Убить президента

Я вообразила на минуту, как я с кинжалом набрасываюсь на автора «Дяди Степы», и мне сразу стало смешно. Если уж убивать кого-то вроде местного Коцебу, то на эту роль больше всего подходит главный редактор «Свободной газеты» Витюша Морозов. Вот уж Коцебу так Коцебу! Три шага вперед, два направо… и ствол пистолета упирается в бледный лоб бывшего демократа Витюши. Я нажимаю на спуск и… Тут я передумала. Даже Витюшу убивать не стоило бы. Если уж брать грех на душу, то только ради Одного Дела.

Я доела пирожное. Ближе к концу крем оказался не таким уж приторным. Почти как на Таганке.

Шарлотта Кордэ — дело другое. Большевистский упырь Марат для меня фигура куда более страшная. От него, кстати, была прямая дорога к товарищу Сталину. Марат ведь выпускал газету под названием «Друг народа». Другом был он сам. Ну, а помимо друзей, у народа, само собой, были враги. Враги народа — это пошло как раз от товарища Марата. Я подумала о парадоксах истории: от Марата к товарищу Сталину, а потом к Этому Господину. Вот ему-то уж точно бы не помешала своя Шарлотта Кордэ. Я с ходу нарисовала себе такую картинку: Этот Господин сидит в ванне. Появляется Лера Старосельская с остро наточенным кинжалом. Умри, тиран! — восклицает Лера и вонзает кинжал по самую рукоятку. Куда, кстати, вонзает? Из пистолета-то как раз без вариантов: только в голову, потому что наверняка он носит бронежилет. А тут растеряешься, куда же вонзить? Или, может быть, он и в ванне сидит в бронежилете? Я фыркнула, представив себе такой кадр. Нет, по крайней мере в бане он ходит без бронежилета, налегке. Известный французский писатель Изюмов в своей бессмертной брошюре описал уже сцену посещения бани Этим Господином, когда тот еще был простым кандидатом в президенты. Помню, читать это было даже довольно забавно. Как там у него? Впереди идут голые телохранители с автоматами наперевес, позади другие телохранители, тоже голые, несут шайки и резиновые тапочки. Описывая эту сцену, писатель Изюмов, помнится, сосредоточивался не на Этом Господине, а в основном на этих голых телохранителях. Ну-с, у кого чего болит…

Я разложила завтрашний балахон на столе и включила утюг. Глажение меня всегда успокаивало. Если бы не моя миссия, работала бы я в какой-нибудь прачечной на Большой Якиманке.

Утюг быстро нагрелся, и я поплевала на него. Утюг возмущенно зашипел, как горячие камушки в русской бане, если их хорошенько окатить ледяной водой.

Не строй иллюзий, сказала я себе. В одной бане с Этим Господином тебе, Лера, не бывать, да и противно больно убивать его потного, мыльного и мокрого.

Завтра в театре все будет красиво и торжественно.

Только бы не промахнуться.

Глава 26

РЕДАКТОР МОРОЗОВ

— Что-то не пойму я вас, многоуважаемая Елена Сергеевна, — сказал я, по возможности стараясь не разозлиться и не расплескать своего чудного настроения. — Вам что, новая ваша зарплата не нравится? Так ведь это только пока. Уверяю вас, через месяц-другой такой обозреватель, как вы, будет получать еще в полтора раза больше…

— Нет, — сказала мне эта маленькая белобрысая дрянь. — Зарплата мне как раз нравится.

— Что же вам не по душе? — спросил я, глядя как бы поверх ее головы. Пигалица эта утонула в кресле и тоже смотрела не на меня, а прямо перед собой.

— Все остальное, — ответила мне белобрысая и тут поглядела прямо мне в лицо, так что я не успел увести свой взгляд куда-нибудь в область полок и портретов. Губы Елены Сергеевны были плотно сжаты, глаза горели тихим вызовом. Пригрели змейку в родном коллективе, подумал я, а вслух заметил с некоей отеческой укоризной:

— Ну, а конкретнее?

— Да хотя бы вот это! — Она ткнула своим пальчиком в оттиск первой полосы, который лежал на моем столе и край которого свешивался со стола вниз.

— В чем дело? — искренне удивился я. — Вам нравится Лера? Эта фанатичка? Эта террористка? И это в те дни, когда наша страна прилагает все силы…

— …для достижения национального согласия, когда сам господин Президент не жалеет своей энергии… и так далее, — мигом продолжила Елена Сергеевна. — Спасибо, я это уже читала. Дело ведь не в ней. Дело в том, что мы стали плясать под чужую дудку. И сделали это, многоуважаемый Виктор Ноевич, быстро, глупо и некрасиво.

Нет, вы только послушайте ее! А что я должен был сделать? Сказать Митрофанову нет и потом распустить всю редакцию, потому что нас иначе бы так или так прикрыли?

— А вы что предлагаете, драгоценнейшая Елена Сергеевна, — поинтересовался я с хорошей долей сарказма в голосе. — Что-то я не слышу альтернативных вариантов?

— Каких там вариантов, — грустно сказала Елена Сергеевна, и мне почудилось на секунду, будто ей действительно почему-то меня жаль. — Вы ведь уже определились, Виктор Ноевич. Вы, наверное, сделали свой выбор еще задолго до того, как я пришла в редакцию. Просто у вас все не было повода этот свой выбор проявить. И вот, наконец, случай представился.

— Вы что же имеете в виду? — изобразил я непонимание на лице. — Разве найти спонсоров — это плохо?

— Смотря каких, — ответила белобрысая без всяких раздумий.

— Если идете навстречу таким вот (она кивнула на первую полосу) добрым пожеланиям, то я догадываюсь, куда мы все очень скоро придем.

— Куда же? — спросил я просто для того, чтобы не промолчать.

Вместо ответа Елена Сергеевна изобразила на пальцах простейшее подобие решетки. Оказывается, это я приближаю диктатуру, цензуру и ГУЛАГ. Забавно.

— Ваш муж, если на то пошло, — усмехнулся я, — тоже, между прочим, не в оранжерее работает.

— Верно, — не стала спорить Елена Сергеевна. — Макс работает на Лубянке. Но подлости он не сделает и не предаст. И потом он не носит на своем лбу табличку «Свободный Максим Лаптев».

— А мы? — спросил я, зная возможный ответ. Елена Сергеевна Лаптева выразительно промолчала. Ответа, собственно, не требовалось, и я это понимал не хуже нее. Только она, в отличие от меня, может повертеть хвостиком и уйти. Я же обязан буду остаться и спасать свою газету. Всеми правдами и неправдами. Да Бог с ними, с правдами — согласен одними неправдами. Лишь бы подействовало.

— Дорогая Елена Сергеевна, — сказал я, в свою очередь посмотрев белобрысой в глаза. — В нашей стране дела идут не блестяще. Я не уверен, что обозреватель вашего уровня и вашей квалификации сможет найти себе достойную работу по плечу. Вы ведь не пойдете в «Метро-экспресс» или в «Московский листок»?

— Кто знает, — задумчиво проговорила Лаптева. — В конце концов, название «Московский листок» выглядит честнее, чем наша так называемая «Свободная газета». Какая уж тут свобода, Виктор Ноевич? Сегодня нам приказали ругать ДА, завтра науськают на кого-нибудь другого…

— Если вы явились оскорблять меня, — сухо сказал я, — то лучше уходите. Остыньте, подумайте, посоветуйтесь с мужем. А потом можете решать — будете вы у меня работать или нет. Хорошо?

— А я уже все решила, — сказала мне белобрысая спокойно. — Вот мое заявление. Полагаю, вы не станете чинить мне препятствия и требовать, чтобы я, согласно существующему законодательству, работала здесь еще две недели?

Я подумал, что за две недели работы можно было бы стребовать с нее хоть пару комментариев и обзоров вперед. Но это я только так подумал. Совсем уж мелкой сволочью мне быть не хотелось.

— Разумеется, Елена Сергеевна. — Я вытащил свой паркер с золотым пером и, не торопясь, подписал ее заявление. — Если поторопитесь, еще успеете сегодня застать на месте кассира и получить расчет. Там вам еще премия начислена за материал о российском рынке стрелкового оружия. Или откажетесь получать деньги в такой ужасной продажной газете?

— ЭТИ деньги я получу, — неторопливо произнесла Елена Сергеевна, подчеркнув слово эти, как будто я предлагал ей еще какие-то другие. — Я их заработала. Но больше мне ничего от вас не надо.

Я встал со своего места, белобрысая Елена Сергеевна Лаптева тоже поднялась. Сейчас она выглядела по сравнению со мной чистым котенком, беленьким и пушистым. К сожалению, у этого котенка оказались длинные когти. К сожалению.

— Если вдруг передумаете, Елена Сергеевна, — со всевозможным дружелюбием (откуда что взялось?) сообщил я. — То приходите. Поверьте, нашей продажной газете вас будет не хватать.

— Я тронута, — сказала котенок Елена Сергеевна. — Но я не передумаю.

Глава 27

МАКС ЛАПТЕВ

Некрасов нисколько не удивился.

— О, Макс, входи, — сказал он, таким тоном, словно мы расстались всего полчаса назад. — Подожди, я сейчас… — И он опять склонился над окуляром огромного, чуть ли не в половину комнаты, микроскопа. Микроскоп был гордостью МУРа. В отличие от всех своих рядовых собратьев этот имел собственное имя — Левенгук и, как вполне серьезно уверял гостей Некрасов, телескоп с точно такой же разрешающей способностью мог бы позволить без помех рассматривать поверхность Марса как собственный потолок. Правда, Некрасов использовал свой замечательный оптический прибор, только чтобы смотреть в глубь вещества, а не в космос.

— Ты открыл наконец нечто великое? — спросил я, с любопытством оглядывая лабораторию. С тех пор как я тут побывал последний раз, здесь произошли существенные изменения. В основном за счет уменьшения свободного места и увеличения числа разнообразных хитрых приборов, назначение которых я бы не смог определить даже под пыткой.

— Угу-угу, — сказал Некрасов, не отрываясь от окуляра. — Подожди-подожди… Еще секундочку…

Я прислонился к матово блестевшей дверце вытяжного шкафа и взял в руки какую-то синюю пробирку. На дне ее лежало несколько изящных кристаллов.

— Лучше поставь ее на место, — посоветовал мне бдительный Некрасов, по-прежнему глядя в свой микроскоп. — Это главный ингредиент так называемого виндзорского коктейля. Англичане дали на экспертизу. С помощью этой штуки боевики из ИРА чуть не разнесли Тауэр. Нитроглицерин по сравнению с этими кристаллами — детская игрушка. Тот, кто синтезировал эту взрывчатку, гений. Там есть просто потрясающей красоты молекула. Если хочешь, ты сам потом посмотришь под микроскопом.

— Спасибо, как-нибудь в другой раз, — быстро ответил я и, стараясь не делать резких движений, водрузил пробирку на место. Что-либо трогать здесь почему-то расхотелось. Слева от вытяжного шкафа висел пистолетный стенд. Представлены на нем были, по всей видимости, такие редкие модели, что я узнал только старый семизарядный «вальтер» — и то лишь случайно: у международного террориста Нагеля, которого мы недавно брали вместе с Интерполом, была точно такая же машинка. И если бы не чуть-чуть везения, знакомство с таким «вальтером» могло бы оказаться вообще последним в моей жизни. К счастью для меня, даже хваленая немецкая техника иногда подводит. Тем более, если ты эту технику чистишь и смазываешь через пень колоду.

Справа от вытяжного шкафа стоял на собственных ножках какой-то сложный электронный агрегат, похожий на гибрид телевизора и стиральной машины. Из-под днища агрегата выползал пучок разноцветных проводов, которые, переплетаясь и расходясь, расползались затем вправо и влево и скрывались во внутренностях трех каких-то других приборов. Последний из трех приборов одноглазо светился лампочкой и недружелюбно гудел.

— Ну, вот и я, — проговорил Некрасов, отклеившись от своего Левенгука и потирая лицо. Вокруг его правого глаза краснел след от окуляра, — извини, что заставил тебя ждать. Чаю желаешь?

— А как же, — сказал я, хотя и не особенно желал.

Это был ритуал, от которого нельзя было отказываться. Каждый раз я не без сомнения брал колбу с янтарным горячим напитком, подозревая, что в этой же самой пробирке хозяин лаборатории держал когда-то тринитротолуол или, хуже того, какой-нибудь цианид натрия.

Впрочем, чай каждый раз был замечательный и всегда новый сорт. Коллеги Некрасова из Скотленд-Ярда никогда не присылали ему банальный «Липтон», всякий раз изыскивая что-нибудь экзотическое. Последний раз мы пили бирманский, с лепестками травы айяк. В этот раз чай был из Малайзии, с необычным, хотя и довольно приятным, привкусом.

— Так что у тебя? — как бы между прочим спросил Некрасов, сделав пару глотков. Я протянул ему все свои трофеи — патрон, репертуар с отпечатком и конфискованный у громилы пистолет.

Сергей принял у меня все это с лицом, несколько даже разочарованным. Очевидно, он ожидал чего-то более любопытного, чем рутинные оружие и отпечатки.

— Только-то? — пожал он плечами, — Такой пустячок тебе могли бы сделать к у тебя на Лубянке. Дима Прокудин у вас там есть, почти мой ученик. Правда, халтурит иногда…

— Мне нужно быстро, Сережа, — сказал я, стараясь не обращать внимания на какой-то нервный некрасовский тон. — И желательно без бумажной волокиты. У тебя с этим проще, чем у нас.

Некрасов кивнул.

— Что верно, то верно. Мы бы в бумажках просто утонули. Так что случилось, Макс?

Не вдаваясь в подробности, я рассказал Некрасову про «Кириченко». И про то, что к завтрашнему утру мне надо уже выдать генералу какой-то результат. И еще о том, что с результатами пока негусто, трое побитых мордоворотов в счет не идут.

— Завтра к семи утра приходи сюда, — подумав, предложил Сергей. — Мне все равно, похоже, здесь ночевать. Ночью и компьютер посвободнее, и в картотеке народа нет. Сделаем все в лучшем виде. Идет?

— Идет! — обрадовался я. — Считай, что опять за мной должок.

— Ерунда, — решительно проговорил Некрасов. — Работа ведь такая. — Он покрутил пуговицу своего рабочего халата, что означало величайшую степень некрасовской задумчивости.

Я молча смотрел на Сергея, уже предполагая, о чем он меня может спросить. Ах, если бы я знал ответ… Политика, чтоб ей пусто было. Любимый Сережин конек. Кажется, теперь уже опять небезопасный.

— Ты думаешь, все это неспроста? — произнес он наконец. — Думаешь, весы качнутся?

Я развел руками, но Сергею, кажется, не нужен был быстрый ответ.

— Три месяца живем как на вулкане, — продолжал он со злостью. — Три месяца никто из нас не уверен, останутся ли его обещания предвыборным бредом или завтра мы действительно будем воевать Гонконг и прорубать великий путь на восток?

Некрасов поставил на стол свою пробирку с недопитым чаем и прошелся по лаборатории, очень ловко уворачиваясь от шкафов, стеклянных реторт и проводов.

— Это ведь чудо, что к нам согласились приехать все члены семерки, — говорил Сергей, что-то переставляя на стеллажах.

— Я, когда узнал, что они едут, даже испугался. Рисковые, подумал, ребята. И даже кредитов собираются нам дать. Уважают они, так-растак, волеизъявление россиян. И вообще уже три месяца никто из них его фашистом не называет. Они уже утерлись. Они уже забыли, как всего полгода назад наш будущий господин Президент обещал в Думе разбомбить Францию к чертовой матери. Или о том, как он избил американского посла. Или как, проезжая по Италии, потряс всех открытием, что никакого итальянского народа не существует, а есть лишь потомки румынских цыган…

Я все это знал немногим хуже Сергея, только старался об этом не думать. Исполняю свои обязанности, ловлю террористов — и ладно. И хорошо.

— Начальство стало дерганым, — продолжал тем временем Некрасов. — Тоже мечется, не знает, кому угодить. Ваши еще ведут себя тихо. А вот соколы с охранцами совсем распоясались. Они, мол, государева гвардия, а мы так, черная кость. И все терпят, потому что побаиваются. Потому что никто не знает, что этот наш всенародно избранный выкинет завтра. Я нарочно узнавал у наших психиатров, какой максимальный период релаксации у параноиков в активной фазе. Два с половиной месяца, Макс. Два с половиной! В самом лучшем случае — три. На днях три месяца истекают… Мне страшно, Макс, — добавил он совсем негромко. — Если бы не Левенгук, давно бы дернул куда-нибудь в Аргентину. Они мне давно уже свой исследовательский центр предлагают. Но как я брошу такого красавца? — Он кивнул на микроскоп.

Некрасова я отлично понимал. Примерно о том же самом шептались и у нас на Лубянке. Даже генерал Голубев, чье назначение Президент неожиданно подтвердил, по-моему, не очень понимал новой генеральной линии.

— Ладно, — сказал Сергей, не дожидаясь моих ответов и как бы подводя черту под тягостным разговором. — Не будем больше об этом. Сделать-то все равно уже ничего нельзя… Пойду работать, Макс. И если каждый честно на своем месте… — Некрасов недоговорил и махнул рукой. — Все-все. Жду тебя завтра. Извини, что разболтался. С кем мне еще поговорить об этом, как не с тобой?

Я молча пожал Сергею руку, надеясь, что оперативная текучка поможет мне побыстрее забыть эту печальную беседу. Переместить куда-нибудь на окраину памяти. Бедный Сережа, подумал я. Если ломать голову еще и об этом, будет совсем тяжко. Сам я не позволяю себе такие мысли даже по ночам. Стараюсь, по крайней мере. Уверяю себя, что мое дело фискальское, небольшое. Приказали — выполнил. Рисковать жизнью? Рады стараться.

Некрасов задержал мою руку в своей и произнес с отчаянной интонацией, которой я у него раньше не замечал:

— Помнишь, как мы над ним смеялись еще полгода назад? Говорили — позер, клоун, хулиган. Лучше бы какая-нибудь умная голова еще тогда догадалась его грохнуть.

— Чего-чего? — переспросил я, опешив.

— Убить. Понимаешь, Макс? Убить.

Глава 28

ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ

Вот он, скандал! Вот он вырисовывается у меня в голове.

Я в возбуждении прошелся по комнате, почесывая задницу. Так мне всегда лучше думалось, на ходу. Проверенный способ. Как славно, что я не выбросил на помойку эту газетку с портретом моего заклятого друга. Если честно сказать, даже выбросил, но теперь снова достал и разгладил на столе. Газета и счастливый билетик лежали теперь рядышком, бочок к бочку. Хорошо, что у меня такая замечательная память. Мог бы и не упомнить эту строчку в газете. Но упомнил. Неизвестный мне репортер (судя по стилю, пассивный педик) высказывал предположение, что завтрашний спектакль «Спартак» соизволит посетить сам господин Президент.

Хорошо бы соизволил, подумал я с воодушевлением. Насколько я помню, он никогда не любил балета, но теперь будет исправно посещать Большой. Потому что его предшественник предпочитал футбольные матчи в Лужниках. Господин Наоборот, как назвал его в своей газете какой-то канадский засранец. Замечательная привычка. Так держать, Маркович!

Я выволок из шкафа весь свой гардероб и принялся прикидывать сценарий своего завтрашнего костюма. До завтрашнего спектакля оставалось еще часов двадцать, но гардероб такая вещь, что никогда не мешает начать пораньше.

Разумеется, будут репортеры. И не какие-нибудь там шестерки из светской хроники, как я думал раньше, все эти юные кусочники, охотники за информашками строк на пятнадцать. Визит Президента в храм искусств придут освещать педрилы покрупней — и почти все они меня знают и заметят. Пусть попробуют не заметить, я им брошусь в глаза. В этом пиджачишке цвета морской волны с огромными глазами, нарисованными на спине, на боках и на рукаве. В этих бархатных джинсах, словно сошедших с полотен Рене Магритта. В этом восхитительном шейном платке цвета корня мандрагоры (какого он, кстати, цвета?). Наконец, в этих потрясающих зеркальных очках от Кардена — тысяча франков, как одна копеечка. (Ну, не тысяча. Триста. Но ведь от Кардена!)

Заметят как миленькие, решил я. Задницы напрягут от усердия, будут отворачиваться, но краем глаза следить за европейски известным писателем Изюмовым. Парад-алле! Фердинанд Изюмов с группой дрессированных репортеров. Только в нашем цирке.

Так, теперь обувь. Обувь лежала сваленной в большой коробке из-под телевизора, и чтобы составить подходящую пару, пришлось основательно покопаться. У меня созрела даже дикая мысль явиться в разных ботинках, но я тут же передумал. Это не стильно, это получится замотанный совдеповский совок. Должно быть нечто цельное, крутое, вызывающее.

Подумав, я выбрал из всего многообразия пару кавалерийских сапог с колесиками на шпорах. Класс. Я пальцем прокрутил каждое колесико и с удовлетворением услышал омерзительный скрип несмазанного металла. Славно, славно, Фредди-беби, только не увлекайся. Примерь-ка, по ноге ли сапожки, не узковаты ли?

Я померил и с горечью понял, что с сапожками пролет: тесноваты. Даже если порушить мой педикюр и рискнуть остричь ногти на ногах — все равно быстро в них не походишь. Пришлось остановить свой выбор на паре крепких американских армейских ботинок. Раньше я их носил обязательно в паре с красноармейской шинелью и только в дождливую погоду. Когда я из слякоти ступал на какой-нибудь паркет, то американская резина гордо печатала: US ARMY. Следы эти потом долго не удавалось затереть, и все пришедшие вослед уже знали с порога: присутствует европейский прозаик Изюмов.

Может, завтра будет дождь? — подумал я со слабой надеждой. Нет, вряд ли будет. Даже если и соберутся над Москвой облака, их, наверное, расстреляют заранее с метеозондов. Завтра приезжают эти капиталистические педрилы, и над всей Москвой должно быть безоблачное небо.

«Над всей Москвою безоблачное небо». Я повторил эту вкусную фразу, означающую военный переворот или хоть какой-нибудь скандал. Переворот вам не обещаю, господа репортеры, усмехнулся я в зеркало, но скандал попробую. Я примерил перед зеркалом свою фирменную зеленую кепочку с изображением моего тезки, немецкого самоходного орудия «Фердинанд». Порядок.

Теперь ручная кладь. Я, поколебавшись, выбрал на завтра вместительную сумку из крокодиловой кожи с перламутровыми замочками. Атасная штука. Задницы надорвете, а другой такой в Москве не сыщете. Сам шил по собственному сценарию. Сам потрошил крокодила, сам вымачивал кожуру. Крокодила, допустим, они мне продали явно старого и некондиционного. Из молодого, говорят, можно было бы выкроить еще пару штиблет.

В эту сумку войдет десятка полтора книжек. Что брать — вопросов не было. Если бы господин Президент не собирался посетить спектакль, я бы, конечно, взял «Гей-славян», у меня их вечно просят. Но раз есть шанс встретить своего закадычного врага, то погрузим в сумочку побольше моих брошюр «Спасите от него Россию!».

В бывшего крокодила с натугой полезло семнадцать штук. Я защелкнул сумку и провел ногтем по зеленой ребристой поверхности. Будет так, сообразил я. В антракте я выйду в фойе и устрою бесплатную раздачу брошюр с автографами автора. Если удастся создать толпишку, то подлезут непременно соколы. Меня выведут, если повезет, вынесут на руках. Конечно, набьют лицо. Возможно, разорвут мою фирменную кепочку. Шум, потасовка. И завтра в любой бульварной газете будет по статье «Очередная провокационная выходка писателя Изюмова». Бог ты мой, как я соскучился по таким статьям!

Однако береженого Бог бережет. Я загодя рассовал по карманам своего сногсшибательного пиджака с глазами кастет и баллончик с нервно-паралитическим газом. То есть я надеялся, что меня просто выкинут, однако если захотят продолжить на улице, то можно будет попробовать отбиться. Когда-то я славно умел пользоваться кастетом. А уж баллончик — святое дело против насильников. Многие почему-то полагают, что если у меня самая крутая задница во всей Москве, ее можно использовать не по прямому назначению. Не выйдет, господа хорошие! Не удастся. Я вам не Соколиный Глаз, да и мы, к счастью, не на свалке в Колорадо-Спрингс. Фердинанд Изюмов есть всенародное достояние и не принадлежит, кроме себя, никому конкретно.

Я еще немного повертелся перед зеркалом, потом завтрашний костюм отложил в сторону, а остальное спрятал. Времени до завтра было вагон. Что, интересно, у нас сегодня по ТиВи? Я заглянул в программу. Ну… ну, вот хотя бы «Лицом к лицу». Бенефис господина Полковникова. Забавная передачка, если бы господин Полковников поменьше выпендривался. Брал бы пример, скажем, с меня.

Телевизор включился и сразу заорал, засверкал разными цветами — как всегда, передавали идиотскую рекламу мороженого «Кактус». Я отвлекся и даже не заметил, как кактусов сменила дикторша. Участливым голосом, как говорят с тяжелобольными, она стала что-то вещать. Я въехал только на середине и тут же обиделся. Ну вот, стоило европейскому писателю Изюмову собраться посмотреть ваше паршивое ТиВи, как вы тут же объявляете, что «Лицом к лицу» переносится и все мы должны с радостью глядеть на «Выстрелы в Далласе». Да видел я ваши «Выстрелы»… еще в Париже три года назад. Обычный и притом плохо снятый кунштюк про убийство Кеннеди. И Освальд был редкой дубиной, и режиссер фильма не умнее. Им надо было пригласить в консультанты меня. Если бы я захотел убить Президента, я бы все сделал не так и лучше. Гораздо лучше.

Глава 29

МАКС ЛАПТЕВ

— Максик, мне нужно с тобой поговорить, — сказала Ленка, пока я приканчивал миску с макаронами. Чаем, как известно, сыт не будешь, даже если чай из самой Малайзии.

— М-м-м… — сердито промычал я, что означало: «Дай человеку спокойно поесть!»

— Макс, скажи мне, как у нас в семье с деньгами? — не отставала моя верная женушка.

Я очистил миску, наконец, и ответил:

— С деньгами, у нас, Ленок, хорошо. Вот без денег плохо.

— Максим, ну я серьезно!

Я внимательно поглядел на Ленку. Похоже, она действительно говорила серьезно. Кажется, наступала Пора Большой Покупки. Примерно раз в три месяца моя супруга заявляла мне, что прохудились мои ботинки. Или что пиджак приказал долго жить. Или что мы никак не сможем обойтись без четырехтомника Юкио Мисимы.

— Деньги у нас есть, Елена Сергеевна, — сообщил я веско, как и подобает главе семейства. — Остались еще от премии. Помнишь, на прошлой неделе было у нас кое-какое дельце, после которого начальство раздавало правительственные награды? Я тогда как раз удачно взял деньгами.

— Вот и отлично, — сказала Ленка. — Я как раз сегодня тоже получила неожиданную премию. Не пропадем.

— Это ты к чему? — спросил я встревоженно. Кажется, дело было отнюдь не в Большой Покупке. — Что-нибудь случилось? Родители?…

— Нет-нет, — успокоила меня Ленка. — Я просто сегодня ушла из своей газеты и некоторое время посижу, если ты не возражаешь, на твоем иждивении.

— Очень хорошо! — сказал я совершенно искренне. Теперь я был уверен, что к моей последующей просьбе жена отнесется куда спокойнее, чем обычно. — Это весьма кстати, Ленок. С завтрашнего утра ты вместе с дочкой отправишься погостить к Володе. Буквально дня на два или на три. Сиди там и носа не высовывай. Даже в магазин не ходи. Поняла?

Это мудрое решение я принял, пока ехал из МУРа домой. Что-то мне не нравилось, с какой легкостью три сегодняшних мордоворота вычислили мою принадлежность к ФСК.

— Так точно, — сказала Ленка, изобразив левой рукой некоторое подобие пилотки на голове, а правой отдавая мне честь. — Слушаюсь, товарищ капитан.

К счастью, Ленка уже знала: есть в моей работе вещи, с которыми просто следует смириться. Мне уже пару раз приходилось спроваживать маму с дочкой из дому. Один раз — еще в самом начале моей лубянской карьеры, когда за нашу группу очень плотно взялись люди Худайбердыева. Мы тогда довольно удачно конфисковали два их транспорта с анашой, и сам Усман-ага приехал в столицу разбираться. Вторично я вынужден был на время выселять из квартиры женскую половину семейства, когда черемушкинская автомобильная кодла стала стремительно наезжать на нас, в самом буквальном смысле этого слова наезжать.

— Поживешь у Разиных, отдохнешь. Книжечки почитаешь, — сказал я, чувствуя в своем голосе просительные интонации. Володя Разин — мой двоюродный брат, и его библиотека шпионского романа, говорят, — сегодня лучшая в Москве. Я отыскал там даже биографию Лоуренса Аравийского, выпущенную Издательством Наркомата обороны в 1939 году и тут же изъятую из обращения.

— Что случилось-то? — спросила Ленка. — Объявился сексуальный маньяк, который преследует жен всех капитанов ФСК?

— Вот-вот, — кивнул я. — Что-то вроде того.

Если честно, я и сам не знал толком, что могло случиться. Но внутреннему голосу нужно верить. В этом убедила моя не очень долгая оперативная работа. Пусть Ленка лучше будет пока подальше от меня.

— Кстати, а что это вдруг так стремительно решила уйти? — поинтересовался я, когда вечерний кофе был выпит и я порадовался семейной идиллии: восемь часов вечера на дворе, а вся наша семья уже в сборе. — Нет, я не против. Но ты ведь говорила, что уволишься оттуда, как только подыщешь новое место.

— Осточертело, — односложно выразилась супруга, и мне пришлось потратить немало сил на уговоры, прежде чем она рассказала мне историю глубокого и окончательного морального падения Виктора Ноевича Морозова.

История, что ни говори, тягостная. Когда Ленка пришла в «Свободную газету», та еще соответствовала своему названию. Но уже ненадолго…

— Какая, кстати, Лера Старосельская? — без всякой задней мысли уточнил я. — Та самая, полная, из Демократического Альянса?

— Точно, она, единственная и неповторимая. Валерия из ДА.

В моих мозгах что-то мгновенно щелкнуло.

— Постой-постой? — заторопился я. — Откуда Валерия, ты говоришь?

Ленка непонимающе уставилась на меня:

— Ну, из Дем.Альянса же. Сокращенно ДА.

Бог ты мой, подумал я с чувством глубокого, раскаяния. Какой же ты кретин, Макс! Вообразил, что Д. и А. — это инициалы, отчество и фамилия загадочного Андра. А это ведь наверняка именно партийное сокращение! И фигура Леры выходит очень подходящей. Бомбистка-революционерка, готовый кадр для теракта.

— Солнышко, ты прелесть, — объявил я, вылетая из-за стола. — А теперь, извини, дела. Я ведь только поужинать заехал и на тебя посмотреть. Мне пора обратно на Лубянку. Совещание со спецконтингентом, — прибавил я внушительно. Такие слова придают твоему вранью убедительность.

— Ты же еще пять минут назад не собирался никуда уходить? — подозрительно спросила Ленка. — С чего бы это вдруг?

Я тем временем уже лихорадочно натягивал ботинки.

— Конспигация, Наденька, конспигация, — сообщил я с незабываемой ленинской картавинкой. — Смольный на проводе. Будем бгать. Хогоший пговод, медный. Пгигодится.

— Да ну тебя, — махнула рукой Ленка. — Вечно у тебя шуточки.

Как хорошо, что со студенчества научился такому милому трепу. Любые свои проблемы легче легкого спрятать от жены за всеми этими незамысловатыми шуточками. Ей ведь совершенно не надо знать, что случилось с «Кириченко». Вернее, со старшим лейтенантом Игорем Дроздовым. Он ведь так и умер, пытаясь предупредить нас о завтрашнем покушении. Отдал свою молодую жизнь за господина Президента. И принял смерть от подручных все того же господина Президента. Какая нелепость. По-ли-ти-ка! О, какое счастье, что я — не политик.