Однако по толпе из уст в уста все время передавались отрывистые слова тех, кто наблюдал за церемонией, да всем и так был отлично известен ритуал коронации, потому все вокруг вполне представляли себе, что происходит в аббатстве. Сначала отслужили торжественный молебен, а затем король и королева взошли на главный алтарь и встали там обнаженные по пояс и с непокрытыми головами, чтобы принять помазание. Потом на венценосную чету накинули широкие мантии, и Ричард с Анной были коронованы кардиналом Буршером, дядей короля.

Зазвучала органная музыка, и хор исполнил Te Deum; песнопение можно было слышать и снаружи, ибо толпа застыла в благоговейном молчании. Потом была отслужена Великая месса, и король с королевой приняли причастие. После этого служба была окончена, и они под звуки фанфар вышли наружу, на солнечный свет. Волосы Ричарда и Анны все еще были мокрыми от елея. Опять грянула музыка, заиграл орган, и эти ликующие звуки соперничали со звоном всех колоколов всех храмов Лондона. Толпа охрипла от приветственных криков, пока процессия медленно возвращалась назад, в Вестминстер-Холл. Король и королева теперь улыбались и махали руками, ступая по красным бархатным коврам, а люди бросали цветы Ричарду и Анне под ноги, благословляли государя и государыню и плакали от счастья.

Когда процессия вернулась в Вестминстер-Холл, Морлэнды опустились со своего помоста и начали пробираться к дому. Было уже далеко за полдень, а ни у кого из них не было еще во рту и маковой росинки. Королевский пир должен был начаться в четыре часа и продлиться до глубокой ночи, но этого зрителям не суждено будет увидеть; публичная же часть коронации была завершена, и теперь повсюду начинались праздничные застолья.

– Я так надеюсь, что Тому удастся присоединиться к нам, – сказала Маргарет, когда они забрали своих лошадей, чтобы отправиться домой. – Интересно, он сможет приехать верхом – или ему придется плыть по реке?

– Пир будет в Уайт-Холле, – ответил ей Генри. – Не забывай, что вчера Том ехал прямо позади кроля. Если наш мальчик будет прислуживать при первой перемене блюд, он освободится часов около шести.

– А что ему надо будет делать? – с любопытством спросила Сесили.

– Он будет стоять позади короля на помосте, – объяснил Генри, – и как только какая-нибудь еда или питье коснется губ государя, Том и еще один паж должны будут поднять и держать специальную пелену над его головой. Другие слуги будут делать то же самое для королевы.

– Ему повезло! – добавила Маргарет. – Там будут еще два пажа, которым придется все время лежать перед королем ниц. Беднягам ничего не удастся увидеть.

– Я думаю, что они не будут особенно возражать; – рассмеялся Генри. – Могу поспорить, что в городе найдутся сотни мальчишек, каждый из которых с радостью дал бы отсечь себе правую руку, лишь бы удостоиться подобной чести – хоть ниц, хоть как-то иначе.

– Наверно, ты прав. О, Генри, говорят, что по акведуку в Чипсайде сегодня вместо воды будет течь вино – может быть, поедем и посмотрим?

– Что скажете, отец, Сесили? Некоторые гильдии собираются жарить на улицах целых быков, будет музыка и танцы – поедем поглядеть?

– О, конечно же, поедем! – вскричала Сесили. – Вот будет весело!

Остальные согласно закивали.

– Отлично, – улыбнулся Генри. – Только тогда мы оставим лошадей дома и пойдем пешком, а к ужину вернемся часов в пять.

Была самая середина лета, и когда Том в половине девятого вечера ехал по городу верхом, было еще светло, но тем не менее на углах улиц уже горели факелы и взлетали шутихи, соперничая с огнями костров, на которых жарились туши быков и свиней. Лондон устроил собственный званый обед, на который приглашались все желающие. По акведукам текло вино, в достатке было жареного мяса и хлеба, а также пирогов, которые пекари сначала продавали, а теперь, под влиянием бесплатно выпитого вина, начали раздавать даром.

Под музыку уличных скрипачей и рожочников на улицах танцевали пары – смеющиеся девушки были в своих лучших платьях и с цветами в волосах, а парни раскраснелись, стремясь переплясать друг друга. Вокруг бегали дети и собаки, путаясь у танцующих под ногами и вырывая куски мяса из рук людей, слишком пьяных, чтобы обращать внимание на такие мелочи. По реке на всем, что могло держаться на воде, плыли веселые компании; фонари на шестах, покачивающиеся на корме каждой лодки, бросали пляшущие блики на спокойную воду, а смех и песни эхом отдавались от зеленых берегов, мимо которых проплывали люди.

Том ехал не спеша, наслаждаясь картинами праздника. Раз или два девушки, перегнувшись через перильца нависающих над улицами балконов, пытались взъерошить ему волосы, когда он проезжал мимо, или бросали ему цветы и предлагали зайти и составить им компанию. Он улыбался в ответ и ехал дальше. Том был красивым юношей и носил богатые придворные одежды, так что давно привык к постоянным заигрываниям девушек.

В доме на Бишопсгейт-стрит его ждал теплый прием, крепкие объятия и поцелуи отца, брата и сестры, которых он не видел с тех пор, как уехал в Миддлхэм три года назад.

– А ну-ка, Том, давай побыстрее снимай это ужасное рванье, – суетилась вокруг брата Маргарет. – Где ты его только откопал?

– А, это было первое, что мне попалось под руку, – думаю, оно принадлежит одному из привратников, – но надо же мне было чем-то прикрыть весь этот малиновый атлас!

– Смотри-ка, на тебе все еще коронационные одежды!

– Тихо, Мег, не стоит оповещать об этом всю округу! Мне пришлось снять золотой плащ – я думаю, меня упрятали бы в Тауэр, если бы я стянул его из гардеробной, а мистер Козинс пронюхал бы об этом. Хорошо, что мне удалось раздобыть хотя бы камзол и панталоны, – иначе я никогда не попал бы сюда. Сесили, ты все такая же цветущая и хорошенькая, ну прямо июньская роза! Как здорово опять увидеть вас всех! А как остальные – как матушка и бабушка? И дети? А Эдмунд не приехал с вами? Ну да, надо же кому-то и за делами присматривать. А как поживает добрый старый Джоб? А мистер Дженни? А все прочие? О, вы даже не можете себе представить, как я без вас скучал!

– Твоя бабушка передает тебе, что очень тебя любит, Том, – сказал Эдуард, когда ему удалось вставить хоть слово. – А твоя мать – она будет так горда услышать, что ты участвовал в коронации!

– Том, сядь и выпей вина. Тебе пришлось проделать долгий путь, чтобы попасть к нам, – тепло проговорил Генри. – И расскажи о пире – вот, должно быть, великолепное зрелище!

– Только не тогда, когда ты лежишь ниц на помосте! Да нет, все в порядке, я шучу! Мег, забери эту паршивую собачонку, я уверен, что она собирается обглодать мою ногу, как какую-нибудь старую кость.

– Мы все тоже скучали по тебе в «Имении Морлэндов» – без тебя там стало так тихо...

– Благословенно тихо, я бы сказал, без меня и Маргарет! Мы же постоянно мучили вас и устраивали вам веселую жизнь. Мистер Дженни считал нас такими испорченными, что исправить нас могла только могила, – добрый старикан, как он там?

– Немного поседел, немного погрузнел, – ответил Эдуард. – Иной раз он засыпает прямо на уроке. Если бы Пол не был таким послушным ребенком, то уже давно носился бы сломя голову по всей округе, ибо, я уверен, мистеру Дженни не удалось бы справиться с ним. Но Пол – просто ангел, и когда учитель просыпается, то обнаруживает, что мальчик сидит перед ним тихо, как мышонок, и терпеливо ждет его пробуждения.

Том в ответ громко расхохотался.

– Да можно ли себе представить, чтобы мы с Мегги покорно ждали, когда проснется наш учитель! – воскликнул он. – Этот ребенок – просто святой, не иначе!

– Уверена, что наш отец был в его возрасте точно таким же, – сказала Сесили.

– Нас держали в куда большей строгости, – признал Эдуард. – А Нед был... Но сейчас ваша бабушка стала чуть снисходительней к проделкам молодежи.

– Как мне повезло, – воскликнул Том. – А Нед, наверное, извел её окончательно.

– Но я же – сама добродетель, правда, отец? – с невинным видом спросил Нед. Последовавший за этим взрыв смеха был прерван громким стуком во входную дверь, который был слышен даже на верхнем этаже.

– Кто бы это мог быть? – удивилась Маргарет.

Генри шагнул к окну и выглянул на улицу, но уже стемнело, и кем бы ни был неожиданный гость, его скрывала тень от балкона. Некоторое время, похоже, у двери шел какой-то спор, а потом появился слуга и обратился к Генри:

– Внизу какой-то человек, желающий поговорить с вами, сэр.

– Что еще за человек? – весело спросил Генри. – Но кто бы это ни был, сегодня, в эту ночь, мы должны пригласить его в дом и предложить ему вина. Кто это, Мэттью?

– Очень странный человек, сэр; он похож на бродягу, но... – Мэттью в сомнении помолчал, а потом закончил: – Но он говорит, что приходится мадам дядей.

Услышав это, Нед вскочил на ноги.

– Ричард! – воскликнул он. – Это, должно быть, Ричард! Ведите его наверх – Генри, пусть его приведут сюда! Я почти не сомневаюсь, что это брат моего отца, Ричард.

– Проведи его наверх, Мэттью, – кивнул Генри и, когда слуга вышел, спросил: – Что все это значит?

– Мой брат, Ричард, – попытался объяснить зятю Эдуард. – Разве вы не помните его? Он жил дома в то время, когда вы уехали в Лондон, но вскоре после этого ушел бродяжничать, как монах, и с тех пор навестил нас всего один раз.

– Да, конечно, те: ерь я припоминаю его, – кивнул Генри. – Вы с ним были вместе во Франции, не так ли, Нед?

– То-то и оно, что были. Господи, лишь бы это был он... – И в этот миг в дверях вновь появился Мэттью и ввел в комнату «бродягу».

На Ричарде был подвязанный веревкой плащ из грубого сукна, похожий на тот, в котором он в последний раз приходил домой. Выгоревшая на солнце борода почти достигала груди. На конце посоха болтался узелок с одеждой, а на руках Ричард держал маленького ребенка; другой, лет двух или трех, стоял у Ричарда за спиной, глядя на всю компанию темными, серьезными глазами маленькой обезьянки.

– Дикон! – воскликнул Нед, подбегая и обнимая дядю. – Это ты! Как здорово опять увидеть тебя!

– Нед, мой дорогой Нед! – Ричард, казалось, был ошеломлен. – Но что вы все здесь делаете? И Эдуард, и малышка Сесили, и Том – я не понимаю... я просто не знаю...

– Ричард, входи, – сказала Маргарет – Мэттью, принеси еще чашу вина для моего дяди. Давай, я возьму ребенка.

– Где Констанция? – спросил Нед, Маргарет же шагнула вперед, чтобы освободить Ричарда от его ноши.

Ричард, казалось, совершенно не понимал, что происходит; он переводил взгляд с одного своего родственника на другого, и только сейчас все заметили, что лицо его под слоем дорожной грязи было бледным и очень худым, хотя огромная борода и длинные вьющиеся волосы скрывали это.

– Дай мне ребенка, – повторила Маргарет, протягивая руки.

Ричард встретился с ней взглядом.

– По-моему, малыш болен. Потому-то я и пришел. Мне кажется, ему нужен хороший уход, а я не знаю, что надо делать.

– Дикон, где Констанция? – вновь спросил Нед. На этот раз в его голосе уже звучала тревога.

Ричард грустно посмотрел на племянника.

– Она умерла. Констанции больше нет. Она испустила дух прямо на дороге две недели назад. Она все время чувствовала себя неважно после рождения Мики – вот этого ребенка. Ну, я и подумал, что нам следует пойти сюда. Но она не вынесла пути... Она умерла недалеко от Ридинга, и монахи похоронили её.

– Но как же ты кормил младенца? – в недоумении спросила Сесили.

В тот же миг Маргарет воскликнула:

– Господи, ребенок – сплошь кожа да кости! Мне кажется, он умирает с голоду.

Эдуард решительно выступил вперед.

– Ричард, ты бы лучше пошел сюда и сел, – распорядился он. – Мэттью принесет чего-нибудь поесть тебе и – это, как я понимаю, Илайджа? Иди сюда, дитя мое, не бойся, здесь тебя никто не обидит – Но малютка с чумазым личиком вцепился в грубый плащ своего отца и не проронил ни слова, тревожно переводя большие черные глаза с одного незнакомого лица на другое. – Маргарет, с младенцем нужно что-то делать. У тебя есть надежная женщина?

– Да... дайте мне подумать... пожалуй, лучше всего обратиться к Мэри, она – добрейшее существо, к тому же у неё двое собственных детей.

– Тогда прекрасно. Мэттью, отнесите этого ребенка к Мэри, пусть его вымоют, накормят и осмотрят. И немедленно возвращайтесь, чтобы сообщить своей госпоже, болен малыш или просто голоден.

– Слушаюсь, сэр, – проговорил Мэттью, осторожно взял крохотное существо на руки и покинул комнату, стараясь скрыть неудовольствие, вызванное поручением, которое явно выходило за рамки обязанностей дворецкого. Вскоре он вернулся уже без младенца, но с подносом мяса и хлеба для Ричарда и миской горячей овсянки для одетого в тряпье мальчугана и доложил, что Мэри позаботится о ребенке и сообщит им потом, как он себя чувствует.

Скоро Ричард и его старший сын уже сидели за столом, жадно поглощая пищу. Ели они как сильно проголодавшиеся люди, которые не видели хлеба не один, а по меньшей мере два-три дня. Остальные члены семьи сгрудились вокруг стола в сочувственном молчании, ожидая, когда Ричард сможет и захочет рассказать, что же все-таки случилось. Насытившись, он, казалось, явно пришел в себя, и изумление на его лице сменилось озабоченностью и скорбью.

Том попытался разрядить напряженную обстановку, сказав:

– Я не могу понять, как вам удалось остаться сегодня голодными? Ведь на улицах жарят целых быков!

– Жарят? Кто? Зачем? – удивился Ричард. – Я никого не видел, мы старались пробираться боковыми улочками. Но мне все равно показалось, что на улицах народу сегодня больше обычного.

– О, всего на несколько человек, которые празднуют коронацию нашего сюзерена короля Ричарда Третьего, – ответил Том.

– Так это сегодня? Я совсем забыл. Я потерял счет дням и месяцам – с тех пор, как умерла несчастная Констанция.

– Как это случилось, Дикон? – мягко спросил Нед. – Ты уже в силах рассказать нам? Бедняжка Констанция – она мне так нравилась.

– Да, я помню, Нед, ты все брал её кататься верхом и был так добр к ней. Для неё было бы лучше, если бы мы никогда не покидали «Имения Морлэндов», – может быть, она и сейчас носилась бы с тобой по вересковым пустошам. Она была такой счастливой... – и Ричард горько зарыдал. Закутанный в лохмотья паренек придвинулся поближе к отцу и подергал его за рукав, а Ричард в ответ потрепал сына по маленькой ручонке, благодаря за сочувствие и поддержку.

– Так что же все-таки случилось? – настаивал Нед. Они с Ричардом росли вместе, как братья, и были настолько близки, что Нед осмеливался требовать у Ричарда ответа, даже видя его неподдельное горе.

– У нас был еще один ребенок, – начал наконец Ричард.– В прошлом году, но не этой зимой, а предыдущей. Он умер, еще не родившись, и она выкинула его, как испуганная овца, когда на земле уже лежал снег. Мы были тогда в Уэлсе, а это слишком суровые места, чтобы зимовать там, и она простудилась после родов; холод словно вошел в неё и занял место мертвого ребенка. Бедняжка все никак не могла согреться... Поэтому мы двинулись на юг и восток, в более теплые края. Довольно долго мы пробыли в Котсволдсе – я помогал там овцеводам, – а потом отправились дальше. Мы были в Солсбери, когда Констанция сказала мне, что опять беременна. Он остановился, и Генри вновь наполнил его чашу вином, отхлебнув которого, Ричард, казалось, опять немного успокоился и продолжил:

– Она всегда была сильной и выносливой, как горная лошадка. Она легко шла вперед, и даже когда ребенок в её чреве уже стал большим, она все равно шагала быстро. Ноги у неё были маленькие, они едва поднимали пыль. Мы перезимовали в окрестностях Винчестера, а потом двинулись дальше, но теперь шли уже медленнее. Она плохо себя чувствовала, и, добравшись до Ридинга, мы решили остановиться. Ребенок родился там, в конце мая, и мы опять отправились дальше, и опять ей было плохо, она жаловалась на боли, сама ходьба причиняла ей страдания, говорила она. А потом Констанция свалилась в лихорадке и сгорела за два дня.

Ричард провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть с него воспоминания, но оно по-прежнему было искажено болью.

– Женщина... которая ухаживала за ней... повитуха... сказала...

– Что она сказала? – настаивал Том. Ричард прерывисто вздохнул, с трудом сдерживая рыдания.

– Она сказала, что, скитаясь по свету, я не имел никакого права таскать за собой жену, если можно было обойтись без этого. Она сказала... она сказала, что это я убил её.

– Но это вовсе не твоя вина, – вскричал Нед. – Женщины, случается, умирают в родах.

Но Ричарда это не успокоило. Он уронил голову на руки и глухо проговорил:

– Та женщина сказала, что Констанция вполне могла оправиться от недуга. Она умерла только потому, что ей пришлось сразу после родов пуститься в путь. Если бы она произвела на свет ребенка дома, то осталась бы жива.

В комнате воцарилось гнетущее молчание, которое нарушали лишь сдавленные рыдания Ричарда. Ребенок, Илайджа, тоже плакал, но совсем беззвучно, слезы тихо катились по его щекам, оставляя светлые дорожки на грязном личике.

Наконец Сесили встала и обняла Ричарда.

– Это не твоя вина, – проговорила она. – Кто знает, может, Констанция не выжила бы, даже если бы рожала дома. Женщины и правда, случается, умирают в родах – на все воля Божья. Ну, успокойся, успокойся. Я думаю, что ты устал, проделав долгий путь и наголодавшись. Почему бы тебе не отправиться в постель и не отдохнуть? Вот так-то лучше. И этот маленький мальчик – пойдем, Илайджа, вот молодец! Ты же пойдешь со мной, правда? Я – твоя двоюродная сестра, меня зовут Сесили. Ну-ка, возьми меня за руку. Вот хороший мальчик – ну, пойдем. Мы с тобой поднимемся наверх...

И ласково, нежно разговаривая с малышом, она вывела их обоих из комнаты, держа за руку Илайджу и обнимая за талию его отца. Остальные молча наблюдали за ними, пока мужчина, женщина и ребенок не скрылись в коридоре. Но вот дверь за ними тихо затворилась... Никому не хотелось говорить. Сцена, свидетелями которой все только что стали, была слишком тягостной.

– Бедная Констанция, – наконец произнес Нед. – И бедный Дикон! Но он когда-нибудь справится со своим горем, и все мы когда-нибудь умрем. Давайте не будем портить себе праздника! Может быть, все это даже и к лучшему. Вдруг он теперь вернется домой? Вот бабушка будет рада!

– Нед прав, – отозвался Том. – Давайте веселиться, раз уж у нас есть такая возможность. Сегодня – знаменательный для Англии день!

Так что они просидели еще час, ведя тихую приятную беседу, прежде чем разойтись по своим постелям, но каждый думал о Ричарде – и у каждого болело за него сердце.

О Ричарде все продолжали беспокоиться и в течение следующих нескольких дней. Отдых и хорошая пища скоро вернули Ричарду силы; младенец, как оказалось, был просто сильно истощен; другой ребенок преобразился на глазах, получив малую толику той заботы, которой был лишен всю жизнь. Сесили взялась опекать его; она сожгла лохмотья Илайджи, вымыла его, накормила, одела во все новое, и он оказался довольно красивым маленьким мальчиком. Волосы у него были не черными, как все решили вначале, а темно-рыжими, как лисий мех, и Сесили очень нравилось расчесывать их, завивать и подбирать костюмчики им под цвет. Ребенок был очень застенчив и едва произносил по нескольку слов в день, но постепенно освоился с Сесили и начал разговаривать с ней, хотя немедленно замолкал при появлении любого другого члена семьи.

Все по очереди пытались выспросить Ричарда, что тот собирается делать дальше, и так же по очереди постепенно уясняли себе, что он намерен продолжать свою прежнюю жизнь и отправится в путь, как только его младший сын окажется вне опасности.

Наконец Сесили потеряла терпение и решительно заявила дяде:

– Эти дети поедут со мной в «Имение Морлэндов».

Ричард удивленно посмотрел на неё.

– Я не собирался на север прямо сейчас, – сказал он. – Я подумывал о том, чтобы пойти еще дальше на восток, в Восточную Англию. Мне кажется, люди там очень отличаются от тех, что живут в других уголках страны.

– Ты можешь делать все, что угодно, Ричард, – нетерпеливо ответила ему Сесили. – Отправляйся на восток или на запад, но дети поедут со мной в Йорк.

Ричард покачал головой.

– Нет, моя дорогая, нет. Мне кажется, ты не понимаешь... Мои мальчики останутся со мной. Может быть, попозже я и загляну домой, на следующий год или через пару лет, но...

– Да опомнись же! – закричала Сесили. – Ты не можешь опять тащить детей по дорогам! Как ты собираешься кормить малыша? Ты уже чуть не уморил его голодом – хочешь попробовать еще раз? На какие деньги ты будешь покупать ему еду? И что вы станете делать зимой? Тебе придется нести на руках обоих – Илайджа не сможет идти по снегу.

Ричард, казалось, призадумался.

– Должен признаться, что я и сам беспокоюсь за малыша. Я еще могу раздобыть молока, когда мы идем по обжитым местам, но дети так часто хотят есть, а я, бывает, подолгу брожу вдали от человеческого жилья. Тогда достать пищу будет трудно…

– Не просто трудно, а невозможно! Ребенку нужна нормальная еда и теплая кроватка, или он попросту умрет! Увы, это так, Ричард, ты хочешь потерять сына?

– Нет, конечно, нет! Ну что ж, может быть, ты и права. Пожалуй, действительно будет лучше, если ты возьмешь Мику с собой...

– Обоих. Я возьму их обоих. Тут Ричард тоже уперся.

– Нет, только не Илайджу. Я не могу расстаться с ним. Он же был со мной с самого начала. Он пустился в путь, когда ему было всего несколько недель от роду, и потом... если ты заберешь его у меня, я, возможно, не увижу его долгие годы. Он забудет меня...

– Тогда тебе тоже лучше вернуться в Йорк и осесть там вместе с детьми.

– О нет, я не могу этого сделать. У меня свое предназначение в жизни. Кто я такой, чтобы противиться Господней воле?

– Ричард, ты только посмотри на этого ребенка, – продолжала настаивать Сесили. – Он подрастает, ему нужен дом и приличное воспитание. Мальчику пора учиться. Неужели ты хочешь, чтобы он вырос неграмотным и диким, как какое-нибудь животное? Он никогда не сможет занять надлежащего места в обществе, если не получит должного образования.

– Люди из общества порой почитают за честь побеседовать со мной, – с достоинством ответил Ричард.

– Но ты вырос в приличном доме, – напомнила ему Сесили. – Хорошо, ты сам избрал свой путь, но есть ли у тебя право обрекать на подобное существование и своих детей?

– Это лучшее, о чем только может мечтать человек, – служить нашему Господу. Я исполняю свой долг...

– Возможно, и так, – резко оборвала его Сесили, – но как ты можешь чувствовать ответственность по отношению к другим людям, если отказываешься от ответственности за собственную семью?

Ричард посмотрел на племянницу, и глаза его слегка расширились.

– Ты не веришь в то, что путь мой предначертан свыше? Не веришь, что Господь призвал меня?

Голубые глаза Сесили стойко выдержали взгляд Ричарда.

– Честно говоря, нет, не верю. Я считаю, что ты бродяжничаешь, поскольку тебе это нравится. Но почему твои дети должны лишаться из-за этого должного воспитания?

Ричард задумался.

– Я не могу отказаться от той жизни, которую веду, – наконец проговорил он. – Я больше не сумею сидеть в четырех стенах – я там задохнусь. Нет, я пока не могу поехать домой, пока не могу... Пусть дети побудут со мной еще немного – ну хотя бы до конца лета. А потом я приду в Йорк.

– Я уже сказала, что ты можешь поступать, как тебе угодно. Но детей я забираю с собой!

Он вздохнул.

– Если этому суждено случиться – да будет так. Но это несправедливо – отнимать у человека собственных детей.

– Вам совершенно незачем разлучаться. Ты тоже можешь отправиться с нами.

– Не сейчас, – сказал он, и в голосе его зазвучало отчаяние. Он посмотрел поверх плеча Сесили окно, словно узник в тюремной камере. – Ладно, забирай их. Возможно, я двинусь не на восток, а на север. Если вдруг пойму, что не могу без них... Заботься о них и не давай им забывать меня. Я еще вернусь. – Он встал и направился к двери.

– Ты куда? – спросила пораженная Сесили.

– На улицу, – ответил он, бросив на племянницу удивленный взгляд. – Назад, к моей прежней жизни.

– Вот так просто? И прямо сейчас? Даже ни кем не попрощавшись?

– У меня больше нет причин задерживаться здесь. И мне лучше не прощаться с моими детьми. Это было бы слишком больно.

С этими словами он повернулся и скрылся за дверью. Сесили кинулась к окну и через несколько секунд увидела, как он вышел из дома, унося с собой лишь узелок со своими пожитками. Ричард огляделся и потом торопливо зашагал на восток. Изумленная Сесили наблюдала за дядей, пока тот не скрылся из вида. Она не могла отделаться от ощущения, что её ловко обманули, ибо теперь ей нужно было идти и объяснять всем, почему Ричард ушел, не сказав никому ни слова, а потом еще надо было сообщить Илайдже, что отец оставил его...

– Ну почему я? – сердито проговорила она вслух. – Ну почему всегда я?