– Объсни мне, – сказал преподобный Чарльз Уиб с парикмахерского кресла, на котором он сидел, – как это дерьмо попало в эфир.
      – Что ты имеешь в виду? – спросил дьякон Джонсон.
      – Я, Иззи, говорю обо всех этих полицейских машинах.
      – Видишь ли, Чарльз, это было сделано, как ты просил. Мы прервали нашу обычную программу, чтобы включить тебя в объявление о мемориальном турнире, посвященном памяти Дики Локхарта. Чтобы позже настроиться на эффектную концовку.
      – Шестнадцать чертовых полицейских машин, Иззи, – похоже было на то, что они совершают рейд в поисках наркотиков, а не посещают рыболовный турнир.
      – Но это и не выглядело так, будто мы их пригласили.
      – О, нет, – сказал Чарли Уиб. – Вы поступили лучше. Вы внедрили их в одиннадцать миллионов домов наших зрителей.
      Дьякон Джонсон ответил:
      – Мы уже заплатили за спутниковое время, Чарльз. Я думаю, ты реагируешь слишком болезненно.
      Уиб нетерпеливо поежился в то время как парикмахер приводил в порядок его кустистые светлые брови. Он подумал: может быть, Иззи прав, может быть, полицейские машины – не так плохо. Может быть, зрителям даже будет любопытно, в чем дело, и это поднимет наш рейтинг.
      – Могу я его ввести? – спросил дьякон Джонсон.
      – Конечно, Иззи.
      Со стрижкой Уиба было покончено. Он дал парикмахеру сто долларов и отправил его домой. Уиб оглядел себя в зеркале и спрыснул одеколоном «Старая приправа».
      Потом он подошел к платяному шкафу и выбрал костюм бледно-малинового цвета, один из своих любимых. Он надевал блестящие яркие брюки, когда дьякон Джонсон вернулся с упомянутым грешником.
      – Да, ты крупный малый, – сказал Уиб.
      – Должно быть, – ответил человек.
      – Дьякон Джонсон утверждает, что ты слепой.
      – Не совсем.
      – Ну, конечно, не совсем, – сказал преподобный Уиб. – Ни одно чадо божье не бывает совершенно слепым, во всяком случае, в духовном смысле. Его глаза – твои глаза.
      – Чертовски приятно это сознавать.
      – Как твое имя, грешник?
      – Меня зовут Скинк.
      – Что это такое, скандинавское имя, что ли? Скинк. – Уиб нахмурился. – Ты не будешь возражать, Скинк, если сегодня у тебя будет библейское имя? Скажем, Джеремия?
      – Конечно, не буду.
      – Это великолепно.
      Преподобный Уиб был обеспокоен тем фактом, что у человека волосы были заплетены в косицу, и знаками он показал дьякону Джонсону эту озабоченность.
      – Волосы останутся, – сказал Скинк.
      – Ну, это не так уж плохо, – вмешался дьякон Джонсон. – По правде говоря, он выглядит, как один из этих Оукриджских Мальчиков.
      Чарли Уиб согласился на уступку.
      – Мистер Скинк, я думаю, вам сказали, в чем будет состоять ваша работа. У нас будет репетиция в костюмах примерно через двадцать минут, но я хочу вас предупредить: настоящее шоу совсем другое, оно проходит гораздо более эмоционально. Вы когда-нибудь раньше бывали на телесеансе с исцелением?
      – Нет.
      – Люди кричат, вопят, пускают слюни, дрожат, падают на пол. Это радостный, очень радостный момент. И чем лучше вы играете свою роль, тем радостнее он будет.
      – Я хочу знать, – сказал Скинк, – я действительно буду исцелен?
      Преподобный Уиб отечески улыбнулся и смахнул ниточку с отворотов малинового пиджака.
      – Мистер Скинк, есть два типа исцелений. Один из них – физическое откровение, другой – духовное. Никто, кроме самого Господа, не может предсказать, что случится сегодня днем – возможно, это будет подлинное чудо – но, по крайней мере, я обещаю, что ваши глаза будут исцелены в духовном смысле.
      – Но это поможет мне пройти тест на получение шоферской лицензии или нет?
      Чарли Уиб слегка кашлянул.
      – Дьякон Джонсон упомянул, что мы выплачиваем вознаграждение наличными?
      Ровно в пять часов передавалось специальная программа «Иисус в вашей гостиной» через спутниковое телевидение по всей сети СТХ. Это был прямой эфир. Сияющий и собранный преподобный Чарльз Уиб появился за своей розовой гипсовой кафедрой и пригласил всю Америку в живописное и дружеское новое сообщество на Озерах Ланкеров, штат Флорида.
      – Мы особенно восхищены тем, что к нам присоединились сотни наших сестер и братьев во Христе, которые взяли на себя труд прилететь сюда, чтобы разделить с нами события этого волнующего дня. Благодарим вас всех за вашу любовь, ваши молитвы и вашу лепту... Вы все видели, что Флорида – это райский уголок, место покоя, раздумий, где славная работа господня прославляется благодарной природой...
      Камера номер один была повернута к небу.
      – Поглядите теперь вверх, когда я беседую с вами, – сказал преподобный Уиб, – орлы парят над этим прекрасным новым Элизиумом!
      Парившие в небе птицы не были орлами, они были обычными коршунами, промышляющими индейками. Но операторам было дано строжайшее распоряжение избегать крупных планов.
      Камеру номер два направили на аудиторию – чопорные, самодовольные, внимательные лица, все, кроме одного мужчины, сидевшего в первом ряду. Он не аплодировал. На нем был плохо подогнанный костюм из искусственного шелка, «акульей кожи», потертая соломенная шляпа и черные очки. Он не выглядел счастливым солдатом Христова воинства. Скорее походил на Чарльза Мэнсона, накачанного стероидами. Камера два ненадолго задержалась на его лице.
      Чарли Уиб не обращался к нему в течение двадцати минут.
      За это время публика вибрировала, пребывая во влажном и слезливом умопомрачении. Как и предсказывал Уиб, толстые женщины падали в обморок направо и налево. Взрослые люди вопили, как младенцы.
      Преподобный Уиб подал знак кивком, и двое молодых дьяконов в голубино-белых костюмах вывели на сцену слепого.
      – Ты, бедный заблудший грешник, – сказал Уиб. – Как тебя зовут?
      – Джеремия Скинк.
      – Ах, Джеремия!
      Аудитория разразилась ревом.
      – Джеремия, ты веришь в чудеса?
      – Да, брат Уиб, – ответил Скинк, – да, я верю.
      – Ты веришь, что Господь сегодня здесь, на Озерах Ланкеров?
      – Я верю, что он с тобой, – сказал Скинк, повторяя строки, выученные на репетиции.
      – И, Джеремия, ты веришь, что Господь следит за своими чадами?
      – Он любит нас всех, – ответил Скинк.
      – Итак, давно ли ты слепой?
      – Итак, некоторое время, – ответил Скинк.
      – И врачи махнули на тебя рукой?
      – Абсолютно, преподобный Уиб.
      – И ты тоже махнул на себя рукой, не так ли, брат?
      – Аминь, – сказал Скинк, и тут миникамеру направили на его очки. Он злился на себя за то, что позволил облачить себя в эту соломенную шляпу и шелковый костюм.
      Преподобный Уиб коснулся платком своего лба и возложил пухлую розовую руку на плечо Скинка.
      – Джеремия, – сказал он торжественно, – в этот славный тропический день, который Господь послал нам, в день, когда наши христианские спортсмены снимали в этих древних первобытных водах урожай, дарованный им фортуной, в такой день воля Божья такова, чтобы ты стал снова зрячим. Ты должен увидеть великолепие солнечного блеска и его небеса, и захватывающую дух красоту семейного сообщества горожан. Тебе бы хотелось вновь стать зрячим, Джеремия? Тебе хотелось бы видеть снова?
      – Можешь побиться об заклад на свой зад, что хотелось бы, – сказал Скинк, слегка отклоняясь от сценария.
      Брови преподобного Уиба поползли вверх, но он не утратил боевого запала.
      – Джеремия, – продолжал он. – Я собираюсь просить этих добрых христиан, которые будут нашими свидетелями на Озерах Ланкеров, взяться за руки. Вы все здесь дома. Положите свои библии и соедините руки, в том числе и те, кто находится в своей гостиной. И я сам возьму тебя за руки, Джеремия, и вместе мы обратимся ко всемогущему Иисусу и будем умолять его благословить тебя даром зрения.
      – Аминь, – сказал Скинк.
      – Аминь, – ответила толпа.
      – Даруй этому грешнику зрение! – обратился преподобный Уиб к небесам.
      – Зри! – завопила толпа. – Зри! Зри!
      Скинк вопреки себе вошел во вкус лицедейства.
      – Взгляни на меня, почувствуй меня! – завопил он.
      – Взгляни на него! Почувствуй его! – ответили зрители. Это была странная и совершенно новая строчка, но она хорошо звучала.
      Торопливо преподобный Уиб попытался вернуть молитвенное пение в обычное русло проповеди.
      – Господь, спаси этого несчастного грешника!
      Как черепаха, внезапно пойманная на шоссе, преподобный Уиб втянул шею, подтянул конечности и заморгал глазами. Этот транс длился целую минуту до того, как он снова разразился речью. Воздев руки над головой, он объявил:
      – Это время грядет! Иисус нисходит в вашу гостиную!
      Аудитория, охваченная восторгом, ждала. Миникамера была так близко, что можно было сосчитать все поры на носу Чарли Уиба.
      – Джеремия? – сказал он. – Повторяй за мной:
      – Иисус, дай мне увидеть твое лицо!
      Скинк повторил.
      – Иисус, дай мне увидеть свет солнца!
      – Иисус, дай мне увидеть свет солнца! Иисус, дай мне увидеть чистую христианскую благость нового творения, Озер Ланкеров.
      – Да будет так, – сказал Скинк.
      – Господь сказал, – объявил Уиб, – Джеремия, мой дорогой брат во Христе, сними очки!
      Скинк снял свои солнцезащитные очки и положил их в карман костюма. Дрожь ужаса пробежала по рядам сидящих. Скинк не разрешил гримершам поработать над своим лицом. Миникамеры быстро отодвинули.
      Отводя глаза, преподобный Уиб проблеял:
      – Джеремия, ты действительно исцелился?
      – O да, брат Уиб.
      – И что ты видишь?
      – Великого человека в малиновом костюме.
      Зрители зааплодировали. Многие лихорадочно выкрикивали хвалы небесам.
      Скромно сияя, преподобный Уиб продолжал:
      – И, Джеремия, над моей головой находится вывеска – эта вывеска была невидима для твоих глаз только несколько минут назад. Скажи нам, что на ней написано!
      Здесь была ключевая реплика Скинка, в этот момент включали прямой эфир. Так как устроители предполагали, что Скинк все-таки не прозреет после исцеления, его попросили выучить содержание плаката и притвориться, что он читает.
      На плакате было написано: «Озера Ланкеров представляют Турнир памяти Дики Локхарта» Мемориал Басс Бластерс Клэссик".
      Но Скинк собирался произнести совсем другие слова в микрофон.
      Чарли Уиб ждал несколько секунд, которые показались ему долгими...
      – Джеремия?
      Скинк поднял глаза к плакату.
      – Джеремия, пожалуйста, – сказал Уиб. – Что написано на этом плакате?
      – На нем написано: «Выжми мой лимон, детка».
      Горячее колкое молчание пало на сцену. Лицо преподобного Чарльза Уиба исказилось от ужаса. Его рот так и остался открытым, а блестящие коронки во рту сильно щелкнули, но никаких прочувствованных одухотворенных слов он произнести не мог.
      Слепой великан с мясистым лицом начал плакать.
      – Благодарю тебя, Господь. Благодарю тебя, брат Уиб. Благодарю за все.
      Посте этого Скинк повернулся лицом к камере один. И мигнул.
      Когда он мигнул, янтарный совиный глаз выпал из пустой глазницы и запрыгал по сцене с сильным грохотом. Это слышали все, даже те, кто был в задних рядах.
      – О, я снова могу видеть, брат Уиб, – кричал человек, который недавно был слепым. – Приди, позволь мне обнять тебя, как Господь обнял меня!
      Своими обезьяньими руками Скинк дотянулся до миникамеры и ткнулся в нее лицом.
      – Выжми мой лимон, детка! – стонал он, прижимаясь губами к линзе.
      Тринадцать женщин в толпе рухнули на пол со своих складных стульев, они были в обмороке.
      На этот раз их обморок был подлинным.
      – Хочешь пива? – спросила Лэни.
      – Нет, – ответил Деннис Голт.
      – А Перье? – Лэни порылась в холодильнике.
      – Потише, – ответил ее брат. Он закидывал удочку в то место, где был завал сучьев – это продолжалось уже долго, но рыба не клевала. Он испробовал все приспособления из своего ящика со снастями плюс еще несколько экспериментальных гибридов, но из чистого упрямства вернулся к «двойной наживке». Это была секретная приманка Дики Локхарта, и все об этом знали, поэтому Деннис Голт умирал от желания выиграть на турнире, использовав ее. Похвалиться этим. Всех в этом убедить. Втолковать им. Показать этим тупым ублюдкам, что их король действительно мертв.
      Голт знал, что находится на том самом месте, потому что звуковой измеритель глубины представлял ему детальную топографию дна канала. Куча валежника пересекала канал поперек, как лохматая черная спица. Она выделялась на плоскости, не имевшей других особенностей. Под ней горел красный огонек в форме эллипса.
      Это была рыба.
      По размерам огонька, Деннис Гол мог определить и размеры рыбы – она была очень велика.
      Она оставалась на месте, но медленно двигалась между бахромой затонувших корзин для перевозки фруктов. И Голт соответственно следом направлял свои броски.
      – Почему эта чертова рыба не клюет? – спросила Лэни.
      – Не знаю, – ответил Голт. – Но хочу, чтобы ты помолчала.
      Лэни скорчила гримасу и вернулась к своим жураналам. Она желала почти так же сильно, чтобы ее брат выиграл на турнире, как и он сам, но не совсем понимала, почему он принимал все это с такой серьезностью – особенно, учитывая, что деньги были ему не нужны. У Бобби Клинча, по крайней мере, были серьезные основания относиться к рыболовным турнирам, как к важному делу – он должен был обеспечивать продуктами кухню Клариссы и горючим «Корвет» Лэни.
      Она повернулась на своем сиденье так, чтобы солнце светило ей в спину и вернулась к статье о булимии.
      Под лодкой было тринадцать футов пустоты цвета чая, где мрачно пребывала огромная рыба. Где-то в ее центральной нервной системе зазвучал сигнал тревоги – предупреждение о выживании, мощное, но не избирательное. Огромная рыба не знала, что вызвало у нее такую реакцию – острая нехватка кислорода, вызванная наличием токсинов в воде или что-нибудь другое, но она вела себя, как ведут все большеротые окуни, когда ощущают премены в атмосфере. Она решила питаться.
      Похожая на полено, она поднялась со дна, и невидимая, повисла под плавучей тенью. Находясь под лодкой, она ждала знакомого похлопывания по воде и пыталась разглядеть сквозь стекло дружеское лицо существа, которое всегда приносило золотистых лещей. Голод начал жечь ее брюхо.
      Глядя на экран глубинного поискового лота, Деннис Голт сказал:
      – Боже, да это чудище как раз под нами.
      – Уверена, что не вижу ее, – сказала Лэни.
      – Под лодкой, – отозвался ее брат. Рыба была так близко, что не было смысла забрасывать удочку. Достаточно было уронить вращающуюся приманку вертикально вниз, и он это сделал, потом сосчитал до двенадцати и начал медленно вытягивать леску. Приманка, нетронутая, проплывала мимо кучи веток и, треща, стала подниматься к поверхности. Ее резиновая юбочка блестела, и двойные ложечки вращались. Ее механическое возбуждение распространяло ощущение страха преследуемого существа, но она вела себя не как лягушка или минога или даже рак. Собственно, она не походила ни на что живое, что встречается в природе – и тем не менее огромная рыба с жадностью проглотила ее.