Глава 13

Только в феврале, почти через четыре месяца после того, как Джон Батлер привел «армию» Морлэндов домой, Элеонора получила первую весточку от своих сыновей. Но еще до того слухи и официальные прокламации обрисовали ей картину происшедшего. Стало известно, что вскоре после бегства из Ладлоу йоркистским лидерам пришлось разделиться, причем Ричард Йоркский в сопровождении своего сына Рутланда отплыл на корабле в Ирландию, а Уорвик, Сэлисбери и Эдуард Марчский отправились в Девоншир, а оттуда морем перебрались в Кале. Герцогиня с детьми была захвачена в плен королевской армией, и король приговорил её к своего рода почетному заточению под надзором её же сестры миледи Букингемской.

В январе разнесся слух, что собравшийся месяцем ранее парламент лишил пятерых лордов и многих из главных сторонников всех имущественных и гражданских прав, а земли мятежников были конфискованы. Элеонора в отчаянии написала своей дочери Анне, спрашивая ту о судьбе своих сыновей, но не получила ответа. Потом, уже в феврале, пришло письмо из Кале, тайно переправленное в тюке шерсти, поступившем с одной из последних партий товара, незадолго до того, как король наложил запрет на всякую торговлю с этим городом. Письмо было от Гарри.

В нем рассказывалось о бегстве из Ладлоу и о том, как пришлось разделиться сторонникам Йорка.

«Мне нужно было бы следовать за Томасом, но милорд брал с собой только шесть человек. Он взял Томаса, потому что тот поклялся никогда не оставлять его, а мне пришлось присоединиться к милорду Марчскому...»

Ричард взял Томаса с собой! Это было чудесно! Именно так и должно было быть! Письмо продолжалось рассказом о том, что сейчас беглецы заняты сбором денег и поиском поддержки в Кале.

«Нам помогает глава местной гильдии оптовиков, для чего мне пришлось воспользоваться нашим именем: здесь все очень уважали и ценили нашего отца. Ничего пока не могу сообщить о наших планах на будущее из опасения, что это письмо может попасть в чужие руки».

Но Гарри зря пытался сохранить тайну: вся страна и так знала, что лорды, собравшиеся в Кале, и милорд Йоркский предпримут попытку высадиться на английский берег этим летом; и все, кроме дворцовой партии и твердолобых ланкастерских лордов, приветствовали этот шаг. Король и королева были крайне непопулярны в народе, уставшем от бездарного правления и высоких налогов, и люди надеялись, что с приходом к власти Ричарда Йоркского жизнь станет лучше. Эта вера не давала им окончательно пасть духом. Лето в этом году выдалось на редкость скверное: непрестанно лили дожди, затопляя все низины и подмывая посевы. Англии грозил голод. Все дороги были либо полностью размыты, либо погребены под толстенным слоем грязи; наводнения сносили дома и мосты, губя сотни людей и отрезая от страны целые графства; теплая, сырая погода способствовала размножению всяческих тварей – и потому можно было вот-вот ожидать чумы, малярии и прочих страшных недугов.

Окутанные пеленой этого дождя, и появились лорды из Кале, высадившись в Сандвиче двадцать шестого июня и беспрепятственно добравшись до самого Лондона, который приветствовал их восторженными криками. Королева и двор обретались в Ковентри, а король с армией стоял чуть дальше к югу, в Нортхэмптоне, где десятого июля и встретились два войска. Короткая и кровавая битва завершилась менее чем через час. Король был захвачен в своем шатре; дрожащего от страха Генриха отвезли в Лондон и поместили в Тауэр; королева же, едва заслышав о поражении, бежала с сыном в Уэльс. Узнав об этом, Элеонора даже застонала: йоркистам нужна была пленная королева, а не король!

В сентябре с оказией пришло еще одно письмо от Генри.

«До нас дошли новости, что милорд Йоркский высадился в Честере и встречать его выехала миледи герцогиня; в своей карете, сплошь обитой голубым бархатом и влекомой восьмеркой лошадей, она выглядела, как королева. Меня уверили, что Томас состоит при милорде, так что можете не волноваться, матушка. Как только они доберутся до Лондона, мы созовем парламент, и я не сомневаюсь, что милорда назначат лордом-протектором, поскольку король абсолютно неспособен править страной. С государем обращаются с надлежащим почтением, и я уверен, что он с радостью хоть завтра отказался бы от короны, если бы его об этом попросили, ибо без тлетворного влияния королевы он ничего не любит более, чем читать книги, и предается этому увлечению все дни напролет.

Да, матушка, я должен рассказать Вам о милорде Марчском. Его эмблема – изображение солнца в зените, и она ему очень подходит, так как сам он почти так же высок и широк в плечах, как наш Томас, но гораздо светлее его, с золотистыми волосами, чудесной кожей и румянцем во всю щеку. Воистину, милорд красив, как бог. Не найдется, наверное, пи одной женщины, которая не побежала бы за ним, стоило бы ему поманить пальцем, но он, как и все мы здесь, слишком занят, чтобы предаваться увеселениям. Но тем не менее милорд Марчский каждый день находит время, чтобы навестить в их апартаментах своих младших братьев и сестру и поинтересоваться их здоровьем и успехами. Обычно я сопровождаю милорда и любуюсь тем, с какой добротой он беседует с ними и как они обожают его, особенно его брат Ричард, который, я уверен, твердо убежден, что милорд Марчский сошел на землю с небес».

В ноябре Элеонора получила то, что доставило ей величайшую радость, больше которой могло быть разве что счастье воочию увидеть своих сыновей, – письмо от Томаса. Оно было кратким, но рассказало обо всех главных новостях.

«Когда мы въехали в Лондон десятого октября, горожане приветствовали милорда как короля, и в самом деле, когда мы прибыли в Вестминстер, чтобы повидаться с остальными лордами, собравшимися в дивно украшенном зале, милорд поднялся по ступеням трона и объявил, что пришел, чтобы потребовать то, что принадлежит ему по праву наследования. Сердце едва не выскочило у меня из груди, матушка, и я чуть не задохнулся, а глаза мои наполнились слезами. Милорд выглядел так царственно, держался так прямо и отважно. Но у остальных лордов не хватило смелости, они побоялись низложить короля Генриха и после долгих споров пришли к такому соглашению: милорд будет лордом-протектором до самой смерти государя и взойдет на трон после кончины нынешнего монарха. Сын королевы, таким образом, лишен права престолонаследия, а так как многие тут поговаривают, что отец его вовсе даже и не король, то это только справедливо.

Но, матушка, королева все еще сильна и опять собирает армию, как Вы, наверное, слышали, так что скоро нам опять придется выступать в поход, чтобы покончить с Маргаритой. Люди Морлэндов по-прежнему нужны нам, и милорд повелел мне просить вас прислать столько воинов, сколько Вы сможете. Немедленно снарядите их и направьте в Нортхэмптон, где мы ожидаем быть после дня Святого Николая».

Прочитав письмо, Элеонора тут же послала за Джобом, и когда он прибежал на её зов, рассказала верному слуге все последние новости и велела опять вооружать мужчин.

– На этот раз они намерены окончательно разделаться с королевой, и тогда в стране воцарится долгожданный мир, – проговорила Элеонора. – Иди и отдай все необходимые распоряжения. И пошли кого-нибудь за Джоном Батлером; он мне понадобится.

Томас и Гарри опять были вместе. Когда они наконец-то встретились и смогли пожать друг другу руки – как раз в тот чудесный день, когда герцог Йоркский вступил в Лондон как король, – у них было о чем поговорить. Особенно хотелось потолковать о тех днях, которые братья провели порознь в Ирландии и Кале; дни эти тянулись так долго, что, казалось, было их три тысячи, а не три сотни. При первой же возможности Гарри почтительнейше испросил у герцога, позволения перейти из отряда милорда Марчского в подчинение непосредственно к милорду Йоркскому; такое разрешение было дано, и с этого дня братья могли все время быть вместе.

Томас отчаянно нуждался в поддержке брата, ибо, несмотря на бодрый тон письма к матери, молодого человека не покидало ощущение надвигающейся беды. Большинство лордов и даже собственный сын Йорка, Эдуард Марчский, не поддержали прямых притязаний герцога на престол. Все время, проведенное в Ирландии, Ричарда Йоркского непрерывно терзали сомнения. Его врагом была королева, а вовсе не король, и герцог желал бы сохранить верность своему государю. Но королеву нельзя было убрать, не устранив заодно и короля. Наконец герцог решил, что единственным выходом из создавшегося положения может быть лишь его собственная коронация, и предъявил свои права на трон, но безуспешно. Решение, принятое лордами, опять возвращало все на круги своя. Правда, теперь у Ричарда Йоркского была власть, но власть явно недостаточная. Королева по-прежнему могла собирать вокруг себя своих приверженцев, а он, Йорк, почти не имел возможности воспрепятствовать этому.

Томас чувствовал, как его, человека с душой воина, а не политика, охватывает горькое разочарование, и еще он ощущал, что фортуна каким-то непонятным образом повернулась к ним спиной и над их головами сгущаются черные тучи. Все последние дни Томас был рядом со своим повелителем и мог только радоваться тому облегчению, которое испытывал после бесед со своим более оптимистичным братом Гарри, который был моложе Томаса и хуже знал жизнь – юноше никогда раньше не приходилось бывать вдали от дома, – меньше разбирался в политических хитросплетениях, а потому был более веселым и уверенным в успехе. С прославленным Ричардом Йоркским – живым воплощением самого Тезея – и новым героем, блистательным Марчем, которые поведут своих людей в бой, – как могут они потерпеть поражение? По ночам братья спали, укрывшись одним плащом, и именно Гарри обнимал во сне своего старшего брата за плечи, словно оберегая Томаса от всех жизненных невзгод.

Не все, конечно, было так мрачно. Молодежь находила время и для шумных попоек, и для веселья, и для любви. Томас всегда пользовался успехом у женщин, обладая, пусть даже не в полной мере, тем обаянием, которым так славился его господин, и исключительно приятной наружностью. Гарри скоро понял, что в этом отношении он может смело полагаться на брата, и частенько по ночам под их плащом вместе с ними оказывалась и какая-нибудь девица, горевшая похвальным желанием не дать воинам замерзнуть в зимнюю стужу. Весь Лондон был благодарен йоркистам за то, что они разогнали продажное правительство, и горожане искренне выражали свою признательность, предоставляя отважным молодым людям своих дочерей.

Поскольку переговоры с лордами затянулись, армия смогла покинуть Лондон только девятого декабря, так что люди Морлэндов проболтались без дела в Нортхэмптоне целую неделю, прежде чем соединились с войсками герцога. К этому времени отряды Марча откололись от основных сил и ушли в Уэльс, граф Уорвик остался в Лондоне, навстречу королеве войска вели милорд Йоркский с молодым Рутландом и его дядя Сэлисбери. Значок с гербом Морлэндов покачивался на правом фланге армии; там рядом с Джоном Батлером шагал Гарри, ведя своих людей в бой. Томас же следовал вплотную за своим лордом, осененным эмблемой Йорков с изображением сокола и стреноженной лошади. Этот плотный человек, с крепким телом воина, ставший теперь Томасу таким же дорогим, как собственная мать, излучал, казалось, какое-то удивительное сияние, светозарным нимбом сверкавшее вокруг него, как это бывает с грозовой тучей, края которой озарены солнцем. Томас не мог покинуть герцога ни на секунду.

Они шли по оледенелым зимним полям, изредка получая от лазутчиков донесения о том, что армия королевы движется на юг, навстречу войскам герцога, где бы они ни проходили, их повсюду с благословениями встречали местные жители, молясь о том, чтобы йоркисты помогли им избавиться от Маргариты и её алчных фаворитов. Отряды же королевы продвигались вперед, как полчища саранчи, уничтожая и истребляя все на своем пути. В центральных и южных графствах только и мечтали о том, чтобы герцог Йоркский остановил это нашествие.

К двадцать первому декабря войска герцога добрались до Йоркшира, где выяснилось, что основные силы королевы стоят всего в десяти милях от них, в Понтефракте. Неподалеку от этого города располагался один из замков Йорков, Сандал, и герцог повел свою армию туда, чтобы она могла передохнуть; одновременно милорд отправил парламентеров к генералам королевы. Ездивший вместе с парламентерами Томас принес свежие вести людям Морлэндов.

– На время всех Рождественских праздников заключено перемирие, – объявил он, вбегая в отведенное им помещение – тесную кладовку по соседству с главным залом замка, где они, впрочем, расположились со всеми возможными удобствами, коротая время за игрой в карты или кости. При известии о перемирии все заметно повеселели.

– Хорошая новость, – воскликнул Гарри. – Мы сможем устроиться здесь как следует. Не исключено, что кое-кому даже удастся тайком сгонять домой, к семье – тут всего-то день пути. Но, Томас, ты-то чем недоволен?

– Да все тем же, – коротко ответил тот.

– Тебя не радует перемирие? – удивился Джон Батлер. – Неужели тебе хочется воевать на Рождество?

– Мы все ждем, ждем, – объяснил Томас. – По мне, лучше бы побыстрее покончить с этим. У меня такое чувство, что чем дольше мы тянем, тем сильнее становится королева. Прямо какое-то дьявольское наваждение! Мне кажется, что она вот-вот взметнется, как свернувшаяся змея. Не могу избавиться от ощущения, что нас ждет что-то ужасное.

– Нервы, – с умным видом заявил Гарри. – Тебе ли не знать, что вся солдатская жизнь состоит из долгих дней ожидания и кратких часов решительных действий.

– Это в нем говорит богатый опыт, – рассмеялся Джон Батлер. – Пусть-ка ему это скажет милорд Йоркский. А, кстати, как он сам-то относится к этому промедлению?

– Так это как раз его идея, – ответил Томас. – Он слишком добр, в этом-то все и дело. В этом отношении он схож с королем Генрихом – потому-то государь его так и любит. Ни один из них не станет воевать на праздники. Но у герцога такая доверчивая душа, что не может постичь всего коварства Маргариты. Он солдат, а не политик. – Все сочувственно слушали Томаса. Каждый из них не задумываясь отдал бы жизнь за своего лорда, и все они считали, что он прав.

– Ну что же, коли нам суждено ждать, – закончил Томас, – остается сделать лишь одно: устроиться здесь поудобнее.

– Твоя правда. Как там говорит милорд? Только кретины мирятся с неудобствами? – вступил в раз говор Гарри.

– А если тебе так уж приспичило непременно чем-нибудь заняться, – добавил Джон, – ты всегда можешь прогуляться с фуражирами.

– Первый отряд как раз отправляется завтра, – добавил Гарри.

Томас неожиданно улыбнулся и покачал головой.

– Нет, ребята, это работенка для вас. А я состою личным телохранителем при милорде. Так что если я вам понадоблюсь, ищите герцога.

Он весело улыбнулся им и удалился, отчаянно изображая молодого галантного капитана.

Вот так и случилось, что однажды вечером, за неделю до окончания перемирия, Томас оказался в маленькой комнате, где собрались генералы и прочие военачальники. Йорк, Рутланд и Сэлисбери в угасающем свете дня сидели за пустым столом, обсуждая со своими подчиненными тактику предстоящих сражений, вспоминая былые битвы, болтая о женщинах, лошадях и прочих близких сердцу солдата предметах. Томас и еще один или два молодых человека подпирали стены, поглядывая вокруг и вроде бы присутствуя в комнате, а вроде бы и нет. Отряды фуражиров уже разбрелись в разные стороны, но ручеек поставляемого провианта мелел на глазах, и всеми все больше овладевало желание хоть что-то делать.

Рутланд раз за разом втыкал в стол свой кинжал, следя за тем, как дрожит его острие. Милорд Йоркский сидел абсолютно неподвижно, как это умеют только солдаты; откинувшись на спинку кресла и положив сильные руки на стол, он переводил спои яркие голубые глаза, прямой взгляд которых не мог выдержать ни один обманщик или злодей, с одного выступающего на другого. Сейчас говорил Сэлисбери.

– Помимо всего прочего, становится трудно держать людей в повиновении. Несмотря на то, что мы ежедневно отправляем отрады фуражиров, в лагере то и дело случаются драки и скандалы. Хорошо еще, что у нас здесь мало вина, а то положение было бы гораздо хуже.

– Надо провести какие-нибудь учения, – отозвался Ричард. – У нас еще целая неделя впереди, не будет ничего плохого, если мы устроим и небольшой рыцарский турнир. Я предлагаю...

Но никто так и не узнал, что он собирался предложить, ибо в этот момент в комнату ворвался один из дозорных в сопровождении взъерошенного лазутчика.

– Сэр! Милорд! Только начали возвращаться отряды фуражиров... – заговорил дозорный, но лазутчик перебил его: – Королева наступает! Милорд, на подходе армия королевы, они уже окружили и пытаются захватить в плен несколько отрядов фуражиров. Королевских солдат – тысячи, и все они вооружены до зубов.

Рутланд вскочил на ноги.

– Они нарушили перемирие! – вскричал он. Лицо Йорка потемнело от гнева.

– Мерзавцы! – проговорил герцог. – Они не сдержали своего слова. Подлые клятвопреступники. Дьявольское отродье... – Его рука легла на рукоятку меча, и в следующий миг Ричард уже был в дверях, забыв обо всем на свете, он рвался в бой. Герцога так разгневало нарушение перемирия, что он совершенно не владел собой. – Мы научим их уважать собственные обещания – пусть хоть трижды будет Рождество. Для таких негодяев нет места на этой земле. Вперед! Покажем им, что такое настоящие солдаты!

Ричард уже сбегал вниз по лестнице, и все остальные последовали за ним, на ходу надевая шлемы, подхватывая щиты, и каждый, кто встречался герцогу на пути, присоединялся к его спутникам. Они выскочили во двор и взлетели на первых попавшихся лошадей, крича об отмщении и клянясь жестоко покарать злодеев. Кровь в жилах воинов кипела, все их помыслы были сосредоточены лишь на мести и спасении попавших в плен товарищей; ворота перед крохотным отрядом распахнулись, и он галопом вынесся наружу. Томас скакал плечом к плечу со своим господином и так же, как и он, всей душой рвался в бой, устав от долгого ожидания и потрясенный вероломством врага. Но Томас все-таки был истым сыном своей матери, и голос унаследованного от неё трезвого рассудка заставил его оглянуться через плечо, что, впрочем, не помешало молодому человеку отчаянно пришпоривать лошадь, посылая её вперед. Но он увидел, как мало их было, очень-очень мало. Перед ними захваченные врасплох отряды фуражиров спешно перестраивались и храбро отбивались от наседавшего противника, но с каждой минутой их силы таяли. Позади трубы пели сигнал общей тревоги. Но если бы герцог ждал, пока подтянутся основные силы, и не предпринял бы этой отчаянной вылазки, фуражиры были бы перебиты все до единого.

Теперь же Ричард мчался им на подмогу – но враг был гораздо ближе, чем только показавшиеся из ворот замка отряды йоркистов, и, погоняя лошадь и, как и его повелитель, что-то громко крича во все горло, Томас, тем не менее, не мог не чувствовать в глубине души растущего беспокойства. Сердце сдавила тревога... Яростный напор кучки храбрецов заставил противника дрогнуть и отступить, в то время как окруженные фуражиры воспряли духом и, издавая радостные крики, с еще большим воодушевлением бросились в бой, влившись в ряды своих спасителей. И вот два отряда сошлись, и больше уже ни о каком порядке или чувствах говорить не приходилось.

Томас сжимал поводья своего взбесившегося коня рукой, на которую был нацеплен щит, а другой, вооруженной мечом, рубил и колол, отражал и наносил удары. Время, казалось, остановилось, а шум битвы достиг своего апогея, когда никакого грохота вроде бы уже и не слышно. Томасу чудилось, что он живет и двигается в каком-то странном мире абсолютного безмолвия, где нет ничего, кроме еще одного искаженного в яростном оскале лица врага, внезапно возникающего то справа, то слева, еще одного занесенного над головой меча, под который надо поднырнуть, еще одного тела, в которое надо вонзить клинок. Ударить, выдернуть меч, чувствуя, как он с трудом выходит из только что пронзенной им плоти. Краем глаза Томас все время видел широкую спину своего повелителя, а чуть позади мелькало что-то красное – похоже, плащ Сэлисбери.

Потом это красное исчезло. Томас вскинул голову, и в этот миг его лошадь пронзительно заржала и рухнула на передние колени; из груди у неё торчала стрела. Томас перелетел через голову скакуна, умудрившись каким-то непонятным образом извернуться в воздухе, приземлиться на ноги и успеть отразить натиск еще одного врага. Бьющие по воздуху задние ноги лошади дали Томасу мгновенную передышку, которой хватило лишь на то, чтобы быстро оглядеться по сторонам и увидеть впереди своего лорда. Герцог все еще был в седле; он отбивался сразу от двух противников, наседавших на него справа, и еще одного, подбиравшегося слева с занесенным для броска копьем.

– Нет! – закричал Томас, кидаясь вперед. Вопль и прыжок слились воедино, они и были одним мгновенным порывом, но опоздали ровно на полсекунды. Копье глубоко вонзилось в бок Ричарда в тот самый миг, когда меч Томаса обрушился на голову метнувшего это копье пехотинца. Ричард завалился на бок, как подрубленное дерево, его лошадь, освободившись от седока, умчалась куда-то вдаль, а Томас издал крик отчаяния, и в воспаленном мозгу молодого человека мелькнула мысль о том, что на крик этот эхом отозвалась сама земля. Томас был в самой гуще битвы. Он не успел добежать до своего поверженного лорда, как в него нацелилось сразу пять-шесть клинков, и по жгучей боли, пронзившей все его существо, он понял, что враги не промахнулись. Он еще сражался, но его тело уже не принадлежало ему, ноги его подогнулись, и в лицо ударила сырая земля.

Над Томасом сомкнулась тьма. В ноздрях стоял тяжелый запах крови, истерзанное тело топтали чьи-то ноги, пока сражавшиеся люди метались над Томасом взад и вперед в водовороте битвы. Томас же был на его дне. Рука молодого человека непроизвольно дернулась и коснулась чьих-то волос. Это был его лорд. Сделав последнее усилие, Томас погладил его голову, словно локоны женщины, и еще успел подумать: «Я не покинул его до конца, мама». На лице Томаса промелькнула слабая улыбка. Все тело его было в глубоких ранах, и наконец тьма поглотила его.

Вечер второго января. Семья и все домочадцы собрались в главном зале, тесно сгрудившись и словно ища поддержки друг у друга в ожидании новостей. До Морлэндов уже дошли страшные слухи. Из них явствовало, что королева с помощью обмана и вероломства сумела выиграть сражение. Вероломство! Элеонора вздрогнула. Вероломство! Казалось, им был пропитан сам воздух, которым они дышали. Еще люди говорили, что армия Ричарда рассеяна и что королева направляется к Йорку, чтобы привести в порядок свои войска, прежде чем пойти на Лондон.

Но все это пока только слухи, убеждала себя Элеонора, стискивая руки. Не больше, чем слухи. Подождем правдивых сообщений, подождем новостей. Как-то там мальчики и Джон? Они скоро должны вернуться. Они-то все и расскажут. Ждать. Надеяться. Ничему не верить. Элеонора не пойдет спать. Слуги поддерживали огонь в камине, но на большее духу ни у кого не хватало. Ночь казалась бесконечной. Зима была в самом разгаре, солнце встанет не раньше семи, а то и позже.

И вот, когда было еще совсем темно, во дворе зацокали по камням лошадиные копыта, послышались торопливые шаги и в комнату ворвался один из слуг из Микллита. Даже в неверном свете огня, горевшего в камине, было видно, что лицо этого человека бело как мел.

– Госпожа, – крикнул он, задыхаясь и весь дрожа, – в Микллит прибыли мистер Батлер и его люди. Они говорят, что армия королевы на подходе. Сейчас они разбегаются и прячутся.

Элеонора была уже на ногах.

– Мои сыновья?

– Их с ними не было. Только мистер Батлер и еще двенадцать человек.

– Где они? Где мои сыновья? – Элеонора схватила слугу за плечи и в волнении едва не задушила его. До её руки дотронулся Эдуард, заставив мать отступить, и сам более спокойно заговорил с насмерть перепуганным слугой.

– Говори, расскажи все, что знаешь. Тебе известно, где мои братья?

– Нет, сэр. Я не стал ждать, пока они расскажут все до конца. Мистер Батлер послал меня сюда, сказать вам, что они в Микллите. Но из того, что я успел услышать, я понял, что сражение проиграно, армия герцога разбита и войска королевы вот-вот будут здесь. В глазах слуги блеснули слезы страха, и стало ясно, что он едва держится на ногах. Эдуард знаком приказал пажу увести его.

– Я, пожалуй, лучше отправлюсь в Микллит и сам узнаю, что произошло, – сказал молодой человек. – Джоб, поедем со мной.

– Возьмите и меня тоже, Эдуард, – попросил маленький Джон.

Эдуард положил ему руку на плечо. – Нет, Джон, кому-то надо остаться, чтобы приглядывать за женщинами и детьми.

– Сэр, мне бы тоже лучше остаться с госпожой, – прошептал Джоб на ухо Эдуарду, но прежде, чем тот смог ответить, Элеонора распорядилась:

– Энис, принеси мне плащ. Поехать и выяснить что произошло, должна я сама. – Эдуард не стал даже спорить, наперед зная, что это бесполезно; так что минутой позже в Микллит мчались трос, погоняя лошадей в слабом сером свете утра, забрезжившего над заснеженными полями.

Джон встретил Элеонору и мужчин в дверях старого зала. Батлер был невероятно усталым, под глазами у него залегли темные тени, но на теле не было ни единой царапины.

– Во имя всего святого, расскажи, что случилось, – закричала Элеонора, едва увидев Джона. Измученным голосом он поведал им о вероломстве врага.

– Да покарает Господь черную душу этой женщины! – воскликнула Элеонора. – Но что с Томасом и Гарри?

– Гарри был со мной, – ответил Батлер. – Мы так ведь ничего и не знали, пока не прозвучал сигнал общей тревоги. Томас был с генералами, и когда они бросились в атаку, он поскакал вместе с ними. У них не было ни единого шанса, такой крохотный отряд против целой орды, но они дрались так храбро, что в какой-то миг даже потеснили неприятеля. Милорд был в самой гуще боя, и Томас – рядом с герцогом. Потом мы увидели, как милорд упал с лошади. Томас зарубил человека, который нанес герцогу удар, но их было шестеро на каждого нашего. Элеонора оставалась пугающе спокойной.