Когда доктор Бойл вышел из операционной, мистер Саломон встал ему навстречу.
      – Доктор!
      Бойл слегка замедлил нетерпеливые шаги.
      – А, снова вы. Идите к черту!
      – Непременно. Но подождите минутку, доктор.
      Хирург едва сдерживал ярость:
      – Послушайте, милейший, я оперировал одиннадцать часов с одним небольшим перерывом. Сейчас я всех ненавижу, а особенно – вас. Оставьте меня в покое.
      – Я думал, что вам не помешало бы выпить. Хирург неожиданно улыбнулся.
      – Где здесь ближайший бар?
      – Примерно в двадцати ярдах отсюда, в моей машине. Она припаркована на этом этаже и забита австралийским пивом, как холодным, так и комнатной температуры. Есть и другие напитки. Виски, джин. Что вы предпочитаете?
      – Честное слово, вы, янки, ублюдки этакие, знаете, как делать дело. Хорошо. Но сперва мне надо переодеться.
      Он отвернулся. Саломон снова остановил его.
      – Доктор, я осмелился распорядиться, чтобы вашу одежду упаковали в сумку и поставили в мою машину. Поэтому вы сможете выпить и переодеться разом.
      Бойл усмехнулся.
      – Вы действительно многое себе позволяете. Очень хорошо, если вы не боитесь, что ваша машина провоняет потом, я помоюсь и переоденусь у себя в гостинице.
      Саломон не возражал. Когда они закрылись в машине, Саломон разлил пиво: настоящий «пинок кенгуру» – для хирурга и гораздо более слабое американское
      – для себя. В юности ему приходилось пробовать австралийское пиво, и он был осторожен. Машина завелась и мягко поехала: Рокфора предупредили, что в салоне будут пить.
      Саломон выждал, пока его гость опорожнит стакан наполовину, и облегченно вздохнул.
      – Доктор, как прошла операция?
      – Гладко. Мы же и спланировали и отрепетировали ее, так что все прошло как надо. Как же еще? Вы подобрали мне хорошую команду ассистентов.
      – Я понял, что операция прошла успешно…
      – «…но пациент умер». Так заканчивается одна старая поговорка.
      Джекоб Саломон почувствовал жалость и облегчение одновременно. Он вздохнул и ответил:
      – Ну, этого следовало ожидать. Спасибо, доктор. Я знаю, вы сделали все, что было в ваших силах.
      – Постойте! Я вовсе не сказал, что наш пациент умер, просто я вспомнил старую шутку. Операция прошла точно по плану, пациент был в удовлетворительном состоянии, когда я оставил его команде ассистентов.
      – Значит, вы думаете, он будет жить?
      – «Оно», не «он». Наш пациент больше не человек и, может быть, никогда им не станет. Тело не умрет, оно не может умереть, если только суд не даст вам разрешение выключить оборудование. Это тело молодое и здоровое; получая аппаратную поддержку, оно может оставаться живым – как протоплазма, не как человек – в течение неограниченного периода времени. Годы. Мозг тоже был жив, когда я выходил; он по-прежнему излучал сильный альфа-ритм. Он тоже должен остаться живым, ведь он получает кровь от здорового тела. Но соединятся ли эти мозг и тело человека… Какую религию вы исповедуете?
      – Никакую.
      – Жаль. А я хотел посоветовать вам позвонить Господу Богу и спросить его, поскольку я его не знаю. Так как я спас сетчатку и внутреннее ухо – между прочим, я первый хирург, которому это удалось, хотя меня и называют шарлатаном, – возможно, оно будет видеть и слышать. Возможно, если спинной мозг соединится верно, оно сможет получить двигательный контроль и даже сможет обходиться без некоторых искусственных приспособлений. Но я говорю вам чистую правду, советник, наиболее вероятный исход – то, что мозг не будет иметь никакой связи с внешним миром.
      – Надеюсь, что ваши опасения преувеличены, – мягко возразил Саломон. – Ваша премия зависела от того, будет ли пациент видеть, слышать и говорить как минимум.
      – В задницу к свинье вашу премию.
      – Мне жаль, но я не могу изменить условия оплаты.
      – Неверно. В условиях упоминалась премия – до смешного огромная сумма, от которой я отказался. Послушай, приятель, вы, темные лошадки, можете работать за конечный результат; у мясника другие правила. Мне платят за операцию. Я оперировал. Кончено. Я честный хирург, и неважно, что говорят обо мне разные ублюдки.
      – Да, кстати… – Саломон вытащил из кармана толстый пакет. – Вот ваш гонорар.
      Хирург положил пакет в карман.
      – Вы не хотите проверить? – спросил Саломон.
      – Зачем? Или вы все заплатили мне сполна, или я подам на вас в суд. В любом случае мне плевать. По крайней мере сейчас.
      – Еще пива? – Саломон открыл еще одну бутылку. – Я вам заплачу. Полностью. Золотом. Через швейцарский банк. В этом конверте номер вашего банковского счета, а также уведомление, что мы заплатили за все расходы, гонорары ассистентам, за компьютерное время, за клинику и за все остальное. Но я надеюсь, что позже смогу выплатить вам и «до смешного огромную» премию, как вы ее называете.
      – Что ж, я не откажусь от подарка. Исследования требуют много денег, а я бы хотел, чтобы мое имя осталось в истории медицины… вместо того чтобы на меня смотрели как на шарлатана.
      – Я хочу того же. Хотя у меня для этого другие основания.
      Бойл глотнул пива и задумался.
      – Я думаю, что вел себя отвратительно. Извините. Я всегда выхожу из операционной в ужасном настроении. Я забыл, что он ваш друг.
      Саломон снова почувствовал горько-сладкую волну облегчения и сожаления. Он ответил осторожно:
      – Нет, Иоганн Смит мне не друг.
      – Да? А мне показалось, что вы дружны.
      – У мистера Смита нет друзей. Я его юрист. Поэтому он имеет право на мою преданность.
      – Понятно. Я рад, что вас все это не касается эмоционально. Прогноз на пересадку мозга не может быть хорошим; я это знаю лучше, чем кто-либо другой. – Бойл задумался. – Хотя на этот раз, может быть, все и обойдется. Несмотря на разницу между донором и реципиентом, ткани удивительно удачно совпали. Один тип крови, а это тоже важно. Может, нам и повезет. Даже разница объемов черепов оказалась несущественной.
      – Тогда почему вы так мрачны?
      – Вы знаете, сколько миллионов нервных соединений затронуто? Вы думаете, я мог соединить все за одиннадцать часов? Или даже за одиннадцать тысяч часов? Мы и не пытались. Мы лишь обработали головные нервы, затем соединили обнаженные окончания двух спинных нервов – после чего нам остается только молиться и надеяться. Может быть, они срастутся, может, нет… Никто не знает.
      – Понятно. Но все-таки может произойти соединение миллионов нервных окончаний? Ведь операция на шимпанзе прошла удачно.
      – Черт возьми. Она прошла успешно! Извините. Человеческая нервная система чрезвычайно изобретательна в самозащите. Вместо того чтобы восстанавливать старые соединения, она находит новые, если, конечно, может это сделать, и учится использовать их. Вы слышали о психологических экспериментах с очками, которые переворачивают изображение?
      – Боюсь, что нет.
      – Подопытному студенту надевают на глаза переворачивающие линзы. Два дня он все видит вверх ногами, его приходится водить за руки и кормить с ложечки. Затем он вдруг начинает видеть все как надо. Мозг переключает несколько сотен тысяч соединений и начинает адекватно интерпретировать новую информацию. Теперь снимаем с подопытного линзы – и снова его невооруженные глаза видят мир кверху ногами. То же самое происходит во второй раз – и снова мозг изыскивает новые пути, и в конце концов предметы переворачиваются, и он снова видит мир нормально.
      Что-то подобное этому произошло и с моими обезьянками, Абеляром и Элоизой. Сперва я думал, что потерпел еще одну неудачу. Затем они начали шевелиться, и нам приходилось удерживать их, чтобы они сами себя не поранили – движения были бесконтрольными, как у очень маленьких детей. Но со временем их мозг научился управлять новыми телами. Не спрашивайте меня, каким образом; я хирург и не люблю строить догадки. Спросите психологов, они мастера гадать. Или спросите священника, и вы получите ответ не хуже моего, а может быть, и лучше. Послушайте, мне кажется, ваш водитель делает ненужный крюк. Моя гостиница была всего в пяти минутах езды от медицинского центра.
      – Я должен признаться, что позволил себе еще кое-какие вольности, доктор. Ваш багаж упакован, счет в гостинице оплачен, а все ваши вещи перевезены в комнату для моих гостей.
      – Но зачем?
      – Для большей безопасности.
      – Та гостиница казалась мне вполне безопасной. Вооруженная охрана у каждой двери, даже лифтеры вооружены… Я не мог ни войти, ни выйти, не показав свое удостоверение по меньшей мере трижды. Очень похоже на армию. Никогда не подозревал, что за вооруженный лагерь эти Соединенные Штаты. Это должно раздражать, не правда ли?
      – Да. Но к этому быстро привыкаешь. Ваша гостиница достаточно безопасна с физической точки зрения. Но теперь за вами будут охотиться репортеры, а они вполне могут проникнуть в гостиницу. И полиция тоже…
      На лице Бойла отразилось замешательство, но не паника.
      – Юридические затруднения? Вы заверили меня, что позаботились о правовой стороне дела.
      – Да, это так. Донор состоял в браке; как я вам говорил, и здесь нам очень повезло: и муж, и жена дали предварительное согласие. У нас было несколько тысяч людей с подходящей группой крови, и все они дали предварительное согласие. Но мы не могли предугадать, что кто-то из них будет убит вовремя, если вас не шокирует такое выражение: статистические прогнозы были не в нашу пользу. Но один из доноров все же был убит, и никаких затруднений не возникло – по крайней мере, не было непреодолимых затруднений. И суд разрешил эту операцию как «полезный и необходимый научный эксперимент». Тем не менее пресса подымет шум до небес, а какой-нибудь другой суд может пересмотреть это дело. Доктор, я смогу доставить вас в Канаду через час и в любую точку на этой планете в течение дня… даже на Луну без особой задержки, если вы захотите.
      – Гм… Я бы не прочь побывать на Луне. Никогда там не был. Вы говорите, моя одежда в вашем доме?
      – Да. И вы будете там самым желанным гостем.
      – А там ванна есть?
      – Конечно.
      – Тогда я попрошу еще пива, горячую ванну и десять часов сна, пока за мной никто не гонится.

      Иоганн Себастьян Бах Смит был неизвестно где. Он не знал где, и ему это было безразлично и неинтересно… он не знал, что он – это он, не осознавал себя и ничего вокруг себя, не осознавал и того, что ничего не осознавал.
      И медленно, через вечность, он вышел из небытия общей анестезии и погрузился в сон. Сны длились неизмеримо долго…
      «Миссис Шмидт, Йонни выйдет погулять?..»
      »…Ужасные события в Бельгии! Читайте все об этом!..»
      »…Иоганн, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не входил без стука, негодный мальчишка?»
      »…под листом капусты…»
      »…надо экономить, на рынке все очень дорого…»
      »…черта с два, под листом капусты; они выходят из пуговицы на ее животе, Йохо, а ты вообще ничего не знаешь…»
      »…Джонни, ты же знаешь, что так делать нельзя. А если бы мой отец спустился сюда?..»
      »…красивенькая девушка – это как музыка…»
      »…Эй, пошли отсюда, у этого сопляка ни шиша нет…»
      »…сержант, я однажды пошел добровольцем и этого достаточно на всю жизнь…»
      »…Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, а правила игры такие: каждый заботится сам о себе, Смит, старик, ты подписал бумажку, а у меня другие клиенты в пятницу, и я пообещал, Иоганн, дорогой, как ты мог даже подумать такое о своей собственной жене, есть мужская ответственность, мистер Смит, и я уверен, суд согласится со мной, что четыре тысячи за месяц, это очень скромная девушка, никогда не станет делать такого, Шмидт, если я еще раз замечу, что ты увиваешься около моей дочери, я застрелю все, все цеха, они не стоят бумаги, на которой они напечатаны, Иоганн, я не знаю, что скажет твой отец, когда он придет домой, туда, где олень и антилопа ведут со мною честную игру, и ты получишь по заслугам, тряси, тряси, девчоночка, тряси, тряси дважды, трижды, правило, пудинг с кремом, в ее гробу моя голова, и старик нас подслушал, и это не странно, Иоганн, а лишь любопытно, ты понимаешь меня, старина, у меня нет никого, и никто ни с кем не связывается надолго, если хочет преуспеть в мире бизнеса, девушка заслуживает к себе такого же отношения, что и люди… кто-нибудь видел лучшую подругу моей девушки?.. лелей ее, и вы оба будете жить праведно и работать усердно, твоя накладная на фрахт, сынок, опускается, и звезды выходят из моей комнаты, тут же мой муж убьет меня, а соседи всегда высматривают, где ты поставил свой велосипед, заплатит за себя очень скоро, Поп, если я получу этот бумажный скандал и в полном отступлении когда мы обратимся, прижми меня крепче, Джонни, ты такой большой национальный долг никогда не будет выплачен и вся политика компании должна учитывать инфляцию, так что если занять сейчас, то позже надо будет платить и ты думаешь, что девушка такого сорта, потому что я позволяю тебе учиться в колледже, станешь учителем, сынок, но теперь я понимаю по системе раннего упреждения бесполезно без возможности нанесения ответного удара сдержанного роста когда как вы обходитесь с людьми, так и с вами будут обращаться, а вы обращаетесь со мной хорошо, и я буду с вами обращаться хорошо, моя милая Юнис. Юнис! Куда ушла эта девчонка? Я потерял Рим, я потерял Галлию, но самое страшное из всего – я потерял Юнис… эй, кто-нибудь, найдите Юнис… Иду, босс… Где вы были? Здесь все время, босс…»
      Сон тянулся бесконечно, все виделось очень ясно, почти реальными были звуки и запахи; он был нелеп, но Смит этого не замечал. Сон протекал через его мозг, или сам он плыл через сон, совершенно убежденный в его логичности.
      Тем временем события в мире текли своим чередом, и мир забыл его. Попытка пересадки мозга дала поначалу повод для необузданной болтовни видеокомментаторов, приглашали различных «специалистов», которым вменялось «во имя науки» примешивать к своим оценкам предрассудки, измышления и предвзятость. Судья, которому вдруг захотелось популярности, выдал ордер на арест доктора Линдона Дойля, но доктор Линдсей Бойл был вне досягаемости правосудия задолго до того, как в документе было исправлено его имя. Известный и очень модный евангелист приготовил проповедь, осуждающую пересадку мозга, взяв за образец «Экклезиаст».
      Но на третий день очень зрелищное и исключительно кровавое политическое убийство вытеснило Иоганна Смита из новостей, и евангелист посчитал, что сможет использовать ту же проповедь, изменив в ней несколько фраз… что он и сделал, инстинктивно чуя американскую жажду крови сильных мира сего.
      Как и обычно, нелицензированный рост населения превысил лицензированный, а число абортов превысило и то и другое. «Апджон интернэшнл» объявила дополнительный дивиденд. Темпы предвыборной кампании ускорились, после того как национальные комитеты двух консервативных партий объявили, что они проведут свои конвенты совместно (сохраняя, впрочем, автономию) с (необъявленной, но понятной для обеих сторон) целью переизбрания претендента. Председатель крайне левого крыла Конгресса конституционного освобождения осудил этот шаг как криптофашистский капиталистический заговор и предсказал, что на выборах в ноябре победит партия Конституционной свободы. Раскольнические партии социал-демократов и республиканцев встретились тихо (по нескольку представителей от каждой, и почти всем им было за семьдесят пять лет), но их встреча не нашла заметного отражения в прессе.
      На Среднем Востоке землетрясение погубило девять тысяч человек в течение трех минут и приблизило всегда присутствовавшую возможность воины из-за перераспределения баланса сил. Китайско-американская комиссия по Луне объявила, что лунные колонии на 87 % обеспечивают себя белками и углеводами, и повысила субсидируемую квоту внешней миграции, но снова отказалась допустить послабления в требованиях к грамотности эмигрантов.
      Иоганн Себастьян Бах Смит все это проспал.
      Прошло время, много времени, и Смит проснулся настолько, чтобы осознать себя – рефлективное самоосознание при пробуждении сильно отличается от несомненного и ясного самоощущения во сне. Он знал, кто он такой: Иоганн Себастьян Бах Смит, очень старый человек – не ребенок, не юноша, не молодой человек – и он осознавал свое сенсорное окружение, которое, кстати, было нулевым: темнота, тишина, отсутствие каких-либо физических ощущений, ни давления, ни осязания, ни кинестезии.
      Он подумал о том, началась ли операция и какие будут ощущения, когда он умрет. Он не боялся боли; его убедили, что сам мозг не имеет болевых рецепторов и что наркоз дают лишь для того, чтобы он не шевелился во время операции… к тому же боль была его постоянным спутником уже многие годы и под конец стала почти старым другом.
      Затем он снова погрузился в сон, не подозревая, насколько всех поразила его энцефалограмма, когда изменения ритма и амплитуды показали, что пациент просыпается.
      Он снова проснулся и на этот раз подумал о том, что пустота вокруг него и означает смерть. Эта мысль не вызывала в нем ни малейшей паники, ведь он свыкся с мыслью о смерти уже более полувека назад. Если это была смерть, то он был явно не в раю, который ему обещали в детстве, да и не в аду, в который он уже давно перестал верить. Не было полной потери самоощущения, которой он ожидал… было просто чертовски скучно.
      Он снова заснул, не зная о том, что врач, возглавляющий сменную бригаду по поддержанию жизни, решил, что пациент проснулся достаточно давно, и потому замедлил его дыхание и кое-что добавил в кровь.
      Он снова проснулся и попытался оценить ситуацию:
      если он был мертв – а видимых причин предполагать обратное не было, – то много ли у него осталось и возможно ли удержать это? В активе: ничего. Поправка: осталась память. У него еще осталась смутная память памяти о запутанном и сумасшедшем сне, вызванном, вероятно, анестезией и совершенно бесполезном, плюс другая память, старая, но отчетливая, о том, что он есть Иоганн Смит. Или был им. Ну, Иоганн, старый плут, если нам суждено провести в этом преддверии ада целую вечность, то давай-ка приступим к работе и вспомним все, что мы когда-либо делали.
      Все? Или только хорошее? Нет, гуляш надо перчить, иначе и готовить не стоит. Постарайся вспомнить всю свою жизнь. Раз уж у нас есть целая вечность и лишь одна игра – воспоминания, то мы будем играть в нее полностью… хотя даже самые приятные моменты наскучат, если их проигрывать по тысяче раз.
      И все же надо сосредоточиться – хотя бы для разминки – на каком-нибудь очень приятном воспоминании. Что мы выберем, дружище? Существуют только четыре стоящих предмета, остальное пустяки. Это деньги, секс, война и смерть. Что же мы выберем? Правильно, именно Юнис! Я сластолюбивый старик и единственное, о чем я сожалею (очень!), так это о том, что не встретил тебя лет сорок-пятьдесят назад. Да, тогда ты еще не была даже искоркой в глазах твоего отца. Скажи мне, девушка, бюстгальтер был у тебя из морских раковин или же это была лишь краска? Долго ломал над этим голову – надо было спросить и дать тебе посмеяться над стариком. Скажи прадедушке. Позвони и скажи. К сожалению, я не могу сообщить тебе длину волны, ее нет в справочниках.
      Черт возьми, какая же ты красавица!
      Давай вспомним другую… нет, Юнис, не беспокойся, тебя я никогда не забуду… Но я к тебе и пальцем не притронулся, черт возьми. Давай вернемся далеко-далеко, к той, до которой я все-таки дотронулся. Наша самая первая близость? Нет, ты тогда все делал, как последняя неуклюжая деревенщина. Второй раз? Да, это было чудесно. Миссис Виклунд. А как ее звали? Да знал ли я вообще ее имя? Конечно не знал, я ведь никогда не называл ее по имени. Хотя она и позволяла мне приходить к ней еще и еще. Позволяла? Да нет, скорее поощряла, сама устраивала наши встречи.
      Давай вспомним. Мне было четырнадцать с половиной, а ей… лет тридцать пять? Помнится, она говорила, что замужем уже пятнадцать лет, значит, можно допустить, что ей было тридцать пять. Не так уж это и важно, главное – это был первый в моей жизни случай, когда я повстречал женщину, которая хотела этого, то есть смогла дать мне понять, что она хочет этого, а потом взяла шефство над долговязым сопляком, который был слишком пылким, но почти девственником, уравновесила его, повела через это, сделала так, чтобы ему это нравилось, и давала ему понять, что ей это тоже нравится, – и сделала так, чтобы у него не осталось дурного осадка на душе.
      Благослови Господи твою щедрую душу, миссис Виклунд! Если ты тоже затеряна где-нибудь в этой темноте – ты ведь умерла гораздо раньше меня, – то я надеюсь, что и ты вспоминаешь меня, что, вспоминая меня, ты счастлива так же, как и я, когда вспоминаю тебя.
      А теперь вспомним детали. Твоя квартира была этажом ниже. Был холодный ветреный день, и ты дала мне четверть доллара (большая сумма по тем временам), чтобы я сбегал в магазин. За чем? Ну-ка, насколько хороша у тебя память, у старого рогатого козла? Поправка: у старого рогатого духа. Неважно. Рогатый и есть. Полфунта ветчины, мешочек картошки, дюжина яиц (всего семь центов за дюжину яиц, Боже мой!), булочка за десять центов и еще что-то. Ах, да. Катушки белых ниток в магазине, что рядом с аптекой мистера Гилмора. Магазин миссис Баум… у нее было два сына, один погиб на первой мировой, а другой стал знаменитым электронщиком. Но вернемся к миссис Виклунд.
      Ты слышала, как я затащил свой велосипед в коридор, открыл твою дверь и занес продукты на кухню. Ты предложила мне горячий шоколад… Почему же я не боялся, что мама узнает? Отец был на работе, мистер Виклунд тоже… а где же была мама? Ах, да. Днем она ходила в кружок шитья.
      И пока я пил шоколад и старался быть вежливым, ты включила свою «виктролу» и поставила пластинку – гм-м… это была «Маджи» – и спросила, умею ли я танцевать. Да, ты неплохо научила меня танцевать… на диване.
      Техник бригады по поддержанию жизни отметил на осциллоскопе повышенную активность мозга, решил, что пациент, вероятно, испуган, и ввел транквилизатор. Иоганн Смит снова погрузился в сон, сам не зная об этом… под скрип «виктролы». Он танцевал фокстрот, так она ему сказала. Но ему было безразлично, как назывался танец; его рука обнимала ее талию, ее руки лежали у него на плечах, ее теплый, чистый запах был сладок. И она соблазнила его.
      После долгого экстатического блаженства он сказал: «Юнис, сладкая моя, я и не знал, что ты умеешь танцевать фокстрот».
      Она улыбнулась ему. «Вы никогда не просили меня об этом, босс. Вы не могли бы дотянуться до „виктролы“ и выключить ее?»
      – «Конечно, миссис Виклунд».

      Иоганн Смит начал осознавать, что его забытье было не бестелесным – голова на чем-то лежала, во рту ощущалась неприятная сухость и какой-то посторонний предмет. Вокруг была полная темнота, но тишина уже не была абсолютной: он мог различить какой-то чмокающий звук.
      Иоганн был рад ощущениям.
      – Эй! Я жив! – крикнул он.
      Техник, сидевший за монитором в соседней комнате, вскочил из-за пульта так быстро, что опрокинул стул.
      – Пациент пытается говорить! Позовите доктора Бреннера!
      Со звукового монитора раздался спокойный голос Бреннера:
      – Я с пациентом, Клифф. Вызовите ассистентов. Сообщите доктору Хедрику и доктору Гарсиа.
      – Да, доктор.
      – Эй, черт возьми. Здесь что, никого нет? – спросил Иоганн. Слова выходили из него бессвязным мычанием.
      Доктор приложил палочку-дентофон к зубам пациента и прикрепил микрофон себе на горло.
      – Мистер Смит, вы слышите меня?
      Пациент снова что-то пробормотал, громко и напряженно.
      – Мистер Смит, – ответил доктор, – мне очень жаль, но я никак не могу вас понять. Если вы слышите меня, то издайте один звук, любой звук, но один.
      Пациент издал один звук.
      – Хорошо, замечательно… Вы слышите меня. Договоримся с вами: один звук пусть означает «да», два звука – «нет». Если вы понимаете меня, ответьте двумя звуками.
      Смит издал два звука.
      – Хорошо, теперь мы можем говорить. Один звук означает «да», два – «нет». Вам больно?
      Два звука: «А… Унг!»
      – Отлично! Теперь попробуем по-другому. Ваши уши сейчас полностью закрыты ватой, и звуки в них не проникают; мой голос доходит в ваше внутреннее ухо через зубы и верхнюю челюсть. Сейчас я выну тампон из вашего левого уха и буду говорить в него. Звуки могут поначалу показаться очень громкими и причинить вам боль, поэтому я начну говорить шепотом. Понимаете?
      Один звук.
      Смит почувствовал, как из уха что-то вынули.
      – Вы слышите меня?
      – А… Унг…
      – Вы слышите меня?
      – А… Ко… гм… унг… и… о… нт!
      – Я думаю, это какая-то фраза. Не пытайтесь пока говорить. Один звук или два, и все.
      «Конечно, я не могу говорить, – пытался произнести Смит, – чертов вы идиот! Выньте весь мусор у меня изо рта!» Гласные звуки были слышны отчетливо, но согласные выходили искаженными или не получались вовсе.
      – Доктор, как он может говорить, когда у него во рту…
      – Сестра, вы бы помолчали, – тихо ответил Бреннер. – Мистер Смит, у вас в горле аспиратор, чтобы вы не задохнулись от мокроты и не захлебнулись слюной. Пока еще рано удалять его, поэтому постарайтесь потерпеть. Кроме того, на ваших глазах темная маска; когда ее снять, решит офтальмолог, а я не могу это сделать. Я лишь дежурный специалист из бригады по поддержанию жизни, а не ваш лечащий врач. Вас курирует доктор Хедрик, ему помогает доктор Гарсиа. Вам удобно? Помните: один звук или два.
      Один звук.
      – Хорошо. Я останусь здесь и буду с вами говорить, если вы захотите. Вы хотите этого?
      Один звук.
      – Хорошо, попробуем. Кстати, мы можем усовершенствовать наше общение. Я буду медленно читать алфавит, а вы будете останавливать меня на нужной букве, издавая один звук. Так у нас получится слово. Это довольно медленно, но нам некуда спешить. Хотите попробовать?
      Один звук.
      – Хорошо. У меня в этом богатая практика: мне часто приходилось говорить таким способом с пациентами, которые не могут говорить членораздельно, но были в полном сознании. Как вы. Конечно, очень утомительно лежать все время молча, это скучно до умопомрачения; однако пациенту нельзя спать все время; для него это плохо, а иногда и нам требуется его помощь. Когда вы захотите что-нибудь сказать, издайте три звука, и я вам докажу, что знаю алфавит.
      Три звука.
      – А… б… в… г… д… е… – Иоганн остановил его на «П».
      – «П»? – переспросил доктор Бреннер. – Если эта нужная буква, ничего не отвечайте. Хорошо. Итак, первая буква – «П». А… б… в… г…
      Наконец получилось: «Правое ухо».
      – Хотите, чтобы я вытащил тампон из правого уха?
      Один звук.
      Доктор аккуратно освободил правое ухо.
      – Проверка, – сказал он. – Шестерил, шестьдесят шесть, швабра. Вы слышите обоими ушами? Вам не кажется, что звук движется из стороны в сторону.
      Один звук, затем три звука.
      – Ясно. Читаю алфавит. А… б… в… г… Вскоре получилось: «Нет тела».
      – Вы хотите сказать, что не чувствуете своего тела? Один звук.
      – Ну, конечно, вы не можете его чувствовать, вы еще не выздоровели. Но, честно говоря, – врал доктор с умением, выработанным долгой практикой, – вы поправляетесь на удивление быстро. Восстановились и речь, и слух. Это здорово обнадеживает. Я уже выиграл на вас пятьсот долларов, – продолжал врать доктор, – и это при том, что я утверждал, будто вы очнетесь в два раза позднее. Теперь я собираюсь удвоить свой выигрыш и буду спорить, что к тому времени вы полностью освоитесь с новым телом. Это очень здоровое тело, хотя вы его еще не чувствуете.