Деменсио называл имя каждого апостола, нарочно указывая не понять на кого в копошащейся куче. Паломники не просто поверили – они были ошеломлены. В Центре небольшой отгородки Деменсио водрузил стеклопластиковую Деву Марию, которая (как он объявил) в этот особенный День плакать не станет. Паломники все поняли – Богоматерь, видимо, обрадовалась прибытию ближайшего окружения своего Сына.
Апостольские черепахи произвели такой фурор, что Деменсио решил снова использовать их наутро. К полудню во дворе было не протолкнуться. Деменсио сооружал на кухне бутерброд, когда Триш встревоженно сообщила, что черепахи на солнце страдают от обезвоживания, а краска на панцирях начала облезать. Деменсио решил проблему, выкопав небольшую канаву вокруг Мадонны и наполнив ее из садового шланга. Позже богом вдохновленный турист из Южной Каролины спросил, не в святой ли воде плавают черепахи. Когда Деменсио заверил его, что так и есть, мужчина попросил продать ему полную чашку за четыре доллара. Прочие посетители бросились занимать очередь, и вскоре Деменсио пришлось заново наполнять канавку.
Он сиял от такой неожиданной удачи. Поклонение черепахам! Преподобный Муди оказался прав – это был чистый гений.
Посещение проходило гладко до середины дня, потом явился Доминик Амадор, попытавшийся промышлять на изобилии Деменсио, самым вульгарным образом демонстрируя сочащиеся стигматы. Триш прогнала его граблями. Перебранка происходила на виду у мэра Джерри Уикса, который даже не попытался вступиться за бесстыжего Доминика.
Мэр Уикс прибыл к месту поклонения в сопровождении троих людей, которые определенно не были паломниками. Двоих Деменсио уже встречал в городе, третий оказался незнакомцем. Деменсио принял эту группу с видом занятого человека, торопящегося в банк, – которым он, собственно, и был.
– Пожалуйста, – попросил мэр. – Мы ненадолго.
– Вы застали меня в неудачное время. – Деменсио набивал последний из трех пухлых конвертов.
– Это насчет Джолейн, – сказал Джерри Уикс.
– Да?
Деменсио подумал: вот черт, я знал – все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Проклятые черепахи наверняка украдены.
Из-за двери показалась голова Триш:
– Еще латука!
Деменсио закрыл банковские вклады в ящик и направился к холодильнику.
– Присаживайтесь, – спокойно сказал он своим посетителям. – Через минутку вернусь.
Родди и Джоан сильно волновались, содействуя брату Джоан в таком важном журналистском задании; на самом деле их привела бы в экстаз и помощь с еженедельной заметкой об урожае. Родди работал на государство, инспектировал бензонасосы, а Джоан учила третий класс в начальной школе округа. В Грейндже у них особых друзей не водилось, так что они были просто в восторге, когда Синклер спросил, нельзя ли ему заехать на пару дней, поработать над лотерейной статьей. Ведь это по их подсказке все и закрутилось, поэтому Родди и Джоан сочли, что обязаны помочь Синклеру обнаружить его ведущего журналиста, пропавшего вместе с Джолейн Фортунс. Загадка «Лотто» оказалась самой серьезной суматохой, охватившей Грейндж впервые за долгие годы, и Родди с Джоан было приятно находиться в гуще событий. Синклер не успел пробыть в городе и двадцати минут, а они уже представили его мэру, который выслушал отчет об исчезновении Тома Кроума в замешательстве и легком испуге.
– Что бы ни случилось, – сказал Джерри Уикс, – уверяю вас, в ответе за это не жители Грейнджа. Мы самые гостеприимные ребята во всей Флориде!
Синклер записывал каждое слово, пытаясь удержать в равновесии блокнот на коленях. Он полагал, что именно так и работают настоящие репортеры – словно загруженная по полной стенографистка, сохраняя каждый предлог и артикль. Он просто не знал, как бывает на самом деле, и был слишком горд, чтобы перед поездкой расспросить народ в отделе новостей.
Единственным недостатком подобной тщательной техники ведения заметок была продолжительная тишина между моментом произнесения фразы и моментом, когда Синклер заканчивал ее записывать. Он писал необычайно медленно, годы за компьютерной клавиатурой отучили его от ощущения авторучки в пальцах. И что еще хуже, он был ужасным аккуратистом. Мало того, что он фиксировал все несущественные замечания – Синклер вдобавок скрупулезно расставлял знаки препинания.
Родди и Джоан преданно ждали наготове, пока брат Джоан будто целую вечность горбился над блокнотом. Мэр, однако, уже начал дергаться.
– Я бы не возражал, – наконец изрек он, – если бы вы использовали диктофон.
В ответ Синклер лишь разразился новыми каракулями.
Джерри Уикс обратился к Родди:
– Зачем он это записывает?
– Не совсем понимаю.
– Кого волнует, что я сказал про диктофон?…
– Не знаю, господин мэр. У него, должно быть, есть на то причины.
Синклер осадил себя на середине предложения. Застенчиво поднял взгляд и закрыл ручку колпачком. У Джерри Уик-са, похоже, отлегло от сердца. Он предложил всем вместе сходить к человеку, который последним видел Джолейн Фортунс перед ее отъездом из города. Зовут его Деменсио, сказал мэр, и он владеет известной религиозной святыней. Синклер согласился – нужно поговорить с этим человеком как можно скорее. Он сунул блокнот в задний карман брюк – он часто видел в «Реджистере», что так поступают мужчины-репортеры.
Проскользнув на заднее сиденье машины мэра, Джоан прошептала брату, что у нее дома есть портативный магнитофон «Сони».
– Спасибо, конечно, – сухо ответил Синклер, – но у меня все в порядке.
И, познакомившись с Деменсио, он снова выхватил свой блокнот.
– Можете по буквам продиктовать мне свое имя? – попросил он, нацелившись ручкой.
– Вы из полиции? – Деменсио повернулся к мэру. – Он что, типа коп?
Джерри Уикс объяснил, кто такой Синклер и зачем он проделал этот путь в Грейндж. Их усадили в гостиной Деменсио – мэра, Родди, Джоан и Синклера. Деменсио расположился в своем любимом кресле перед телевизором, нервно перебрасывая головку салата ромэйн из одной руки в другую, как в софтболе. Он не доверял незнакомцу, но не хотел упускать внимания свободной прессы.
Синклер спросил:
– Когда вы в последний раз видели Джолейн Фортунс?
– Позавчера вечером, – ответил Деменсио. – Когда она завезла черепашек.
Родди и Джоан чрезвычайно заинтересовались аквариумом с малютками-черепахами, равно как и их расписными собратьями в канаве снаружи, но Синклер почему-то за ними не последовал. Он тщательно записал ответ Деменсио, потом спросил:
– С мисс Фортунс был мужчина?
– Белый мужчина?
– Да. Где-то за тридцать, – уточнил Синклер. – Около шести футов ростом.
– Он самый. Фотографировал мою статую Девы Марии. Она плачет настоящими слезами.
Его перебил Родди, старавшийся быть полезным:
– Люди отовсюду приезжают помолиться его плачущей Мадонне.
– Посещение каждое утро, – добавил Деменсио. – Вам стоит здесь задержаться.
Синклер не отозвался. Он все еще маниакально корпел над первой частью ответа Деменсио. Он добрался до слова «Дева», и тут вмешательство Родди выбило его из колеи, после чего он упустил остаток фразы. Теперь Синклер был вынужден ее восстанавливать.
– Вы сказали – «оно плачет» или «она плачет»?
– Она плачет, – подтвердил Деменсио. – Как пьяный священник.
Ни Родди, ни Джоан не могли представить себе настолько грубое замечание в семейной газете, но Синклер все равно его записал.
– А у двенадцати моих черепашек, – продолжил Деменсио, – на спинах апостолы. Невероятнейшая штука – хоть сами взгляните, там, в канавке!
– Помедленнее, – попросил вымотанный Синклер. Пальцы уже сводило судорогой. – Мужчина, который был с мисс Фортунс, – они уехали вместе?
– Да. На его машине.
Синклер терзал бумагу, Родди, Джоан и мэр хранили молчание. Любой отвлекающий фактор затормозил бы Синклера еще больше. Деменсио, впрочем, забеспокоился. Он начал чистить головку салата, раскладывая на диване листья в стопки по размеру. Он боялся, что газетчик спросит о финансовой договоренности с Джолейн о присмотре за черепахами. Деменсио не строил никаких иллюзий насчет того, что тысяча долларов сойдет за обычную или хотя бы разумную плату, или что газетчик поверит, будто это была идея Джолейн.
Но когда Синклер наконец поднял глаза от своих заметок, он спросил лишь:
– Они упоминали, куда направляются?
– Майами, – с облегчением ответил Деменсио.
Джоан, почувствовав угрозу своей репутации лица, владеющего конфиденциальной информацией, вмешалась:
– Мы слышали про Бермуды. Они говорили что-нибудь о Бермудах?
– Майами – вот что они мне сообщили. Джолейн сказала, у нее там какие-то дела.
– Медленнее, – запротестовал Синклер, скрючившись над записной книжкой, словно ювелир-ревматик. – Пожалуйста.
Радушие Деменсио иссякло:
– Пишется «Ма-йа…».
– Я знаю, как оно пишется, – огрызнулся Синклер.
Мэр прикусил костяшки пальцев, чтобы не заржать.
Они намотали не одну милю по проселочным дорогам, так и не обнаружив другую машину. Бодеан Геззер был слишком пьян и измотан, чтобы продолжать. Пухл предложил сменить его за рулем, но Бод не желал и слышать об этом – водить его новенький «додж-рэм» не дозволялось никому. Он припарковался на краю помидорного поля и отрубился под грызню Пухла и Фингала, пререкавшихся по поводу фиаско со стрельбой в трейлере. Поначалу Боду казалось, что Пухл слишком жесток с мальчишкой, но, обнаружив на рассвете пару рваных пулевых дыр в задней боковине грузовика, передумал.
Бод приказал Пухлу:
– Отстрели ему яйца, нахуй.
– Я же не знал, что это вы, парни! – возразил Фингал.
Бод раздраженно нащупал пистолет у Пухла за поясом:
– Так, дай-ка мне эту штуку.
Пухл оттолкнул его руку:
– Услышит кто-нибудь.
– Но я же думал, что это НАТО! – кричал Фингал. – Я же попросил прощения, нет разве?
– Посмотри, что ты сделал с моим грузовиком!
– Я за все заплачу, клянусь.
– Да уж конечно, ты, бля, заплатишь – прорычал Бодеан Геззер.
Нервы у Фингала окончательно сдали.
– Дайте мне еще один шанс! – молил он.
– Еще один шанс? Чушь собачья! – вмешался Пухл. Он уже понял, что мальчишка оказался безнадежным кретином, – от него надо избавиться. Им с Бодом можно было бросить монетку, чтобы выяснить, кому выпадет об этом сообщить.
Пухл вылез отлить и немедля наткнулся на ржавую жестянку от аэрозольной краски – посреди помидорного поля! Слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Бод был против токсикомании, поэтому Пухл укрылся за грузовиком. Он опустился на колени на глинистый песок и взволнованно встряхнул баллончик. Громыхание его успокоило – ритм старой знакомой песни. Он сложил ладони чашечкой у наконечника баллона и нажал его подбородком, но никакой краски не брызнуло. Он поднес наконечник к ноздрям и тщетно вдохнул, пытаясь учуять остатки испарений, – ни малейшего запаха. Он выругался, встал и зашвырнул пустую жестянку как можно дальше.
Когда он расстегнул молнию, чтобы помочиться, на кончик члена сел слепень. Настолько немиллионерского ощущения Пухл и вообразить-то не мог. Он уныло смахнул слепня и закончил свое дело. Потом достал кольт-«питон» из-за пояса и сунул его под левую руку. Тщательно ощупал правую штанину, пока не нашел пластырь, – по крайней мере лотерейный билет в безопасности. Он подумал, что бы сказали его родители, узнай они, что к правой ляжке у него примотаны 14 лимонов.
Вернувшись к пикапу, он обнаружил, что Бодеан Геззер уже успокоился. Фингал серьезно расспрашивал о грядущей атаке НАТО на Соединенные Штаты, интересуясь, надо ли ему было высматривать что-то особенное, – ясный сигнал, что пора уже браться за оружие.
– Типа вертолетов. Я слыхал, у них там секретные черные вертолеты имеются, – говорил он, – из Интернета.
– На вертолеты я больше не рассчитывал бы, – ответил Бод. – Черт, да они могут переключиться на дирижабли! Всякое бывает.
– Во бля! – огорчился Фингал.
– Вот что я тебе скажу – не удивлюсь, если это произойдет на рассвете, по-настоящему тихо. Просыпаешься одним прекрасным утром – хуяк, а на почтальоне уже голубая каска.
Фингал в ужасе отшатнулся:
– И что тогда – поубивают они всех нас, белых людей, так?
– Женщин не убьют, – уточнил Пухл. – Их они изнасилуют. Мужиков они убьют, вот кого.
– Нет, – сказал Бод Геззер. – Первое, что они сделают, – вгонят нас всех в такую жуткую нищету, что мы ни еды себе не сможем позволить, ни лекарств, ни одежды какой-никакой.
– Это как же так? – удивился Фингал.
– Легко. Представь, что они объявят все наши деньги нелегальными. Все, что ты накопил, – бесполезно, как туалетная бумага. А в это время они печатают совершенно новые доллары, которые миллионами раздают неграм, кубинцам и прочим.
Пухл уселся на бампер грузовика и помассировал раскалывающийся от похмелья лоб. Он уже слышал Бодову теорию заговора о замене валюты США. Тема возникла прошлым вечером в «Ухарях», когда Пухл снова предложил избавиться от ниггерской кредитной карты, пока ее не выследили. Бод заявил, что им стоит ее придержать на случай, если Новый мировой трибунал захватит все банки и выпустит новые деньги. Тогда вся тяжким трудом заработанная американская наличность окажется бесполезна.
– Какая наличность? – удивлялся Пухл. У них не было ни гроша.
– А новые деньги, – объяснял Бод Фингалу, – на них вместо Джорджа Вашингтона и Ю.С. Гранта будут табло Джесси Джексона и Тьфуделя Кастро.
– Что, правда? И что делать?
– Пластик, – ответствовал Бод. – Мы будем использовать пластик. Так, Пухл?
– Само собой. – Пухл поднялся, почесывая промежность. Он так давно в последний раз видел пятидесятидолларовую купюру, что не мог вспомнить, чье на ней лицо. Спроси Пухла, там вполне мог оказаться хоть Джеймс Браун [27].
– Давайте, что ль, еды какой надыбаем, – сказал он.
По дороге во Флорида-сити Фингал уснул, открыв рот и обнажив зубы, как дворняжка. Бод и Пухл воспользовались тихим часом, чтобы обсудить события прошлой ночи. За ними взаправду следили, или эта машина, которую они услышали, просто заблудилась в фермерских угодьях?
Бод Геззер был за последний вариант. Он настаивал, что заметил бы, если бы кто-то сидел у них на хвосте от самого ресторана.
– Может, и заметил бы, будь ты трезвый, – уточнил Пухл.
– Да никто за нами не ехал, я отвечаю. Просто передергались от всей этой вчерашней стрельбы.
– Что-то я не уверен, – ответил Пухл.
У него было сильное ощущение, что фортуна начинает поворачиваться задницей. Он окончательно уверился в этом после завтрака, за обедом, когда официантка не сразу вернулась с кредиткой. Пухл заметил, что она советуется с управляющим рестораном у кассового аппарата. В одной руке управляющий держал краденую «Визу», в другой – телефон.
Пухл прошептал через стол:
– Попались!
Бодеан Геззер застыл. Засовывая ноги обратно в ковбойские сапоги, он нечаянно пнул Пухла в колено. Пухл раздраженно заглянул под стол и прошипел:
– Осторожнее!
Фингал, вытаращив глаза, скручивал бумажную салфетку в узел:
– Блин, чего ж нам теперь делать?
– Сматываться, мальчик. Чего ж еще? – Пухл игриво постучал по лысому, изборожденному прожилками черепу Фингала. – Сматываться к ебеням, как ветер.
Тринадцать
Любовь Бода Геззера к ворованным кредиткам была очевидна из двузначной записи в его списке отсидок и приводов в полицию, куда также включались девять судимостей за фиктивные чеки, пять – за мошенничество с пособиями, четыре – за кражу электричества, три – за разграбление лобстерных ловушек и две – за умышленное повреждение частной собственности (счетчика платы за парковку и банкомата).
Все это открылось Моффиту вскоре после того, как Джолейн позвонила и сообщила номер красного пикапа, в котором ездили напавшие на нее люди. Номер ввели в один компьютер, выдавший имя и дату рождения Бодеана Джеймса Геззера, а их, в свою очередь, ввели в другой компьютер, который и выдал досье арестов мистера Геззера. Ничего из обнаруженного Моффита не удивило, и меньше всего – тот факт, что, несмотря на многочисленные преступления, Бод Геззер в общей сложности провел за решеткой меньше двадцати трех месяцев своей никчемной жизни.
И хотя эту информацию нельзя было получить из компьютера, Моффита не шокировало бы и то, что Бод Геззер был общепризнанным сторонником превосходства белой расы и с недавних пор – основателем отряда ополчения правого толка. Бод Геззер, напротив, был бы поражен и напуган, узнай он, что привлек внимание агента презренного Бюро по алкоголю, табаку и огнестрельному оружию и что агент этот был негром проклятым.
Для Моффита видеть Джолейн было одновременно мучительно и божественно. Она никогда не заигрывала с ним и не водила его за нос, даже слегка. Это было не нужно. Ей достаточно было лишь рассмеяться, или повернуть лицо, или пройтись по комнате. Вот такой расклад.
Положение Моффита было тяжелым, но не жалким. Иногда он не думал о ней месяцами. А когда думал, не было никакой слепой тоски – только стоическое томление, которое он точно отрегулировал за долгие годы. Он был реалистом – он чувствовал то, что чувствовал. Когда бы она ни позвонила, он перезванивал. Когда бы ей что-нибудь ни понадобилось, он не подводил. Это радовало его, как ничто другое.
Они встретились в придорожной закусочной у трассы номер один в Южном Майами. Не вытерпев и полминуты, Джолейн начала расспрашивать о владельце пикапа:
– Кто он? Где он живет – у помидорных ферм?
– Нет, – ответил Моффит.
– Какой у него адрес?
– Забудь об этом.
– Почему? Что ты собираешься делать?
– Досмотреть его жилье, – сказал Моффит.
Джолейн не совсем поняла, что он имел в виду.
– Обыскать его, – объяснил Том Кроум. – С особой предвзятостью.
Моффит кивнул:
– Кстати, аннулируй свою «Визу». Теперь у нас есть имя, больше ничего не нужно.
Все трое заказали комбинированный обед и чай со льдом. Джолейн ела мало. Она чувствовала, что ее отстраняют от охоты.
– Когда ты «досмотришь» дом этого типа…
– Квартиру. – Моффит промокнул рот салфеткой.
– Ладно, но когда ты будешь это делать, – не сдавалась Джолейн, – мне бы хотелось при этом присутствовать.
Моффит решительно покачал головой:
– Даже меня там не будет. То есть – официально. – Он достал свое удостоверение и раскрыл его на столе перед Томом Кроумом. – Объясни ей, – сказал Моффит, взмахнув свиным ребрышком.
Кроум увидел эмблему БАТО и все понял. Бюро выставили на посмешище после рейда в Уэйко. Вооруженные психи выступали за ликвидацию конторы и сравнивали ее агентов с агрессивными нацистами. Конгресс провел расследование. С верхов полетели головы, оперативный персонал держался тише воды ниже травы.
– Настоящий водопад дерьма, – сказал Кроум Джолейн.
– Я получаю газеты, Том. Я умею читать. – Она ядовито глянула на Моффита. – Не говорите со мной как с младенцем.
Агент продолжил:
– Больше никаких сенсаций в прессе, это наш приказ из Вашингтона. И именно поэтому на данную кражу со взломом я пойду один.
Джолейн Фортунс ткнула пластиковой вилкой в капустный салат. Ей ужасно хотелось знать, кто эти ублюдки, как они живут и что заставило их прийти к ней – именно к ней, а не к любому другому везучему человеку, выигравшему в лотерею. Зачем ехать в Грейндж воровать билет, вместо того чтобы дождаться, пока джекпот не достанется кому-нибудь в Майами или Лодердейле, где такое случалось постоянно.
Полная бессмыслица. Джолейн хотела отправиться с Моффитом, вломиться в дом этого человека. Перерыть ящики, заглянуть под кровать, на пару вскрыть конверты. Джолейн хотела ответов.
– Я могу обещать только билет, – сказал Моффит. – Если он там, я его найду.
– Скажи мне хотя бы имя.
– Зачем, Джо, – чтобы ты посмотрела в телефонной книге и приехала туда первой? Ну уж нет.
Они доели в тишине. Джолейн осталась расправляться с куском яблочного пирога, а Кроум вышел за Моффитом на стоянку.
– Лотерейным билетом она не ограничится, – сказал агент. – Ты ведь это понимаешь, правда?
– Она может.
Моффит улыбнулся:
– Если этой девочке что-то втемяшится, она тебя в порошок сотрет. Поверь мне. – Он сел в машину, стандартное казенное чудище, и воткнул сотовый в зарядное устройство, питавшееся от прикуривателя. – Зачем тебе это? – спросил он Кроума. – Надеюсь, твоя причина получше моей.
– Может, и нет.
Кроум ожидал предупреждения о том, что лучше бы ему как следует заботиться о Джолейн Фортунс, а то хуже будет. Но вместо этого Моффит сказал:
– А у нас двумя свиданиями все и ограничилось. Кино и игра «Дельфинов». Она ненавидит футбол.
– Что было за кино?
– Что-то с Николсоном. Лет десять или одиннадцать тому назад. А «Дельфинам» надрали задницу, только это и помню. Как бы там ни было, потом все снова вернулось к «будем друзьями». Ее выбор, не мой.
– Я ничего от нее не хочу, – сказал Кроум.
Моффит хихикнул:
– Приятель, да ты не слушаешь. Это ее выбор. Всегда. – И завел мотор.
– Осторожнее в квартире.
– Это тебе стоит быть осторожнее, – подмигнул Моффит.
Кроум вернулся в ресторан, и Джолейн отрапортовала, что пирог был превосходен. Потом спросила, что сказал Моффит на стоянке.
– Мы говорили о футболе.
– Ну да, не сомневаюсь.
– Ты же понимаешь, – сказал Кроум, – он чертовски рискует.
– И я ему признательна. Честно.
– У тебя забавный способ выражать признательность. Джолейн беспокойно поерзала.
– Знаешь, мне с Моффитом приходится выбирать выражения. Если я кажусь неблагодарной, то это, вероятно, потому, что я не хочу казаться слишком благодарной. Я не хочу… Господи, ты же понимаешь. У этого человека до сих пор ко мне сильные чувства.
– Мы зовем это любовью.
Джолейн опустила глаза:
– Прекрати. – Она терзалась из-за того, что втянула Моффита в поиски. – Я знаю, что у него должен быть ордер на обыск, я знаю, что, если его поймают, он может лишиться работы…
– Или попасть за решетку.
– Том, он хочет помочь.
– Самым худшим способом. Он пойдет на все, чтобы тебя осчастливить. Таково проклятие безнадежно влюбленных. Я хочу спросить вот о чем: ты хочешь свои лотерейные деньги или ты хочешь отомстить?
– И того, и другого.
– А если придется выбирать?
– Тогда деньги. – Джолейн подумала о Симмонсовом лесе. – Я выберу деньги.
– Хорошо. Вот так и оставь. Окажешь агенту Моффиту огромную услугу.
А заодно и мне, подумал Кроум.
Чемп Пауэлл был лучшим клерком из тех, кого когда-либо нанимал судья Артур Баттенкилл-младший, – самым изобретательным, самым трудолюбивым, самым амбициозным. Артур Баттенкилл его очень любил. Чемпу Пауэллу не нужно было объяснять важность преданности, ведь до поступления в юридическую школу он пять лет проработал полицейским – заместителем шерифа округа Гэдсден. Чемп понимал правила улицы. Хорошие парни держатся вместе, помогают друг другу, прикрывают друг друга, если попадают в переплет. Только так можно выжить и продвинуться.
Поэтому Чемп Пауэлл был польщен, когда судья Баттенкилл спросил у него совета об одной деликатной личной проблеме – парне по имени Том Кроум, который встал между благородным судьей и его красоткой женой Кэти. Чемп Пауэлл допоздна работал в юридической библиотеке, разыскивал сложное апелляционное решение по лишению права выкупа заложенного кондоминиума и вдруг почувствовал руку Артура Баттенкилла у себя на плече. Судья сел и серьезно объяснил ситуацию с Кроумом. Он спросил Чемпа Пауэлла, как бы он поступил, если бы его жена закрутила шашни с другим мужчиной. Чемп (который побывал по обе части этого гадкого уравнения) ответил, что сначала напугал бы чувака до усрачки и попытался бы выжить его из города. Судья Баттенкилл сказал, что это было бы прекрасно, только бы узнать, как провернуть все, не влипнув самому. Чемп Пауэлл сказал – не беспокойтесь, я все устрою. Судья так расщедрился в благодарностях, что Чемп Пауэлл узрел свое профессиональное юридическое будущее в полном шоколаде. Одним телефонным звонком Артур Баттенкилл мог обеспечить ему место в любой фирме Западной Вирджинии.
Той же ночью клерк подъехал к дому Тома Кроума и высадил окна из винтовки, с какой ходят на оленя. На следующее утро судья вознаградил его в адвокатской конторе коллегиальным подмигиванием и одобрительно поднятыми большими пальцами. Впрочем, два дня спустя Артур Баттенкилл позвонил Чемпу Пауэллу, чтобы в бешенстве сообщить, что Кроум по-прежнему общается с Кэти и посылает ей фотографии оккультного свойства – с плачущей скульптурой. Чемп возмутился. С благословения судьи он рано ушел с работы, чтобы добраться в скобяную лавку до закрытия. Там он купил двенадцать галлонов скипидара и швабру. Любой опытный поджигатель объяснил бы Чемпу, что двенадцати галлонов будет чересчур и что одни их испарения могут вырубить слона.
Но у помощника юриста не было времени на консультации с экспертами. С решимостью в сердце и банданой на носу Чемп Пауэлл энергично размазал скипидар по всему дому Тома Кроума, полируя полы и стены в каждой комнате. На кухне он наконец потерял сознание, обрушившись на газовую плиту и бешено шаря вокруг. Естественно, руки его ухватились за выключатель горелки и бессознательно повернули его в положение «вкл». Раздавшийся взрыв было слышно за полмили. Дом выгорел до фундамента за полтора часа.
Останки Чемпа Пауэлла были обнаружены лишь спустя много часов после того, как пламя угасло, когда пожарные перевернули полурасплавившийся холодильник и нашли то, что оказалось обугленной человеческой челюстью. Останки костей покрупнее и комки превратившейся в студень ткани извлекли из-под обломков и поместили для судебно-медицинского эксперта в здоровенный мешок; эксперт определил, что жертвой был белый мужчина примерно шести футов ростом, немного за тридцать. Прочая же положительная идентификация представлялась практически невозможной без данных зубной формулы.
Исходя из расы, роста и приблизительного возраста жертвы расследовавшие пожар специалисты сделали вывод, что покойный, вероятно, был Томом Кроумом и что он был убит или вырублен до бессознательного состояния, когда застал поджигателя врасплох у себя в доме.
Ужасающие подробности этого открытия и окружающие его подозрения на следующее утро сообщили репортеру криминальной хроники «Реджистера», который немедля поставил в известность ответственного редактора. Тот мрачно собрал персонал отдела новостей и объявил всем о находке ребят, расследовавших поджог. Ответственный редактор спросил, не знал ли кто, как звали дантиста Тома Кроума, но никто не знал (хотя некоторые и отпускали замечания о знаменитой улыбке Кроума, назло предполагая, что это, пожалуй, ручная работа специалиста). Стажеру дали задание обзвонить все зубоврачебные клиники города в поисках рентгенограммы Кроума. В то же время очеркисту поручили работу над некрологом Кроума – на всякий случай. Ответственный редактор сказал, что газета до последнего будет ждать с отправкой статьи в печать, но готовиться надо к худшему. После собрания он помчался обратно в свой кабинет и попытался дозвониться до Синклера в Грейндже. Женщина, назвавшаяся сестрой Синклера, сообщила, что он «в черепашьем святилище», но предложила оставить для него сообщение. Редактор так и сделал: «Скажите ему, блядь, пусть позвонит в редакцию к полудню или начинает искать новую работу».
Так уж получилось, что у Чемпа Пауэлла и Тома Кроума была, помимо расы и физических данных, еще одна общая черта: выщербленный кончик двадцать седьмого зуба, правого нижнего клыка. Чемп Пауэлл повредил свой зуб, по пьяни откусив крышку у бутылки пива «Буш» во время матча по университетскому футболу на стадионе Гейтор-Баул в Джексонвилле в 1993 году. Том Кроум был обязан кирпичу, брошенному во время освещения уличных беспорядков в Бронксе.
Одна из двоюродных кузин Кроума, стараясь быть полезной, упомянула о сломанном зубе (и его полугероической первопричине) журналисту из «Реджистера», который сказал об этом судмедэксперту, и тот из чувства долга осмотрел обуглившуюся челюсть, найденную в доме Кроума. Клык номер 27 выглядел так, будто по нему заехали зубилом. Судмедэксперт уверенно продиктовал отчет, в предварительном порядке определявший труп в развалинах как Тома Кроума.
«Реджистер» напечатал материал и некролог отдельной вставкой на первой полосе, под цветной фотографией Тома Кроума на четыре колонки. Это был снимок с его журналистского удостоверения – недодержанный портретный кадр, на котором волосы Тома были взлохмачены, а глаза полузакрыты, – но Кэти, увидев его, все равно потеряла самообладание и в слезах бросилась в спальню. Судья Артур Баттенкилл-младший остался завтракать и несколько раз перечитал статью. Как ни старался, он не мог вспомнить состояние зубного ряда Чемпа Пауэлла.
Приехав в суд, он выяснил, что уже второй день подряд его энергичный служащий не появлялся на работе. Секретарши предложили съездить к Чемпу домой и проверить, там ли он, но судья ответил, что это не обязательно. Он притворился, будто вспомнил, что Чемп упоминал о поездке в Си-дер-Ки, навестить родителей. Позже Артур Баттенкилл-младший в одиночку отправился к себе в кабинет и захлопнул дверь. Он надел черную мантию, развязал шнурки на туфлях и сел подумать, что для него хуже, с точки зрения виновности, если сгоревшее тело принадлежит Чемпу Пауэллу или все же Тому Кроуму.
Оба варианта чреваты проблемами, размышлял судья, но живой Кроум – несомненно, больший геморрой, чем мертвый Чемп. Артур Баттенкилл-младший надеялся, что в газете не ошиблись, что в доме все-таки обнаружили зажаренные кости Кроума, что Чемп Пауэлл где-то залег на дно – как сообразительный экс-полицейский, которым он и был, – в ожидании, пока все не утихнет.