17

Выбежав из сеней, Нигматулла увидел урядника и заметался. Урядник стоял спиной, поджидая управляющего, сходившего с тарантаса, и вот-вот должен был обернуться. Судьбу решали короткие доли секунды. Нигматулла быстро огляделся и вдруг заметил у стены старую ступу, на которой в беспорядке лежали лыко и корье…

Аркадий Васильевич и урядник прошли так близко, что Нигматулла мог бы спокойно дотронуться до них, но свесившееся вниз лыко надежно прикрывало его голову сверху, и приехавшие ничего не заметили. Как только папаха урядника скрылась в проеме дверей, Нигматулла лег на землю и быстро пополз вдоль редкого плетня. Приподняв голову, он увидел тарантас, запряженный двумя лошадьми, и солдат, стоявших рядом. Решившись, Нигматулла схватился за нижнюю жердь, подтянулся, перемахнул через плетень и задворками побежал к оврагу. Сзади кто-то крикнул, и он припустил еще сильнее, вовсю работая руками и ногами, перепрыгивая через ямы и петляя.

Только добежав до оврага, Нигматулла оглянулся и, увидев, что никто не преследует его, рухнул в траву. Он долго не мог отдышаться и все смотрел в сторону поселка, но постепенно тишина и безлюдье успокоили его. Он вспомнил, что забыл в доме Хайредтиновых свою войлочную шляпу, крепко выругался и по обыкновению сплюнул. «Ч-черт, чего же я мчался, будто мне пятки каленым железом жгли? — сообразил он. — Кулсубай обо мне все равно ничего не скажет, сам в дерьме будет, если о наших делах заикнется! А с Шарифуллой это еще доказать надо, что я ему что-то продавал...»

Не торопясь, он зашагал вверх по оврагу к ручейку, журчавшему неподалеку. Напившись, он стряхнул с себя пыль и пошел быстрее, стремясь скорее попасть на то место, о котором слишком неосторожно шептал Гайзулла Кулсубаю.

«Так-то, субчики-голубчики, — злорадно посмеивался Нигматулла. — Пока вы там будете гадать да прикидывать, я столько тут намою золота, что мне на всю жизнь хватит!»

Лес был полон тревожного шуршания опавшей листвы, стволы деревьев в сумерках раскачивались и поскрипывали, и Нигматуллой овладевало смутное беспокойство, оно стискивало сердце, заставляло оглядываться на каждый звук — стук упавшего сучка, резкий порыв ветра, крик птицы…

Над лесом ползли тяжелые дымные тучи, верхушки деревьев гудели угрожающе и мрачно, как перед бурей, и каким-то чудом среди этой пасмурной наволочи мигала, прорываясь сквозь копотные наплывы облаков, одинокая звездочка, то появляясь, то исчезая, точно лохматая лапа тучи соскребала ее с неба.

Нигматулла продрог и проголодался, и, чтобы немного согреться, он стал собирать сухие ветки и хотел было уже разжечь костер, когда где-то совсем недалеко взвыла волчица — протяжно и лающе. По спине Нигматуллы побежали мурашки, он привстал и насторожился, чувствуя, что спину сводит от холода.

Вой оборвался, повисла тишина, нарушаемая слабым гудением верхушек, но этот слитный гул, похожий на стон, еще сильнее напугал Нигматуллу. Все дрожало у него внутри, тряслись ноги, не слушались руки. Затаив дыхание, он ждал — не повторится ли этот наводящий ужас вой.

Он снова приготовился было опуститься на корточки и поджечь сухой валежник, когда вой возник рядом, почти за спиной, за ним другой, третий…

Лоб Нигматуллы покрыл холодный и липкий пот. Он встал, попятился к старой березе, прислонился к ней спиной и начал лихорадочно рыться в карманах, точно там можно было обнаружить, что-то такое, что могло выручить и спасти его.

Он нашарил в правом кармане коробок спичек, но не сразу понял, что именно спички и могли помочь ему в беде. Выхватив целый пучок спичек, он чиркнул о коробок и при короткой вспышке, озарившей ближние кусты, увидел серую большую собаку, стоявшую в нескольких шагах от него. Она отскочила и пропала в темноте, будто ее и не было, и тогда Нигматулла стал лихорадочно сгребать, около себя мусор, сучья, сломанные ветки, опавшую листву.

Юркий огонек, прыгнувший на листья, побежал по веткам, и не успел костер разгореться, как Нигматулла снова увидел собаку. Она выросла как из-под земли на том же самом месте, и свет костра зажег лиловым блеском ее глаза. Она стояла молча, точно завороженная огнем, потом подняла морду и залаяла с глухим подвыванием.

«Может быть, это все-таки собака, — подумал Нигматулла. — Она похожа на собаку Гибата-агая… Волк давно бы бросился на меня и разорвал!»

— Етивал! Етивал! На-на-на… — он протянул руку.

Но зверь рыкнул в ответ, и Нигматулла наконец понял, что перед ним волчица. За нею фосфорически посверкивали из темноты, блуждали глаза других волков, словно стоявших наготове и только ждавших ее прыжка.

— Помоги-и-те-е!.. Помо-о-ги-и-те-е!.. — закричал Нигматулла, и крик его, полный страха и от чаяния, тоже был похож на вой.

Лес вернул ему глухое эхо, но волчьи глаза не пропали, а по-прежнему зеленовато горели из мрака. Волчица напружинилась и чуть подалась вперед, но тут Нигматулла выхватил из костра дымящуюся головешку и запустил ее в зверя. Волчица зарычала и отпрыгнула в глубину, за деревья, волки, подступившие к поляне, тоже отошли.

Нигматулла ломал сухие ветки, бросал в огонь и не переставая кричал, звал на помощь. Изредка он выхватывал из костра горящий сучок или ветку и забрасывал подальше, и каждый раз ему чудилось, что волки отступают, а потом снова окружают его тесным кольцом…

Он уже изнемог и обессилел, когда где-то внизу, в овраге, раздался выстрел и покатился по лесу громко и раскатисто. Волчья стая сразу исчезла, точно провалилась сквозь землю, он даже не услышал, как они ушли.

Опять расколол тишину, выстрел, но Нигматулла еще не отходил от спасительного огня. Лишь заслышав треск сучьев и тяжелые шаги, он живо затоптал костер и завалился в кусты. Зачем показываться на глаза чужим людям, когда опасность миновала, лучше выждать и посмотреть…

На поляну выбрели два человека с ружьями, огляделись. Они стояли так близко, что Нигматулла слышал, как они запыхались, пока бежали сюда.

— Дымом пахнет, — сказал тот, что был по выше. — Кто-то жег костер, не иначе…

— Дыма без огня не бывает, — рассмеялся второй. — Ведь мы оба слышали, как кто-то кричал, точно его режут…

— Может, почудилось?.. Да нет, я не мог ошибиться!.. И потом эта собака, которую мы видели в овраге…

— Я тебе говорю — не собака это, а волк!.. Он, наверное, и нагнал на кого-то страху… Пошли обратно в балаган! Если волки задрали его — мертвый давно уже на том свете, ему даже лучше, чем нас с тобой!..

Они повернули обратно, и, переждав немного, Нигматулла вылез из своего логова, бесшумно двинулся следом за ними.

«Старатели небось счастье свое ищут, — раздумывал он, подгоняемый любопытством и страхом, еще жившим в нем. — Знаю я это счастье зимогорское, дырявое — в один карман кладешь, из другого высыпается. Что намоешь — в один день пропьешь, а утром встанешь с чугунной башкой, и хоть бейся об стенку, хоть плачь, а начинай все сначала!»

Старатели шли медленно, и Нигматулла уже хотел было свернуть на другую дорогу, когда между ними вспыхнул спор, и обрывки бессвязной речи долетели до него с резким порывом ветра: «Ты нашел место?.. Больше… Я намыл, стало быть, мое…» Они на минуту остановились, но тут же пошли вперед, уже быстрее, и Нигматулла снова последовал за ними. «Не там ли моют, где я ищу?» —думал он, настороженно прислушиваясь, но ничего больше не мог различить, так как старатели приблизились к водопаду, который ревел впереди, как хищный и злой зверь. Вода Юргашты, бешеным потоком падая со скалы, разбивалась внизу о камни, кипела, пенилась и бурлила в сжимающих ее с двух сторон каменных тисках, и Нигматулла вдруг застыл на минуту, завороженный сумрачным блеском начинающей светлеть от рассвета воды. Обернувшись, он не увидел старателей и понял, что потерял их из виду. «Ч-черт, — сплюнул он — Только этого еще не хватало!»

Он бросился вниз, потом вверх по реке и, па-пав наконец на след, больше не отрывал глаз от зимогоров. Лес сильно поредел, и, чтобы не выдать себя, Нигматулла сохранял между собой и старателями довольно большое расстояние. Переждав минуты две, он переправился вслед за ними через реку по крупному скользкому стволу ольхи, перекинутому с берега на берег, и вышел на узкую тропку, которая привела его к огромной куче желтой, похожей по цвету на коралл глины. Дальше, за кучей, он увидел вырытую в обрыве и укрепленную деревянными подпорками землянку, возле которой в беспорядке лежали кайлы, лопаты, чайник, опрокинутое вверх дном ведро — весь нехитрый старательский скарб. У реки, посреди канавы, был установлен деревянный желоб. Старатели копались возле него, но издали не было видно, чем они занимаются. «Место вроде не то, что у Гайзуллы», — заколебался Нигматулла. по лег и ползком приблизился к зимогорам. Скоро он подполз так близко, что слышал каждое слово.

В это время один из старателей вытащил желоб из песка и встал с колен.

— Зачем это? — поднял голову его товарищ.

— На новом месте наладить надо, — буркнул первый.

— Ай, чего там налаживать? Я с тобой больше не мою! С такими порядками другого себе найди, еще посмотрим, кто с тобой пойдет… Дураков-то нету! Нету, понял? Я сам буду теперь мыть, один, а от этого золота выдели мне долю, и чтобы все было как положено!

— Подумай, прежде чем делать то, что говоришь, — с угрозой сказал первый.

— Чего тут думать! От дум голова болит. Го ни долю — и дело с концом! —он схватился за кайлу.

Тот, что возился у желоба, не стал больше спорить. Он встал, отряхнулся, отошел в сторону, выкопал в песке ямку и достал мешочек.

— Как делить-то? — спросил он. — Ни безмена нет, ничего!

Старатели расстелили на траве холщовую скатерку и высыпали на нее золото. Каждый недоверчиво глядел на другого. Нигматулла, тоже следивший за ними и видевший кусочки золота, рассыпанные на скатерти, не находил себе места. Порой ему казалось, что он видит все это во сне или рассудок его так помутился, что он уже не понимает, что происходит, но ему хотелось вскочить, вцепиться в глотку этим зимогорам, задушить их и отобрать у них то, что ему было нужнее, чем им. Ведь все равно пропьют они это золою в кабаках, пропьют все, вплоть до старательских шаровар, и золото пойдет дымом, не принеся никому счастья. Может быть, наступил его час, и ему нужно только решиться один раз на рисковый поступок, чтобы потом всю жизнь не быть нищим голодранцем и бродягой! Другого такого случая никогда не будет — или сейчас, или никогда!..

У него пересыхало во рту, он облизывал спекшиеся губы, дышал тяжело, точно нес непомерный груз на своих плечах. А старатели, будто дразня его, спорили, шумели, ругались и наконец сцепились не на шутку из-за небольшого слитка, похожего на отрубленный палец. Уже нельзя было разобрать слов, они поносили друг друга последними словами, пока тот, что был повыше и попроворнее, не вскочил, не схватил рядом лежавший ломик и что есть силы не стукнул товарища по голове. Товарищ не успел даже крикнуть — как стоял на коленях, так и упал навзничь, и кровь залила его лицо.

Старатель с минуту смотрел на товарища, словно не понимая, что он сделал, потом лицо его исказилось в мучительной гримасе, и, плача, он бросился к лежавшему на земле товарищу.

— Сагитулла-агай! Встань, встань, я тебе все отдам! А-а! — Он схватился за голову, потом за плечи лежащего и в отчаянии стал трясти его так, что голова упавшего замоталась бессильно, от плеча к плечу, и малахай сдвинулся на затылок, обнажив короткий ежик жестких черных волос и рваную рану на лбу. Наконец увидев, что все напрасно, старатель опустил руки и заплакал.

Нигматулла нащупал в траве отлетевший в сторону ломик, бесшумно, по-кошачьи, подполз к обезумевшему от горя старателю и ударил его по затылку. Старатель, не охнув, свалился ничком на товарища, раскинув руки, как бы пытаясь обнять его.

Потянув на себя скатерть, Нигматулла стал лихорадочно, трясущимися руками собирать золото, соскребая все в кучу, свернул скатерку в узел и запихал за пазуху.

Лицо его горело, он шатался как пьяный от свалившейся на него удачи, бормотал о чем-то бессвязно, как в бреду:

— Ха! Ха!.. Я богатый!.. Я буду плевать на Хажисултана-бая… Никто не скажет, что я вор!.. Не прощу даже, если станут в ногах ползать! Не прощу!..

В нескольких шагах от костра черный дырой зиял вход в землянку. Оглянувшись по сторонам, Нигматулла вошел внутрь, взял лежавшее на нарах ружье, буханку хлеба и выбежал. Пока не рассвело, он должен подальше уйти от этого места!

Он шел, пробираясь через предрассветный лес, шел, не передыхая, не останавливаясь, в ближнем ручье смыл пятна крови с рук, помочил кусок хлеба в воде, пожевал, сидя на, корточках.

Где-то далеко за лесом всходило солнце, лучи его скоро пробились сквозь чащу и легли на розоватые стволы сосен, бросили блики на говорливый ручей, и он будто оживился, побежал быстрее.

Напившись из ладоней, Нигматулла поднялся и зашагал дальше, и теперь он чувствовал себя уже другим человеком — сильным, уверенным, готовым постоять за себя. Он шел к иной жизни твердым шагом хозяина, как будто за спиной его не было ни зиявшей черным ртом опустевшей землянки, ни двух мертвых тел, лежавших в обнимку на красной траве…

18

В конторе Кулсубаю выставили еще бутылку водки, а перед Гайзуллой положили две коробки конфет. Захмелевший Кулсубай болтал без перебоя. Ему хотелось отплатить за щедрое угощение, он то и дело хватал Аркадия Васильевича за рукав, наклонялся.

— Спасибо, хозяин.. Я говорю, вот гут в чем дело-то — Хайретдинка помер, кому на кусок хлеба заработать? Мальчонка-то калека! Вот поможешь им лошадку купить, а мы тебе золото…

Аркадий Васильевич быстро понял, что от мальчика он ничего не добьется, и говорил теперь только с Кулсубаем.

— Хе, может, там и золота нету? Вот на Кундузском перевале целый месяц разведка работала, говорили, золота куча, а ничего не нашли! Как же я тебе поверю? Конечно, если жила богатая, мне ничего не жалко — водка, хлеб, деньги, все будет!

— Едем, хозяин! Раз я сказал, будет золото.

Управляющий налил Кулсубаю еще полстакана водки, дал два рубля и велел закладывать лошадей.

Кроме управляющего, Кулсубая и Гайзуллы в дорогу выехали штейгер Закиров, инженер прииска немец Мордер и около десятка старателей с кайлами и лопатами. Лошади тяжело тащили арбы в гору мимо кладбища, через березняк. Размытая дождем дорога зияла рытвинами, жирно хлюпала вода, а мелкий, надоедливый дождь все накрапывал, накрапывал, и казалось, ему не будет конца. Скоро он припустил еще сильнее, и продрогшие старатели, чтобы согреться, прижались друг к другу, накрылись рогожами. Медленно трясущийся впереди тарантас почти не был виден из-за густой пелены. Постепенно туман поднялся выше, стало свежо. При спуске лошади в первый раз за всю дорогу побежали рысью, и комья грязи, налипшие на колеса, полетели в лицо.

— Че-черт, — стуча зубами, пробормотал один из старателей. — Приспичит, так хоть в пекло беги, в любую погоду…

Добежав до луга, лошади внезапно остановились, и тотчас впереди, почуя, что-то, залаяла собака. Гнедая беспокойно заржала, и из-за кустов показалась большая медведица с медвежонком. Увидев людей, она подняла морду, как бы принюхиваясь, оскалилась на лающую собаку, встала на задние лапы, взревела и вдруг, вприпрыжку перебежав дорогу, скрылась в лесу.

За мостом управляющий повернулся к Кулсубаю и мигнул в сторону мальчишки.

— Здесь? — спросил Кулсубай.

— Нет, вон там, — Гайзулла показал рукой на ложбинку возле оврага.

Лошади остановились. И оттого, что перестали скрипеть колеса, как будто громче стала журчать мутная Юргашты.

— Здесь, вот здесь! — Гайзулла соскочил с арбы и, прихрамывая, пробежал несколько шагов.

— Я говорю, все ты перепутал, — нахмурившись, проговорил Кулсубай.

Он уже протрезвел, и теперь ему было жалко, что он выпил так много и наговорил лишнего. Заплатит или не заплатит управляющий, — думал он, — это еще куда кривая вывезет! Обещать они умеют… А мы бы сами, малайка помог бы…

— Да нет же, здесь! —удивленно, посмотрел на Кулсубая Гайзулла. — Я здесь играл, а отец на горе дранки колол! Я помню…

— Да что вы его слушаете? — махнул рукой Кулсубай. — Айда, поехали, сам не знает, что говорит.

Мордер, внимательно следивший за ним, хитро улыбнулся:

— Куда нам торопиться? Посмотрим, где мальчик говорит, а вдруг? Да и ночь скоро, темнеет уже…

Управляющий кивнул головой. Старатели выпрягли лошадей и стали сооружать шалаши. Скоро на поляне уже горели два костра, и подвешенные над ними чайники и ведра с супом громко булькали, выплескиваясь на огонь.

Напившись чаю, отправились к ложбине. Управляющий степенно вышагивал впереди, то и дело прилаживая спадающее на нос пенсне в золотой оправе.

— Во что бы то ни стало, — шептал он семенящему рядом штейгеру, — иначе разорение… На этом прииске золото кончается, рабочие все разбежались. Горим… Если не новое место…

Дойдя до ложбины, он сам вскопал лопатой небольшую ямку, отгреб камни, набрал в ковшик песку и, потряся ковшик в воде, стал выбирать руками крупную гальку. Мордер и Кулсубай внимательно следили за его движениями. Управляющий снова потряс ковшик, слил несколько раз воду и, взяв небольшой желтоватый камешек, попробовал его на зуб.

— Да… — сказал он, вздыхая, — одни шлихи.

Он повертел еще ковшик, пристально разглядывая двигающиеся по донышку песчинки, вылил остатки воды и песка на землю и поднялся, глядя на неподвижно стоявшего мальчика:

— Что ж ты, парень, а?

Гайзулла, хотя и не донимал, что говорит управляющий, по его глазам и недовольно сморщившемуся лицу сообразил, в чем дело. Он ткнул рукой в ямку, выкопанную в песке:

— Здесь, здесь!

— Мальчик не врет, Аркадий Васильевич, — сказал немец. — Не будем спешить…

Он взял ковшик и приказал штейгеру вскопать на полсажени в глубину. Промыв песок, немец поднес ковшик к глазам и удовлетворенно хмыкнул. На дне ковшика что-то блестело. Управляющий и штейгер подошли ближе. Мордер послюнил палец, взял крохотную крупицу и стал внимательно разглядывать.

— Золото! — вскрикнул Аркадий Васильевич и приказал штейгеру набрать еще песку.

На этот раз на дне ковшика остались две крупинки со спичечную головку. Лицо управляющего просияло. Забыв про Кулсубая и Гайзуллу, он бросился опять промывать и, когда после третьей промывки увидел три золотника размером побольше, бросился к Мордеру и стал восторженно трясти его за руки:

— Нашли! Это золото, золото!

Толстый немец важно отдувался и вытирал платком вспотевшее лицо:

— Подождите, Аркадий Васильевич, радоваться еще рано. Вдруг жила небольшая? Может еще так получиться, что как русские говорят, овчинка выделки не стоит!

— А жила здесь проходит? — посерьезнев, спросил управляющий.

— Трудно сказать, — ответил немец и наморщил лоб. — Может, она только на поверхности, а может, здесь золото совсем случайное, водой принесло… Во всяком случае, если жила здесь, значит, она совсем на поверхности, молодое золото.

— Молодое? — переспросил штейгер. — Это как?

— Молодое, свеженькое, как девушка, которую первый раз сватают! — улыбнулся немец. — Так говорят, когда жила на поверхности. Легкая добыча, убрал верхний слой—и бери! На прежнем-то прииске золотишко старое, глубоко лежит, сами знаете. — Мордер вылил из ковшика песок, ополоснул его, выпрямился и потер поясницу. — Ноет уже… Темно, давайте обратно, разведку завтра продолжим.

При виде приискового начальства старатели, сидевшие вокруг костров, поднялись с мест.

— Ну как, Аркадий Васильевич?

— Хоть один знак нашли? — спрашивали они.

Штейгер скорчил свирепую гримасу:

— Куда нос суете? Сколько бы ни нашли — все наше, вам ни Кусочка не достанется! Может, еще Аркадий Васильевич отчет вам должен давать?

Не смея больше расспрашивать, старатели молча уступили дорогу хозяевам, но, увидев Кулсубая и Гайзуллу, плетущихся сзади, тут же окружили их.

— Нашли, нашли, — устало отмахнулся Кулсубай, предупреждая расспросы.

— Много?

— Много, да никому не достанется! — Кулсубай сел возле костра. — Дайте-ка и нам супцу, а во весь день без жратвы. Иди-ка, садись рядом со мной, — указал он Гайзулле. — Что, устал?

Гайзулла кивнул головой.

— Так-то, брат, — продолжал Кулсубай. — Дураком я был, дураком и остался. Так и буду всю жизнь, видно, в дырявых штанах ходить! А они, — Кулсубай мотнул головой в сторону управляющего, — заплатки в жизни своей не увидят!

— Брось, кустым! — весело заметил молодой старатель в большом, не по росту сшитом бешмете, —Если здесь много золота, я смогу жениться, а вот он — семью оденет. Не все плохо на этом свете!