Более того, Фонтли находилось гораздо ближе к усадьбе лорда Адверсейна, чем Лондон, так что, поскольку Адверсейны в этом году не уехали в город, для них это тоже было бы гораздо удобнее. Они, конечно, остались бы на ночь, но Лидия надеялась, что Дженни не станет против этого возражать. Сестру Броу следовало пригласить, но только ради приличия – она жила в Корнуэлле и, конечно, не приехала бы; а его брат находился в Бельгии со своим полком. Единственными гостями, помимо них, кого Лидия хотела бы пригласить, были Рокхиллы.

« …Ну, не то чтобы я действительно этого хотела, – писала она в доверительном письме к Дженни, – но я знаю, что Броу хочет, хотя и не настаивает на этом. Дело в том, что» он очень привязан к Рокхиллу, который всегда был особенно добр к нему, так что не пригласить их будет неловко и оскорбительно. Полагаю, они откажутся по причине удаленности от города, но я со своей стороны считаю, что, если они не откажутся, в этом нет ничего страшного, потому что, когда Адам сопровождал мою тетю и меня на прием к Бикертонам, они были там, и Джулия просто цвела, но Адам, казалось, совсем этого не осознавал, был совершенно невозмутим и приветствовал ее в высшей степени естественно…"

«Вот дитя, ей-богу, неужели она ожидала, что он выдаст себя на званом приеме?» – подумала Дженни, криво усмехнувшись, когда, положила письмо на стол и обратила внимание на то, что Вдовствующая говорила Адаму.

Она растолковывала тому, долго и нудно, различные обстоятельства, которые делали двадцать первое июня единственным действительно подходящим днем. Самым неоспоримым из них было то, что и у Броу и у Лидии были дела в Лондоне на этой неделе и что откладывать этот день на более позднее число, чем двадцать первое, значило бы рисковать тем, что он совпадет с родами Шарлотты; а самым незначительным – то, что двадцать первое – это четверг.

– Дженни, ты уверена, что тебе нравится эта затея, – устроить помолвку в Фонтли? – спросил Адам, когда они остались одни.

– Да, уверена! – сказала она. – А тебе?

– О да! Если только это не создаст тебе больших хлопот.

– Это вообще не создаст мне никаких хлопот. Но если для тебя было бы лучше…

– Нет, конечно, прием должен состояться – ну, по крайней мере, вы все так считаете!

– Да, это естественно для нас, но если ты этого не хочешь – Дорогая, ты совершенно права, и я этого хочу! Он говорил нетерпеливо, и она больше ничего не сказала, считая, что его скрытое нежелание обусловлено знанием того, что будут приглашены Рокхиллы. Он не думал о. Джулии, хотя и не хотел, чтобы она приезжала в Фонтли, и был встревожен, когда услышал, что она может приехать. Он не проявлял никакого рвения, так как считал, что нельзя было выбрать более неудачное время для празднества, чем назначенное. Он не сказал этого: краткое пребывание в Лондоне заставило его осознать, что между военным и штатским – слишком глубокая пропасть, чтобы ее можно было преодолеть. Сократить свой визит было совсем не трудно. Сезон был в самом разгаре; надвигающаяся борьба по другую сторону Ла-Манша казалась высшему свету не более важной, чем грозящий разразиться светский скандал, и меньше обсуждалась.

Для человека, который провел почти всю свою взрослую жизнь в тяжелых военных походах, было непостижимо, что люди так мало обеспокоены, что они могут танцевать, заниматься флиртом и планировать развлечения, призванные затмить своих соперников в обществе, когда решается судьба Европы. Но Англия воевала вот уже двадцать два года, и англичане привыкли к этому состоянию, по большей части воспринимая его в таком же духе, как воспринимали лондонский туман или дождливое лето. В политических кругах и Сити могли придерживаться иной, более серьезной точки зрения на вещи, но среди подавляющего большинства населения лишь те семьи, в которых чей-то сын или брат находился в армии, считали возобновление военных действий чем-то большим, нежели неизбежной и предсказуемой скукой. Не считая того, что в марте 1802 года Наполеон не отрекся, это снова был Амьенский мир. Это было неприятно, потому что налоги останутся высокими и снова нельзя будет насладиться заморскими путешествиями; но это не было катастрофой, поскольку что бы Наполеон ни вытворял на континенте, он не вторгнется в Великобританию. На самом деле жизнь будет протекать в точности так, как она протекала с незапамятных времен.

Для Адама, у которого до самого недавнего времени не было никакой другой настоящей цели в жизни, кроме разгрома наполеоновских войск, подобная апатия была столь же тошнотворной, сколь и из ряда вон выходящей. Она десятикратно усилила его тайное желание снова быть со своим полком; она погнала его из Лондона с мыслью, что если уж он не может быть там, где находится его сердце, то, по крайней мере, ему не нужно оставаться среди людей, болтавших о пикниках и балах или невежественно разглагольствовавших в уютных своих домах о мощи сил под командованием Веллингтона.

Возможно, Адам никогда не чувствовал бы себя штатским, но он им был и так же мало делал во время нынешнего военного кризиса, как и самый легкомысленный светский повеса. А потому он поехал домой, в Фонтли, где находилось для него так много полезных занятий, что его внутреннее волнение улеглось. Он, конечно, по-прежнему жалел, что находится не вместе со своим полком, но если работа, которой он целиком себя посвятил, не была военной, она, по крайней мере, представляла огромную важность – какого бы мнения о ней ни придерживался мистер Шоли.

Согласившись на предложенный план приема по поводу помолвки Лидии, он больше не думал о нем. Дженни никогда не докучала ему своими прожектами по хозяйству, так что он вспоминал о приеме, лишь когда видел свою мать; а поскольку Мембери находилось в десяти милях от Фонтли, его встречи с Вдовствующей были нечастыми. Точно так же Дженни не злила его всякими вздорными высказываниями о военной ситуации, зато это делал Ламберт, а также Шарлотта, выступавшая в качестве отголоска Ламберта; но он встречался с Райдами так же редко, как и со своей матерью. В любом случае Ламберт благодаря Дженни стад всего лишь мишенью для насмешек.

Дженни вообще редко разговаривала о войне, но когда упоминала о ней, то выказывала, как он считал, немалую долю здравого смысла. И ему никогда не приходило в голову, что жена, подобно Шарлотте, – всего лишь отголосок ее собственного мужа.

Вне пределов досягаемости всех тех слухов, что разносились по Лондону, он вновь обрел бодрость и уверенность. Один или двое из его старых друзей время от времени писали из Бельгии: новости становились более оптимистичными. Прибыли некоторые из пиренейских полков, отозванных из Америки, да еще в прекрасной форме, и устрашающе разношерстная армия была искусно спаяна в единое целое – хвала старику Хуки! Пруссаки Блюхера тоже присутствовали в войске, и о них с одобрением отзывались как о дисциплинированных солдатах. Союзная армия на самом деле была готова принять Наполеона в любой удобный для него день. «Нам всем не терпится выяснить, какой костюм он собирается надеть по этому случаю» , – писал один из корреспондентов Адама, язвительно намекая на отложенную церемонию на Марсовом поле, где император, насколько можно было судить из опубликованных в газетах сообщений, предстал в псевдоисторическом облачении, пригодном разве что для маскарада в «Ковент-Гарден»[33] .

Тем временем Дженни спокойно занималась приготовлениями к своему первому домашнему приему, при воодушевленной помощи миссис Дауэс, которая усматривала в этом скромном начинании надежду вернуть Фонтли прежний статус.

Для Дженни отнюдь не стало сюрпризом, что Рокхиллы приняли приглашение. Она считала, что по некоторым причинам, ей по простоте душевной неведомым, Джулия не должна сторониться Фонтли и Адама, и у нее не было никаких оснований полагать, что Рокхилл станет чинить какие-то преграды на ее пути. Насколько она понимала Рокхилла, тот верил, что любовь Джулии к Адаму – всего лишь романтическая фантазия юности, которая расцвела в воображении и которая сойдет на нет перед лицом взрослой реальности. Дженни надеялась, что, возможно, он и прав, но ненавидела напряженность, которую вызывало у Адама это своеобразное «лечение».

Тем не менее все могло бы быть гораздо хуже. Она чувствовала себя обязанной пригласить их в Фонтли накануне званого обеда, поскольку у них ушло бы целых девять часов, а то и больше, чтобы добраться до поместья, но Джулия написала любезнейший отказ: она везла свою вторую по старшинству сестру Сюзан в детскую лечебницу в Бекенхерсте, с тем чтобы старая нянька выхаживала ее после приступа инфлюэнцы, от которого у нее остался хронический кашель, и им с Рокхиллом предстояло провести ночь там и поехать в Фонтли только на следующий день.

Броу привез Лидию семнадцатого, в субботу. Незачем было спрашивать Лидию, счастлива ли та: девушка так и сияла. Миссис Дауэс, очень растроганная, сказала:

– Ах, миледи, просто слезы на глаза наворачиваются от того, как они смотрят друг на друга, мисс Лидия и его светлость!

– Броу, есть какие-нибудь новости? – спросил Адам, как только Дженни увела Лидию наверх посмотреть на крестника.

Броу покачал головой, поморщившись:

– Ничего, кроме слухов. Кажется, не вызывает сомнений, что Бонапарта нет в Париже, – это все, что я знаю.

– Если он оставил Париж, то поехал соединяться со своей армией Севера. Сейчас в любой день следует ждать новостей: не похоже на него, чтобы он попусту терял время! Ты веришь во все эти россказни о том, что он уже не пользуется влиянием? По-моему, чепуха!

– Будь я проклят, если знаю, чему надо верить! – сердился Броу. – Я в жизни не слыхивал столько болтовни – это я могу тебе сказать! Странная вещь, Адам, – ты считаешь делом решенным то, что мы снова в это ввяжемся, но есть множество людей, до сих пор утверждающих, что никакой войны не будет, – людей, которым полагается знать о происходящем больше, чем, скажем, мне.

– Это война, – с уверенностью сказал Адам. – Непременно так! Я всю неделю ожидал услышать, что мы ввязались в боевые действия на границе, – Бони не станет ждать, пока его атакуют на двух фронтах! Его единственная надежда сыграть свою собственную партию – это разбить нас прежде, чем успеют подойти австрийцы и русские!

– Думаешь, ему удастся эта затея? – спросил Броу, вопросительно вскинув бровь.

– Боже правый, конечно нет!

Дамы вернулись в комнату, положив конец бурному обсуждению. О войне больше не упоминали. Она казалась далекой от Фонтли, дремавшего в последних солнечных лучах летнего вечера; но когда маленькая компания уселась за стол, война внезапно стала реальностью с прибытием в двухлошадном экипаже, нанятом в Маркет-Дипинг, одного из старших клерков мистера Шоли, доставившего письмо от своего хозяина.

Дюнстер принес его Адаму, сидевшему во главе стола. Адам, узнавший, пока брал письмо, знакомые каракули на конверте, проговорил с нотками удивления в голосе:

– Для меня?

– Да, милорд. Его, как я понимаю, привез один из клерков мистера Шоли. Молодой человек просил передать вашей светлости: это в высшей степени важно.

Адам сломал печать, расправил единственный лист и, нахмурившись, попытался его разобрать. Тревожное чувство охватило его собеседников, наблюдавших за ним. Он нахмурился еще сильнее; видно было, как сжались его губы. У Дженни упало сердце, но она спокойно спросила:

– С папой несчастье? Пожалуйста, скажите мне, милорд!

– Нет, ничего такого. – Адам взглянул на Дюнстера:

– Где молодой человек? Проводите его сюда! – Подождав, пока Дюнстер выйдет из комнаты, он добавил:

– Трудно понять, что случилось. Он считает необходимым, чтобы я немедленно поскакал в Лондон, и был настолько любезен, что дал знать в «Фентоне»: я прибываю завтра вечером. – Фраза прозвучала несколько раздраженно; сознавая это, он заставил себя улыбнуться и передал письмо Дженни со словами:

– Попробуй ты в нем разобраться, любовь моя!

– Мчаться в Лондон? – воскликнула Лидия. – Но ты не можешь! Как папа Шоли мог просить тебя об этом? Он знает, что ты не можешь оставить Фонтли, потому что я говорила ему о приеме!

Но мистер Шоли не забыл о нем: в постскриптуме он просил своего зятя не волноваться, потому что тот сможет приехать обратно в Фонтли с большим запасом времени.

Дженни, прочитав письмо с большей легкостью, чем Адам, так же, как и он, была далека от понимания, зачем понадобилось вызывать его в город, но сразу увидела, что мужа это разозлило. Никогда не отличавшийся тактом мистер Шоли дал полную волю своим чувствам. Адаму надлежало приехать в город на следующий день; он должен был прибыть на почтовых; должен был остановиться в «Фентоне» , где он найдет снятые для него спальню и гостиную, и находиться там, ожидая дальнейших сведений. Мистеру Шоли предстояло приехать в «Фентон» , чтобы сообщить ему, что он должен далее делать. Наконец, он должен был сделать все это, непременно как ему велено, а не то может пожалеть.

К тому времени, когда Дженни дочитала письмо, Дюнстер ввел в комнату остролицего молодого человека, сообщившего, что он приехал на почтовых, с указаниями от хозяина не возвращаться без его светлости. Хозяин не сказал ему, зачем его светлость нужен в Лондоне; сам он не слышал никаких новостей о войне. Было явно бесполезно расспрашивать его о чем-либо далее, так что Дженни увела его, чтобы представить миссис Дауэс, пообещав, что скоро его светлость даст ему знать о своем решении.

– Странное начало! – удивился Броу, когда Дженни вышла из комнаты. – Интересно, чем тут пахнет? Сдается мне, что у старикана есть какие-то новости, и не слишком хорошие.

– Вы слышали, что сказал клерк? Если были бы какие-нибудь новости из Бельгии, он бы их знал и сообщил мне.

– Может быть, и нет. Нет никакого сомнения, что люди из Сити узнают важные новости прежде, чем весь остальной мир.

– Тогда какого дьявола он не написал мне, в чем тут дело? – раздраженно спросил Адам.

– Вероятно, он не любит писать длинные письма или не хочет, чтобы в случае чего письмо перехватили…

– Адам! – взорвалась Лидия. – Если тебя не будет здесь, на моем приеме…

– Конечно же я буду здесь! Я не вижу ни малейшей причины; по которой мне следует сломя голову мчаться в город, что бы там ни услышал мистер Шоли!

Лидия посмотрела на брата с облегчением; но когда Дженни вернулась, она без обиняков сказала:

– Судя по тому, что рассказал мне этот парень, папа вне себя. Тебе все же придется ехать, Адам.

– Пусть меня повесят, если я это сделаю! Если твой отец хотел, чтобы я помчался в Лондон, ему следовало сказать мне зачем!

Она серьезно поглядела на него:

– Ну, письма ему даются нелегко. Но я знаю папу, и ты можешь не сомневаться: он никогда не послал бы за тобой вот так, не будь у него на то веской причины. Есть что-то такое, что, как он считает, тебе следует сделать или знать. Сдается мне, что это какое-то дело, связанное с бизнесом, а если так, сделайте, как он говорит вам, милорд, потому что в Сити нет головы умнее, чем его!

Адам выглядел злым и очень упрямым; но когда Броу одобрил этот совет, порекомендовав ему то же самое, он пожал плечами:

– Ну ладно!

Он проделал путешествие в своем собственном экипаже, взяв с собой Кинвера и клерка, и прибыл на Сент-Джеймс-стрит в шесть часов с небольшим. Казалось, здесь царило спокойствие, и, когда он вошел в отель, его приняли с обычной учтивостью, без каких-либо признаков волнения или тревоги. Адам, был настроен скептически, как никогда, и вошел в номер далеко не в благодушном расположении духа.

Мистер Шоли уже ждал его, в сильном нетерпении расхаживая взад-вперед по гостиной. Он выглядел необыкновенно мрачно, но когда его свирепый взгляд наткнулся на Адама, он издал могучий вздох облегчения.

– О, как я рад видеть вас, милорд! – сказал он, стискивая руку Адама. – Молодчина, молодчина! Адам слегка приподнял брови:

– Как поживаете, сэр? Надеюсь, я не заставил вас долго ждать?

– Да это не важно! До утра все равно делать будет нечего. Простите, что я вытащил вас из Фонтли в такой спешке, но ничего не попишешь – дело совершенно безотлагательное!

– Я так и понял, сэр! Однако подождите минуту! Вы заказали обед?

– Нет, нет, у меня были дела поважнее, чем обед! – раздраженно ответил мистер Шоли.

– Но если до завтра нечего делать, то сегодня вечером мы наверняка можем пообедать! – сказал Адам. – Что вы закажете, сэр?

– Я не знаю, сколько я еще пробуду… А, да все, что вы хотите, милорд! Мне сгодится любое дежурное блюдо.

Адам подумал, что, если у его тестя пропал аппетит, значит, произошло нечто из ряда вон выходящее или совсем скверное. Он какое-то время смотрел на него, а потом повернулся к своему лакею:

– Будьте любезны, Кинвер, передайте, чтобы в семь подали хороший обед, а прямо сейчас – шерри! – Он улыбнулся мистеру Шоли, сказав, когда Кинвер вышел из номера:

– Я собираюсь пожурить вас, сэр, за то, что вы не заказали всего этого сами. Ну, так в чем дело? Зачем мне нужно было так безотлагательно приехать в город?

– Это плохая новость, милорд, – мрачно проговорил мистер Шоли. – Это чертовски плохая новость! Нас разбили!

Адам сдвинул брови.

– Кто это сказал? Где вы об этом узнали?

– Не важно, где я об этом узнал! У вас не прибавится понимания произошедшего, если я скажу вам, но это не розыгрыш и не просто слухи. В Сити есть те, чей бизнес – знать, что происходит за границей, и у них повсюду агенты, да и другие способы получения новостей прежде, чем они становятся известны где-либо еще Нашу оборону прорвали, милорд! Мы разбиты в пух и прах!

– Чепуха! – Адам был немного бледен, тем не менее презрительно рассмеялся. – Боже правый, сэр, неужели вы заставили меня проделать весь этот путь лишь для того, чтобы рассказывать мне сказки про белого бычка?

– Нет, не для этого, и это не чепуха Они сражались там последние два дня как львы, да будет вам известно!

– Я в это вполне могу поверить, – холодно ответил Адам. – Но в то, что нас разбили в пух и прах, – нет!

Как всегда в минуты особого волнения, мистер Шоли принялся работать челюстями.

– Нет? Не верите, что Бони в эту самую минуту, скорее всего, сидит в Брюсселе? Или что эти пруссаки были атакованы по внутренним флангам – и с ними покончили – в самом начале? Или, что Бони был слишком расторопен для вашего дорогого Веллингтона и застал его врасплох? Я знал, что так будет! Разве я не говорил с самого начала, что мы снова дадим ему повсюду бесчинствовать? Приход официанта остановил поток его речи. Ему пришлось сдерживать себя до тех пор, пока человек не ушел; и, когда он заговорил снова, тон его несколько смягчился – Нам с вами нет смысла схлестываться друг с другом, милорд. У вас есть свои соображения, и не важно, какие могут быть у меня, потому что мои слова – это не чьи-то соображения, и это правда. Она поступила прямо из Гента, где, возможно, знают чуточку побольше, чем мы здесь! Город битком набит беженцами, так же как и Антверпен.

Адам налил две рюмки шерри и передал одну мистеру Шоли.

– Такое вполне возможно, особенно если армия отступает – что тоже возможно.. Вы говорите, что пруссаки потерпели жестокое поражение. Я могу в это поверить, но пораскиньте мозгами, сэр! Если Блюхеру пришлось отступить, Веллингтон тоже должен был бы это сделать, чтобы поддерживать свои коммуникации с ним. Любой солдат мог бы вам это сказать! А также то, что первейшей целью Бони стала задача их перерезать! – Он ободряюще улыбнулся. – Я участвовал во многих отступлениях под командованием старого Хуки, сэр, и можете мне поверить, когда я говорю: ни в чем он не искусен так, как в отступлении!

Мистер Шоли, залпом проглотив шерри, Поперхнулся и выпалил:

– В отступлении? Боже ты мой, неужели вы не понимаете английского языка? Это беспорядочное бегство!

– Очевидно, не понимаю! – сказал Адам с некоторым озорством. – Но у меня, знаете ли, совсем нет опыта беспорядочного бегства – разве что считать Саламанку за беспорядочное бегство? Мы всыпали по первое число Мармону[34] , но я не стал бы называть его отступление беспорядочным бегством.

– Мармону! А это Бонапарт!

– Совершенно верно, но я по-прежнему нахожу невозможным поверить вам относительно беспорядочного бегства. – Он увидел, что мистер Шоли багровеет, и постарался сказать как можно спокойнее:

– Давайте не будем спорить на этот счет, сэр! Скажите мне, зачем я здесь! Даже если ваши сведения достоверны, я не понимаю, почему они настолько важны, что мне следует быть в Лондоне. И что я, черт возьми, могу сделать, чтобы поправить положение?

– Вы можете спасти свою шкуру! – мрачно ответил мистер Шоли. – Не всю, но часть ее, как я надеюсь! Да, я виню себя! Мне следовало бы предупредить вас несколько недель назад, ведь я сам вышел из игры в тот самый момент, когда узнал, что биржевые маклеры временно прекратили торги! Я погорел на крупную сумму – вот что я вам скажу!

– В самом деле, сэр? Мне чрезвычайно жаль это слышать. – Адам снова наполнил рюмки. – Как же это получилось?

Мистер Шоли шумно втянул в себя воздух, взирая на него так, как взирал бы желчный наставник на глуповатого ученика. И произнес с непоколебимой выдержкой:

– Ваша наличность вложена в государственные ценные бумаги, не так ли? Бог с ними, с этими вашими доходами с недвижимости! Я говорю о вашем личном состоянии. Ну, я знаю, что это такое, – что от него осталось! Мы с вашим человеком, поверенным Уиммерингом, очень дотошно разобрались в делах перед вашей женитьбой на моей Дженни. Если называть вещи своими именами, вашего папу ловко нагрели с его денежками, и оставшееся исчислялось не слишком крупной, по моему разумению, суммой. Так же как и ваши доходы с недвижимости – и не тратьте попусту силы, рассказывая мне, что они могли вас выручить, потому что это не важно, в данный момент – нет! Дело в том, что я не хочу, чтобы вы потеряли свое состояние, милорд. Я не говорю, что не готов понести расходы, но я хорошо знаю, что это будет душить вас, если вам придется быть обязанным мне за каждый грош, который – вы тратите! Вы гордый, как аптекарь, как бы вы ни пытались это скрыть, что, я не отрицаю, вы пытались сделать. Не говоря уже о том, что вы вели себя со мной так любезно и почтительно, как будто вы мой родной сын! – Он помедлил, снисходительно наблюдая, как Адам внезапно вспыхнул. – Не нужно краснеть, милорд, – добродушно сказал он. – И не нужно ходить вокруг да около! В Сити вам скажут, что на Джонатана Шоли можно положиться! Может быть, это так, может быть, нет, но я не лыком шит и хорошо знаю, почему вы не ездите в экипаже, который я вам подарил, и не разрешили мне обустроить эту вашу ферму! Вы не любите быть обязанным – и поэтому еще больше мне нравитесь! Вот почему я попросил вас приехать в город, ведь ничего нельзя было сделать, пока вас здесь не было и пока вам всего не рассказали. Я виделся с Уиммерингом; он знает, что нужно делать, но не может действовать, не получив от вас полномочий.

– А у меня они есть? – перебил его Адам, бледный настолько же, насколько он перед этим был красным.

– Не говорите глупостей! – взмолился мистер Шоли. – Совершенно ясно, что ваш поверенный в делах не может действовать, пока вы не дадите ему полномочий.

– Так я и думал! Но я ужасно несведущ в таких делах; я также полагал, что мой поверенный в делах укажет на дверь любому – даже моему тестю! – кто придет сказать ему, как следует вести мои дела.

– Ну, он в некотором роде так и поступил, – сказал мистер Шоли, сдерживая себя. – Да не лезьте вы в бутылку, милорд. Мы не преследуем никаких целей, кроме вашего же блага, и Уиммеринг и я, и у него никогда не было намерений действовать самовольно. Но он – воистину продувная бестия, и если вы не знаете, то уж он-то знает, насколько ценна наводка от Джонатана Шоли и каким скверным поверенным в делах он был бы, если бы не обратил на нее внимания и не стал бы действовать соответственно!

Гнев Адама несколько поостыл.

– Ну хорошо, и что же нужно сейчас предпринять?

– Конечно же продавать акции! Продавать, милорд, и по лучшей цене, которую вы можете получить! Если это можно сделать, – если еще не поздно, – вы понесете убытки, так же как и я сам, но спасете себя от разорения! Это будет скверно, я этого не отрицаю, но я буду не я, если не помогу вам быстро встать на ноги! Нельзя терять времени: как только новость станет известна, не будет никакой продажи акций, если вы только не предложите их за гроши! Сорок девять – вот все, что я получил за свои, а они стоили по пятьдесят семь, когда маклеры прекратили сделки! Да, невыносимо об этом даже думать! Горе-коммерсант – вот как меня станут называть Слова его звучали столь трагично, что Адам мог бы подумать, будто ему грозит разорение, не имей он веские причины полагать, что какая бы значительная часть его денег ни была вложена в государственные акции, она составляла лишь незначительную часть его состояния. Поэтому он сказал:

– Боюсь, я не вполне понимаю, сэр. Как я продам свои акции, если больше не заключается никаких сделок?

– Предоставьте это Уиммерингу! – сказал мистер Шоли. – Он знает, как обставить дело, не бойтесь. Более того, он готов и жаждет это сделать, как только вы скажете свое слово. Он будет ждать вас здесь с самого утра, и вы увидите, что он посоветует вам то же самое, что и я. – Он проницательно посмотрел на Адама. – Ведь он сделал так, когда Бонапарт только-только поднимал голову после поражения, не так ли?

Адам кивнул.

– Мистер Уиммеринг писал ему в марте, рискнув предположить, что в виду неопределенной политической ситуации было бы благоразумно со стороны милорда подумать о целесообразности продажи его запаса правительственных акций; но Адам не счел ни целесообразным, ни правильным это сделать и ответил поверенному в делах об этом довольно недвусмысленно.

– Эх, если бы вы только тогда его послушались! – вздохнул мистер Шоли, горестно покачав головой.

Адам задумчиво посмотрел на него. Явно было бы пустой тратой времени пытаться убедить мистера Шоли, что стратегическое отступление не есть беспорядочное бегство: штатских отступление всегда повергает в панику, равно как и довольно, незначительные победы вызывают неистовую эйфорию. Так что он не стал говорить мистеру Шоли, что его собственная уверенность непоколебима, и, вместо этого постарался вникнуть в подлинную суть известий, которые нашептывали ему на ухо. Сделать это было непросто, но к тому времени, когда превосходный обед был съеден и мистер Шоли ушел, Адам сделал собственные умозаключения. Военные действия начались; казалось вполне определенным, что Наполеон, далеко еще не утративший своего влияния, передвигался со своей прежней ошеломляющей стремительностью. Возможно, Веллингтон был застигнут врасплох и вынужден противостоять врагу только лишь со своим авангардным отрядом; похоже, что так оно и случилось, и еще похоже, что действия велись на позициях, которые выбирал не сам Веллингтон. И в таком случае он конечно же отступал; и без сомнения толпы искателей развлечений, понаехавших в Брюссель, тут же перепугались и бросились к побережью. Труднее было определить примерный масштаб поражения пруссаков, но Адам хорошо знал ганноверские войска и считал, что, если все пруссаки такие же, как люди из Королевского германского легиона, не стоит особенно бояться, что они побегут, даже если они получили отпор. Мистер Шоли говорил, что Наполеон вроде бы сокрушил эту армию; Адам считал это маловероятным, потому что союзная армия тоже участвовала в военных действиях, а значит, Наполеону приходилось воевать на два фронта.

Он дал мистеру Шоли уйти от него с убеждением, что собирается последовать его совету. Да и спорить с ним было бесполезно – это лишь привело бы к ссоре. Кроме того, у бедняги и так уже был приступ беспокойства: вероятно, некоторым из его многочисленных торговых предприятий грозили большие убытки из-за победы французов.

Думая об этом, взвешивая все в своей голове, Адам принял решение, что не станет продавать свои акции. Мистер Шоли сделал это себе в убыток и, похоже, подумал, что цена на них стремительно падает. А продать – означало бы ни с того ни с сего уменьшить свой капитал; и он сам, конечно, не сделает этого. Перепугаться лишь потому, что союзная армия имела столкновение с врагом и откатилась назад, может быть, на более выгодные позиции – почти наверняка! – чтобы сохранить коммуникации с пруссаками.

Пока Адам потягивал последнюю перед сном рюмку бренди, вспоминая о годах военной службы, в нем все более росла эта уверенность. Под командованием Дуро было множество отступлений, но проигранных сражений совсем не было – ни единого!

Он с сожалением подумал: до чего обидно, что он не продал свои акции в начале марта, когда Уиммеринг советовал это сделать. Поступи он так – и сейчас имел бы уже в своем распоряжении довольно крупную сумму и мог бы прикупить новые, получив солидную прибыль.

Внезапно Адам поставил пустую рюмку на стол. Лениво-задумчивое выражение его глаз изменилось; он теперь сидел, пристально глядя перед собой, его взгляд из-под чуть сощуренных век стал ясным и решительным. Странная, едва заметная улыбка блуждала на его губах; он шумно втянул в себя воздух и поднялся, подливая себе в рюмку бренди. Он постоял так довольно долго, взбалтывая бренди круговыми движениями и наблюдая за этой круговертью, однако совсем не думая о ней. Приступ беззвучного смеха внезапно сотряс его; он залпом допил бренди, поставил рюмку и отправился спать.