Шах-наме

Он будет, Фаридуном наречен,

Светиться над землей, как небосклон.

Еще не появился он, и рано

Еще его искать, о царь Ирана!

Благочестивой матерью рожден,

Как древо, плодоносен будет он,

Созрев, упрется в небо головою,

Престол добудет мощью боевою.

Высок и строен, словно кипарис,

Он палицу свою опустит вниз,

И будешь ты сражен, о царь суровый

Ударом палицы быкоголовой».

Несчастный царь спросил, судьбу кляня:

«За что ж возненавидит он меня?»

Смельчак сказал: «Коль ты умен, пойми

Что все деянья с их причиной слиты.

Ты жизнь отнимешь у его отца,

Возжаждет мести сердце храбреца.

Родится также Бирмая, корова,

Кормилица владыки молодого.

Из-за тебя погибнет и она,

Но будет витязем отомщена».

Царь выслушал, не пропустив ни слова,

И рухнул вдруг с престола золотого,

Сознанье потеряв, он отошел,

Беды боясь, покинул он престол.

Придя в себя, на мир тоскливо глянув,

Воссел он снова на престол Кейанов.

Где явно, где таясь, повел труды:

Искал он Фаридуновы следы.

Забыл о сне, о пище, о покое,

Над ним затмилось небо голубое.

Так время шло несцешною стопой.

Змееподобный заболел тоской.

Рождение Фаридуна

Родился Фаридун благословенный,

И стало новым естество вселенной.

Стан кипариса, мощь богатыря,

Из глаз лучится благодать царя,—

Он засиял, дневному солнцу равный,

Он излучал Джамшида блеск державный.

Как дождь, он миру был необходим,

Как мудрость, нужен был сердцам людским.

Над ним кружился свод небес просторный,

Грядущему властителю покорный…

Вот родилась и телка в том краю.

За кроткий нрав хвалили Бирмаю.

Цвета шерстинок – желтый, алый, синий —

Горели ярко, словно хвост павлиний.

Потрясены, столпились перед ней

Мудрец, и звездочет, и чародей.

Пошли средь старцев пересуды, толки:

Никто не видывал подобной телки!

Меж тем кружил Заххак, страшась беды:

Искал он Фаридуновы следы.

И вот отца младенца, Абитина,

Уже рука настигла властелина.

Бежал он, чтоб душа была жива,

Но, жизнью сыт, он стал добычей льва!

Злодеи-слуги змея-господина

Однажды изловили Абитина.

Как барс, был связан этот человек,

И дни его бесчестный царь пресек.

Когда узнала, какова утрата,

Мать Фаридуна, разумом богата,—

Ей имя – Фиранак, была она

Любви к ребенку своему полна,—

Судьбою сражена, с тоской во взоре,

На ту лужайку побежала в горе,

Где Бирмая росла в траве густой,

Сверкая небывалой пестротой.

Пред стражем пастбищ Фиранак предстала,

Кровавыми слезами зарыдала,

Моля его: «Дитя мое возьми,

Он злобными преследуем людьми,

Ты замени ему отца родного,

Пусть молоком поит его корова.

Награды ждешь? Дитя свое любя,

Не пожалею жизни для тебя!»

Слуга лесов, коровы страж всечасный,

Ответил праведнице той несчастной:

«Рабом я буду сыну твоему,

Я, как слуга, твои слова приму!»

Три года пастырь верный и суровый

Поил ребенка молоком коровы.

Дитя везде искал страны глава.

Везде о дивноцй телке шла молва.

Мать Фаридуна прибежала снова,

Сказала пестуну такое слово:

«В моей душе, исполненной тревог,

Явилась мысль: ее внушил мне бог.

Мне надо действовать, бежать быстрее,

Мой сын мне жизни собственной милее!

С ног отряхну я прах земли волхвов,

Близ Хиндустана мы отыщем кров.

Спасу я от врагов красавца сына,

Горы Албурз укроет нас вершина».

Проворней серны, легче скакуна

С ребенком в горы понеслась она.

В горах отшельник жизнью жил святою,

Расстался он с мирскою суетою.

«О праведник, – ему сказала мать,—

Мой край – Иран, и мне дано страдать.

Знай, что к тебе пришла я с милым сыном,

Что станет он Ирана властелином.

Ты должен сторожить его покой

И дорожить им, как отец родной».

Тот принял сына по ее наказу,

Дитя не обдал холодом ни разу…

Но до Заххака весть дошла, увы,

О потаенных зарослях травы.

Как пьяный слон, обрушить гнев готовый,

Пришел – и жизнь он отнял у коровы.

Траву он выжег, истребил стада,

Опустошил ту землю навсегда.

К жилищу Фаридуна поскакал он,

Обрыскал все, – дитя не отыскал он,

Айван его спалил, смешал с золой,

Дворец его свалил, сровнял с землей.

Шестнадцать лет прошло над Фаридуном,

В долину отроком сошел он юным.

Пришел он к матери, сказал: «Теперь

Неведомого тайну мне доверь.

Скажи мне, кто я? Семени какого?

Кто мой отец? Я племени какого?

Что я скажу собранию: кто я?

Мне быль поведай, правды не тая».

«О славный сын мой, – Фиранак сказала,—

Как ты велишь, все расскажу сначала.

Знай, жил в Иране человек один,

Чье имя, сын мой, было Абитин,—

Царей потомок, витязь безупречный,

Отважный, мудрый и добросердечный.

Он к Тахмурасу возводил свой род,

Всех предков знал своих наперечет.

Тебе он был отцом, а мне супругом,

Моим он светом был, отрадой, другом,

Но вот Заххак, прислужник темных сил,

Свой меч занес: тебя убить решил.

Скрывала я тебя, спасти желая.

О, сколько дней тяжелых провела я!

Отец твой, витязь, взысканный судьбой,

Из-за тебя пожертвовал собой:

Две выросли змеи из плеч убийцы.

Стонал Иран под властью кровопийцы.

Чтоб ублажить двух ненасытных змей,

Мозг твоего отца пожрал злодей.

Тогда бежала я в леса глухие,

Не проникали в них глаза людские,

А там, являя красок пестроту,

Жила корова, как весна в цвету,

И на траве, как царь, спокойный, строгий,

Пред нею страж сидел, скрестивши ноги.

Тебя тому я стражу отдала,

Он пестовал тебя, хранил от зла.

Вскормленный молоком коровы чудной,

Ты, словно барс, окреп в глуши безлюдной,

Но про корову и прекрасный луг

Дошел внезапно до Заххака слух.

Тогда я унесла тебя из леса,

Покинув дом, бежала я от беса.

И стража он убил и Бирмаю —

Ту кроткую кормилицу твою.

Он в яму превратил твою обитель,

И пыль дворца взвил к небесам властитель».

У Фаридуна гнев блеснул в очах,

Пришел он в ярость при таких речах,

Он, материнским потрясен рассказом,

Наполнил болью – сердце, местью – разум.

Сказал он: «Львенок превратится в льва,

Лишь силы испытав свои сперва.

Доколе нам страдать под властью мрака?

Теперь я меч обрушу на Заххака.

Идя путем пречистого творца,

Столбом взметну я пыль его дворца!»

Сказала мать: «Нет разума в решенье —

Вступить со всей вселенною в сраженье.

Принадлежит Заххаку мир земной,

Он кликнет клич – войска пойдут войной:

Из каждой части света в бой суровый

Сто тысяч смелых двинуться готовы.

Желая мести, ты не должен впредь

На мир глазами юности смотреть:

Хмель юности вкушая, к людям выйдешь,

Но в мире одного себя увидишь.

Ты во хмелю свои развеешь дни,—

Мой сын, да будут счастливы они».

Рассказ о кузнеце Каве

И было так: бесчестный царь Ирана

Твердил о Фаридуке постоянно.

Под гнетом ужаса он сгорбил стан,

Пред Фаридуном страхом обуян.

Однажды на престол воссел он в славе,

Надел венец в сапфировой оправе.

Призвал к себе со всех частей земли

Правителей, чтоб царству помогли.

Сказал мобедам: «Жаждущие блага,

Вы, чьи законы – мудрость и отвага!

Есть тайный враг. Опасен он царю:

Мудрец поймет, о ком я говорю.

Нельзя врагом, что вынул меч из ножен,

Пренебрегать, как ни был бы ничтожен.

Сильнее нашей мне потребна рать,

Мне дивов, пери надобно собрать.

Признайте, помощи подав мне руку,

Что больше я терпеть не в силах муку.

Теперь мне ваша грамота нужна,

Что лишь добра я сеял семена,

Что правды я поборник непреклонный

И чту я справедливости законы».

Боясь царя, пойдя дорогой лжи,

Согласье дали важные мужи,

И эту грамоту, покорны змею,

Они скрепили подписью своею.

У врат дворца раздался крик тогда,

И требовал он правого суда.

К Заххаку претерпевшего пустили,

Перед сановниками посадили.

Царь вопросил, нахмурив грозный лик?

«Кто твой обидчик? Отчего твой крик?»

А тот, по голове себя ударив:

«Доколе гнев терпеть мне государев?

Я – безответный, я – Кава, кузнец.

Хочу я правосудья наконец!

Ты, царь, хотя ты и подобье змея,

Судить обязан честно, власть имея;

И если ты вселенной завладел,

То почему же горе – наш удел?

Передо мною, царь, в долгу давно ты.

Чтоб удивился мир, сведем-ка счеты.

Быть может, я, услышав твой отчет,

Пойму, как до меня дошел черед?

Ужели царских змей, тобой наказан,

Сыновней кровью я кормить обязан?»

Заххака поразили те слова,

Что высказал в лицо ему Кава.

И тут же кузнецу вернули сына,

Желая с ним найти язык единый.

Потом услышал он царя приказ,

Чтоб грамоту он подписал тотчас.

Прочел ее Кава и ужаснулся,

К вельможам знатным резко повернулся,

Вскричал: «Вы бесу продали сердца,

Отторглись вы от разума творца.

Вы бесу помогаете покорно,

И прямо в ад стремитесь вы упорно.

Под грамотой такой не подпишусь:

Я никогда царя не устрашусь!»

Вскочив, порвал он грамоту злодея,

Швырнул он клочья, гневом пламенея,

На площадь с криком вышел из дворца,

Спасенный сын сопровождал отца.

Вельможи вознесли хвалу владыке:

«О миродержец славный и великий,

В тот день, когда ты начинаешь бой,

Дышать не смеет ветер над тобой,

Так почему же – дерзок, смел, – как равный,

С тобою говорит Кава бесправный?

Он грамоту, связующую нас,

Порвал в клочки, нарушив твой приказ!»

Ответил царь: «Таиться я не буду,

То, что со мной стряслось, подобно чуду.

Как только во дворец вступил Кава,

Как только раздались его слова —

Здесь, на айване, между им и мною

Как бы железо выросло стеною.

Не знаю, что мне свыше суждено:

Постичь нам тайну мира не дано».

Кава, на площадь выйдя в гневе яром,

Был окружен тотчас же всем базаром.

Просил он защитить его права,

Весь мир к добру и правде звал Кава.

Он свой передник, сделанный из кожи,—

Нуждается кузнец в такой одеже,—

Взметнул, как знамя, на копье стальном,

И над базаром пыль пошла столбом.

Крича, он шел со знаменем из кожи:

«Эй, люди добрые! Эй, слуги божьи!

Кто верует, что Фаридун придет?

Кто хочет сбросить змея тяжкий гнет?

Бегите от него: он – зла основа,

Он – Ахриман, он враг всего живого!»

Явил ничтожный кожаный лоскут,

За кем враги, за кем друзья идут!

Так шел Кава, толпа ему внимала,—

Народа собралось тогда немало.

Узнал кузнец, где Фаридун живет,—

Главу склонив, упорно шел вперед.

Пред молодым вождем предстал он смело.

Толпа вдали стояла и шумела.

Была воздета кожа на копье,—

Царь знамением блага счел ее,

Украсил стяг парчою, в Руме тканной,

Гербом алмазным ярко осиянной.

То знамя поднял он над головой,—

Оно казалось полною луной.

В цветные ленты кожу разубрал он,

И знаменем Кавы ее назвал он.

С тех пор обычай у царей пошел:

Венец надев и получив престол,

Каменьев не жалел царя наследник,

Чтоб вновь украсить кожаный передник.

Каменьям, лентам не было конца,

Стал знаменем передник кузнеца,

Он был во мраке светом небосвода,

Единственной надеждою народа…

У Фаридуна, возвратившего законной династии царство с помощью кузнеца Кавы, было три сына: Сальм, возглавивший Рум, то есть Византию, западные страны, Тур, получивший Туран, и Ирадж, ставший царем Ирана. Сальм и Тур, завидовавшие младшему брату, любимцу отца, злодейски убили Ираджа. От старших сыновей прибыл к Фаридуну гонец с золотым ларцом.

Дрожало шелковое покрывало,

Ираджа голова в ларце лежала.

Потрясенный Фаридун узнал, что молодая рабыня Махафарид беременна от Ираджа. Родилась девочка, и когда она подросла, Фаридун выдал дочь покойного сына за своего племянника Пашанга. От этого брака родился сын, названный Манучихром.

Престарелый Фаридун не мог отомстить за смерть любимого сына. Это сделал Манучихр. Возмужав, он собрал рать, разбил войска Сальма и Тура и обезглавил злодеев. Фаридун при жизни возвел Манучихра на царство.

С престолом он простился ясным взглядом,

Три головы сынов с ним были рядом.

Когда Манучихр воссел на престол, к юному царю пришел витязь Сам, владелец Систана, и сказал:

Мне глаз поручен над царем державы,

Тебе – судить, мне – суд одобрить правый.

Другим приближенным царя стал богатырь Каран, сын кузнеца Кавы.

Сказанием о Зале, сыне Сама, и о его возлюбленной Рудабе, которая по матери происходит от Заххака, и начинается та часть книги Фирдоуси, которую принято называть богатырской.

Заль и Рудаба

Рождение Заля

У Сама не было детей. Томимый

Тоскою, жаждал он жены любимой.

Красавица жила в его дворце:

Как мускус – кудри, розы на лице!

Стал сына ждать: пришло подруги время,—

Уже с трудом несла под сердцем бремя.

И вот родился мальчик в точный срок,

Как будто землю озарил восток.

Он солнцу был подобен красотою,

Но голова его была седою.

Семь дней отцу боялись все сказать,

Что родила такого сына мать.

Кормилица, отважная, как львица,

Не побоялась к витязю явиться,

Известье о младенце принесла,

И потекла из уст ее хвала:

«Да будет счастлив Сам, страны опора,

Да недруги его погибнут скоро!

К жене, за полог, богатырь, войди,

Увидишь сына у ее груди.

Лицом прекрасен, полон благодати,

Уродства никакого у дитяти,

Один порок: седая голова.

Твоя, о славный, участь такова!»

С престола Сам сошел. Был путь недолог

К супруге молодой зашел за полог.

Увидел седоглавое дитя

И помрачнел, страданье обретя.

Чело подняв, явил свою тревогу,

За помощью он обратился к богу:

«О ты, пред кем ничто – и зло, и ложь,

Один лишь ты отраду нам даешь!

Быть может, я пошел путем обмана?

Быть может, принял веру Ахримана?

Тогда, быть может, втайне ото всех,

Всевышний мне простит мой тяжкий грех

Ужалена душа змеею черной,

И кровь моя кипит в мой день позорный:

Когда меня о сыне спросит знать,

Что об уродце витязям сказать?

Что мне сказать? Родился див нечистый?

Отродье пери? Леопард пятнистый?

Покину я Иран из-за стыда,

Отчизну позабуду я тогда!»

Подальше унести велел он сына:

Да будет для него жильем – чужбина,

Отныне пусть уродец тот живет

Там, где Симург взмывает в небосвод.

Оставили дитя в глухой теснине,

Ушли назад, и Сам забыл о сыне.

Птица Симург находит Заля

Птенцам Симурга надобна еда.

Расправив крылья, взмыл он из гнезда.

Увидел он дитя в слезах и в горе

Да землю, что бурлила, словно море,

Пылало солнце над его челом,

Суровый, темный прах лежал кругом.

Симург спустился, – жаждал он добычи,—

И мальчика схватил он в когти птичьи,

К горе Албурз, в гнездо, на тот утес,

Где жил с птенцами, он дитя унес.

Но помнил бог о мальчике дрожащем,—

Грядущее хранил он в настоящем:

Симург, птенцы взглянули на дитя,

Что плакало, лицо к ним обратя,

И мальчика седого пожалели,

Познав любовь, им чуждую доселе.

Так время шло, в гнезде ребенок рос,

И только птиц он видел да утес.

Стал мальчик мужем, похвалы достойным,

На воле вырос кипарисом стройным…

Сам видит во сне сына

В тоске заснув и скорбью омрачен,

Однажды ночью Сам увидел сон:

На скакуне арабском тропкой узкой

Наездник скачет из страны индусской,

О сыне подает благую весть,

Об этой ветви, чьих плодов не счесть.

Проснувшись, богатырь призвал мобедов

И речь повел, о сне своем поведав.

«Что скажете, – он вопросил, – о нем?

Постигли вы его своим умом?»

И стар и млад, услышав слово это,

Свои уста раскрыли для ответа:

«Свирепый зверь в лесах или в горах

И даже рыбы-чудища в морях

Равно своих детей растят любовно

И кормят их, о них заботясь кровно.

А ты забыл, что завещал творец,

Младенца бросил ты, дурной отец!

Прося прощенья, обратись ты к богу,

Он указует нам к добру дорогу».

И Сам прилег, едва настала ночь:

Душевную тоску терпеть невмочь.

Во сне увидел: знамя златоткано

Сияет на вершине Индостана,

Летит прекрасный юноша вперед,

Большое войско за собой ведет,

Мобед его сопровождает справа,

Советник слева скачет величаво.

Приблизился один из этих двух,

Воителю сказал, терзая слух:

«О многогрешный муж, лишенный чести,

Чье сердце не страшится божьей мести!

Как смеешь зваться ты богатырем,

Когда ты птицу в няньки взял внаем?

Седых мужей бранишь ты, прихотливый,

Чья борода светла, как листья ивы!

Подумай сам: виновен ли господь,

Когда цвета твоя меняет плоть?

Ничем считал ты сына-мальчугана,

А ныне он – воспитанник Йездана:

Наставника нежней не знает свет,

Тебе ж в сыновнем сердце места нет!»

Сам зарычал во сне, издал он стоны,

Как лев свирепый, в западне плененный.

Проснувшись, мудрецов призвал своих,

Призвал он и старейшин войсковых,

Помчался к той горе, что небу внемлет,

Покинутых, отринутых приемлет.

Видна ее вершина средь Плеяд, – [8]

Звезду похитить хочет, говорят.

А там – гнездо на высоте лазурной:

Оно вреда не видит от Сатурна.[9]

Алоэ ветви витязь увидал,

Опоры под гнездом – эбен, сандал.

Но как добраться Саму до вершины?

Здесь даже след не сыщется звериный!

Поняв, что нет ему пути наверх,

Взмолился он и в прах лицо поверг:

«Ты, что возвысился над вышиною,

Над звездами, над солнцем и луною,—

Подай мне руку, будь поводырем,

Чтоб мог я, грешный, совершить подъем».

А юноше сказал Симург в то время:

«О ты, кого взрастило птичье племя!

Я был твоей кормилицей в гнезде,

Как нянька, за тобой летал везде,

Прозвал тебя Дастаном: жертва бедствий,

Ты был отцом обманут в раннем детстве.[10]

Отец твой Сам, что в мире всех сильней,

Великий богатырь и князь князей,

Теперь пришел сюда, он ищет сына,

И честь твоя пришла с ним воедино.

Тебе помочь я должен, как птенцу,

Чтоб невредимым отнести к отцу.

А ты мое перо возьми с собою,

Парить я буду над твоей судьбою.

Накликнет недруг на тебя беду

Иль зло и благо вступят во вражду,

В огонь ты брось мое перо тотчас же,—

Увидишь от меня добро тотчас же.

Ведь я тебя вскормил в гнезде своем,

Ты был с птенцами под моим крылом».

И с ним в душе своей Симург простился,

И поднял вверх, и плавно опустился,—

Отцу спешил он юношу вернуть.

У сына были волосы по грудь,

Он был могуч, как слон, весна – ланиты…

И разрыдался воин знаменитый,

Склонился пред Симургом до земли,

Уста его хвалу произнесли.

Любовным взором Сам окинул сына:

Венца достоин, трона властелина!

Уста – рубины, очи – как смола,

Белы ресницы, голова бела!

И сердце Сама стало садом рая,

Сказал воитель, сына восхваляя:

«Мой сын, смягчи ты сердце и согрей,

Прости меня, приди ко мней скорей.

Я – раб ничтожный бога всеблагого,

Но раз тебя, мой сын, обрел я снова,

То клятву я даю перед творцом,

Что нежным буду я тебе отцом.

Ты скажешь мне желание любое,—

Исполню я и доброе и злое».

Он юношу, как витязя, одел,

Скалистых гор покинул он предел.

Спустившись в дол, потребовал для сына

Коня и одеянье властелина.

Дастаном прозван был приемыш скал,

Но сына Залем богатырь назвал.

Тут перед Самом, радостны впервые,

Старейшины предстали войсковые.

Погнали барабанщики слонов,

Взметнулась пыль до самых облаков.

Звон золотых звонков и голос трубный,

Индийские им подпевают бубны…

С веселым кличем двинулся отряд,

Ликуя, воины пришли назад,

Вступили в город, позабыв печали,

Одним богатырем богаче стали.

Сам и Заль приходят к царю Манучихру

Услышал царь, что сына Сам вернул,

Что прибыл он торжественно в Забул.

Та весть была царю царей приятна,

И бога помянул он многократно.

Ноузару, сыну, отдал он приказ —

Навстречу Саму поспешить тотчас,

Как властелина встретить и восславить,

Его с великой радостью поздравить

И, расспросив, сказать богатырю,

Чтоб сразу же явился он к царю.

Ноузар подъехал к Саму в миг отрадный,

Был рядом витязь, юный и нарядный.

Могучий Сам с гнедого соскочил,

В объятия Ноузара заключил,

Спросил он о царе, чей облик светел,

О витязях, – Ноузар на все ответил.

Посланье выслушав царя владык,

Устами славный Сам к земле приник,

И ко двору направился воитель

Поспешно, как велел ему властитель.

В своем венце державном на престол

Владыка мира с радостью взошел.

По обе стороны царя воссели

Каран и Сам, в глазах у них – веселье.

Был юный Заль, блиставший красотой,

Убранством, палицею золотой,

Царю представлен, царственному дому,—

Царь подивился юноше седому.

Властитель попытать велел жрецам,

Мобедам, звездочетам, мудрецам,—

Что Залю предназначено судьбою?

Вождем рожден ли? Под какой звездою?

Чем будет он, когда войдет в года?

Какие речи поведет тогда?

Недолго длились мудрецов расчеты,

Увидели по звездам звездочеты,

Что слава храбреца – его удел,

Он горд, и трезв умом, и сердцем смел.