А ведьма оказалась как раз той, которая его и заколдовала. Она приревновала мою матушку и решила наказать её за то, что та влюбилась в принца. Поэтому ведьма сказала ей, что принца от заклятия освободить нельзя, но она может дать моей матери снадобье, которое превратит в лебедушку её саму. И моя мать вскричала: «Так дай же мне его быстрее, и я смогу быть с любимым до конца жизни. Союз лебедей нерушим – мы никогда не расстанемся». И колдунья дала ей флакон со снадобьем и сказала: «Когда луна сядет и принц опять станет лебедем, выпей это до дна и следуй за ним. Как только ты ступишь в воду, ты превратишься в лебедушку».

Эдмунд замолчал, искоса поглядывая на Ребекку. Слезы на её лице высохли; затаив дыхание, слушала она чудесную историю, забыв о собственных невзгодах.

– И что же было дальше? – с трепетом спросила Ребекка.

– Колдунья обманула её. Флакон был наполнен обыкновенной водой. Так что, когда моя мать выпила его и шагнула в воду, та расступилась перед ней, матушка упала, а вода вновь сомкнулась над её головой, и моя мать утонула.

– О! – Ребекка застонала от горя. – А что случилось с принцем?

– Он так и остался лебедем. Он никогда не покидал рва и не заводил себе новой подруги. Он и сейчас еще там – если хочешь, можешь сходить посмотреть – все плавает и плавает печальными кругами, оплакивая свою потерянную любовь, и так будет до самой его смерти.

– Ах, как грустно, – прошептала Ребекка. И только тут до неё дошло, что все это – сказка. – Это же... это же просто легенда, правда? Зачем ты мне её рассказал?

– Чтобы ты сама перестала печалиться. И мне это удалось, не так ли?

– Да... пожалуй, да. Я забыла о...

– О своих горестях?

– Да. Я иногда и сама себе рассказывала такие истории. Когда я спала на чердаке, а крысы бегали по стропилам и мне было очень страшно, я сочиняла всякие небылицы, чтобы не бояться и не думать о крысах. Но я не слишком-то умная и не могла придумать много сказок, – печально закончила она. – Так что обычно это не помогало.

– Я тоже так делаю, – кивнул Эдмунд. – Но мне кажется, что истории, сочиненные другими людьми, лучше моих.

– Но как ты можешь заставить людей рассказывать их тебе? – удивилась Ребекка. Она совсем не чувствовала себя скованно рядом с этим юношей, который был одним из Морлэндов, – он говорил с ней так просто, не смотрел на неё свысока, беседовал как с равной, как с одной из них.

– Я читаю их в книгах, – ответил он. – Так давно умершие могут до сих пор рассказывать нам свои истории.

– А-а-а, – разочарованно протянула Ребекка. Она-то надеялась, что сейчас он откроет ей секрет, который ей очень пригодится.

– А почему «а-а-а»? – осведомился Эдмунд.

– Я не умею ни читать, ни писать, – печально ответила она. – Меня никогда не учили грамоте. Эдмунд неожиданно улыбнулся. Мало кто знал, какая у Эдмунда улыбка. Юная женщина, видя её впервые, про себя изумилась, как это она, Ребекка, могла подумать, что он безликий, ибо его улыбка осветила все его лицо.

– Я могу научить тебя, – сказал он.

– Можешь? Правда, можешь? Но я не слишком-то умна, – сокрушалась она. – Это очень трудно?

– Сначала трудно, а потом – все легче и легче, пока не становится так же просто, как и говорить. – Он раскрыл книгу, которую держал в руке, – он читал в саду, когда, услышав рыдания Ребекки, подошел к ней, – и протянул эту книгу жене Неда. Она с изумлением посмотрела на страницы, покрытые крохотными черными значками.

– Это правда? – удивленно прошептала она. – Ты на самом деле понимаешь, что говорят эти закорючки?

– На самом деле, – ответил он, улыбаясь.

– В один момент?

– В один момент.

Она с сомнением посмотрела на него и указала на одну из строчек. – Что это означает?

Он взглянул туда, куда она ткнула пальцем.

– «Пилигримы», – прочел он.

Она в изумлении не сводила с него глаз. Цепочка каких-то закорючек, выбранная ею наугад, – а он посмотрел на них, колдовским образом постиг их смысл и извлек из них слово, мысль, целый набор связанных между собой понятий. Пилигримы. Воистину, это чистое волшебство. Неужели и её глаза, которые видят сейчас только черный узор, смогут когда-нибудь разглядеть сквозь эту плотную бумагу свет магического кристалла, озаряющий листы книги? Это казалось невозможным. Она опять подняла на Эдмунда изумленный взгляд, а пальцы её в это время нежно поглаживали толстые страницы.

– Ты сможешь научить меня? Правда? Это похоже на чудо.

– Я смогу научить тебя. И научу. Правда. – Он смотрел на неё так пристально, что внезапно она почувствовала, что у неё бешено заколотилось сердце и теплая кровь прихлынула к щекам. От участившегося дыхания губы её слегка приоткрылись. Эдмунд, не сводя с неё глаз, положил свою ладонь на её руку, все еще покоящуюся на книге, и начал гладить её маленькие худенькие пальчики.

Страна пребывала в мире и благоденствии под мудрой и справедливой властью Ричарда, но при дворе царил дух печали, несмотря даже на внешнее веселье, с которым отпраздновали Рождество. С тех пор как умер принц Эдуард, королева чувствовала постоянное недомогание, но истинная природа её болезни открылась только сейчас.

Том писал бабушке:

«Моя бедная госпожа, хоть и облачалась в самые роскошные свои наряды, таяла прямо на глазах, и её болезненный вид лишь подчеркивался тем, что в течение всех праздников рядом с ней постоянно находилась принцесса Елизавета, златокудрая красавица, одетая почти так же великолепно, как и сама королева. Государь все время пребывал рядом со своей супругой, и хотя он и стремился как можно лучше сыграть роль радушного хозяина, все равно чувствовалось, сколь велики его страдания. Единственной радостью был для него приезд гонца, появившегося в самый разгар празднеств с известием о том, что летом валлийцы наверняка вторгнутся в наши пределы. Узнав об этом, король вскочил с криком: „Благодарю тебя, Господи, за сию благую весть!“ – ибо теперь у государя хоть будет чем заняться.

После Рождества королева слегла, и словно для того, чтобы окончательно добить государя, врач сказал ему, что причиной её болезни – изнурительной слабости – является какая-то инфекция и что милорду следует избегать супружеской постели и даже стараться как можно меньше находиться рядом с королевой, сведя встречи с ней к кратким визитам. Король горестно кричал, что он и так уже потерял все, что уже лишился сына, а теперь от него ускользает и жена, оставляя его одного во мраке и печали. Потом государь удалился в свой кабинет и несколько недель не переступал его порога, изнуряя себя трудами и питаясь неизвестно чем. И все-таки он ни на секунду не забывал, что он – король, и распоряжался даже о таких мелочах, как отправка новой одежды для милорда Бастарда в Шерифф-Хаттон. Милорд назначил своего сына Джона Глостерского комендантом Кале, а когда после этого поползли слухи, будто государь хочет усыновить этого своего внебрачного отпрыска и сделать его своим наследником, Его Величество публично объявил, что наследовать ему будет милорд Линкольн, а вслед за ним – граф Уорвик. Все должно делаться, как подобает, даже в такое время.

А потом пришел март, и королева скончалась. Это был ужасный день. Я вспомнил тогда слова своего господина – что он остается один во мраке и печали, – ибо когда она лежала на смертном одре, солнце скрылось, хотя на дворе был полдень, и ужасная, невероятная тьма пала на нас. Говорят, что она покрыла всю страну, значит, вы тоже пережили это и почувствовали тот же ужас, что сжал наши сердца. Люди на улицах падали на колени и молили небеса о прощении; звери в лесах выли от ужаса и жались друг к другу.

В этом страшном мраке королева и испустила дух, а король кричал и плакал, мы же все думали, что пришел конец света и мы никогда больше не увидим солнца, а так и умрем во тьме, как наша госпожа.

Солнце вернулось для нас – но не для него. Мне кажется, он до сих пор пребывает в этом мраке, ибо в глазах его больше не осталось света, который когда-то сиял там. Не успела королева умереть, как за границей поползли слухи, что он даже рад её кончине, ибо может теперь жениться на своей племяннице, принцессе Елизавете. Пусть вечно мучается в аду тот, кто измыслил такое! Милорд созвал всех видных людей страны у себя в Вестминстере и публично заявил им, что у него нет и никогда не было намерения взять в жены принцессу Елизавету. Сама принцесса была настолько опечалена как смертью своей госпожи, которую искренне любила, так и этими подлыми слухами, что милорд отослал её в Шерифф-Хаттон, чтобы она побыла там со своими братьями и кузенами и немножко развеялась.

И теперь мой несчастный повелитель, который никогда не был особо страстным охотником, целыми днями рыщет по окрестным лесам, чтобы хоть как-то отвлечься от горестных мыслей. Мне кажется, что если бы не огромная сила воли и осознание своего долга, он давно сошел бы с ума, ибо никогда еще ни один муж так не любил свою жену и так не нуждался в том, чтобы она была рядом».

Английские шпионы за границей доставили сведения об активизации Валлийца и о том, что он получает поддержку от короля Франции, который снабжает его деньгами и людьми для вторжения в Англию этим летом. С Тюдором были Мортон, его дядя Джаспер Тидр и граф Оксфордский. В случае своего появления он мог рассчитывать на некоторую поддержку в Уэлсе и на юго-западе, где еще оставалось немало сторонников Ланкастера, достаточно честолюбивых, чтобы помочь ему. Англии нужно было держать армию наготове – на случай, если он решится начать войну, и ко всем богатым людям страны были посланы гонцы с просьбой о денежной поддержке. Причем на этот раз, как уверили состоятельных англичан, не безвозмездно, а в виде займов, которые корона потом вернет. Мало у кого просили больше пятидесяти фунтов. Морлэнды и еще одна или две богатых семьи с севера дали по сто фунтов; ну, и, как обычно, было обещано прислать людей – двух тяжеловооруженных всадников и двадцать лучников.

– Если дело дойдет до битвы, – сказал Ричард Морлэнд, – я хочу пойти сражаться, бабушка.

– И я тоже, клянусь Господом, – горячо добавил Нед.

Ричарду опостылела жизнь на одном месте, Неду же претило его добродетельное существование, а так как он не любил больше свою жену, то дома его ничего не удерживало. Таким образом число обещанных тяжеловооруженных всадников возросло до четырех. В июне двор опять перебрался в Ноттингем – удобное место в центре Англии, откуда разумно было начинать защиту королевства, если в том возникнет нужда, и король объявил в стране чрезвычайное положение, повелев шерифам, чтобы те были готовы выступить с оружием в руках сразу же после получения приказа.

Потом, в конце июня, к королю явился лорд Стэнли и попросил разрешения удалиться в свое поместье, дабы отдохнуть. С того момента, как был раскрыт заговор Гастингса, лорд Стэнли ни на минуту не выпадал из поля зрения короля; государь освободил его из-под стражи и, простив, назначил на должность сенешаля королевского двора, чтобы постоянно присматривать за ним. Переменчивый характер лорда Стэнли стал притчей во языцех; этот человек менял хозяев так часто, что говорили, будто он и сам не знает, в какую сторону метнется в следующую секунду, и король сделал все, чтобы быть уверенным: лорду Стэнли и шагу не удастся ступить без его, государя, ведома.

Сейчас, накануне вторжения, лорд Стэнли запросил разрешения удалиться от дел. Его жена была матерью главы захватчиков. Был самый подходящий момент упрятать лорда Стэнли в тюрьму, пока не отгремят сражения.

Но король колебался.

– Ваше Величество... сир... Вы не можете позволить ему уехать, – кричали его советники. – Он сразу переметнется на сторону врага!

– Он говорит, что сможет быстрее прислать своих людей нам на подмогу, если будет дома, – отвечал Ричард. – И это правда.

– Точно так же он сможет быстрее послать своих людей на подмогу Тидру, если будет дома, – заметил Лоуэлл.

– И это тоже правда, – кивнул Ричард. – Но я все равно разрешу ему уехать.

– Но почему? Почему, Ваше Величество? Почему просто не посадить его на некоторое время под замок?

Том знал ответ заранее, и, хоть и восхищался человеком, который может сказать такое, какое-то смутное беспокойство все-таки шевельнулось у юноши в душе.

– Человек может хранить кому-то верность лишь по собственной воле, – проговорил король. – Силой его этого сделать не заставишь. Если Стэнли пожелает предать нас, мы будем сражаться и против него.

Так что Стэнли спокойно отбыл, а страна затихла под жарким летним солнцем в ожидании дальнейших событий. В Ноттингеме король почти ежедневно уезжал в большой соседний лес на охоту, и всегда рядом с монархом скакал Том, помогая Ричарду управляться с ловчими птицами и неся на перчатке чудесного красавца-сокола, которого еще весной привез королю из «Имения Морлэндов». Государь был серьезен и учтив, как всегда, но в душе его пряталась скрытая от всех безмерная печаль, которую Тому так хотелось утолить и которая заставляла юношу ни на шаг не отходить от своего повелителя. Он спал только тогда, когда почивал и король, а все остальное время был рядом с ним, как собака, жмущаяся к ногам своего хозяина, когда раздаются раскаты грома и где-то рядом начинается буря.

Июль перешел в август. Король со своими ближайшими придворными охотился в Шервудском лесу, останавливаясь иной раз переночевать в Бествуд-Лодже; именно там их и разыскал взмокший и запыленный гонец на взмыленной, изнуренной лошади. Это было в четверг, одиннадцатого августа. Гонец был последним в череде сменявших друг друга посланцев; он доставил из Уэлса известие о том, что Тидр со своими французскими наемниками ступил на землю Англии, высадившись в прошлое воскресенье, седьмого августа, в гавани Милфорда.

Две армии встретились двадцать первого августа вблизи деревушки Саттон-Чейни, расположенной примерно в десяти милях от Лестера, в паре миль от Маркет-Босуорт, и ясным, теплым вечером разбили свои лагеря. Английское войско расположилось на холмах к востоку, французское войско Тидра – в долине к западу, а на севере, между двумя армиями, разместился отряд лорда Стэнли. Он отказался перейти под знамена Ричарда, как, впрочем, и ожидалось, но не принял пока и стороны французов. Переменчивый, как всегда, лорд Стэнли прекрасно знал, что никто в Англии и гроша ломаного не поставит на Валлийца, и, невзирая на обещания, данные жене, до поры до времени держался в стороне, намереваясь сначала посмотреть, какой оборот примет битва, а потом уж решать, кого поддерживать. Ричард был настолько всепрощающим человеком, что Стэнли чувствовал: даже если он примкнет к нему в самый последний момент, то все равно все будет в порядке.

Когда стемнело, король созвал своих командиров на последний совет, на котором была определена тактика предстоящей битвы. Джону Говарду, герцогу Норфолкскому, предстояло наступать на равнине, король же со своим отрядом должен был оставаться на холме Амбьен, расположенном на северо-западе, и удерживать Стэнли от внезапного удара во фланг Норфолка. Третью часть армии, людей под командованием Нортумберленда, государь практически не принимал во внимание, хотя этого и не показывал. На призыв к оружию Нортумберленд отзываться не торопился, и можно было ожидать, что и завтра он воевать не станет. Он сражался на стороне отца Ричарда и брата Ричарда и устал от битв за интересы короны. Теперь Перси будет отстаивать интересы только самого Перси – таков был его подход к делу; поэтому Ричард разместил своих ратников чуть западнее и севернее людей Нортумберленда, словно тех там вовсе и не было.

Совещание закончилось, и военачальники разошлись по своим шатрам, а король решил немного прогуляться по лагерю. Том наблюдал за Ричардом, стараясь понять, какие чувства бушуют в душе короля. Монарх обошел несколько групп солдат, сидевших у своих костров; он пристально вглядывался в лица воинов, иногда останавливаясь, чтобы проверить, хорошо ли наточен меч у одного и туго ли натянута тетива на луке у другого – вот чем занимался полководец! Люди с радостью и уважением приветствовали его. За глаза они звали его «Старина Дик» или «Хозяин Дикон»; такие прозвища простые люди обычно дают тем господам, которые хоть и относятся к ним по-дружески, но работать заставляют по-настоящему. Солдаты были рады идти в бой под его началом, под началом самого выдающегося полководца в мире. Тидр был обречен.

Гуляя, король на несколько секунд задержался на гребне холма, взглянул вниз в долину, где раскинулся французский лагерь. Огни костров трепетали в бархатной темноте, словно хвосты шутих; вокруг, за пределами английского лагеря, все было тихо, так тихо, что, казалось, можно было расслышать голоса французов, слабый шелест звуков, тянувшийся вдоль долины и поднимающийся с легким ветерком сюда, на холм. А это что – никак, лошадь заржала? Звон железа о камень, наверное, котелок поставили на землю, а может быть, кто-нибудь точит свой меч?

Потом взгляд короля обратился к нескольким огонькам в лагере Стэнли, и Том увидел, как лицо государя, которое юноша видел теперь в профиль, окаменело, а лоб прорезали морщины. Что предпримет Стэнли? Единственной вещью, которая могла по-настоящему ранить короля, была измена – все остальное он воспринимал как неизбежное дополнение к грузу, и так уже лежащему на его плечах. Легкий ветерок взъерошил шелковистые волосы короля, растрепал темные пряди, Ричард поежился. Том шагнул к нему.

– Может быть, вы выпьете немного вина, Ваше Величество, и отправитесь спать?

Ричард резко обернулся на голос, и несколько секунд, прежде чем король успел взять себя в руки, на лице его была написана такая безмерная боль, что у Тома защемило сердце. Потом все исчезло, и перед юношей опять стоял полководец, мрачный, но уверенный в себе, обращающийся к своему оруженосцу.

– Наша позиция удачнее, – сказал Ричард. – И солдаты у нас лучше. Решать Господу. Если мы завтра потерпим поражение, Англии придет конец – она задохнется и погибнет под властью французов.

– Мы победим, сир, мы должны победить, – откликнулся Том.

Ричард несколько секунд пристально смотрел на юношу, потом вспомнил начало разговора.

– Мы с тобой еще должны взглянуть на лошадей, – проговорил он, одной рукой обнимая Тома за плечо, – а уж потом оба отправимся спать. День завтра будет долгим...

Немного позже они расстались, и король удалился в свой шатер. Том же не мог сомкнуть глаз и всю ночь бродил по лагерю как неприкаянный. Он рвался в бой, и воинственный пыл юноши вызывал улыбку у всех, кто разговаривал с Томом. Но сердце верного оруженосца разрывалось от сочувствия государю, и боль, которую Том испытывал, думая о Ричарде, острым шипом впивалась ему в душу. О чем король размышлял там, на гребне холма? Только не о сражении, в этом Том был уверен. Возможно, об Анне и своем сыне – что еще могло сделать Ричарда таким несчастным?

Еще до рассвета лагерь вновь ожил, офицеры будили солдат, повара разжигали костры и готовили завтрак, конюхи кормили и чистили лошадей. В своем шатре король, бледный и невыспавшийся, молча стоял, пока пажи облачали его в золоченые доспехи, и вышел только тогда, когда перед шатром собрались все военачальники. Том следовал за государем, неся его шлем, увенчанный золотой короной – тоненьким колечком, изготовленным специально для того, чтобы носить его в бою. Тут же были и все остальные оруженосцы и телохранители, каждый – с эмблемой белого вепря на доспехах, а также королевские герольды, камзолы которых были сшиты из четырех разных кусков ткани – и в центре каждого куска располагалось изображение одного из атрибутов королевской власти, включая леопардов Англии и лилии Франции, неподалеку грум держал под уздцы Белого Суррея, выгибавшего свою могучую шею и нетерпеливо бившего копытом, коня покрывал богатый чепрак, и скакун этот был достоин того, чтобы на нем восседал король. Но сейчас из шатра вышел не государь, а полководец, лицо его не выражало ни страха, ни надежды, глаза перебегали с одного соратника на другого, Ричард пытался определить настроение этих людей, а потом взглянул на небо, забеспокоившись, не пойдет ли дождь. Тому вдруг вспомнилось, как часто его бабка говорила, что Ричард очень похож на своего отца, отца, который был до него величайшим полководцем Англии. Сейчас перед подданными как раз и стоял Ричард Йоркский; он-то и сел на Белого Суррея и надел на голову увенчанный короной шлем.

Армия спокойно заняла свои позиции. Отряд самого короля, включавший примерно восемьдесят человек личной гвардии монарха, двинулся на запад вдоль гребня холма Амбьен, отряд Норфолка расположился на его нижних склонах, а Нортумберленд остался позади, у Саттон-Чейни, готовый в случае чего отразить нападение Стэнли. Валлийско-французская армия мятежников тремя колоннами подтянулась вверх по долине. Численность войск с обеих сторон была приблизительно равной, но если Нортумберленд не поведет своих людей в бой, а Стэнли перейдет на сторону Валлийца, это соотношение сразу изменится на два к одному – и отнюдь не в пользу Ричарда.

Первыми в атаку пошли мятежники, ринувшись к подножию холма и ведя огонь из легкой артиллерии. Люди Норфолка под его знаменем с изображением серебряного льва ответили тучей стрел, что привело к незначительным потерям с обеих сторон Мятежники под «звездой с огненным хвостом» Оксфорда откатились немного назад. Пропели трубы, бунтовщики опять двинулись вперед, и с лязгом и звоном две армии сошлись. Стоя на холме, Ричард наблюдал за ходом битвы, посылая подкрепление туда, где линия английских войск могла дрогнуть, и постепенно мятежников начали теснить назад. В самой гуще боя беспощадно сражался Джек Норфолкский бок о бок со своим сыном Сурреем, а с двух сторон от них дрались лорд Феррерз и лорд Зуше, кузен нареченной Тома; они обрушивали звенящую сталь на головы врагов, прикрывая фланги. Опять в рядах мятежников грянули фанфары, бунтовщики отступили назад, перестроились под своими штандартами, и после короткой передышки битва возобновилась с новой силой.

На вершину холма взобрался гонец – один из тех соглядатаев, которых Ричард разослал по окрестностям, – и доложил, что ему удалось обнаружить то место, где находится претендент на престол; когда гонец указал рукой, Ричард увидел Валлийца в окружении примерно пяти сотен человек, явного резерва, стоящего в стороне и пока не ввязывающегося в бой. Почти одновременно пришло сообщение, что в битве пали Джек Норфолкский и лорд Феррерз. Горевать по ним было некогда. Король послал новое подкрепление на передний фланг и гонца к Нортумберленду, призывая того вступить в бой. Пришедший назад ответ был таков: Перси Великолепный лучше останется позади, там, где он находится сейчас, «на случай атаки Стэнли».

Кэтсби, один из секретарей короля, обратился к нему:

– Сир, нам следует отступить – ничего еще не потеряно. Если мы отойдем, то сможем набрать новых людей и дать сражение позже.

– Нет, – ответил Ричард. – Спор должен решиться здесь и сейчас.

– Стэнли может ударить нам в спину в любой момент... – начал Кэтсби.

Но король нетерпеливо махнул рукой, отсылая секретаря прочь.

– Мой шлем, – крикнул Ричард Тому, и юноша подошел к государю, чтобы опустить забрало. – Мы отправимся искать Генри Тидра, – заявил король.

Поднялась суматоха. Позади короля собралась вся его свита, эскорт и пажи, оруженосцы, аристократы и сыновья мелкопоместного дворянства – все, кто служил Ричарду и беззаветно любил его. Том оглянулся на них: вот Фрэнсис Лоуэлл в тунике с изображением гончего пса; Джон Кендалл, секретарь короля; Редклифф, Эштон, Констебль – стаффордширцы; добрый сэр Брэкенбери, комендант Тауэра, прискакавший с отрядом лондонцев, чтобы участвовать в битве на стороне своего повелителя; оруженосцы, пажи, некоторые – совсем еще мальчики. В общей сложности человек восемьдесят против пятисот солдат Тидра. Но этого могло вполне хватить. Если им удастся сразить Валлийца, мятежникам не за что будет биться, они отступят и побегут. И Стэнли поспешит, как всегда, перейти на сторону победителя. Люди Ричарда должны отдать за победу жизни.

Испустив боевой клич, Ричард помчался на своем Белом Суррее вниз по склону холма, а за королем поскакала его свита, ободряя себя дикими воплями. Это были его, его собственные люди, верность которых не могло поколебать ничто. Layalute me Lie. Том подстегивал своего Барбари, не сводя глаз с маленькой фигуры впереди, размахивающей боевым топором и увенчанной золотой короной; пыль летела из-под копыт, над головами реяли три штандарта: с королевскими регалиями Англии, крестом Святого Георгия и белым вепрем Глостеров. Долину воины пересекли галопом, высунув языки, как охотничьи собаки, под самым носом у одетых во все красное людей из отряда Стэнли, ратники короля мчались прямо к тому месту, где стояла группа всадников, плотно сбившаяся вокруг Валлийца и его знамени с красным драконом.

Лошади вставали на дыбы и ржали, крутящиеся в воздухе топоры вспыхивали, как молнии, в ослепительных лучах солнца, крики гнева и боли сотрясали воздух, а земля была обильно полита кровью. Люди Ричарда прокладывали себе путь в людском море, расступавшемся перед ними. Мечи их иногда звенели, встретившись с металлом доспехов, а иногда податливо тонули в плоти и костях. Лоуэлл и сэр Роберт Перси были впереди вместе с королем, Том с Редклиффом были с другой стороны, чуть позади государя. Шаг за шагом расчищали они себе путь к бьющемуся сердцу мятежа, к этому бледному, соломенноволосому Валлийцу. Трясясь от страха, сидел он на своей лошади и смотрел, как все ближе и ближе подступает к нему смерть.

Оказавшись всего в нескольких ярдах от претендента, король сам зарубил знаменосца, и красный дракон был втоптан в грязь, но тут, перекрывая шум схватки, раздался крик Редклиффа, и люди короля увидели краснокафтанный отряд Стэнли, налетающий на них с фланга. Итак, Стэнли все-таки вступил в бой! Редклифф и еще несколько человек повернулись лицом к этой опасности, но теперь уже люди Ричарда падали под ударами вокруг государя. Был выбит из седла его собственный знаменосец, но сам Ричард бился с такой яростью, что скоро оказался отрезанным от своих людей, прорубившись глубоко в ряды противника.

– Измена! Измена! – кричал король, и Том, слыша этот отчаянный вопль раненого зверя, почувствовал, как сердце у него подпрыгнуло куда-то к горлу. – Измена!

Жадно хватая ртом воздух, с глазами, мокрыми от слез, Том бросился вперед, к своему лорду, видя через частокол пик, окружавших Ричарда, его увенчанный короной шлем и руку, сжимавшую залитый кровью боевой топор, все еще опускавшийся на головы врагов.

– Милорд! – крикнул Том, но горло его было забито пылью. Он успел мельком увидеть бледное лицо Ричарда и был уверен, что король услышал голос своего оруженосца, но тут на голову юноши обрушился мощный удар; мир, казалось, взорвался. Том упал, и в тот же миг целая дюжина копий насквозь пронзила доспехи короля, и с ужасным криком Ричард тоже расстался с жизнью, упав под градом ударов всего в каком-нибудь метре от своего заклятого врага. Испуская дух, король все еще шептал то слово которое принесло смерть.

Разбитые и истекающие кровью остатки армии последнего английского короля разбрелись по северу и югу. Люди из Йорка, включая и отряд Морлэндов, были еще в пути: призвать их к бою было задачей Нортумберленда, а он не выполнил её, и весть об общем сборе достигла их только поздно вечером в пятницу, девятнадцатого. Они выступили еще до рассвета, двадцатого, но к десяти часам утра двадцать второго, когда битва уже завершилась, они не добрались еще и до Лестера. Им оставалось лишь повернуть своих коней и с сердцами, преисполненными горя и стыда, отправиться по домам.

Двадцать третьего, приблизительно в то же время, когда некий Джон Спунер, один из членов Совета мэрии, докладывал о происшедшем мэру и олдерменам в Палате совета в Йорке, до «Имения Морлэндов» доковылял покрытый кровью и грязный беглец, искавший убежища; он и принес с собой горькую весть о поражении.

Вся семья с искаженными от горя лицами собралась в зале, чтобы послушать, что скажет этот человек. Элеонора сама опустилась на колени рядом с ним и перевязывала ему страшную рану на руке, пока Дэйзи и Ребекка смывали грязь с его лица и подносили кружку вина к его губам. Едва отдышавшись, он начал плакать, его узкие плечи беспомощно тряслись. Он был одним из оруженосцев, герб на его плаще с эмблемой белого вепря был залит кровью, собственной и чужой. Он служил вместе с Томом, хотя и был моложе его. Запинаясь, юноша рассказал о битве, и все это время по его щекам бежали слезы, которые хлынули ручьем, когда он подошел к ужасному финалу своего повествования.

– Том... что с Томом? – прервала юношу Дэйзи, когда он начал рассказывать о предательстве Стэнли.

– Он пал, он и король – в одно и то же время.

Дэйзи издала хриплое рыдание и закрыла лицо руками; Элеонора же только пристально смотрела на мальчика. Лицо её побелело и осунулось, а глаза сверкали, как два голубых факела.

– Там было так много мечей и копий, – всхлипывал паж, – что за ними ничего не было видно. А когда он упал, все, кто там был, продолжали рубить и колоть его. Вероломные собаки, они терзали его мертвое тело, хотя, пока он был жив, так боялись его, что тряслись от страха при одном упоминании его имени. О, милорд король! – Он замолчал, не в силах продолжать.

Руки Элеоноры, все еще занятые перевязкой, замерли, словно у неё остановилось сердце и никогда уже больше не забьется вновь.

Наконец мальчик продолжил:

– Мистер Редклифф тоже погиб. Отозвал нас назад, тех, кто был в живых, сэр Фрэнсис. Мы поднялись на холм и остановились там. Оттуда мы увидели, как этот предатель сорвал с короля шлем, поднял его вверх, потом снял со шлема корону и водрузил её на голову Валлийцу. Я думал, мое сердце разорвется, но впереди было кое-что похуже!– Он запнулся.

Элеонора прошептала:

– Продолжай.

– Мы бросились на дорогу к Лестеру, но скоро я почувствовал, что из-за раны теряю сознание и не могу идти дальше, так что опустился на обочину, а услышав, как мимо проходят солдаты, отполз в канаву и спрятался. Я увидел, что это был Валлиец, все еще в короне моего государя, – да сгноит Господь поганое сердце Тидра. За этим негодяем следовала его армия. Французы и валлийцы шли, ругаясь и богохульствуя, ликуя и радуясь победе, которую принес им этот подлый предатель! О, грязные собаки...