Династия Морлэндов (№1) - Подкидыш

Глаза Элеоноры внезапно загорелись. В душе её вновь вспыхнула надежда.

– Напишите мне на листочке, как называется эта субстанция, доктор. Я немедленно пошлю нарочного. Оуэн, подай мне перо и бумагу, а сам отправляйся на конюшню и оседлай хозяйскую лошадь – ты повезешь мое письмо. Надеюсь, что её светлость все еще пребывает с детьми в Фозерингее. Джоб! Джоб! А, вот он ты! Подбери двух вооруженных людей, дай им хороших коней. Они поедут вместе с Оуэном, – я потом все тебе объясню, а сейчас поспеши. Доктор, я так вам признательна за помощь! Если у миледи есть это лекарство – и оно спасет моего мужа, я вознагражу вас сторицей. Да благословит вас Господь за вашу мудрость!

Доктор поклонился.

– Я заеду завтра, мадам. И не беспокойтесь понапрасну. Все это еще может оказаться обычной болотной лихорадкой. Да пребудет с вами Бог.

После бешеной суеты, связанной с поспешным отъездом Оуэна и еще двух человек, увозивших с собой письмо Элеоноры с пылкой мольбой о помощи и мешок золота, который должен был подкрепить эту мольбу, – чем, собственно, и была вызвана необходимость в вооруженной охране, – дом погрузился в тишину. Теперь оставалось только ждать. Элеонора и Энис по очереди сидели с Робертом, который начинал волноваться, если не видел кого-нибудь из них у своей постели. Джоб присматривал за порядком во всем поместье. Изабеллу отправили погостить к её сестре Хелен, а Гарри и Джона мистер Дженни пока отвез к мистеру Шоу, просто для того, чтобы держать их подальше от больного. Мистер Джеймс поднимался в спальню, чтобы прочитать утренние и вечерние молитвы для Роберта и его сиделок. Элеоноре хотелось бы, чтобы капеллан бывал у больного почаще. Но она заметила, что присутствие мистера Джеймса беспокоит Роберта, и постаралась, чтобы священник не слишком досаждал её мужу своими визитами.

На четвертый день, утром, приехавший к Морлэндам доктор нашел Роберта в каком-то странном оцепенении. Больной неподвижно лежал с полузакрытыми глазами; он явно ничего не слышал и не видел, не узнавал близких и не понимал, что происходит вокруг. Состояние Роберта очень расстроило доктора Брэкенбери. Низко склонившись над своим пациентом, врач скорбно поманил к себе Элеонору.

– Посмотрите, – сказал он.

Элеонора вгляделась – и её сердце подпрыгнуло куда-то вверх, к самому горлу, так, что у неё перехватило дыхание. Доктор распахнул ворот ночной рубашки Роберта, и на белой груди больного стали отчетливо видны мелкие красные пятнышки.

– Господи Иисусе! – прошептала Элеонора. – Это?..

– Боюсь, что да, – мрачно ответил доктор Брэкенбери. – Теперь не осталось никаких сомнений. Оцепенение, пятна – похоже, ошибка исключена... Несколько секунд Элеонора не могла вымолвить ни слова. Пошарив позади себя в поисках какой-нибудь опоры, она наткнулась на натруженную руку Энис.

– Что будет дальше? – спросила Элеонора.

– Если не разовьется никаких осложнений и если жар скоро спадет, то еще есть надежда... Но все равно, люди, перенесшие эту болезнь, очень сильно слабеют. Ваш муж будет еще долго прикован к постели.

– А если осложнения разовьются?

– Мадам, я не имею права вселять в вас ложные надежды. Если осложнения разовьются, а может быть, даже и без этого – ему грозит смерть. Мы ничего не в состоянии сделать, кроме как молиться Всевышнему, чтобы Он в своей бесконечной милости продлил дни своего смиренного раба. Вашего мужа может спасти лишь Господь Бог...

– Но... лекарство... то, за которым я посылала... о котором вы говорили... если мы его получим? – прошептала Элеонора.

– Даже и тогда – это лекарство всего лишь жаропонижающее, оно просто ослабляет лихорадку. Если дать его больному, силы которого еще не слишком подорваны недугом, то страдальцу станет немного легче. Только и всего. А от самой этой хвори лекарства не существует.

Элеонора, побелев, как мел, несколько секунд смотрела на доктора, а потом без сознания рухнула на пол. Энис вскрикнула и, опустившись на колени возле своей госпожи, принялась громко звать служанок.

– Она совершенно измучена, – вздохнул доктор Брэкенбери. – А в её положении совсем ни к чему так переутомляться. Посмотрите, что можно сделать, чтобы держать её подальше от комнаты больного. Миссис Морлэнд нужно отдохнуть. Постарайтесь поухаживать за своим хозяином сами.

– Я попробую, – сказала Энис, – но у моей госпожи железная воля. И потом – это все-таки её муж...

– Я знаю, дитя, я знаю. Но все-таки попробуйте.

– Я отправлю к ней Джоба. Иногда ему удастся уговорить её, – пробормотала Энис, больше себе, чем доктору. С помощью служанок она перенесла Элеонору в другую комнату, а потом вернулась в спальню, чтобы занять свое место у постели больного.

Но даже уговоры Джоба не помогли. Элеонора продолжала преданно ухаживать за Робертом. Она чувствовала, что ребенок позаботится о себе сам, – её место было рядом с мужем. В их союзе она всегда главенствовала и всегда недооценивала спокойную силу Роберта. В начале их совместной жизни Элеонора презирала мужа за его слабость, его неспособность противостоять отцу и, хотя и косвенно, за те сложности, которые возникали у них каждый раз, когда он пытался исполнить свой супружеский долг. С годами она привыкла не особенно думать о Роберте и едва ли замечала, что её отношение к нему постепенно меняется, пока не пришла беда и Элеонора не поняла, что может потерять мужа. Тут-то она ясно увидела, на что будет похожа её жизнь без него, поняла, как много он значит для неё, этот её тихий, добрый, любящий муж.

Он всегда обожал её, всегда считал правильным любой её поступок. Теперь она чувствовала себя ужасно виноватой за то, что так долго недооценивала Роберта, хотя он, возможно, даже не догадывался об этом. Элеоноре нестерпимо хотелось признаться ему во всем, излить душу, поведать грустную историю своей тайной вины, чтобы услышать от него слова понимания и прощения. Это, конечно, было невозможно – сейчас ни о чем таком не могло быть и речи. Но Элеонора решила ухаживать за Робертом, не щадя себя, нежно и терпеливо, отдавая заботам о нем все свои силы, даже если это будет стоить жизни ей и её еще не родившемуся ребенку. Только так сможет она побороть чувство вины и заглушить преследующие её угрызения совести.

День за днем проводила Элеонора у постели мужа. Женщина страшно уставала, сердце её разрывалось от горя. Большую часть времени Роберт пребывал в оцепенении, не шевелясь и не разговаривая, и ему ничем нельзя было помочь, разве что вытереть пот со лба да порой, позвав Энис и других служанок, поменять под больным простыни. Еще можно было попытаться влить ему по ложечке в рот хоть немного травяного настоя, который, к сожалению, не оказывал никакого видимого действия и явно не мог побороть ужасного недуга, заключившего Роберта в свои смертельные объятия.

С костей больного, казалось, исчезла вся плоть. Роберт превратился в высохший скелет, обтянутый сероватой кожей, испещренной ужасными красными пятнами; некоторые из них начали гноиться... Губы Роберта потрескались от жара и стали совсем белыми, язык распух. Спертый воздух в спальне пропитался запахами травяных настоев, дыма, пота и тошнотворным сладковатым смрадом самой болезни, но доктор строго запрещал хоть на миг открывать окно. Это мгновенно убьет Роберта, утверждал врач.

Джобу иногда все-таки удавалось уговорить свою госпожу отойти от постели больного, чтобы хотя бы поесть, и тогда Элеонора порой ненадолго спускалась в сад, довольная тем, что может вырваться из удушливой вони спальни, вдохнуть тонкий аромат кустов и трав, почувствовать освежающее дуновение легкого ветерка. Джоб пытался удержать её здесь подольше, заводя беседы на всякие посторонние темы, но Элеонору не интересовало ничего, кроме Роберта, и она едва понимала, о чем толкует её слуга. От усталости, тревоги и угрызений совести женщина впала в какое-то отупение; её не волновало больше ничто на свете.

На седьмые сутки в полдень в ворота усадьбы на взмыленных, загнанных до полусмерти лошадях влетели Оуэн и два его помощника. Лица мужчин были серыми от пыли и усталости: эти люди проделали долгий путь в Фозерингей и обратно, даже не задержавшись в доме герцога, чтобы переночевать. Их глаза покраснели от бессонницы, а лошадей просто шатало, но Оуэн крепко сжимал в руке маленький флакончик с бесценной настойкой, а на груди прятал письмо от графини Сесили.

– Слава Богу, слава Богу, – заплакала Элеонора, когда её пальцы коснулись флакона. Изнуренные люди плюхнулись на скамью, стоявшую в тени конюшни; у них даже не было сил добраться до своих жилищ. Эта сумасшедшая скачка была самым ярким доказательством их любви к хозяину. Но Элеонора не могла задержаться даже для того, чтобы поблагодарить их или прочитать письмо от своей благодетельницы. Поддерживая руками живот, женщина помчалась в дом и взлетела по лестнице в ту комнату, где с угасающей надеждой сидела у постели хозяина не смыкавшая глаз Энис.

– Его привезли, Энис, – оно у нас! – крикнула Элеонора, показывая няньке флакон.

Энис вскочила на ноги, прижав руки к горлу и не сводя глаз с крошечной бутылочки. Это была их последняя надежда... У Элеоноры так сильно дрожали пальцы, что она не могла даже откупорить флакон, и в конце концов ей пришлось передать его Энис, а самой в полном изнеможении опуститься на стул, молитвенно сложив руки и вглядываясь в лицо мужа. Энис плеснула в чашку немного молока и добавила туда несколько капель лекарства, как учил доктор, на случай, если снадобье все-таки привезут; потом нянька приподняла голову Роберта с подушки и влила молоко ему в рот. Несколько секунд ничего не происходило, потом он задохнулся и судорожно глотнул; остатки молока тонкой струйкой побежали из уголка его рта.

– Нам нужно давать ему лекарство через каждые четыре часа, – напомнила Энис.

– Да, – кивнула Элеонора. Их взгляды на миг встретились, и женщины тут же отвернулись в разные стороны, устыдившись того смешанного чувства страха и надежды, которое прочли в глазах друг друга.

Кончился долгий вечер, и наступила еще более длинная ночь. Каждые четыре часа они давали по глотку молока, смешанного с настойкой, лежавшему в беспамятстве человеку, сами толком не зная, чего они ждут, и даже не уверенные в том, что бесценное лекарство попадает больному в горло. Свечи догорели почти до конца, потом замигали и одна за другой погасли. Огонь в камине тоже опал, оставив лишь подернутые пеплом тлеющие угольки, а две женщины в полудреме сидели по обе стороны постели больного. В доме царила гробовая тишина; ночь за закрытыми окнами была черна и тоже безмолвна. Казалось, наступил конец света, после которого уже ничего не будет.

Очнувшись в этой неземной тишине от беспокойно го сна, Элеонора обнаружила, что комната полна какого-то серого света, жемчужного света приближающегося утра. Птицы еще не пробудились и не завели своих ранних песен. Должно быть, пора опять давать лекарство, подумала женщина и, тяжело поднявшись со стула, проковыляла на затекших ногах к постели. Все происходящее казалось Элеоноре нереальным, словно она сама тоже была в лихорадке. Это было результатом долгого сидения в неудобной позе, крайней усталости и нечеловеческого напряжения. Почти не чувствуя своего онемевшего тела и слегка дрожа от холода, Элеонора заметила, что огонь в камине почти погас. Это было плохо – надо было немедленно кликнуть кухонного мальчишку, чтобы он принес свежей растопки, пока еще тлели последние угольки.

Но тут женщина увидела лицо своего мужа и остановилась как вкопанная. Все другие мысли мигом вылетели у неё из головы. Он был мертв. Лицо его стало тихим и спокойным; на нем лежала печать той неземной умиротворенности, которая не оставила Элеоноре ни малейших сомнений в том, что Роберт скончался. Она поняла это даже прежде, чем до её сознания дошло, что в этой абсолютной тишине она не слышит уже ставшего привычным хриплого дыхания, с трудом вырывавшегося из груди больного. Все еще ощущая нереальность происходящего, Элеонора смотрела на просветлевшее лицо мужа и не чувствовала ничего, абсолютно ничего – ни печали, ни удивления. Ничего. В голове у женщины крутилась единственная мысль: «Теперь не надо разводить огонь в камине».

За окном первый проснувшийся дрозд издал в предутреннем сумраке несколько пробных трелей, звуки которых переливались, как росинки на траве, а потом запел в полный голос. Теперь уже незачем держать окна на запоре, подумала Элеонора. Внезапно её охватило непреодолимое желание немедленно глотнуть чистого, свежего воздуха, и она, подойдя к окну, настежь распахнула створки, впуская в спальню мягкие, душистые ароматы рассвета. Элеонора закрыла глаза и вздохнула полной грудью. Как странно, что эта упоительная свежесть, которая, проникая в легкие, бодрила, как доброе вино, могла стать смертельной для больного! И тут Элеонора услышала, как Энис тихонько вскрикнула:

– Госпожа! Посмотрите!

Элеонора обернулась. Несколько минут назад Энис тоже проснулась и, подойдя к постели, чтобы взглянуть на своего хозяина, увидела, что тот спокойно спит. Дыхание его было ровным и глубоким, а лоб – холодным и сухим. А потом в комнату ворвалась струя свежего воздуха и разбудила больного. Теперь глаза Роберта были открыты. Он посмотрел на Энис, а потом на Элеонору, явно узнавая их обеих. Он даже попытался улыбнуться им своими страшными, иссушенными губами.

– Элеонора, – прошептал он.

– О, мой дорогой, – вскричала она в ответ, – тебе стало лучше!

– Воздух... какой дивный аромат, – с трудом выговорил Роберт, пытаясь протянуть руку жене. – Элеонора...

Она опрометью пробежала через комнату и схватила его руку, а потом опустилась на колени рядом с постелью, прижав его пальцы к своей щеке, смеясь и плача одновременно.

– О Роберт, о Роберт, я думала, что ты умер, – призналась Элеонора. – Энис, беги и разбуди всех в доме... позови Джоба... скажи им всем... – и больше Элеонора уже ничего не могла выговорить из-за душивших её слез.

Это был какой-то странный, волшебный день, похожий на великий праздник. Новость, как на крыльях, моментально облетела весь дом. Хозяин выздоравливает! Слуги пели, занимаясь своими делами, и улыбались друг другу при встрече. Элеонора провела рядом с мужем весь день, как и тогда, когда Роберт лежал в беспамятстве, но теперь это не было утомительным бдением у постели умирающего. Сейчас это была безграничная чистая радость. Элеонора сидела рядом с Робертом, держа его руку в своих ладонях. Большей частью супруги молчали, перебрасываясь иногда несколькими словами, но сердце Элеоноры было переполнено счастьем: Господь услышал её молитвы!

Роберт был очень слаб и иногда неожиданно проваливался на час-другой в глубокий, спокойный сон. Но когда больной бодрствовал, он не переставал улыбаться Элеоноре, и они разговаривали так, словно не виделись по меньшей мере год.

– Когда я подумала, что ты скончался, – сказала как-то мужу Элеонора, – у меня было такое чувство, что и я тоже умерла – внутри меня все стало черным и пустым.

– Я и не знал, что ты меня так любишь, – ответил Роберт, и глаза его наполнились слезами благодарности. – Энис сказала мне, что ты ни на минуту не отходила от меня. О моя любимая пташка, скольким я обязан тебе!

– Нет, Роберт, – начала Элеонора в смущении. Муж остановил её взглядом.

– Я за все отплачу тебе сторицей, – пообещал он. – Я знаю, что всегда был для тебя жалким подобием мужчины – ну, разве что кроме одного раза... – Элеонора вспыхнула при этом воспоминании, но сердце её захлестнула волна жгучего стыда при мысли о том, что же должен был чувствовать Роберт, когда укладывался с женой в постель. – Но это было не из-за того, что я не любил тебя. Наоборот, это было потому, что я слишком тебя любил. С той секунды, как я увидел тебя, я отдал тебе сердце и душу.

– Роберт, не надо, – тихо заплакала Элеонора. – Я так рада, что ты любишь меня, но... – Продолжать дальше она не могла. – Когда ты полностью поправишься, мы будем счастливы, на этот раз по-настоящему счастливы. Господь милостив. Он позволяет нам начать все заново.

Роберт не до конца понял Элеонору, но был слишком слаб и измучен, чтобы задумываться над словами жены. Вместо этого он заговорил о том, что волновало его самого.

– Ты знаешь, пока я болел, – со вздохом сказал он, – я много думал о самых разных вещах. У меня было такое чувство... будто я заперт внутри себя, не способный ни говорить, ни двигаться: в остальном же я был вполне нормальным человеком... и размышлял о нашей с тобой жизни, обо всем, что с нами случилось. И особенно – о лорде Эдмунде и о нашем долге перед ним.

Элеонора увидела на лице мужа тень печали и уже почти не сомневалась в том, что последует дальше.

– И ты знаешь, о чем я не переставал думать? – продолжал Роберт. – О том, как он умирал. Элеонора, он умирал, всеми преданный и покинутый. Я сражался против него в тот день, когда он погиб. Я предал его...

– Нет, – вскричала Элеонора. – Это не так! Ты не предавал его. Это он предал тебя. Разве можно говорить о верности, когда речь идет о дурных людях? А он стал плохим человеком, Роберт, поэтому-то ты и отдал свою преданность другому.

Роберт устало покачал головой, скользнув волосами по подушке.

– Хотелось бы мне в это верить – это так успокаивает совесть... Но я не могу. Я знаю одно: человек без чести, без преданности своему господину превращается в ничтожество. А верность надо хранить до конца. Негоже слуге требовать, чтобы хозяин объяснял ему свои дела и поступки...

– Как ты можешь говорить такое? – непримиримо возразила Элеонора. – Разве наша совесть не заставляет нас оценивать каждый наш шаг? Если мы будем слепо отдавать нашу преданность...

– Да, именно слепо! Не нам судить – это дело Господа Бога. Но уж коли ты однажды поклялся в верности... – Роберт вынужден был прервать свою речь из-за приступа кашля, но вскоре вновь заговорил – теперь уже более спокойно: – Поклявшись в верности одному, нельзя потом присягать другому Я был человеком лорда Эдмунда. Я и сейчас им остаюсь. Но я предал его.

Элеонора ничего не ответила, вместо этого молча заплакав. В глубине души она чувствовала, что он прав. Она сама отдала свою преданность лорду Ричарду и знала, что бы герцог ни совершил, она никогда не отступится от него. И тем не менее вынудила Роберта стать предателем... Доказала ему, что так надо... А на самом деле – лишь хотела, чтобы вся её семья служила тому лорду, которого избрала она, Элеонора. Она заставила Роберта изменить своему господину. И все-таки Роберт не винил её – нежный, добрый муж, он взял всю вину на себя. Элеонора продолжала беспомощно плакать, и вошедший в спальню Джоб приказал служанкам отвести хозяйку в гостевые покои и уложить в постель.

– Вы должны отдохнуть, госпожа, или доведете себя до такого состояния, что сами заболеете. Вы же совершенно измучены. Пойдите и хоть немного подремлите. Хозяин тоже будет спать, а я распоряжусь, чтобы вас позвали, как только он откроет глаза. Ну, вы согласны?

Элеонора не стала спорить. Она и правда была так утомлена, что, добравшись до гостевых покоев, даже не смогла дождаться, пока служанки её разденут. В чем была, рухнула Элеонора на кровать и заснула раньше, чем коснулась головой подушки.

Она проспала всю ночь, так как Джоб, вопреки своему обещанию, строго-настрого запретил будить Элеонору и никто не осмелился её потревожить. Когда же она проснулась сама, давно наступило утро, вовсю распевали птицы, и мир был свеж и ярок, омытый росой, которая испарялась сейчас под жарким солнцем. В гостевые покои вошла Энис.

– Доброе утро, госпожа. Я вижу, вы хорошо отдохнули. Вы выглядите гораздо лучше, чем вчера.

– Как...

– Хозяин тоже спал. Он только недавно открыл глаза и объявил, что голоден. Ему подали завтрак. Готова горячая вода. Не хотите ли принять ванну, мадам? Вы сразу почувствуете себя освеженной. А потом поедите.

– Хорошо, Энис, звучит весьма' заманчиво. Я всегда чувствую себя намного лучше – так, словно собираюсь жить вечно. Да, я приму ванну. Помоги мне снять эти тряпки – от меня, наверное, разит, как от какой-нибудь нищенки. Я ведь чуть не неделю ходила в одном и том же.

Пока Элеонора мылась и одевалась, Роберт жадно поглощал принесенный ему завтрак, состоявший из жиденькой овсяной каши, которой с ложечки кормил его Джоб, поддерживая хозяина в сидячем положении.

– Помои, – с отвращением ругался Роберт перед каждой ложкой, поднесенной к его рту. – Я так проголодался, что готов съесть целого быка, а ты вместо этого кормишь меня какой-то дрянью!

– Доктор Брэкенбери не велел давать вам в первые дни никакой твердой пищи, – невозмутимо отвечал Джоб.

– Чепуха! – кипятился Роберт. – Как я смогу восстановить силы, питаясь этой мерзостью? Ты что, решил меня уморить? Я хочу мяса и хлеба, а не этой овечьей мочи.

– Эта каша укрепляет и дух, и тело, – заявил Джоб, на миг перестав поднимать и опускать ложку, чтобы строго посмотреть на своего хозяина. – А то, что говорит доктор Брэкенбери, – закон, во всяком случае, для вашей жены.

Роберт с ворчанием проглотил содержимое еще одной ложки.

– Человек сам знает, чего требует его желудок.

Элеонора опять просидела с мужем все утро. Крепко держась за руки, они говорили, говорили и все никак не могли наговориться. Элеонора была до глубины души потрясена тем, каким тощим, бледным и старым выглядел Роберт, и с трудом верила в то, что он вообще жив; лишь его веселая болтовня рассеивала её сомнения. Дух Роберта был силен, хотя тело слабо. Это-то и привело к трагедии.

Случилось так, что Элеонора оставила мужа одного, она поехала навестить детей, желая обрадовать их доброй вестью. Джоб, Энис и Оуэн хлопотали по дому; с Робертом был только молоденький паж.

Роберт приказал, чтобы парнишка принес ему поесть – какой-нибудь холодной дичи, хлеба и вина, и тот отправился на кухню, где не застал Жака, а увидел лишь таких же ничего не соображающих кухонных мальчишек. Паж объяснил, что ему нужно, мальчишки дали то, что он просил, а он оттащил полный поднос своему господину.

– Вот это больше похоже на правду, – довольно потер руки Роберт. – Помоги мне сесть, парень, а потом порежь этого цыпленка. Да не церемонься ты с ним, просто разломай на четыре части – я слишком голоден, чтобы ждать.

Он сытно поел, и паж унес поднос раньше, чем кто-нибудь узнал о происшедшем. Роберт чувствовал себя гораздо лучше и говорил себе, что с ним все будет в порядке и что, в конце концов, ему виднее. Но к полудню у него разболелся живот, потом его начало рвать. Элеонора немедленно послала за доктором и бестрепетно держала перед Робертом тазик. её страшно напугал этот новый приступ, но Роберт, стыдясь того, что обманул доктора, ни словом не обмолвился о своем тайном пиршестве, так что Элеонора никак не могла понять, что же случилось с её мужем. К тому времени, когда приехал врач, Роберт уже корчился от боли. И из нижнего отверстия, и изо рта у него шла кровь. Лицо доктора Брэкенбери потемнело от гнева и мрачных предчувствий.

– Что здесь произошло? – строго спросил врач. – Похоже, он ел какую-то твердую пищу. А я ведь вас специально предупреждал...

– Я ничего ему не давала, доктор, только кашу и молоко, – плакала перепуганная Элеонора.

– И все же он что-то такое съел. Порасспрашивайте-ка ваших слуг. Какой-то идиот повредил ему все внутренности.

– Это опасно? – спросила побелевшая от страха Элеонора.

– Мадам, я не могу скрывать от вас, что положение угрожающее. – Врач секунду помолчал, а потом очень спокойно продолжил: – Я думаю, вам лучше позвать священника.

Элеонора дико вскрикнула и бросилась к кровати. Схватив Роберта за руку, она стала тянуть его к себе, словно стремясь оттащить его подальше от той пропасти, которая разверзлась у его ног. Но Роберт только корчился от боли и стонал, не осознавая, что его жена рядом.

В два часа пополудни Роберту стало еще хуже. В три приехал доктор, но перед этим, в полтретьего, больного начали сотрясать такие конвульсии, что глаза у него буквально вылезли из орбит. Без четверти четыре Роберт был мертв.

Элеонора сначала хотела собственными руками прикончить мальчишку, принесшего Роберту еду, потом решила засудить паренька за преднамеренное убийство, но Джоб отговорил её, упирая на то, что паж всего лишь выполнил приказ своего господина, как это сделал бы любой слуга. Так что в конце концов Элеонора просто выгнала мальчишку, предупредив, что, если он когда-нибудь снова появится в Йорке, то не сносить ему головы.

Роберта с большой пышностью похоронили в склепе под часовней в «Усадьбе Морлэндов». На поминках присутствовало несколько сот человек. Поминки эти по числу гостей и количеству потраченных вдовой денег превзошли даже свадьбу Эдуарда. Были установлены две мраморные, украшенные бронзой памятные плиты – одна в городском храме Святой Троицы, другая в домашней часовне. На плитах Роберт был изображен в мантии главы гильдии оптовиков. Высеченная в камне надпись гласила: «Смерть в руках Божьих».

Предаваться скорби Элеонора могла лишь в краткие минуты одиночества, ибо теперь женщине нужно было управлять не только домом, но и всем огромным поместьем. Отныне она была и хозяйкой, и госпожой. И еще ей надо было шить траурное платье и готовиться рожать ребенка, который должен был появиться на свет или в конце этого месяца, или в начале следующего; ребенка, которого Роберт уже никогда не увидит; последнего ребенка Элеоноры.

Книга вторая

Белая роза

Глава 12

Ребенок родился первого сентября. Это был мальчик. Элеонора назвала его Ричардом в честь покровителя семьи и попросила лорда Ричарда быть крестным отцом младенца. К радости Элеоноры, герцог согласился, прислав в ответ очень теплое письмо и набор красивых серебряных ложек в подарок крестнику. Вместо себя герцог отправил на крестины из Фортингея доверенного человека, и Элеонора была очень довольна столь очевидным проявлением благосклонности лорда Ричарда. То, что мальчика нарекли Ричардом, казалось удивительным и символичным, ибо последнему ребенку герцогини Сесили тоже дали имя Ричард; к тому же Элеонора вспомнила, что первым ребенком Йорков была девочка Анна – тезка старшей дочери Морлэндов, а первого сына герцога окрестили Эдуардом, опять же как и наследника покойного Роберта. Называя своего младшего сына Ричардом, Элеонора словно замыкала цепочку совпадений, добавив к ней последнее звено.

Рождество в этом году было одновременно и радостным, и печальным. Печальным, естественно, потому, что это было первое Рождество в доме Морлэндов без Роберта. Элеонора прятала свое горе глубоко в душе и никогда ни с кем не делилась своими переживаниями, но её близким трудно было не заметить, как она страдает. Изабелла, всегда любившая отца больше всех, стала еще мрачнее и задумчивее, чем прежде, и только Гарри и Джон не утратили своей жизнерадостности. Мрачное настроение женщин усугубила смерть отца Сесили, мистера Шоу, который скончался восемнадцатого декабря, и еще одна, разумеется, гораздо меньшая, но все же болезненная потеря: как-то утром любимую кобылу Элеоноры, Лепиду, нашли лежащей в стойле. Белоснежная лошадка не дышала. Ей к этому времени было уже двадцать восемь лет, но почему-то всем казалось, что она проживет еще долго, и её смерть стала тяжелым ударом для Элеоноры.

Но были и хорошие новости: прежде всего – известие о том, что Сесили беременна и где-то к июлю тысяча четыреста пятьдесят девятого года подарит династии Морлэндов наследника; радовало и то, что маленький Ричард пребывал в добром здравии и рос крепким и сильным мальчуганом; приятно было также узнать, что герцог Йоркский вознамерился нанести Морлэндам краткий визит в январе, когда будет в этих краях. Другим маленьким, но приятным сюрпризом стало извещение о том, что давняя просьба Роберта, мечтавшего о собственном гербе, наконец-то удовлетворена. В полученном документе герб Морлэндов описывался следующим образом: «Бегущий серебристо-белый заяц в натуральную величину на черном поле». Элеонора была очень довольна и поспешила заказать новые ливреи с этим гербом для слуг, сожалея лишь о том, что ливреи еще не будут готовы ко времени приезда лорда Ричарда.

Герцог Йоркский выехал из дома в Пахарский Понедельник, отстояв заутреню в храме, и во вторник уже был в «Имении Морлэндов». Гость и хозяйка тепло поздоровались, внимательно оглядев друг друга, и каждый, похоже, отметил про себя произошедшие в другом перемены. С пристрастием всматриваясь в лицо Ричарда, Элеонора решила, что он кажется теперь немного постаревшим и утомленным; впрочем, он сохранил все свое обаяние и, по мнению Элеоноры, по-прежнему оставался самым красивым мужчиной, которого ей довелось увидеть в своей жизни. Он привез для всего семейства прекрасные подарки; среди них был серебряный кубок для малыша и пурпурный плащ для Элеоноры, отороченный мехом черно-бурой лисы, который доставляли в Англию откуда-то с Балтики; дар этот был настолько дорогим, что женщина чуть не расплакалась.

– Ну что мой крестник и тезка – как он там? Могу я его увидеть? – улыбаясь, спросил Ричард.

– Ну конечно же, ваша светлость. – Слезы Элеоноры моментально сменились смехом. – Стоило большого труда удержать его няньку от того, чтобы она не побежала с ним встречать вас на дорогу – чуть ли не на полпути от Фортингея.

Энис принесла младенца, одетого во все белое, и Ричард окинул его серьезным и опытным взглядом.

– Прекрасный, здоровый малыш, мадам, с крепенькими ручками и ножками и блестящими глазенками, – наконец провозгласил лорд Ричард. – Уж я-то знаю, достаточно перевидал их на своем веку. А ну-ка, няня, дайте мне его подержать. Давайте, давайте, не волнуйтесь, – добавил он, заметив колебания Энис, – я еще ни разу ни одного не уронил. – Ребенок охотно пошел к нему на руки и скоро уже заливался смехом, радостно размахивая ручонками. Одна из них случайно задела лорда Ричарда по подбородку, и герцог, притворившись, что ему ужасно больно, отдал малыша няньке.

– Как я посмотрю, он уже сейчас легко берет надо мной верх, – проговорил лорд Ричард, в притворной печали потирая подбородок. – Трудно даже вообразить, что будет, когда этот малыш подрастет. Думаю, что он станет таким же великаном, как мой Эдуард! Поверите ли, Элеонора, в парне почти шесть футов росту, а ему нет еще и семнадцати, и он продолжает расти. – Перебрасываясь такими шутливыми замечаниями, они вошли в главный зал, где было приготовлено угощение и ждали музыканты.