О, счастливица!

Карл Хайасен

О, счастливица!

Это художественное произведение. Все имена и персонажи вымышлены или использованы фиктивно. Перл-Ки – воображаемое место; впрочем, неразборчивость в еде у голубого краба и грифа-урубу описана точно. Однако использование в стоматологических целях «ВД-40», продукта, охраняемого товарным знаком, не одобрено никем.

Лорин, одной на миллион

Один

Днем 25 ноября женщина по имени Джолейн Фортунс заехала в мини-маркет «Хвать и пошел» в Грейндже, штат Флорида, и купила мятные жевательные конфеты «Сертс», невощеную зубную нить и один билетик «Лотто», лотереи штата.

Джолейн Фортуне зачеркнула те же числа, что зачеркивала каждую субботу вот уже пять лет подряд: 17 – 19 – 22 – 24 – 27 – 30.

Смысл ее лотерейных чисел был вот каким: каждое означало возраст, когда она отделывалась от обременительного мужчины. В 17 – от Рика, механика из «Понтиака». В 19 – от брата Рика, Роберта. В 22 – от биржевого брокера по имени Колавито, который был в два раза старше Джолейн и не выполнил ни одного из своих обещаний. В 24 – от полицейского, еще одного Роберта, влипшего в неприятности из-за обмена штрафных квитанций за нарушение правил Дорожного движения на секс. В 27 – от Нила-хиропрактика, полного благих намерений, но невыносимо от нее зависимого.

А в 30 Джолейн бросила Лоренса, юриста, своего первого и единственного мужа. Лоренса уведомили о лишении адвокатского звания ровно через неделю после его женитьбы на Джолейн, но та держалась за него почти год. Джолейн была увлечена Лоренсом, ей хотелось верить в искренние протесты относительно многочисленных обвинений в мошенничестве, усугубившие его проблемы с адвокатурой Флориды. На время апелляции по своему делу Лоренс устроился приемщиком платежей на автостраду Билайн – отважный карьерный ход, чуть не покоривший сердце Джолейн. Но однажды ночью его поймали за попыткой стащить тридцатифунтовый мешок мелочи, по большей части четвертаков и десятицентовиков. Не успел он внести залог, как Джолейн упаковала почти все его вещи, включая дорогие галстуки от «Эрме», и подарила их Армии спасения. А затем подала на развод.

Пять лет спустя, будучи все еще одинока и свободна, она, к собственному величайшему изумлению, сорвала джекпот во флоридской лотерее. В одиннадцать вечера, когда объявляли выигрышные номера, она сидела перед телевизором с тарелкой обглоданных индюшачьих костей.

Джолейн не грохнулась в обморок, не заорала и не начала дико выплясывать по всему дому. Впрочем, она все же улыбнулась, подумав о шести отвергнутых мужчинах из прошлого – вопреки всему они в конце концов ей что-то да принесли.

Двадцать восемь миллионов долларов, если быть точным.

Часом раньше и почти за три сотни миль от Джолейн к круглосуточному магазину во Флорида-сити подъехал карамельно-красный «додж-рэм». Из пикапа выбрались двое: Бодеан Геззер, известный в округе как Бод, и его спутник Пухл, заявлявший, что фамилии у него нет. Хотя они и припарковались в зоне «только для инвалидов», физическими недостатками ни один из них не страдал.

Бод Геззер был пяти футов шести дюймов ростом, чего так и не простил своим родителям. Он носил говнодавы из змеиной кожи на трехдюймовой подошве, а походка его наводила на мысль не о накачанных мышцах, а скорее о приступе геморроя. У Пухла имелось пивное брюшко, шесть футов два дюйма роста, влажные глаза, собранные в хвост волосы и недельная щетина. Он постоянно таскал заряженный ствол и был лучшим и единственным другом Бода Геззера.

Они были знакомы два месяца. Бод Геззер пришел к Пухлу, чтобы купить поддельную наклейку «инвалид», которая обеспечила бы ему лучшие парковочные места у здания службы пробации и надзора за условно-досрочно освобожденными и у прочих государственных контор, где он вынужден был время от времени отмечаться.

От трейлера Пухла – как и от самого владельца – воняло влажно и затхло. Пухл только что отпечатал новую партию фальшивых знаков и лаконично раскинул их веером на кухонном столе, точно покерную колоду. Их качество (резко контрастировавшее с окружающей обстановкой) было безупречным – универсальный символ инвалидной коляски уверенно расположился на темно-голубом фоне. Ни один полицейский на свете не придерется.

Пухл спросил Бода Геззера, какая наклейка ему нужна – эмблема на бампер, значок для заднего стекла или табличка на приборную панель. Бод сказал, что и обычная наклейка на стекло вполне сойдет.

– Двесси баксов, – сказал Пухл, почесывая череп салатной вилкой.

– Я тут чуток поиздержался с наличкой. Лобстеров любишь?

– Кто не любит?

И они заключили сделку: поддельный инвалидный пропуск в обмен на десять фунтов свежего флоридского лобстера, которого Бод Геззер стащил из ловушки неподалеку от Ки-Ларго. Союз браконьера и фальсификатора был неизбежен – если учесть их обоюдное абсолютное презрение к правительству, налогам, гомосексуалистам, иммигрантам, меньшинствам, законам об оружии, самоуверенным женщинам и честному труду.

Пухл и не подозревал, что у него есть политические взгляды, пока не повстречал Бода Геззера, который помог организовать многочисленные объекты ненависти Пухла в единую злобную философию. Пухл был убежден, что Бод Геззер – умнейший человек из тех, кого ему доводилось встречать, и был польщен, когда новый приятель предложил сформировать отряд ополчения.

– Типа тех ребят, что взорвали суд в Небраске?

– В Оклахоме, – резко сказал Бод Геззер, – и сделало это правительство, чтобы подставить тех двух белых парней. Нет, я про милицию. Вооруженную, дисциплинированную и хорошо организованную милицию. Как во Второй поправке [1].

Пухл почесал укус клеща на шее.

– Кем энто организованную, дай-ка спросить?

– Тобой, мной, Смитом и Вессоном.

– А так можно?

– Согласно Конституции, ебать ее в качель.

– Тады ладно, – сказал Пухл.

И Бод Геззер снова принялся объяснять, что Соединенные Штаты Америки вот-вот будут захвачены Новым мировым трибуналом, вооруженным иностранными войсками НАТО, сосредоточенными на мексиканской границе, а также на секретных базах на Багамах.

Пухл осторожно взглянул на горизонт:

– На Багамах?

Он и Бод сидели в девятнадцатифутовом катере кузины Бода и как раз грабили ловушки для лобстеров возле Родригез-Ки.

Бод Геззер сказал:

– На Багамах семь сотен островов, дружище, и большая часть – необитаема.

Пухл понял намек.

– Твою бога душу мать, – выдохнул он и начал с удвоенной скоростью выуживать плетеные корзины.

Нанять и оснастить приличный отряд обошлось бы недешево, а ни у Пухла, ни у Бода Геззера не было ни гроша; чистая стоимость всего имущества Бода ограничивалась новым пикапом, а Пухла – подпольной типографией и арсеналом. Поэтому они начали играть в государственную лотерею, каковая, уверял Бод, была единственным добрым делом, на которое власти Флориды расщедрились для жителей штата.

Каждый субботний вечер, где бы они ни были, эти двое заезжали в ближайший круглосуточный магазин, нагло парковались в голубой зоне для инвалидов, маршировали внутрь и покупали пять лотерейных билетов. Особых чисел они не загадывали, нередко пили, так что проще было использовать автоматическую систему «Пальцем в небо», предоставляя мыслительный процесс компьютеру.

Вечером 25 ноября в «7-11» во Флорида-сити Бод Геззер и Пухл, как всегда, купили пять билетов и три упаковки по шесть банок пива. Час спустя, когда объявляли выигрышные номера, оба они были далеко от телевизора.

Они как раз припарковались на обочине грунтовой дороги к лесопитомнику, в нескольких милях от атомной станции Терки-Пойнт. Бод Геззер сидел на капоте «доджа», целясь из Пухловой штурмовой винтовки в муниципальный почтовый ящик, украденный ими на углу в Хомстеде. Это акт революционного протеста, заявил Бод, вроде Бостонского чаепития.

Ящик поставили перед фарами дальнего света. Бод и Пухл по очереди палили из «рюгера», пока не кончились патроны и «бадвайзер». Потом они прошерстили почту в надежде обнаружить в конвертах деньги или чеки на предъявителя, но ничего стоящего не нашли и завалились спать в кузове. Вскоре после рассвета их разбудили двое громил-латиносов, явно бригадиров из питомника, отняли «рюгер» и выставили вон из лесничества.

О своей невероятной удаче они узнали некоторое время спустя, вернувшись в трейлер Пухла. Бод Геззер был в туалете, а Пухл лежал на раскладном диване перед телевизором. Хорошенькая блондинка-дикторша объявляла результаты вчерашней лотереи, Пухл небрежно записывал номера на обратной стороне своего последнего уведомления о лишении имущества по суду.

Через несколько секунд Бод услышал крики и вывалился из ванной со спущенными до колен джинсами и трусами. Пухл размахивал билетом, прыгая и вопя как ошпаренный.

– Я из-за тебя чуть в штаны не наложил, – поморщился Бодеан Геззер.

– Мы выиграли, чувак! Мы выиграли!

Бод рванулся за билетом, но Пухл держал его слишком высоко.

– Дай сюда! – потребовал Бод, руками загребая воздух и весьма нелепо болтая гениталиями. – Ты уверен?

– Я их записал, Бод. Да, я уверен.

– О господи. О господи. Двадцать восемь миллионов долларов…

– Но тут вот что: в новостях сказали, что выиграли два билета.

Глаза Бода Геззера сощурились до узеньких щелочек.

– Это еще что за хрень?

– Выиграли два билета. Но при этом у нас все равно, чё там, четырнадцать лимонов на двоих. Представляешь?

Язык Бода, бугорчатый и пятнистый, как у жабы, облизывал уголки рта. Он будто собирался сплюнуть.

– У кого второй? У кого, блин, второй билет?

– По ящику не сказали.

– Как нам узнать?

– Иисусе, да мне насрать! – заявил Пухл. – Раз уж у нас четырнадцать лимонов, второй билет пусть будет хоть у Джесси, мать его, Джексона [2]!

Щетинистые щеки Бода Геззера судорожно подергивались. Он ткнул пальцем в лотерейный билет:

– Должен быть способ выяснить, как по-твоему? Выяснить, кто эта хитрая жопа со вторым билетом. Должен быть способ.

– Зачем? – спросил Пухл, но ответ получил не сразу.

Воскресным утром Том Кроум отказался идти в церковь. Женщина, спавшая с ним этой ночью, – ее звали Кэти; рыжеватая блондинка, на плечах веснушки, – сказала, что они должны пойти и испросить прощения за то, что сделали.

– За что именно?

– Ты сам прекрасно знаешь.

Кроум накрыл лицо подушкой. Кэти продолжала говорить, натягивая колготки.

– Прости, Томми, – сказала она, – так уж я устроена. Пора бы знать.

– По-твоему, это плохо?

– Что?

Он выглянул из-под подушки:

– По-твоему, мы сделали что-то плохое?

– Нет. Но Бог, возможно, с этим не согласен.

– То есть это такая предосторожность, этот поход в церковь?

Теперь Кэти стояла у зеркала, собирая волосы в пучок.

– Ты идешь или нет? Как я выгляжу?

– Девственно, – сказал Том.

Зазвонил телефон.

– Действенно? Нет, милый, это было ночью. Возьми трубку, пожалуйста.

Кэти надела туфли на высоких каблуках, переступая, словно аист, элегантными стройными ногами.

– Ты серьезно не пойдешь? В церковь, Том! Не могу поверить.

– Да, вот такой я дикарь и ублюдок.

Кроум поднял трубку.

Она ждала, скрестив руки, у двери в спальню.

Кроум прикрыл трубку рукой и сказал:

– Это Синклер.

– Утром в воскресенье?

– Боюсь, что да. – Кроум старался изобразить разочарование, но про себя думал: «Бог все-таки есть».

Должность Синклера в «Реджистере» называлась «помощник заместителя ответственного редактора по очеркам и разделу "Стиль"». Он уповал на то, что никто за пределами издательского бизнеса не понимает ничтожности подобного положения. В мелких газетах это одна из самых раздражающих и незаметных позиций. Синклер был счастливее некуда. Большинство его обозревателей и редакторов молоды, безгранично благодарны за то, что их наняли, и делали все, что Синклер велел.

Его главной проблемой – и одновременно лучшим автором – оказался Том Кроум. За плечами у Кроума были горячие политические новости, что сделало его до невозможности циничным и подозрительным к любым властям. Синклер опасался Кроума; до Синклера доходили слухи. К тому же Кроум в свои тридцать пять был старше на два года и располагал преимуществом возраста, а заодно и опыта. Синклер понимал, что уважения Кроума ему не видать ни за что, ни при каких обстоятельствах.

Синклер боялся – на самом деле для него как помзав-ответреда то был самый серьезный повод для беспокойства, – что Кроум в один прекрасный день унизит его перед служащими. Фигурально выражаясь, отрежет ему яйца на виду у Мэри или Жаклин или одного из клерков. Синклер чувствовал, что психологически не сможет пережить такую ситуацию, поэтому решил держать Кроума как можно дальше от редакции. В связи с этим Синклер тратил девяносто пять процентов скудного командировочного бюджета на задания, вынуждавшие Кроума отсутствовать в городе. Все складывалось: Тому вроде бы нравились командировки, а Синклер мог спокойно расслабиться в конторе.

Самой сложной из обязанностей Синклера была раздача заданий по идиотским поводам. Звонить Тому Кроуму домой – особое испытание: обычно Синклеру приходилось орать, перекрикивая громкую рок-музыку или женские голоса на заднем плане. Он мог лишь догадываться, как Кроум жил.

Синклер никогда раньше не звонил в воскресенье. Он извинился раз пятьсот.

– Ерунда, все нормально, – перебил Том Кроум.

Синклер приободрился:

– По-моему, это не может ждать.

Кроум даже не озаботился охладить его пыл. Насчет чего бы Синклер ни звонил, о сенсационной новости речи нет. Сенсационная лажа – вполне, но никак не новость. Он послал воздушный поцелуй Кэти, отправлявшейся в церковь, и помахал на прощание.

– У меня тут есть наводка, – сказал Синклер.

– У тебя есть наводка.

– Утром звонил мой зять. Он живет в Грейндже.

Кроум подумал: «Ой-ё. Ремесленная выставка. Я убью

этого кретина, если он заставит меня освещать еще одну ремесленную выставку».

Но Синклер спросил:

– Ты играешь в лотерею, Том?

– Только если на кону миллионов сорок баксов или типа того. Меньше – овчинка выделки не стоит.

Синклер, зацикленный на своем, никак не отреагировал:

– Вчера вечером выиграли двое. Один в округе Дейд, другой – в Грейндже. Мой зять знает эту женщину. Ее фамилия – только не падай! – Фортунс.

Том Кроум застонал про себя. Вполне типичный заголовок для Синклера: ФОРТЕЛЬ ФОРТУНЫ: ЛЕДИ ФОРТУНС ВЫИГРЫВАЕТ В ЛОТЕРЕЮ!

Тут тебе и ирония. Тут тебе и аллитерация.

А заодно тут тебе и пустая, моментально забывающаяся статья. Синклер называл их «неунывайками». Он верил, что миссия его отдела в том, чтобы читатели могли забыть обо всех мерзостях, что встречали в прочих разделах газеты. Он хотел, чтобы читатели не унывали, о чем бы ни шла речь – об их жизни, религии, семьях, соседях или мире в целом.

Однажды он вывесил служебную директиву, излагающую философию написания подобных очерков. Кто-то – Синклер подозревал Кроума, – прибил к директиве дохлую крысу.

– Сколько она выиграла? – спросил Кроум.

– Всего разыгрывалось двадцать восемь миллионов, так что ей досталась половина. Что скажешь, Том?

– Посмотрим.

– Она работает в ветеринарке. Родди говорит, она любит животных.

– Очень мило.

– К тому же она черная.

– Ааа, – сказал Кроум. Белые редакторы, курировавшие газету, обожали позитивные истории о меньшинствах. Синклер явно предвкушал премию в конце года.

– Родди говорит, она с придурью.

– А Родди, выходит, твой зять? – переспросил Кроум. Информатор хренов.

– Верно. Он говорит, она та еще штучка, эта Джолейн Фортунс. – На самом деле в голове Синклера плясал другой заголовок: ФАВОРИТКА ФОРТУНЫ!

Том Кроум спросил:

– Этот тип, Родди, – он женат на твоей сестре?

– Джоан. Да, женат, – раздраженно ответил Синклер.

– Какого черта твоя сестра забыла в Грейндже?

Грейндж был городишко, где останавливались дальнобойщики, известный своими чудесами, стигматами, явлениями Господними и плачущими Мадоннами. Обязательное место для посещения у туристов-христиан.

– Джоан учительница. Родди госслужащий, – ответил Синклер, желая дать понять, что они не шизики, а вполне ответственные граждане. Он вдруг заметил, что вспотели ладони – слишком долго беседовал с Кроумом.

– Эта Леди Фортуна, – спросил Кроум, издевательски глумясь над неизбежным заголовком, – она тоже повернута на Иисусе? Я как-то не в настроении для проповедей.

– Том, я, честно сказать, понятия не имею.

– Короче, она, я так думаю, вещает, что эти счастливые числа послал ей Христос, и точка. И я возвращаюсь домой. Это понятно?

– Родди ничего такого не говорил.

Кроум торжественно пошел с туза:

– Подумай, сколько писем мы получим…

– Ты о чем? – Синклер ненавидел письма почти также, как телефонные звонки. Лучшие статьи – те, что не вызывают у читателей никакой реакции. – Какие еще письма? – спросил он.

– Тонны писем, – пообещал Кроум, – если хоть словом обмолвимся, что Иисус пробавляется сведениями о выигрышах. Представляешь? Черт, да тебе, может, Ральф Рид [3]напишет собственной персоной. А потом они начнут бойкотировать наших рекламодателей.

– Давай-ка не будем смотреть на вещи под таким углом, а? – решительно отрезал Синклер. – Ни при каких условиях. – И после паузы: – Может, это и не такая уж сенсационная идея…

Том на другом конце улыбнулся:

– Я съезжу в Грейндж сегодня днем. Все проверю и дам тебе знать.

– О'кей, – сказал Синклер. – Съезди и проверь. Нужен телефон моей сестры?

– Необязательно, – ответил Кроум.

Синклер слегка содрогнулся от облегчения.

Деменсио наполнял стекловолоконную Мадонну, когда его жена Триш вбежала в дом с новостью: кто-то в городе выиграл лотерею.

– Полагаю, не мы, – сказал Деменсио.

– По слухам, Джолейн Фортунс.

– Ну надо думать.

Деменсио снял верхнюю часть головы Мадонны и просунул руку внутрь статуи, нащупывая пластиковую бутыль, когда-то заполненную жидкостью для дворников хэтчбека «цивик» 1989 года. Сейчас в бутылке была водопроводная вода, слегка ароматизированная духами.

– У тебя почти закончился «Чарли», – заметила Триш.

Деменсио раздраженно кивнул. И впрямь проблема. Нужно использовать запах, который не узнают благочестивые верующие, – иначе это вызовет подозрения. Однажды он экспериментировал с «Леди Стетсон» и чуть не прокололся. Третья паломница в очереди, старушенция-кассирша из банка в Хантсвилле, моментально пронюхала: «Ишь, у Девы-то Марии слезы от Коти!»

Женщину аккуратно оттеснили от святыни, от греха подальше. Деменсио поклялся себе быть осторожнее. Ароматизация слез Мадонны – изящный штрих, думал он. Набожные души, так долго ожидавшие под жарким солнцем Флориды, заслуживали большего, чем просто капель соленой воды на кончиках пальцев, – это же, в конце концов, мать Иисуса, ради всего святого. Ее слезы обязаны пахнуть особенно.

Жена держала пластиковую бутылку, пока Деменсио выливал туда остатки духов «Чарли». Триш вновь изумилась, какими маленькими, совсем детскими были его смуглые руки. И крепкими. Он мог бы стать прекрасным хирургом, ее муж, будь у него шанс. Родись он, скажем, в Бостоне, штат Массачусетс, вместо Хайали, Флорида.

Деменсио вставил емкость обратно в Мадонну. Тонкие прозрачные трубочки шли внутри статуи от крышки бутылки к векам Мадонны, где умный Деменсио просверлил дырочки размером с булавочное острие. Черная трубка потолще тянулась по всей длине статуи и выходила из другого отверстия в ее правой пятке. Черный воздухозаборник соединялся с маленькой резиновой грушей, на которую можно было давить рукой или ногой. Сжатие груши приводило к тому, что фальшивые слезы по двум трубочкам попадали из бутылки прямо в глаза.

Тут требовалось особое искусство, и Деменсио мнил себя одним из лучших в своем деле. Слезы у него получались маленькие, едва различимые, и капали с интервалами. Чем дольше задерживалась толпа, тем больше прохладительных напитков, «ангельских бисквитов», футболок, библий, освященных свечек и солнцезащитного крема люди покупали. Разумеется, у Деменсио.

Почти все в Грейндже знали, чем он промышляет, но никто особо не болтал. Некоторые и сами были слишком заняты собственным жульничеством. К тому же туристы есть туристы, и если добраться до сути морального аспекта, нет большой разницы между Микки-Маусом и стеклопластиковой Мадонной.

«На самом деле мы продаем лишь надежду», – говаривала Триш.

«Я лучше буду впаривать религию вразнос, чем липового грызуна», – говаривал Деменсио.

Он зарабатывал неплохие деньги, хотя и не был богат и, вероятно, никогда не будет. В отличие от мисс Джолейн Фортунс, чье неожиданное, поразительное и незаслуженное везение он сейчас и обдумывал.

– Сколько она выиграла? – спросил он жену.

– Четырнадцать миллионов, если это правда.

– Она не уверена?

– Не говорит.

Деменсио фыркнул. Любой на ее месте давно бы с гиканьем и воплями носился по всему городу. Четырнадцать миллионов баксов!

– Сказали только, что выиграли два билета, – продолжила Триш. – Один купили где-то в Хомстеде, другой – в Грейндже.

– «Хвать и пошел»?

– Ага. Вычислили просто: за всю неделю было продано двадцать два билета «Лотто». Двадцать один учтен. Осталась только Джолейн.

Деменсио снова собрал Мадонну.

– И что она поделывает?

Соседи говорят, сообщила Триш, что Джолейн Фортунс все утро не выходила из дома и не отвечает на телефонные звонки.

– Может, ее там и нет? – спросил Деменсио. Он понес Мадонну в дом. Триш пошла следом. Он поставил статую в углу, рядом со своей сумкой для гольфа. – Давай-ка сходим к ней, – вдруг сказал он.

– Зачем? – Триш не поняла, что задумал муж. Они были едва знакомы с Фортунс, только здоровались.

– Отнесем ей ангельских бисквитов, – предложил Деменсио. – Вполне по-соседски в воскресное утро. В смысле, почему бы, черт возьми, и нет?

Два

Джолейн Фортунс не ожидала увидеть на крыльце Триш и Деменсио, а Деменсио не ожидал настолько увидеть ноги Джолейн. Она вышла в персиковом спортивном бюстгальтере и небесно-голубых трусиках.

– Я не готовилась к визитам, – сказала она сонным голосом.

– Мы зайдем в другой раз, – пискнула Триш.

– Что там у вас?

– Пирог, – ответил Деменсио.

Он был до глубины души поражен прекрасно накачанными икрами Джолейн. Как ей это удается? Он никогда не видел, чтобы она бегала.

– Давайте заходите, – пригласила она, и Деменсио, вывернувшись из захвата жены, прошел внутрь.

Они стояли, каждый держась за свой край тарелки с пирогом, пока Джолейн вышла надеть джинсы. В маленьком опрятном доме не наблюдалось и следа постлотерейного празднования. Триш заметила симпатичное пианино в гостиной, Деменсио глазел на аквариум, полный малюток-черепах – штук пятьдесят; черепахи шлепали лапами и таращились через стекло.

Он спросил Триш:

– Хотел бы я знать, это-то все к чему?

– Тише ты. Это просто домашние питомцы.

Джолейн вернулась, убрав волосы под бейсболку, что показалось Деменсио интригующим и сексуальным – и сам жест, и стиль. Джолейн сообщила Триш, что пирог на вид аппетитный.

– Ангельский бисквит, – объяснила жена Деменсио. – Рецепт моей бабушки. Со стороны матери.

– Присаживайтесь, пожалуйста. – Джолейн отнесла тарелку на кухонный стол.

Триш и Деменсио чопорно сели на старинный двухместный диванчик вишневого дерева.

– Ваши черепахи? – осведомился Деменсио

– Хотите себе такую? – широко улыбнулась Джолейн Фортунс.

Деменсио покачал головой. Триш, в порядке объяснения:

– У нас ревнивый котяра.

Джолейн сняла целлофановую обертку с пирога, отломила кусок. И невозмутимо отправила его в рот.

– Какими судьбами, ребята?

Триш покосилась на Деменсио, ерзавшего на диване.

– Ну, – сказал он, – тут вот какое дело: мы узнали о вашей удаче. Понимаете… – Джолейн и не думала спасать положение. Она смаковала ангельский бисквит. Деменсио продолжил: – О лотерее, я имею в виду.

Ее изящная темная бровь удивленно изогнулась. Джолейн дожевывала. Деменсио неумело пытался нащупать стратегию. Женщина казалась слегка чокнутой.

На помощь пришла Триш:

– Мы заскочили поздравить. В Грейндже ничего подобного никогда не случалось.

– Правда? – Джолейн Фортунс, стрельнув языком, точно ящерка, слизнула крошку с переливающегося кобальтового ногтя. – Я думала, тут в округе постоянно чудеса творятся. Почти каждое воскресенье, верно?

Деменсио покраснел, уловив подколку насчет его концессии с Мадонной. Триш отважно вмешалась:

– Я хочу сказать, Джолейн, никто никогда ничего не выигрывал. Никто на моей памяти.

– Ну, пожалуй, вы правы.

– Ужасно обидно, что вам придется с кем-то делить джекпот. – Триш говорила с неподдельным сочувствием. – Не то чтобы эти четырнадцать миллионов баксов выеденного яйца не стоят, но было бы лучше, выиграй вы все одна. И для Грейнджа лучше.

Деменсио бросил быстрый взгляд на жену.

– Да и так для города хорошо, – сказал он. – Это нас прославит, как бог свят.

– Кофе хотите? – осведомилась Джолейн Фортунс.

– И что же дальше, девочка? – спросила Триш.

– Наверное, покормлю черепах.

Триш нервно хихикнула:

– Вы понимаете, о чем я. Может, новая машина? Участок пляжа, а?

Джолейн Фортунс склонила голову набок:

– Это вы о чем?

С Деменсио было достаточно. Он встал, поддернув брючины:

– Не стану врать. Мы пришли просить об одолжении. Джолейн просияла:

– Уже больше похоже на правду. – Она заметила, как руки Триш напряженно сжались.

Деменсио натужно откашлялся.

– Очень скоро вы будете настоящей знаменитостью – газеты, телевидение… Я тут подумал, может, когда они спросят вас, откуда такое везение, вы могли бы замолвить словечко.

– За вас?

– За Мадонну, да.

– Но я никогда не была в церкви.

– Знаю, знаю. – Деменсио развел руками. – Я просто подумал. Я вряд ли могу обещать что-то взамен. Вы же теперь как-никак миллионерша.

Пусть и надеясь изо всех сил, что Джолейн не станет просить о комиссионных, он все же готов был поделиться десятью процентами.

– Это было бы просто одолжение, он же говорит, – тихо добавила Триш. – Ни больше ни меньше. Услуга для друга.

– Скоро Рождество, – добавил Деменсио. – Любая мелочь в подмогу. Любая ваша помощь.

Джолейн взяла их под руки и проводила к двери. Она сказала:

– Что ж, несомненно есть о чем подумать. Да, Триш, пирог просто выдающийся.

– Вы так добры.

– Точно не хотите черепашку?

Деменсио и его жена друг за другом осторожно спустились с крыльца.

– В любом случае – спасибо, – хором сказали они и в тишине проследовали домой. Триш размышляла, не наврали ли ей: по Джолейн никак не скажешь, что она выиграла хотя бы тостер, не говоря уже о джекпоте в «Лотто». Деменсио между тем заключил, что Джолейн либо конченый псих, либо превосходная обманщица и что определенно нужно дополнительное расследование.

Бодеан Джеймс Геззер тридцать один год совершенствовался в искусстве поиска виноватых. Его личное кредо – Что ни случается плохого – всегда по вине других – при наличии воображения распространялось на любые обстоятельства. Оно и распространялось.

Временами беспокоящее его кишечное расстройство – несомненно, результат питья молока от тайно облученных коров. Тараканы в его квартире на самом деле плодятся у замарашек-иммигрантов за соседней дверью. Затруднительное финансовое положение вызвано выходом из строя банковских компьютеров и коварными сионистами с Уоллстрит, а невезение на рынке труда Южной Флориды – предубеждением к англоговорящим претендентам. Даже у плохой погоды имеются виновники – загрязнение воздуха из Канады, разрушение озонового слоя и реактивные потоки самолетов.

Обвинительные таланты Бода Геззера оттачивались с детства. Младший из трех сыновей, он пошел по кривой дорожке и обнаружил раннее пристрастие к прогулам, вандализму и магазинным кражам. Его родители, оба – учителя, упорно пытались вернуть мальчика на путь истинный, но в итоге получали только град упреков в его несчастьях. Бод предпочел считать, что подвергается гонениям по причине маленького роста, а вина за это возлагалась на безответственное отношение матери к своему питанию во время беременности (и прожорливое соучастие в том отца). И Джин, и Рэндалл Геззеры были невысокими от природы, но сие не имело для юного Бода никакого значения – по телевизору он слышал, что люди как вид становятся выше с течением эволюции, и, следовательно, ожидал перерасти родителей по меньшей мере на дюйм-другой. Однако Бод перестал расти в восьмом классе – факт, с прискорбием зафиксированный во время проводившейся каждые два месяца семейной церемонии измерения с отметками на кухонном дверном косяке. Разноцветная последовательность карандашных штрихов подтверждала худшие опасения Бода: оба его старших брата уверенно тянулись дальше, тогда как он сам – остановился, завершил этот путь в почтенном четырнадцатилетнем возрасте.

Горькое осознание этого факта ожесточило Бода Геззера против родителей-пожирателей глютамата натрия – и против общества в целом. Он стал «криминальным элементом» округи, наглым зачинщиком мелких преступлений и нетяжкой уголовщины. Он усердно трудился над образом бандита, курил сигареты без фильтра, сплевывал в общественных местах и отчаянно матерился. Время от времени он нарочно провоцировал братьев на собственное избиение, чтобы потом выпендриться перед дружками тем, что побывал в жестокой бандитской схватке.