О, счастливица!

Заработок Бернарда Сквайрза и, по всей вероятности, сама его жизнь зависели от его умения составлять инвестиционные портфели, в которых могли правдоподобно исчезать гигантские суммы. Естественно, он питал любовь к проектам, связанным с развитием недвижимости. Бернард ни мгновения не планировал превратить Симмонсов лес в прибыльный розничный торговый центр. Грейндж – абсолютно смехотворное место для крупного центра, один из немногих муниципалитетов Флориды, который сократился в размерах (по сведениям недоумевающих переписчиков населения) за годы бума в восьмидесятых и девяностых. И если его ничтожное население пополнялось скромным притоком туристов с магистрали, то демографически среднего посетителя Грейнджа можно было весьма дипломатично отнести, с точки зрения розничного продавца, к группе «мало-малообеспеченных». Ни один из главных арендаторов площадей в торговых центрах и ни одна торговая сеть не возмечтает разместиться здесь – и Бернард Сквайрз прекрасно это сознавал.

Сначала его план заключался в том, чтобы совершить весьма дорогостоящую ошибку. Действуя как банк, пенсионный фонд финансировал покупку Симмонсова леса и подписывал ряд контрактов со строительными компаниями, тайно контролируемыми Ричардом Тарбоуном и его партнерами. Симмонсов лес срывают бульдозерами, место расчищают, заливают фундамент и, возможно, возводят стену-другую.

Потом – череда неудач. Нехватка рабочей силы и материалов. Отсрочки из-за погоды. Пропущенные выплаты по строительным займам. Подрядчики неожиданно объявляют о банкротстве. И, будто этого и так недостаточно, лизинговый агент уныло сообщает, что во вскоре достраиваемом «Торговом центре Симмонс-вуд» практически никому не нужны места. Проект шипит и умирает, а на месте Симмонсова леса – развалины. Во Флориде таких полно.

Какая бы сумма ни тратилась на Симмонсов лес в действительности, эта цифра удвоится, оказавшись в виде задолженности в бухгалтерских книгах «Международного центрального союза бетонщиков, шпаклевщиков и облицовщиков Среднего Запада». Так Бернард Сквайрз скрывал нелегальные доходы семьи Тарбоун. Если другие чиновники профсоюза и подозревали мошенничество, им хватало ума не совать туда нос. К тому же пенсионный фонд в общем и целом приносил доход – Сквайрз за этим следил. Даже аудиторы Налогового управления не могли придраться к его бухгалтерии. Инвестиции в недвижимость – лотерея, это всем известно. То выиграл, то проиграл.

Когда списанные суммы исчерпают свою полезность, Бернард Сквайрз замышлял отделаться от Симмонсова леса, продав его страховому конгломерату или, может, японцам – кому хватит средств завершить этот дурацкий торговый центр или снести все и начать заново. Впрочем, сейчас Бернард Сквайрз хотел лишь довести сделку до конца.

Именно Ричард Тарбоун по прозвищу Ледоруб желал покончить с недвижимостью в Грейндже как можно скорее.

– И не звони мне, – заявил он Сквайрзу, – пока у тебя не будет хороших, еб твою мать, новостей. Сделай все, что угодно, ты понял?

Бернард понял.

Очередное посещение началось с проблем. Стеклопластиковая Мадонна снова не плакала как полагается – на этот раз из-за перегиба пластмассового дозатора между бутылкой-резервуаром и глазами. Один слезный канал пересох, из другого хлестало, как из артерии. Паломник из Гватемалы, которому струя попала в лоб, громко усомнился в подлинности чуда. По счастью, тирада была на испанском и, следовательно, оказалась непонятной для прочих посетителей. Триш, которая управляла Мадонной, за завтраком поведала Деменсио о водопроводных проблемах. Деменсио приказал ей отключить насос, немедленно – и никаких больше слез.

– Но к нам автобус подъезжает, – напомнила ему Триш. – Автобус миссии из Западной Вирджинии.

– О черт!

Каждую неделю Деменсио менял расписание плача Мадонны. «Сухие» дни были так же важны, как и «мокрые», – иначе не возникало ощущения божественной тайны. Более того, Деменсио замечал, что некоторые паломники на самом деле были рады, когда Дева Мария не плакала в их первый визит. Это давало им повод вернуться в Грейндж в следующий отпуск: так туристы год за годом возвращаются в Йеллоустон в надежде встретить лося.

Поэтому Деменсио не взволновал рассказ жены о неисправности Мадонны. В середине недели бизнес обычно вялый – удачный момент для непредусмотренного сухого дня. Но Деменсио забыл о проклятом миссионерском автобусе: шестьдесят с лишним христианских паломников из Уилинга. Проповедника звали Муни или Муди, как-то так, и раз в два года он катался по всей Флориде с новообращенными. Триш пекла лаймовый пирог, а Деменсио выставлял бутылку скотча, проповедник же в ответ упрашивал своих верных последователей щедро жертвовать святыне Деменсио. Деменсио считал, что обязан обеспечивать слезы для такой надежной компании.

Таким образом, гидравлическая авария Мадонны угрожала кризисом. Деменсио не хотел прерывать утреннее посещение, чтобы отволочь статую внутрь на ремонт – такое вызвало бы подозрения даже у самых благочестивых. Подглядывая сквозь шторы, Деменсио насчитал на переднем дворе девять жертв, внимательно застывших вокруг иконы.

– Есть идеи? – спросила Триш.

– Тихо, – ответил ее супруг. – Дай подумать.

Но тихо не стало. Комнату наполнил хруст – черепахи Джолейн наслаждались завтраком.

Мрачный взгляд Деменсио остановился на аквариуме. Вместо того чтобы порвать салат на мельчайшие кусочки, он бросил в емкость целую головку латука. При виде его крошки-черепахи впали в неистовство и сейчас прогрызали себе путь по листьям.

Это зрелище, вынужден был признать Деменсио, завораживало. Сорок пять мародерствующих черепах. У него родилась мысль.

– У тебя осталась та Библия? – спросил он жену. – С картинками?

– Ну да, лежит где-то.

– И еще мне нужна будет краска, – заявил он. – Такая, ее для авиамоделей в «Сделай сам» продают.

– У нас всего два часа до автобуса.

– Не переживай, это много времени не займет. – Деменсио прошелся к аквариуму. Наклонился и воззвал: – Ну что, кто хочет стать звездой?

Десять

Утром 28 ноября, когда дождь затуманивал горы, Мэри Андреа Финли Кроум освободила номер в «Реабилитационном центре и санатории минеральных вод "Мона Пасифика"» на острове Мауи. Она вылетела прямиком в Лос-Анджелес, где на следующий день прослушивалась для телевизионного рекламного ролика новых экспресс-тестов на беременность. Потом она полетела в Скоттсдейл, чтобы присоединиться к труппе, ставившей мюзикл по «Молчанию ягнят», в котором Мэри Андреа играла Клариссу, бесстрашного молодого агента ФБР Маршрут Мэри Андреа надежные источники сообщили адвокату Тома Кроума по бракоразводному делу Дику Тёрнквисту, который договорился с судебным исполнителем, вручающим повестки, чтобы тот ждал за кулисами в театре-ресторане в Аризоне.

Каким-то образом Мэри Андреа получила известие о засаде. Посреди финала, когда весь состав и хор пели:

О Ганнибал, о Каннибал,

как восхитительно ты зол!

– Мэри Андреа упала в обморок, корчась в спазмах. Судебный исполнитель отступил, когда санитары ремнями привязали актрису с вываленным языком к носилкам и отнесли к машине «скорой помощи». Когда Дик Тёрнквист узнал подробности, Мэри Андреа Финли Кроум чудесным образом пришла в сознание, самовольно покинула больницу Скотт -сдейла, взяла напрокат «тандербёрд» и растворилась в пустыне.

Дик Тёрнквист сообщил Тому Кроуму плохие вести факсом, который Кроум получил в офисе «ФедЭкс Кинко», через шоссе от кампуса Университета Майами. Он не стал читать документ, пока они с Джолейн Фортунс не припарковались под фонарем, устроив, как она выразилась, Большую Засаду.

Проглядев отчет адвоката, Кроум разорвал его в клочки.

Джолейн сказала:

– Я знаю, чего хочет эта женщина.

– Я тоже знаю. Она хочет быть замужем вечно.

– Ты ошибаешься, Том. Она пойдет на развод. Но это должна быть ее идея, только и всего.

– Спасибо, доктор Бразерс [20]. – Кроум не хотел думать о своей будущей экс-супруге, иначе он перестанет спать, как щенок. Вместо этого он будет просыпаться с продирающими до костей головными болями и кровоточащими деснами.

– Ты не понимаешь, – сказал он. – Для Мэри Андреа это спорт – увиливать от меня и адвокатов. Это как соревнование. Удовлетворяет ее извращенную жажду драмы.

– Могу я спросить, сколько ты ей посылаешь?

Кроум едко рассмеялся:

– Nadа [21]. Ни единого пенни! Я о том и говорю – я испробовал все: я отказал по всем ежемесячным чекам, аннулировал кредитки, закрыл общие счета, забыл ее день рождения, забыл нашу годовщину, оскорбил ее мать, спал с другими женщинами, сильно преувеличивая их количество, – и она все равно не хочет со мной развестись. Не хочет даже прийти в суд!

– Есть одна вещь, которой ты не сделал, – заметила Джолейн.

– Это противозаконно.

– Расскажи ей, что встречаешься с чернокожей. Это обычно срабатывает.

– Да ей наплевать. Эй, взгляни-ка, – Том Кроум указал на стоянку. – Это их пикап?

– Не уверена. – Джолейн выпрямилась и всмотрелась пристальнее. – Возможно.

Утром, когда почтой прибыла одноразовая камера, Кэти отвезла ее в фотостудию, где печатали снимки за час. Том как следует постарался в Грейндже: только два фото его большого пальца и несколько – святилища Мадонны. На снимках крупным планом глаза статуи убедительно блестели.

Кэти сунула фотографии в сумочку и поехала в центр на ранний обед с мужем. В соответствии с новой политикой брачной откровенности и полной открытости она положила снимки на стол между корзинкой с хлебом и кувшином сангрии.

– Том сдержал обещание, – сказала она в качестве объяснения.

Судья Артур Баттенкилл-младший отложил салатную вилку и просмотрел фото. Его туповатое лицо и поршнеобразные жевательные движения напомнили Кэти овцу на пастбище.

Он произнес:

– И что это за чертовщина?

– Дева Мария. Та, что плачет.

– Плачет?

– Видишь, вон там? – показала Кэти. – Говорят, она плачет настоящими слезами.

– Кто говорит?

– Это поверье, Артур. Только и всего.

– Это херня какая-то. – Он отдал фотографии жене. – И это дал тебе твой дружок-писатель?

– Я его попросила, – объяснила Кэти, – и он не дружок. Все кончено, я тебе уже дюжину раз говорила. Мы разошлись, ясно?

Ее муж отпил вина. Потом, грызя ломоть кубинского хлеба, изрек:

– Дай знать, если я все правильно понимаю. Все кончено, но он по-прежнему посылает тебе личные фотографии.

Кэти выразила свою досаду, звонко постучав ложкой по ножке винного бокала:

– Ты не очень-то внимательно слушаешь, – заметила она, – для судьи.

Ее муж хихикнул. Его пренебрежительное отношение заставило Кэти задуматься, не была ли ошибкой вся эта задумка с честностью – с таким ревнивцем, как Артур, возможно, разумнее было сохранить парочку безвредных секретов.

Если бы он только попытался, подумала Кэти. Если бы он понял ее отношение. Ни с того ни с сего она вдруг спросила:

– А как там Дана?

Дана была одной из двух секретарш, которых в настоящее время трахал судья Артур Баттенкилл-младший.

– У нее все хорошо, – сказал он, спокойный, как астронавт.

– А Уиллоу – она все еще с бейсболистом?

Уиллоу была второй секретаршей, запасной любовницей Артура.

– Они до сих пор живут вместе, – сообщил судья. – Но Оскар ушел из бейсбола. Разрыв мышц плечевого сочленения, что-то вроде того.

– Как плохо, – заметила Кэти.

– А может, и тендинит. Как бы то ни было, он снова хочет получить свою степень. Управление рестораном, как сказала Уиллоу.

– Молодец, – сказала Кэти, думая: хватит уже об Оскаре.

Судья просиял, когда принесли треску – запеченную на слое пасты, с крабовым мясом и артишоками сверху. Кэти заказала садовый пирог с заварным кремом и начинкой и апатично его ковыряла. Она не ждала всерьез, что муж исповедуется во всех своих прелюбодеяниях, но сознаться хотя бы в одном ему ничего не стоило. Уиллоу могла бы стать обнадеживающим началом – ничего особенного в ней не было.

– Ты ночью метался и ворочался, – сказала Кэти.

– Ты заметила?

– Снова желудок?

– Я встал, – сказал Артур с набитым ртом, – и перечитал этот твой замечательный список.

Ой-е, подумала Кэти.

– Ты и твой молодой человек, – продолжил судья, решительно глотая. – Все отвратительные, похабные, потные подробности. Поверить не могу, что ты вела счет.

– Таковы правдивые признания. Если меня немного занесло, мне жаль, – сказала Кэти.

– Тринадцать половых актов за четырнадцать дней! – Он накручивал бледно-зеленую лапшу на вилку. – Включая три минета – что, кстати, на два больше, чем ты сделала мне за последние четырнадцать месяцев.

Вот тебе и подсчеты, подумала Кэти.

– Артур, доедай рыбу, пока не остыла.

– Я тебя не понимаю, Кэтрин. После всего, что я для тебя сделал, я получаю нож в сердце.

– Прекрати. Ты переживаешь, в сущности, по пустякам.

– Три минета – это не «в сущности, пустяки».

– Ты не понял главного. Самого, черт возьми, главного. – Она потянулась под стол и смахнула его руку со своего бедра.

– Твой молодой человек, – спросил судья, – где он сейчас? Лурд? Иерусалим? Может, Турин – плащаницу примеряет?

– Артур, он не мой «молодой человек». Я не знаю, где он. А ты – ты просто лицемерный осел.

Судья аккуратно вытер салфеткой губы:

– Я приношу извинения, Кэтрин. Знаешь что, давай-ка отыщем где-нибудь комнату.

– Иди ты к черту, – ответила она.

– Пожалуйста!

– При одном условии. Ты завязываешь со своей паранойей о Томми.

– Идет, – сказал Артур Баттенкилл-младший. Он весело помахал официанту и попросил счет.

Спустя несколько часов дом Тома Кроума взлетел на воздух.

По дороге на завтрак Бодеан Геззер и Пухл остановились подоставать пару рабочих-мигрантов, голосовавших на федеральной трассе номер 1. Пухл кружил со своим кольтом, а Бод проводил экзамен:

Имя четырнадцатого президента Соединенных Штатов?

Где была подписана Конституция?

Процитируйте Вторую поправку.

Кто снимался в «Красном рассвете» [22]?

Сам Пухл был рад, что ему не пришлось проходить тот же тест. Очевидно, мексиканцы успехов не делали, потому что Бод на ломаном испанском приказал им предъявить разрешения на жительство и работу. Мужчины испуганно достали бумажники, которые Бод вытряс на гравий у обочины.

– Легальные они? – спросил Пухл.

– Щас бы.

Острым носком сапога Бод раскидал скудное имущество мигрантов – водительские права, удостоверения сельхоз-рабочих, паспортные снимки детей, листочки с молитвами, почтовые марки, автобусные билеты. Пухлу показалось, что он заметил иммиграционную карту, но Бод каблуком растоптал ее в клочья. Потом он извлек из бумажников деньги и велел им проваливать, мучачос!

Позже, в пикапе, Пухл спросил, сколько у них было денег.

– Восемь баксов на двоих.

– Пиздец.

– Слышь, эти восемь баксов по праву принадлежат белым американцам, таким, как мы. А эти блядские нелегалы, Пухл, – угадай, кто оплачивает их лечение и талоны на еду? Мы с тобой, вот кто. Миллиарды долларов каждый год – на иностранцев.

Как обычно, у Пухла не оказалось причин сомневаться в осведомленности друга на этот счет.

– И я говорю – миллиарды, – продолжал Бод Геззер. – Так что не считай это грабежом, дружище. Это мы взимали проценты.

Пухл кивнул:

– Конечно, все верно ты говоришь.

Они вернулись из «7-11» и обнаружили незнакомую машину, криво припаркованную рядом с трейлером Пухла. Это был отшкуренный «шевроле-импала», к тому же старый. На зеркале заднего обзора свисал фальшивый инвалидный пропуск Пухла.

– Тихо, без паники, – сказал Пухл, вытаскивая пистолет из-за пояса.

Дверь трейлера была открыта, телевизор орал. Бод сложил руки рупором:

– Выкатывайся оттуда, кто бы ты ни был! И держи руки на виду, еб твою мать!

В дверях появился Фингал, без рубашки и с щетинистым черепом. У него была ухмылка беззаботного идиота.

– А вот и я! – провозгласил он.

Сначала Бод и Пухл его не узнали.

– Эй, – воскликнул Фингал. – Это я, ваш новый белый брат. Где ополчение?

Пухл опустил пистолет.

– Какого хуя ты с собой сделал, мальчик?

– Сбрил волосы.

– Зачем, скажи на милость?

– Чтобы стать скинхедом, – заявил Фингал.

Бодеан Геззер присвистнул:

– Без обид, сынок, но тебе не очень идет.

Проблема была в Фингаловом скальпе: воспаленный поперечный шрам, отвратительной печатью выделяющийся на бледном куполе головы.

Пухл спросил, не заклеймили ли Фингала, случаем, дикие негры или кубинцы из Майами.

– Не-а. Я уснул на картере.

Бод скрестил руки.

– И этот картер, – сказал он, – он ведь был еще в машине?

– Дасссэр, с работающим мотором. – Фингал изо всех сил постарался объяснить: несчастный случай произошел почти два года назад, воскресным днем. Он выпил пива, выкурил пару косяков и, может, съел полтаблетки рогипнола и решил отрегулировать «импалу». Он завел машину, открыл капот и немедленно отрубился башкой вниз прямо в блок двигателя. – Эта хуйня офигеть как нагрелась, – добавил Фингал.

Пухл этого не вынес. Он отправился в трейлер посрать, выключил телевизор и отыскал холодный «бадвайзер». Когда он вышел, Бод Геззер сидел рядом с Фингалом на переднем крыле «шеви». Бод помахал:

– Эй, наш мальчик сделал именно так, как мы сказали.

– Как это?

– Негритянка пришла к нему домой с расспросами о лотерейном билете.

– Еще как пришла, – сказал Фингал. – А я сказал, что это не она его купила и выиграла. Я сказал, она, типа, с другой субботой попутала.

Пухл ответил:

– Молодчага. И что она?

– Рассвирепела вконец и выскочила за дверь. И она тоже избита дай бог как. Это вы сделали, парни, я просек.

Бод посоветовал Фингалу закончить рассказ:

– Скажи, как ты уволился из магазина.

– Да, мистер Сингх, он сказал, я не могу парковаться, где инвалиды, пусть даже у меня голубая хрень с коляской на зеркале. Ну так я что сделал – схватил свой расчет за месяц из кассы и унес оттуда задницу.

– И взял кассету с записью камеры наблюдения, – добавил Бод. – Как мы ему и велели.

– Ага, я ее в бардачке припрятал. – Фингал мотнул головой в сторону «импалы».

– Хитрый ход, – сказал Пухл, моргая здоровым глазом. По правде, Фингал его не слишком впечатлил, да и у Геззера были сомнения. Мальчишка являл признаки покорной тупости, предвещавшей долгое печальное будущее в заведениях с минимальной изоляцией заключенных.

– Гляньте, – объявил Фингал, сгибая рыхлую левую руку. – Новая радикальная татуировка: Б.Б.П. Чтоб все было официально.

Поверх края пивной банки Пухл бросил Боду взгляд – мол, сам ему скажи.

– Ну, как смотрится? – радостно спросил Фингал. – Семьдесят пять баксов, ежли вы, парни, захотите такую же.

Бод соскользнул с бампера и стер следы ржавчины с камуфляжных штанов:

– Штука в том, что нам пришлось поменять название.

Фингал перестал гнуть руку:

– Что, больше не Братство Белых Повстанцев? Как так?

– Прав ты был насчет рок-группы, – сказал Бод.

– Угу, – вставил Пухл. – Нам не хотелось путаницы.

– И какое теперь новое название?

Бод сообщил. Фингал попросил повторить.

– Истые Чистые Арийцы, – медленно произнес Бод.

Фингал поджал губы. Он сердито уставился на аббревиатуру, выжженную на бицепсе:

– Выходит, по-новому… И-Ч-А?

– Верно.

– Вот дерьмо, – тихо пробормотал Фингал. Подняв взгляд, он попытался улыбнуться. – Ну ладно.

Повисла неловкая тишина, во время которой Фингал скрестил руки так, чтобы скрыть татуировку. Даже Пухлу стало его жаль.

– Но знаешь что, – сказал он Фингалу, – Орел там у тебя заебись.

– Да, бля, – согласился Бод Геззер. – Просто охуительный орел. Что там у него в когтях-то, «М-16»?

Мальчишка воспрял духом:

– Так точно. «М-16» я и просил у татуировщика.

– Ну, можешь теперь гордиться. Пива будешь?

Позже они вместе поехали в магазин спорттоваров «Спорт-Авторитет» и (по краденой «Визе») приобрели палатки, надувные матрасы, москитные сетки, топливо для фонарей и прочее походное снаряжение. Бод сказал, что все у них должно быть надежно упаковано и иметься наготове, на случай высадки на берег штурмовиков НАТО без предупреждения. Бод с удовлетворением обнаружил, что Фингал, в отличие от Пухла, питал настоящую любовь к спортивному камуфляжу. В награду Бод купил ему легкую парку «Древесная кора» – Фингалу не терпелось вернуться в трейлер и все это примерить.

Когда он заскочил внутрь переодеться, Бод заметил Пухлу:

– Он как ребенок рождественским утром.

Скорее как чертов дебил, подумал Пухл. И ответил:

– У тебя есть запасная шляпа? Потому что я не хочу больше смотреть на бритую голову этого бритоголового.

В грузовике Бод нашел промокшую шляпу-сафари в австралийском стиле – плесень аккурат сочеталась с камуфляжной расцветкой. Фингал гордо надел ее, затянув ремешок на горле.

День они провели у скальной расщелины, где вскоре стало ясно, что юному новобранцу нельзя доверять серьезное оружие. Пухл нелегально переделал «АР-15» в полную автоматику, что для нового члена Истых Чистых Арийцев оказалось чересчур, как физически, так и эмоционально. Взяв винтовку у Пухла из рук, Фингал издал вопль в духе команчей и заорал:

– Где тут Багамы?! Где эти натовские хуесосы-коммуняки? – После чего развернулся и принялся дико палить – пули свистели над водой, рикошетили от валунов песчаника, косили рогоз и срезали траву.

Бод и Пухл нырнули под грузовик, Бод бормотал:

– Никуда не годится. Иисусе, это совсем никуда не годится.

Пухл сипло выругался.

– Мне, блядь, надо выпить.

Фингалу потребовалось несколько минут, чтобы отпустить «АР-15», после чего его ограничили безобидной стрельбой по банкам из его старого «Марлина» двадцать второго калибра. На закате все трое, воняя порохом и выдохшимся пивом, вернулись в Пухлов трейлер. На вопрос Бода Геззера, хочет ли кто-нибудь есть, Фингал заявил, что сожрет целую корову.

Пухл не вынес бы еще часа в обществе гиперактивного кретина.

– Ты остаешься здесь, – приказал он Фингалу. – И стоишь на страже.

– На страже чего? – спросил паренек.

– Оружия. И всего дерьма, что мы накупили сегодня, – пояснил Пухл. – Новичок всегда охраняет. Разве не так, Бод?

– А то! – Бода тоже достала компания Фингала. – Палатки и так далее, это все важно для выживания. Нельзя их просто так оставлять без присмотра.

– Господи, я жрать хочу! – канючил Фингал.

Пухл похлопал его по плечу:

– Мы тебе куриных крылышек припрем. Хочешь супер-острых?

По сведениям банка, кредитку Джолейн использовали два вечера подряд в одном и том же ресторане «Ухари» – опрометчивый ход, который Кроум счел обнадеживающим. Укравшие билет «Лотто» определенно не были опытными преступниками.

Джолейн полагала, что никому духу не хватит трижды подряд туда возвращаться, но Кроум сказал, что это их лучшая зацепка. Сейчас они с Джолейн были у ресторана, наблюдая за красным грузовиком-пикапом, припаркованным в инвалидной зоне.

– Это они? – спросил Кроум.

– Те, что ко мне приходили, не были покалеченными. Ни один, – серьезно сказала Джолейн.

Из грузовика вылезли двое – один высокий, один пониже. Они вошли в ресторан без помощи инвалидных кресел, костылей или даже тростей.

– Чудо, не иначе, – изрек Кроум.

Джолейн не была уверена, что на нее напали эти же люди.

– Мы слишком далеко.

– Давай подберемся ближе.

Он зашел внутрь один и выбрал угловой столик. Через минуту вошла Джолейн – мягкая шляпа, солнцезащитные очки, как у Лолиты. Она села рядом, спиной к бару.

– Номер пикапа записал?

– Да, мэм. А что скажешь о наклейке на бампер? «Фурмана в президенты».

– Где они? – напряженно спросила она. – Они на меня смотрели?

– Если это тот столик, о котором я думаю, то они нас вообще не заметили.

На другом конце ресторана два весьма примечательных посетителя болтали с хорошенькой блондинкой-официанткой. Ее ошеломительная улыбка, к удовлетворению Кроума, объяснила загадку того, почему эти недоумки вечер за вечером возвращались сюда с паленой кредиткой – они втрескались по уши. Один из мужчин был полностью выряжен в камуфляж, включая кепку. У его спутника был грязный конский хвост и резиновая заплатка на одном из глаз. У обоих, как отметил Кроум, на лицах имелись глубокие порезы.

– Ты говорила, один был одет как охотник.

Джолейн кивнула:

– Точно.

– Взгляни-ка.

– Я боюсь.

– Все в порядке, – успокоил Кроум.

Она обернулась как раз настолько, чтобы глянуть мельком.

– Боже, – выдохнула она и отвернулась.

Кроум похлопал ее по руке:

– Мы молодцы, партнер.

За солнечными очками выражение Джолейн оставалось непроницаемым.

– Дай мне ключи от машины.

– Зачем? – спросил Кроум, уже зная ответ. Она не хотела открывать машину, она хотела открыть багажник.

– Подождем, пока они не уйдут, и…

– Нет, не здесь.

– Том, у нас «ремингтон». Что они смогут сделать?

– Забудь об этом.

Подошла официантка, но Джолейн не реагировала. Кроум заказал обоим гамбургеры и кока-колу. Когда они снова остались одни, он попытался убедить ее, что людная стоянка у ресторана – не лучшее место наставлять дробовик на кого бы то ни было, в особенности на двух пьяных психопатов из белой швали.

– Черт, я хочу мой лотерейный билет, – возразила Джолейн.

– И ты его получишь. Мы нашли ублюдков, это главное. Теперь им от нас не скрыться.

Она снова быстро глянула через плечо, вздрогнув при виде грабителя с хвостом.

– Никогда не забуду это лицо. Но вот пластыря на глазе я не помню.

– Может, это ты его ослепила, – предположил Кроум. Джолейн слабо улыбнулась:

– Дай-то бог.

Одиннадцать

Взрыв и пожар в доме Тома Кроума стали серьезным управленческим кризисом в карьере Синклера. Весь день он шлифовал оправдательный меморандум и ожидал вызова к ответственному редактору «Реджистера». Как и Кроум, ответственный редактор прошел закалку последними новостями политики и мир видел в мрачных тонах. Это был угловатый решительный мужчина за сорок, прежде времени поседевший, подверженный аллергии, неприветливый сквернослов. Он славился лазероподобным взглядом и отсутствием терпения.

Их последняя беседа с Синклером состоялась семью неделями раньше, в кратком телефонном разговоре: никаких колонок про этот ебаный ПМС, вы меня слышите? То было одно из исключительных озарений Синклера – периодическая статья, посвященная борьбе с ПМС. Колонка должна была, разумеется, выходить раз в месяц. Ответственный редактор с презрением отнесся к идее, вину за которую Синклер немедленно возложил на одного из своих подчиненных.

Даже при самых спокойных обстоятельствах прямой контакт с ответредом стоил нервов. Поэтому, когда вскоре после шести Синклера вызвали обсудить ситуацию касательно Тома Кроума, он побледнел. На входе в кабинет Синклеру бесцеремонно указали на кресло в чехле. На другой стороне стола красного дерева его босс бегло просматривал полицейский отчет, хотя Синклер (ни разу в жизни ни одного такого отчета не видевший) и не понял, что это было. Все, что он знал о пожаре в доме Кроума, стало известно от болтливого репортера из отдела городских новостей, после краткого разговора у писсуаров. Конечно, Синклера встревожила новость, но еще больше поразило то, что его не известили формально, из источника информации. Он, в конце концов, непосредственный начальник Кроума. Неужели больше никто не верит в электронную почту?

Задумчиво фыркнув, ответственный редактор развернулся и швырнул полицейский отчет на книжную полку. Синклер воспользовался моментом и вручил свеженькую копию докладной записки, которую ответственный редактор скомкал и бросил обратно. Она приземлилась Синклеру на колени. Ответственный редактор сказал:

– Это я уже видел.

– Но… когда?

– Во всех ее выдающихся версиях, мудила!

– О…

Синклер моментально сообразил, что случилось. Одним нажатием клавиши на своем компьютерном терминале ответственный редактор мог вызвать любую статью из обширного банка редакторских списков газеты. Синклер был убежден, что его шефу нет дела до происходящего в отделе очерков, но, очевидно, это было не так. Ответственный редактор электронным образом отслеживал доклад по Кроуму начиная с момента его вероломного создания.

Синклер почувствовал, что его лихорадит и трудно дышать. Он подобрал комок бумаги с коленей и осторожно сунул его в карман.

– Что меня больше всего очаровало, – продолжал редактор, – так это творческий процесс – как каждый новый черновик рисовал все более мрачную картину психического состояния Тома. И эти подробности, которые вы добавляли… в общем, я посмеялся от души. Может, вы ошиблись с призванием, Синклер? Может, вам стоило стать писателем? – Он посмотрел на Синклера так, словно тот – дерьмо на ковре. – Хотите воды? Кофе?

– Нет, спасибо, – безжизненно прошептал Синклер.