О, счастливица!

Он, наверное, свяжется с судьей через день-другой, и они вместе выдумают правдоподобное алиби. Так все и будет. А пока оставалась еще Кэти, которая (между рыданиями) обвиняла Артура Баттенкилла-младшего в организации хладнокровного убийства ее бывшего любовника. Судья не знал, что делать с этим, но прикидывал, не утолит ли муки жены новая бриллиантовая подвеска.

В обеденный перерыв он вышел и купил ей такую.

По возвращении в мотель Джолейн переоделась в спортивный костюм и отправилась на прогулку. Том Кроум сделал несколько телефонных звонков – на свой голосовой почтовый ящик в «Реджистере», где его страховой агент оставил непонятно срочное сообщение касательно полиса жилищного страхования, и Дику Тёрнквисту, который сообщил, что будущую экс-супругу Кроума, возможно, видели – подумать только! – на горнолыжном курорте Джексон-Хоул, штат Вайоминг.

Кроум уснул за просмотром европейского гольф-чемпионата по спутниковому ТВ. Проснулся он от нехватки воздуха. Джолейн Фортунс сидела на нем верхом, вонзив ему в бока свои сверхъестественно синие ногти.

– Эй! – заявила она – Эй, ты, послушай-ка!

– Слезь…

– Нет, пока не скажешь, – отозвалась она, – что, черт побери, происходит.

– Джолейн, я не могу дышать.

– «Чертовски рискует», ты сказал. Но потом меня осенило: с какой бы это стати федеральному агенту сообщать тебе – газетчику, прости господи! – что он планирует взлом? Какой, к черту, риск! Какая тупость!

– Джолейн!

Она перенесла часть веса на колени, чтобы Кроум мог вздохнуть.

– Спасибо, – сказал он.

– Не за что.

Она наклонилась вперед, пока не оказалась с ним нос к носу:

– Моффит, он умный человек, да. Он не станет болтать перед прессой, пока не выяснит, что никакой статьи не будет. А ее не будет, так? Вот почему ты не доставал свой проклятый блокнот все время, что мы были в дороге!

Кром приготовился защищать ребра от новой атаки.

– Я же сказал, я не записываю каждую мелочь.

– Ты несчастный брехун, Том Кроум! – Она хлопнулась ему на грудь. – Угадай, что я сделала? Я позвонила Моффиту на сотовый, и угадай, что он мне сказал? Ты сейчас не работаешь в газете, ты в отпуске по болезни. Он все проверил.

Коум попытался подняться. Отпуск по болезни? Этот идиот Синклер умудрился загубить совершенно роскошную отставку!

– Почему ты не сказал? – выпытывала Джолейн. – Что с тобой такое?

– Ну хорошо. – Он просунул руки под ее колени и осторожно уронил ее на бок. Она осталась на кровати, вытянулась, опершись на локти.

– Я жду, Том.

Он уставился в потолок.

– Вот что случилось на самом деле. Мой редактор зарубил статью о лотерее, поэтому я подал в отставку. Эта байка про «отпуск по болезни» для меня новость – Синклер, видимо, сочинил ее для шефа.

Джолейн по-прежнему не верила:

– Ты бросил работу из-за меня?

– Не из-за тебя. Из-за того, что мой редактор – никуда не годный, трусливый неумеха.

– В самом деле? Это единственная причина?

– А еще потому, что я обещал тебе помочь.

Джолейн скользнула ближе.

– Послушай, ты не можешь бросить газету. Ты ни в коем случае не можешь, это понятно?

– Все будет хорошо. Не беспокойся.

– Проклятые вы мужчины, поверить не могу! Нашла себе еще одного ненормального.

– Что такого ненормального в том, чтобы сдержать обещание?

– Господи, – пробормотала Джолейн. Он был абсолютно серьезен. Этот парень – старомодный шизик. И сказала: – Не шевелись, хорошо? Я собираюсь сделать кое-что безответственное.

Кроум начал было поворачиваться к ней, но она остановила его, слегка прикрыв ему глаза рукой:

– Ты оглох? Я же сказала не шевелиться.

– Это еще что такое? – удивился он.

– Я должна тебе поцелуй, – ответила она. – С прошлой ночи. А теперь, пожалуйста, не двигайся, или я откушу тебе губы.

Четырнадцать

Тома Кроума застали врасплох.

– Ну, скажи что-нибудь, – сказала Джолейн.

– Ух…

– Что-нибудь новенькое.

– Ты на вкус как «Сертс».

Она поцеловала его снова.

– С мятным вкусом. Кажется, я подсела на эти проклятые штуки.

Кроум перекатился на бок. Он видел, что ее чрезвычайно забавляет его нервозность.

– По этой части я полный неумеха, – сказал он.

– Другими словами, ты предпочел бы опустить болтовню и сразу перейти к траху?

Кроум почувствовал, что его щеки горят.

– Это не то, что…

– Я шучу.

Он быстро сел. Она была бесподобна.

– Том, очень мило с твоей стороны бросить работу. Глупо, но мило. Мне показалось, ты заслужил поцелуй.

– Это было… очень приятно.

– Постарайся держать себя в руках, – сказала Джолейн. – Вот как ты сейчас поступишь. Сядешь в машину и поедешь домой. Обратно на работу. Обратно в свою жизнь. Ты сделал для меня более чем достаточно.

– Ни за что.

– Послушай, со мной все будет в порядке. Как только Моффит заполучит мой лотерейный билет, я отсюда свалю.

– Ага, конечно.

– Я клянусь, Том. Обратно в Грейндж, буду земельной магнатшей.

– Я не бросаю статьи, – ответил Кроум.

– Голову не морочь.

– А что, если Моффит не найдет билет?

Джолейн пожала плечами:

– Значит, не судьба. А теперь начинай собираться.

– Ну уж нет. Не раньше, чем ты получишь свои деньги. – Он откинулся на подушку. – Представь только, что снова очутилась на шоу мокрых футболок. Я бы не смог жить с таким собой.

Она положила голову ему на грудь.

– И чего же ты хочешь?

– Мятная пастилка вполне сойдет.

– От этого всего, я имею в виду. Всего этого жуткого безумия.

– Сносного финала. Только и всего, – ответил Кроум.

– Чтобы вышла статья получше, верно?

– Просто чтобы ночью спать получше.

Джолейн застонала:

– Ты не настоящий. Тебя не может быть.

Кроум попытался бегло классифицировать свои мотивы. Может быть, ему не хотелось, чтобы Моффит нашел украденный билет «Лотто», потому что тогда приключение закончится и ему придется уехать домой. Или может, ему хотелось вернуть билет самому, как-нибудь поэффектнее и поторжественнее, чтобы произвести впечатление на Джолейн Фортунс. Возможно, в этом не было вообще ничего благородного – просто тупая гордыня и гормоны:

– Если хочешь, чтобы я ушел, я уйду, – сказал он.

– У тебя в животе урчит. Снова проголодался?

– Джолейн, ты не слушаешь.

Она подняла голову:

– Давай просто ненадолго оставим все как есть, прямо здесь, в постели. Посмотрим, что будет.

– Идет, – согласился Кроум. Она была бесподобна.

Пухл тайно злорадствовал по поводу их бегства. Он сказал, что у них бы ничего не вышло, не будь пикап Бода припаркован в голубой зоне, в двух шагах от входной двери в закусочную. Он сказал, что мужик за прилавком никогда не видел, чтобы трое инвалидов так чертовски быстро шевелились.

Пока грузовик мчался в Хомстед, Фингал продолжал высматривать, не гонятся ли за ними. Бод Геззер за рулем был взвинчен – он ожидал, что негритянка аннулирует свою кредитку, но это событие все равно неприятно его поразило. Менеджер закусочной, должно быть, вызвал полицию, никаких сомнений.

– Нам надо провести собрание, – сказал Бод. – Как можно скорее.

– С кем? – спросил Фингал.

– С нами. Истыми Чистыми Арийцами. – Настало время начать действовать как хорошо организованный отряд. – Возможно, проведем собрание сегодня днем.

Пухл наклонился вперед:

– А почему не прямо сейчас?

– Не в грузовике. Я не могу председательствовать и вести одновременно.

– Блядь, ты не можешь ссать и свистеть одновременно. – Пухл обметанным языком облизнул передние зубы. – Нам не нужно это ебаное собрание. Нам нужны наши лотерейные деньги.

– Нет, чувак, еще слишком рано, – сказал Бод.

Пухл вытащил свой пистолет и положил на пол у ног:

– Пока еще что-нибудь не пошло не так.

Фингал, зажатый на переднем сиденье между двумя пререкающимися злоумышленниками, непонятно почему ощущал, что он в безопасности. Пухл – самый крутой, и не только из-за оружия. Бод тоже бывает лихим парнем, но он скорее мыслитель, генератор идей. Фингалу понравилось его предложение о настоящем собрании отряда, понравилось его внимание к порядку и стратегии. Но до проведения собрания Истых Чистых Арийцев Фингал хотел исправить татуировку. Не так уж это и сложно, поменять Б.Б.П. на И.Ч.А. А кричащий орел был прекрасен сам по себе.

Когда он осведомился об остановке у тату-салона, Пухл засмеялся и сказал:

– Только этого тебе и не хватает.

– Я серьезно, блин!

Бод на водительском месте напрягся:

– Мы не остановимся из-за такой ерунды.

– Пожалуйста, я должен!

Пухл вмешался:

– Да посмотри на свою сраную руку. До сих пор в синяках с прошлого раза, как гнилой банан.

– Понимал бы что. – Фингал надулся, подбородок его опустился.

Только не это, подумал Пухл. Он подхватил кольт и сунул ствол мальчишке в пах:

– Знаешь, сынок, ты самое занудное маленькое уебище из тех, что я встречал.

Фингал судорожно вздернул голову:

– П-простите меня.

– Одного «простите» будет мало.

Бод велел напарнику успокоиться:

– Мы, все трое, до сих пор на взводе после вчерашнего. Вот что, давай-ка заедем к трейлеру и прихватим автоматы. Доберемся до расщелины и хоть немного спустим пар.

– Было б круто, – с надеждой произнес Фингал.

– А потом, после, устроим собрание.

Пухл отозвался:

– За-е-бись! – Засунул пистолет за пояс. – Нахуй расщелину. Хочу пострелять во что-нибудь, что движется. Что-нибудь побыстрее и побольше ебаной черепахи.

– Типа чего?

– Поживем – увидим, – заявил Пухл. – Еврея пришить поскорее, япошке – прочь бошку.

– Для макаронника не пожалей пинка, – подхватил Фингал. – Да!

Бод Геззер надеялся, что дурное настроение напарника развеется до того, как они дорвутся до серьезных игрушек.

Моффит не должен был выходить из себя.

Он был профи. Он постоянно имел дело с паршивыми мудаками.

Но, крадясь по тесной квартирке Бодеана Джеймса Геззера, агент постепенно впадал в ярость.

На стене плакат с Дэвидом Корешем – псих из Уэйко собственной персоной. В том провальном рейде Моффит потерял друга.

И пулевые отверстия в штукатурке. Пустые обоймы. Стопки оружейных журналов и «Солдата удачи». Кассеты с порно. Книга в мягкой обложке под названием «Библия браконьера». Мельничка для перца, украшенная нацистской нарукавной повязкой. Обучающая брошюра – как делать бомбы из удобрений. Разрезанный комикс, юмористически обыгрывающий Холокост. Ассортимент нашивок и бамперных наклеек Национальной стрелковой ассоциации. Полный шкаф камуфляжа. Флаг Конфедерации, прибитый к облезающим обоям за туалетом. В спальне вышитый крестиком на ситце портрет Дэвида Дюка [28].

Моффит подумал: эти типы наверняка ловили кайф, обрабатывая Джолейн.

Он закрыл за собой входную дверь, подперев ее стулом. Открыл заднее окно и вышиб защитную сетку, чтобы можно было сбежать, если вернется Бодеан Джеймс Геззер. К тому же свежий воздух не повредит – тут воняло грязным бельем, окурками и выдохшимся пивом. Моффит начал методичный обыск. По опыту он знал, что даже самые тупые головорезы иногда оказывались просто гениями укрывания контрабанды – а лотерейный билет проще спрятать, чем «АК-47» или кило гашиша.

Первой была кухня. Мельком взглянув на покрытое коркой столовое серебро, Моффит порадовался, что надел хирургические перчатки. Сильным предплечьем он освободил загроможденный столик в обеденной нише. Там он опустошил каждую коробку и жестянку из ящиков Бодеана Джеймса Геззера – сахар, мука, растворимый кофе, шоколадные «Криспи», сухарики-гренки, хлопья «Квакерский овес».

Никакого билета.

Прежде чем открыть холодильник, он глубоко вдохнул, но внутри оказалось не так омерзительно, как предполагалось. Отделение для еды было практически пустым, если не считать «бадвайзера», печенья с начинкой из корня алтея, кетчупа и пушистого от плесени ломтя гауды. Не обнаружив ничего припрятанного, Моффит пробил себе путь в морозильную камеру, любимый тайник начинающих наркоманов и контрабандистов. Полугаллонная емкость с древним, покрытым сливочной помадкой мороженым отправилась в чашу миксера, которая, в свою очередь, отправилась в духовку. Когда эти помои растаяли, Моффит процедил их через дуршлаг. Потом вытряхнул формочки для льда на кухонный стол и осмотрел каждый кубик.

Нет билета.

Он схватил столовый нож и направился в спальню, где выпотрошил подушки, вспорол тюфяк и пружинный матрас, приподнял заплесневелые углы ковра. В платяном шкафу Бодеана Джеймса Геззера Моффит наткнулся на такое, чего никогда не видел раньше – камуфляжное белье. Еще там был штык времен Второй мировой войны, липкого вида «Пентхауз» и стопка настоятельных уведомлений об уплате просроченных взносов из Национальной стрелковой ассоциации. Моффит был уверен, что нашел то, что искал, когда в нижнем ящике под клубком поношенных носков обнаружил пять хрустких билетов «Флорида Лотто».

Но ни в одном из них последовательность не совпадала с выигрышными числами Джолейн, неверной была и дата розыгрыша – 2 декабря.

Это завтра, подумал Моффит. Невероятно – им было мало украденных 14 миллионов. Эти уроды хотят еще больше.

Он сунул билеты в карман и с некоторым ужасом направился в ванну. Раковиной завладела колония жирных муравьев-древоточцев, выказывая особое пристрастие к зубной щетке Бодеана Джеймса Геззера. Моффит залез в аптечку и опустошил пузырьки с лекарствами. Некоторые были выписаны не на имя мистера Геззера, который, несомненно, украл их или подделал рецепты. Моффит не пожалел времени на тюбики с зубной пастой «Крест» и кремом от геморроя – выдавил их ногой, а потом вскрыл кусачками.

Ничего.

На туалетном столике лежала пустая коробка презервативов «Троянец» без смазки, что заинтриговало Моффита. В квартире Бодеана Джеймса Геззера не наблюдалось никаких следов присутствия женщины – разумеется, женщины из тех, что беспокоятся о предохранении от заразы. Может, Геззер – гей, подумал агент, хотя вряд ли, если учесть склонность оружейных маньяков к гомофобии. К тому же названия на сложенных у телевизора кассетах с порнографией предназначены для гетеросексуалов.

Может, негодяй надевал резинки, когда дрочил. Или может, пользовался ими с проститутками. В общем, деятельный парень, как ни посмотри.

Ответ на загадку «Троянцев» обнаружился в пластиковом мусорном ведре: пять пакетиков из фольги и лезвие. Моффит разложил их на стульчаке. Презервативы были внутри упаковок, и Моффит бережно извлек их пинцетом. На каждом были видимые насечки или разрезы – вероятно, потому их и выкинули.

Моффит сосредоточился на ярких обертках. Ясно, что их не просто разрывали в обычной спешке страсти. Вместо этого их старательно разрезали по краю, явно лезвием. И даже при такой осторожности Бодеан Джеймс Геззер повредил все пять резинок.

Шестая, похоже, оказалась победительницей. Моффит был практически уверен, что знал, где она и что спрятано внутри.

– Козел! – сказал он вслух.

Мистер Геззер, похоже, тот еще оптимист, размышлял агент. Иначе зачем он беспокоился о сохранности презерватива, в котором спрятан лотерейный билет?

Направляясь прочь из квартиры, Моффит наткнулся на жирную крысу, набивающую брюхо среди холмиков сахара и крупы на обеденном столике. Моффит собрался было ее пристрелить, но потом подумал: с какой радости делать Геззеру одолжение? Если повезет, животное окажется бешеным.

Моффит по природе своей не был вредной личностью, но его вдохновила жалкая атрибутика ненависти. Он представил себе вечно недовольного Бодеана Геззера и его товарища-садиста – один в трусах растянулся на футоне, другой, возможно, сгорбился за столиком на кухне. Они приканчивают «бадвайзер», смеются над тем, что сделали с Джолейн Фортунс, вспоминают, кто куда ее ударил. Как она смотрела. Как вскрикивала.

Моффит просто не мог ускользнуть и позволить таким уродам дальше жить своей извращенной жизнью как ни в чем не бывало. В конце концов, часто ли выпадает возможность произвести на параноиков-психопатов неизгладимое впечатление?

Недостаточно часто. Моффит чувствовал себя морально обязанным выебать Бодеану Джеймсу Геззеру мозги. Все заняло еще лишь несколько минут, после которых, кажется, позабавилась даже крыса.

Синклер был потрясен, едва коснулся черепах: теплое покалывание, которое сверхъестественно началось в ладонях и поднялось по обеим рукам до позвоночника.

Он сидел скрестив ноги на дворе Деменсио, на краю канавки. Дневное посещение закончилось, паломники уехали. Синклер никогда раньше не держал в руках черепаху. Деменсио сказал – вперед, пожалуйста. Они не кусаются, ничего такого.

Синклер достал одну из раскрашенных черепах и осторожно положил себе на колени. Бородатое лицо, уставившееся с рифленого панциря, было совершенно блаженным. И сама черепашка оказалась не менее совершенной – яркие глаза-самоцветы, бархатистая шея в зеленых, золотых и желтых полосках. Синклер дотянулся до воды и достал еще одну, а потом еще. Вскоре крошки-черепахи кишели на нем – топотали резиноподобные ножки, малюсенькие коготки небольно скребли по ткани брюк. Ощущение гипнотическое, почти божественное. Черепашки, казалось, испускали мягкий, успокаивающий ток.

Деменсио, заново наполнявший канавку «святой» водой, спросил Синклера, все ли с ним в порядке. Синклер самопроизвольно задрожал и невнятно забубнил. Деменсио не узнал мелодию, но ему вряд ли мечталось бы услышать ее по радио. Он обратился к Джоан и Родди:

– Я бы сказал, пора забрать парня домой.

Синклер не хотел уходить. Он поднял взгляд на Родди:

– Ну разве это не удивительно? – Простер вверх обе руки, полные черепах, с которых капала вода. – Вы видели?

Деменсио резко вмешался:

– Осторожней с этими тварями. Они не мои. – Только этого ему и не хватало – чтобы какой-то городской дурачок случайно прибил одну из драгоценных деток Джолейн. И адьос, тысяча баксов.

Деменсио одолевал соблазн направить на малого шланг – на котяру Триш это действовало магически. Лицо Синклера сосредоточенно перекосилось. Его голова начала болтаться туда-сюда, будто шея стала резиновой.

– Нерре нурее нахоо дюу-дии, – произнес он.

Родди покосился на жену:

– Это что – испанский, что ли?

– Сомневаюсь.

Синклер снова завыл:

– Нерре нерре дюу-дии! – Это была искаженная отрыжка однажды сочиненного им газетного заголовка, непревзойденного личного достижения: НЕРВНЫЙ НУРЕЕВ НАХОДЧИВ В ДЕБЮТЕ У ДИСНЕЯ.

Перевод, будь он известен Деменсио, вряд ли бы его успокоил.

– Вот именно, – огрызнулся он. – Мы закрываемся.

По настоянию Родди Синклер вернул двенадцать расписных черепашек в воду. Родди отвел его в машину, и Джоан поехала домой. Родди начал укладывать угольные брикеты в гриль во дворе, но Синклер сказал, что не голоден, и лег спать. Когда Джоан проснулась на следующее утро, его не было. Под сахарницей лежал журналистский блокнот, раскрытый на новой странице:

Я вернулся в святилище.

Там-то она и нашла его, восхищенного и обалдевшего. Деменсио отвел ее в сторону и прошептал:

– Без обид, но у меня тут все же бизнес.

– Я понимаю, – сказала Джоан. Подошла к канавке и присела на корточки рядом с братом. – Как наши дела?

– Видишь? – показал Синклер. – Она плачет. Деменсио починил шланги Мадонны, на стеклопластиковых щеках сверкали слезинки. Джоан стыдилась такой впечатлительности Синклера.

– Твой шеф звонил, – сказала она.

– Это хорошо.

– У него, похоже, что-то действительно важное. Синклер вздохнул. В сложенных чашечками ладонях у

него было по черепашке.

– Это Варфоломей, а это, по-моему, Симон.

– Да, они просто душки.

– Джоан, я тебя умоляю. Это же апостолы!

– Милый, позвони лучше в газету.

Деменсио предложил воспользоваться телефоном в доме. Что угодно, лишь бы этот балда убрался из святилища, пока не прибыли первые туристы.

Секретарша ответственного редактора соединила Синклера немедленно. Он монотонно извинился за то, что не перезвонил днем раньше, как обещал.

– Забудь об этом, – ответил ответственный редактор. – У нас дерьмовые новости – Том Кроум погиб.

– Нет.

– Похоже на то. Расследовавшие пожар нашли труп в доме.

– Нет! – повторил Синклер. – Этого не может быть.

– Обгоревший до неузнаваемости.

– Но Том уехал в Майами с лотерейной женщиной.

– Кто тебе это сказал?

– Человек с черепахами.

– Понимаю, – сказал ответственный редактор. – А человек с жирафами – что он сказал? А бородатая дама с пингвинами – у нее ты спрашивал?

Синклер покачнулся и начал заваливаться, запутываясь в телефонном шнуре. Джоан подставила ему стул под зад. Синклер, задыхаясь, произнес:

– Том не мог погибнуть.

– Сейчас работают над ДНК, – продолжил редактор, – но девяносто девять шансов из ста, что это он. Мы готовим на завтра материал на первую полосу.

– Боже мой, – пробормотал Сиклер. Неужели он на самом деле потерял журналиста?

Он услышал, как шеф говорит:

– Не возвращайся домой.

– Что?

– Не сейчас. Пока мы не придумали, что сказать.

– Кому? – спросил Синклер.

– Информагентствам. Телекомпаниям. Нечасто нынче убивают журналистов, – объяснил ответственный редактор. – Особенно тех, кто пишет очерки. Дело весьма серьезное.

– Конечно, но…

– Будет масса скользких вопросов: куда вы его отправили? над чем он работал? было ли это опасно? Будет лучше, если всем займусь я. За это мне и платят большие бабки, верно?

Синклер будто застрял в холодном тумане.

– Не могу поверить.

– Может, это не имело никакого отношения к работе. Может, это было ограбление или ревнивый муж, – сказал ответственный редактор. – Может, блядь, кастрюля взорвалась – кто знает? Штука в том, что Том окончит свой путь героем, несмотря ни на что. Так и происходит, когда убивают журналистов, – вспомни Амелию Ллойд, Христа ради. Она не могла список продуктов нахерачить, и все равно в ее честь назвали серьезную премию.

Синклер выдохнул:

– Мне плохо.

– Нам всем плохо, поверь. Нам всем, – сказал ответственный редактор. – Держись там пока потише. Успокойся. Погости у сестры вволю. Я буду на связи.

Какое-то время Синклер не шевелился. Джоан взяла у него из руки трубку и осторожно распутала шнур с плеч и шеи. Салфеткой промокнула пот со лба. Потом намочила еще одну и вытерла пятно от черепашьих какашек у него с рукава.

– Что он сказал? – спросила она. – Что случилось?

– Том – он не в Майами, он мертв.

– О нет! Мне так жаль.

Синклер встал.

– Теперь я понимаю, – сказал он.

Сестра нервно уставилась на него.

– Я наконец понимаю, зачем я здесь. Что привело меня сюда. Раньше я не был уверен. Что-то фантастическое нахлынуло на меня, когда я прикоснулся к черепахам, но я не знал, что или почему. Теперь – да. Теперь я знаю.

– Слушай, не хочешь газировки? – осведомилась Джоан.

Синклер ударил себя в грудь.

– Я был послан сюда, – сказал он, – чтобы переродиться.

– Переродиться?

– Другого объяснения нет, – заявил Синклер и порысил за дверь к святилищу. Там он сорвал одежду и улегся в илистую воду среди черепах.

– Нахоо дюу-дии, нахоо нерре!

Триш, которая развешивала футболки на продажу, опустилась на одно колено:

– По-моему, он говорит на языках.

– Щас бы, – вмешался Деменсио. – Гули-гули-цып-цып-цып.

И злобно потопал в гараж искать острогу на тунца.

Кроум выглядел озабоченным. Счастливым, подумала Джолейн, но озабоченным.

И сказала:

– Ты прошел тест.

– Тест для белых парней?

– Угу. Тест на дальтонизм.

Кроум расхохотался. Приятно было это слышать. Джолейн хотелось бы, чтобы он так смеялся чаще, не только когда она шутит.

Он спросил:

– Когда ты решила, что это случится?

Они лежали под одеялами, обнявшись. Будто снаружи холодно, подумала Джолейн, а не семьдесят два по Фаренгейту.

– До поцелуя или после поцелуя? – уточнил Кроум.

– После, – ответила она.

– Шутишь.

– Не-а. Исключительно импульсивное решение.

– Секс?

– Именно, – ответила Джолейн.

На самом деле неправда, но зачем говорить ему все? Ему не стоило знать о конкретном моменте, когда она сделала свой выбор и почему. Джолейн забавляло, что мужчины вечно пытались вычислить, когда же им удалось уложить девчонку в постель – какую невероятно хитрую фразу им удалось выдумать, какую своевременную струнку откровенности или отзывчивости они затронули. Как будто сила соблазнения осталась бы при них, когда бы им того ни захотелось, надо только знать, как ее проявить.

Для Джолейн в случившемся не было непостижимой тайны. Кроум был порядочным малым. Он заботился о ней. Он был сильным, надежным и не таким уж болваном. Это играло роль. Он и не догадывался, какую это играло роль.

Не говоря уже о том, что она была напугана. Никто не отрицает. Погоня за двумя жуткими грабителями по всему штату – безумие, вот что это такое. Не удивительно, что они оба были на нервах, она и Том. Это, конечно, тоже как-то повлияло – одна из причин, почему они обнимались, как подростки.

Джолейн отступила к обычной постельной болтовне.

– О чем ты думаешь?

– О Моффите, – ответил он.

– Очень романтично!

– Я надеюсь, он не будет торопиться с обыском. Неделя или вроде того вполне сошла бы. А тем временем мы могли бы просто остаться как сейчас, мы вдвоем.

– Милый разворот, – сказала Джолейн, щипая его за ногу. – Думаешь, он найдет билет?

– Если он там – да. Агент производит впечатление абсолютной компетентности.

– А если он не там?

– Тогда, видимо, нам понадобится план и немного удачи.

– Моффит думает, я могу что-нибудь учудить.

– Представляю себе.

– Серьезно, Том. Он даже не сказал мне, как этого человека зовут.

– Я знаю, как его зовут, – ответил Кроум. – И где живет.

Джолейн выпрямилась, села, выскочив из-под одеяла:

– Что ты сказал?

– Со всем должным уважением к твоему другу, не обязательно быть Шерлоком Холмсом, чтобы проверить номер машины. Нужен только приятель из дорожного патруля. – Кроум с деланной невинностью пожал плечами. – Урода в пикапе зовут Бодеан Джеймс Геззер. И мы можем его найти, с помощью бесстрашного агента Моффита или без оной.

– Черт, – пробормотала Джолейн. Парень оказался хитрее, чем она думала.

– Я бы сказал тебе раньше, но мы были слишком заняты.

– Прекрати!

Они оба подскочили, когда зазвонил телефон. Кроум взял трубку. Джолейн придвинулась ближе и беззвучно прошептала:

– Моффит?

Кроум покачал головой. Джолейн выпрыгнула из постели и направилась в душ. Когда она вышла, он стоял у окна, рассматривая великолепный вид рельсов «Метрорейл». Он, кажется, не замечал, что она перекрасила ногти в неоновый зеленый, а из одежды на ней только полотенце на голове.

– Так кто это был? – спросила она.

– Снова мой адвокат.

О-оу, подумала она, взяв халат.

– Плохие новости?

– Вроде того, – сказал Том Кроум. – Как выяснилось, я умер.

Когда он развернулся, оказалось, что он скорее потрясен, чем расстроен.

– Завтра это должно быть на первой полосе «Реджистера».

– Умер… – Джолейн надула губы. – Неплохо ты меня надул.

– Сгорел дотла в собственном доме. Должно быть, так и есть, раз об этом пишут в газете.

Джолейн чувствовала, что имеет полное право недоумевать, достаточно ли она знает об этом малом, Томе, казавшемся таким невозмутимо спокойным. Сгоревший дом – не хухры-мухры.

– Господи, что ты собираешься делать? – спросила она.

– Побуду пока мертвым, – ответил Кроум. – Так говорит мой адвокат.

Пятнадцать

Бодеан Геззер приказал Пухлу прекратить палить из грузовика.

– Но это он!

– Не он, – сказал Бод. – А теперь перестань.

– Пока нет.

– Мои барабанные перепонки! – завопил Фингал.

– Ссыкун!

Пухл продолжал стрелять, пока черный «мустанг» не вынесло с шоссе на одних ободах. Бод в гневе тормознул пикап и накатом доехал до обочины. Он потерял контроль над Пухлом и Фингалом – полуавтоматика, похоже, пробуждала в них самое худшее.

Пухл выпрыгнул из грузовика и размашисто зашагал в темноту, к обездвиженной машине, с явно убийственными намерениями. Бод следил за продвижением напарника по колеблющемуся оранжевому огоньку сигареты. Этот человек подавал чертовски плохой пример Фингалу – ничем хорошо организованным стрельба по водителям на скоростной автостраде Флориды и не пахла.

Фингал спросил:

– А теперь что нам делать?

– Давай выходи, сынок.

Бод Геззер взял фонарик из бардачка и поспешил за Пухлом. Когда они его догнали, он держал на мушке молодого латиноамериканца, который имел несчастье смутно походить на противного дружка официантки из «Ухарей», которая еще более смутно походила на актрису Ким Бейсингер.