Глава 23

Суматоха, вызванная появлением Ричарда и его жены, улеглась не скоро, хотя поначалу все были так удивлены и ошарашены, что не могли и слова вымолвить. Что касается Элеоноры, то она воспользовалась первой же возможностью, чтобы поговорить с Ричардом наедине и расспросить сына об обстоятельствах его женитьбы и о том, кто такая его жена.

– Констанция – это, конечно, не настоящее её имя, – беззаботно ответил Ричард. Пользуясь теплым утром, мать и сын гуляли саду. – Произнести её настоящее имя вам вряд ли удастся, но в переводе па английский оно означает что-то вроде «постоянства», вот я и решил назвать её Констанцией. Она не возражает.

– Но кто она такая, Ричард? Где ты её нашел? Кто её родители? – спрашивала Элеонора, с трудом сохраняя спокойствие.

– Она – Констанция Руайд. Я нашел её на северо-западном побережье Шотландии. её отец – предводитель их племени, – отвечал Ричард, даже забавляясь в душе. – Это вас устраивает?

– Конечно же, нет, – отрезала Элеонора.

– Конечно же, нет, матушка. Вы – ангел-хранитель нашей династии и весьма ревностно следите за тем, чтобы наш род не запятнал себя притоком чуждой крови. Тем более такой, как кровь шотландцев.

Элеонора вдруг вспомнила строки из письма Тома, который рассказывал, что в его краях назвать кого-нибудь шотландцем было оскорблением, преследующимся по закону.

– Но как ты мог это сделать, Дикон? Цыганка, босоногая цыганка!

– Как я мог это сделать? Все случилось очень просто. Когда я пришел в их деревню, то обнаружил, что они отчаянно нуждаются в самом обычном лекаре, в роли какового я и выступил. После чего был приглашен их предводителем жить у них сколько захочу. И пока я там оставался, мне очень приглянулась эта Констанция, младшая дочь предводителя, а он, в благодарность, предложил мне взять её в жены. Что я и сделал, в соответствии с их собственными обрядами.

– В соответствии с их собственными обрядами? Вы венчались не в церкви?

– Ну конечно же, нет, мы сочетались браком по их обычаям, кстати, весьма любопытным, – задумчиво ответил Ричард.

– Слава тебе, Господи! – воскликнула Элеонора, в облегчении стиснув руки. – Значит, ваш брак незаконен и вообще может таковым не считаться. её сородичи возражать не будут, даже если когда-нибудь и выяснят это. А мы сможем подыскать ей приличное место, где она могла бы заняться какой-нибудь необременительной работой...

– Матушка, – прервал её Ричард не сердито, но твердо. – Она моя жена и ждет моего ребенка. Она не служанка, не моя ошибка и не шлюха. Она моя жена.

– Это все ерунда, Ричард, – оживленно ответила Элеонора. – Никто не станет тебя принуждать жить с ней. Если вас не венчал священник, значит, брак ваш не имеет законной силы. Где брачный контракт? Каково её приданое и какова участь её будущего наследства? Видишь...

– Матушка, примиритесь с тем, что она моя жена. её приданым была её честная и чистая душа, её долей в наследстве было то, что она делила со мной мой хлеб и мою судьбу. Она последовала за мной без колебаний, прошла со мной по многим землям, встречалась с божьими людьми и говорила с ними о их жизни и их чаяниях. Она – дикое, неиспорченное, пылкое существо с острым язычком и душой невинного ягненка. Я полагал, что вы почтете за честь встретиться с ней, чему-то научитесь у неё. Я надеялся, что не ошибаюсь в вас.

– Я почту за честь встретиться с какой-то крестьянкой без гроша за душой, да к тому же шотландкой? – негодующе воскликнула Элеонора. – Ты оскорбляешь меня и оскорбляешь весь этот дом, приведя её сюда и заявляя, что она якобы твоя жена. Она не может жить здесь, разве что в роли служанки, и это мое последнее слово.

– О, мы вовсе и не собираемся жить здесь, – спокойно ответил Ричард. – Как только родится ребенок, мы опять уйдем.

– Ах, Дикон, не надо торопиться, прости меня, если я тебя обидела. Может быть, мы что-нибудь придумаем. Тебе совсем не надо уходить. Не спеши, дитя мое, умоляю тебя.

– Матушка, – с улыбкой ответил Ричард, – вы совершенно ни при чем. Я никогда и не собирался оставаться здесь – я пришел только для того, чтобы навестить вас и найти место, где Констанция могла бы родить. Я с самого начала намеревался уйти сразу же после этого.

– Но Дикон, зачем? Ты уже довольно побродил по свету. Почему бы тебе не осесть дома? Для тебя здесь найдется столько дел – и, думаю, со временем мы могли бы что-нибудь сделать и для девушки. Она могла бы научиться жить, как мы, и потом вы могли бы пожениться должным образом, но после этого...

– Нет, матушка. Боюсь, что это расстроит вас, но это не моя жизнь, не мой путь. Я не собираюсь становиться ни местным джентльменом, ни мануфактурщиком, ни купцом.

– А кем же тогда ты хочешь быть? Когда-то ты сказал, что Господь призвал тебя, чтобы ты служил Ему в миру. Теперь ты больше так не думаешь?

– Думаю, он действительно призвал меня. Поэтому-то я и обязан продолжить свой, путь, встречаясь с людьми, задавать им вопросы, выслушивать их ответы. Я до сих пор не знаю, для чего я нужен Господу, но зато чувствую, чем должен заниматься сейчас. Я должен познать жизнь, прежде чем смогу стать Ему полезным. Я должен понять, что такое люди, чего они хотят, чего боятся, на что способны.

Это было странно, это было не по-христиански, это было неправильно. Такие мысли не могли прийти в голову истинному сыну церкви, истинный её сын должен жить нормальной, богопослушной жизнью в соответствии с канонами католицизма, ежедневно ходить к мессе, слушать проповеди и делать то, что говорят священники. Он не должен скитаться босиком по стране в сопровождении женщины, происходящей из какого-то шотландского племени. Даже бродячие монахи молятся в храмах и черпают Мудрость Из Священного Писания. Но Элеонора не могла сказать всего этого Ричарду. Она искоса поглядывала на сына – мужчину с густой бородой и странными светлыми глазами – и думала с тревогой, не сумасшедший ли он.

– Я не понимаю тебя, – проговорила наконец женщина.

Ричард наклонился и поцеловал её в широкий белый лоб.

– Матушка, вы впервые высказались откровенно – честь вам и хвала! Я тоже многого не понимаю, и никто из нас не понимает. Вот потому-то мы и должны задавать вопросы, искать ответы и ждать. И поэтому я не могу остаться здесь.

Губы у Элеоноры задрожали, и она позволила сыну заметить это.

– Значит, ты покинешь меня, оставив только с Эдуардом? Господи, как же тяжело быть матерью..

– Матушка, не пытайтесь казаться слабой и беззащитной Вы – самая сильная, бесстрашная и упорная женщина из всех, кого я видел, исходив этот остров вдоль и поперек. Меня ничуть не удивит, если вы окажетесь бессмертной! А теперь давайте наслаждаться теми днями, которые нам суждено провести вместе. И обещайте мне, что будете ласковы с вашей новой невесткой, пока у вас есть такая возможность.

Элеонора даже вздрогнула, услышав, как Ричард называет это создание её невесткой, но сказала.

– Хорошо, я постараюсь. Но, пока она будет здесь, ей придется жить по-нашему. Я не могу менять все порядки в этом доме из-за того, что тут появился новый человек.

– Она ко всему приноровится – она молода и все легко усваивает. Ей же нет еще и четырнадцати, чтобы вы знали.

– Боже милостивый, – только и смогла в смятении ответить Элеонора.

Через неделю после появления в доме Морлэндов Констанция родила, чем несказанно удивила всех, ибо, по-видимому, и сама не имела ни малейшего представления о том, когда это должно случиться. Быстро и явно без особых мучений она произвела на свет крохотного мальчика, темноволосого, темноглазого и смуглокожего – «чистую обезьяну», как с отвращением отозвалась о нем Дэйзи.

Констанция повергла всех в полный шок, спустившись вниз буквально через несколько часов после родов и явно не понимая, что ей после пережитых страданий положено по меньшей мере неделю провести в постели, в своей спальне, затем побывать в храме и лишь потом присоединиться к остальным членам семьи. К тому же было что-то прямо-таки неприличное в том, как мало внимания юная шотландка уделяла такому важному делу, как рождение ребенка, полагая, видимо, что можно вести себя как ни в чем не бывало сразу же после того, как дитя испустило первый крик.

– Ну прямо как животное, – прошипела Дэйзи. – Точно так же она могла родить и где-нибудь в поле, за работой, как какая-нибудь овца на пастбище. В этом есть что-то неестественное.

Ричард же был доволен и горд и поведением Констанции, и своим ребенком. Он считал его «прелестным существом» и, невзирая на всеобщие протесты, решил дать сыну имя Илайджа.

– Илайджа Морлэнд, – горестно вздохнула Элеонора. – Что-то здесь не совпадает. – Но протестовать она не стала. Теперь, несмотря на всю свою любовь к младшему сыну, женщина хотела только одного – чтобы Ричард с женой поскорее ушли и жизнь в доме вернулась в привычное русло.

Единственным из всей семьи, кому понравилась Констанция, стал Нед, который проявил к ней большой интерес и проводил целые вечера в разговорах со своей новой невесткой.

– Она и правда очень занятная, знаете ли, – пытался объяснить Нед своим родителям. – Она не очень-то хорошо говорит по-английски, но удивительно умело обращается с теми немногими словами, которые знает. И с ней можно поговорить о стольких вещах! Она мне рассказала все о своих предках и сражениях, которые они вели против других племен. У них сохранилось множество чудесных преданий о стародавних временах и древних героях.

– Да уж, мы видели, как ты часами болтаешь с ней, – резко ответила сыну Дэйзи. – Тебе следовало бы помнить, что она иноземка и чужая жена, и общаться с ней более сдержанно. Ты подаешь дурной пример Маргарет.

– О, не волнуйтесь, Маргарет ненавидит её, она скорее умрет, чем заговорит с Констанцией.

Потом Нед выяснил, что шотландка отлично ездит верхом, и тут уж совсем забросил все свои дела, катаясь с ней по вересковым пустошам.

– Она чахнет без свежего воздуха, – объяснял он своим раздраженным родителям. – Она ненавидит сидеть в четырех стенах.

– Тогда пусть с ней гуляет Ричард, – говорили они в ответ. – У тебя есть дела, есть обязанности, и нехорошо, что тебя видят с ней вдвоем. Кроме того, она ездит без седла, что уже само по себе неприлично, да еще сверкает голыми коленками, как какая-нибудь проститутка.

– Она не умеет держаться в седле – она просто не знает, что это такое. И потом, она так здорово ездит верхом и может обуздать любую, самую норовистую лошадь! Констанция запросто могла бы объезжать коней, честное слово!

Восторг Неда не знал границ, а Ричард, выслушивая требования положить конец этим верховым эскападам, только смеялся и говорил, что это спасает его от необходимости самому садиться на лошадь, без какового удовольствия он вполне мог обойтись, привыкнув в последнее время передвигаться на своих двоих и не испытывая ни малейшего желания иметь больше ног, чем ему дал Господь. Дэйзи и Эдуард оставалось только с надеждой ждать того дня, когда Ричард и Констанция наконец уйдут, и шепотом благодарить Бога, что. эта странная семейка явилась в «Имение Морлэндов» лишь в гости и не собиралась обосноваться здесь на всю жизнь.

Не по сезону мягкая погода сменилась перед. Рождеством холодами. И Элеонора уже начала думать, что Ричард и Констанция останутся в доме до весны. За это время Элеонора притерпелась к шотландке и даже радовалась тому, что Констанция с Недом каждый день отправляются на свои верховые прогулки, возвращаясь со свежей дичью, которая приятно разнообразила стол Морлэндов, состоявший в основном из солонины и хранившихся в погребе овощей – пищи, которая где-то к январю-февралю уже начинала изрядно приедаться. Но в конце января, несмотря на то, что вокруг лежали громадные сугробы, а ледяной ветер обжигал лицо, Ричард и Констанция покинули «Имение Морлэндов» так же, как и пришли – пешком, унося на руках своего шестинедельного сына Илайджу.

Они не взяли с собой ничего кроме хлеба и соленой рыбы, которых им должно было хватить в лучшем случае на пару дней, и куска грубой шерстяной ткани, которой можно было укрыться ночью и которую днем Ричард нес обернув вокруг плеч. Никто не пытался задержать эту троицу, но все равно в доме почему-то воцарилась глубокая печаль, когда вся семья столпилась у дверей, чтобы посмотреть, как Ричард и Констанция уходят, оставляя маленькие темные следы на необъятной белой равнине.

– Какая странная девушка, – сказала Дэйзи, Поворачиваясь, чтобы войти в зал. – Ну что же, хорошо, что они и правда ушли. Она подрывала всё устои нашего дома, и я боялась даже думать, какое влияние эта дикарка могла оказать на детей. – Голос Дэйзи звучал так, словно она пыталась убедить саму себя.

Элеонора задержалась на крыльце еще на миг, всматриваясь в белое безмолвие, и взгляд её был таким отсутствующим, будто она пыталась что-то осознать или услышать нечто бесконечно далекое. Потом женщина вздохнула и тоже вошла в дом.

– Мы никогда их больше не увидим, – сказала она.

Осенью 1482 года Элеонора и Дженкин Баттс обговорили условия брака восемнадцатилетней Маргарет и Генри, которому исполнился двадцать один год. Это был уже несколько запоздалый возраст для свадьбы, особенно если учесть, что об этом союзе шла речь еще шесть лет назад; но Элеонора все это время пыталась найти для Маргарет более выгодную партию, а Дженкин предпочитал, чтобы Генри оставался холостяком и работал на него в Лондоне; старый Баттс никогда не терял надежды на то, что Элеонора в конце концов согласится на этот брак.

В декабре Генри приехал из Лондона, чтобы провести Рождество в «Имении Морлэндов» и отпраздновать свою свадьбу. Он впервые оказался в родных краях с тех пор, как его отправили в столицу, чтобы держать подальше от Сесили, и теперь появление молодого человека вызвало большое любопытство. На второй день после Святого Николая Генри на прекрасной лошади, в сопровождении слуги въехал во двор дома Морлэндов. Одет юноша был столь богато и изысканно, что даже Элеонора невольно пришла в восхищение.

– Может быть, эта партия будет даже чуть лучше, чем я ожидала, – шепнула она Эдуарду.

Эдуард, считавший, что в этом доме он разбирается в моде лучше всех, чуть не фыркнул.

– Он выглядит, как попугай. Вырядился в одежды всех цветов радуги! – прошептал он в ответ.

Однако Генри держался столь мило, обходительно и любезно, что вскоре завоевал сердца всех членов семьи. Маргарет считала его самым красивым и восхитительным джентльменом из всех, что ей доводилось видеть, и поздравляла себя с тем счастьем, которое ей привалило. С ней он был особенно обворожителен, как и пристало жениху; у него отлегло от сердца, когда он увидел, что она хороша, как и прежде, ибо уже начал подумывать, не потому ли она засиделась в девках, что никто не хотел брать её в жены.

Некоторое напряжение возникло, когда на Рождество к Морлэндам приехали Томас и Сесили с двухлетней Алисой и четырехлетней Анной. Почти всем было интересно, что случится, когда бывшие любовники встретятся. Томас и Генри поприветствовали друг друга с искренней радостью, когда же Генри здоровался с Сесили, они лишь холодно пожали руки и обошлись традиционным поцелуем. Какое-то время деверь и невестка с любопытством разглядывали друг друга, а потом разошлись в разные стороны. Теперь между ними не было ничего общего. Генри только удивлялся, как он мог в свое время потерять голову из-за этой некрасивой, самодовольной матроны, которая была поразительно похожа на его собственную мать, вот так же располневшую после рождения детей. Маргарет была гораздо, гораздо красивее и куда как живее. Сесили же сочла, что Генри слишком уж ярко, просто кричаще одет; наверное, не только внешний вид, но и характер у него – как у самовлюбленного павлина. На этого щеголя трудно положиться, его не сравнить с настоящим мужчиной – таким, как её дорогой супруг Томас. Так что волнующая встреча закончилась вполне благополучно. Прежняя любовь Сесили и Генри умерла, и прошлое можно было теперь похоронить и забыть.

Генри много говорил в этот вечер – о своих делах, о тех успехах, которых он добился, о Лондоне, о дворе.

– Расскажите нам о короле, – потребовала Маргарет тоном капризного ребенка. – Он и правда красив?

– О да, – беззаботно ответил Генри. – По крайней мере, был когда-то, но и сейчас он может очаровать вас, заставить забыть о том, что очень располнел, быстро утомляется и уже далеко не молод. Он до сих пор много занимается государственными делами, а потом ночи напролет пьянствует и волочится за хорошенькими женщинами, хотя недавно он сильно болел, и жизнь во дворе была поспокойнее.

– А что думает королева, когда он отправляется к своим женщинам? – отважилась спросить Маргарет, избегая взгляда матери.

Генри улыбнулся, показав прекрасные белые зубы.

– О, она не возражает. Она же его с большинством из них и познакомила. Ей нравится быть государыней, а вовсе не женой государя.

– Она хороша собой?

– Как снежная королева, – ответил Генри – Красивая, бледная и холодная. Волосы у неё отливают золотом, а глаза острые и ледяные, как две сосульки. Никто не смеет ей перечить, даже сам король, и она правит государством как всевластная императрица.

– её семья, полагаю, тоже все время на виду? – спросил Эдуард, надеясь перевести разговор на менее скользкую тему.

– Они повсюду. Наш двор все зовут Вудвиллским, так говорят даже иностранные послы. Хотя недавно её Величество получила хороший щелчок по носу, – рассмеялся Генри. – Ко двору прибыл с визитом брат короля, лорд Ричард, и был принят как почтенный гость, а весь Лондон превозносил его за то, как он ведет войну с шотландцами. Казалось, хвалам не будет конца, и королеве пришлось стиснуть зубы и молча терпеть все это. Для неё Глостер хуже чумы, хотя, уверен, никто толком не знает, почему государыня его так ненавидит.

– Зло всегда ненавидит добро, – тихо промолвила Элеонора. – Оно ощущает в нем угрозу для себя. Генри пожал плечами.

– Может быть, и так – не знаю. Но король был очень рад видеть своего брата при дворе и проводил с лордом Ричардом очень много времени, вспоминая прежние дни и строя планы на будущее. А королева скрипела зубами и металась по своим апартаментам, как хорек по клетке, и все время посылала своих шпионов, чтобы тс разнюхали, о чем это толкуют между собой великие братья.

Молодежь вокруг рассмеялась, их родители выглядели опечаленными.

– Милорд Глостерский привез с собой большую свиту? – осведомилась Элеонора.

Генри обратил свою ослепительную улыбку к хозяйке дома.

– Я знаю, почему вы спрашиваете об этом, и сразу собирался вам сказать, что ваш внук был среди тех, кто сопровождал лорда Ричарда. Мы даже встретились однажды, вскоре после того, как они приехали в Лондон, и я хотел пригласить его как-нибудь отужинать вместе, но, к сожалению, до моего отъезда в Йорк времени на это не нашлось. Но вы будете рады услышать, что у него все в порядке и он шлет вам заверения в своем почтении и любви. Он, как я понял, очень хорошо проявил себя на войне, и милорд его высоко ценит, хотя ваш внук слишком сдержан, чтобы сделать большее, чем просто намекнут на это обстоятельство. Он показал мне также свою рану, полученную в бою; от неё останется весьма впечатляющий шрам – во все предплечье.

– Слава Богу, что он жив и здоров, – промолвила Элеонора. – Рана заживает?

– О, превосходно, уверяю вас. По-моему, ваш внук – молодой человек с живым характером, и Милорд ценит его еще и за то, что юноша может развеселить его, когда он пребывает в мрачном расположении духа, что, насколько я понимаю, случается с герцогом довольно часто. Милорд Глостерский – великий государственный муж, но он совсем не из тех, кто может по достоинству оценить веселость Вудвиллского двора.

– Он может оценить веселость, только когда она сочетается с добродетелью, – резко начала Элеонора. – Но...

– Уверен, что вы правы, – спокойно прервал её Генри. – Но пребывание при нашем дворе может оказаться весьма полезным и дать очень многое, если уметь лавировать между разными группировками. Там встречаются мужчины большой учености, мужчины большого ума, а то и просто гении, там процветает любовь к красоте, к наукам, к искусству. Королева может быть безжалостным тираном, но благодаря ей английский двор стал предметом зависти для всей Европы.

Слова Генри загнали Элеонору в угол, ибо она, естественно, хотела, чтобы английский двор считался лучшим мире, не желая, однако, признавать заслуг этой женщины из рода Вудвиллов.

Пока Элеонора боролась с собой, Генри продолжил:

– Кстати, у меня есть для вас и другие новости – на этот раз о вашем сыне.

– Моем сыне? – удивилась Элеонора.

– Ричарде? – быстро спросил Эдуард.

– Нет, нет, о вашем сыне Джоне. Это, правда, всего лишь слухи, которые могут не подтвердиться, но заслуживающие доверия люди сказали мне, что он опять собирается жениться. – Лицо Элеоноры стало суровым. – Я понимаю, что его первый брак не встретил в семье особого одобрения, но на сей раз Джон остановил свой выбор на женщине из Девоншира, вдове с весьма значительными средствами.

– её имя, сэр, вы знаете её имя?

– Боюсь, что я знаю о ней лишь то, что уже сообщил вам. И вообще, все это пока только сплетни.

– Возможно, с ней знакома моя дочь Анна, – объяснила Элеонора. – Если бы я знала имя этой особы, то могла бы написать Анне и порасспросить её. Пожалуй, я все равно напишу дочери, может быть, Джон виделся с ней. Если эта вдова – уважаемая и богатая женщина, мы могли бы простить ему его первую ошибку.

Генри подумал, что Джон, вполне вероятно, вовсе не нуждается ни в каком прощении, но решил оставить свои мысли при себе.

– Надеюсь, что я хотя бы до некоторой степени оказался вам полезным, привезя новости о членах вашей семьи, – сказал он вместо этого.

– Я предпочла бы услышать что-нибудь не о Джонс, а о Ричарде, – ответила Элеонора, но потом вспомнила о приличиях. – Но мы, конечно, искренне благодарны вам, и когда вы в следующий раз увидите Тома, то, прошу вас, передайте ему, что мы его очень любим. Скажите ему, мы надеемся, что его господин скоро изыщет возможность некоторое время обходиться без него и отпустит его хоть ненадолго домой.

– Я сама смогу передать ему это, бабушка, – сказала Маргарет и, покраснев, улыбнулась Генри.

Господи, подумал Генри, да она красивее любой женщины при дворе. Если приодеть её в новые, модные платья, она будет выглядеть просто изумительно! Многие будут откровенно завидовать её мужу!

Если бы Маргарет могла прочесть мысли Генри, она, со своей стороны, тоже была бы очень довольна своим женихом.

Свадьбу сыграли второго января, Маргарет, одетая в малиновое бархатное платье, обшитое по подолу и рукавам широкими полосами белого меха, выглядела так чудесно, как только может выглядеть невеста зимой. Генри подарил своей молодой жене белую собачку, крохотное существо с длинной шелковистой шерстью и приплюснутой мордой, привезенную, как он сказал, аж из Китая, и великолепное ожерелье из рубинов и жемчугов. Сесили почувствовала крохотный укол зависти, ибо, хотя её муж и был старшим сыном Баттса и унаследует в будущем все владения своего отца, у мужа Маргарет было и собственное состояние, и жил он гораздо более интересной жизнью, которую теперь разделит с ним Маргарет.

– Я не могу дождаться, когда мы уедем в Лондон и я своими глазами увижу двор, увижу Тауэр, увижу короля и королеву и всех этих богатых и знатных людей! Генри обещал, что при первой же возможности представит меня ко двору. И у меня будут новые платья, ты даже вообразить себе не можешь, сколько новых нарядов у меня появится, и все будут приходить обедать к нам, и...

Сесили слушала с каменным лицом, а голос её сестры поднимался все выше и выше, звеня от волнения. Сесили не могла забыть, что и сама всегда хотела уехать в Лондон и жить там, наслаждаясь круговертью большого города. Общество в Йорке было, на вкус Сесили, слишком пресным. И хотя она любила Томаса, но сейчас вдруг вспомнила, что когда-то Генри обожал её и именно её он обещал взять с собой в столицу.

– Да, да, все это я слышала и раньше, – прервала она свою сестру.

Маргарет с невинным видом широко распахнула глаза.

– Да что с тобой, Сесили, уж не ревнуешь ли ты? У тебя такой прекрасный дом, и Томас, и девочки... – продолжала она провоцировать сестру.

– Нет, конечно же, я не ревную, – огрызнулась Сесили. – У меня нет ни малейшего желания появляться при дворе и лебезить перед королевой – этим вудвиллским отродьем, – поправила она себя, подражая Элеоноре. – Ты же знаешь, что всегда говорит бабушка...

– Фи! Бабушка! Она только и знает, что твердить о том, как она ненавидит королеву, чтобы напомнить всем, как она была дружна с королем, – сказала Маргарет. – Спорю на твои жемчуга, что если бы она встретилась с королевой, то вела бы себя самым почтительным образом, как и надлежит в присутствии государыни.

– Никогда! – горячо воскликнула Сесили. – Бабушка любит милорда Глостерского и ненавидит его врагов. А поскольку он наш покровитель, то и тебе следовало бы сохранять ему верность.

– О, я предана ему безгранично, – беззаботно ответила Маргарет. – Но я не понимаю, почему нельзя оставаться верной милорду и в то же время быть любезной с королевой. В конце концов, мы же не знаем наверняка, что она ему враг. Она пока не сделала ничего такого, что навредило бы ему. – Девушка прищурила глаза. – И как бы то ни было, ты прыгала бы от радости, если бы у тебя самой появилась возможность поехать в Лондон, даже если тебе пришлось бы ежедневно ползать перед королевой на коленях, так что нечего задаваться.

И с этого дня отношения сестер стали натянутыми и холодными.

Вскоре после свадьбы пришла дурная весть. Максимиллиан Бургундский заключил мир с Людовиком Французским, уступив тому часть своих земель и обязавшись прекратить помощь Англии. Сын и наследник Людовика, обрученный с принцессой Елизаветой, теперь должен был жениться на дочери Максимиллиана; отказавшись от принцессы Елизаветы, Людовик перестал выплачивать и тс контрибуции, которые он до сих пор платил Эдуарду и другим английским аристократам. Это был серьезный удар, особенно если принять во внимание, что Бургундия являлась главным связующим звеном в торговле между Англией и Европой; к тому же теперь, когда побережье контролировала Франция, вполне можно было ожидать вторжения с континента.

Но в самом конце января пришли и более приятные известия: за большие заслуги перед королем лорду Ричарду было пожаловано наследственное губернаторство в Западном Приграничье, что делало Глостера, в сущности, полновластным хозяином огромного графства, раскинувшегося от Йорка до самых рубежей Шотландии. Для Элеоноры это значило, что теперь наконец-то Ричард будет в безопасности, правя маленьким собственным королевством внутри большого английского государства и имея достаточно сил, чтобы оградить себя от козней любых врагов до конца своих дней, а также то, что север теперь обретал могущественного и справедливого властелина, что сразу выводило эти земли из того неопределенного положения, в котором они пребывали до сих пор, и делало их неотъемлемой частью страны, живущей по общим законам.

Радость, вызванная этой новостью, почти заглушила тревогу, порожденную другими вестями. Почти, но не совсем, ибо потеря единственного союзника делала Англию беспомощной перед лицом Франции. Прошли слухи, что король был настолько потрясен сообщениями с другого берега Ла-Манша, пришедшими накануне Рождества, что не смог даже принять участия ни в одной праздничной пирушке; не было там, естественно, и лорда Ричарда. Видимо, это было очень грустное Рождество.

Ничто, однако, не могло омрачить настроения Маргарет, с радостным трепетом ожидавшей встречи с Лондоном и двором. Возбуждение Маргарет нарастало по мере того, как приближался день отъезда. Молодожены должны были отправиться в путь на следующий день после праздника Всех Святых, чтобы успеть добраться до своего дома в Лондоне до начала Великого поста, так как Маргарет предстояло взять в свои руки бразды правления хозяйством и убедиться, что все запасы сделаны вовремя и все заказанное доставлено в срок.

– Но ты особенно не беспокойся, – как-то шепнул ей на ухо Генри, когда они были вдвоем. – В Лондоне можно достать все что угодно, если есть золото, а у меня его полно.

– Лучше не говори об этом бабушке, – захихикала Маргарет. – Ей не понравится, что нерадивую хозяйку не будут наказывать за расточительность.

В последнюю минуту перед отъездом молодоженов Сесили забыла о своей холодной отчужденности, обняла сестру и попросила писать ей.

– Мне не терпится узнать о вашей жизни в Лондоне, и, может статься, я никогда вас больше не увижу. Обещай мне писать, Мег, обещай!

Маргарет тоже расплакалась. – Я буду писать, честное слово, буду. Прости меня, если я была несправедлива к тебе, Сесили, – я этого не хотела. Я буду так скучать по тебе. И мы обязательно еще встретимся, совсем скоро! Генри и я достаточно богаты, чтобы часто навещать вас, но и ты тоже должна приехать в Лондон и погостить у нас. Тогда ты сможешь увидеть все своими глазами.