адам.

– Да совсем наоборот! Она говорит, что Мария была слишком хороша для этого мира, ну… ты ведь понимаешь, что я имею в виду, правда?

Он не мог этого отрицать, но предположил, что Мария, будь ей отпущено больше шести лет, возможно, изжила бы свою гнетущую добродетель. Лидия согласилась с этим, хотя и с сомнением, заметив, что Шарлотта тоже всегда была очень добродетельна.

– А я совершенно искренне привязана к Шарлотте, – заверила она его.

– И наверняка к маме тоже!

– Конечно, это ведь обязанность! – ответила она с достоинством.

Адам был ошеломлен, но, поглядев на сестру с минуту, благоразумно воздержался от комментариев. Он не слишком хорошо ее знал, потому что она была на девять лет моложе; и хотя во время его тягостного выздоровления частенько забавляла его своими подростковыми рассуждениями, ее приходы к его больничной койке были ограничены во времени: мисс Кекуик, гувернантка неопределенного возраста и сурового вида, вызывала Лидию из комнаты брата по прошествии получаса либо на урок итальянского, либо для часового упражнения на арфе. Плоды ее кропотливого усердия до сих пор не были видны Адаму, потому что, хотя в живом лице сестры сквозил незаурядный ум, она пока не проявляла признаков учености, которой можно было бы ждать от человека, образованием которого занимается столь знающая наставница, как мисс Кекуик.

Он спрашивал себя, почему Лидия обаятельнее своей старшей, гораздо более красивой сестры, когда та очнулась от каких-то неизвестных мечтаний и привела его в замешательство, спросив.

– Мы разорены, Адам?

– О, я надеюсь, что все это не настолько плохо!

– Мне следовало бы сразу тебе сказать, – перебила его Лидия, – что хотя я всегда решительно противилась образованию, от которого, как я очень быстро поняла, мне в любом случае не будет никакого проку, но я вовсе не глупа! Ну, если уж даже Шарлотта догадывалась, что мы годами пребывали на грани катастрофы, – а ведь никто не скажет, что она соображает лучше меня! И еще, Адам, мне уже исполнилось семнадцать, помимо того, что у меня уйма житейской мудрости, и я собираюсь помочу тебе, если смогу, так что, пожалуйста, не говори со мной таким тоном, будто меня это не касается!

– Прошу меня простить! – поспешно извинился он.

– Это разорение?

– Боюсь, что-то до боли на него похожее.

– Я так и думала. Мама уже неделями говорит, что может в любой момент остаться без крыши над головой.

– До этого дело не дойдет, – заверил он ее. – Она получит свою вдовью долю наследства – ты знаешь, что это такое?

– Да, но она говорит, что это ничтожная сумма и что нам придется перебиваться кровяной колбасой, – а это, Адам, никак не подходит для мамы.

– Мама преувеличивает. Надеюсь, что она будет жить в сносных условиях. У нее около восьмисот фунтов в год – не богатство, конечно, но, по крайней мере, независимость. При разумной экономии…

– Мама, – заявила Лидия, – никогда не изучала экономию.

Он улыбнулся:

– А ты?

– Только политическую экономию, а от нее нет никакого проку! Я, может быть, не так много о ней знаю, но все-таки знаю, что она имеет отношение к распределению богатства, вот я и решила не мучить себя ею, за неимением какого-либо богатства для распределения.

– А разве знающая мисс Кекуик не учила тебя экономно вести домашнее хозяйство?

– Нет, ее мышление – высшего порядка. Кроме того, все знают, что это означает! Это – съедать только одно блюдо за обедом, иметь недостаточно лакеев и самой шить себе платья, что совершенно бесполезно, потому что если у тебя нет денег, чтобы за что-либо заплатить, то это самая идиотская трата времени – учиться, как их сберечь! Мама не станет этого делать – но я думала не о ней, я думала о тебе и о Фонтли. – Она устремила на него серьезный взгляд. – Мама говорит, что Фонтли будет потеряно для нас. Это правда? Пожалуйста, скажи мне, Адам! – Она прочла ответ на его лице и потупила взгляд. Тщательно расправив складки муслинового платья на коленях, она сказала:

– Я нахожу эту мысль просто отвратительной.

– И я тоже, – грустно согласился он. – Слишком отвратительной, чтобы о ней говорить, до тех пор, пока я с ней не свыкнусь.

Она подняла глаза;

– Я знаю, что для тебя это гораздо хуже, и не собиралась говорить об этом так жалостливо. Дело в том, что я убеждена: нам следует предпринять усилия, чтобы спасти Фонтли. Я много думала об этом и понимаю, что это теперь и мой долг – подыскать блестящую партию. Как ты думаешь – у меня получилось бы, если бы я задалась такой целью?

– Нет, конечно нет! Моя дорогая Лидия…

– О, я смогу! – сказала она решительно. – Я, конечно, понимаю, что на этом пути, может быть, встретится загвоздка-другая, особенно важно то обстоятельство, что я еще не выезжаю в свет. Мама, знаешь ли, собиралась выезжать со мной в этом сезоне, но она не может этого сделать, пока мы в трауре, и я понимаю, что если я не появляюсь в обществе…

– Кто втемяшил тебе в голову всю эту чепуху? – перебил Адам сестру.

Она посмотрела удивленно:

– Это не чепуха! Неужели ты не знаешь, как, мама надеялась на то, что Шарлотта подыщет блестящую партию? Она почти это сделала, но не приняла предложения из-за Ламберта Райда. И я должна сказать, что это в значительной степени лишило ее моей благосклонности! Разве что, дура, не знала, что из этого получится. Так оно и случилось! Мама неделями не говорит ни о чем, кроме как о Марии и о том, что она никогда не пренебрегла бы своим долгом, как бедная Шарлотта!

– Райд? – проговорил Адам, пропустив мимо ушей последнюю, и весьма примечательную часть этой речи.

– Да, разве ты его не помнишь?

– Конечно помню, но я не видел его с тех пор, как приехал домой и…

– О нет! Он в отъезде. Ему пришлось уехать в Эдинбург, потому что одна из его шотландских тетушек умерла, а он был опекуном, или что-то в этом роде. Адам, ты не станешь запрещать Шарлотте выйти за него замуж, правда?

– Боже правый, мне нечего сказать по этому поводу! Они по-прежнему этого хотят?

– Да, и ты должен что-то сказать! Шарлотта пока – несовершеннолетняя, и я знаю, что ты – наш опекун.

– Да, но…

– Если ты считаешь, что было бы неподобающе разрешать нечто такое, что не нравилось папе, так я скажу тебе – это все не он, а мама, – с готовностью поведала Лидия. – Он сказал, что она должна поступить, как ей нравится, но ему совершенно все равно. – На мгновение задумавшись, она добавила:

– Я не удивлюсь, если тебе удастся внушить маме эту мысль теперь, когда мы разорены. Ей, конечно, это совершенно не понравится, и я должна признать, что это действительно выглядит потрясающим мотовством со стороны Шарлотты – транжирить себя на Ламберта Райда! Однако отчаиваться совсем не нужно! У меня не так много знакомых молодых джентльменов, но я знаю, что очень хорошо уживаюсь с пожилыми, потому что всякий раз, когда папа принимал здесь кого-нибудь из своих друзей, я замечательно с ними ладила! И, как я обнаружила, именно у пожилых джентльменов самые крупные состояния. Не понимаю, что я такого сказала, чтобы ты так смеялся!

– Конечно не понимаешь, пожалуйста, прости меня! – взмолился Адам. – Думаю, что ты, наверное, поговорила с Уиммерингом?

– Нет! А что? – спросила она, удивившись.

– Это именно тот совет, который он дал и мне: найти блестящую партию!

– Ага! – глубокомысленно проговорила Лидия, подвергая сказанное осмыслению, и покачала головой. – Нет, только не ты! Шарлотта говорит, что, если отношения уже сложились, сама мысль о браке с кем-то другим отвратительна.

Адам, обнаруживший, что его сестра так же способна смутить, как и позабавить, ответил с похвальным хладнокровием:

– Так и сказала? Ну, наверное, она знает лучше меня, так что не стану спорить на сей счет.

– Ты виделся с Джулией, когда был в Лондоне? – поинтересовалась Лидия, не заметив колкости. – Знаешь, Оверсли переехали из Бекенхерста в начале месяца. – Она заметила некоторую напряженность в его лице и, обеспокоенная, спросила:

– Мне не следовало этого говорить? Но она сама сказала мне об этом!

– Понимая, что лишь откровенность пойдет ему на пользу, Адам сказал:

– Не знаю, что она могла тебе сказать, Лидия, но ты обяжешь меня, если забудешь об этом. Между нами действительно возникла привязанность, но мы никогда не были помолвлены. Я еще не наведывался на Маунт-стрит, но, конечно, должен это сделать, когда вернусь в город. Вот, собственно, и все, что можно сказать!

– Ты имеешь в виду, что лорд Оверсли не позволит Джулии выйти за тебя теперь, когда ты разорен? – спросила она.

– Он был бы очень плохим отцом, если бы позволил, – ответил он настолько бодро, насколько мог.

– Ну, я думаю, это ужасно несправедливо! – заявила Лидия. – Мало того что ты обязан выплатить долги папы, к которым не имеешь никакого отношения, так ты еще и должен отказаться от Джулии! Все свалилось на тебя, а ты виноват меньше, чем любой из нас! Мама считает, что жалеть нужно ее, но это вздор, – и ты можешь глядеть как угодно неодобрительно, Адам, но это вздор! На самом деле, ты – единственный из нас, кого нисколько не жалеют! Мама получит свою вдовью долю имущества, Шарлотта выйдет замуж за Ламберта, а я теперь вполне утвердилась в мысли выйти замуж за человека с состоянием. – Она тепло улыбнулась ему. – Естественно, такой шаг был бы в высшей степени неприятен для тебя или для Шарлотты, если бы вам пришлось это сделать, но я буду не против, уверяю тебя! Ты должен знать, что мне… мне неведомы нежные чувства. Разве что, – добавила она менее возвышенным стилем, – я влюбилась в одного лакея, когда мне было двенадцать, но это была непродолжительная страсть, не говоря уже о том, что совсем нежелательная, так что нам не нужно принимать ее в расчет. Кстати, Адам, ты знаком с каким-нибудь богатым пожилым джентльменом?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26